Утром сердитая Шанелька сидела в кухоньке, мешала ложечкой горячий кофе и пыталась соображать. Все прочитанные книги оказались неправильными в очень простом и одновременно важном: в них все замечательно было увязано, сцеплено в сюжет и если даже какое-то ружьишко болталось забытое на стене, то автор изворачивался, чтобы дать ему выстрелить. Не превращая его в спрятанный в кустах рояль и не вызывая "бога из машины". Если, конечно, это был хороший автор. Но вот сама Шанелька попала во вполне реальные приключения и что же она имеет? А то, что в голове перепуталось абсолютно все. От имен до времени действия и всяких указаний, как действовать дальше. За последние двое суток на бедную шанелькину голову свалилось столько нового, что половину она благополучно забыла сразу, путая родственные связи, имена и время обстоятельств. А еще часть намеренно выкинула из головы, чтоб сосредоточиться на работе. Теперь она сидит в одиночестве, в наступившем уже завтра и решает, что делать. Крис написала - не говори Джахи. О чем? О том, что ее нет? Так он в курсе. О том, что она объявилась и написала Шанельке? Допустим. Или же о том, что он коварно вывез их из Геруды, бросил в лагере туарегов, обманув с ящиками? Сама Шанелька пошла бы прямо сейчас, топнула ногой, хмуря брови и потребовала ответа, почему? Зачем? Но если Крис уехала сама и теперь еще предупреждает, получается, лучше не спрашивать. Значит, привести себя в порядок, и окопаться в хранилище, как ни в чем ни бывало? Вряд ли Джахи поверит, что Шанелька совсем успокоилась и не волнуется о судьбе подруги.
Она отпила глоток и поставила чашку. Внезапно стало нехорошо от пришедшей в голову неприятной мысли (тоже простой) - а вдруг это все связано с тем, что она похитила конвертик из тайника в бюваре? В тех же книгах тыщу раз читала она: кажущаяся мелочь приводит к глобальным последствиям...
- Нет, - сказала себе Шанелька, поспешно допивая кофе, - еще и это. Нет-нет.
И правда, куда уж, к туарегам, архивам, воплям Лаки о пурушиках, поклонам озабоченного Джахи и внезапному явлению в лагере Асама, добавлять еще и историю с похищением важного документа... Ее голова не выдержит такого. То есть, ладно, пусть эта история добавляется. Сама. А Шанелька пока что не станет думать еще и об этом.
- Ладно... - она прошла в коридор, где висело большое зеркало, приблизила к сумрачному стеклу серьезное лицо. Быстро привела себя в порядок, покусала губы.
Итак ... Буду действовать пошагово, решила, выходя на крыльцо и жмурясь от солнечных радуг в веерах мелких капель. Шаг первый - поздороваться с хебом и послушать, что скажет он сам.
Капли срывались с листьев, трогали скулы и локти, отмечая касания слабой щекоткой. Шуршали подошвы сандалий по плиткам дорожки. Еще фестиваль, вспомнила Шанелька, подходя к высокой двери архива, а почти забыла. Жалко, что все так закрутилось, а можно было бы отправиться вечером в город, погулять среди туристов, глазея на всякие развлечения. Встретиться с неугомонной Лаки, если получится оторвать ее от очередного пурушика.
Шаг второй, - Шанелька с усилием открыла тяжелую дверь и прислушалась к полной тишине большого здания, такой, будто все на каникулах. Или ушли на фронт, фыркнула мысленно, вспоминая дежурную домашнюю поговорку. Второй... - поработать несколько часов, дожидаясь весточки от Крис. В конце-концов, чего разводить панику, она ведь написала. Назначу контрольное время, решала Шанелька, поднимаясь по узкой лестничке, что вела на второй этаж, где кабинет Джахи и дальше - хранилище, допустим, три часа работы. И после этого, если Крис не позвонит, пристану к хебу. С ножом к его пуруджийскому горлу. А дальше - по обстоятельствам.
Она постучала костяшками пальцев в дверь кабинета. Прислушалась. Постучала снова и толкнула створку. Светлая мастерская, с огромным столом под рамой с лампами, была пуста. Темнел на угловом столике отключенный монитор. Потрескивали потолочные лампы. Шанелька покашляла в сторону входа в другую комнату - там, она видела, высились книжные полки и стеллажи с бумагами, которые находились в процессе реставрации. Подойдя, заглянула. Прятаться там было негде - квадратное помещение с узким столиком у окна и открытые шкафы во все стены.
Озадаченная и слегка раздраженная Шанелька вернулась к рабочему столу. Помедлила чуть-чуть и плавно сдвинула раму, которая висела над плоскостью, защищая разложенный там документ. Наклонилась, разглядывая с восхищением.
Там лежала книга. Огромного формата, раскрытая почти посередине. Маленькие подставки бережно поддерживали тяжелые кожаные обложки, плоские зажимы не давали страницам перевернуться. На пожелтевшей бумаге тонкими уверенными линиями был выписан цветок, вернее, растение целиком - классическая ботаническая иллюстрация - от тщательно прорисованного корневища, до бутонов, раскрытого цветка и нескольких семенных коробочек, венчающих облиственный ветвистый стебель. Краски поблекли, делая научный рисунок изысканным художественным творением. И латинские кудрявые надписи гармонично вплетались в общую композицию, как будто они - пыльца и семена, разносимые ветром, думала очарованная Шанелька. Ветром, который овевал прекрасные цветы, похожие на лилии с рифлеными лепестками, несколько столетий назад. И который, казалось ей, овевает ее разгоряченное утренним солнцем лицо. Бледно-сиреневые большие цветки с белыми лучами от середины, будто каждый цветок нес в себе жемчужно светящуюся звезду. Одна из страниц разворота была оборвана и бережно восполнена микалентной бумагой, которая светлой тенью вклинивалась в пояснительный текст, словно упавшая на часть рисунка и надписи клякса.
- Королевский цветок.
Шанелька вздрогнула, поднимая голову. В дверях стоял Джахи, и она не сразу узнала его, потому что черная тонкая ткань без блеска, окутав голову, спускалась мягкими складками под черной короткой бородой, укрывая плечи. И рубашка, длинная, почти до колен, с высокими разрезами на боках, тоже была черной, расшитой тончайшей серебряной вязью. Под распашными полами рубахи виднелись такие же черные штаны, заправленные в мягкие, атласно блестящие кожаные сапожки.
- Доброе утро, анэ Шанель, - Джахи поклонился, церемонно прикладывая руку к серебряной паутине вышивки. Новая одежда делала древние жесты исполненными значения, поистине королевскими.
- Я не могу делать очень правильный перевод, - Джахи обошел стол, становясь рядом с гостьей, поднял руку, делая что-то со светом на сдвинутой раме, и рисунок стал сочнее, обретая глубину. Казалось, в цветок можно нырнуть, влететь, как влетает туда пчела. И - остаться.
- Устройство государства Пуруджи имеет сложность. Для нее нет слов, чтобы переводить, - он пошевелил сильными пальцами правой руки, - сложности. Так? Не одна. Много. Я говорю "королевский". Потому что это слово "король". Пуруджи не имели королей. Только принц. Принцесса. Но не супруги. Принц, м-м, для жизни, которая видна ее внешней стороной.
- Светский титул, - предположила Шанелька, поневоле увлекаясь неожиданной лекцией, - для внешней политики. Наверное, так?
- Так, - улыбнулся Джахи, - принцесса была отдельная. Для общего ума, когда принимали решение. Принц имел жену. Отдельную. Для жизни. Нет, прошу прощения. Жены.
Тонкие пальцы плавно пошевелились над столом, мизинец и безымянный согнулись, прижимаясь к ладони.
- Две. Или три. Принцесса - отдельно. И ее истинный пуруджи.
- Я поняла, - Шанелька кивнула.
Указательный палец опустился, чуть касаясь линий рисунка:
- Цветок Хеит Амизи, которая называлась Венчающая все. Как это русским языком?
- Я поняла, - Шанелька снова кивнула, - некрасиво называть "принцессин цветок", тем более, ваши принцессы - совсем не то, что имеется в виду в других монархиях. Значит, цветок Венчающей. То есть - самый главный цветок самой главной Хеит. Да, придется оставить, как ты сказал - королевский. По смыслу ближе всего. А как он называется на пуруджи?
- Не называется, - печально сказал Джахи, - его нет. Последние умерли в саду дворца, когда случился большой пожар. Переворот. Пожар. Беспорядки. Люди убивали людей. Потом люди спасали людей. Сад умер.
- Как грустно. Ну да, не до цветов было. Но еще раньше?
- Хеит, - ответил хеб, - Хеит Амизи. Цветок Хеит Амизи. Я мечтаю увидеть его живой. Настоящий. Что?
Шанелька сглотнула и покачнулась, вцепляясь потными руками в край стола.
- Я... Нет. Ничего. Мне нужно поработать. Время идет.
- Да.
Джахи взял связку ключей и пластиковых карт, и, двинув раму на место, пошел следом за Шанелькой к выходу.
По коридору они шли молча, и Шанелька очень четко ощущала присутствие за спиной этого странного мужчины в старинных одеждах, будто он - ее тень, вырастающая не из света, а из темноты, тень, готовая окутать и ее саму мягкими складками черного покрывала, оберегая от любых опасностей. Полегче, Нелькин, полегче, одернула себя, крепче сжимая пальцы на ремешке сумки - таком успокаивающе синтетическом, совсем ты заигралась в сказки. Ну, легенды, ну, цветы. Красиво, но и все.
- Анэ? - Хеб уже стоял перед массивной дверью в хранилище, - я должен просить тебя, уважаемая анэ Шанель...
- Да?
В темноте коридора она видела только неясный блеск глаз, да еще блики на связке ключей. Джахи ждал, не включая подсветку у дверного замка.
- Сегодня вечер. Вечером. Я буду идти в город, встретить анэ Крис.
Шанелька выдохнула, обмякая. Как же сильно она переживала, хотя и уговаривала себя не переживать.
- Я прошу тебя идти вместе. Встретить анэ Крис. Когда наступит вечер. Семь часов.
- Конечно, Джахи! Это очень хорошо. Я буду готова.
- Я должен просить тебя еще, анэ, - в мужском голосе прорезалось смущение и Шанелька насторожилась.
- Ты надеваешь платье, анэ, - еле видные в сумраке, проплыли в воздухе руки, очерчивая прекрасное нечто, - платье, не шортс, не брюки. Извини.
- О... а... Ну, да. Без проблем.
Джахи отомкнул двери, впуская ее внутрь уже привычной светлой дымки большой комнаты хранилища, Шанелька повернулась, придумывая, чтоб бы такое язвительное спросить-уточнить в ответ на его пожелание, которое ее внезапно слишком задело, может, как раз потому что он мялся, как бы подчеркивая неловкость своей просьбы. Но двери уже закрывались снаружи. Деликатно и неумолимо щелкнул замок.
- Приехали, - она огляделась, пытаясь вызвать в себе приступ клаустрофобии, которым пугала Крис в первый день их трудов. Но было ни капельки не страшно, а наоборот, уютно, будто истинный пуруджи из рода Халима Джахи не запер ее, унося в кармане ключ, а спрятал, уберегая от неведомых опасностей.
Успею, решила она, раскладывая по местам вещички, все успею, и спросить про ящики, и нажать кнопку вызова, вот она - на стене, и позвонить Джахи по номеру, записанному на листке из блокнота Крис. А то, со всей этой театральщиной не останется времени на главное - вон еще сколько бумаг. И еще...
Она сунула руку в раскрытую на столе косметичку, нащупывая боковой кармашек. Потянула язычок клапана. И замерла. А вдруг тут есть камеры? Стараясь не оглядываться, Шанелька вытащила пачку бумажных платков, уложила на стол дрожащими пальцами. Черт побери, да что ж она такая тетеря. Вдруг тут кругом камеры? Снимали, как она вертит бювар, как прячет конвертик, с видом преступницы.
Шанелька закрыла глаза, вызывая в памяти рисунок цветка на страницах старой книги. Стебель и толстое корневище, зубчатые длинные листья. Раскрытый цветок с изогнутыми заостренными лепестками, подернутыми легкой гофрированной рябью, сиреневыми, с белым языком центра. Что там еще? На самой высокой ветке - коробочка, прячущая в себе семена. Какие? Как выглядят?
Перед глазами встала светлая бумажная клякса. Вырванный кусок страницы. Ну да, там были не только буквы. Наверное, там нарисованы семена. А вдруг они такие же, как те, что высыпались в ее ладонь из вощеного пакетика? Внезапно маленький конверт показался ей живым, словно плоские семечки проснулись от долгого сна, шевелясь и поводя острыми носиками, готовые выпустить бледные, совсем еще слабые ростки.
А вдруг? ...
Она открыла глаза, нахмурилась, настраивая себя на рабочий лад. Все это хорошо, но пока что нужно просмотреть как можно больше бумаг, а без Крис это не так легко. Пакетик никуда не денется, и совать его обратно в тайник неразумно, это она еще успеет.
Работа была работой, как всегда. И через полчаса Шанелька уже не думала о постороннем, сосредоточившись на кипах бумаг, таких разных. Грубые большие листы буклетов и тонкие листочки папиросной бумаги. Линованные страницы и расчерченные бланки. Иногда - скомканные и после расправленные записки выцветшими чернилами. Просматривая арабскую вязь, Шанелька вздыхала, совала закладки с заметками, паковала в прозрачные файлы с наклейками те документы, которые, она надеялась, сумеет посмотреть Джахи, в другую стопку складывала бумаги на английском и немецком, поругивая себя за слабое знание языков. Сегодня все ее поиски были сосредоточены на документах, написанных русским. А их так мало. Зато, утешила она себя, если и будут, то почти стопроцентно, имеют отношение к Елении и ее дочке.
Через отмеченные для себя три часа усмехнулась, держа в пальцах несколько одинаковых листочков, скрепленных по одной стороне аккуратными стежками шелковой нити. Как например, вот!
На пожелтевшей бумаге нарисованы были предметы, животные и цветы. Неумело, совсем по-детски. Солнышко с линиями лучей, полосатая кошка с длинными усами. Дерево. Лейка над цветочным горшком. Под каждым рисунком четкие крупные буквы сообщали: солнышко, кошка Маруся, дерево, лейка. А под этими ясными, красиво написанными - повторяли их старательно выведенные каракули. Солнышко. Кошка маруся. Дерево. Лейка.
Шанелька увидела светловолосую женщину, на коленях которой - серьезная девочка с ровно подстриженной челкой. Изящная рука медленно ведет линию буквы, негромкий голос повторяет написанное. Девочка слушает, потом берет поданную матерью чернильную ручку. И, прикусив от старания губу, выводит свои буквы. На языке, которого вокруг нет, он только ее и мамы.
Прекрасная картинка, немного печальная, но светлая, и, наверное, правильная. Но всего лишь наверное, не наверняка. Листки годятся, чтоб Ираида представила себе собственное далекое детство, может быть, делая воображаемые воспоминания своими, так бывает. Но помогут ли они Крис доказать, что...
На обороте третьего листка открылся детский рисунок. Такими в библиотеке Шанельки увешан отдельный стенд. Кругляш лица с короткими линиями волос, ручки-палочки в стороны от треугольного платья, расчерченного клетками. А рядом - старательно изогнутая фигура повыше, с рукой-палочкой, что держит маленькую руку, топыря веер пальцев. На кружок с глазами и улыбкой нахлобучена шляпа в виде большущего тазика, из-под нее винтами старательные локоны. И такими же закорючками отделан подол длинного платья - оборки.
Под фигурами четкая подпись тем самым закругленным почерком с первых страниц самодельного букварика. "Мама" - под оборчатым подолом. "Идочка" - под треугольными туфельками, надетыми на палочные ножки маленькой фигурки. И вдруг, у самого края страницы - тоже неумелый, но явно не детский рисунок, отдельно, в другом масштабе. Шанелька склонилась, одновременно приближая лампу на гибкой шее к затертым и густо зачеркнутым линиям. Будто сперва нарисовали, а после постарались скрыть, в сердцах чиркая поверх той же ручкой. Мысленно отводя сердитые штрихи, высматривала под ними другие - плавные, старательные. Какой-то тюрбан, наверченный над овалом лица. Большие глаза, зачерненные на всю глубину, полукруг короткой бороды, под ним - снова овальные линии - складки ткани? Ниже и поперек тщательнее всего прорисован широкий ремень, весь в завитушках. Сердитые линии шли в другом направлении, поэтому не могли скрыть резких загогулин орнамента. И сбоку на ремне - Шанелька пристально вгляделась, чуть поворачивая листок, чтоб дать свету оттенить штрихи - узкий и длинный треугольник. Кинжал? Логично - ремень с привешенным к нему кинжалом в ножнах. Это походило на поясной портрет. Неумелый, но любой человек, даже полный профан в рисовании, сумеет изобразить именно бородатого мужчину, подпоясанного широким ремнем. И пусть лишенный портретного сходства, рисунок все равно не спутаешь с изображением женщины. Как детский рисунок солнышка не перепутать с лейкой или деревом.
Под кинжалом, острие которого высовывалось из мешанины сердитых линий, в желтоватой пустоте густо зачеркнуто было единственное короткое слово. Шанелька еще сильнее повернула листок, тени изменились. Папа. Там написано - папа? И после старательно зачиркано, даже бумага прорвалась злой точкой в конце короткого слова.
- Пф... - она выдохнула, кладя листки и моргая. Оказалось, пока вертела, забыла дышать.
Кусочек давно ушедшего времени, как видеоролик на ютубе, ждал ее внимательного взгляда, который будто нажал кнопку воспроизведения. И отыграл маленькую сцену, где молодая женщина зовет дочь, усаживает ее к себе на колени, и тихо дыша, обе следят, как чернильная ручка творит волшебство, вернее, два волшебства - рисунка и слова. Солнышко, пишет Еления под нарисованным дочерью кружком с лучами, видишь, Идочка, я написала - солнышко. Детская голова кивает, щекоча руку макушкой, дочь отбирает у матери ручку, чтобы нарисовать еще. Дерево...
Они рисуют и пишут. А потом Ида сползает с материнских колен, рисует сама, на обороте последнего листка. Себя и маму. Та, смеясь, подписывает людей так же, как дерево и кошку Марусю. И задумавшись, рисует сбоку темноглазого мужчину с головой, укрытой складками покрывала, потом поперек перехватывает тонкую талию широким ремнем, тут рисунок увереннее, потому что ремень изобразить легче, чем лицо или фигуру. Потому так четко прорисованы завитки орнамента, все мы так водим карандашом, задумавшись или слушая кого-то. И потом Еления пишет внизу это слово. Папа. И вдруг, спохватившись, возможно, от вопроса дочери, а может быть, придя в мыслях от одного к чему-то совсем другому, от начала к концу, от желаемого к состоявшемуся... Резко зачеркивает того, кто должен стоять рядом, полноправным третьим, держаться за руки и улыбаться. Мама, Идочка, папа.
Линии показали, что трех не получилось.
В замке негромко провернулся ключ, в спину Шанельке подул теплый сквознячок из коридора. Поворачиваясь, она почему-то прикрыла листки другими бумагами.
- Все в порядке, Джахи. Я работаю.
Хеб кивнул, улыбаясь. Поднял руку с часами.
- Четыре часа, анэ. Когда мне приходить, когда ты делаешь конец работы?
- Уже четыре? - Шанелька не могла понять, сколько времени она просидела, рассматривая изрисованные листки, наверное, весь последний час, - хорошо. Еще часа полтора.
Посмотрела на сосредоточенное лицо, по сторонам которого мягко опускались на плечи темные складки покрывала.
- Час и половина.
- Я понимаю, - Джахи кивнул. И ушел, снова закрывая двери.
Шанелька встала, потягиваясь. Аккуратно сложила листки в отдельный файл. Их нужно будет скопировать и копии забрать, а исходники вернуть в папку, снабдив закладкой с пометками. Потом, когда она покажет рисунки Крис, они вместе спросят Джахи, пусть скажет, что думает. Можно, конечно, спросить и сейчас, но у него слишком отстраненный вид, совсем не такой, как в первый день и вечер. И потом, рисунки такие детские. Даже немного неловко относиться к ним всерьез.
В шесть часов усталая Шанелька стояла под душем в коттедже, немного нервничая от предстоящего похода в город и пугаясь, успеет ли высушить волосы и привести себя в порядок. А еще - платье. Их у нее с собой два. Легкомысленное светлое, в синий цветочек, и то, вечернее, зеленого цвета, с глубоким декольте. Есть еще трикотажное платьишко-майка, но оно совершенно хулиганское, и рядом с завернутым в черные покрывала хебом совсем не годится. Но и зеленое - сиськами наружу, тоже как-то не того. А светлое, оно какое-то чересчур светлое. И в цветочек...
Хорошо мужикам, привычно подумала Шанелька, вытирая волосы большим полотенцем. Но все-таки нужно выбрать, хотя из-за просьбы Джахи ей все сильнее хотелось напялить уютные шорты по колено, с мешковатыми карманами по всем местам.
От маеты с выбором платья есть расхотелось, и она, быстро сварив себе чашку кофе, выпила стоя, переминаясь ногами в пластиковых шлепанцах и сердясь все сильнее. Так, решила, озаренная вдохновением, нашаривая в косметичке круглые коробочки теней, которыми не пользовалась, но забывала выложить, кину жребий. Если вытащатся зеленые - надеваю светлое платье. Решено!
Разжала пальцы. Посмотрела через прозрачный пластик на перламутровую зелень. И через десять минут вертелась перед зеркалом, поправляя драпировки зеленого шелка.
- Тени же - зеленые, - объяснила отражению собственную нелогичность.
Хеб успокоил ее сомнения насчет декольте, встретив на крыльце и протягивая ворох тончайшего черного шелка.
- Извини, анэ. Вот, для теплоты вечером. И...э-э...
Его взгляд скользнул по глубокому вырезу и ушел вверх - пристально рассмотреть нависшие в полумраке ветки.
- Спасибо, - Шанелька приняла невесомую ткань в руки, развернула и накинула, устраивая на плечах легчайший капюшон, - так?
Джахи кивнул, прикладывая руку к груди. Движение подняло складки ткани, на широком ремне блеснули серебряные витые накладки, а сбоку свет очертил узкий острый предмет, тоже в извивах орнамента.
- Это что? Кинжал? - голос Шанельки дрогнул.
Джахи кивнул, уже идя впереди нее снова к зданию архива.
- Кинжал пуруджи, это наследство. Дед отдает сыну, сын отдает сыну. Мой кинжал был кинжал все Халима Джахи. Свободный день сегодня. Нет работы. Только ваша. В Геруде праздник для людей. Для туристов.
- Поэтому тут такая тишина, - они снова шли насквозь через сумрачный коридор с неярким верхним светом, который укладывал в стеклянные шкафы глубокие тени, и шаги отзывались эхом, гуляя по каменным полированным плиткам.
- Да. Работа теперь только после двух дня. Дней. Так?
- Через два дня.
- Спасибо, - Джахи пересек большой холл, у стойки наклонился, тихо сказав несколько слов какой-то расшитой золотом тюбетейке. Тюбетейка прокашляла что-то в ответ.
Плавно отошла высокая створка наружной двери. И Шанелька зажмурилась, прижимая локтем маленькую сумочку, висящую на плече, а другой рукой придерживая у горла накидку.
На маленькой площади все было, как всегда, но за крышами вставало нервное зарево из вспышек и ярких огней. В черноту неба летели букеты фейерверков, освещали плывущие алые пузыри воздушных фонариков, запущенных туристами. Бумкала музыка, вернее, несколько музык, а может, и несколько десятков, орали далекие голоса, некоторые - усиленные мегафонами. Кто-то надсадно пел, и голос усиливался, видимо, повинуясь регулятору громкости, а потом обрывался. И снова прибоем звучали многие, уже настоящие голоса, слитые в невнятный шум общего веселья. Вдруг вырывались из шума знакомая мелодия, обрывок ламбады, речитатив Элвиса, потом - выкрики на английском, и внезапно - русские слова, что-то вроде "сюда!", "первый!", "О-о, я вас, да!". И снова все сливалось, накатывало, грохоча, и отступало на секунду, чтоб вспыхнуть снова. Казалось, в центре небольшого города пульсирует огнем и шумом огромное сердце, исходя фейерверками.
Садясь в маленький легковой автомобильчик, Шанелька вспомнила карту Геруды, висящую в холле коттеджа, или старинную или стилизованную под старину - в раме темного дерева. Там центр города отмечен светлым пятном площади, вокруг - кольцевые улицы, и пересекающие их радиальные. Флажком поверх стекла отмечено в глубине улиц место, где расположен архив.
Сейчас они направлялись к центру, прорезая неровные окружности кольцевых по одной из радиальных улиц, на которой шла еще обычная вечерняя жизнь. Горели фонарики над открытыми лавками; у совершенно дикой с виду харчевни, подпертой деревянными столбами, стояли дощатые столы, и на них кальяны и разложенные доски с нардами. Сидели вокруг мужчины в джалабиях, бросали зары, не отвлекаясь на шум и зарево. Иногда по тротуару, тоже в сторону центра, проходили группки оживленных туристов, но совсем мало, видимо, все уже собрались и вовсю праздновали.
На площадь выехать не получилось. Джахи припарковал свою черную машинку у провисшего шнура с флажками. Осмотрел укутанную в накидку спутницу, кивнул, осторожно беря ее под локоть. И, минуя брошенные машины и прикованные к столбикам велосипеды, двое углубились в шум, огни и запахи фестиваля.