• © Copyright Эротик-Фол(kapone-author@yandex.ru)
  • Добавление работ: Хозяин конкурса, Голосуют: Номинанты
  • Жанр: Любой, Форма: Любая, Размер: от 15Кб до 40Кб
  • Подсчет оценок: Среднее, оценки: 0,1,2,3,4,5,6,7
  • Число работ: 93
  • Суммарный объем: 92835k
  • Аннотация:
    Эротические рассказы здесь!!!

    • Журнал Самиздат: Эротик-Фол. Конкурс эротических рассказов
    Конкурс. Номинация "Основная номинация Эротик-Фол" ( список для голосования)

    Список работ-участников:
    1 Кожухов А.(. Эф: Истинное удовольствие   999   "Рассказ" Эротика
    2 Страдалец Эф: Горячие руки для долгой зимы   999   "Рассказ" Эротика
    3 Beetle Эф: Мой давний грех   999   Оценка:6.41*4   "Рассказ" Эротика
    4 о. Эф: Под неоглядной луной   999   "Рассказ" Эротика
    5 Secsot Эф: Бес в ребро   999   Оценка:6.00*5   "Рассказ" Эротика
    6 Чуров Эф: Любовь в песках   999   Оценка:5.00*3   "Рассказ" Эротика
    7 Друг с. Эф: Порт или игра без правил   999   Оценка:4.00*3   "Рассказ" Эротика
    8 Брагин А. Эф: Внеклассное чтение   999   "Рассказ" Эротика
    9 Персик Эф: Персик для мохнатой бабочки   999   Оценка:5.66*6   "Рассказ" Эротика
    10 In Эф: Мужчина.   999   Оценка:4.39*7   "Рассказ" Эротика
    11 Таня К. Эф: Сеть Галадриэли   999   "Рассказ" Эротика
    12 Август Эф: Дикая   999   Оценка:7.72*7   "Рассказ" Эротика
    13 Авиценна Эф: Вечерняя прогулка, или как сохранить семью   999   "Рассказ" Эротика
    14 дядя М. Эф: Девушка-семидевушка   999   Оценка:4.18*6   "Рассказ" Эротика
    15 Pan Эф: Ах, Ирина!   999   Оценка:6.00*4   "Рассказ" Эротика
    16 vitiosus Эф: Ловушка   999   Оценка:8.00*3   "Рассказ" Эротика
    17 Таи Эф: Танцовщица   999   Оценка:5.29*4   "Рассказ" Эротика
    18 Фельдшер Ж. Эф: От консерватории до Майн Рида за два дня   999   "Рассказ" Юмор
    19 Таисия Эф: Комната любви   999   Оценка:6.00*3   "Рассказ" Эротика
    20 Ptizza Эф: Мороженое с вишневым джемом   999   Оценка:5.31*5   "Рассказ" Эротика
    21 Сергей Т. Эф: Машенька   999   Оценка:3.99*8   "Рассказ" Эротика
    22 Общее М. Эф: Эрокаша   999   "Рассказ" Эротика
    23 Суан Н. Эф: Нефритовый гость   999   "Рассказ" Эротика
    24 Студент Эф: Сон для Наташи   999   "Рассказ" Эротика
    25 N G. Эф: В городе G.   999   "Рассказ" Эротика
    26 Evrus Эф: Сарит   999   "Рассказ" Проза
    27 Казюпыч Эф: Кое-что из ничего   999   Оценка:7.00*3   "Рассказ" Эротика
    28 Гурман Эф: Секс по-берлински   999   Оценка:5.96*9   "Рассказ" Проза
    29 Трольбус Эф: Грибоедовские страсти   999   "Рассказ" Проза
    30 Gizmo Эф: 6 Марта   999   Оценка:7.00*3   "Рассказ" Проза
    31 Скалолаз Эф: Падение   999   "Рассказ" Эротика
    32 Niyana Эф: О женщине   999   "Поэма" Эротика
    33 Таро Эф:о пользе шоколада   999   Оценка:6.00*5   "Рассказ" Эротика
    34 Демченко Е. Эф: Через оргии к звездам   999   Оценка:4.68*14   "Рассказ" Эротика
    35 Граф Г. Эф: Елизавета   999   Оценка:4.66*4   "Рассказ" Эротика
    36 Родион Г. Эф: Лейтенант и Наташа   999   Оценка:5.00*3   "Рассказ" Эротика
    37 hidden h. Эф: l'Alchimie   999   "Рассказ" Эротика
    38 Zerber Эф: Серафина, или Симуляция чувств   999   "Рассказ" Эротика
    39 Пьер М. Эф: Пуговка и все остальное   999   "Рассказ" Эротика
    40 Ksolo Эф: День мертвых.   999   "Рассказ" Эротика
    41 dixi Эф: Акация тел   999   "Рассказ" Эротика
    42 Люк Г. Эф: Пот   999   Оценка:5.00*4   "Рассказ" Эротика
    43 Светочка Эф: По волнам моей сексуальности.   999   Оценка:6.72*4   "Рассказ" Эротика
    44   999  
    45 Suka Эф: Тебе конец, сука   994   "Рассказ" Эротика
    46 Аннал Эф: В ожидании прикосновения к ней   999   "Рассказ" Эротика
    47 Алк Эф: Писатель и темнота   999   "Рассказ" Эротика
    48 Аллочка-Зажигалочка Эф: 50 на 50, или - на горизонте взгляда   999   "Рассказ" Эротика
    49 гретхен Эф: Неудача Ларса   999   "Рассказ" Эротика
    50 Ф.К. Эф: Дело девяносто шесть   999   Оценка:4.41*9   "Рассказ" Эротика
    51 Сидоров С.П. Эф: Влечение судьбы   999   "Рассказ" Эротика
    52 Ангелина П. Эф: Лали   996   "Рассказ" Эротика
    53 Соломон Б. Эф: Опасная соседка   998   Оценка:7.05*5   "Рассказ" Эротика
    54 Tydыtь Эф: Мадонна Пауля Конева   993   Оценка:6.46*7   "Рассказ" Эротика
    55 Девица Эф: Трещина   997   "Рассказ" Эротика
    56 Ansuz Эф: Горностай   996   "Рассказ" Эротика
    57 Рэйв О. Эф: Инстинкт   998   Оценка:4.00*3   "Рассказ" Эротика
    58 Семьдесят п. Эф: Неправильное "Т", или последний зачет   993   "Рассказ" Эротика
    59 Sukkub Эф: Ад ожидания   994   "Рассказ" Эротика
    60 Nz Эф: Любовь сильнее смерти   992   Оценка:5.00*3   "Рассказ" Эротика
    61 Оса Эф: Юля   996   "Рассказ" Эротика
    62 Craft L. Эф: Петушиная война   992   "Рассказ" Эротика
    63 Шеду Эф:вавилонский Бык.   993   "Рассказ" Эротика
    64 Муха Эф: Рабыня   993   Оценка:5.93*7   "Рассказ" Эротика
    65 Грон Эф: Игра   998   Оценка:7.00*3   "Рассказ" Эротика
    66 Софья Эф: Оглашенные   995   Оценка:8.00*3   "Рассказ" Эротика
    67   996  
    68 Партагеноссе Эф: Спортлото   996   "Рассказ" Эротика
    69 Ёперныйтеатр Эф: Одиночество.   999   "Рассказ" Эротика
    70 Карлович Эф: Домашний падишах   999   Оценка:6.68*6   "Рассказ" Эротика
    71 Фенечка Эф: Чат   999   Оценка:4.00*3   "Рассказ" Эротика
    72 Гуигнгнм Эф: Благословите брата   999   "Рассказ" Эротика
    73 Shadow_spb Эф: Рыжая   999   Оценка:3.06*6   "Рассказ" Эротика
    74 Ая_Эюя Эф: Симплекс метод   999   "Рассказ" Эротика
    75 Партак в.с. Эф: Шо я имею вам сказать   999   Оценка:7.14*9   "Рассказ" Эротика
    76 Irin S.K. Эф: Её утро – день – ночь...   999   "Рассказ" Эротика
    77   999  
    78 Заварка Эф: Чай с бергамотом   999   "Рассказ" Эротика
    79 show_me_how Эф: Эротика   999   Оценка:5.00*3   "Рассказ" Эротика
    80 Дарвин Эф: Возвращение к природе   999   "Рассказ" Проза
    81 Лофри О. Эф: Бо Финне   999   Оценка:1.00*3   "Рассказ" Эротика
    82 Пассивный П. Эф: С чего начинается...   999   Оценка:3.81*5   "Рассказ" Эротика
    83 Мефисто Эф: "Сатанисты" с нашего двора   999   Оценка:4.73*8   "Рассказ" Эротика
    84 Аноним69 Эф: Я подарю тебе Таллинн   999   "Рассказ" Эротика
    85 Тантрический С. Эф: Кесарю кесарево   999   Оценка:6.26*5   "Рассказ" Эротика
    86 crazypet Эф: Анатомия Поиска   999   Оценка:6.08*8   "Рассказ" Эротика
    87 Карина Эф: Бархатный сезон   999   Оценка:6.26*5   "Рассказ" Эротика
    88 Лелик и.Б. Эф: Французский дневник   999   Оценка:7.64*7   "Рассказ" Эротика
    89 Инна Эф: Русская медведица   999   Оценка:7.75*15   "Рассказ" Эротика
    90 Николай К. Эф: Стерва   999   "Рассказ"
    91 Лола Эф: Пожарный выход   999   "Рассказ" Эротика
    92 И К. Эф: Эротическая Проза   999   Оценка:5.22*13   "Рассказ" Проза
    93 Ди Б. Эф: Ничего Не Требуя Взамен   999   Оценка:3.93*13   "Рассказ" Эротика

    1. Кожухов А.(. Эф: Истинное удовольствие

    999   "Рассказ" Эротика



    Истинное удовольствие.

      

    1

      
       "Всё у меня получится, я выдержу это испытание. И меня примут. Выдержу, должен выдержать!", успокаивал себя водитель новенькой "Газели", подбирая на развилке голосующего паренька, последнего пассажира. Сглотнув, он еще крепче ухватился за "баранку" и резко нажал на газ: до города можно гнать, не боясь наткнуться на гаишников. Они на этом участке дороги между лесом никогда не патрулируют, как ему сообщили перед выездом. Первый рейс должен пройти идеально. Водила, уже не молодой бывший военный, боялся разочаровать хозяина. "Всё должно пройти гладко, без заминок".
       Каждый из пассажиров тоже думал о чем-то своем.
       Сидящая возле двери сорокалетняя блондинка, поправляя слишком часто взбитую челку, обмеряла взглядом присутствующих. В каждом мужике она мысленно видела партнера, а в каждой бабе - соперницу. Даже к еще юным школьницам, сидящим напротив нее и весело хихикающим, испытывала ненависть. Вошедшего последним в салон светловолосого юношу в ярко-синих джинсах она не отметила: тот стремительно прошмыгнул в конец маршрутки. Зато рядом с ней солидно, держа толстую кожаную папку, сидел объект номер один, импозантный гладковыбритый "мужчинка", с шикарной шевелюрой, на вид тридцати лет. Ей хотелось, чтобы это был небедный бизнесмен и порядочный мачо. Ну и что, что бизнесмены ездят на своих авто, а мачо всегда оказываются порядочными сволочами? Ну и что?! Ведь это ее мечта. Сейчас он на блестящем черном "Мерсе" въезжал в ее замок и...
       "Вот чертовки!", чуть ли не вслух бросила она. Своими смешками эти две наивные дуры-школьницы оборвали ее мечту. Сосед интеллигентно кашлянул и засмущался. "Ну да, как же, жди. Старый ты для них. Они и не смотрят в твою сторону, милок. Ты мой, только мой. Я жду тебя, всегда и везде. Сейчас. Ты мой. Я сделаю для тебя что угодно. Только возьми меня, мой рыцарь!".
       "Ну и идиотка ко мне подсела, чем же она надушилась? Сидит тут, пыхтит в мою сторону. Калоша намазанная, хоть бы ноги прикрыла - целюлитница хренова. Страшно смотреть. А девочки хороши... Да, да, смейтесь, мои лапотунички... Одна, конечно, маловата: лет пятнадцать, не больше. И груди не видать: ну убери же ты руки! А вот вторую уже можно, во всех позах, и сисечки не по сезону набухли...".
       "Только бы всё прошло нормально, без заминок, только бы...".
       "Да-да, иди ко мне, мой замок примет твоего красавца-коня. Ворота открыты...".
       - Ах, - внезапно вырвалось у нее.
       Сосед, еще крепче сжав кожаную папку, медленно повернул голову и слегка отодвинулся к краю; школьницы затихли и тоже вперили свои наивные глазенки на женщину, в голове которой секундами ранее произошло "оргазмосение". Она невинно поправила челку, медленно провела рукой по голове и отвернулась к окну. Лес был однообразен и неинтересен, как и ее обыденная жизнь. Принц вывел своего уставшего коня из замка и быстро ускакал, оставив горькое послевкусие.
       "Ну точно - чокнутая!", - усмехнулся "объект номер один", не подозревавший, в какой позе он только что представал перед этой дамой в ее мечтах. "Вот и правильно, что отвернулась. Ну, мои хорошие девчоночки, не испытывали еще такого? Я б вам показал, я б... я бы показал... Эта постарше уже не целка, точно. Года на три старше шмакодявки. А жаль, я бы и ее порвал с удовольствием. Кричи, кричи, ну кричи же, стервочка моя малолетняя... ".
       Резкий визг тормозов ошеломил пассажиров. Дверь "Газели" откинулась, и писклявый крик блондинки взорвал сонную тишину салона.
       - Всем не двигаться! - громовой голос с кавказским акцентом разом перекрыл шум. - Иначе пристрелю.
      

    2

      
       Перепуганные пассажиры затихли, вжимаясь спинами в сиденья. Блондинка судорожно всхлипнула и беспомощно посмотрела на соседа, будто тот, как истинный рыцарь в ее недавних мечтах, мог бы защитить их. Толстая женщина, сидевшая сбоку и до этого момента спавшая, отчаянным движением прижала к груди авоську.
       Отдавший приказ никому не двигаться, в маске, с автоматом наперевес, вспрыгнул в салон и прошелся меж пассажирами, пристально вглядываясь в бледные лица людей. Все как один отводили глаза.
       - Так! - отрывисто бросил он. Толстуха подпрыгнула, но, на ее счастье, кавказец стоял спиной. - Ты, ты, ты и еще ты! Встать и на выход, быстро!
       Дуло автомата четыре раза ткнулось в лица выбранных жертв: в соседа блондинки (у которого буквально вырвали из рук кожаную папку), в двух школьниц и, напоследок, в того светловолосого парня, зашедшего в маршрутку последним и тихо дремавшего на заднем сидении. Юные девушки вцепились друг в дружку и не собирались подниматься.
       - Встать, я сказал! И без дураков! - заорал амбал и двинул дуло автомата под подбородок школьницы постарше. Та тонко вскрикнула и попыталась отстраниться.
       - Да это ж террористы! - неожиданно для всех завизжала толстуха. - Щаз всех взорвут! Мы - заложники.
       И все женщины, как по команде, разом закричали. Но кавказец, легонько так, прикладом, стукнул толстухе по затылку, и та разом обмякла. В салоне вновь воцарилась тишина, нарушаемая теми, кого тащили к выходу. В маршрутку ворвались еще несколько людей в масках и с автоматами. Паренек, подобранный последним на развилке, уцепился за спинку сидения и, оттолкнувшись, попытался ударить "террориста" по коленке и вытолкнуть его из машины. Но соскользнул и промазал. Противник коротким взмахом руки впечатал ему в нос мощный кулак, и парень кувырком выпал на дорогу.
       В салоне осталось трое захватчиков, один из которых направил автомат на водителя и приказал трогаться. Маршрутка покатила по дороге дальше, в неизвестность, а четверо заложников остались на пыльной трассе под прицелами полудюжины террористов. За их спинами зловеще чернел лес.
       Мужчина постарше держался твердо, хотя бледность и выдавала его страх; девушки дрожали и судорожно сжимали его за руки, интуитивно ища защиты. Молодой парень корчился в пыли, пытаясь остановить поток крови из разбитого носа.
       Пинок ноги в кованом ботинке заставил его подняться и, шатаясь, побрести за остальной группой. Школьниц оторвали от их защитника, но позволили держаться за руки. Они шли и тихо всхлипывали. Когда одна из них обернулась, то заметила, как плетущийся сзади юноша вытер кровь платком и незаметно отбросил его. Искорка надежды вспыхнула. Быть может, их найдут и спасут.
      

    3

      
       С каждой минутой лес становился всё гуще и гуще, как внезапно заложников вывели на асфальтированную дорожку. А через полчаса показался длинный трехметровый забор. Подойдя к воротам, один из террористов достал мобильник и произнес что-то невнятное. Ворота открылись, и на людей осклабились два мощных ротвейлера. Школьницы прижались к мужчине. Собак оттянули, и только сейчас заложники увидели красивый трехэтажный дом средневековой отделки.
       - Что стали, двигайтесь, - равнодушно приказали им.
       Пройдя мимо дома, всех четверых остановили на каменной площадке возле бассейна. Спустя минуту из-за угла выкатила инвалидная коляска, которой управлял человек в коричневой шляпе с широкими полями. Это первое, что бросилось в глаза. Его лицо невозможно было увидеть из-за опущенной головы и шляпы. Ноги скрывал темный клетчатый плед. Когда тот подъехал на площадку и поднял взгляд, девушки брезгливо спрятались за старшего в их неудачной команде.
       Лицо калеки было обезображено ожогом. Шею скрывал плотный шарф, скрученный несколько раз. Левая рука, спрятанная черной перчаткой, слегка вздрагивала.
       - Хороший улов, - хрипло произнес он в сторону стоявших в окружении "террористов". - Молодцы. Порадовали старика. Идите, - спокойно продолжил он.
       Когда бандиты ушли, инвалид крикнул:
       - Адам! Ева!
       Тут же подбежали те два отвратительных ротвейлера и легли рядом с коляской.
       - Итак, как вы поняли, сопротивляться бесполезно, - начал откашливаться тот. - Но если вы сделаете всё так, как я попрошу - вас отпустят домой целыми и невредимыми. Условно целыми, - уточнил он, впиваясь в юную школьницу своими суженными глазами, без ресниц и бровей. - Вы меня поняли?
       Мужчина, самый старший из заложников, оглядев всех троих, кивнул.
       - Хорошо, - довольно прохрипел старик. - Как вас всех зовут и сколько вам лет?
       - Меня зовут Сергей, тридцать шесть лет.
       - Ооо, так ты уже немолодой барашек, - разочарованно протянул тот, сложив руки крестом. - Хорошо сохранился. Ну, ну, посмотрим-посмотрим... Остальные!
       Сергей, обеспокоенный словами калеки, подтолкнул девушек, чтобы те быстро ответили:
       - Кккатя... - остановилась юная школьница, хороня на себе пожирающий гнойный взгляд старика, и резко мотнула головой. - Екатерина... пятнадцать.
       - Лина, восемнадцать лет.
       Парень, успевший сесть в злополучную маршрутку на последних секундах, и единственный попытавшийся сопротивляться бандитам, молча стоял сзади, чуть поодаль. Старик неестественно белой и гладкой правой рукой вытащил из-под пледа револьвер с длинным дулом и направил в его сторону.
       - Герман, - молнией отчеканил тот. - Двадцать три.
       - Вот и ладненько, - ехидно заулыбался инвалид, не убирая оружие и вертя им туда-сюда. - Так, девочки в одну сторону, мальчики - в другую.
       Ничего не понимающие заложники послушно выполнили приказ.
       - С кого бы мне начать? - еле слышно произнес он, одинаково мотая головой и револьвером. - Мёсье Серж, назови любое число.
       - Девять, - растерянно сглотнул тот.
       - Вот и ладненько...
       Старик отсчитал до девяти, указывая револьвером то на мужчин, то на школьниц, и остановился на первых:
       - Значит, с Вас и начнем. Целуйтесь!
       Герман посмотрел на Сергея и отрицательно замахал головой, отрывисто и четко произнеся:
       - Не буду. Ни за что. Хоть убейте!
       - Ну, вот и приехали, - расстроился инвалид и опустил голову. Помолчав, обратился к старшему мужчине. - Серж, ты тоже отказываешься целоваться с ним?
       - Нннет, - ответил тот. - Сделаю всё, что попросите. Только не убивайте.
       - Что, и задницу свою подставишь? - невозмутимо спросил старик и сразу же увидел быстрое кивание того в знак согласия. - А, может, ты уже и спал с мальчиками?
       - Я... я... я не... я... - замямлил мужчина и раскис. Ему казалось, что этот мерзкий приказывающий извращенец хочет услышать от него только утвердительный ответ. Сергей любил женщин и девочек, но, чтобы спасти свою задницу, готов был подставить ее под кого угодно. - Я... да. Да, я поцелую его. И не только. Всё что угодно...
       - Всё, что угодно? - удивленно и нарочито медленно переспросил старик. - И даже отсосешь?
       - Да, - ответил тот и совсем поник.
       Остальные трое заложников застыли, прикованные к площадке. Девушки еще ничего не понимали, а парень с жалостью смотрел на здорового мужика, готового на всё, только бы выжить. Даже на то, на что Герман никогда не согласится.
       - Подойди ближе, - позвал старик "Сержа". Тот послушался. - Ещё ближе.
       Выстрел разорвал тишину леса. Где-то вдали, за забором, вспорхнули птицы. Собаки даже не вздрогнули, продолжая мерно лежать возле коляски. Тело Сергея с простреленной головой рвануло чуть назад и распласталось на площадке. Школьницы вскрикнули и младшая, Катя, заревела, уткнувшись в подругу.
       - Ненавижу педиков, - гадко прошипел инвалид и сплюнул, поглаживая барабан "Смит и Вессон" 32 калибра. - Даже потенциальных...
      

    4

      
       Мерзкий старец приказал оставшимся заложникам идти в дом. Лина, придерживая подругу и гладя ее по волосам, обернулась и увидела, как тело Сергея поволокли два подбежавших амбала. Кровавый след медленно потянулся к бассейну...
       В доме их провели на второй этаж в большую спальню. У Кати покраснели глаза и слегка припухли щеки. Лина пыталась держаться, но была близка к истерике. Они рядом сидели на кровати, держась за руки. Герман подошел к решетчатому окну и, казалось, равнодушно бросил взгляд на лес.
       - Дороги совсем не видно. Одни сплошные деревья, - безнадежно отметил он и повернулся к школьницам.
       Внезапно дверь распахнулась, и в спальню победоносно въехал их мучитель. Его одеяние ничуть не изменилось. За ним проследовали псины и улеглись возле коляски. Стало ясно, что неудавшаяся на площадке сцена продолжается: только действие перенеслось в дом.
       Следом же, секундами спустя, высокая женщина, в темно-синем вечернем платье, вкатила в комнату столик с бутылкой коньяка, рюмками и вазой с фруктами. Наклонившись, чтобы поправить поднос, она явила взору заложникам свой покачивающийся золотой крестик. Лина бросилась ей в ноги и залепетала:
       - Спасите нас, пожалуйста, вы же верующая... Пожалуйста, спа...
       Женщина поправила плечики платья и, нагнувшись, грубо сжала руки девушки, аккуратно высвобождаясь из ее объятий. И вышла, закрыв за собой дверь. Лина, на четвереньках, осталась рыдать, вспоминая молитвы, которым учила ее бабка в детстве.
       - Герман! - радостно вскрикнул старик. - А не нальешь ли ты нам коньячка? Поухаживай за дамами, не стесняйся.
       Юноша медленно подошел к столику и налил спиртное. Лина подняла голову и начала приподниматься. Герман ухватил ее за руку и помог встать.
       - Ну, пейте же, пейте, маленькие мои блошки! - услышали они приказ, но так и не решались.
       Катерина сидела на прежнем месте, закрыв глаза и сжав руками голову. Она не верила, что всё это реально происходит и что происходит именно с ней. Слезы сами текли по щекам и падали на голые коленки. Ее трясло. Она затравлено озиралась по сторонам, выискивала хоть что-нибудь похожее на поддержку. Вот, прямо сейчас, спустится ангел с небес и спасет их. Возьмет Катю на руки и отнесет в ее родной уютный дом. И скажет, что это был всего лишь страшный сон. Но такого не бывает! Сознание сверлило неизбежностью и подталкивало к единственной мысли: "Этот ужасный старик... он застрелил того мужчину. Он его убил, взял и убил, просто так, в голову. Что он с нами сделает? Он и нас убьёт!?". Страшно заломило виски.
       Лина тоже искала спасителя: "Парень, Герман, он очень смелый, сопротивлялся тогда бандитам. Мы же одни в комнате! Этот мерзкий калека слаб, но у него пистолет. Вот бы Герман на него набросился и убил с его же пистолета! Он сможет это. И собак расстрелять сразу же. Но вдруг бандиты следят из соседней комнаты? Тогда он убьёт и их всех". Девушка покосилась на Германа. Какое у него мужественное и твердое лицо! Ямочка на подбородке, стальные глаза, прямые тонкие брови... "Ну что ты стоишь?! Убей их всех! Отними пистолет и убей!".
       Катин ангел имел гораздо больше шансов появиться в спальне, нежели бы у Германа получилось то, о чем грезилось Лине. Но ведь надежда умирает последней...
       - Что держите рюмки, а ну, выпили, сейчас же, дружно! - гаркнул старик.
       Лина вздрогнула и расплескала коньяк.
       - Ууу, негоже так! Я по-людски, а ты дорогой грузинский коньяк разливаешь! Герман, налей девочке еще. И Катеньке подай, будь джентльменом.
       Лина резким суетливым движением выпила, сморщившись. Герман подошел к Кате с рюмкой и печально на нее посмотрел. Девушка разом глотнула противную жидкость и закашляла.
       - Надеюсь, вы меня теперь порадуете? Не разочаруете бедного калеку? - Старик сделал неопределенный взмах револьвером. - Итак, как я и обещал, если вы сделаете то, что я буду приказывать, и мне это понравится, я получу удовольствие - вы останетесь живы. Покажите мне настоящую живую эротику!
       Мучитель хлопнул рукой и крутанул "барабан" оружия.
       - Раздевайтесь!
       Страх сковывал движения. Лина стояла, как вкопанная, и, казалось, вообще не среагировала на грубый приказ. Герман упорно возился с застрявшей молнией, резко дергая замок. Его мышцы напряглись, и мерзкий старик судорожно сглотнул слюну.
       - Ну же, быстрей! - капризно прикрикнул он. - Катюшечка, не робей, поднимайся. Показывай, что у тебя там есть.
       - Что у меня? - не поняла вопроса та.
       - Платье задери, дура!
       Катя неуверенно встала и приподняла подол, обнажив трясущиеся ноги.
       - Выше! Еще выше! Ну-ка, ну-ка, снимай всё! О! Герман, смотри же, что тебе досталось!
       Лина теребила короткую футболку, не решаясь снять. Дуло револьвера угрожающе смотрело на них и действовало более чем гипнотически. Катя легким движением плеч скинула лямки сарафанчика, и тонкое платьице упало к ногам. Руки девушки машинально прикрыли слегка выступающие грудки.
       - Раздевайся, Лина, - у старика осоловели глаза и приобрели цвет молочного киселя. Но девушка, казалось, окаменела. Она знала, что должна выполнить приказ, но не могла, не могла заставить себя это сделать. - А ну, парень, помоги ей. Что-то она сильно стеснительная. Как бы меня не разочаровала.
       Герман, наконец, справился с замком и стянул джинсы. Сделал шаг к Лине и осторожно попробовал стащить с нее футболку. Но та намертво вцепилась в ткань, и разжать ее пальцы было невозможно. Герман беспомощно оглянулся на мучителя. Дуло револьвера качнулось, и девушка громко всхлипнула:
       - Ой, миленькие, не надо. Пожалуйста...
       Старик пожал плечами и направил оружие в ее сторону. Это подействовало. Лина снова всхлипнула и потянула футболку вверх. Оформившиеся небольшие груди с острыми сосочками, освобожденные, выпали наружу. Мучитель присвистнул. И Герман, точно дожидаясь этого сигнала, рванул к низу юбку вместе с кружевом трусиков. Обнаженная девушка быстрым движением рук прикрыла груди и жиденькие волосики, топорщившиеся треугольником между ног.
       Единственный зритель всхлипнул от восторга:
       - Давайте же, блошки мои, попрыгайте перед стариком. Уважьте! Такие гладенькие, такие молоденькие...
       - Я не умею, - чуть ли не зарыдала Катя. - Я еще девочка. Я не могу. Мне нельзя.
       Старик, метнув взгляд на Германа, неожиданно сжалился:
       - Ладно, тогда просто... пососёшь... у него.
       - Как? - испугалась та.
       - Обыкновенно! Как сосут мороженое или леденец? Никогда в рот "Чупа-Чупс" не брала, что ли? Давай, давай, не разочаровывай меня!
       Катя опустилась на колени перед Германом, снявшим черные плавки, зажмурилась, тронула губами вдруг напрягшуюся плоть. Медленно приоткрыла рот.
       - Линочка, а ты что смотришь? Чай, не в гости пришла, - натужно произнес старик.
       - А вы нас потом отпустите? - неожиданно смело вырвалось у нее.
       - Отпущу, отпущу, - залепетал старик, и тонкая нитка слюны повисла с уголка его обоженной губы. - Только потешьте инвалида, а я уж решу потом...
       Лина плавно приблизилась к Катерине и поцеловала ее в губы.
       - Да заглоти ты эту штуку, Катенька! - нетерпеливо вскрикнул мучитель. - Она не ядовитая. Лина, а ты на ее соски обрати внимание. Ну и бестолковые же вы, блошки!
       Минутой спустя старик передумал:
       - Хватит! Перебирайтесь на кровать, втроем. Гера, займись старшенькой, она-то уж точно не целочка. А ты, Катенька, облизывай их.
       Заложники выполнили указания, но Герман нерешительно мялся возле кровати. Потом вдруг легким прыжком вскочил на ложе и впился поцелуем в губы Лины. Девушка застонала и попыталась вырваться:
       - Лежи тихо, дуреха, - ласково упредил ее Герман. - Закрой глаза. Когда всё кончится, мы просто уйдем отсюда, домой.
       Лина опомнилась и начала раздвигать ноги. Она вспомнила о том, что случилось в лесу сразу же после захвата. Юноша отстранился назад, наклонив голову Кати к ее грудям. Та робко их чмокнула и коснулась языком соска. Герман толчком загнал член - девушка судорожно дернулась и потянула подругу за волосы. Катя приникла поцелуем к ее губам и начала ласкать кончиком языка шею. Лина вновь потянула к себе Катю:
       - Герман нас спасет! - зашептала она на ухо той, делая вид, что кусает ее за мочку.  - Он оставил окровавленный платок у дороги, и нас найдут - только нужно, чтобы старик ни о чем не догадался. Делай, как приказал. Пусть получает свое удовольствие...
       ...Спустя несколько минут тело Германа вытянулось дугой, и он рухнул на кровать рядом со стонущими девушками.
       Старик радостно захлопал в ладоши как ребенок.
       Вскорости вернулась молчаливая и суровая женщина, с крестиком, принесла три халата и увела школьниц в ванную.
      

    5

      
       - Знаешь, дед, с каждым разом у тебя получается всё лучше и лучше, - произнес Герман, вставая с кровати и надевая халат. - Даже я поверил, что тебе нравилось смотреть.
       - Спасибо, хозяин. Спектакль прошел идеально, - ответил калека.
       - И шофер новый не подкачал. Не то что прежний, сука подколодная. Живьем бы закопал... еще раз, - скривился Герман, наливая себе коньяка. - Ладно, всё у них там нормально?
       - Да, хозяин, по плану. Оставшимся пассажирам вкололи... э, как же оно называется - так и не могу запомнить. Название сложное такое. Светлана Игоревна ругаться будет, что у меня память плохая, совсем ни на что не гожусь.
       - Ладно тебе, ты же не фармаколог. И Света на всех орет, даже на меня - законного супруга! Так что там с пассажирами дальше, всё нормально?
       - Шофер повез по обычному маршруту и при въезде в город несколько раз просигналил. Они очухались и ничего не помнили. Шофер доложил, что всё в порядке: "Прошло гладко, без заминок".
       - Как обычно, - медленно, по слогам, подытожил Герман. - Даже неинтересно становится. Надо будет в следующий раз что-нибудь новенькое придумать. Хоть сценариста нанимай, - усмехнулся он своей шутке.
       - Хозяин, могу я у Вас спросить кое-что?
       - Да, старик, тебе всё можно. Условно "всё", конечно же, - захохотал Герман. - Мне понравилось, когда ты про "условную целостность" на площадке сказал. Я это оценил. Девочка и правда оказалась целочкой. Может, оставить ее себе? Ну, так что ты спросить хотел?
       - Кто из этих школьниц Вам больше понравился?
       - Эх, старик, старик. Ничего-то ты не понимаешь. Мне не важно, насколько красивые тут будут девушки. Главное, чтобы они чувствовали настоящий животный страх. Чтобы каждой своей клеточкой боялись и старались угодить. Страх, настоящий первобытный страх, смешанный с робостью и неопытностью, - распалено произнес Герман. - Вот истинное удовольствие, которое дано испытать только избранным. Девчонки должны знать, что от того, какими они будут в сексе, зависит их жизнь. Действительно зависит их жизнь. У них это должно сидеть в каждой извилине. Чтобы боялись и чувствовали ту грань... Да всё равно ты не поймешь, старик...
       Калека в инвалидной коляске ничего не ответил, незаметно нахмурившись. Он был физически увечным, но никак не мог понять психическую убогость хозяина.
       - В этот раз я привнес экстрим. Попытался сопротивляться. Узнай, кто меня пнул ботинком. И пусть найдут мой окровавленный платок, на всякий случай. Эта дура Лина купилась... Вот думаю, что с малолеткой делать.
       - Так Вы ее хотите оставить при себе?
       - Эээ, нет, всё же вряд ли. Девственниц Камиль продает в гарем гораздо дороже. Там как раз такие нужны. Никто ж ему не скажет, что она сосала. А вот Лина - другое дело, - позволил себе Герман мыслить вслух перед стариком. - Вообще, ничего себе штучка, опытная. Камилю нужен хороший проституточный материал, качественный. Для элиты готовит - высший класс. Сколько их у нас уже собралось?
       - Ровно двенадцать.
       - Ну вот, очередная партия готова. Европа будет нам благодарна, - устало зевнул он и съежился. - А Катю, скорее всего, в гарем - не зря же я ее оставил "целой". Что не сделаешь ради общего дела?
       - Вот именно! - недовольно прокричала стоящая в дверях женщина. - Общего дела. Эта малолетка будет стоить десять таких шлюх, как Лина. А ты ее оставить хочешь! Итак много себе позволяешь, мой любимый Герочка.
       - Ну вот, пошло-поехало по новой... Да сказал же, что в гарем малолетку отправлю, а ты, как обычно, ворвалась и не поняла. Сколько раз тебе говорил, что люблю только тебя. Светочка, только тебя. Но ты всё равно не поймешь, что я испытываю при этом. И не ори на меня, старая истеричка - "общак" у нас с тобой на равных.
       - Старая?! Ты зарываешься, никчемный "альфонсишко"! Забыл, кто здесь подлинный хозяин? Это мой папа оставил общак. А ты - всего лишь альфонс!
       - Альфонс?! - мгновенно выстрелил он в ответ. - Да я за три года сделал для общего дела больше, чем твой папа, царство ему небесное, за всю свою жизнь. И не забывай, что ребятки меня слушаются и в моем подчинении. Теперь я здесь папа!
       Старик быстренько выкатил из спальни, пока и ему не досталось от хозяев. В каждодневные междусобойные разборки уголовной семейки встревать противопоказано любому.
       - Да ты ненормальный! - вскрикнула она на Германа.
       - Сама ты ненормальная, чертова верующая. Богохульница!
       - Сам ты богохульник, - прошипела женщина и поцеловала крестик.
       - Я в такого бога не верю, - нагло отрезал Герман. - Бога нет, есть только деньги, и Камиль за наших девочек платит дай боже. И это было его условие, чтобы мы их проверяли на знак качества. А если хочешь что-то сделать отлично, сделай это сам. Древняя истина. Ты стояла рядом и согласилась, не забывай об этом, моя обожаемая Светлана Игоревна.
       - Не называй меня так, Герочка, - с придыханием тихо произнесла она и попыталась прильнуть к нему, наклонив голову. Обняла и тут же смягчилась, из глаз готовы были брызнуть слезы за ее напрасную вспышку гнева. - И старой меня называть не надо, ну пожалуйста. Ты же единственное мое солнце... Я для тебя сделаю всё, что ты только пожелаешь. И общак мне не нужен. Мне вообще ничего не нужно - только ты. Жить без тебя не смогу, - однотонно проговорила женщина и, всхлипнув, добавила с надеждой: - А можно в следующем твоем "рейсе" я тоже приму участие?
       Герман ее поцеловал, снисходительно улыбнулся и только потом, чуть помедлив, ответил, продолжая обнимать:
       - Если хочешь, устрой себе свой "рейс", а в мой - не лезь.
       Светлана рывком оттолкнула его и ядовито бросила:
       - Ты извращенец!
       Герман усмехнулся и ответил:
       - Да, я знаю...

    2. Страдалец Эф: Горячие руки для долгой зимы

    999   "Рассказ" Эротика



    ГОРЯЧИЕ РУКИ ДЛЯ ДОЛГОЙ ЗИМЫ

    Это время похоже на сплошную ночь...

    В. Цой

      
       Положа руку на сердце, мне приходится констатировать, что наверняка я знал о ней всего два факта: во-первых, она носила победоносное имя Виктория и, во-вторых, примерно к середине осени у нее появлялось неодолимое желание завязать самые тесные отношения с парнем.
       То, что я оказался этим несчастным, можно с одинаковым основанием назвать случайным стечением обстоятельств или частью вселенского замысла, но, по правде говоря, еще тогда, в самом начале, вполне можно было предвидеть, во что выльются эти отношения. Возможно, где-то в глубине своей мнительности я знал, каков будет результат, но не хотел верить собственным неутешительным прогнозам.
      
       В третий понедельник октября, начиная с девяти часов утра, на Москву посыпался первый снег. И в тот же час в моей жизни появилась Виктория. Причем, весьма оригинальным образом.
       Проехав полкольца от дома до работы и только-только обсохнув после пробежки сквозь снегопад, я снова поднимался на поверхность длинным эскалатором, бегло просматривая только что купленный дизайнерский журнал. В перспективу уходила цепочка уныло ссутуленных спин, покрытых черными кожаными куртками, плащами, пальто. А на две ступеньки выше меня светилась белоснежной кофтой-сеточкой и светлыми брючками стройная девичья фигурка. Я только бросил рассеянный взгляд на этот любопытный феномен. Слишком легко одета для такой скверной погоды, - решил я, - значит, ей и не придется выходить под мокрый снег; возможно, работает в забегаловке, благоухающей на всю станцию пережаренными хотдогами, курами-гриль и слойками или торгует газетами и журналами. И снова уткнулся носом в картинки с подписями и ценами.
       Но тут же поверх журнальной страницы заметил, как обмякла и зашаталась стоявшая впереди фигурка. Обморок, - успел подумать я, уже рефлекторно подставляя ладони под лопатки падающей девушки, готовый принять на себя тяжесть расслабленного тела. Успел лишь почувствовать под пальцами тепло кожи и легкий сладко-горький запах духов - потом каштановые волосы, сплетенные в хвост, хлестанули по лицу, мышцы девушки напряглись, и она, как ни в чем не бывало, выпрямилась.
       Повернулась ко мне, улыбнулась как-то по особенному - слишком дружелюбно, будто встретила близкого знакомого. Но вместо слов благодарности я услышал нечто обескураживающее:
       - Да, вы мне вполне подходите.
       Пока я переваривал это заявление, эскалатор вынес нас наверх. Девушка прошла сквозь турникет, проскользнула в двери и вышла под снег, падавший неправдоподобно огромными хлопьями.
       Тем временем я решил, что буду полным идиотом, если после такого интригующего начала позволю ей уйти. Ринулся следом, догнал, раскрыл над нею зонт и принялся выяснять, что она имела ввиду странным давешним высказыванием, а также - как она проводит вечера и каков ее домашний телефон. В результате, не получив, впрочем, ответов на большинство поспешно заданных вопросов, я оказался счастливым обладателем одиннадцати цифр номера ее мобильника и имени, произнесенного четко и торжественно - Виктория.
       Я был сражен ее манерой заводить знакомства.
      

    ***

       Вечером того же дня мы снова встретились. Отчего-то у меня не нашлось убедительных причин, почему нужно откладывать продолжение этого интригующего знакомства. Не остановили и холодные дожди, пришедшие на смену снегопаду. Мы бродили под одним зонтом, промокая каждый со своей стороны, заходили в бары и опрокидывали по рюмашке чего-нибудь покрепче - и снова выходили под дождь. Я пытался разобраться в ней, а она чирикала всякую милую чепуху.
       Примерно в том же ключе начался и следующий вечер - приятное, ни к чему не обязывающее общение. И через тридцать шесть часов после встречи в метро мы в бодром темпе дошли до первого поцелуя.
       Начавшись как полушутливый и непродолжительный - по моей инициативе, - он продолжался много дольше того, на что я мог рассчитывать. И постепенно поцелуй из озорной игры языками превратился в изощренный допрос. Вика терзала мои губы, будто надеялась выжать какой-то важный ответ. И ответ этот поднимался к ней с каждым ударом сердца.
       Когда она отстранилась, посмотрела жадно и весело, я ожидал от нее какой-нибудь дикой выходки.
       - Нам нужно трахнуться, - выпалила она. - Я тебя невозможно хочу.
       Красная пена возбуждения поднялась вверх по телу.
       - Поедем ко мне, - нашелся я, и потянул Вику в сторону ближайшей станции метро.
       Но она не сдвинулась с места. Упрямо замотала головой.
       - Нет, прямо здесь.
       Я ошарашенно огляделся по сторонам. Более неподходящего места для первого секса трудно было представить: узкая набережная, резкий свет фонарей, непрерывный поток автомобилей и через реку, напротив, - подсвеченный Петроколумб, взобравшийся на игрушечную каравеллу. Мимо прошел мужчина с таксой на длинном поводке.
       - Ты спятила, - рассмеялся я.
       Вика выжидающе смотрела на меня, потом фыркнула, повернулась спиной, и из-под сползающих брючек показалась все увеличивающаяся полоска загорелой кожи. Оперлась о парапет и оглянулась.
       - Позволишь мне замерзнуть?
       Мгновенные этические затруднения: если ее брюки спущены почти до колен, чтобы обеспечить тебе доступ, нужно ли самому обнажаться до той же степени, выставляя тылы на всеобщее обозрение? Достаточно всего-то расстегнуть ширинку, но тогда мерзнуть под мокрым ветром придется только ей...
       Пока сознание было занято решением этой дилеммы, тело уже все решило само. Прикрывая ее собой от ветра и взглядов, зарываясь носом в ее волосы, высвобождая свою такую важную причину оставаться здесь... Потом была недолгая разведка между упругих ягодиц, первые осторожные погружения и ощущение жаркого потока, подхватившего наши тела. Мы сразу взяли слишком высокий темп, и не могли уже остановиться. На каждое мое движение Вика отвечала встречным, требовательным, властным, чтобы даже мысли такой не возникло - притормозить, дать себе передышку.
       Вот уже забыты десятки пар глаз за спиной, потому что найден убедительнейший довод продолжать движение и не обращать внимания на чье-то присутствие. Со стороны мы выглядим романтически обнимающееся парой, - убеждаешь себя. Те, сидящие в машинах, не поймут ничего из подсмотренного. И этот быстрый секс останется только нашим, сокровенным и тайным.
       И как-то упускалось из виду, что движения наши становились все откровеннее, вскрики Вики - все громче. Но не было в этих бесконечно растянувшихся минутах места ни страху, ни смущению. Безбрежно разбухал четкий влажный ритм, неумолимым прибоем накатывали волны тепла.
       На несколько секунд весь мир будто сфокусировался на острие иглы. Всхлип Вики застыл на самой высокой ноте, подхватив и меня, лишая возможности слышать и видеть. Превращая в сладострастно извивающегося червя, для которого есть лишь осязание, ощущения тепла и холода, градиенты запахов. А потом возвратились звуки, вернулось зрение, и снова я стал различать ползущие мимо машины, почувствовал порывы ветра, вспомнил, кто я и зачем здесь нахожусь. И это возвращение было мучительно, исполнено печали о чем-то бесконечно ценном и навсегда утерянном.
       Рядом Вика медленно, будто спросонья, застегивала брючки.
       - Теперь можно и к тебе... - сказала она.
      

    ***

       За последующие дни мы много раз оказывались вместе в постели. По сути, это было единственным нашим времяпрепровождением. Именно такой способ развлекаться предпочитала Вика, я же, само собой, не возражал.
       Я по-прежнему знал о ней очень мало. Жила где-то в Кузьминках с родителями, работала кем-то в рекламном бизнесе на вольных хлебах. Была начитанна, образованна, весьма раскрепощена и свободолюбива.
       Она не пускала меня в свое прошлое, не рассказывала забавных случаев из детства или студенческой жизни. Я даже не знал точно, сколько ей лет - по намекам и оговоркам, вычислил, что где-то около двадцати двух. В ее пропуске в здание "Известий" и удостоверении представителя пресс-службы одной из московских префектур совпадало только имя; отчество и фамилия были разными. Другие документы мне на глаза не попадались.
       Курьезно звучит, но и то, как им способом она предохраняется, для меня тоже оставалось загадкой.
       - Я вся такая из себя таинственная, - смеялась Вика, когда я пытался что-то разузнать про нее. - А ты жаден, Дэн. Тебе недостаточно моего тела, моей привязанности. Тебе подавай еще и мою биографию. И не стыдно?
       С Викой не годились все привычные сценарии поведения. После двух вечеров, проведенных в ресторане и театре, она наотрез отказалась от любых форм культурного отдыха.
       - Тебе было скучно? - спрашивал я.
       - Дэн, у меня уже выработался условный рефлекс - как только вижу тебя, начинаю намокать. И что за удовольствие сидеть несколько часов с болотцем между ног и без возможности залезть тебе в штаны?
       - Лестно, конечно, но...
       - Кажется, пришло время прояснить, что мне от тебя нужно, - перебила она меня.
       Я был удивлен ее деловым тоном, но приготовился слушать.
       - Мне нужно много секса, никак не меньше четырех-пяти раз в неделю. - Она осмотрела меня критически. - По результатам тест-драйва, тебя на это вполне хватает...
       Мне оставалось благодарно раскланяться.
       - ...затем возможность оставаться у тебя на ночь. Хотя бы на те ночи, когда мы будем заниматься сексом. Жить вместе у нас вряд ли получится, но потихоньку попробовать можно.
       Я кивнул и промычал что-то вроде "вполне разумно".
       - И последнее - никаких обязательств. Понятно? Никаких!
       - Чего ж тут непонятного?..
       - Так говорят даже те, кто очень скоро начинает предлагать руку, сердце и берется придумывать имена для пятерых детей.
       На этом месте я приготовился оскорбиться. Вика заметила это и примиряюще взяла меня за руку.
       - Дэн, как ты думаешь, в чем смысл наших отношений?
       Я наговорил немало глупостей, прежде чем она прервала мой монолог вполне дирижерским движением руки и с расстановкой произнесла:
       - Единственно в том, чтобы помочь мне пережить эту зиму.
       - А в чем проблема? Что не так с этой зимой?
       - Это такое тяжелое время для меня: я могу совершить какую-нибудь непоправимую глупость - выйти замуж за семинариста или наглотаться таблеток.
       - Вот оно что! - облегченно выпалил я, хотя не вполне понимал, чем же ей так ненавистна зима.
       - Видишь, какая важная у тебя задача. Трахая - спасаешь.
       Да, я проникся исключительной важностью своей миссии. С неожиданной для самого себя решительностью и даже жестокостью порвал вялотекущие отношения, вымучиваемые вот уже несколько месяцев. И почувствовал огромное облегчение, как будто, наконец, был найден тот самый пресловутый смысл жизни, утраченный где-то в раннем студенчестве вместе с девственностью и верой в светлое будущее человечества.
      

    ***

       Срок годности счастья, как это обычно бывает, подходит к концу прежде, чем успеваешь сполна насытиться этой эфемерной субстанцией.
       В начале декабря меня потрясло чудовищное в своей банальности открытие - я был не единственным счастливцем, кого Вика одаривала страстными ласками. Нет, я не заставал ее в постели с мужчиной. Она призналась сама - очень буднично и немногословно.
       В тот день она пропустила нашу встречу на Солянке, позвонив за пять минут до назначенного времени. Извинилась и обещала в одиннадцать вечера приехать ко мне домой. Но явилась только в половине второго, замерзшая, пропахшая табачным дымом и пивом.
       - Где ты была? - поинтересовался я, совсем не намереваясь устраивать скандал.
       Она неопределенно махнула рукой.
       - А, блядовала...
       - Хороший ответ, - помедлив, прокомментировал я. Списал на плохое настроение и выкинул из головы, хотя и заметил, что Вику порядком задело мое неверие.
       Она ничего не сказала в тот раз, но через неделю принесла кассету. То было бесхитростное домашнее порно с нею в главной роли. Коротконогий рыжий мужичок ставил ее в разные позиции, делал пару десятков фрикций и менял ракурс. Под занавес кончил ей на грудь и дал облизать крючковатый член.
       Я без труда досмотрел запись до конца. Потому что после первых кадров впал в настоящий ступор. Бывает, когда отсидишь ногу, она кажется чужим и неуправляемым куском плоти - точно так в те минуты все мое тело представлялось мне бесчувственной и неконтролируемой тушей. Что-то парализующее было в этой любительской порнушке; нечто, сводящее на нет все прошедшие недели.
       - Если я что-то говорю, Дэн, - это чистая правда, - донесся до меня назидательный голос Вики.
       А я все не мог пошевелиться. Так и увяз взглядом в экране телевизора. Вика заглянула мне в глаза и будто бы испугалась.
       - Наверное, мне сейчас лучше уйти, - быстро сказала она, и принялась одеваться.
       После ее ухода я с трудом добрался до ванной, просидел под горячим душем не менее часа и прямо там сделал попытку уснуть, едва при этом не захлебнувшись.
       Несколько дней при мысли о Вике у меня начинали отниматься ноги. Она атаковала мой мобильник вразумляющими посланиями и требованиями не быть таким букой. Я не отвечал на звонки и пытался блокировать ее номер. Наверное, ждал от нее хоть какого-то намека на раскаяние, но ничего подобного не усматривалось в ее бодрых посланиях. Не появлялся дома, всерьез опасаясь, что она ждет меня под дверью - ночевал в офисе вместе с охранником. Тот ворчал в кулачок и советовал как следует надрать задницу тому, кто так нервирует начальника отдела.
       Лицо наивности в гриме идиотизма, - думал я, глядя по утрам в зеркало в мужском туалете. Интересно, сколько раз Вика пускала в ход этот невинный трюк со внезапным обмороком на эскалаторе? Так, без сомнения, можно было собирать богатейшие урожаи столичных простачков, каждого уверяя в его незаменимости и высоком призвании.
       Но однажды неожиданно для самого себя посреди рабочего дня набрал ее номер и сказал, что через час буду ждать ее на Чистых прудах. Мы встретились в лучших романтических традициях - со страстными объятиями и поцелуями взасос.
       - Хорошо, что ты пришел, - произнесла она где-то у меня под ключицей. - Я очень скучала.
       А я, прижимая ее к себе, чувствовал странную эйфорию, словно только что хорошо опохмелился после долгого бодуна.
       - Ты давно с ним?..
       Она сразу поняла, что я имел ввиду.
       - Дэн, я этого мужика видела в первый и последний раз в жизни. У меня такое правило.
       Так мне открылось еще одно правило ее зимы - один мужчина в неделю.
      

    ***

       В это сложно поверить, но после откровений Вики я не послал ее ко всем чертям. Мы проговорили за столиком кафешки несколько часов, а потом отправились ко мне домой. Более того, на следующий день я настоял, чтобы она совсем переехала ко мне, что она и сделала. Привезла две небольшие спортивные сумки и заявила, что в них есть все ей необходимое.
       Самое важное, что Вика не забыла прихватить с собой - это ее фирменный вернейший способ уничтожить мужское самолюбие. И она вовсе не собиралась от него отказываться. Уговоры, призывы к совести и религиозности не срабатывали. Так же, как и оскорбления:
       - Ты бы хоть деньги за это брала, - как-то раз выпалил я.
       Вместо скандала она принялась рассуждать:
       - Мужик, получающий секс на халяву, более естественен. Если он заплатил - ведет себя как провинциал, попавший на шведский стол. Норовит побольше запихнуть в рот. Ему одновременно и соси, и дрочи, и подмахивай, да петь и стонать при этом не забывай...
       Я начинал жонглировать словом "ответственность".
       - Что, если подхватишь от одного из них какую-нибудь заразу?
       - Значит, будем вместе лечиться, - отрезала она. - А если неизлечимо - вместе загибаться.
       Видимо, чувствуя что-то вроде угрызений совести, порой она пыталась договориться со мною:
       - Может, ты хочешь моральной компенсации? Я прямо сейчас могу позвонить Лидочке... или Марине... или даже обеим сразу. У тебя будет компания все время, пока я развлекаюсь. Ну же, соглашайся!
       Меня совершенно не привлекал этот вариант. Так же как и другой, предложенный ею - периодически привязывать ее к кровати и хлестать ремнем.
       - Не скажу, что мне это очень нравится, но ради твоего душевного спокойствия...
       - Совсем мозги проебала!.. - рычал я.
       Что ж такого нужно было с нею сделать, чтобы показать, какую боль ревности испытываю я, когда она садится рядом и произносит "Ну, у этого дружок был небольшим, но очень шустрым"?..
      

    ***

       Этот день недели выделялся среди других с самого утра (чаще всего это была пятница, но четкого правила тут не было) - Вика надевала все свежее и только что глаженное, более вдумчиво наносила дневной макияж. Придирчиво выбирала сумочку, серьги и уходила, когда я еще только продирал глаза.
       Вечером она возвращалась позже обычного, чуть подвыпившая, расслабленная и с плавающим взглядом. Еще в коридоре, направляясь в сторону ванной, начинала раздеваться. У порога лежали шубка и сапоги. Напротив зеркала - юбка и блузка. Трусики вешались на ручку ванной - с той или другой стороны.
       Потом Вика, завернутая в полотенце, плюхалась на диван рядом со мной и чмокала в щеку.
       - Ну что, страдалец? Хочешь послушать, как я повеселилась?
       Такого желания у меня никогда не возникало, но ей было плевать на это. Она принималась в красках, со множеством подробностях расписывать прошедшее свидание.
       Как-то раз, когда она в деталях описывала невероятно толстый член очередного мужика, я не сдержался:
       - Как думаешь, долго я буду терпеть это?
       Она посмотрела на меня удивленно, будто я заговорил в первый раз в жизни.
       - Ты хочешь, чтобы я ушла?
       - Нет.
       - Значит, привыкнешь.
       Но она умела и утешать, - разумеется, в ее собственной специфической манере.
       - Ты считаешь, что остаешься запасным вариантом, и я всегда смогу найти тебе замену. Но вот уже третий месяц я с тобой. Значит, у тебя в этом спектакле - главная роль. Я хочу, что бы ты накрепко запомнил это. Только вот без статистов, без массовки в таком спектакле никак не обойтись. Понимаешь?
       Я говорил, что понимаю. Но едва ли это объяснение надолго успокаивало меня.
       Иногда Вика приходила нервная, раздраженная. Когда я спрашивал ее, как прошел день, она бросала:
       - Нечего об этом говорить.
       Это означало, что в этот раз секс с незнакомцем был неудачным, и после долгого приема ванны она придет ко мне за утешением. Ложилась на живот, утыкалась лицом в подушку и позволяла делать с собой все, что мне заблагорассудится.
       Я входил в нее, как в многолюдный ночной клуб. Здесь слонялись сотни теней, и я терялся среди них. Секс становился единственным доступным мне способом убедиться, что Вика все еще здесь, рядом со мною. Ее стоны, крики, напряженные мышцы, стекающий по вискам пот, привычка бормотать и выкрикивать во время секса что-то поощряюще-неразборчивое - все это как доказательство реальности наших отношений.
       Когда все заканчивалось, Вика шептала, целуя меня в глаза:
       - Только ты меня и спасаешь, Дэн.
       Слова эти, путь слышал я их очень нечасто, поддерживали во мне решимость что-то изменить в сложившейся абсурдной ситуации. Есть препятствия неодолимые и те, что нам по силам преодолеть, рассуждал я. - И в моих силах перемочь эту блажь Вики - еженедельные случки по гостиницам, квартирам и машинам. Привязать ее накрепко к себе, дать что-то такое, что она не найдет с другими мужчинами.
       Читая умные книжки, заново учась целоваться всеми пятнадцатью способами камасутры, постоянно балансируя между надеждой и отчаянием, я искал ответа, что именно заставляло ее каждый вечер возвращаться ко мне? Нужно было как-то определить, вычленить этот компонент, усилить многократно его действие, чтобы окончательно притянуть к себе.
       Спрашивал Вику об этом, но она только разводила руками:
       - Не знаю, как это назвать. Тепло, особые вибрации, феромоны...
       Но она снова уходила на очередное свидание, оставляя меня размышлять над ошибками тактики и стратегии. Побуждая давать невыполнимые обещания...
       - Я могу взять недельный отпуск в начале февраля. Хочешь, съездим в Таиланд? Погреемся на солнышке, покатаемся на слонах?
       Нет, я не мог себе этого позволить. Горящие контракты, переговоры с новыми клиентами, подковерные интриги, от которых зависело само существование моего отдела - все это нельзя было пускать на самотек. Конечно, ей несложно было догадаться об этом, и она отказалась.
       - На то она и зима...
       - ... чтобы мерзнуть?
       - Чтобы впитывать тепло других людей. Думаешь, там, ближе к экватору, одно-единственное прикосновение может сказать так много? Там касания пусты и потны, и к бутылке с холодным пивом мужчины вожделеют больше, чем к женщинам. Поэтому ты не услышишь от меня "Когда же кончится эта проклятая зима?". Это отличное время для самого близкого общения... Но, к сожалению, только для этого.
      

    ***

       Зима текла через нас, обжигала метелями, засыпала снегом. Вика приносила из турбосолярия свежий непрерывный загар, а мне надлежало смазывать ее кожу увлажняющими кремами. Она жаловалась на обветренные губы и хныкала, что не будет нравиться мужчинам. Но пока в этом плане у нее все было в порядке.
       - Я превзошла саму себя, - заявила Вика однажды, придя в четверг, за пять минут до полуночи. - Хочешь послушать?
       В тот день мы договаривались поехать на новую квартиру к моим друзьям, но она так и не появилась там.
       - Даже если не хочу, едва ли это тебя остановит.
       - Это качественный скачок, без преувеличений. Почти как потеря девственности. Я шла к этому очень долго.
       - Кто же он?
       - Они.
       - Двое сразу?
       - Да, близнецы.
       И она, делая себе бутерброды, рассказывала:
       - Каждый по отдельности они ничего собой не представляют. Один слишком быстрый и нетерпеливый, другой - наоборот, слишком основательный и предсказуемый. Понимаешь, часто так и бывает - близнецы представляют собой как бы одну цельную личность, разделенную на два тела... Так вот, вместе они бесподобны!
       Она налила себе и мне чаю, и села рядом.
       - Я сделала так: говорю им, вот эта твоя часть моего тела, а это - твоя. И не суйтесь на чужую территорию!
       Вика показала мне тонкую полустершуюся линию, делившую ее тело на две половинки - по лбу, носу, губам, подбородку, горлу, впадинке между ключицами... Она быстро стащила водолазку, джинсы, и я увидел, что эта демаркационная линия продолжалась между грудей, затем по животу, терялась в ухоженном саду лобка, но снова обнаруживалась над копчиком и взбиралась к затылку по спине.
       Она настояла, чтобы я пальцами проследил всю протяженность линии, и только потом продолжала:
       - Игра на теле в четыре руки, в два языка - это нечто потрясающее! Совершенно растворяешься в этих ласках... Но потом они столкнулись лбами прямо у меня над клитором - и нужно было придумывать нечто другое. В этот момент я жалела, что я не примитивный примат с парными влагалищами.
       - Уверен, ты нашла достойный выход из этого затруднения, - довольно холодно произнес я, но Вика этого не замечала, полностью захваченная своим рассказом.
       - Я принимала их обоих! - торжественно произнесла она, будто сообщала о крупном спортивном достижении. - Да, это было непросто. Даже больно поначалу. Но если ты хорошо разогрета и увлажнена, тут нет ничего невозможного. И складывала члены в одно сверхорудие, и впускала одного спереди, а другого - сзади. Думала, уж теперь-то все смогу...
       Она говорила, возбужденная и раскрасневшаяся, с мокрыми глазами - восторженная девочка, рассказывающая подружке о первом свидании.
       - Знаешь, это хороший жизненный урок. Если ты приходишь к этому из тщеславного желания утвердиться как женщина, мол, ты суперсамка, если в тебя одновременно входят двое, то тебя не ждет ничего, кроме боли и разочарования - сколько бы любрикантов со вкусом клубники ни было использовано. Потому что твоему телу плевать на твое тщеславие - нет в нем таких гормонов, нет подходящих условных рефлексов... А вот если забыть про все пустое, если поставить себе задачей просто удовлетворить этих двух милых парней - тогда ты будешь влажна и податлива, тогда мышцы не будут сопротивляться, и ты примешь в себя столько, сколько будет нужно.
       Я устал слушать этот философский треп.
       - Ты точно уверена, что их болты не задели случайно твои мозги?
       Вика только рассмеялась.
       - Милый, милый Дэн, гниль ревности выжирает тебя изнутри. Жаль, что ты не можешь порадоваться вместе со мною.
       Смакования этого сексуального приключения ей хватило дней на десять. Она возвращалась к подробностям снова и снова, как будто рассказывала о полете на Луну. Даже пропустила очередную пятницу, решив, что будет обидно, если еще свежие впечатления поблекнут, затертые новым опытом.
      

    ***

       Когда начал таять снег, все изменилось.
       Почти месяц с середины марта у Вики не было ни одного мужчины. Это я знал точно. Она приходила слишком рано, читала книжки, валялась перед телевизором. Я спрашивал, не заболела ли, может, какой женский недуг - инфекция, молочница, герпес. Нет, говорила она, просто нет настроения. Ложилась рядом, прижималась ко мне, дарила тихие оральные ласки.
       Уж думал - победа. Конкуренты повержены, терпение и любовь пересилили похоть. В это было так просто поверить.
       И торжество с каждым весенним днем все больше заполняло меня, вытесняя здравый смысл. Теперь я входил в нее с хозяйской бесцеремонностью, все меньше вслушиваясь в тональность стонов и вдохов, фокусируясь только на своих ощущениях.
       Но что-то вносило разлад в эту вновь вернувшуюся идиллию. На большом календаре над зеркалом двадцатое апреля было обведено красным маркером.
       - Что значит этот день? - спросил я однажды.
       Вика могла бы соврать - сказать, что это день рождения тети, двоюродного брата, покойного дедушки. Но сказала:
       - Двадцатого апреля приезжает Соня.
       Я спросил, кто это - Соня? Вика со странной улыбкой посмотрела на обведенное число.
       - Вот приедет - узнаешь.
       И точно, двадцатого, в семь часов утра в мою квартиру ввалилась Соня, блондинка с фигурой пловчихи и неправдоподобно густым загаром. Сказала, что поживет недолго - отъестся. Я не возражал, хоть отъедаться ей предстояло на мои деньги, поскольку из материальных ценностей у нее был только потрепанный рюкзачок. Он был полон грязного нижнего белья, а в голове его хозяйки оказалось на удивление много умных и глубоких мыслей.
       Вика заметно оживилась с приездом Сони. Они периодически сбегали на концерты и в клубы, не приглашая меня с собой, а также на мужской стриптиз и в казино - в общем всячески развлекались. Дома они делали друг другу массаж, плавно переходящий в эротический, и все чаще Вика просыпалась в Сониной постели.
       - Не беспокойся, после майских праздников Соня уедет...
       - Она мне не мешает. Могу выдержать и пару месяцев в ее компании.
       Это было лукавство с моей стороны. Соня была очень приятна в общении, все понимала с полуслова и ходила по дому почти голой...
       - ...и вместе с нею уеду я.
       Холод скатился вниз по позвоночнику. В горле вырос истерический клубок. Мурашки. И тошнота. И спазмы желудка.
       Все тело возопило от этой страшной новости.
       - Надолго? - спросил я, подозревая что-то нехорошее в ее словах, как всегда сказанных совершенно будничным тоном.
       - Зима кончилась, Дэн. Мне нужно уехать.
       Оказалось, я давно ждал этих слов. По крайней мере, прозвучали они очень предсказуемо. Зимой ей нужно было много человеческого тепла. А в чем она нуждалась летом? В обществе загорелой блондинки Сони?
       - Ты вернешься?
       Она пожала плечами. Вот это у нее получилось очень искренне. В самом деле, откуда ей знать, в чьих руках она в следующий раз найдет столь нужное ей тепло.
      

    ***

       Последние дни перед их отъездом проносились слишком быстро и как бы во сне. Помню, мы ходили по магазинам и покупали купальники, походные ботинки, спортивные сумки и водонепроницаемые фонарики. Вечерами мы пили на кухне сухое вино из трехлитровых паков, заедая низкокалорийными хрустящими хлебцами.
       Соня лезла целоваться ко мне посиневшими от вина губами, раздевалась и требовала ее немедленно удовлетворить. Вика пожимала плечами и предлагала этим заняться мне. Я же уступал ей лавры первого Сониного оргазма, обещая вмешаться чуть позже. Надо признать, вместе мы неплохо справлялись с непростой задачей ублажить ненасытную гостью, но меня совсем не радовали эти успехи.
       После одного из таких вечеров я вообразил себе, что теперь все зависит от Сони. Что у нее есть какое-то влияние на Вику, и стоит только душевно поговорить с ней, чтобы Вика отказалась от своей бредовой затеи.
       Я поймал Соню на балконе, когда Вика была в ванной.
       - Оставь ее мне. Убеди, что ей лучше остаться.
       - Не могу, - слишком быстро ответила она. - На нее давить бесполезно, сам знаешь.
       Тогда-то мне и подумалось, что она не меньше моего заинтересована в Вике. В таком случае, она не могла быть мне союзником. И что самое страшное, в таком случае у меня не было ни одного шанса удержать Вику.
       - Ты сейчас смотришь на меня, как на врага народа, - хмыкнула Соня. - Не думаешь же ты, что если бы я не приехала, Вике не взбрело бы в голову слинять куда-нибудь на полгода из Москвы? Для нее это - правило.
       От слова этого - "правило", - меня бросало в отчаяние. Потому что синонимы его были - неизбежность и неумолимость.
       - Честно говоря, я удивляюсь ей, - продолжала Соня. - Столько времени прожить с тобой... Полгода, да? Я вообще не могу сидеть на одном месте дольше месяца.
       Да, если смотреть с этой точки зрения, полгода - огромное достижение. Достойное ордена и прижизненного гранитного бюста.
       - И куда вы теперь?
       - Дэн, какая тебе разница? - без обиняков спросила Соня. - Ты ведь не сможешь поехать с нами.
       Я видел ее загранпаспорт. В нем оставалась всего одна чистая страница для штампов пограничного контроля. А у меня была треклятая работа, две недели отпуска в конце августа и аллергия на экзотические фрукты.
      
       И наступило утро, когда я проснулся один. В квартире было чисто и пусто. Самолет улетал из Внуково среди ночи, и девушки уехали в аэропорт еще вечером. Мне достался торопливый секс с обеими, быстрые прощальные поцелуи и рваные Сонины кроссовки.
       Теперь каждое утро этого лета, добираясь привычным маршрутом на работу, я на всяком эскалаторе покрываюсь холодным потом, когда мелькает в толпе белая блузка или дочерна загорелые плечи. Это не она, - убеждаю я себя, - еще слишком рано...
       Надо всего лишь дождаться октября.

    3. Beetle Эф: Мой давний грех

    999   Оценка:6.41*4   "Рассказ" Эротика



    Эф: Мой давний грех

      

    Только плохой человек нуждается

    в покаянии. Только хороший человек

    может покаяться по-настоящему.

    Только совершенный человек

    может прийти к совершенному

    покаянию. Но такой человек

    в покаянии не нуждается.

    Клайв Льюис

      
       Маленькие босые ноги бегали по асфальтовой площадке. Кружась, она напевала какую-то песенку. Но слов мы со Светкой не слышали. Вдруг остановилась напротив нас. Ее ручки забегали по пуговицам сарафана (они были спереди). Анька быстро расправилась с ними и оказалась в одних трусах. Точки сосков закоричневели на молочно-белом тельце. Мы затаили дыхание. Но Анька повернулась к нам спиной и замерла. Тоненькая черная косичка струилась между лопатками по нежной спинке.
       "Гусиная кожа, у нее гусиная кожа", - пульсировало в голове. "Гусиная кожа... ей холодно... Она хочет домой, к маме... Она ненавидит нас..."
       - Аньк, - позвала Светка.
       Она не обернулась. Только скрестила ручки на груди и положила красные от холода пальцы на плечи, как взрослая.
       - Ань, - еще раз окликнула Света. - Продолжай...
       Будто и не слышит.
       Переглянувшись, мы встали и подошли к ней.
       Анька повернулась. Из ее глаз текла черная смолистая жидкость. Мы со Светкой подались назад. Весь лес стал наполняться маленькими полуобнаженными аньками. Они облизывали друг другу глаза, лица. Покусывали соски, ласкали себя между ног...
       Одна из них подошла ко мне и стала совать свой палец мне в рот. Я со злостью и отвращением отталкиваю ее. Лжеанька падает и начинает плакать - совсем по-детски - и звать маму...
       Просыпаюсь утром. Не ночью, как в идиотских фильмах или романах.
       Этот сон в разных вариациях не снился мне уже давно. Лет десять. В последнем сне Анька набросилась на меня и впилась в шею зубами.
       Вылезаю из-под одеяла, умываюсь и пью чай.
       Думаю, куда бы деть себя. Точнее - деться от этого сна. Голые аньки смотрят на меня со всех стен, выглядывают из чашки и лыбятся из зеркал.
       Звоню Мыше и зову ее к себе. Сначала она ломается. Мол, далеко ехать. Мол, ночь была тяжелая. У нее сейчас новая "любовь". Симпатичный, неглупый парень, а главное - трахается, как молодой лось. Что еще для счастья надо??
       А я? Кто стонал от моих рук, от моего языка, губ? По-моему, нам было хорошо вместе.
       - Приезжай, - и кладу трубку.
       Через полтора часа она является. Хо-хо! Надо же...
       Переступает порог и сразу начинает щебетать что-то про "симпотного парнишу, которого встретила только что в автобусе". Он "так на меня смотрел!" Прямо "облапал глазами". Достала...
       Я даю ей разуться. А потом аккуратно прижимаю к двери и глажу по бедрам, по попке, затем промеж ног. Как хорошо, что она в юбке. Умничка. Ее трусики становятся влажными. Отодвигаю их указательным пальцем, продолжая ласкать промежность средним. Люблю шершавые губы... половые. Поднимаюсь к клитору. Он, напротив, гладкий и пульсирующий. Большим пальцем нажимаю на него - вот уж точно волшебная кнопочка, а указательным вожу по направлению к влагалищу. Я знаю, как доставить ей удовольствие.
       Мышь стонет, кусает пальцы (люблю эту ее привычку). Ее соски затвердели и встали. Лифчик она не носит. Блин, полностью положительная девушка прям-таки...
       Я задираю ее кофту, покусываю соски. Она стонет все громче и громче. С какой-то дикой самоотдачей. Внезапно напрягается, собирается в одну точку и... оседает. Кончила.
       Мы моем руки, а потом пьем привезенное ею вино.
       Я ничего не говорю про Аньку. Я НИКОГДА НИКОМУ про нее еще не рассказывала. И я не знаю, зачем пишу об этом. Наверное, потому, что испугана ее возвращение десять лет спустя.
       С Мышью мне хорошо. Я почти забываю об Аньке, зато вспоминаю про кальян. Мы раскуриваемся яблочным табаком, опять-таки через вино. Мышь начинает кашлять. Вот что значит долго не курить. Вдруг ее начинает мутить. Она бежит в туалет и выворачивает из себя весь свой завтрак, а заодно и вино. Нет, только Мышь способна на подобную реакцию. Я ржу. Потом бегу за фотиком и запечатлеваю на память Мышь, обнимающую унитаз. Она злится, но обматерить меня ей мешает очередной приступ рвоты.
       Только она приходит в себя и умывается - у нее звонит мобила. Она хватает его и убегает в зал. Я понимаю, что здесь что-то неладно и что меня сейчас бросят. Иду на кухню. Мою кальян и бокалы. Когда оборачиваюсь, чтобы взять полотенце, вижу, что за столом сидит Анька. Она в своем сарафанчике на пуговицах. Сидит и улыбается. Она все еще ребенок. У нее большие карие глаза и невинная улыбка. Волосы заплетены в косичку. Как тогда.
       Первое желание - напоить ее горячим чаем с клюквенным муссом, который привезла мне бабушка. Он очень вкусный. Но тут я понимаю, что Анька - всего лишь галлюцинация. Тяжело опускаюсь на стул. Мне хочется кому-нить выплакаться, выложить начистоту все, что творится в моей грешной душе, все, что случилось тогда - в тот дикий вечер.
       Именно в этот момент у меня возникло желание сесть за монитор компа и описать все, что я чувствую. Я трушу? Почему я доверяю свою боль железяке, а не людям? Хотя кто же тогда ВЫ? ВЫ ведь читаете все это. ВЫ ведь теперь узнаете, что я за сволочь.
       Я хочу побыстрее выпроводить Мышь, чтобы остаться наедине с компьютером.
       Она приходит из зала с виноватым видом.
       Первый ее вопрос:
       - Тебе плохо?
       - Нет. С чего ты это взяла?
       - Ты ужасно выглядишь.
       - Знаешь, ты не лучше. Ха-ха.
       Она заминает эту тему. А потом, так, видимо, и не придумав, как мне это лучше всего сказать, говорит, что ей надо срочно бежать. Что у нее... она не смогла соврать, потому что понимала, что я догадываюсь... свидание.
       Хорошо, хорошо. Говорю я, стараясь делать вид, что расстраиваюсь.
       - Принеси мне сумочку из спальни.
       Покорно иду за сумочкой, пока она обувается. Целую ее на прощание и закрываю дверь.
       За окном уже девять часов. Но еще светло. В кои-то веки я хочу, чтобы побыстрее стемнело. Плотно задергиваю шторы и остаюсь во мраке. Светится только монитор.
       С чего я начинаю? Вы уже знаете: с описания своего ненормального сна. Зачем-то пишу и про Мышь. Пока что не понимаю зачем. Но чувствую: это надо...
       В десять часов меня уже скашивает сон.
       Раздеваюсь догола - я всегда так сплю - и заползаю под одеяло.
       Ночью ко мне в кровать забирается симпатичная шатенка. У нее острые, тонкие губы. Поцелуи - как хлыст. Круглые, небольшие груди с офигенной ложбинкой между ними, которая сводит меня с ума. Мне кажется, что у меня поднимается температура, когда она целует меня в уши, в шею. Я глажу ее спину, подвижные лопатки. Она лижет мои ладони, покусывает запястья. Бегает пальцами по моим набухшим соскам. У меня пересыхает во рту, и я требую ее поцелуя. По-моему, это лучшая девушка в моей жизни. Вдруг она начинает лихорадочно шептать что-то мне на ухо. Кальян... тошнит... сарафанчик на пуговках, в котором я тогда была... Скидываю ее с себя и вглядываюсь в ее лицо. Она снова хочет забраться на меня. Я отталкиваю. Анька падает с кровати... Потом кошмар перетекает во что-то другое...
       Утром, не успев открыть глаза, я бегу к компьютеру и забиваю в "Ворд" свой очередной сон.
       У меня вспотевают ладошки и кружится голова. Я нахожу градусник и измеряю температуру. 36,8. Жить буду.
       Залезаю в душ. Горячий. Еще горячее. Включаю на max красный. Ноги начинают гореть. Чувствую, как спина и задница становятся бордовыми. Мне очень хорошо. Обожаю кипяток.
       Не знаю, сколько прошло времени. Открываю глаза. Ну, конечно же. Она передо мной. Снимает свой сарафанчик. Как обычно - расстегивая пуговку за пуговкой.
       - Анька, мля, ЧТО тебе надо?! Почему ты опять появилась? Тебя не было ДЕСЯТЬ лет. Что случилось?!
       По моей морде течет то ли вода, то ли слезы. Глотаю и то, и другое.
       - ...ну маленькие мы тогда были со Светкой. Глупые. Это ее идея была... Нет, я не отказываюсь от своей вины. Я тоже сволочь!
       Начинаю громко рыдать.
       - Анька, ну прости! Ну, пожалуйста. Ну, мля, я на колени встану! Хочешь?
       Она молчит. Падаю на колени в ванной и бьюсь головой о ее дно...
       Прихожу в себя: лежу на правом боку, он стал иссиня-бордовым, а кожа на нем - собралась в складки. Зато левый окоченел. Выключаю душ, заворачиваюсь в полотенце. Захожу на кухню, открываю аптечку и нахожу снотворное.
       ...Сон длился часов восемь. На часах 9:18. Аньки не было. Как хорошо. Смотрю телек.
       Когда за окном стало темно - пришел страх. Он сел рядом со мной на диван и стал шептать про Аньку. Назойливо так. Как старые злые бабки. Я прижимаюсь к большому мягкому подлокотнику и боюсь посмотреть в черный дверной проем.
       Ночью Анька приходит снова. И следующей. И следующей...
       Она не оставляет меня в покое. То повзрослевшая, то маленькая... в сарафанчике. Залезает под мое одеяло, прижимается ко мне своим горячим, но будто бы неживым телом. Скользит по моему животу своими влажными руками. Снова и снова говорит про свой сарафанчик. На нем восемь белых пуговиц.
       - Я тоже до этого была белой... чистой, - шепчет она мне, облизывая мою шею, кусая мочки ушей.
       И вдруг мне кажется, что я начинаю влюбляться в нее. Я уже не звоню Мыше, когда мне плохо. Меня не расстраивает то, что она уезжает в Адлер до конца месяца.
       Теперь я не боюсь Аньку. Не зажмуриваюсь, с головой уходя под покрывало, когда она приходит. Я почти что люблю ее, и она это понимает: прижимается ко мне по-детски доверчиво. Ее ласки стали нежнее. Она уже не вспоминает про свой сарафан.
       У нее гладкая кожа между ног. И очень чувствительная. Когда я глажу ее там, Анька издает "Ммм", как ребенок, дорвавшийся до сладости. Я целую ее в пупок, в косточки по бокам и в "животик Евы". А потом откидываюсь и смотрю, как в ее темно-кофейных глазах отражается месяц. Наивно и романтично...
       Днем я задергиваю шторы и пью апельсиновый сок. Я не хочу никого видеть и слышать. Не включаю телевизор, не слушаю музыку. Просто потягиваю сок из трубочки и вспоминаю, как мне с ней было хорошо этой ночью.
       ...Сегодня она сказала мне, что скоро умрет, и зажала бедрами мою руку, скользившую к ее влагалищу.
       Стоит ли мне верить этим словам? Стоит ли мне верить Аньке? Ведь она всего лишь галлюцинация. И я об этом знаю. И я всегда об этом помню.
       ...Сегодня она не пришла. Как? Просто взяла и не пришла. Постель без нее холодная. Словно я лежу в чужой кровати.
       Неужели она действительно умерла? Неужели галлюцинации тоже могут умирать?
       Я залезаю с головой под одеяло. Но это не спасает меня от дурных мыслей.
       Ночью огромный мужик в кожаной безрукавке хотел оттрахать меня в задницу. Он курил вонючую сигару и хрипел себе под нос "I know you would gladly take it anal"1. Я отбивалась от него и сломала ему нос.
       Проснувшись, я позвонила дедушке (впервые за неделю включила в розетку телефон) и спросила, где в городке живут Порхановы. Он удивился, что я спрашиваю про них. Сказал, что помнит только дом. Ха, дом я визуально тоже помню. Посоветовал позвонить Красиным.
       Звоню Красиным. Порю всякий бред о том, почему мне надо сходить к Порхановым. И как на такое можно повестись? Но они ведутся. Или просто люди очень хорошие.
       ...Я еду в городок. Первый раз за... восемь лет?
       Преодолев расстояние в энное количество километров (оно не укладывается у меня в голове), выхожу из старого трясущегося автобуса. Надо же, такие каракатицы еще где-то ездят. Знаете, они круглые с мягкими высокими сидениями?
       В городке очень многое изменилось. Восемь лет не заморозились в нем. Кругом "коттеджи", как модно сейчас называть эти человеческие скворечники. Скучевались на пригорке. Типа превращают городок в "поселок городского типа".
       Я прохожу мимо них. И мимо пятиэтажек. Красных, как будто бы до сих пор пахнущих кирпичом. Они еще стоят. Так странно.
       А вот и дом Порхановых. Я даже еще не видела его номер. Я зрительно очень хорошо помню этот дом. А вот номер квартиры смотрю в блокноте. Высчитываю подъезд. На двери код. Цивилизация, блин. Звонить в домофон боюсь... Ну, это как-то неловко. По домофону я не смогу объяснить, кто я и зачем. Стою жду кого-нибудь... Сижу на скамейке. Наконец минут через двадцать к подъезду подходит какой-то дедок. Я напрягаюсь. Он замечает это и хочет мышью проскользнуть в узкую щелку. Сча прям! Я останавливаю закрывающуюся дверь и дергаю на себя. Дед неодобрительно смотрит на меня и спрашивает:
       - Вы к кому?
       - К знакомым.
       Видно, этого ответа ему вполне хватает. Он поворачивается ко мне своей сутулой спиной и поднимается по лестнице. Я показываю ему язык.
       Дом девятиэтажный, но лифта нет. И хорошо. Мои шаги копытным эхом раздаются по подъезду.
       Вот их квартира. Сглатываю слюну и звоню. Дверь открывает женщина. Некоторое время я торможу. Но потом до меня доходит, что Анька - моя ровесница, поэтому и мама у нее молодая.
       Спрашиваю Аню. Мне говорят, что она здесь больше не живет. Странно... такой естественный поворот событий, а он мне ни разу не приходил в голову...
       Но мама очень дружелюбная. Она спрашивает, кто я. И, услышав, мою фамилию предлагает войти.
       Я захожу, разуваюсь, аккуратно обуваю предложенные мне тапочки...
       Мы со Светкой уже раз были здесь... Те же антресоли...
       Я помню, как Анька открыла дверь, впустила нас. Зачем мы пришли? После того? Как мы посмели прийти?? Но ведь и сейчас я СНОВА здесь...
       Мы звали Аньку на улицу. В коридор вышла ее мама, и мы со Светкой очень боялись, что Анька расскажет про нас правду. Но она только спросила, можно ли ей пойти погулять с нами. Мама ответила что-то про гостей, к которым они собирались, и сказала, что завтра Аня обязательно выйдет.
       Я сижу и пью чай с мамой Ани. Это абсурд!
       Ольга Николаевна рассказывает мне, что Аня год назад вышла замуж, что она живет в Петербурге и что у нее уже есть малыш - мальчик Илья.
       Я искренне улыбаюсь. Мне становится легко на душе. Аня не умерла. Галлюцинации тоже врут.
       Я выхожу от Ольги Николаевны.
       Сходить на ту площадку?
       Там ничего не изменилось, мне подсказывает интуиция.
       Я не пойду.
       Я боюсь.
       Мне будет больно от воспоминаний.
       Мама Ани дала мне ее телефон.
       Но я не позвоню.
       Аня больше не приходит ко мне. И я постепенно излечиваюсь от нее. Уже не грущу без ее тела и губ. Шторы у меня открыты, и включен телефон. Апельсиновый сок я тоже не пью.
       Зачем же она приходила? Зачем она вернулась?
       Мне двадцать лет. Тот случай, с Аней, произошел, когда мне было девять. Именно после него в школе я стала просить, чтобы меня посадили с девочкой. Я не позволяла мальчишкам держать меня за руку. Всегда кулаками заступалась за своих подружек. Ребята даже побаивались меня. Мне стали сниться обнаженные девочки. Я думала только о них. И любила только их.
       Это странно?
       Немножко.
       Ведь я тоже девушка.
      

    * * *

      
       Маленькие босые ноги бегают по асфальтовой площадке. Кружась, Аня напевает какую-то песенку. Но слов мы со Светкой не слышим. Вдруг она останавливается напротив нас. Ее ручки бегают по пуговицам сарафана (они спереди). Аня быстро расправляется с ними и оказывается в одних трусах. Точки сосков коричневеют на молочно-белом тельце. Мы затаили дыхание.
       Аня, совсем как взрослая, размахивает своим сарафанчиком над головой и танцует. Она носится по всей площадке и крутит бедрами. У нее забавные трусики с кружевной сборкой спереди. Наверное, кому-то покажется, что она кривляется. Но нам нравится.
       Мы со Светкой попросили Аню показать нам стриптиз. И она согласилась. Всем троим по девять лет. Детские игры, и всего-то. Пусть и жестокие.
       Я не чувствую себя неловко. Напротив - даже возбужденно. Понимаю, что то, что мы делаем, не совсем хорошо, но это возбуждает еще больше.
       Светка закусывает губу и не отрывает глаз от полуобнаженной Ани.
       И это не сон.
      
       _____________________________________________________________________
       1Я знаю, что ты с удовольствием подставишь свою задницу.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    4. о. Эф: Под неоглядной луной

    999   "Рассказ" Эротика


      *1985 год. Январь. Брест
     
     И опять тот же сон...
      Бег! По пустому осеннему лесу, по мягкой, заваленной опавшей листвой тропе, сквозь клочья ночного тумана, сквозь клочья старой паутины - бег!
     Опять... и все чаще...
      ...сквозь чащу и бурелом, на опушку и в поле - под необъятное небо, под огромные звезды, под неоглядную луну...
     
     Вечер, цех, неспешная отладка очередного блока ОЗУ. Подходит Валера.
     -Слав, выручай!
     -Что?
     -Мы вчера с Петрухой таких телок сняли!.. Сегодня наметился сабантуйчик!..
     -Доброй охоты.
     -Да их трое.
     -Ну?
     -А нас двое.
     -Позовите Сержа.
     -Да третья - кобыла за метр 80, Серж не дотягивает.
     -Я тоже не двухметроворостый.
     -Не-е, Серега комплексует, а тебе-то пофигу?!
     -Ну.
     -Ну?!
      ...сквозь чащу и бурелом, на опушку и в поле - под огромное небо, под неоглядные звезды...
     -Не хочу. Найдите кого-нибудь еще.
     -Да когда искать?! Они позвонили только что! Короче, ты мне должен?
     Я должен Валерику. Он отдал мне командировку в Ленинград, чтобы я сходил на Пикассо.
     -Да.
     -Сегодня полвосьмого ты будешь готов. Будешь?
     -И тогда будем квиты?
     -Но ты возьмешь на себя Дарью!
     -Тогда будем квиты.
     -Будем.
     
     Все оказалось не так уж и плохо. Увидев меня Дарья не выказала разочарования, за столом Валерик на пару с Петром несли безостановочную ерунду, девчонки охотно смеялись, и это позволяло мне больше молчать, больше смотреть, а Дарья не уклоняла взгляда.
     Она была хороша собой. 25 лет, блондинка с карими глазами, косами до пояса, а отличная фигура скрадывала рост. Давно я уже не встречал такого - таких кос, таких глаз, такого красноречивого молчания.
     Второй раз она удивила меня, когда девочки затребовали танцев. Рост партнеров не очень важен в танцах, если - танцевать, а не просто прижиматься друг к другу, чуть покачиваясь под музыку. Она танцевала.И когда вдруг заиграл вальс...
     -Станцуем? - наклонив голову чуть вбок, спросила она.
     -Это вальс.
     -А ты не умеешь? - не поверила она.
     Я вздохнул.
     -Так... Тогда вот, чувствуешь мою руку?
     Я обнял ее за талию. 25 лет, уже не девочка, и спина у нее - не кожа да позвоночник, а гибкая, рельефная...
     -Еще бы. - хмыкнула Дарья.
     -Откинься.
     -Удержишь?
     -Рискни.
     Она рискнула. Больше - она доверилась. Сто лет уже не танцевал вальса... Семь. Шесть с половиной лет. Шесть с половиной лет никто вот так не передоверял мне себя.
     -Передохнем? - смахнула капельку пота со лба она, когда музыка смолкла, и села на этот раз рядом.
     -Откуда ты взялась такая? Что я тебя раньше не видел?
     -Мужчины редко смотрят выше своего носа.
     Она положила ногу на ногу.
     -Значит, меня ты видела?
     -Брест - небольшой городок. Несколько раз. Последний - перед самым Новым годом на выставке Александровича.
     Александрович - наш художник. Среди зимы - летние ночи на его картинах греют сердце. А уж его чертополохи... Не отталкивает даже недобрая магия, которой они насыщены, как... как вожделением - пьяная женщина.
     -Понравилось?
     -Да. - ответила она и, непонятно чему, улыбнулась.
     По углам Валерик и Петруха целовались со своими девчонками.
     Я не удержался. Дотронулся до ее округлого колена и повел пальцем вверх по ноге.
     -Да. - опять повторила Дарья, - Понравилось. - и положила руку на край своей коротенькой юбки. Ладонь свободно свесилась и перекрыла путь. Мой палец уткнулся в нее.
     -Понравилось?
     Я молчал. А она опять не отводила взгляда.
     -Отпусти меня.
     Интересно, кто из нас кого держит?
     -Отпусти, я губы подведу.
     -Не надо.
     -Тебе не по вкусу моя губная помада?
     -Не люблю лишнего вкуса.
     -А хочешь кофе?
     -Да!
     -Идем на кухню.
     И пришлось опустить ее. И опять... Как шесть с половиной лет назад. Она тоже сумела добиться своего - не мытьем, так катанием. Но если они проходили одни и те же университеты, то, как бы Аля повела себя сейчас на кухне? Да что толку гадать! Я и семь лет тому назад редко предугадывал ее поведение! Но вот кофе был бы качественным, хотя она предпочитала чай. А кофе - мой.
     
     -Давай, я тебе приготовлю кофе - вот увидишь, тебе понравится!- а себе заварю чаю?
     -Завари и мне.
     -Почему?
     -Хочу попробовать твой чай.
     -Ты любишь экзаменовать?
     -Нет, Дашенька.
     -Повтори.
     -Дашенька.
     -Еще...
     
     Она не дала себя поцеловать. Загородилась чайниками, чашками, блюдцами, тряпками, спичками, затолкала меня на стул и... сдала экзамен.
     А потом ввались парни, девицы, и надо было уходить.
     
     К ее дому мы подошли через час.
     -Мне понравился твой чай. И все-таки, не угостишь кофе?
     Она заколебалась. Я помог ей решиться - притянул ее голову к себе и накрыл губы губами... Минут через десять мы поднялись к ней. Она и в самом деле вознамерилась варить кофе, но на этот раз спрятаться за чашками и тряпками я ей не дал. Выключить газ не получилось - я только сбил турку на пол, вода разлилась, ну хоть не расплавится...
     Странно это - обнимать девушку, чьи бедра находятся на уровне твоего пояса... и удобно.
     Она цеплялась за каждую тряпку на своем теле. А потом срывала что-то с меня. И отвечала, отвечала на поцелуи. Она отзывалась на прикосновения. На каждое из них... Она отдергивалась, заслонялась, отворачивалась, и я только в три приема распустил ее косу, исцеловал шею, плечи... Сквозь волосы... Волосы по губам, а под ними - ее кожа. Волосы по рукам, а под ними - ее груди... Она вырвалась,и отбиваясь от меня, перешла в комнату - в спальню. Она дважды гасила свет, но у меня получилось отдернуть занавеску...
     Может, все из-за этого? Может, если бы она не выключила свет, и я не отдернул занавеску, и комнату не заполнил туман лунного света, то... То не увидел бы я звезд... И полного круга луны.
     
     -Что?- спросила она, и меня ударило отчаянье в ее голосе.
     -Ты очень красивая. Очень. Особенно сейчас. Дело не в тебе. - я застегнул рубашку.
     -В тебе? Но мне показалось... Послушай, давай не будем спешить, и у нас все получится!
     Я даже улыбнулся. Все-таки она похожа на Алю... Такая же... тоже предпочитает простые ответы.
     -Нет. - меня подтолкнула ее отчаянная надежда - Не то... Ты... не так пахнешь.- Она молчала. Она ждала продолжения. Она поняла, что не в духах дело.- Ты пахнешь женщиной...- она молчала,- а мне нужна...- и я все-таки выговорил,- волчица.
     Сейчас она скажет что-нибудь про псину, и я спокойно уйду.
     Она молчала.
     Я накинул пиджак.
     -Подожди.- тогда сказала она,- Ты мне должен?
     И я вынужден был ответить:
     -Да.
     -Останься. Выпей со мной кофе.
     -И будем квиты?
     -И не надейся.
     
     Темная кухня, легкий гуд горящего газа, рассыпанные по столу зерна кофе, сбитая на пол турка, лужа, опрокинутый стул, скомканная юбка... Накатило раздражение... Такое забытое. Вот так Алина, время от времени, оставляла меня ни с чем - выгоняла или убегала сама - и я, разгоряченный, взбудораженный, злой, не знал, что с собой делать! А ведь это еще и больно!
     В окно стучали мелкие зернышки снежной крупы. Что сегодня творится с погодой? Что сегодня творится со мной? Почему я пошел с ней? Она сыпанула на меня свои космы, они укрыли мое лицо, "душно" - проворчал я и услышал ее горловой смех.- и у меня опять, здесь, на кухне, как там, в спальне, заломило во лбу.
     Вошла она. Расчесанные волосы, обновленный макияж, новые духи и новое платье. Темно-зеленое, оттеняющее, подчеркивающие ее болотно-зеленые глаза. Да, конечно, они у нее - карие, чисто карие - тот бархатный оттенок, о котором писал Лермонтов, но это днем и когда она спокойна. А сейчас была ночь.
     -Мой кофе.
     Я снял турку.
     Она села на советскую табуретку, напряженная, как стрела на ложе взведенного арбалета, враждебная, как шпага в руке противника, доступная, как сонная, еще не раскрывшая глаза женщина, просыпающаяся в твоей постели. Я отвернулся.
     -Почему?- опять спросила она.- Я теперь совсем ничего не понимаю. У тебя же голова от меня кружится, у тебя же от меня дыханье перехватывает.- она помолчала и добавила.- А я - вот.
     Я продолжал заниматься кофе. Молчала и она. Но ее духи перебивали запах арабского напитка.
     Кофе получился. Впрочем, он у меня всегда получается. Уже 9 лет. Ароматный, горячий, густой и... необыкновенный.
     -Необыкновенный.- проговорила она.- сто лет такого не пила. Расскажи мне. Что с тобой? Может, мы что-нибудь придумаем? Вдвоем?
     И я заколебался. И она поняла, что я проиграл. Она улыбнулась. И отпила еще глоток.
     -Удивительный кофе, удивительный.
     -Это невероятная история,- осторожно начал я.
     -Догадываюсь.- промурлыкала она.
     -Мне снится один и тот же сон. Что я бегу. Не убегаю - бегу. Как, говорят, некоторым снится, что они летят, как полет, как купание в море, как танец, но не танец, а бег. Не утомляющий, а дающий наслаждение, упоение своим телом, упоение запахами, упоение миром, небом, высокими звездами.
     -И что?- осторожно спросила она.
     -А то, что это бег не на двух ногах, а на четырех лапах.
     -Я не понимаю, где здесь я.
     -Однажды, когда я расчесывался, я наткнулся на репей в волосах. Репей в голове.
     -Ты считаешь себя оборотнем? Пусть.- она улыбалась, она опять была уверена в себе, она уже предвкушала- я буду осторожна в полнолуния.- и она запнулась... она бросила взгляд в окно,но в него порошило снегом.
     -Да, сегодня почти полнолуние.
     -Но ты же - вот.- опять улыбнулась она. Ох уж эта мне извечная женская улыбка над мужскими забавами! Да не буду я оправдываться!
     -Я сейчас на грани. Я могу войти в оборотничество сознательно или сорваться в него, как в пропасть. Либо я буду управлять зверем, либо он мною. Неконтролируемый сон после неконтролируемого секса в полнолуние, куда уж больше!
     -Но у тебя же был "неконтролируемый секс"! Две недели назад!
     -Нет.
     -Что ты мне рассказываешь?! С Веркой!
     -Я не том. Это не было "неконтролируемым". И две недели назад было новолуние. И мне не грозил с ней безотчетный сон. И она мне - никто.
     -...И ты ей - тоже. И Маринка говорила о том же, а Галя вышла замуж за Сергея и ни о чем не жалеет. Правда, у всех другое мнение о "контролируемости"- она мечтательно улыбнулась,- а со мной...- Я отставил всторону пустую чашечку. -Не уходи, а? Приготовь мне еще. Такой кофе.- она посмотрела на свою и пододвинула ее ко мне, - Давай, я не буду к тебе приставать, а ты не уйдешь.
     Я выдержал паузу. Я, не поднимая глаз, не отрывая взгляда от чашки, сумел вытянуть паузу.
     -Откуда ты про них знаешь? Про Веру, про Маринку? Даже про Галю? Это же было 2 года назад... Откуда ты знаешь про них? Про меня?
     Все-таки она испугалась, она поверила, что я колебался, и она ответила.
     -У нас тебя зовут Лобо.
     -Что?!
     -А ты и вправду не знаешь.
     -Не знаю - что?
     -Сейчас,- было видно, как она с трудом подыскивает слова.- в женских общежитиях тебя знают, как Лобо.
     -Почему меня?! И почему - Лобо? Я - не хищник. И нет у меня Бланки.
     -Вот именно, Бланка. Давно уже, года четыре назад ты дрался...- четыре года назад... Неужели до сих пор помнят ту драку?.. - Говорят, их было четверо, и один из них увидел, как за соседним столиком хорошенькая девочка ругалась со своим пареньком. Девочка и впрямь была хорошенькой, паренек - вроде щуплым, водки у них хватало, а девочки - нет. И он предложил ей перейти к ним. Девчонка была на взводе да и водочки выпить успела. Ответила она резко.- матом она ответила, матом.- Девицы захохотали, и парень ответил аналогично. А так как считал себя начитанным, а девчонка была светленькой, то приплел еще и Бланку.- "Я думал, передо мною экзотичная Бланка, а оказалась - обыкновенная блядь" - сказал он. И если уж совсем честно, то был прав.- и началась драка. Ты положил их всех четверых.- я понимал, что в кулачном бою у меня против них шансов было... тогда было мало. Ну, если б один на один, или, если бой был бы сейчас, а так... а тогда я отбил у стула ножки, и они перестали быть мне соперниками. -Девочек особенно поразило, что ты ни секунды не колебался. И как ты двигался. Они говорили, как зверь, как волк, ни лишнего жеста, ни лишней паузы. В минуту уложил всех, вернулся к Нинке, дал ей пощечину и вышел. Вот с той драки и прилипло к тебе - Лобо. И ты с тех пор - одна из наших постоянных тем. Как погода. Можно поболтать о том, что надеть в такую жару, а потом посудачить - с кем нынче Лобо.- она опять замолчала и все-таки закончила.- Я к тебе давно хотела подойти, решиться только никак не могла... из-за роста. Но тут Верка... Она же лишь чуть ниже меня.
      Пьянка, свободная девица, свободная комната, новолонуние... Далась ей эта Верка! Нет, пора домой.
     -Опять? Не надо! Тебе же не скучно со мною еще? И кофе...
     Мы проговорили до рассвета.
     
     В обед у меня уходил поезд в Ленинград. На Пикассо. И я съездил. И сходил в Эрмитаж. И видел выставку. Вот только не один. Со мною экспозицию осматривала однокурсница. С которой я случайно - случайно!- столкнулся в гостинице. Тома, лучшая подруга Алины, ближайшая! И она рассказала мне, что сумасшедшая Алька "ушла в схиму". Она уже почти 7 лет ждет меня!
     И я верил ей. Вся эта чокнутая компания при старых ведьмах ко лжи относилась с брезгливостью и нетерпимо! Я ни разу! ни разу за шесть лет в институте не ловил Тому ни на малейшей лжи! Но... Но интуиция, но всё во мне кричало, вопияло- западня! "Случайно!" В чужом Ленинграде "случайно" встретить однокурсницу из Москвы!
     И Алина... Не забыл я ее, не забыл! Она - это и первая моя женщина, и первая девственница. Она - это 5 лет жизни, 5 лет моей, нашей юности. И еще один год, который не здесь и не сейчас. И она умела быть... незабываемой... Вон - руку поломала...
     Но я уже 7 лет, 7 лет обходился, обхожусь без нее! И без особого труда. И без особой тоски. Вот только... только не осталось в жизни праздника... Я не тосковал по ней - скучал. И соскучился. Как долгой зимой по зелени. Как за эти четыре дня по Даше.
     
     Дашенька встретила меня. Командировка была на пять дней, я никому не сообщал, когда вернусь, но если встречать все поезда из Ленинграда - это неважно.
     Она не кинулась мне на шею, очевидно, давно привыкла соизмерять свои желания со своим ростом, но увидев меня, но увидев мое радостное удивление... Я на какое-то мгновение изготовился ко встрече с тайфуном. Черт побери, я бы устоял!
     После хмари Ленинграда пройтись по залитым зимним солнцем улицам старого Бреста... ДОма! Двое из встреченных девчонок кивнули ей, а одна вознамерилась поболтать. Безуспешно впрочем. Мне было не до этих мелочей. "У тебя же голова от меня кружится, у тебя же от меня дыхание перехватывает"... И кружилась голова, и сбивалось дыхание. От постоянных прикосновений ее бедра, от ее беспокойной ладошки, опять спрятавшейся в моем кармане, от случайного касания плечом ее груди. Ох, какое там плечо, грудь! Моя куртка, ее дубленка, кофточка, блузка, комбинация, лифчик. На ней же столько всего надето сейчас! "А я - вот."
     Я не стал, объясняться, предлагать, спрашивать - я повел ее к себе. Крошечная прихожая, небольшая спаленка, миниатюрная кухня, зато ванная, горячая вода.
     Поворот ключа, поворот выключателя. В несколько движений снять куртку, сапоги, пододвинуть ей тапочки - она не двигалась, осматривалась.
     -И вправду, средневековье какое-то.
     Да чего уж там средневекового в ацетатном-то шелке.
     Три с половиной года назад у меня появились деньги, и я ушел, наконец, из общаги. В те времена я еще... не то, чтобы ждал, но... если бы... вдруг... каким-то чудом... Словом - Алина всегда мечтала о таких вот комнатах, не обклеенных обоями, а оббитых тканью. Мне оставалось только подобрать расцветку поэкзотичнее. А вот эту картину "Чертополох на болоте" Леша Александрович подарил мне сам. Вторую - "Филин"- я в дар не взял, уговорил принять деньги.
     -Где она?
     -В спальне.
     -Покажи.
     -Может, снимешь дубленку? Или пойдешь в сапогах?
     Я все еще сидел на низкой скамеечке, она чуть поколебавшись пододвинула свою ногу ко мне. Сапоги были высокими, юбка длинной - она наполовину прикрывала голенища. Мне надо было поднять подол. Я и приподнял, медленно и очень аккуратно - до высоты молнии. И так же аккуратно снял другой сапог. А потом начал расстегивать дубленку. Пуговицу за пуговицей. Их было много - четыре.
     Она отзывчиво повернулась спиной, помогая снять. И кивнула на дверь:
     -Там?
     -Да.
     -Идем?
     -Да.
     Она вошла. Картину Даша увидела сразу. Впрочем, не увидеть ее трудно - великовата она для моей комнатушки.
      Сумерки, чуть проглядывающая сквозь тучу луна, чащоба, волчья тропа и беззвучно летящий над ней филин. Преизбыток фиолетового, темно-зеленого, темно-багряного. Изломанные края тучи, изломанные сучья, изломанные тени. Я просил Лешку нарисовать меня. Он согласился. А нарисовал это.
     -Ты ему рассказывал о своих снах?
     -Нет.
     -И никому?
     -Никому из града и мира.
     -А почему рассказал мне?
     -Потому что ты...
      ...я стоял у нее спиной и расплетал ей косу.
     -Я...
     -Потому что я...
     -Не ты - я.
     -Потому что не я, а ты... потому что я и ты... ты же не из града... Скажи,- я обнял и прижал ее спиной к себе,- тебе нравится - там?
     -Мне нравится здесь.- и она повела бедрами.
      ...докопаться губами сквозь слои волос до ее шеи... докопаться руками сквозь слои ткани до ее тела... Шея... все соразмерно, для взгляда не слишком уж и... а целовать не перецеловать... Она послушно откинула назад голову... Волосы... Душно...
     -Да... Здесь... - в два вздоха выговорила Даша. И еще в два почти стона - и... сейчас...
      ...кофточка, блузка, комбинация, лифчик... столько всего на ней! И она - вот.
     Первое, почти обжигающее прикосновение к ее груди... И нее тоже вздрогнули бедра, зябко передернулись плечи. Она не выдержала - вывернула шею и потянулась ко мне губами.
      Волосы... Эта путанная груда! я приоткрыл глаза, в окно било заходящее солнце, и в волосах запуталось, застряло его свечение... Волосы, волосы... Губы...
     Ее нога требовательно раздвинула мои ноги, ее руки требовательно сжали мои бедра, ее бедро начало какое-то безостановочное движение, а язык ее медленно, мягко, безостановочно заполнил мой рот.
     У меня сжались наполненные ее грудями ладони...
      Бывают вечные мгновения, мгновения на вечность, мгновения без времени, мгновения безвременья... Вот.
     Она оторвалась от меня, и чуть виновато прошептала:
     -Больно.
     Я опомнился. Расслабил ладони. Она выгнулась вслед им, догнала и тугими напряженными сосками потерлась о них. Ее бедра в противофазе прошлись по моим.
      ...ее толстая юбка, комбинация, теплые гамаши, теплые носки, светлые носочки, колготки, трусики...
     Она не обернулась ко мне, она не торопила меня, не останавливала, она... отдавалась мне. Когда требовалось, послушно выгибалась, послушно приподнимала ногу, но ни на мгновение она не отпускала меня... ее руки держали меня, следовали за мной, прикасались ко мне... "Не уходи"- шептала она, когда я опускался к ее ногам, и мне приходилось оставлять ей свою руку, а дыхание ее все углублялось, а тело ее ни на мгновение не оставалось спокойным, его ломало, как после тяжелой простуды... И не знаю, что меня возбуждало больше - ее открывающаяся нагота или эта дрожь.
      Мой свитер, рубашка, джин... "не уходи...", джинсы,- как же не удобно-то!- трико, "прижмись ко мне!...", майка, "поцелуй меня... еще"... трусы.
     - Иди ко мне, милый, ко мне...
     Она уже не сдерживалась - ее трясло. И меня. Я не ответил ей - потом бы она вспомнила, как у меня клацнули бы зубы. А моего самоконтроля хватало еще лишь на пару секунд, чтоб прижать ее к себе, поцеловать, почти укусить за шею, и схватив ее космы, еще раз повернуть голову к себе.
     Она поняла меня - ее губы потянулись к моим, бедра чуть отодвинулись, в образовавшийся промежуток скользнула ее рука... Кажется, я зарычал. Она закрыла мне рот своими губами, и ее язык медленно, мягко, безостановочно начал заполнять мой рот...
     Сначала она издала стон. Когда я не обратил на него внимания, чуть крепче сжала руку. Я опомнился, отпустил ее волосье, открыл глаза, у нее глаза тоже были открыты. Наши взгляды встретились, и она... она отпрянула от меня.
     -Ч-ч...- не сразу управился с голосом я. -Что-то случилось?
     -С-с-той!
     Она тоже выговорила, что хотела не с первой попытки, но ей помешало другое чувство. Это был животный ужас. Я еще ничего не понимал и шагнул к ней.
     -Не-е-т!
     Она отпрыгнула от меня, выскочила из спальни, захлопнула дверь, и вроде бы навалилась на нее плечом.
     
     Я сел на кровать... Так... Опять... Все, как в прошлый раз, хоть и с точностью до наоборот... Сейчас спадет возбуждение. Потом будет больно. Эдак у меня на ее условный рефлекс образуется. Как у собаки Павлова. Как у собаки? Или... волка?
     -Эй!- негромко крикнул я в сторону двери.- Теперь твоя очередь готовить кофе. Хотя нет, лучше чаю. Заварка у меня в левом шкапчике.
     Она молчала.
     -Эй! Не холодно? У меня в ванной банный халат есть... горячая вода тоже. Кстати, в ванной и задвижка есть, качественная, дореволюционная.
     Через минуту - только через минуту!- я услышал удаляющиеся шаги.
     
     Вышла она где-то через час. На ней была моя рубашка. И полотенце вокруг головы.
     -В расчете.- поприветствовал ее я.- Чай?
     Дождался ее кивка. Навалил ей тарелку картошки, положил кусок поджаренной колбасы. Ну и чая.
     Она клюнула пару раз и отложила вилку.
     -Тебе сейчас очень... неприятно?
     -А тебе?
     -Да мне что, я... у меня такой шок был, что вся физиология на боевой режим переключилась - не до глупостей.
     -Дашенька, что стряслось?
     -А ты ничего не почувствовал?
     -Я чувствовал. Я очень чувствовал твою руку, твои губы, твою грудь... левую, твою попу... правую часть, твои волосы. И сильно чувствовал, очень сильно.
     -Ты почти не контролировал себя?
     -Ты же мечтала о "неконтролируемом сексе"!
     -А ты боялся потери контроля!
     -А ты очень эффективно взяла его в свои руки!- хмыкнул я.
     Она смутилась. Неужели покраснеет? Покраснела. Взяла вилку, подцепила пару хворостин картофеля, пожевала. Успокоилась, отложила вилку.
     -Я запомню, что ты все запоминаешь. Даже когда теряешь контроль над собой...- она не выдержала и захохотала,- и он переходит в другие руки.
     -Ну слава богу.- отсмеявшись, сказал я.- А теперь объясни мне, что стряслось? У меня выросли волчьи уши?
     Она оборвала смех.
     -Не уши - глаза.
     -Выросли волчьи глаза?
     -Они изменились.
     -Твои глаза тоже меняются в сексе!
     -Мои - меняют цвет, а у тебя...
     -А у меня?
     -Ну, что я, волчих глаз не видела?! Вот.- ее опять передернуло,- Ка-а-ак я перетрусила...
     -Да не может этого быть! Обращение - это триггерная реакция! Промежуточную форма крайне неустойчива, ее не удержишь!
     -Так, выкладывай, откуда ты об этом знаешь? Откуда в тебе это?
     -Да не поверишь ты!
     -Я теперь в очень многое могу поверить!
     -В инопланетян, например?
     -В каких? В маленьких и зеленых?
     -Вот видишь.
     -Ты серьезно?! Ты знаком? И как его имя? Чьпутржх?
     -Эдвард.
     -Все страньше и страньше.
     Она развернулась ко мне и выдвинула ноги из-под стола. Но... после того, что было... в общем, мужики меня поймут - удовольствия от возбуждения я не испытывал.
     К моему удивлению, она поняла тоже - сдернула с головы полотенце и прикрыла ноги. Но посыпались волосы....
     -Расскажи, что случилось в Ленинграде?
     -Нет.- отрезал я.
      Хватит глупостей.
     -Ты кого-то встретил.- поняла она.- И что тебе сказали?.. сказала?..
      Как быстро она соображает.
     -Это была однокурсница. Подруга. Жена друга.
     -И ты ей всё рассказал. А говорил, что никому...
     -Она не из града... И не от мира...- Даша молчала.- Она из легенды!- Даша молчала.- Она сказала, что секс с любимой не опасен, если это любовь, а не секс.
     -Любовь...- Даша прервала молчание,- А откуда об этом знает она?
     -Ей сказала... старая ведьма.
     -Так еще и ведьма... старая... Тоже из легенды?
     -Да. - ответил я и встал. - Уходи.
     Она закусила губу и все-таки предложила:
     -Давай я помогу? Быстро? И все будет под контролем.
      Господи!.. ведь я едва не согласился... еле-еле хватило моих сил, еле-еле...
     -Нет. Уходи. Я сам.
     -Сам? - изогнула она бровь.
      Не дождешься! Я-то уж не покраснею. И не буду ничего объяснять.
     -Сам.
     -А что ты думаешь предпринять? С собой? Ты на что-то решился. Ответь, и я уйду.
     -Мне надо найти волков. Пойду в Пущу. Дня за два, за три найду. Возьму отгулы.
     -А... зоопарк тебя не устроит? В Минске есть.
     -Нет.
     -А ты... Ты меня поцелуешь на прощание?
     -На прощание.
     Вернулась она быстро. На ней были и дубленка, и сапоги. Она возвышалась надо мною на голову.
     -Целуй.
     Я поцеловал ей ладони.
     
     В Пущу мы поехали вместе. Я не упомянул, когда собираюсь отъезжать, но, если провожать все автобусы, это неважно. Я попытался что-то ей сказать, она только хмыкнула, дождалась автобуса и пошла следом за мной.
     Когда мы вышли, я встал на лыжню и попытался уйти от нее, она полчаса выдерживала мой темп, потом потребовала "лыжню!" и ушла вперед... ненадолго... подождала меня, дала передохнуть и сообщила: "Я вообще-то по лыжам - КМС."- а когда убедилась, что я это усвоил, добавила: "И у меня есть карты - двухкилометровки. Правда, старые - военные."
     За 40 лет Пуща изменилась незначительно.
     
     Было нехолодно, у Даши в рюкзаке нашлось место для пары бутылок красного вина, специй, и вечером у костра она опять спросила:
     -Откуда в тебе это? Расскажи мне, а? Я очень постараюсь поверить и в инопланетянина Эдика, и в очень старую ведьму. Очень. Но ты-то причем?
     Под глинтвейн я был добрый. Я ответил.
     -Эдвард в России делает сколы. У них считается, что придумать интересную историю - нельзя. И придуманное - неинтересно. Нет, это не кино - больше похоже на сон... но земляне не приспособлены для просмотра... у какой-то фиг-функции не там экстремум. Он предупреждал нас, что могут быть непредсказуемые последствия. Вот. Я теперь лучше помню тот год, 7 лет назад, в Руси XIII века, чем то, что было года 3-4 назад в Бресте, или 8-9 - в Москве. А в сколе я был воином, а мой брат - князь Андрей - еще и оборотнем.
     -Так брат же.
     -Эдвард сказал: я же тебя предупреждал - последствия непредсказуемы.
     -А что мы делаем здесь?
     -Волки и оборотни - враги изначальные, как ведьмы и инквизиторы. Если оборотень в звериной шкуре встречает волка - у волка шкуры не остается. Если стая волков чует оборотня, начинается погоня, и, если оборотень не сумеет или не успеет скинуть человечью кожу - от нее тоже мало, чего остается. А стая волков против уже волка... Ну, какая стая, каков обратившийся.
     -И?
     -Встреча с волками - это мощнейший стресс. Как ты говорила, физиология переходит на боевой режим, включаются резервы, и, кажется, это одна из технологий, сознательного вхождения в зверя.
     -Кажется?
     -Кажется. В моем XIII веке оборотнем был не я - брат.
     -И что делать мне, когда волки будут рвать тебя?
     -Возвращайся!
     -И не надейся!
     
     -А как ты найдешь волков?
     -Они найдут меня.
     -Нас.
     
     -Поцелуй меня.
     -Нет.
     -Мне обидно...
     -Это еще одна западня.
     -Для кого?
     -Меня, тебя, нас. Ты опять испугаешься.
     -Нет.
     -Не спорь. Дело не в тебе. Это старая ведьма.
     -Она действительно старая?
     -Ксешинскую знаешь?
     -Балерину? Любовницу престолонаследника тогда еще Николая?
     -Да. Клиенткой была.
     -Но это же...
     -Ей около ста лет.
     -Я думала так долго не живут.
     -У нее Смерть - в подружках. Они ее Белой зовут. Встречаются с ней. Своих вытаскивают: Жених ее правнучки с 10 метров со скалы на голые камни сорвался, поторговались и вытащили.
     -Ты сам-то в это веришь?
     -В XIII веке, в моем сколе, я встречался с обеими.
     -Обеими?
     -Белая и Рыжая. Смерть и Любовь. Богини. Их... не знаю - вызвали? освободили? создали? - незадолго до того. Волхвы... Это запретные знания, умения. После этого орду и спустили на Русь. С другого края света пригнали... Те, которые с Эдвардом... Или над ним... Из волхвов уцелели единицы, наша ведьма ведет свой род от тех времен. У них в семейных хрониках история княгинюшки тоже есть.
     -Княгинюшка?
     -Феодора. Муромская княгиня. Перепутанная история о нас сохранилась в "Сказании о Петре и Февронии Муромских".
     -Легенда? О тебе? О вас?
     -Ну...
     -Она - кто?
     -Феодора же!
     -Это там...
     -А-а-а... Алина.
     -Где она сейчас?
     -В Москве.
     -Ты не ответил...
     Костер давно погас. Тесная палатка не должна была пропускать свет, но полнолуние пробивало заснеженные кроны столетних деревьев, и тревожное марево, расплескиваясь на снежных россыпях, незнамо как прокрадывалось к нам. Дашино лицо, Дашины глаза, Дашины губы... больше, впрочем, ощущаемые по их дыханию, по их теплу.
     -Она меня ждет.
     -До сих пор?
     -Да.
     -7 лет?
     -Да.
     -И она из легенды?
     -Нет!
     -7 столетий и еще 7 лет - этого недостаточно для легенды?
     -Она... слишком реальная для легенд, слишком живая... была.
     -Почему "была"?
     -7 лет. Я не знаю, какой она стала. Тем более после скола. Тем более под опекой старых ведьм.
     -Поцелуй меня!
     -Нет.
     
     -Зачем ты взял ее в скол?
     -Это она заставила Эдварда впустить меня.
     -Зачем?
     -Чтобы я там спас ее.
     -И ты ее спас? Там?
     -Да. Когда она горела в Успенском соборе во Владимире.
     -И какого тебе было - с "княгинюшкой"?
     -Феврония и Петр - единственные русские святые, прославленные великой любовью. По легенде они умрут стариками в одно и тоже мгновение.
     -А с Алиной?
     -Причем здесь Алина?! Она не умела любить вообще! Она только использовала меня.
     -Как?
     -Я... я спасал ее.
     -Да ну!... Например?
     -От милиции в запасниках Пушкинского музея, от качков из Люберец, от охраны из подпольного казино. Да мало ли куда она меня затаскивала!
     -Она была совсем сумасшедшей?
     -Да.
     -Поцелуй меня.
     -Нет.
     
     -Спи...
     -Нет.
     
     Как выяснилось, по туризму у Дарьи тоже был разряд - 2-ой, так что загнать ее у меня надежды было мало. Но хоть сон будет крепче, да и я всё-таки надеялся уйти от ведьм.
     -Ты думаешь они идут за нами?
     -За нами идут. Не гонятся - идут. Значит, не волки, не лесники-милиция-пограничники. Значит?..
     -Столетняя старуха - по снежной целине?
     -Это мы идем по целине - они идут по нашей лыжне. А старуха... В запрошлом лете они заглядывали ко мне. У нее здесь где-то недалеко поместье.
     -Ни больше, ни меньше...
     -Именно. Так вот из Москвы она сюда с правнучкой пришла пешком. Правда, Ирина обмолвилась, что зимой вместе с "бабушкой" так далеко они уже лет 5 не ходили... Но не сомневайся: неделю здесь ведьмы выдержат очень даже просто.
     -Вчера ты молчал.
     -Не был уверен. Но второй день в боевом походе. Инстинкты из XIII века лезут... как щетина...
     -Оборотня?
     -Воина.
     Недели не понадобилось. К вечеру наш след взяли волки А потом еще одни. Многовато. Или столько и надо?
     Мы вышли на большую поляну. На другой ее стороне рос дуб. Такие и растут на краю полян - огромные кряжистые, с низкими толстыми ветвями. Когда мы подошли к нему, я снял лыжи.
     -Пришли.
     -Здесь ночуем?
     -Это потом. Сначала волки.
     -Что?!
     -За нами идут две стаи - это от 15 до 25 зверей. Вряд ли больше. Вряд ли меньше. Я их встречаю. Ты пережидаешь на дереве. И остаешься там до конца. В любом случае. В любом! Возможно, очень возможно, почти наверняка - переход провоцируется крайними обстоятельствами, то есть, когда я буду на пределе. То есть, когда я буду умирать. И если ты меня "спасешь"- все впустую. А если при этом погибнешь сама... Я жить тоже не буду. Если я обернусь и сумею вернуться - раны мне не страшны. У меня на костях следы давнего перелома пропадут, не то что свежие укусы. Если я погибну... Волки это место покинут скоро, и не скоро сюда вернутся, ты завтра сможешь уйти. Если я не погибну и не вернусь... Тогда плохо... Тогда дожидайся ведем. Без них не спускайся! Они за чем-то же идут? Может, дождешься, может, помогут.
     -А что мне делать сейчас?
     -Мешки - на дерево, лыжи - всторону, подальше... и помоги притоптать снег.
     -Чем ты будешь драться?
     -Палками, ножом.
     Я не ошибся в ней. Можно было вчера ее несильно побить, некрепко связать и уйти. Но показалось, что она не будет ни помехой, ни обузой. И не стала. Вот и сейчас, она даже не особенно приглядывалась, как я лыжные палки превращал в небольшие пики - она сразу занялась делом. А я... Все-таки у XX века есть свои преимущества: в XIII не умели работать со сплавами титана. И не знали резьбы.
     Даша не прервалась даже, когда услышала волчий вой, вой стаи, идущей по следу оборотня.. А это... это страшно... Благодаря ней у меня появилось время на минутную медитацию, на краткую концентрирующую гимнастику.
     Вой раздался совсем близко. Еще чуть-чуть и они выскочат на поляну.
     -Поцелуй меня.- поднялся с колен я.
     -Да.- опустилась на колени она.
     
     Пока Даша устраивалась на ветвях, я сбросил трико, обувь. Шерстяные плавки, пристегнутый к бедру нож, пика, в дубе торчала вторая. Я был готов. За спиной заходило солнце, а справа над лесом по высокому небу разъярялось желтоватое марево восходящей луны. Она вот-вот должна была появиться. Я продержусь.
     Волки выплеснулись через минуту. Наст был плотный, и они шли хорошо. Одиннадцать. Волчьи стаи не объединяются. Даже для охоты. Даже на оборотней. Вторая будет следом. Еще две минуты ушло у вожака на то, чтобы добраться до меня. Я не стал сразу убивать его - стая могла рассыпаться и уйти. Ударом древка я опрокинул и отбросил его, может, сломал ребро. Нырок вперед, и два полуярка остались за спиной, а матерая волчица отпрыгнула влево - удачно. Пика догнала ее. Конечно, из лыжной палки трудно сделать рогатину, но и рогатины не делали из легированной стали. Ее смерть не была долгой. Бросок всторону, и полуярки опять промахнулись. Не промахнулся я. Визг, скулеж, и этот больше не кинется, он истечет кровью. И - кувырком вперед, и пику назад - в глотку вожаку. Выдергивать ее времени не хватило - молодая сука кинулась в пах, укрылся бедром - первый укус, больно-то как!- ножом в загривок, разжала зубы, бросок назад к дубу, ко второй пике, успел!- полуярку в горло, отклониться!- и ножом под лопатку еще одному, его когти разодрали плечо, но и все!
     И, словно льдом, обжигает висок - это еще что?! Потом! Сейчас - увернуться от еще одного малого, ногой отбросить сучку, чтобы хватило времени, хватило рук всадить пику во Второго, соперника, наследника вожака... Что у меня с головой?! Как зубная боль, ослепляющая игла вливается в мозги - некогда!..
     ...поздно...
     Сколько я промедлил - секунду? меньше? Но теперь я не успевал выдернуть пику, я не успевал вывернуть нож, я успел только перехватить, голыми руками, у самой шеи перехватить Вторую... Но тут же еще двое вцепились мне в ноги...
     Рвущая боль в ногах, звериная боль в правом виске... но всё было неважно... Важен был взгляд, глаза волчицы... Она рвалась из моих рук, раздирала тело когтями, она рвалась ко мне, к горлу... К горлу?- к лицу, ко рту... к губам... Боль в ногах, боль в виске, боль в мертвеющих глазах молодой суки... И раздался вой, нечеловеческий вой с края поляны... не человеческий и не волчий... Он был... он стал, как последний толчок к оргазму. Словно лопнуло сердце. Шея волчицы хрустнула, и зверина обмякла, и отлетели от ног волки, и отпрянул только что дотянувшийся еще один... У меня переламывало все тело, я не сдержался и заревел тоже...
     
     Даша не плакала уже сто лет, больше - 4 года. Плачут ведь не от боли - от безнадежности. И она не плакала, когда Слава ушел от нее, она не плакала, когда пришлось уйти самой, она не заплакала, когда волчица вцепилась в бедро Славы... А потом из-за деревьев на другом краю поляны выкатились трое, три женщины... В них не было ничего страшного - что может быть страшного в фигурках трех лыжниц?!- но Даша всхлипнула. Следом за ними вырвалась, обтекая их, вторая стая волков. Следом в Славу вцепилось три зверя, но это не было страшным! Страшным был вой одной из лыжниц - она упала, забилась... Блеснул нож в руке старухи, и из остатков одежды выбрался зверь... Вот тут Даша зарыдала в голос. Сквозь слезы она почти не видела, ни, как двое оборотней разогнали стаю, ни их неистовую случку - она смотрела в высокое небо, на неяркие звезды... А под дубом лежали, застигнутые безотчетным сном обнаженные любовники, и вокруг них таял снег.
     
      ...под высоким небом, под огромными звездами, под неоглядной луной...

    5. Secsot Эф: Бес в ребро

    999   Оценка:6.00*5   "Рассказ" Эротика


       БЕС В РЕБРО
      
       Когда Виктору Борисовичу исполнилось пятьдесят пять, он, по настоянию жены, завязал со своим небольшим бизнесом.
       Удалось скопить денег, не так уж много, но позволявших безбедно жить на банковский процент.
       Удовлетворённо ощупывал бизнесмен карманчик с магнитной карточкой, по которой он и днём, и ночью мог получить деньги в банкомате и потратить их по собственному желанию.
       Но трудные времена конца старого Миллениума, подорвали здоровье предпринимателя и появились проблемы с сердцем.
       Виктор Борисович отпустил бороду, когда знакомые не узнавали его сразу, шутил: 'Вышел на пенсию, сменил имидж'.
       Роста он был высокого, поджарый, с уверенной походкой, редкая проседь придавала солидность, а борода, странным образом, молодила до неопределённого возраста, случалось - давали ему всего сорок лет.
       В семейной жизни бизнесмен женился в третий раз, на скромной красавице, моложе его на четырнадцать лет. Он любил её, как любят в последний раз и навсегда, за семь лет совместной жизни у них никогда не было причин для обоюдной ревности.
       Занятие выматывающим нервы делом, когда каждый, кому не лень, пытался обмануть коллегу по бизнесу, не давало предпринимателю времени для посторонних любовных связей, а появись такая возможность, он всё равно не изменил бы своей Оленьке.
       Но раньше, до последней женитьбы, наш герой был падок на женщин, особенно в периоды 'междужёнья', как он выражался, причём любился с 'девушками' гораздо моложе его самого.
       Теперь Виктор Борисович установил по совету врачей твёрдый распорядок дня и с утра совершал моцион с собакой до озера.
       Дорога туда-сюда ровной походкой занимала около часа, а бегать ему медики запретили.
      
       Вот и на сей раз, рыжий, гладко постриженный ирландский терьер, забавно ковылял скошенной на сторону походкой впереди хозяина, а тот, шагая под сенью развесистых сосен, размышлял о превратностях своей судьбы и, вообще, о прочих вечных вопросах жизни.
       Впереди, в просвете деревьев показалась сияющая на свежем утреннем солнце ровная гладь озера.
       От кромки берега отделилась высокая фигурка белой собаки с чёрными яблоками, которая с лаем набросилась на терьера. Но Азор - выдержанный пёс с хорошей родословной, лаять не любил, просто встал и негромко порыкивал на неожиданно напавшего сородича.
       Тут подбежала, чуть запыхавшись, девушка и накинула на своего пса поводок с карабином.
      - Возьмите своего тоже на поводок, подерутся! - обратилась она к хозяину пса несколько возбуждённо.
      - Мой не дерётся, пока его не укусят, - отрапортовал Виктор Борисович девушке с широко расплывшейся улыбкой.
      
       Ласковое, тёплое уже с утра солнце, чуть слепящие сверкающие блики от воды, голубое небо за озером на горизонте, подёрнутое редкими кудрявыми облачками, и застывшая тишина, разлитая среди дивного оазиса природы, навевали в душе умиротворение и благодать.
       Девушка (а может ещё девочка, сколько ей лет? - подумал Виктор Борисович) являлась чудным дополнением к благоухающей природе.
      - Как она мила! - восхитился он про себя, - короткое белое платьице, каштановые кудряшки, притеняющие чистый лоб, раскрасневшиеся щёки, большие глаза бирюзового цвета то ли собственного, то ли от отражения летнего сине-зелёного ландшафта.
       И разом вспыхнули в его мозгу все дон-жуаньи повадки, о которых он, казалось, забыл навсегда рядом с красивой и любящей женой.
      
       - В такую погоду так хочется искупаться, - заговорил он, как-то неуправляемо, словно, кто заставлял, хотя купаться раньше не собирался, и даже плавок с собой не взял.
       А вырвалось это у него от подсознательного соображения, что тогда девушка разденется и покажет юное полуобнаженное тело.
      - Ой, знаете, вчера было прохладно, я не думала, что станет тепло, и не взяла купальник, - пожалела, как будто, озёрная наяда.
       Виктора Борисовича понесло с рискованными предложениями:
      - Собственно, я тоже без плавок, но здесь никого нет, можно отойти подальше, вон к той излучине за скалой, никто, и не увидит, - поражаясь своей наглости, предложил он.
      - Что Вы, я не нудистка, - ответила девушка, но обиды в голосе не чувствовалось.
       Виктор Борисович смутился, привязал собаку к кустику и решил перевести разговор в другое русло.
       Девушка держала в руках блестящие разноцветные гальки, и он спросил:
      - Интересуетесь камешками?
      - Да, и всякими черепками, я три года занимаюсь во внешкольной археологической группе.
      - Ну, камешки я раньше тоже собирал, лежат в серванте.
      - Здорово! А Вы разбираетесь, что это? - протянула девушка зеленоватый камень, - я думаю малахит.
      - Нет, - сразу определил опытный коллекционер, - это бирюза, - и взглянул в её лицо, - как раз под цвет Ваших глаз.
       Они вместе начали разбирать собранные камешки, пересыпая их в ладони друг друга, и соприкасаясь при этом пальцами. Виктору Борисовичу казалось в такие моменты, что между ними разряжаются искры, и приходилось собраться с волей, чтобы с показным спокойствием объяснять девушке минералы и их свойства.
       Перебирая камни, они нечаянно столкнулись лбами, и здесь у них обоих на самом деле посыпались искры из глаз. Виктор Борисович в испуге отпрянул:
      - Извините, ушиб Вас!
       Но она засмеялась так весело и переливчато, что и он заулыбался, сначала стеснительно, а потом тоже расхохотался.
      - А вы далеко живёте? - спросила девушка.
      - Пятнадцать минут ходьбы, - зачем-то непроизвольно соврал собеседник, укоротив реальный путь в два раза.
      - А я на велосипеде, - показала она в сторону, - давайте встретимся здесь через полчаса, я возьму купальник.
      - Конечно! - живо согласился мужчина, сам поражаясь - зачем всё это нужно? Тем более что за полчаса можно было уложиться только спринтерским бегом.
      
       Наяда тут же подняла велосипед с холмика и, махнув на прощанье рукой, закрутила колеса по дорожке.
       Виктор Борисович очумело смотрел вслед бежавшей сзади собаке.
       - Однако время идёт, - очнулся он и быстро зашагал в том же направлении.
       Азор, недовольный тем, что ему не позволили искупаться, как обычно, натянул поводок к озеру.
      - Потом, потом! - торопливо сказал хозяин, не обращая внимания на скулёж раздосадованного пса.
      
       Жена была на работе. Виктор Борисович, чертыхаясь, еле обнаружил плавки в одной из секций шифоньера и подумал, что успеет назад только на автомобиле, который, слава богу, стоял на этот раз у подъезда.
       Все действия он совершал, как сомнамбула во сне, но уже не удивлялся своим поступкам, а просто спешил.
      
       Автомобиль пришлось оставить за полкилометра до места, проезжей дороги на берег не было.
       Озабоченный мужчина побежал, забыв про запреты врачей, но на последних метрах восстановил дыхание и свою уверенную походку.
       Однако девушки с собакой на берегу не было, и он успокоился, что пришёл первым.
       Разделся до плавок, ну что ж для его возраста фигура была ещё хоть куда, и грудь ещё не покрылась предательскими морщинами, фиксирующими годы жизни, как кольца на срезе дерева.
      
       Девушка появилась пешком не со стороны дорожки, а из-за скалы, куда он предлагал ей пойти купаться.
      - А я думала, Вы не придёте.
      - Вот как, а я думал, что пришёл первым. Идём купаться?
      - Вон туда за скалу, - предложила теперь она.
       Сердце мужчины учащённо забилось. Она не хочет, чтобы нас увидели, значит, может допустить вольные отношения между нами, пусть самые слабые.
       Они пошли, беседуя, сопровождаемые радостным Азором, успевшим на этот раз окунуться.
      - Мой лабрадор там на привязи.
      - Скажите, сколько Вам лет?
      - Пятнадцать, а Вам?
       Виктор Борисович стушевался, во-первых, от озвучивания ей своего возраста, хотя он и ожидал, что она юна, во-вторых, от необходимости представляться самому.
      - А сколько Вы думаете? - ответил он вопросом на вопрос.
      - Да, Вы уже взрослый мужчина, лет сорок, - ответила девушка, и спутник не уловил в её голосе сомнения.
      - Чуть больше, - согласился Виктор Борисович, покрываясь испариной, но тут же ему стало легче оттого, что перейден самый трудный рубеж знакомства.
      - Меня зовут Дмитрий, - малодушно назвался он не своим именем, а Вас?
      - Лена. А как Вас по отчеству?
      - Можно просто Дмитрий, - выдавил бородач.
       Лена, не колеблясь, согласилась:
      - Хорошо, я буду звать Вас Дмитрием, - и стала рассказывать, как в прошлом году они ездили группой на раскопки в Аркаим.
      - Ой, мы там неделю жили, туда не всех пускают, смотрите, что я там откопала!
       Девушка достала из карманчика спортивных брюк, она переоделась, древнюю керамическую монетку и передала её в руки спутника.
      - Да это же целое сокровище! - удивился Виктор Борисович, - как
      Вам разрешили её взять?
      - А я никому и не сказала, что нашла. Даже подругам. Всегда ношу с собой.
       Бизнесмен, заболевший сердцем от вечной лжи и обмана в наше неспокойное время, подумал:
      - Какая она предусмотрительная и доверчивая сразу. Вот рассказала о кладе мне, совсем неизвестному человеку. Как притягательна неиспорченная юность!
      
       Они дошли уже до места, где лежали её велосипед и пёс и присели рядом, прямо на траву, продолжая беседовать.
      - Так Вы собираетесь стать археологом? - спросил Виктор Борисович. Ему нравилось называть юную барышню на Вы, создавался флёр чего-то утонченного, романтического, как в литературе про старые дворянские времена.
      - Нет, я ещё не определилась. Для этого мне надо купить компьютер.
      - Компьютер-то зачем?
      - Чтобы узнать много информации в Интернете, тогда я сделаю выбор.
      - Как она умна! Как правильно думает! - мысленно восхитился умудрённый опытом мужчина и удивился одновременно:
      - Лена, а Вы всегда так разумно себя ведёте? Не хочется в пятнадцать лет беззаботно шутить, отдыхать, ни о чём не думать?
      - Что Вы! Со сверстниками я : глупая, - споткнулась она на ответе, подбирая слово, - это с Вами так, стараюсь показаться умной изо всех сил. Я же вижу, что Вы умный. А я с кем как!
      - Как отражение в зеркале? - спросил польщённый собеседник.
      - Да! - захохотала она и предложила:
      - Пойдёмте купаться!
      
      
       Девушка разделась, оставшись в цельнокроеном бикини чёрного цвета, который почти не скрывал её небольших розовых холмиков, торчащих вверх с выступающими под лайкрой сосками. Мужчина смотрел на неё чуть сбоку и перевёл взгляд вниз.
       Сверху узких лямочек беззастенчиво выступали тёмные завитки, а бёдра круто переходили в аккуратные полушария ягодиц.
      - Господи! - подумал Виктор Борисович, - у моей жены любимый третий размер груди и ошеломительные нижние выпуклости, которые он с таким удовольствием сжимает в момент наивысшего наслаждения, почему же его так волнует эта девочка с недозревшими формами?
      - Старый ловелас, - прошипел он в душе, она тебе во внучки годится.
      - Наверно, сравниваете меня со своей женой, - угадала Лена, - не дотягиваю до неё?
      - Пойдём купаться провидица! - разряженно рассмеялся Лжедмитрий, и они сходу, в брызгах, вбежали в озеро.
      
       Он старался в воде не приближаться к ней, что ж уже насладился видом обнажённого тела, ни о чём другом не могло быть и речи.
       Лена резкими гребками поплыла к середине озера, и он, не то чтобы сохранить мужское реноме, а быть рядом с ней, на всякий случай, догнал её и заплыл чуть вперёд.
       Пловец не заметил, как она подкралась сзади и с визгом обхватила руками его шею.
       Он встал на дно, ещё не заплыли далеко, и повернулся к ней.
       Огромные девичьи глаза, теперь он точно рассмотрел, что у них ярко зелёный кошачий цвет, прыгали на волнах прямо перед ним, а плутовка задорно смеялась.
       Виктор Борисович неловко чмокнул её в глазик. Лена обвила сильнее его шею и приникла своими губами к его губам.
       В голове у мужчины поплыл ватный туман, и он взял девушку на руки. Потом неистово, сквозь воду, стал покрывать поцелуями её ложбинку между грудей, плоский животик с круглым пупком и, наконец, эти чёрные, пахнущие девичьей плотью завитушки.
       Лена вырвалась и с головой ушла под воду. Он выхватил её вверх за мокрую скользящую талию, и так пошёл с ней к берегу, а девушка барахталась ногами, колотя его по коленкам и притворно истошно верещала.
      
       Добравшись до зелёного травяного покрова, Виктор Борисович опустил девушку на траву, неловко ткнувшись ей в ногу возбуждённым органом.
       Тут опять его мозг окутало туманное марево, и он не соображал, что делает.
      - Нет, нет, - быстро одёрнула она назад плавки бикини, мужчина почти сдёрнул их, в невозможности сопротивляться вожделению.
      
      Но: он успел увидеть ТАМ выступающие трубочкой розовые губки.
      - О-о-о! - простонал грешник, такое чудо встречалось ему раньше только однажды, у второй его жены Татьяны. Именно по этой причине, её долго добивался и, наконец, совратил спортсмен - атлет.
       Жена занималась шейпингом, а в соседнем зале накачивали мышцы штангисты. Душ был общий, с мужской и женской кабинками, и, однажды, сосед, через хитрую дырку в фанерной перегородке, проделанную вуайеристами, подсмотрел Танину прелесть.
       Когда, ставший рогатым муж, объяснялся со спортсменом, тот долго извинялся и канючил, что за всю свою жизнь впервые встретил такую необыкновенную трубочку.
       Объяснять это бывшему владельцу заветной щёлки, было не надо. Его орган любви навсегда сохранил память о неимоверном наслаждении, когда эти выпяченные губки обжимали его плотным кольцом.
      
      - Лена, я буду откровенным. Этим видением ты сразила меня.
      - Я поняла, - смущаясь и подыскивая слова, отвечала Лена, - мама объяснила мне редкость: такой выступающей формы у женщин,: которая так нравится мужчинам,: но я девушка.
       И, помолчав немного, добавила:
      - Просто меня всегда тянет к взрослым умным мужчинам.
      - Но когда-нибудь, скорее, до замужества, ты потеряешь невинность и, вернее всего, в грубой форме, а твоя улиточка требует бережного обращения, - пошёл напролом возбуждённый соблазнитель.
      - Вы предлагаете мне свою помощь, Дмитрий? - вскинула девушка глаза.
      - Я сделаю это самым аккуратным образом, я опытный мужчина! - пылко объяснился Виктор Борисович.
      - Может быть. Но, нет, не сейчас, подождите.
      - Сколько?
      - Три недели.
      - Почему три?
      - Через три недели у меня совпадут все плюсы биоритмов.
      - Глупости это, - подумал размечавшийся кандидат в любовники, - но что только не внушит себе милое юное создание! Однако ещё десять минут назад, он, вообще, мечтать не мог обо всём этом.
      - Хорошо, - унял возбуждение мужчина волевым усилием.
      - Да нет, если хотите, мы можем встречаться до этого, - поспешила утешить Лена. - Без настоящего секса.
      - Ты понимаешь, нас могут увидеть мои или твои знакомые?
      - У меня родители днём на работе, придёте ко мне, как позвоню.
       Дайте свой телефон.
       Виктор Борисович записал ей на обрывке от сигаретной пачки номер телефона, а она сказала свой адрес, но телефон не дала.
      - Мне не надо звонить, сама, - поднялась Лена и стала одеваться.
       Влюблённый видел по её настроению, что не стоит ещё раз устраивать игру в поцелуи и просто пожал тоненькие застывшие пальцы.
      
       Виктор Борисович долго ждал звонка так неожиданно очаровавшей его юниорки, ходил весь возбуждённый, а, когда жена спросила его по этому поводу, отделался ссылкой на сердечное недомогание.
       Через три дня он не вынес.
       - К девяти утра родители точно уйдут на работу, а Лена только встанет, - рассчитал детектив и ровно в девять вошёл в её подъезд, оказалось, что дом недалеко.
       Помаялся минуту у двери, и, вспомнив поговорку - цыган два раза лошадь не ворует, решился тихонько постучать в дверь.
       Но тут заметил, что дверь несколько отходит от наличника и легонько толкнул её. Так и есть, не заперта!
       Виктор Борисович осторожно двинулся по коридору в гостиную, придумав, на всякий случай, легенду про соседа Петра Петровича, адрес которого надо уточнить.
      
       Тут он узнал Ленин голос. Но не в разговоре, это были междометные вскрики её голосом. Он осторожно заглянул в комнату и обалдел.
       Лена лежала животом на высокой спинке мягкого кресла головой вниз, опираясь руками на сиденье, стройный девичий круп вздыбился вверх, а молодой парень, обхватив её бёдра обеими ладонями, лихорадочно торпедировал небесное создание в заветную трубку через задницу.
      - Вон оно что! - прошептал Виктор Борисович и схватился рукой за левую часть груди, заныло, затрепыхалось с перерывами сердце.
       Девушка извивалась и стонала, видеть незваного гостя пара не могла - он стоял за спиной парня.
       Наконец, оба партнёры с космическим завыванием излили свои соки.
      
       Виктор Борисович отпрянул с проёма в гостиную и хотел ретироваться.
       Он задержался в открытой двери квартиры, потому что услышал разговор, относящийся к нему:
      - Когда ты встретишься с этим стариком?
      - Ой, не охота, он такой липкий!
      - Мне всего то надо, чтобы ты выудила у него на минуту карточку и вставила в машинку, вот возьми, принёс.
      - А ты что, не списал тогда на берегу?
      - Он без карточки был. Ты попроси его отвезти тебя в Е-бург, скажешь - купить надо, придумай что. Он кредитку всегда в дорогу берёт, я наблюдал.
      - Вон оно что! - опять изумился Виктор Борисович, - этот комбинатор хотел выкрасть на время мою кредитку, пока Лена обольщала меня в воде. Чтобы скопировать электронный номер и снять деньги. А девчонка устроила мне повторную встречу, чтобы передать сообщнику, что крючок заглочен.
      - Парень повторил:
      - Ты не тяни.
       - Ладно, завтра позвоню ему, - наконец, дождался на завтра встречи со своей мечтой изнывающий сластолюбец.

    6. Чуров Эф: Любовь в песках

    999   Оценка:5.00*3   "Рассказ" Эротика



    Чуров

    "Эф: Любовь в песках"

    рассказ

      
       Увидев перед собой оскаленную морду рыжей суки, Роман в ужасе закричал и очнулся. Минуту или две он лежал, вспоминая сон, в котором был всадником на начальнике тюрьмы, взмыленном, дымящемся, потом опасливо, ощупью приподнялся и встал на ноги. Ноги его кровоточили. Песок вокруг был усеян ракушками.
       Поодаль маячил черный утес, похожий на крылатого льва.
       Прихрамывая, Роман побрел по направлению к утесу, пытаясь овладеть разбегающимися мыслями и вспомнить, как он очутился в этих песках.
       Донесся хриплый лай. Роман испуганно обернулся. За его спиной, как продолжение кошмара, стояла рыжая сука начальника тюрьмы вся в болотной грязи. Кончик ее драконьего хвоста вился в воздухе. Когтистые лапы рылись в песке. Из оскаленной пасти капала пена. Жуткое зрелище. Ему надо было бежать прочь, но он стоял и смотрел на суку, как будто видел больше, чем мог понять.
       Сука глухо зарычала, и он побежал, узнавая дорогу, по которой уже шел с сотворенным сном спутником.
       Он перебежал заболоченную низину, в облаке пыли обогнул какие-то развалины и наткнулся на рыжеволосую деву 30 лет с раздувающимися юбками. Незнакомка тихо провела ладонью по его щеке, как будто он был с ней знаком, и исчезла, ушла в песок точно вода.
       С изумлением оглядываясь по сторонам, он пошел дальше. Рыжая сука шла за ним по пятам. Он почти привык к ней и уже не боялся.
       Весь в поту и пыли он шел, пока ночь не остановила его.
       Он долго не мог заснуть, лежал и смотрел на небо, сморщенное как песчаные дюны.
       Почудилось чье-то дыхание. Что-то собралось в воздухе, неотличимое от тьмы и пыли и снизошло, сделалось почти видимым. Он ощутил нежное прикосновение, ласку пальцев и невольно привстал.
       Перед ним стояла рыжеволосая дева.
       Ветер блудливо вздул ее юбки, обнажил бедра, бесстыдным языком лизнул пахучее лоно, раскрывшееся, словно ночной цветок.
       Незнакомка рассмеялась и пошла по воде илистого пруда точно по стеклу. Сглотнув слюну, Роман повлекся за ней, натыкаясь на камни.
       Кто-то окликнул его по имени, когда он уже вошел в воду. Он остановился.
       Зарница осветила пейзаж, который стал еще более безлюдным. Над ним властвовало лишь угрюмое молчание черного утеса.
       Помедлив, Роман вышел на берег, заполз в расселину, напоминающее женское лоно, и, притиснувшись животом к камням, затих. В оцепенении подступающего сна он услышал голос матери, ее легкие шаги, напоминающие шум шелестящей осоки. Слегка подняв брови, он улыбнулся. Губы его сложились для поцелуя...
      

    * * *

      
       Детство Романа было безоблачное. Он был нежен точно девочка с розами на щеках и спал с ангелами в изголовье, правда, лица ангелов были с ржавыми пятнами, напоминающими оспины. При всех обстоятельствах он не мог ожидать от жизни ничего, кроме процветания, так как ничего другого ему не было обещано, но, увы.
       Вначале от кровоизлияния умерла мать Романа, потом арестовали его отец. Время было смутное.
       Ночью ему слышались чужие шаги, голоса в коридоре. В ужасе и смятении он лежал и ждал стука в дверь.
       Постепенно он свыкся со своим страхами и одиночеством, правда, розы на его щеках поблекли и приняли вид шафрана.
       Он узнавал жизнь или выдумывал ее.
       Отец оставил ему свои привычки, странности и несколько полок с книгами. Он не был философом, которые способны все перепутать и замутить, при этом, оставаясь вполне довольными собой, он был историком, но жил он как философ, терпел скуку этой жизни и обо всем нужном заботился не больше чем вороны или лилии, что растут на Елисейских полях.
       В коммунальной квартире на Пречистенке Роман занимал угловую комнату с выходом на террасу. Соседей было много: вдова, унылая женщина 35 лет, археолог, несколько стариков (они занимали восточный флигель) и полковник в отставке. У него было две комнаты: гостиная и спальня с засохшими геранями, в которую он не заглядывал с тех пор, как умерла его жена. Спал он в гостиной, где стояло развернутое знамя с номером его полка, вышитым золотом. Перед тем как заснуть он отдавал честь знамени.
       Полковник был стар, но еще красив и представителен. Когда-то женщины им восхищались и не в последнюю очередь из-за его происхождения. Род его уходил корнями в небо.
       Женщин у полковника было много. Иногда он рассказывал Роману о своих победах. При этом лицо его, веки и губы, словно подергивала судорога.
       Роман был девственником. Ничего толком он о женщинах не знал, однако догадывался о многом.
       Одно время он был влюблен в учительницу географии. Ее звали Виктория Вениаминовна. Ей было около 40 лет. Увидев ее, он закрывал глаза, чтобы ни на что другое не смотреть.
       Потом предметом его тайных желаний стала вдова.
       Как-то вечером он стоял на террасе, поглядывая на море. У причала горели два фонаря и гнили барки. Ветра не было, но море вдруг стало морщинистым.
       Из-за поворота улицы выполз трамвай, остановился у почты. Из трамвая вышла вдова в развевающихся юбках. Позванивая, трамвай пополз дальше к Волчьей лощине, а вдова поднялась на террасу, обольстительная и опасная. Проходя мимо, она не без нежности тронула ладонью щеку Романа. Он потерял способность двигаться и лишился голоса. Он стоял и смотрел, как она плавала в воде сумерек, точно рыба, потом подошла к полковнику. Он дремал, укрывшись газетой.
       Сумерки постепенно поглотили очертания тела вдовы. Роман видел только ее змеиные глаза, в которых вспыхивали и гасли зеленоватые искорки.
       Ночью вдова приснилась ему.
       Сбросив одежду, точно змея кожу, она подошла к изголовью. Увидев совсем близко ее губы, язык, он отвел взгляд, словно заглянул в бездну. Она лизнула его ухо, присосалась, как пиявка, к губам и он очнулся, еще ощущая прохладную бархатистость ее кожи и ловя губами сверкающие капельки влаги, сбегающие вниз по ее животу к лону.
       С вздохом он повернулся к стене, пытаясь отогнать от себя картины, навеянные сном, от которых его охватывало темное и тягостное томление.
       Похожие сны преследовали Романа уже несколько дней без особого внешнего повода.
       Жила вдова в узкой комнате, похожей на гроб, в которой ее окружали лишь воспоминания. Муж у нее был писателем. Он покончил с собой, не оставив денег даже на собственные похороны. Из записки, которую она нашла на столе, было не понятно, принял он смерть как милость или как кару.
       Археолог жил в западном флигеле, заваленном книгами, разбитыми горшками и прочим научным хламом, часть которого перекочевала в коридор и на террасу, когда он обзавелся женой и дочерью. Девочку звали Лиза. Ей было 13 лет, может быть чуть больше. Она затмила всех женщин в доме обаянием своего возраста, хрупкостью, грациозностью.
       Утром Роман караулил Лизу в узком месте коридора, стоял и ждал, чтобы заговорить с ней, как говорят без свидетелей, но, увы. Как только Роман занял свой пост, появилась вдова, и он ушел, испытывая то же, что человек, укушенный гадюкой.
       Ночью он то вставал, то ложился, надеясь увидеть Лизу во сне, но сон не шел к нему. Заснул он только под утро. Во сне он стонал точно калека и сотрясался как в падучей. Что-то ему снилось.
       Весь следующий день он бродил по коридорам, и сам себе казалась призраком. Он пугал всех, многого пугался и сам...
      
       Дни постепенно переливались в ночи.
       Ощупью Роман искал свой путь. Поиски затянулись. Лишь в 27 лет он окончил исторический факультет университета и пополнил толпу безымянных неудачников. Как и отец, он изучал историю Рима и заикался на людях. Он воображал, что занимается чем-то стоящим, а на самом деле только напрасно тратил время.
       Он постепенно становился таким, каким вовсе не предполагал быть. Он не приобрел известность и не прославился, правда, к славе он относился так же, как и к женщинам. Женщин он избегал. Когда они приближались к ним, мысли его становились тяжелыми и беспокойными.
       По ночам он летал с совами, испытывая свои крылья. Он сочинял одноактные пьесы в стихах. Иногда он садился на ветку дерева под окном Лизы. Час или два он сидел, прислушиваясь к сладострастным стонам ветра и испытывая пьянящее блаженство, а потом наполнял заросли своими неясными, путанными и заунывными заклинаниями.
       Домой он возвращался усталый, но счастливый и засыпал, уверенный в реальности того, что было только сном, не ощущая ни холода, ни ночной сырости.
       В конце 19... года случилась трагедия. Романа нашли в коридоре на полу в луже крови рядом с трупом Лизы и арестовали по подозрению в убийстве...
       Той душной августовской ночью Роман как обычно рылся в книгах, занимаясь историческими разысканьями, и не заметил, как заснул. Среди ночи он проснулся. Кто-то постучал в дверь. Сдвинув задвижку, он приоткрыл дверь и увидел вдову. Она была в распахнутом халате с растрепанными волосами. Икая и всхлипывая, она выдавила из себя несколько полубезумных слов и ушла в свою комнату.
       Роман вышел в коридор, еще не осознавая свою полную беспомощность перед тем, что ему предстояло увидеть. В узком месте коридора он наткнулся на Лизу. Он присел на корточки. Может быть это не она? Он еще не знал. Близоруко сощурившись, он увидел ее лицо, нежное, измученное, обсыпанное веснушками. От запаха крови и мочи закружилась голова. Он обмочился от страха и, сделавшись как воск, потерял сознание и волю...
      
       Дело Романа вел следователь Привалов.
       Допрос стариков ничего не прояснил. Они спали.
       Показания археолога были довольно расплывчатыми и сомнительными. Лиза была его приемной дочерью. Он впутал в эту драму жену, после чего весь затрясся и зарыдал о своей бездарно испорченной жизни.
       Из допроса вдовы стало ясно, что в деле появился еще один подозреваемый. Вдова была уверена, что девочку убил полковник. В ту ночь она видела его в коридоре. Вел он себя дерзко, победительно.
       Вдова еще не совсем пришла в себя после ночного кошмара. Чтобы перевести ее бред следователю требовался комментатор.
       Следователь Привалов далеко не глупый и сравнительно молодой человек (ему было чуть больше 35 лет), слушая вдову, увлекался то мыслями, то чувствами. Обилие подробностей придавало показаниям вдовы впечатление подлинности, а вид вдовы в распахнутом халате вызывал желание.
      -- Да вы меня не слушаете... - На лице вдовы появлялась странная улыбка.
      -- Простите, мне что-то... душно... - пробормотал следователь, застигнутый врасплох, и ушел, как будто смущенный.
       Через час следователь снова нанес визит вдове, который не был ему неприятен. Он оставался с ней, правда, при открытых дверях до четырех часов дня.
       Полковника допросить не удалось. В семь часов вечера он умер от удара и очистился от всех грехов.
       Было уже около полуночи.
       Следователь Привалов шел вдоль стены тюрьмы, иногда он встряхивал головой, словно отгоняя какие-то неприятные воспоминания. Свернув за угол, он наткнулся на незнакомца, который лежал у стены лицом вниз, но не спал. Следователь склонился над ним.
      -- Что с вами?.. - спросил он.
       Незнакомец молча повернулся на бок.
      -- Каинов... Глеб?.. - удивленно произнес следователь.
      -- Ну, да... - незнакомец усмехнулся. - Вот пытался бежать, но, как видишь, неудачно приземлился... кажется, я сломал ногу... помоги мне встать...
       Послышался лай собаки. Точно из-под земли выросли охранники. Лиц их следователь не разглядел. Они взяли беглеца под руки и растаяли в темноте, как иней. Не осталось даже следа.
       Несколько лет назад следователь Привалов вел дело Глеба Каинова. В тюрьму он попал из-за судебной ошибки. После пересмотра дела, приговор отменили, но Глеб не пожелал покинуть стен бывшего женского монастыря, где богом был начальник тюрьмы. Он выдавал книги в библиотеке, которой заведовал старик, бывший филолог. Старик был с историей. Сидел он за убийство, но от него исходило столько душевного тепла, любви и понимания. Глеб к нему привязался. Смерть пришла к старику нежданно-негаданно, хотя жизни в нем оставалось еще лет на тридцать. На похоронах Глеб залил труп старика слезами, правда, поцеловать его не решился. Старик оставил ему свои рукописи и привычки.
       Тускло улыбнувшись, Привалов глянул на монастырскую стену, на толпу голых деревьев с вороньими гнездами и пошел дальше.
       Остаток ночи Привалов рылся в бумагах, письмах, черно-белых фотографиях, изъятых при обыске у Романа, и в протоколах допросов вдовы, в которых попадались какие-то темные намеки на любовные приключения полковника.
       Ночь кончилась.
       Привалов глянул на свое отражение в зеркале, разгладил морщины, подумал о вдове и улыбнулся. Работа приносила ему одни неприятности, хлопоты и бессонницу, но, несмотря ни на что, он был еще жив и иногда счастлив.
       Он лег, не раздеваясь, задремал и с криком проснулся. Привиделось, что он забрел в темноте в болото и стал захлебываться тиной. Он разделся, лег. На его лице блуждала улыбка, пока он не заснул.
       Около 7 часов вечера Привалов проснулся, встал с постели, голый, зевая, побродил по комнате, пытаясь вспомнить сон. Сон был без начала и конца. Ему снился пенис с головой змеи, извивающийся в руках, пытающийся ужалить его в губы. Вскользь он глянул на свой обвисший пенис, на бледные ноги, потом на отражение в створке зеркала, подошел почти вплотную. Вид у него был утомленный, под глазами темнели круги и морщины казались глубже.
       За окном с лязгом и звоном прополз трамвай.
       Он подошел к окну. Ветер разгонял над проливом дым пожаров, смешанный с сумерками...
      
       Следствие по делу Романа длилось пять месяцев. Протоколы допросов составили целый том в четыреста страниц.
       При рассмотрении дела в суде прокурор был неумолим. Худой, жилистый, в очках он был похож на филина.
       В облике адвоката то же было что-то птичье. Он хромал от природы и внешностью не блистал. Самое лучшее, что он мог сделать, это ничего не делать, однако он схватился за это дело. Ему казалось, что он бог, но даже секретарю суда, боязливой блондинке неопределенного возраста, бросались в глаза его заблуждения и глупость, когда он попытался уверить суд, что возможно главным актером этой драмы был полковник.
       Адвокат проиграл это дело.
       Ни прибавить, ни убавить к этому больше нечего...
      
       Дверь камеры захлопнулась за спиной Романом, как будто заколотили крышку гроба.
       Он близоруко огляделся. Камера была узкая и длинная с низким сводчатым потолком.
       Роман лег на нары у стены напротив окна. Своим цветом и очертаниями пятен стена напоминала карту мира со многими морями и прекрасной жизнью, неизвестной ему. При ближайшем рассмотрении он обнаружил, что на стене есть надписи и пронзенные стрелами сердечки. В некоторых местах стена была расписана мокрицами либо еще кем-либо в этом же роде.
       Роман держался в тени, о себе говорил мало или вовсе ничего. Он свыкался с удобствами. По ночам он окрылялся и, став крылатым и легким, взмывал к потолку, потом устремлялся еще выше, туда, где сияла красота. Вернувшись в камеру, он записывал свои впечатления. Вдруг между строк он увидел Лизу. Она стояла, опираясь плечом о колонну и прижав опущенные руки к бедрам. Она была похожа на статую, которую несколько лет назад нашли в песках у черного утеса. Это была совсем юная девушка, переживающая первое томление.
       -- Лиза... - прошептал Роман и опустился на колени у ее ног.
       Кто-то из арестантов хрипло рассмеялся во сне и Роман очнулся.
       В окно сквозь решетки глядела красная луна. Ночной паучок тянул паутину, на которой дрожали капли росы, как кровь...
      
       Роман не имел склонности к сочинительству, пока благодаря какому-то сцеплению случайностей не познакомился с Глебом Каиновым. Это случилось на похоронах матери Романа. Каинов состоял в союзе писателей, хотя похож был на актера и вел себя как аристократ. Он писал одноактные пьесы в стихах, романы ему не удавались.
       После ареста отца Романа почти год Каинов опекал его, потом куда-то исчез, как умер.
       Роман наткнулся на Каинова в библиотеке, где он выдавал книги. Тюрьма его изменила, оставила только надменный профиль. Рыжий, худой, узкогрудый он сидел у окна и следил за чайками, парящими в просыпающемся небе. Иногда он вздрагивал, словно бил крыльями.
      -- Это я, Роман...
      -- И что?
       -- Ты меня не узнал?..
      -- Узнал... - Глеб зло сощурился. Он видел Романа неотчетливо даже сквозь линзы очков. Он был явно не в себе и вовсе не старался скрыть это.
      -- Что с тобой?..
      -- Тебе об этом лучше ничего не знать... - отозвался Глеб и как-то странно посмотрел на Романа.
      -- Почему?..
      -- Потому... - пробормотал Глеб. Характер у него от рождения был мрачный, а нрав просто удручал, иногда и пугал.
       Утром Глеб пришел в библиотеку в мокрой одежде и босиком. Всю ночь он бродил неизвестно где.
      -- Ты так странно одет?..
      -- Пытался бежать, но, увы... - Глеб хмуро улыбнулся.
       Весь день Роман провел рядом с Глебом. Он что-то рассказывал своим усталым голосом без пауз, на одной ноте, иногда смеялся и харкал кровью.
       Слушая его, Роман наполнялся видениями и всякой ложью.
       Перед отбоем Роман вернулся в камеру, где от соседа по нарам узнал о Глебе множество историй.
       В тюрьме Глеба звали Херувимом, затраханным в зад. Кличка прилипла к нему после того, как он сочинил пьесу в стихах о своем посещении неба. Как Енох, он был взят туда спящим и видел там то, что делает человека блаженным или несчастным...
       Глеб появился в библиотеке около полудня и молча лег на кушетку. Дышал он тяжело. На верхней губе выступила испарина. Внезапно он всхлипнул, дернулся и затих. На его лице застыло выражения спокойного отчаяния. Он умер от чахотки...
      
       В тот же день Романа перевели из общей камеры в келью Глеба, которая располагалась рядом с библиотекой. Из окна кельи открывался вид на пески, скалы и колючий кустарник. Сумерки превращали пейзаж в печальное зрелище.
       Вдали грохотала уходящая гроза, глухо шумело море. В окно виден был лишь клочок неба и несколько тусклых звезд.
       Тишину нарушал мерный шум шагов охранников и вой ветра.
       Роман лежал, уставясь в стену, на которой расцветали видения, одни едва намеченные, замкнутые в раму стены, другие застывшие между стеной и взглядом, почти ощутимые. Он видел их глаза, уклоняющиеся и пересекающиеся взгляды.
       Заблудившись в этих взглядах, он заснул.
       Сны, ничего не обещая Роману, все исполняли.
       Вопли и стоны ветра превратились в музыку, которая пришла с моря и напоминала хорал.
       Освободившись от скованности и тупой тяжеловесности, Роман вышел из камеры. За дверью начиналось море, теряющееся в темноте. Он шел вдоль берега моря, сопровождаемый криками чаек и испытывая головокружение, которое приятно волновало. Устав идти, он опустился на песок. Он не удивился, когда появилась Лиза. Она вышла из пены морской, вводя в заблуждение своей капризной изменчивостью. Ветер обнажил ее бедра, выманил на свет груди. Он приник к ней. Он пил ее дыхание, вздохи, лепет, но все еще сопротивлялся и вдруг осознал, что он уже в ней...
       Внезапно ветер хлестнул в лицо дождем, глумливо расхохотался и Роман очнулся. Он лежал на кушетке, на которой умер Глеб. От сна остались лишь едва уловимые очертания, бледнеющие, расплывающиеся в воздухе...
       Часы на башне пробили девять. Дверь библиотеки приоткрылась, вошел начальник тюрьмы. Его сопровождала рыжая сука.
      -- Ты один?.. нехорошо быть человеку одному... - сказал начальник тюрьмы и хрипло рассмеялся.
       Роман встал.
       Начальник тюрьмы был похож на пресмыкающееся с глазами как у рыбы. В прочих отношениях он был еще хуже.
       Пропитанный вином и чему-то радующийся, он слонялся по библиотеке, трогал, задевал Романа, разжигал в нем желания и страсти, тянул куда-то. Прилипнув к стене, Роман лишь нелепо улыбался и точно полип менял цвет в бесстыдных сумерках.
      -- Ну, так что?.. - начальник тюрьмы остановился у стола, полистал какую-то книгу.
      -- Я не понимаю... - пробормотал Роман.
      -- Не строй из себя девочку... я ведь знаю твои мысли, которые ты прячешь даже от самого себя... - Начальник тюрьмы усмехнулся, глянул на Романа пристально, нехорошо.
       Скованный, смущенный Роман отвернулся, закрыл лицо руками. Как ни был он наивен, он чувствовал все нечистое.
       Начальник тюрьмы визгливо рассмеялся и ушел.
       Роман опустился на кушетку. Какое-то время он сидел, зажав ладони между коленей, потом лег. Иногда его охватывала странная дрожь, не давала уснуть. Он видел какие-то темные, гнусные фигуры, обступающие его. Похотливо изгибаясь, хихикая, они тискали, щипали его, переходя границы дозволенного. Он отталкивал их ногами и просыпался, измученный, обливаясь потом...
      
       Весь следующий день начальник тюрьмы был полон Романом, только о нем и думал, об остальных же он и не вспоминал, словно они не жили. Ради Романа он даже приказал играть музыку.
       Ночью охранник услышал странные звуки, доносившиеся из библиотеки. Прильнув к глазку, он увидел стол, заставленный всякими яствами и начальника тюрьмы, который сидел верхом на Романе, точно всадник.
       Очнувшись среди ночи, Роман увидел, что лежит на полу в странной неприличной позе. Чувствуя слабость и головокружение, он закрыл глаза.
       Начальник тюрьмы опоил его каким-то дурманом.
       В другой раз он открыл глаза, когда начальник тюрьмы ласкал его. Испытывая нежность, томление, все эти новые ощущения, которые волновали и удивляли его, он закрыл глаза...
      
       Роман пришел в себя в общей камере.
       На полу играли тени. Он встал и снова лег. Его качало и бросало из стороны в сторону. Он долго не мог заснуть, лежал и вспоминал, что там было в этой кромешной темноте.
       Сон был для него передышкой.
       Встало утро другого дня. Пошатываясь, Роман подошел к окну и увидел своего любовника. Он шел через двор. На нем была форма майора со всеми регалиями за убийства без опасных последствий. Прежде чем получить должность начальника тюрьмы, он отправлял на тот свет осужденных.
       Начальника тюрьмы сопровождала рыжая сука. Иногда он ласкал ее и улыбался. Сторожевые собаки облаивали суку, когда она проходила мимо.
       Он шел и ловил взгляды прогуливающихся по двору арестантов, выискивал очередную жертву. Он узнавая ее по жестам, походке.
       Тюрьма была для майора домом. В город он почти не выходил, а если выходил, то с оружием, меняя облик по обстоятельствам и запасшись деньгами из полученного жалованья. Он боялся, что его пристрелят где-либо на безлюдной улице. Его давно оплевали, прокляли и приговорили.
       Майор выходил из тюрьмы через потайной вход, спускался к пристани, волоча за собой рыжую суку. Час или два он сидел в пивной, рассеянно поглядывая в окно на море и на прогуливающихся горожан. Они напоминали ему арестантов. Взгляд его постепенно тяжелел от пива, подкрадывалось опьянение, и он уходил. Со шлюхами он дело не имел. Иногда его видели в городском парке с рыжеволосой девочкой 13 лет. В лучах солнца она была чем-то похожа на ангела. Это была Лиза, его дочь. С женой он давно не жил и расстался с ней без сожаления. Она работала в театре на заменах в разных амплуа, когда кто-нибудь из актеров не являлся к началу спектакля. Как-то майор увидел ее с каким-то незнакомцем в очках. Он его не разглядел. В глазах было темно. Он услышал смех жены, повернулся и ушел. Больше он жену не видел. До известной степени он был рад, что все так кончилось.
       Девочка шла чуть впереди. Она была копией жены. Начальник тюрьмы шел за ней с пересохшим горлом, поглядывая на ее сведенное в ангельскую гримасу лицо с тонкими бледными губами. Последнее время он виделся с ней редко, два раза в месяц, иногда и реже...
      
       Роман покосился на окно. Начальник тюрьмы все еще шел через двор, остановился. Роман увидел изгиб его птичьего носа, шрам над верхней губой и капельки пота. Их взгляды встретились. Неуверенно улыбнувшись, Роман отступил в глубь камеры, лег на нары.
       Под низкими сводами было тесно, душно.
       Какое-то время Роман жил воспоминаниями и сожалениями.
       Немой потянул его за рукав, замычал что-то. Это был милый и своенравный юноша с бледными розами на щеках. Лысый император прикрикнул на него. Толстый, неповоротливый и праздный, он не сводил глаз с Романа. За начальником тюрьмы было право первой ночи. Лысому императору майор оставлял вторую ночь.
       С невольным вздохом Роман отвернулся к стене. Надеяться было не на что, дальше будет повторяться все одно и то же...
       Ночью Роман бежал из тюрьмы. Его побег обнаружили по наступлению дня. Начальник тюрьмы остался в недоумении, как он ушел. Еще раз ознакомившись с делом Романа, он не поверил своим глазам. Роман был осужден за убийство его дочери.
      -- Бедная Лиза... - прошептал он.
       Сука заскулила.
       Бросив дело на стол, начальник тюрьмы выпустил суку и вышел следом за ней...
      

    * * *

      
       Еще живой, Роман брел к своей могиле, отдаваясь ветру, солнцу, камням. Никого другого вокруг не было.
       Ветер играл с ним. Он то отставал, то забегал вперед. Смахнув пот со лба, Роман глянул на серебристую зыбь дюн с бахромой пены. Ослепленный, он закрыл глаза.
       Ветер обошел его кругом, погладил камни, поиграл с пылью, смеясь, пробежал по воде и устремился прочь.
       Этот день был долгим. Роман уже не чувствовал под собой ног. Увидев два или три солнца, он сел на камни, потом лег и погрузился в короткий сон, прозрачный, очищенный от страхов и желаний. Камни построили для него нечто похожее на альков. Не было там ни ядовитых гадов, ни мокриц, ни других тварей.
       Роман спал и был похож на херувима.
       Возбужденный ароматом невинности, ветер обнюхал его, заполз под одежду и Роман проснулся.
      -- Нет, это какое-то безумие... - произнес он в отчаянии придушенным голосом, отгоняя от себя видение.
       Небо висело над ним точно балдахин. Он глянул на небо, куда предполагал переселиться, потер лоб, что-то изобразил на лице, какую-то мину и снова погрузился в сон, лег на самое дно.
       Час или два он спал и чувствовал то же, что и камни, мертвые на вид.
       Вдруг он со стоном притиснулся животом к камням. Губы его отзывчиво раскрылись. Улыбка обнажила зубы.
       Его поза изменилась, а улыбку сменило выражение удивления, потом тревоги. Перед ним появилась уже знакомая ему рыжеволосая дева. Лицо вытянутое, в оспинах, морщинки в углах рта. Руки и спина голые. Дева чувственно рассмеялась и улеглась рядом с ним. Он ощутил ее холодное дыхание, властность легких, нежных, блуждающих прикосновений, которые приближали его к кругам ада или рая. Всхлипнув, как утопающий, он проснулся.
       Смерть отошла от него.
       Раздался отдаленный выстрел, потом еще один и еще. По всей видимости, Романа искали.
       Он встал на ноги и пошел.
       Он бежал из тюрьмы, воспользовавшись схемой, которую ему нарисовал Глеб.
       По узкой и крутой лестнице он поднялся в комнату над библиотекой, пугливо озираясь, открыл ржавым ключом дверь и оказался в темноте, заваленной какими-то лишними вещами. Двери шкафа жутко заскрипели. Он протиснулся в щель между створками и оказался в узком и сыром проходе. Где-то капала вода. Он подполз к окну и, с трудом сдвинув решетку, повис над непроглядной тьмой. Он долго не решался прыгнуть вниз. Пальцы разжались сами собой. Казалось, падение длилось вечность. Лишь приземлившись, он вспомнил, что оставил ключ в двери...
      
       Встал новый день.
       Роман шел и шел, уже не зная, куда идет.
       После многих остановок он преклонил колени перед черным утесом, похожим на изваяние бога. Он стоял и ждал, дрожа и надеясь, потом заполз в расселину, свернулся как улитка и затих.
       Сверкнула зарница, освещая потусторонние дали неба. В скалах приглушенным голосом запел ветер. Он погладил плечи и бедра Романа, губами тронул его грудь с цветочными почками, выдавая тайну своих желаний...
       Роман спал, но даже во сне он не был избавлен от желаний и страхов.
       Сон привел Романа в дом на Пречистенке. В коридорах царили пустота и безмолвие. Выйдя на террасу, он увидел полковника, который читал газету. С каким-то ужасом Роман осознал, что полковник не видит его. Открыв дверь своей комнаты, он увидел отца и мать. Они сидели на стульях как перед отправлением в дорогу. Удивленный, он подошел ближе, тронул отца рукой и понял, что стул пустой.
       Он вышел из комнаты и побрел по коридору, натыкаясь на вещи, ощутимые и видимые. Повернув налево, потом направо, он замер. Мимо один за другим прошли старики, медленно, как на похоронах. Поразили их глаза, отблескивающие золотом.
       Роман пошел дальше. Он искал дверь комнаты Лизы и не мог найти.
       Послышался легкий шум шагов, шорох шелка. Из темноты выбежала очаровательное создание 5 лет. Личико милое, сияющее.
       Детство комом подступило к горлу. Он пел с этой девочкой в хоре, когда ему было 7 лет, может быть чуть больше. Девочка умерла, не успев начать жить.
       -- Роман... - окликнул его кто-то. Он неуверенно обернулся, но ничего отчетливо не увидел, только расстилающуюся перед глазами рыжую тьму. Рыжеволосая дева закрыла от него свет, и он подумал, что слепнет.
       Когда дева обняла его, он со стоном опустился на пол. Дева руководила его нерешительностью. Она кончила дело руками и языком, потом закрыла ему глаза и исчезла...
      
       Труп Романа, заросший терниями и волчцами, нашли в песках спустя 7 дней. Все человеческое в нем почти стерлось.
       Чуть поодаль лежала рыжая сука, испускающая пену. А еще дальше высился черный утес...
      

    Чуров "Эф: Любовь в песках"

      
      

    -9-

      
      
      

    7. Друг с. Эф: Порт или игра без правил

    999   Оценка:4.00*3   "Рассказ" Эротика


      Задумывались ли мы когда нибудь над тем, что связывет нас с прошлым? Насколько мы изменяемся? Как меняются наши привязанности, идеалы, чувства? Зачем оно вообще нам, прошлое? Эта история началась, двадцать с лишним лет назад...
      
      
       ***
      
      Был субботний летний вечер две тысячи четвёртого года, обычный для жителей этого города-порта, но не совсем заурядный для меня, жителя столицы. Я редко бываю в этом городе, где, казалось бы, и будни - сплошной праздник. Ведь город превращается в курорт, со всеми вытекающими отсюда последствиями, а его жители находятся под 'наркозом' этого вездесущего духа праздности, торжеств и раскрепощенности. С давних пор город был славен своим древним, тонущим в тумане неонов, центром, не только культуры и романтики, но и увеселений и порока. Всё так тесно переплелось здесь, а черты, так акварельно размыты, что порой не всегда было ясно, по какую ты сторону. Корпус старинного торгового судна, оперившегося парусами с оригинальной символикой и превратившегося в плавающий ресторан, давно стал символом города. Судно стояло на якоре и было пришвартовано у левого берега реки, рядом с разводным мостом. А всё это было видно из окна квартиры второго этажа дома на набережной.
      
      
       ***
      
      Сказал бы мне кто-нибудь тогда, много лет назад, что буду помнить тот вечер, ту ночь, тот месяц, тот год, те годы до сих пор, но как сейчас, всё вижу, чувствую, воспринимаю, разве что мыслю несколько иначе. Подробности растворились в дымке воспоминаний, но её профиль на балконе пятиэтажки, резко очерченный предсумрачным светом заходящего солнца, алмазом врезался в память.
      Эйфория весны, ежегодно наступающая с первыми признаками зарождающегося обновления в природе, царила безраздельно над всем живым. Лавина чувств и эмоций, не уступающая по натиску цунами, рухнула, переполнив всё избытком нерастраченной за зиму энергии. Двусмысленность игривых, обольщающих, казалось обращенных именно к тебе улыбок женщин, нескромный, искушающий блеск мимоходом встреченных глаз, пьянили, заставляли сердце учащённо биться, окрыляли.
      Это был день, вернее вечер, дня восьмого марта, когда женщины чувствуют себя недостаточно уютно, только по той причине, что причитавшееся им по праву каждодневное внимание мужчин, выплёскивается на них: залпами шампанского, мишурой гвоздик, тюльпанов, роз, мимоз и такими 'интимными' подарками, как доска для разделки рыбы, с изображением сюжета из басни Крылова.
      Не помню ни как и ни с кем пришёл туда, только свечами озарённые лица, оплавленные ритмы музыки, нескладные детали интерьера, улетучивающиеся, как сигаретный дым обрывки бесед с едва знакомыми людьми.
      Её присутствие почувствовал с самого порога - там просто была Она. Встреча наших взглядов была таким, откровенно-робко, выраженным восторгом, что всё далее сказанное было лишь чем-то необязательным, помогающим нам, говорящим на разных языках, узнать друг о друге всё. Состояние, при котором, двое видят только друг друга, не замечая ничего... окружение стало размытым фоном...
      
      
       ***
      
       Обычно, когда приезжаю в гостеприимную обитель моряков, очень красивых, не слишком щепетильных, 'весёлых и находчивых' женщин и студентов, останавливаюсь на ночлег у друзей. С ними, как вчера, помню, встречали рассветы на пустынном морском берегу, ходили в походы, ели кашу из одного котелка. Романтика студенческой молодости никогда не покидает нас ещё и потому, что в силу своей профессии, поиск нового, не только в работе, но и в окружающем нас мире, способность видеть его в непривычном, преломлённом собственным видением ракурсе, заставляет постоянно искать, творить, перекраивать, снова искать. Это относится не только к работе и быту, а влияет и на наши отношения с окружающими и близкими людьми.
      
      
       ***
      
      Отблески свечей в её глубоких голубых, хранящих застенчивую тайну, глазах, помню и сейчас. Перед этим светом меркнут самые яркие вспышки прожитого и, наверно, никогда уже не будет такой тяги и такого опьяняющего чувства единения душ, какое испытываем мы, соприкоснувшись с настоящим чувством.
      Взгляды, встретившиеся однажды, настолько прочно соединили незримыми нитями наши сердца, что и теперь, при встрече, мы не можем не чувствовать той не ослабевшей с годами, безумной тяги к сближению.
      Оно было неизбежно, как неминуема смена времён года, а лёгкая музыка и слабое освещение только способствовало ему. Танец? Да, наверно, это был танец. Мы даже не заметили, как сплелись, в нежном и сильном пожатии, пальцы рук, в едином порыве соприкоснулись тела, как губы несмело коснулись шеи и лица, как опьянил запах. Не видя и не слыша ничего вокруг, мы сжимали друг друга в объятиях, губами, всё более решительно, исследуя все доступные участки плоти. Изредка встречаясь взглядами мы так пьянели, что пол, казалось, уходил из-под ног. Мои руки мимолётно касались её щёк, бровей, трогали губы, она закрывала при этом глаза и прижималась ещё сильнее...
      
      
       ***
      
       Простой человек, ничем не отличающийся от нас внешне, в потёртых джинсах и потрёпанных кроссовках, храпящий во сне, живёт в доме, построенном по типовому 'хрущёвскому' проекту и 'укрывающий', как все мы, по мере возможности, налоги от государства. Человек как человек, но было в нём нечто... Он был, потомственным графом, в самом хорошем и возвышенном значении этого титула, потомком старого русского дворянского рода, говорящий на языке страны, в которой жил от рождения, языке своих дедов и унаследовал от них, известных композиторов, музыкантов, художников, изысканно-творческий подход ко всему, что его окружало. С Андреем всегда было интересно. После женитьбы один за другим родились два сына. Будучи творцом, он не был тщеславен, деньги не прельщали его. Жизнь была полна и насыщена каждодневных радостей, оригинальных идей, удачных проектов, постоянных 'вспрыскиваний', но произошло то, чего он ожидал меньше всего: жена ушла к другому. Как говорят женщины, он был мягким, иначе - 'тюфяком'.
      
      
       ***
      
      Когда наши обоюдные 'поверхностные' исследования, прерывались, мы не могли оторвать взгляды друг от друга. Меня восторгало в ней всё: длинные, густые, чёрные с шёлковым отливом, волосы, немного вздёрнутый носик, идеальные черты, вздернутые стрелки бровей, чувственно приоткрытые, манящие спелостью губы.
      Наверно мы настолько увлеклись этим обоюдным созерцанием, а стремление была настолько велико, что очнуться от нежного, теплого, немного влажного и бесконечно долгого поцелуя, нас могло заставить лишь что-то извне. Мы спинами почувствовали на себе взгляды...
      
      
       ***
      
       Зайдя в один известный в городе бар, место постоянных встреч наших друзей, своеобразного 'клуба по увлечениям' и поздоровавшись с дородной и всегда цветущей барменшей - хозяйкой заведения Стеллой, узнал, где смогу найти своего давнего знакомого, с которым не виделся пару лет, он жил за границей. Через пол часа я сидел за столиком шумного кафе в центре города, напротив своего дружка. С ним была милая крашеная блондинка лет тридцати пяти и седой мужчина неопределённого возраста. Музыка была 'живая', а мы сидели так близко к сцене, что вряд ли бы нам удалось побеседовать. Сквозь гром ударных инструментов и всхлипывания саксофона, мне удалось услышать, что его подруга - сестра одной нашей общей знакомой, живущей в Париже, а мой сосед по столику слева - гость из Дании. Поужинав, мы решили покинуть это неспокойное заведение и вернуться в бар, из которого я и пришёл. У столика под открытым небом мы смогли спокойно обсудить новости, вспомнили былое. Услышав, что компания собирается в гости, я распрощался, а когда они ушли, позвонил. В трубке раздался несколько озабоченный голос Андрея. Все было нормально, просто кто-то, настойчиво пытался вырвать трубку у него из рук, я услышал женский голос. Спросив, не помешаю ли, и убедившись, что наша договорённость осталась в силе, я направился в дом на набережной...
      
      
       ***
      
      Глоток свежего воздуха немного остудил наш неуёмный пыл. Мы стояли на балконе, по-прежнему отрешенные и горячие, общие знакомые над чем-то громко смеялись в комнате.
      Решение покинуть компанию было обоюдным, и отказавшись от кофе, мы спустились во двор дома. Как оказалось, она жила в соседнем подъезде, но как я понял по её романтическому виду, домой она точно не собиралась. В окне её квартиры на первом этаже горел свет.
      Было морозно, ещё не сошёл последний мартовский снег, а небо было чистым и звёздным. Непроизвольно моя рука обняла её за плечи, а она, проскользнув под незастёгнутую полу моего пальто, обвила меня руками и прижалась лицом к груди. Мы стояли в полутемном дворе, обнявшись и так согревая друг друга.
      Я подумал, что до сих не знаю её имени, но это не показалось мне странным. Сказав ей об этом, я впервые услышал её звонкий, приглушаемый воротником пальто, смех. И ещё я узнал, что она замужем, но это уже ничего не меняло для нас. Через некоторое время я заметил, что у неё на ногах легкие вечерние туфли. Она сказала что ей не холодно, но по белизне кожи лица и легкой дрожи колен я понял, что она продрогла и когда она на отрез отказалась идти домой, чего я и сам хотел меньше всего, мы решили зайти погреться в подъезд соседнего дома.
      Устроившись на подоконнике рядом с вереницей облупленных и взъерошенных почтовых ящиков, мы предались обоюдным ласкам...
      
      
       ***
      
      ...Поднявшись и тихо толкнув, как было оговорено (дабы не разбудить спящих пацанов), входную дверь, попал через тёмную прихожую на кухню, где у стола сидела, скрестив загорелые ноги, на первый взгляд, симпатичная девушка. По усталому виду и неаккуратной причёске, можно было понять, что лежащая бутыль под столом и такая же початая бутылка вина на нём, была выпита не без её помощи. Спиной ко мне, сверкая сединой коротко стриженых волос, в свете нависшего низко над столом абажура, в халате сидел Андрей. Увидев моё отражение в стекле кухонного окна, за которым были видны мачты парусника, украшенные гирляндами ламп, он приветливо вскочил навстречу и, представив нас, усадил меня за стол. Незнакомка оказалось его новой подругой. На столе появилась принесённая мною бутылка шотландского виски, и моя новая знакомая, уже изрядно выпившая, не отказалась от крепкого мужского напитка....
       Виски быстро подействовал на Анжелу, и она стала оказывать явные знаки внимания хозяину.
      - Может быть, я застал их в момент близости?- подумал я, и судя по тому, как виновато улыбался Андрей, моя догадка была верной, а дальнейшее, ещё больше утвердило меня в этой мысли:
      - Я хочу тебя, - сказала Анжела и посмотрела на него, привставая из-за стола.
      - Да, милая, я тоже, - сказал он, оставаясь сидеть, с улыбкой оглядываясь на меня. Я ответил ему, улыбкой понимания.
      - Но, милый, ведь мы так редко видимся, - продолжала она, слегка повысив голос. За дверью комнаты раздались, какие-то звуки.
      - Кто там? - спросил я.
      - Дети, - ответил он.
      - Твои?
      - Мои и Анжелкин, - сказал он, снова виновато улыбнувшись.
      - Может я не вовремя? - вырвалось у меня.
      - Да нет, что ты! Всё в порядке, просто мы 'немного' выпили, - указал он рукой под стол.
      - Скажи ему, чтобы ложился! - прервала нас Анжела. Андрей вышел из кухни. Мы остались вдвоем, она безучастно смотрела на меня.
      - Чем ты занимаешься? - спросил я её.
      - Руковожу хором мальчиков, - с кривой усмешкой ответила она.
      - Серьёзно? - удивился я. Судя по мини юбке и футболке на голое тело, которые были на ней, ни за что нельзя было догадаться, что она дирижёр.
      - Слушаются мальчики? - спросил я.
      - Ещё как! - самодовольно ответила Анжела. В это время вошёл Андрей.
      - Иди к нему, неуспокоится, - умоляюще попросил он.
      - Нет, я не пойду, - испуганно сказала она, вставая,
      - Он не отпустит меня! Когда Анжела вышла, я спросил:
      - Сколько ему?
      - Двенадцать, - ответил Андрей.
      - И, что? Всегда так?
      - Почти.
      - Да, не даст мамку в обиду, - подумал я вслух., - Поднимем? За встречу!
      - Мы выпили по глотку обжигающего напитка. В кухню на цыпочках вошла Анжела.
      Она подошла к Андрею и обвила его шею руками. Он неуклюже повёл плечами, словно пытаясь отмахнутся от назойливого насекомого.
      - Ну, я хочу тебя, - ласково заглядывая ему в глаза, промяукала Анжела. - Ты ведь знаешь, как я хочу тебя, милый!, - она просунула руки ему под халат, совершенно не обращая внимания на меня. Андрей пытался оказывать слабое сопротивление, но проворные ручки дирижёра, вовсе не собирались оставлять его в покое. Андрей через плечо, с ухмылкой обалдевающего идиота, посмотрел на меня с надеждой.
      - Ребята, всё нормально, - сказал я, - Анжела, ты чудо!
      - Я хочу, чтобы ты вылизал меня! - Едва сдерживаясь от наплыва эмоций сказала она,-Я хочу высосать тебя! - Андрей, нерешительно попытался приподняться с табурета, но она энергично придвинулась к нему и начала бить его в грудь своими маленькими кулачками.- Я хочу тебя, - со слезами в голосе, повысив тон повторяла она, её глаза блестели, намерения были недвусмысленны, а жесты красноречивы. Мне осталось только весело подмигнуть хозяину:
      - Анжела, ведь у нас гость! - только и смог выдавить из себя Андрей, опустившись на табурет и бессильно опустив голову. Анжела, которая уже давно взгромоздилась ему на колени, проворным движением соскользнула на кушетку, стоящую чуть поодаль, и высоко задрав ножки, быстрым движением высвободила свои загорелые ягодицы, из мини юбчонки, которая едва прикрывала беленькие трусики. Они упали на пол следом. Она проделала это так молниеносно быстро, что нам с Андреем осталось, только многозначительно улыбнуться друг другу. Он взялся руками за голову, исподлобья, глупо улыбаясь мне:
      - Мол, что возьмёшь с пьяной женщины! Анжелка сидела, раскинув ножки, демонстрируя нам свою свежевыбритую, в маленьких пупырышках промежность, проводя по ней пальчиками и игриво улыбаясь. Её руки скользили вдоль щелки, задерживаясь пальцами у лобка, и выворачивая перед нами бледно-розовые губки. Мы невольно залюбовались этим откровенным актом желания, которое длилось всего несколько мгновений. Потом она резко приподнялась и подскочила к Андрею, сидящему с опущенной головой и смотрящему снизу вниз. Её щелка оказалась прямо перед его лицом, чего он явно не ожидал.
      - Я хочу, чтобы ты вылизал меня, - чуть не плача и стуча кулачками ему по плечам, надрывным голосом вторила Анжела. Андрей выпрямился, а она ловким прыжком запрыгнула ему на колени, свесив красивые ножки у него за спиной и руками обвив его шею. В одно мгновение на полу оказалась её футболка, и упругие маленькие груди коснулись его губ.
      - Ребята, - сказал я, - имею хорошую гаванскую сигару, если вы не против, я прогуляюсь и взгляну на набережную. Окно кухни выходило на козырёк крыши, расположенных под квартирой на первом этаже магазинов, он проходил по всей длине дома. Мне и раньше не раз приходилось выходить туда покурить. Внизу за рекой у судна - ресторана было многолюдно, громко играла музыка, за спиной щелкнул выключатель. Прикрыл окно...
      
      ***
      
      Устроившись между моих ног, которыми я обвил её, и крепко прижавшись своей не очень выпуклой, но по юношески твердой грудью к моей груди, она прильнула губами к моей шее. Я почувствовал, как по всему телу разлилось, похожее на дрожь, волнение. Оно нарастало, наши губы снова слились. Это уже не было поцелуем. Это был безудержный зов, нашей возбуждающейся плоти.
      Наши руки сплетались, обнимали, гладили друг друга, лихорадочно расстёгивали, и проникали всё глубже под одежду.
      Наконец мои руки, преодолев слабое сопротивление, уступчивых рук и сложные преграды лямочек и застёжек её нижнего белья, трепетно соприкоснулись с нежной кожей. От ощущения прохлады, по её спине пробежала волнующая дрожь, она выгнулась и ещё ближе прижалась своими бедрами к моим. Волнение от соприкосновения с обнажённой плотью, усилило моё, нарастающее возбуждение. Она тоже ощутила его. Её нежная рука проникла ко мне под одежду, и путаясь в складках белья, нежно и настойчиво гладила и сжимала всё, что попадалось на пути. Я переставал контролировать себя. Мы предались сладостной игре, правил которой тогда ещё не знали...
      
       ***
      
      ...Я остался в полутьме, только гирлянды на мачтах судна отражались в речной ряби. Когда я вернулся тем же путём, что и вышел, уже светало, Анжела спала обняв сына. Андрей, не дождавшийся моего возвращения, уснул прямо на столе, упёршись лбом в руки. Не став будить их, я тихо выскользнул на лестничную площадку. Мне предстояла дорога домой...
      
       ***
      
      Я не знаю как по-другому назвать наши чувства - это была страсть. Так продолжалось два года. Нам не суждено было быть вместе тогда. Была ли это любовь? Может..., мы всегда хотим, чтобы это было одно...
      
      
       ***
      
      ...Через неделю Андрей приехал в столицу в командировку. Он позвонил и предупредил, что может остаться у меня ночевать. Мы с женой всегда рады встрече со своими друзьми и коллегами...

    8. Брагин А. Эф: Внеклассное чтение

    999   "Рассказ" Эротика


      ...И она вышла за мной, покорная,
      Сама не ведая, что будет через миг.
      И видела лишь ночь городская, черная,
      Как прошли и скрылись: невеста и жених,...
      А. Блок
      
      Мария Ивановна была учительницей. И не просто учительницей, а очень даже хорошим педагогом.
      Мария Ивановна преподавала литературу, предмет, глубоко ею почитаемый, с которым у нее давно уже сложились удивительно трепетные и в какой-то степени даже родственные отношения. Еще сама учась в средней школе, Мария Ивановна прониклась глубокой, неизлечимой любовью к миру Антона Палыча (Чехова), Федора Михалыча (Достоевского) и Александра Александровича (Блока) - не говоря уже об Александре Сергеиче, Михаиле Юрьевиче и Льве Николаиче. Со временем любовь эта росла в ширь, глубь и высоту, затмевая все прочие увлечения.
      Может быть в силу этого, а может в силу нестандартно неприглядной, как бы сейчас сказали - непрезентабельной, внешности, а может и по ряду других причин, к которым относились стеснительный характер, ранимая натура и впечатлительный ум, Мария Ивановна не пользовалась особой популярностью среди соучеников и не ценилась ими.
      Она старалась держаться особняком, терпела насмешки и шутки, и все неудобства окружающего мира заслоняла от себя книгами. Книги заменяли ей все: мальчиков, подруг, веселые компании, праздники.
      
      Дело в том, что родители Марии Ивановны принадлежали к интеллигенции и в воспитании дочери не признавали ни порки, ни серьезных административных наказаний, никакого-то иного более-менее действенного давления. Они позволяли расти и развиваться ребенку в свободном (демократичном) режиме, признавая за ней все права взрослого человека.
      Если бы не эти их занюханные принципы, кто знает, как бы сложилась судьба девочки. Позволь отец хоть раз вырвать из рук взрослеющего подростка очередное издание Солженицына, вытолкай он ее на вечернюю улицу к пьянствующим одноклассникам, как знать - может нашлась бы "доброжелательница", которая бы научила ее пить, курить и целоваться с парнями. И стала бы Мария Ивановна простой, раскрепощенной девчонкой, полюбившей оттягиваться с друзьям, положившей большой прибор на свои комплексы, начала бы встречаться со своим "Ромео" (неужели б и на такую замухрышку не нашелся хоть какой-нибудь кавалер?!), а по окончании школы вышла бы замуж, завела бы семью.
      И было бы у нее все, как у обычных нормальных людей, как у тысяч других девчонок.
      Но родители были слишком близоруки. Они не видели, а может и не хотели видеть дальше своего интеллигентского носа, им было достаточно сознавать, что девочка растет в атмосфере либеральных, "высоких" отношений, а что там происходит с ней за стенами собственного дома, их не интересовало. Их искренне радовало, что дочь так увлечена книгами, они гордились, что из их ребенка вырастает целеустремленный, знающий, чего хочет человек.
      Когда сразу по окончании школы Мария Ивановна подала документы в Литературный, родители поддержали ее выбор. По случаю этого важного шага даже решили устроить небольшой праздник. Было куплено вино, первый раз в жизни Марии Ивановне налили, как уже совершенно взрослому человеку. Раньше она пробовала только шампанское на Новый Год, и однажды - пиво.
      -Ну, Машенька, теперь ты стала абсолютно самостоятельным человеком, - сказал папа, поднимая свой бокал.
      -Мы поздравляем тебя, Машенька, - добавила мама, подавляя грустную радость окончательного прощания с детством дочери.
      Оба родителя, не сговариваясь, встали. Марии Ивановне тоже пришлось подняться - она жадно ловила каждое произнесенное ими слово. Она ждала, что еще они ей скажут, какое напутствие, какой совет дадут. Если не практический, то, по крайней мере, ободряющий, какое-нибудь жизнеутверждающее слово.
      Но родители только ласково посмотрели на нее и, сделав по легкому глотку, снова сели. Мария Ивановна поспешила пригубить из своего бокала и тоже уселась на место.
      Но в Литературный она так и не поступила.
      Слишком большое волнение, у самой двери в аудиторию для экзаменуемых она потеряла сознание... Упала всей головой, шишку набила.
      
      Это был такой позор! От обиды и горя Мария Ивановна решилась пойти на дискотеку и напиться. Никогда не ходила на танцы, никогда не напивалась. А тут сама себя вытолкала в шепот вечера.
      Мария Ивановна страшно боялась танцплощадок.
      Надо отдать должное ее мужеству; обмирая от ужаса, сжавшись внутренне до размеров среднего хомячка, но заставила себя завалиться в местный клуб, где расколбашивался народ.
      Танцпол буквально обрушился на нее. Шквалом нереальных по тяжести и частоте децибел, морем рефлексирующих людей: расфуфыренных, невероятно ярких девиц, дышащих пивными парами, и еще более дышащих, и не только пивными, пьяных до звериной развязности молодых людей.
      Воздух буквально состоял из дыма и вибраций. Пол ходил ходуном. Все двигались, и ничего не было слышно.
      Мария Ивановна стояла в стороне от этой какофонии, завороженно наблюдая. Решиться выйти и показать себя перед всем честным народом не хватало сил.
      
      Однако, никто не смотрел в ее сторону и не ждал, когда она выступит, чтобы посмеяться над ней. Мальчики и девочки питались движениями друг друга, впивались прокуренными зубами в разрушающие головную кору ритмы, им не было никакого дела до неприглядной фигурки у стены. Абсолютно никакого.
      
      -Выпей, - парень материализовался из ниоткуда, вдруг вырос справа, с пивом в протянутой руке. Перегородил дорогу к отступлению и уперся пьяным взглядом.
      Он совал бокал с пивом прямо ей под нос, так что запах солода стал заполнять ее обоняние.
      -Ну чё ты, пить-то будешь? - Мария Ивановна не могла решиться и оттолкнуть его, а он продолжал склоняться к ней, пока от безвыходности она не взяла бокал.
      -Ну, - требовательно констатировал парень, и Марии Ивановне ничего не оставалось, как сделать глоток.
      Горечь была холодной, она проглотила ее, пиво разлилось внутри, действуя как-то умиротворяюще.
      -Вот молоца! - молодой человек был доволен. - Тебя, как зовут?
      Постепенно страх проходил, пиво расслабляло, навевая неясность мыслей, снимая скованность мышц.
      Молодой человек внимательно следил, чтобы Мария Ивановна не делала больших пауз между глотками, а когда бокал почти опустел, Мария Ивановна почувствовала, что ее начинает развозить.
      -Пошли, потанцуем, - предложил парень. Как раз зазвучал медленный и тягучий танец.
      
      -Мне домой пора, - Мария Ивановна засуетилась, попыталась пройти сквозь его широкую грудь. Почувствовала некоторое шатание в себе.
      -Я тебя провожу, - предложил парень, и Мария Ивановна не стала спорить.
      
      Они шли молча, он обнимал ее за плечи, как свою девчонку, а Мария Ивановна мучилась вопросом: почему он обратил на нее внимание - на нее, такую замухрышку?
      И если обратил и провожает, то, возможно, он попытается ее поцеловать - и что ей делать тогда?
      Вечер говорил какие-то скупые слова, но Мария Ивановна не могла к ним прислушиваться, все ее внимание было сосредоточено на его руке. Каждый шаг его рядом с ней бился в такт с ее сердцем. Единственное, что спасало, было еще не выветрившееся пиво.
      Ей было одновременно и хорошо, и страшно. У нее теперь свой парень. А если он просто решил посмеяться? Масса несуразностей вилась сейчас в голове.
      
      До дома они так и дошли, молча.
      -Вот, мой дом, - сказала она, а он спросил:
      -Не пригласишь?
      Мария Ивановна объяснила, что дома родители.
      Он отпустил ее, она прошла в подъезд, он прошел за ней.
      У лестницы парень приблизился к ней и обнял. Сердце бешено выколачивало дискотечный тяжелый ритм. Мария Ивановна ждала, она понимала, что он сделает все сам.
      Он склонился над ней, закрыл собой мир, и Мария Ивановна стала куда-то улетать. Лишь жадные губы пили. Лишь внутри, внизу и в груди, что-то томительно пульсировало.
      Удар был неожиданным, ломающим все ощущения. Он стягивал с нее брюки, трусики уже почти открыли все самое потаенное.
      Это был такой шок, что она еще позволила ему снять с ноги одну штанину, прежде чем сработала внутренняя сигнализация.
      Причем первый страх в ней был не за то, чего не должно произойти, а за то, что кто-нибудь из соседей проснется и выйдет на ночь глядя из своей квартиры. Мало ли зачем? Или кто-нибудь поздно с работы вернется.
      Но когда он стал сопротивляться ее попыткам его остановить, когда в нем появилась ярость, дикость какая-то хищная - это он почувствовал ее сопротивляемость, что еще больше его завело - когда они стали бороться за снятую штанину и за полуснятые трусики - вот тут она осознала, что в ее жизнь пытается вторгнуться кошмар. Совершенно неожиданно.
      Ведь если она сейчас победит, хоть в одних трусах, хоть избитая и опозоренная вырвется, то это будет всего лишь большой, но не непоправимый испуг, и кошмар не сбудется, и это будет всего лишь плохой, очень тяжелый - особенно, потому что первый - опыт.
      А если победит он, то наступит ночь, и холод, и сумрак придет. И станет все серым.
      И она никогда уже не сможет обрести любовь.
      Эта последняя мысль подействовала на нее сильнее всего. Он был очень сильным, и он очень жаждал сделать свое дело. Потому что, когда пьяный, голодный, похотливый урод, не сдерживаемый моральными законами соответствующего порядка прижал тебя в ночном спящем подъезде, он не знает, как остановиться. Это просто не в его силах. Он превращается в механизм для употребления плоти. В тварь.
      Но эта последняя мысль заставила Марию Ивановну быть ловчее, гибче, быстрее.
      Она не могла, потому что не хотела, закричать. Но она чувствовала в себе ярость, прорывающую страх и оцепенение. Он почти сорвал трусики, почти разорвал, и вторая штанина была уже почти не на ноге, но чтобы расстегнуться самому, он обхватил ее, прижал, мешая нагнуться и одеть брюки, стал елозить руками, возиться со своей ширинкой. Мария Ивановна почувствовала, что сходит с ума, и изо всех сил воткнула пальцы ему в глаза. Еще успела процарапать ими вниз, по всему его лицу, после чего он с громким воплем отшвырнул ее и, исторгая поганый мат в ее адрес, ринулся вниз.
      Мария Ивановна тоже отлетела вниз к стене, но удержалась на ногах. Когда он пролетал мимо с воплями ненависти, она опустилась на корточки, вся обхватила себя руками, закрываясь невидимым щитом, и долго так тряслась, ожидая, что он ворвется назад. Она знала, что больше сопротивляться не сможет. Единственная надежда была на то, что она расцарапала ему глаза, и он просто ослеп.
      Но даже если в глаза она не попала, зверь так и не вернулся. Она еще сидела какое-то время, крупно и безмолвно дрожа, потом встала и попыталась привести себя в порядок. За исключением трусов, все остальное, в общем-то, было в целости. Соседи то ли не заметили пьяного крика, то ли не придали ему значения, во всяком случае, никто не вышел и не видел ее.
      
      Когда она пришла, родители уже спали.
      Они ничего не узнали.
      Через месяц Мария Ивановна поступила в Педагогический.
      
      А через пять лет стала учительницей литературы. Прекрасным педагогом.
      За все это время Мария Ивановна ни с кем не встречалась, не знакомилась, не накопила друзей, и вообще, еще больше заперлась в мире книг, один раз обжегшись так, что больше испытывать судьбу ей не хотелось.
      Родители обнаружили дыру в интимном мире дочери слишком поздно. Однажды, когда они почувствовали, что еще лет десять и им станет до зарезу не хватать внуков, они решили спросить Марию Ивановну - а как же личная жизнь? Любовь? Семья? Неужели за все это время нельзя было встретить кого-нибудь хорошего, отзывчивого, честного?
      А подруги? Где подруги?
      Почему по вечерам она никуда не ходит? Так ведь нельзя.
      Они даже попытались с ней поговорить, но с удивлением встретили такую стену молчаливого цинизма, что разом притихли, забились, и те самые десять лет, которые им остались, вдруг, словно почуяв их слабость, ужасно приблизились.
      Они поняли, что может быть случилось что-то ужасное, а может быть просто они говорили ей не то и не тогда, когда надо, а может быть вообще мало говорили. И теперь рядом с ними живет человек, но это чужой им человек, во всяком случае, как найти потерянную связь, они даже не могли предположить.
      
      Но время шло, Мария Ивановна преподавала. Читала. Проверяла сочинения. Писала планы уроков. Читала.
      С жизнью, в которой не было место никому, кроме великих русских и английский писателей, она давно заключила мировой договор. Преподавание радовало ее, писатели делали жизнь полной, морально насыщенной, лишь редкие приступы депрессии и тоски служили стабилизатором внутреннего равновесия, не дававшими скатиться в пропасть фанатичной отрешенности от реального мира.
      Иногда, когда становилось совсем одиноко и невыносимо, Мария Ивановна включала один из многочисленных фильмов: "Мужчина и женщина", "Вестсайдская история", "Серенада солнечной долины", "Собака на сене" - смотрела и погружалась в эйфорию нереального. Нереальной для нее действительности, потому что поверить, что подобная этим история может случиться с ней, она не могла.
      Каждый раз, как в голову ей приходил образ мужчины из этой жизни, которого бы она могла полюбить и ради которого стоило сжигать себя, растрачивать, рядом с ним оказывался тот, без имени. Статный, симпатичный, с виду совсем неопасный. Зверь в человеческом обличье.
      
      Она не боялась. Она вообще никогда не боялась с тех пор.
      Она не боялась, что рано или поздно он может появиться из-за угла и забрать у нее то, что не смог забрать в прошлый раз. Она лишь тихо ненавидела.
      И поэтому всегда происходило одно и тоже. Если ей виделся мужчина, достаточно привлекательный, чтобы начать задумываться о нем, рано или поздно приходил он, его лицо сливалось с лицом представляемого мужчины, и вот перед ней уже был он. И тогда ей хотелось одного - впиться ногтями и уж в этот раз наверняка выцарапать глаза. Чтобы он выл и страдал, стоя на коленях перед ней.
      Он все-таки оставил ее без любви, хотя и не совершил страшного. Потрясение было слишком сильно. Потому все эти годы она жила с ним, сожительствовала почти, все время причиняя боль, унижая и оскорбляя, так или иначе.
      Она прекрасно понимала, что он мог давно уже измениться, что это просто могла быть его единственная ошибка, что она сама спровоцировала его, ведь он был пьян, а она не дала твердо понять, где находятся границы.
      Но подобные рассуждения не служили действенным лекарством.
      А если это не единственная ошибка? Вряд ли. Наверняка этот урод привык практиковать подобные "ухаживания", и сколько глупеньких девочек не смогло отбиться от него, отказать?
      Если бы она точно знала, что выцарапала ему глаза, что зверь ослеплен, она может быть и успокоилась бы и смогла начать новую жизнь.
      Но лицо отвратительной твари в обличье симпатичного молодого мужика всегда маячило перед ней, не покидало.
      
      Иногда Мария Ивановна просто уставала.
      Преподавание делало ее жизнь полной, но и в этой почти всеобъемлющей части ее бытия была своя ложка дегтя.
      Учить Мария Ивановна любила. Единственным, что некоторым образом мешало ей, были ученики. Общение с людьми всегда оставалось для Марии Ивановны сложной статьей, подростковый же возраст являлся для нее болезненной темой с ее собственного отрочества.
      Как только Мария Ивановна вступила в класс, ученики почувствовали в ней то, что она упорно, всеми душевными усилиями пыталась скрыть. Ее забитость, некрасивость, с которыми она всегда боролась, но которые никогда не отставали до конца, что было ее болезненным комплексом. Она чувствовала, как десятки наглых глаз сканируют ее всю, насквозь. Они были насмешливы и злы, вели себя без малейшего уважения к ней, а главное - к литературе.
      Этого она им простить не могла. Ее мир был неприкосновенен, им же ничего не стоило извалять его в грязи, спутать Гоголя с Тургеневым, обозвать Арину Родионовну женой Александра Сергеича. Все, что они делали, было отвратительно. Они были монстрами, почти что моральными уродами.
      Короче, должного контакта у нее с учениками не произошло. По этой причине Марию Ивановну даже благоразумно обделили классной работой.
      Но, несмотря на эти неприятные моменты, Мария Ивановна упорно продолжала учить, старалась изо всех сил вбить в их тупые, дегенеративные головы хотя бы крупицу того света, который переполнял ее. Изредка такие попытки даже давали результаты - что позволяло Марии Ивановне сохранять уверенность, что она не зря ест свой хлеб.
      Но, как правило, это была битва, которая превращала ее в злую, истеричную тетку, на которую делались шаржи, уроки которой служили, по слухам, неким заменителем посещения кунсткамеры, которая сама себя ненавидела. Иногда подобные сражения за чистоту эстетической возвышенности подростков так иссушали ее, что она приходила домой, с ощущением, что она уже старуха. Внутри было пусто, и ничего не отдавалось в груди.
      В такие минуты даже фильмы про любовь не помогали.
      Как ни странно, помогало другое.
      
      Было у нее несколько эротических картин, и даже! - одна порно кассета. Как она попала к ней, отдельная история. Достаточно сказать, что чувство стыда от первого просмотра не отпускало Марию Ивановну больше недели.
      Однако, смотреть на тела, процессы совокупления, стоны, поцелуи, сосущие и лижущие флуктуации стало для нее неким лекарством, наркотиком против старости - внутренней старости, высушенности и распада.
      Исходящая с экрана сексуальная энергия словно проникала в нее. Недаром же говорят, что секс полезен для здоровья. Насколько это верно - вопрос - но для Марии Ивановны это было верно на сто процентов.
      Как правило, Марии Ивановне хватало тридцати-сорока минут. Она насыщалась и, чувствуя наступившее удовлетворение, выключала телевизор и шла пить чай.
      Обычно она не мастурбировала. Слова "оргазм" она боялась, ей хватало наблюдать его со стороны, отождествляться с ним было огромным риском.
      Несколько раз она пыталась.
      В ванной, помогая себе струей из душа.
      В кровати, засунув руку под одеяло.
      Перед завтраком, стоя в одном нижнем белье, водя пальцем по поверхности трусиков, усиливая давление, пока внутри не набухало, не раздувалось, до упругости воздушного шарика.
      Но закончить она никогда не успевала. Потому что приходил он. И ее пальцы становились его пальцами. И повсюду распространялась неподвластная обонянию вонь.
      Он лишал любви ее сердце.
      Он лишал наслаждения ее тело.
      Он был ее враг.
      Она мечтала отомстить.
      
      Самое лучшее время для Марии Ивановны были диктанты и сочинения.
      С кучей тетрадей Мария Ивановна оставалась в школе до самого глубокого вечера. С наслаждением набрасываясь на десятки помарок и ошибок, она выкорчевывала каждую, не спеша, подробно, въедливо разрушая узор невежества, наплевательства, врачую неразумные души алыми чернилами глубоких, глубокомысленных и одновременно емких рецензий: "Учить правило ...!", "Перечитать главу 9!!", "Неправильно! Думать головой!! Своей!!!"
      Это был труд. Ее работа. Ее жизнь. В этом был смысл, это отвлекало от внутреннего мира, давно запущенного, покрытого какой-то непонятной, грязной пылью, с налетом нездоровой влажности, как в заброшенном подвале.
      В такие вечера Мария Ивановна уходила в восемь или в девять часов. Вокруг было тихо и мирно. Внутри - спокойствие, уверенность, что ты полноценный человек, что порядок твоей жизни совсем даже не плох, потому что есть тетради, которые ты проверяешь, и это твое дело, и никто кроме тебя, и можно даже немножко погордиться собой.
      
      Вечер был какой-то весенне-летний. Уже не нависала меж ветвей ароматных лип мартовская истома, душащая сладковатым запахом непонятного влечения. Еще в восемь темнело, и по ночам было не раскрыть окон. Запах весны стал более изысканным и прощальным, ленивое безделье лета не успело еще окутать нижние слои атмосферы. Шло время перелома. Никто его не замечал. Но что-то могло случиться.
      Мария Ивановна вышла половина девятого. То ли она не выспалась, то ли от погоды, хотелось спать. Тетради оказались на удивление прилежными. Может быть, от приближающихся каникул ученики подобрели, решили стать усерднее? Мария Ивановна была довольна. Вообще, как-то особенно хорошо себя чувствовала.
      Улица встретила ее приятным ветерком. Каким-то мельком сознания в мозгу Марии Ивановны шевельнулось - если все очень хорошо, то это не очень хорошо. Все было просто прекрасно.
      Но кто же станет верить таким своим мнительным импульсам, когда все так покойно и удивительно. День прошел замечательно. Вечер навевал сплошной позитив.
      
      Мария Ивановна шла по знакомой улице, родной город склонился над ней, совсем близко, защищая, баюкая.
      Машин было мало. Людей почти не было. За это Мария Ивановна и любила это время. Никто тебе не мешает, не отвлекает твое отдыхающее от суеты сознание. Люди не создавали ей страха, но люди были лишними. Всегда лишними.
      
      Мария Ивановна заметила его едва; он сидел в песочнице, как небольшой бугор, сливаясь с ней. Просто фигура, неподвижная, сгорбленная, нет, просто ссутуленная, просто сутулая. Она проходила мимо, и он вроде как шевельнул головой. По этому движению она поняла, что это человек, взрослый мужчина.
      Мария Ивановна не стала придавать значения. Мало ли кто, что и зачем здесь и сейчас. Мало ли?
      Но все-таки она почувствовала, что он "ведет" ее. Повернувшись, он больше не шевелился - он следил за ней. Смотрел. Наблюдал.
      Однако, она не стала думать об этом. Слишком неуместная мелочь. Слишком хорошее настроение для этого было сейчас.
      
      Проходя мимо одного подъезда, она почувствовала тень. Не увидела, но словно ветер взметнул нечто материальное, кусок чего-то крупного, и Мария Ивановна обернулась. Бугор над песочницей исчез.
      На миг Мария Ивановна замерла, и внутри все замерло. Она ждала и прислушивалась. Где-то шуршали шины, ветер дышал, вечер тух. Вокруг же, рядом с ней было молчание, и оно вдруг сжалось в очень тугое стальное кольцо, маленькая невидимая блокада, и через нее не стало возможности пробиться.
      Но все-таки Мария Ивановна попыталась двигаться. Идти в своем направлении она не могла - словно там, само собой подразумевался страшный капкан. Она пятилась к стене.
      Наваливающаяся усталость безысходности приходила наплывами, темнота обрела жизнь, в пальцах пропала чувствительность, тело напоминало кукольную одежду. Кто-то управлял этой куклой, и Мария Ивановна всеми силами пыталась изгнать из головы ужасного кукловода, когда он вдруг обрел обличье и материализовался. Она повернулась, чуть не упав. Над ней возвышалась дверь. Пока всего лишь дверь.
      
      Она стояла, за открытой дверью подъезда. Мысль стала биться по всему телу: в подъезд или бежать? В подъезд или бежать?
      Бежать она не могла, и соответственно, заползла в подъезд. Юркнула, проскользнула забитым маленьким током нервов, вжалась с той стороны. Маленькая, слабая, истеричная училка стояла в темноте проема, между двумя дверями подъезда. Слева была улица. Справа - лестница.
      
      Спастись она могла, если он не заметил и прошел мимо. Ушел.
      Либо, если он увидел, как она заходила сюда, но не видел, в какую щель забилась.
      Ему бы только пройти мимо. У нее хватит сил бежать.
      
      Он заметил все. Он ведь следил за ней.
      Она прекрасно видела его лицо. Она стояла в тени, он стоял в проеме подъезда. Там не было света, но там не было и тени. Непонятно, что защищало его от тьмы, но она видела.
      Это был обычный мужик. С нормальным - человеческим - лицом.
      Он был спокоен и не агрессивен. Только улыбался.
      Она поняла, что это его оружие. Его улыбка. Она сковала ее окончательно. Она признала своего кукловода.
      Он протянул руку.
      Где-то в самой глубине ее внутренности, в том слое жизни, который нельзя загадить или раздавить и которого мы сами никогда не касаемся, происходила некая борьба, не имеющая ничего общего с человеческим существом снаружи. Этот мельчайший огонек не мог заставить сейчас ее начать оказывать сопротивление или хотя бы закричать, но пытался найти выход, какой-то способ вырваться. Хотя, какой тут, в самом деле, выход?
      
      Он стал расстегивать ее весенний плащ. Она все никак не могла решиться заменить его на что-то более легкое. Он действовал четко, как робот. Как монстр. Как мутант.
      
      Она боялась не его. Страху тут вообще места не было. Место заполнило прошлое, полностью и всецело. Он. Это был он. Он вернулся.
      
      Он сбросил с ее плеч плащ и притянул за пуговицу на брюках. Необычайно легко придвинул к себе. Стало проявляться его дыхание. Чистый нормальный запах, без примесей. Запах легких и глотки, прополощенной кипяченой водой.
      
      Она куда-то отстранилась и ушла. Куда-то в сторону. Это внутренний огонек увел ее, и они стали обсуждать положение вещей. Пока она была занята разговором, в ней еще била жизнь. И надежда.
      
      Он расстегнул пуговицу. И медленно, медленно, медленно - стал расстегивать ширинку. Длинный вибрирующий голос молнии исходил с брюк - он им словно заслушивался.
      
      Голос пытался убедить ее, что это - маньяк, что она не первая и не последняя, что он подстерегал здесь просто женщину, а не именно ее. Она попалась ему случайно. Она же говорила, что это ОН вернулся. Доделать свое дело решил. Он ждал столько лет, когда она расслабится, и дождался-таки. Голос говорил, не надо паниковать. Ей сделалось смешно от этого, разговор перестал быть для нее интересен.
      
      Пальцы, вся рука, ладонью проникли и легли на нее. Обхватили одетое в трусы пространство. Закрепились там, вдыхая волшебство сокровенного. Верхняя часть тела его не интересовала. Очевидно - это был маньяк, обычный насильник, знающий чего хочет.
      
      Когда разговор ей наскучил, она вернулась. Оцепенело следила за ним. Чувствовала его. С омерзением ждала.
      Он помял ее мягкую упругость, а потом резко, без предварения содрал все вниз, опустившись на корточки. И сразу ее обвил сквозняк, холодноватый, гадливый, стал лизать покрытую темным жестковатым волосом щель.
      
      Она была голой, он склонился к ее ногам. Обеими руками он держался за комок трусов и брюк.
      Она знала: сейчас он поднимется, прижмет ее трусы-брюки одной ногой, приподнимет ее, выдернет из них. Сим-сим откройся. Ворота распахнутся.
      
      Он встал, обхватил ее за талию - плохо, больно, неуклюже.
      Правую ногу просунул между бедрами. Поставил на брюки и белье. Ее нагота ощущала материал джинсов, обхватывающих его ногу. Тугие мышцы. Сильные, крупные ляжки.
      Он потянул ее наверх, подсунув пальцы сзади, под ягодицы. Туфли беспомощно сползли, зацепившись за брюки, и, наконец, она высвободилась.
      В какую-то нереально зыбкую секунду странный сдвиг случился в ней. Нечто, что пыталось помочь ей, спасительный огонек, отвлекающий своими беседами, взметнулся и взорвался в голове. Мария Ивановна утонула в плазме боли и сумасшествия.
      
      Он удивительно умело не причинял ей боли.
      Она знала, что девственна, и знала, что будет боль. Тем более это был ОН, ее враг. И это была мерзость и страшная утрата. Однако физической боли никак не наступало.
      Он двигался, как поезд. Равномерно-поступательно.
      То глубже, то тише. Вбивая в нее сваи упругой эрекции, свербя амплитудообразной силой. Нечто жило и извивалось в ней, питалось ее сущностью, занимало ее место, и рвалось еще дальше. Она не знала, что это, но не могла забыться, отвлечься от этого.
      Внутри что-то росло. Мария Ивановна вдруг отчетливо осознала, как ее соски отвердели, и вся грудь пылает, как наполненный огненной жидкостью сосуд. И тогда пришла ненависть.
      
      Страшный осколок ворвался в ее черепную коробку, дробя кость, терзая головную кору. Осознание факта полной определенности случилось.
      Нарастающее внизу чувство падения и взлета одновременно, словно взмахи крыльев, и с каждым его входом взмахи становились шире, подъемы и падения мощнее. И все четче отбивались ритмы-мысли.
      Он - зло, он в ней. Но пока он в ней, зла нет. И чем дольше он в ней, тем слабее зло. Зло питается ей и этим истощается. Она напитает его и не будет зла. Зверь умрет.
      Зверь умрет. Зверь умрет. Зверь. Умрет.
      Она обняла его, прильнула, стараясь соприкоснуться всем своим телом со всем его. Теперь она держалась крепко, даже, пожалуй, крепче, чем он сам ее держал.
      Зверь умрет. Зверь. Зверь. Умрет. Зверь. Умрет. Зверь.
      Зверь. Зверь. Зверь-умрет. Умрет. Умрет. Умрет. Зверь. Зверь. Зверь.
      Толстый гладкий кусок энергии протекал во все уголки ее мироздания. Уже большой, невероятно, страшно, ужасно быстро вращающийся шарик, развивался, разрастаясь сам из себя. Она знала, что не выживет после этого взрыва, но только упивалась собственной ненавистью.
      Зверь-зверь-умрет-зверь. Умрет-зверь-умрет.
      Умрет-умрет-умрет, зверьзверьзверьзверь.
      Верьверьверьверьверь, верьрьрьрр, ве-е-ее-е-еее-еееее, умрьрьрьрьрьрьрррррррррррррр-иааааааааааааааааааааааааааааааааааа.........
      
      В подъезде дико затрещало. Кто-то из соседей, вышел прислушался.
      Они вжались вглубь проема и друг в друга и слушали.
      Подождав, разбуженный хозяин резюмировал:
      -Суки, кошек этих - стрелять!...
      И отрядился восвояси.
      
      Они дышали в такт. Они были одно и были солидарны. Видимо, они забыли о текущем распределении ролей.
      Потом он снял ее с себя, устало стал заправляться. Что-то было в его глазах уныло-грустное. Словно он сделал что-то не так. Или что-то не так пошло.
      Она сидела на полу, подложив под себя ладонь, чтобы мягкое место не мерзло и прислушивалась.
      Он стал застегивать джинсы, и звук ширинки оживил ее. Она протянула руку, останавливая его. Взяла, потянула ширинку вниз. Он хотел оторвать ее руку, но она была настойчива. Он с удивлением поддался.
      
      Она достала висящий, не успевший отдохнуть отросток плоти и обволокла своей рукой. Отросток почувствовал стимуляцию, но еще не хотел отвечать. Однако, рука принялась демонстрировать инициативу, а потом Мария Ивановна неожиданно для самой себя приблизила лицо к его животу и погрузила в себя отросток. Отросток сперва неторопливо, но потом все энергичнее стал преображаться. Мощь и твердость возвращались.
      Он смотрел на нее недоуменно и глупо. Почти испуганно. Он был жадный тупой зверь и не понимал, почему за его жадность его собрались еще и наградить. Это было ненормально. Это было извращением. Но все-таки он не смог сопротивляться. И вот он уже водил ее сам, держа за волосы, разгоняя, как волчок, туда-сюда, закручивая пружину все туже.
      Но в один момент она вырвалась и поднялась вверх. Она сама залезла на него, села, надеваясь нежной зияющей узостью на его распрямленное продолжение. Теперь она сама выполняла все. Она буквально извивалась на нем, вводя его в состояние немения, ток пробегал по позвоночнику, напряжение росло. Законы были нарушены. Жертва полюбила злодея. Законы были нарушены. Законы были. Законы были. Законы. Законы. Закон-ны.
      
      После второго выпуска он почувствовал удивительное чувство опустошения. Словно не он забрал что-то, как было всегда, а его лишили. Чего? Чего-то, принадлежащего ему.
      Он с трудом стоял на ногах, а она сидела, как в первый раз, как в первый раз прислушивалась.
      Но на этот раз вопля не было. Лишь сдавленный острый крик вышел наружу, но затих где-то здесь же, не доходя до лестницы. Это было уже более зрелое проявление ярости.
      Она ждала. Он понял это, когда все-таки опустился сам на пол, когда присмотрелся к ней.
      Он не понял еще ее плана, но каким-то своим, подлым чутьем догадался, что оказался рядом не то с оборотнем, не то с безумной. И он вдруг перессал. Обосрался по-настоящему, испугался ближайшего будущего и захотел от этого будущего бежать.
      
      Но Мария Ивановна не знала, кто она такая, и когда знание открылось, она удивила сама себя.
      Его член, да и сильные, но дрожащие от паники руки, пытались отторгнуть ее, сопротивлялись, но впервые в жизни Мария Ивановна чувствовала себя "хозяйкой положения". Впервые за всю свою скупую, серую, несчастную, болезненную жизнь. Невзрачную и бледную. Не наполненную ничем. Теперь она была так переполнена, что этот жалкий, отвратительный, агонизирующий в попытках показать свое звериное могущество, сучащий лапками, загнанный, дрянной человек не мог противопоставить ей ничего.
      И теперь она насиловала его.
      Это был праздник души и тела. Праздник победы добра над злом, высокого человеческого над низменным звериным.
      Все, что жило, прессовалось и консервировалось в ее подкожном и костном слоях, нашло для себя выход и труд. И это нечто, этот маленький огонь, превратившийся за одну секунду благодаря заурядному маньяку-насильнику в огромную шаровую молнию, в самую могучую и большую из когда-либо существовавших, в настоящее солнце, этот безграничный сгусток энергии был теперь неудержим.
      
      На пятый раз зверь полностью сдался и обмяк. Он не сопротивлялся, не боролся, не пытался ее ударить, только со страданием - с реальным страданием зверя, которого пользует хозяин-зоофил - смотрел на нее. Руки безжизненно лежали на полу по швам. Голова уперлась в стену.
      Наверху ползала хозяйка. Извивалась, кусала, лизала, сосала. Была вся и всюду.
      Член, однако, работал. Видимо, маньяки гиперсексуальны. Мария Ивановна не представляла, что может испытать настоящий всплеск наслаждения, это было не из ее жизни. Но восемь оргазмов! С насильником! В темном ночном подъезде под аккомпанемент подглядывающей сумрачным глазом улицы! На холодном кафельном полу. Как какие-нибудь кошки, как дворовые приблудные существа.
      
      Его член возвращался шесть раз. Она его возвращала. Она властвовала. Только где-то заполночь, часу во втором, она поняла, что нечеловечески истощена и уснула на его груди. Он мерно и безжизненно дышал.
      Проснулась Мария Ивановна с первым жильцом. Какой-то рабочий человек. Трезвый, угрюмый, самый обыкновенный. Прошел, не заметив ее, а она проснулась.
      
      Того не было. Тот улизнул. Постыдно, бесславно, трусливо, как какой-нибудь мелкий воришка, которому-таки оттяпали за его ремесло пару пальцев - как раньше делали с ворами. Только раньше отрубали всю руку. На первый раз одну. На второй - другую. А если в третий раз украдет? Что рубить, голову или ноги?
      Мария Ивановна не спешила. Не боялась, что засекут. Хотя вид, конечно - тридцатилетняя не очень привлекательная тетка, с растерзанной обнажившей тело одеждой, лежит на полу, да еще с таким придурковато-блаженным чуть сонливым лицом. А ей было все равно. Пусть и увидят.
      Впрочем, Мария Ивановна была убеждена, что вряд ли кто-то еще в столь ранний час пройдет здесь. Какой-нибудь такой же "интеллигент" - даже не взглянет. Какая разница.
      Действительно, какая разница. Впервые она была счастлива.
      
      Не потому что отомстила. Не потому что испытала множественный оргазм, свой первый, познав чудо ощущения.
      Не потому что победила зверя.
      Не потому что победила прошлое.
      Мария Ивановна поднесла левую руку к глазам. В руке был паспорт. Его адрес и телефон.
      Теперь не только ошибки в тетрадях нерадивых учеников падут под ее напором.
      Десятки молодых женщин, красивых, умных, честных не познают зла. Она отвлечет зло на себя. Она примет всю чашу.
      И зверь умрет. Зверь умрет.
      Умрет.
      
      
      
      

    9. Персик Эф: Персик для мохнатой бабочки

    999   Оценка:5.66*6   "Рассказ" Эротика


      Персик для мохнатой бабочки
      
      Будучи студентом психфака, я читал много ученых книг про всякие душевные болезни и удивлялся - сколько терпения и труда положили психиаторы, чтобы пронумеровать тараканов подсознания, каждому дать кличку и подобрать яд: Тараканы в моей студенческой башке тоже удивлялись, высовывали усики, а порой удавалось даже кого-то из них догнать и прихлопнуть хитрым учебником. Но вскоре из-под плинтусов детских комплексов и из щелей генной памяти являлись новые, нахальные тварюги, к ловушкам психоанализа не спешили, и бегали слишком быстро.
      Ладно, я человек мирный - понимаю - жизнь всепроникающа и чрезвычайно изобретательна, и даже на Марсе встречаются какие-то микроорганизмы. С тех пор, как был изобретен такой сложный компьютер, как человеческий мозг, и природа запустила первую программу - нашего прапредка, древние хакеры-жрецы изобрели кучу вирусов, так что у психиатров на мой взгляд нет главного, от чего бы они могли оттолкнуться - представления о том, каким должен быть идеально здоровый в психическом отношении человек. Если и пытаются вывести такого непрошибаемо здорового непсиха, то получается жуткий монстр.
      Но пусть читатель не думает, что я так и просиживал целые дни в библиотеке. Я не раз влюблялся в красавиц, да и в уродин, умеющих показаться красивыми, в общем гулял направо и налево, хотя и старался оправдать себя тем, что пороки - сладострастие, пьянство, азарт - надо испытать, чтобы суметь лечить от этого.
      Тайны собственной психики познаешь, следя за душевными переживаниями во время ухаживания за объектом страсти, и если следишь особенно четко за своими мыслями до, после и во время оргазма(хотя какие 'во время' этого могут быть мысли, если сознание ослепляется вспышкой наслаждения, которая впоследствии на негативе памяти смотрится Черным пятном?).
      На недостаток девичьего внимания я не жаловался, грешил, гулял, бражничал, но к четвертому курсу остепенился, стал искать в женщине ум, нежность, и как-то так получилось, что подружился с однокурсницей Алей, у которой частенько списывал конспекты.
      Алю все считали странной наивной недотрогой, но уважали за начитанность и добрый характер.
      Уверившись, что я не собираюсь над ней смеяться, Аля постепенно начала доверять мне, впрочем, как и я ей, и часто мы беседовали 'за жизнь', причем беседы наши особенно после лекций носили не просто исповедальный, а исследователький характер.
       Аля попросила у меня помощи именно как от психолога - собрата по профессии. Она не знала, как выкорчевать из души замшелый страх, вероятно потому, что не видела где его корни. Страх мешал ей раскрыть свою чувственность, испытать блаженство от поцелуев и объятий того, кто ей нравился: Несколько раз она увлекалась, но стоило молодому человеку перейти к делу, на Алю накатывали неприязнь и отвращение... Один раз она даже решила пересилить себя, пожалев одну мрачную скотину - В. Б. с соседнего факультета. Я с ним был немного знаком и знал, что после короткой интрижки с Алей(о которой обычно хвастливый В.Б. никому не рассказывал) он запил и едва не бросил учебу, но потом одна девчонка подобрала его, женила на себе, и В.Б продолжал учиться, хоть и остался на второй год.
      Теперь я узнал подробности истории. Оказывается, В.Б. по согласию девушки(и для верности подпоив ее шампанским) решил лишить Алю девственности, но ее заколотило от ужаса при виде члена В.Б. и своей крови, она выказала отчаянное отвращение и неожиданное сопротивление как раз тогда, когда В. Б. ожидал получить желаемое и почти не видел к этому препятствий, громко закричала и выгнала его вон...
      Итак, у моей подруги оказалось отвращение к самому виду половых органов, причем не только мужчины, но, как горько призналась Аля, в некотором роде и женщины. Она сказала, что, будучи подростком, со страхом наблюдала в зеркальце изменения в своем организме, когда между ножек стало покрываться волосиками и появились загадочные складки, когда там возник почти самостоятельный объект - истекающая слизью и чего-то словно бы ожидающая вагина:
      Она относилась к половому акту как к чему-то неприличному, смешному и противоестественному, и в тоже время ей хотелось испытать радости жизни обычной девушки, хотелось выйти замуж и родить: Могла ли ей помочь наука в том, чтобы стать 'как все'?
      Я попробовал выяснить, откуда взялись у Али ее комплексы и конечно первым делом наткнулся на знакомый в общем-то по книгам набор: пуританизм, строгая мать и самовлюбленный отец, отсутствие книг по половому воспитанию, унылое созерцание грязных слов на стенах подъездов: Вспомнила Аля и мерзкого обнаженца, который подстерегал школьниц в тени деревьев и неожиданно выступал на дорогу со своим выставленным напоказ хозяйством. Пока все, что вспоминала Аля, она вспоминала легко, и в принципе видела роль этих впечатлений-кубиков в башне своего подсознания, а значит причина угнетенного либидо ее таилась не в них.
      Не скрою - беседы приносили нам удовольствие - нам нравилось общаться, я вскоре ощутил себя влюбленным, но чувство было необычное - очень бережное, даже жалостливое. Аля казалась мне такой худенькой, одинокой, зашуганной и в тоже время такой красивой девчонкой! Я часто угощал ее чем-нибудь - пиццей и соком, кофе с пирожками, и мы подолгу болтали в студенческой столовой, причем Аля часто порывалась заплатить, но я уверял, что деньги у меня есть, и ей льстило, что я за ней ухаживаю. На курсе нас давно считали любовниками, и Але это нравилось, она твердила мне, что я завидный жених в глазах девчонок - серьезный, щедрый, чертовски привлекательный и так далее. Аля даже призналась мне, что совсем очарована, любит меня, но боится увидеть раздетым. Однако, 'я могу закрыть глаза и потерпеть, если ты хочешь - может мне все-таки будет приятно?': Увы, я не мог воспользоваться ее почти детским каким-то, несоответствующим ее возрасту предложением. Я-то видел, что Аля еще не готова к близости, и ее слова - совсем не то, что я бы хотел слышать от сгорающей от страсти женщины. Я не допускал перехода за грань, держал себя в руках, и этим несомненно распалял ее желание и любопытство. Но мной руководило вовсе не стремление увидеть Алю у моих ног на коленях, делающую мне минет, несмотря на отвращение к моему члену. Я видел, что в принципе могу покорить ее волю и добиться этого. Ведь она устала быть одной, устала страдать от собственных странностей, боялась так и не найти жениха, остро чувствовала свою ущербность оттого, что она не такая, как все девчонки, а ко мне относилась с благоволением и готова была слушаться. Но мне казалось подлым делать из нее мазохистку, упивающуюся собственным унижением. Мне хотелось, чтобы она чувствовала во время близости нежность и свободу, а не рабство и тоску. Я мог добиться этого, лишь заглянув в ее память глубже, узнав о ней то, что Аля сама желала бы забыть. Поэтому я слушал ее болтовню так внимательно. И вот однажды одно слово зацепило мое сознание - бабочка: Аля тогда говорила об одной своей подруге (она не назвала имени, но я-то уж догадывался, о какой). Подруга эта любила делать минет и хвасталась, что получает от этого удовольствие. Аля же возмущалась, что такого просто 'не может быть' и такое извращение лишь результат порочного воспитания и самовнушения, а на самом деле противно человеческой природе и природе вообще. 'Все понимают, как ужасен вид несчастной бабочки, у которой оборваны крылья - это безобразно, уродливо, горестно, но почему-то не понимают, как безобразно и горестно сношение без чувства, без крыльев любви:' - увлеченно заговорила Аля. В описании бабочки проскользнуло что-то, остановившее мое внимание - очень личное, глубокое. Чуть погодя, я завел разговор про давнее беспечное сопливое детство с сачками, и наконец выудил историю, которую Аля вспомнила крайне четко, хотя случилось это тогда, когда она была совсем маленькой.
      Сама Аля не собирала бабочек. Но ее тетя - всего на пять лет ее старше, пришпиливала их в альбом, и однажды поймала 'очень-очень большую, больше ладошки' мохнатую серую ночную бабочку. Крохотная Аля побоялась бы даже прикоснуться к ней, а тетя насадила бабочку на булавку и с азартом добытчицы присоединила с коллекции. Самое ужасное, что бабочка не умирала очень долго, как казалось издалека времен Але, целую неделю, и все билась, все билась на булавке, будто грозя, умоляя и призывая силы ночи на помощь, - эта безответная просьба до сих пор вызывала в Але безотчетный панический страх:Теперь я понял, откуда у моей подруги такой ужас перед половыми органами - они напоминали ей мохнатое тельце насекомого и казались слишком напоминающими о несчастье.
      Но просто сказать Але, поставить ее перед фактом существования кошмара в ее подсознании было бессмысленно - она бы лишь пришла по тому же лабиринту в тот же тупик. Мне казалось более идеальной мысль столкнуть унылое черное воспоминание с воспоминанием солнечным - я был уверен, что солнечное - победит. Бабочки были связаны в сознании Али не только с несчастьем. Как оказалось, вспоминала она и совсем других бабочек - тех которые весело порхали возле куста белых роз в саду ее детства и ту, которая была нарисована на натюрморте, на стене кухни.
      Натюрмортом я заинтересовался особо и выяснил, что то была скромная репродукция известной картины голландского мастера.
      Натюрморт с цветами в темной пузатой вазе, с блюдом, полным загадочных персиков и блестящих виноградин, с мотыльком, присевшим на край бокала. Может быть фрукты, цветы, красивая посуда, полумгла и вино смогут навеять моей возлюбленной-пациентке романтическое настроение? Мне удалось выяснить, что к античным статуям мужчин Аля относится абсолютно нормально - любуется пропорциями, и ничто ее повергает в смущение. Значит, дело в волосах и мускулатуре половых органов, во всем этом строении, которое в процессе эволюции претерпело гораздо меньше изменений, чем скажем, лицо: Я попробовал доказать Але, что считать половые органы некрасивыми так же бессмысленно, как считать некрасивой например ушную раковину - бывают у людей красивые уши, а бывают и впрямь какие-то уродливые. Аля серьезно ответила, что одна юная художница, умершая молодой, весьма талантливая, вообще не любила рисовать уши, так как действительно считала их некрасивыми. Но сама Аля к ушам относится с пониманием, как впрочем и к остальным частям тела.
      - Хватит меня изучать. Я абсолютно нормальна, - заявила она. - Просто ты меня не очень любишь, тебе интересно исследовать мои комплексы, а не спать со мной:
      Она нарочно изъяснялась грубовато, и заставляла меня оправдываться. Я понимал что она подталкивает меня к близости. И знал почему - Аля отчаянно ревновала. Она боялась, что я обращу нерастраченную сексуальную энергию на других женщин. Напрасно. Я был действительно влюблен. И впервые боялся решающего свидания. 'Тебе осталось сбрить волосы и выкрасить член золотой краской - может тогда ты больше понравишься своей сумасшедшей девчонке?' - подсмеивался я над собой. Во мне появилась неведомая мне ранее стыдливость. Словно девственница, я желал, чтобы ЭТО произошло в темноте или в крайнем случае при неровном свете свечей.
      Я помнил, что с В.Б. разделся перед Алей при свете дня.
      Он разделся днем, но его член вызвал воспоминание об уродливом насекомом ночи.
      Или она себя вообразила пронзенной бабочкой? Как вытащить из ее подсознания эту поганую булавку, альбом и чувство собственной вины, невольного соучастия в коллекционировании?
      Однажды я слышал высказывание одного ученого о том, что муравьи и люди имеют одного общего предка, поскольку и те и те больны строительством. Алю не удивило бы это высказывание - человеческие гениталии казались ей хлопотливыми насекомыми, одержимыми конструированием новых существ - одержимыми с пугающим равнодушием к исходу, результату, одержимыми бессмысленно и вечно. Они строили и в том случае, если ребенок мог родиться Дауным, безнадежно больным инвалидом, трехголовым уродцем. Они начинали стройку и в случае, если женщина была уверена, что сделает аборт, или если родители несли в себе гены злобы и сумасшествия. Гениталии исправно служили насильнику - и без шансов на появление потомства, вновь и вновь щекотали его подсознание, пока провидение наконец не обрывало цепь преступлений и 'насекомое' вместе с подключенным к нему биокомпьютером не уходило в небытие.
      Сходство гениталий с насекомыми усиливалось в глазах Али тем, что ряд их - именно бабочек - способен на метаморфозы, а Аля верила, что человек задуман совсем не таким, каким он является сейчас, что он может превратиться во что-то более высшее, в существо умеющее летать, телепатировать, спасать любимых на расстоянии и так далее. Человек способен, но пока недостоин стать таким Существом-ангелом, потому и остается он противным слабым насекомым. В общем, Аля являлась фантазеркой и сама крайне страдала от своих фантазий.
      - Зачем ты целуешь меня ТАМ?! Я ТАМ НЕКРАСИВАЯ! - кричала она, если я увлекался и спускался губами гораздо ниже резинки ее атласных трусиков, и вся дрожала, как в лихорадке.
      Пришлось прочесть ей лекцию об отношении к оральному сексу древних греков. Мудрецы представляли, что, лаская возлюбленную, юноша целует цветок орхидеи, а та, даря ответную ласку, играет на флейте.
      Аля купила флейту и стала учиться играть. Я принес ей фотографию чудной орхидеи и наклеил на стену. Я чувствовал себя сексопатологом, столкнувшимся с серьезной проблемой. Но знал, что врачу нельзя влюбляться в пациенток, поэтому нервничал, что я все-таки что-то делаю не так, и в решающий момент Аля вдруг возненавидит меня, как возненавидела В.Б., и наше счастье, такое хрупкое, радужное и воздушное, растает, словно воздушный корабль, наткнувшийся на съемочную группу 'Титаника'.:
       Аля уже знала о моей гипотезе насчет ночной бабочки.
      - Я могу преодолеть себя! - сердилась она. - Сейчас я часто вспоминаю ту темно-серую бедняжку снова и снова и могу отстранить то воспоминание детства от других от мыслей: мыслей о гадких взаимоотношениях мужчин и женщин: и о том, что если любишь по-настоящему, то все это очень приятно и приносит блаженство:и о многом прочем:
      Я чувствовал, что заразился ее комплексами и стал неуверен в себе. Половое сношение начинало и мне самому казаться насилием над психикой. Смешно, но при таком раскладе скоро и мне самому грозило лечение у сексопатолога. Но молодость брала свое - мы хотели друг друга, какими бы глюками не окутывали нас наши умствования, и решили не разлучаться.
      Для ночи любви я выбрал мягкий золоченый счет крохотного ночника - тогда тело кажется вылепленным из лунного луча. Мне есть чем гордиться - у меня накачаны мускулы и от природы неплохое сложение. На столе, освещаемом витыми свечами в подсвечнике, красовались фрукты, манило взор розовое вино в бутыли. А еще я пел под гитару песни, хотя музыкальные способности у меня средние, но ведь покоряли испанцы своих девушек серенадами: Аля сама начала раздеваться, сама обняла меня и принялась расстегивать на мне рубашку. Но мне хотелось, чтобы она сперва увидела меня обнаженным на расстоянии. Во-первых, так легче было следить за ее лицом в отблеске свечей, и если бы я увидел страх или гадливость на ее лице, я обратил бы всё в шутку. Во-вторых, мне самому надо было слегка успокоиться - столь долгая прелюдия не совсем соответствовала моему темпераменту.
      Я разделся и встал у темного окна, где мерцала огнями и гудела пчелиным ульем жизнь города. Я добросовестно изображал 'статую' античного юноши, даже с некоторым безразличием во взоре и чувствовал себя - недоучившийся психолог - ужасно глупо. Но моя неуверенность прошла, когда я увидел на лице Али неподдельное восхищение, восторг, тревожное удивление.
      - Ты красив, как бог, - пробормотала она.
      О, это было огромным преувеличением. Но я действительно старался стать для нее божеством в ту ночь. Я возвращал ей веру в прекрасное и прежде всего ее веру в собственное дивное тело, которое жаждало наслаждений и ждало семена новой жизни.
      Единственное, что смущало меня - Аля, чувствуя радость от близости, все-таки долгое время не могла подойти к краю удовольствия - она не понимала, что такое оргазм, 'не кончала'. Сама Аля считала это абсолютно несущественным. Она засыпала и просыпалась в моих объятиях, в любви казалась неутомимой, а про чувство оргазма говорила, что ей и без него отлично и добавляла, что многие женщины вовсе никогда его не испытывали или начинали испытывать лишь после родов. Но мы еще оба были студентами и не торопились зачинать ребенка. Мне было интересно продолжить свои исследования и открыть все-таки перед моей возлюбленной ворота в тот скромный телесный рай, который может подарить нам секс. Решение пришло внезапно и случайно, когда я наблюдал за тем, как Аля смотрит фильм про мушкетеров. Едва дело дошло до борьбы на шпагах, она вся прямо впилась в экран, а ее лицо выражало и жалость, и восторг, и изумление. Тогда я уговорил ее заняться фехтованием. Это стоило денег и времени, но результат оказался потрясающий. Аля обладала талантом и упорством, парировала удары с изумительной четкостью и отставала лишь в нападении, но, если противнику удавалось разозлить ее, нападала с холодным бесстрашием.
      Однажды мы прозанимались так до позднего вечера, и нам удалось уединиться в комнатке тренера, который оставил мне ключи: Тут, на старом диванчике, впервые Аля отдалась мне со стоном наслаждения, который не могла сдержать, казалось она не верила, что это происходит наяву. Она предавалась любовным восторгам неистово и с иногда прорывающимися ликующими криками, как будто ее тело плакало от радости и желания и печали по чему-то навсегда утерянному, или словно оно вдруг стало музыкальным инструментом.
      И лишь иногда, когда старые страхи вновь оживали в ней, Аля открывала глаза и видела наши две шпаги - мою и ее - на стуле возле диванчика - молчащее, оставленное, брошенное железо, и вспоминала, что все смертельное и острое снято, скинуто и не угрожает нам, и что смерть со своею косой отступила на шаг и отдает нам эти минуты счастья - отдает в вечное пользование - и продолжала далее радоваться ощущению безопасности и безумной, уносящей душу к облакам, нежности.

    10. In Эф: Мужчина.

    999   Оценка:4.39*7   "Рассказ" Эротика



    МУЖЧИНА.

       Она стояла по пояс в воде и потерянно смотрела на берег. Неловко вышло. Она качалась на волнах, отплыв от берега совсем недалеко. И волны вроде были не сильные, - они поднимали и опускали её, удерживая на поверхности, она только чуть подгребала руками и по-лягушачьи двигала ногами. Следующая волна появилась вдруг и ударила так, что она чуть не погрузилась под воду, с трудом удержав голову на поверхности (шапочка из целлофана спасала прическу только от брызг). Отфыркиваясь, убедилась, что поблизости больше нет такой волны, и только потом поняла, что чего-то не хватает. Опустив лицо в воду, увидела, как её красные стринги (сэкономила, купила, что подешевле, вот теперь и получи) медленно погружаются на дно. Метра два всего, может три, но для неё это было очень глубоко.
       И вот, теперь она стояла и ждала. Был вечер, скоро все начнут расходиться, - она посмотрела на катящееся к горизонту солнце, - но еще не меньше получаса придется стоять в воде.
       Звали её Машей, во всяком случае, она предпочитала слышать такое к себе обращение. Дикий пляж, на котором она загорала вторую неделю, был хорош тем, что здесь было мало людей. Небольшой кусок песчаного пляжа, огражденный каменными валунами, был в двадцати минутах ходьбы от городского пляжа, поэтому сюда приходили только те, кто не ленился и предпочитал спокойный отдых без прыгающих по головам детей и навязчивых торговцев. Одна из женщин, тоже приходящих сюда ежедневно, загорала совсем без купальника (Маша смотрела на неё с явным неодобрением и затаенной завистью), некоторые были без верхней части купального костюма - молодые девочки с упругой грудью. Она бы тоже сняла с себя лишнее, но те немногие мужчины, что были на этом пляже, старательно (очень старательно) делали вид, что не смотрят на обнаженные тела женщин. В принципе, Бог с ними, пусть смотрят, но ... она представляла себе, как они будут смотреть на её рыхлое тело, висящую грудь ( в её памяти всегда всплывало оскорбительное сравнение - уши спаниеля - одного из тех мужчин, который не смог дать ей то, что она хотела), и руки, тянущиеся к бретелькам, опускались. Для неё было маленьким подвигом то, что она загорала в стрингах, открывая обзору дряблые отвислые ягодицы (она знала, что загорелые, они смотрелись значительно лучше, и только поэтому позволила себе это).
       Сейчас ситуация была пустяковая, - прикрой рукой низ живота и бегом к своему полотенцу. Она уже решила, что так и сделает. Уже сделала первый шаг, как справа появился парень. Голый по пояс, в шортах, он шел вдоль прибоя, обходя валуны и шлепая по воде босыми ногами.
       -Извините, вас не затруднит подать мне полотенце, - сказала Маша, когда он поравнялся с ней.
       -Что, трусы волной смыло? - жизнерадостно улыбаясь, спросил он, глядя сквозь прозрачную воду на её руки, которыми она прикрывала наготу.
       -Да, - сказала она, - и в этом нет ничего смешного.
       -Да я и не смеюсь, - махнул парень рукой, - настроение просто хорошее. Какое ваше полотенце? - спросил он, поворачиваясь к берегу.
       -Вот то, с красными полосками.
       Он принес полотенце, зайдя в воду и замочив шорты. Затем посмотрел вдаль и спросил:
       -Где вы потеряли свои трусики, хотя бы примерно?
       -Вот там, метрах в десяти отсюда, - показала Маша направление левой рукой, правой придерживая полотенце, накрученное на талию.
       Он кивнул. Обойдя её, шумно зашел в воду и поплыл. Выйдя на берег, Маша повернулась и смотрела, как парень ныряет раз за разом, пропадая под водой на долгие минуты, затем плывет обратно. Сильно, уверенно и легко, словно это его родная стихия.
       Когда он вышел из воды, она пригляделась к нему, - очень светлые, выгоревшие на солнце волосы, правильные черты лица, загорелое до черноты мускулистое молодое тело. Он вытащил заткнутые в шорты красные стринги и протянул ей:
       -Если бы не их цвет, ни за что бы не нашел, - сказал он и смахнул рукой воду с лица.
       -Спасибо, - Маша вертела в руках мокрую порванную тряпочку (дальнейшему использованию не подлежит) и не знала, что еще сказать.
       Парень отвернулся от неё, стащил шорты и стал старательно их выжимать. Маша, мысленно замерев, понимая, что нехорошо смотреть, что она взрослая женщина, которой парень в сыновья годится, но узкобедрая мальчишеская фигурка была так прекрасна, нет, даже не так, - его фигура была божественна. Она задержала дыхание и, незаметно для себя, не замечая, что делает, повторяла за ним движения руками, отжимая свои стринги. Маленькие упругие ягодицы с ямочками сбоку и сверху, загорелые так же, как вся остальная кожа, играющие мышцами в движении - она выдохнула, когда парень спрятал под мокрыми шортами заворожившую её картину. Ей вдруг стало как-то жарко, особенно внизу живота.
       -Как тебя зовут? - спросила Маша.
       -Андрей.
       -А ты не стеснительный, Андрей, - сказала она, - перед всем пляжем снимаешь шорты.
       Он равнодушно развел руки и снова жизнерадостно улыбнулся:
       -Да пусть смотрят, от меня не убудет.
       -Сколько тебе лет? - спросила Маша, хотя для себя решила, что примерно около шестнадцати.
       -Пятнадцать, - ответил Андрей, и, помолчав, добавил гордо, - и я - мужчина.
       Она подняла брови:
       -Мужчина?
       -Да, - он кивнул, серьезно и не отводя глаз в сторону. - Могу объяснить.
       Маша села на свой коврик для загорания (какая-то странная слабость в ногах, какое-то легкое томление) и, старательно скрывая переполнявшее её любопытство, показала рукой место рядом с собой:
       -Садись и объясни.
       -Да все просто, - он сел и, пересыпая песок руками, начал рассказывать, - когда мне было десять лет, к нам приехала какая-то дальняя родственница. Живем мы с мамой вдвоем в двухкомнатной квартире, место есть, море рядом, поэтому, пожалуйста, отдыхай. С утра и вечером она ходила на пляж, а днем в самую жару приходила домой и лежала голая под вентилятором. Как сейчас помню, толстая большая тетка, пьет квас и потеет, обтирает свои груди и живот полотенцем, иногда сходит в холодный душ и снова лежит.
       -А где была твоя мама?
       -На работе, - он улыбнулся, - а у меня каникулы, мне было любопытно, ну я и подглядывал. Она, конечно, заметила и однажды позвала меня. Хватит, говорит, прятаться, иди сюда. Когда я подошел, она спросила, сидя на краю кровати, зачем я подглядываю. Я пожал плечами, дескать, просто любопытно, я тогда и сам не понимал, зачем подглядываю, - он снова улыбнулся своим мыслям и продолжил:
       - Она мне говорит, дай свою руку. Я протянул ей правую руку, - Андрей вытянул руку и, поглядев на неё, объяснил, - тогда рука, конечно, была раза в два меньше, худенькая такая, кулачок маленький. Сожми в кулак, говорит она мне, - ну, сжал. Затем она раздвинула ноги и говорит, давай, засовывай, и сама тащит мою руку к отверстию. Я мальчик всегда был послушный, так руку со сжатым кулаком и засунул, примерно, до локтя. - Он показал левой рукой уровень введения. - Стою и жду, что дальше. А она мне, давай, двигай рукой, и за локоть своей рукой подталкивает, но, говорит, только руку не доставай.
       Андрей замолчал, задумчиво глядя на приближающееся к морскому горизонту солнце, по-прежнему, держа свою правую руку вытянутой и придерживая её левой в неприличном жесте, словно это он посылал солнце туда, далеко за горизонт.
       -И, что дальше? - нетерпеливо спросила Маша.
       -Там, внутри, было мягко и скользко. - Он снова помолчал, возвратив руки к пересыпанию песка. - Сыро и тепло. Очень необычно и даже как-то приятно. Я двигал рукой туда сюда, а она сначала подгоняла меня, дескать, давай быстрее, потом начала стонать, руками по своему потному телу гладить, ноги задрожали, затем взвизгнула и затихла. Я понял, что можно уже не двигать рукой, но еще не надо доставать руку. Я чувствовал рукой, как у неё внутри все еще что-то дрожит. Так минут пять я и стоял, - Андрей улыбнулся и посмотрел на Машу, - она лежит, разбросав руки и ноги, а я стою между её ног. Потом, когда дрожать перестало, она мне говорит, иди, Андрюша, погуляй, мне надо отдохнуть. Я руку вытащил, а она перевернулась на бок и уснула.
       Андрей замолчал, и Маша, возбужденная услышанным (Господи, словно наяву увидела эту мерзко-сладостную ситуацию), спросила:
       -Ну, и что было дальше?
       -Как уже говорил, мальчик я послушный, поэтому все маме рассказал, ну, за исключением того, что перед этим я за ней подглядывал. Не знаю, что мама сказала той тетке, но она моментально исчезла из нашего дома. И уже потом, много позже, мама объяснила мне, что я тогда стал мужчиной.
       Увидев удивленный взгляд Маши, Андрей вздохнул, что, дескать, непонятно:
       -Мальчик становиться мужчиной тогда, когда впервые доставляет наслаждение девушке или женщине, неважно, как и каким образом это происходит. Во всяком случае, так мне мама объяснила, и я ей верю.
       -Для тебя мама много значит? - спросила Маша.
       -Я её люблю, - спокойно сказал Андрей.
       Они молчали и смотрели, как солнце медленно погружается в море, как быстро сумерки окутывают их. Штиль разгладил морскую поверхность, а легкий ветерок нес прохладу.
       Маша, переполняемая любопытством и неясными ощущениями, первая нарушила недолгое молчание:
       -И что это для тебя значит - чувствовать себя мужчиной?
       Андрей задумчиво посмотрел на неё и встал. Не говоря ни слова, зашел со спины и стал гладить волосы Маши. Гладил и перебирал, собирал в пучки и взъерошивал, медленно и нежно, расчесывал пятерней, пропуская пряди её волос между пальцев. Она хотела остановить его - зачем это он делает, да и прическу испортит, но сначала было интересно, а после она забыла про эти пустяки.
       Было очень хорошо, приятно и необычно. Так хорошо, что она закрыла глаза и моментально отрешилась от своих комплексов, от своего бесформенного тела, от оставшихся людей на пляже (никого уже не было, только за дальними валунами целовалась парочка). Погрузившись в эти нежные прикосновения, расслабила руки, из которых выпали забытые стринги.
       Когда руки перешли на шею и плечи, стало еще лучше - покалывания по коже, словно искорки, что разжигают желание. Она непроизвольно расправила плечи и откинула голову чуть назад, выдвинув грудь. Когда руки добрались до них, губы прошептали - сними. Маша забыла, что её большая грудь висит лопухами, что на животе много жировых складок. Она не заметила, как, изменяя положение тела, она сама позволила полотенцу упасть с бедер. А руки, - словно скульптор лепит нечто божественное из податливого материала, словно гончар формирует приятную округлость из глины, - продолжали исследовать тело. В голове полная пустота, кроме погруженного в нирвану сознания, которое вернуло её в те глубины памяти
       где мама сидя рядом на краю кроватки и гладя по голове ласково целует её перед сном где они с подружкой исследуя свое тело находят источник удовольствия где теплая струя из душа направляемая её рукой обтекает так возбуждающе приятно где её первый парень неумело ласкает её молодое упругое тело ждущее этой ласки где через первую сладкую боль она узнает все что хочет знать о том что знала всегда где нежный любовник всего один раз в жизни открывает всю её бездну чувственности и заглянув туда она всегда будет стремиться к недостижимому.
       Волна любви и нежности стирающая боль из сознания когда лежащее на её животе тельце тянется к груди и найдя сосок приносит новую сладкую боль даря ей счастье материнства избавляя её на время от осознания своей никчемной пустоты.
       И её вечный сон все последние годы когда просыпаясь бесконечной равнодушной ночью она плачет - томно потянувшись всем телом закидывая руки за голову открывая доступ к тайным уголкам шепчет - люби меня, милый - мягкими губами что ласкают грудь и двигаясь вниз по животу заставляют её замереть в предвкушении застыть наряженным телом с широко раздвинутыми бедрами в нетерпении кусая губы сгребая стиснутыми пальцами покрывало забывая о макияже что размазан по лицу слезами счастья о прическе на которую потрачено время и деньги о своем теле на которое не хочется смотреть в зеркало и Боже мой да
       её крик эхом разносится по пустынному пляжу, отскакивая от валунов и бесконечно прыгая плоским камнем по спокойной воде вдаль.
       Маша, шумно дыша и открыв глаза, увидела на черном небе острые точки звезд и яркую луну. Мысли, вернувшиеся ниоткуда в голову, - где я и что я, - и память, услужливо прокрутившая сегодняшний вечер. Маша повернула голову и увидела сидящего на песке Андрея, задумчиво пересыпающего его руками, словно он так и сидел, словно ничего и не было.
       Увидев её осмысленный взгляд, он сказал:
       -Я домой пойду, меня, наверное, уже мама ждет.
       -Мама ждет, - тупо повторила Маша и добавила, - вот так просто встанешь и уйдешь к маме.
       -Да, я же говорил, что люблю маму и не хочу, чтобы она волновалась. Уже поздний вечер и я ей обещал, что не буду задерживаться.
       Он ушел. Маша присела, облокотившись на локти. Посмотрела на свое посеребренное луной тело, прекрасное своей готовностью к любви и как-то неуловимо изменившееся, словно Андрей действительно разгладил складки на животе и изменил форму груди. Посмотрела на раздвинутые ватные ноги (словно они не мои), которыми совсем не хотелось двигать. Повернув голову, оглядела оставленные на песке следы от её сгребающих пальцев, достаточно глубокую вмятину в песке от её головы, присыпанные песком стринги. Снова легла. Не хотелось шевелиться, не хотелось думать, - она просто лежала, забыв о песке в волосах и под ногтями, позволяя слезам медленно стекать по щекам, испытывая какое-то странное удовольствие оттого, что звездное небо созерцает её бесстыдно раскинутое тело.
       Она бы долго так лежала, если бы прохладный ветер с моря не остудил её тело, заставив кожу съежиться от озноба. Она встала, механически оделась и пошла в направлении далеких огней городской набережной - в тот реальный мир, где возраст её одиночества приближался к пятидесяти, где мечты уступили место равнодушию и апатии, где воспоминания были тусклыми осколками разбитого зеркала, где эмоции имели виртуальную окраску мыльных опер, где получаемое удовольствие было только от вкусной пищи и сна.
       Этой ночью, лежа на скрипучем диване в снимаемой ею маленькой комнатке, пристроенной к дому, на грани засыпания она вдруг вздрогнула от мысли, пришедшей в голову и заставившей открыть глаза.
       "А ведь я могла иметь такого же любящего сына. Всего то, будь я рядом с ним тогда, когда мама для него была всем, научи и покажи, как сделать маме приятно, внуши ему, что это правильно и хорошо. Пока он был домашний ребенок, вложи в него всю себя, вместо того, чтобы бегать на танцы и ложиться в постель с чужими мужьями с пустыми надеждами".
       Духота ночи стала еще нестерпимее, когда она вспомнила - да, был момент, когда она могла все изменить. Тогда её девятилетний мальчик пришел к ней из своей комнаты и, сказав, что замерз, забрался под одеяло. Она читала глупый бабский роман, а он, требуя к себе внимания, стал щекотать её. И было не щекотно, а приятно. Он был ласковый и игривый, как котенок, когда она, отложив книгу, стала возиться с ним. И это была игра, пока она не почувствовала нечто твердое, упирающееся в бедро. Вот тогда бы (Господи, верни время назад), вместо того, чтобы, откинув одеяло, сделать строгое внушение, она бы повела себя по-другому. Для него это была бы игра с любимой мамой, для неё - счастье и сын рядом.
       Маша смотрела в пустоту маленького убогого помещения, понимая, что потеряла, что пропустила мимо себя в череде одиноких пустых дней, смотрела на луну, которая была частым свидетелем её слез и грустных мыслей. Беззвучные слезы на глазах и слабая улыбка, обращенная равнодушному диску в окне.

    11. Таня К. Эф: Сеть Галадриэли

    999   "Рассказ" Эротика 


    
		
		
		
    12. Август Эф: Дикая
    999   Оценка:7.72*7    "Рассказ"  Эротика 


    




      Оптимистичное, ядовито-розовое небо давит на глаза. Год назад, получив повышение, с восторгом принял под командование сектор. Увидев небо - восхитился. Теперь оно раздражает. А через прозрачный купол искаженный цвет вообще ассоциируется с гнилью. Работа... Работа, как и жизнь в этом секторе откровенно достала. Я устал постоянно быть главным, принимать решение, отвечать за все. Ответственность. Меня тяготит это слово, устал я. Устал. Кто бы хоть раз за этот год взял командование на себя. Приказал мне сделать то-то и то-то. С каким восторгом бы я повиновался! Бездумно, просто cделал бы то, что мне сказали. 

      Это мечты. А пока - дело. Я устало перевел взгляд с неба на внутренний двор базы и вздрогнул.

      Удлиненные глаза с поволокой опушенные черными щеточками ресниц. Густые спутанные волосы серыми сосульками висят по плечам. На чумазом лице - скучающее выражение, но прикушенная острым клыком губа выдает волнение. Единственная из пригнанных женщин стоит. Остальные от усталости, а может по привычке, повалились прямо на влажную от дождя землю. Стонут, лопочут, поскуливают. А эта стоит в углу у цветущей кории, водит босой ногой по грязи, чертя узоры, как будто и ни причем. Будто заглянула сюда по своему пустяшному делу, а не пригнали ее под охраной. Когда-то синяя мужская тюремная роба, достает девице почти до колен. Дыра на левом боку бесстыже демонстрирует упругое загорелое бедро. 

      -Почему задержались?

      Капрал, вместе со мной оглядывающий трофеи, поспешно отрапортовал: 

      -Так из-за вон той стервы! - Плевок сквозь желтые зубы в сторону заинтересовавшей меня девицы. - Дерется как кошка! Мошенко я к врачу отправил. Эта Дикая исцарапала ему харю в кровь, пока руки связывали. А вдруг когти ядовиты, или слюна? У, мутантка!  

      -Связывали? А что сейчас не связаны? 

      -Как? Ох, ты! Перегрызла! У, сука! Не надо было ее брать. Натерпимся с ней. Но лицо-то и ноги уж больно гладенькие, прям, как у настоящей. Зато остальные вроде спокойные попались. И на рожу ничего, не шибко, эт самое, волосатые. Правда, неизвестно что у них под одеждой: может чешуя, или еще какая пакость. Хотя в прошлом году такая цаца попалась! На лицо конечно страшная, и тело в шерсти, но грудь! Аж шесть титек! Представляешь, сняли с нее обноски, а там висят три пары! Такие розовенькие, голенькие, упругие как дыньки и такие же большие. А соски - коричневые круги, размером с бляху! Просто шоколад! И такой красоты - шесть штук! Как вспомню... - капрал сглотнул и зажмурился от удовольствия. -  Ее сначала обер-офицер пользовал, тот, что до вас был, не побрезговал! Потом и нашему брату досталось. А уж как она извивалась-то! Сама задом своим волосатым подмахивала, когда входил, и повизгивала от восторга. Мы уж ее до упора держали, три партии пропустили, а с четвертой - последней, отправили.

      -Всех на дезинфекцию, потом стерилизовать.

      -Эт самое, вообще-то так в правилах и написано, но по жизни по другому делается. 

      -Как по другому? 

      -Да как обычно делаем. Сначала в баню. Их там почистят от всех напастей, а на выходе мы их чистеньких перепуганных обедом накормим, обогреем, одежку дадим теплую. Они разомлеют, и сами с лаской полезут, с нежностью. Они ж как собаки - накорми, скажи доброе слово, и руки лизать станут. Вот такая хитрость. Парни то от ласки отвыкли, а тут дамочки со своей благодарностью на шею им так и повиснут. А стерилизовать будем через день, аккурат перед отправкой партии. 

      -Делайте как лучше, но скажи парням, чтобы диких не калечили!

      -Ни-ни, все будет полюбовно! Насильно никого заставлять не будем. 

      Я оставил капрала организовывать работу, а сам пошел по делам. Вечером, когда я, приготовив себе  ужин из поставляемых с Земли продуктов, уселся на диван, в моем блоке загорелась панель вызова. 

      -Эт самое, у нас тут проблемка возникла. Откроете? 

      Дверь бесшумно отъехала в сторону, и на пороге возник сконфуженный капрал.

      -Вот эта - есть отказывается. Ни хлеб, ни кашу. Ничего в рот не взяла.

      В комнату легким тычком он втолкнул дикую. Вымытая, в оранжевом комбинезоне, но по прежнему босая и лохматая. В ответ на непочтительное обращение девушка зашипела, выставив остренькие клыки, вскинула руки, готовясь расцарапать мужчине лицо, но сковывающий движения блокиратор не дал развернуться.  

      -Так это самое, я ее вам оставлю, может, придумаете чего, - и капрал исчез за закрывшейся дверью, но я успел заметить хитрую улыбку, проскользнувшую меж усов. 

      Дикая замерла у входа, настороженно обводя взглядом комнату. Удостоверившись, что опасности нет, сверкнула глазищами в мою сторону и легкой походкой продефилировала к дивану. Босые ступни неслышно ступают по ковру. Грациозно сев передо мной на колени девушка изогнула губы в кроткой улыбке и выразительно покорным жестом протянула руки. Умоляющий взгляд. 

      Ну что ж, почему бы и не освободить. Блокираторы тихо щелкнули. Не успели оковы упасть к ногам, как дикая моментально потеряла ко мне интерес. Куда только девалось смирение. Взгляд стал высокомерным, надменным. Резко вскочив на ноги, девушка обследовала блок. Задержалась у закрытого окна, минуту постояла у двери, как бы невзначай касаясь пальцами сенсорных панелей. А не такая уж ты и дикая. Соображаешь что к чему.

      Не спуская глаз с девушки, я вернулся к прерванному ужину. Дикая обошла комнату и сунула любопытный нос во все углы. Видимо результат ее удовлетворил. Тихонько мурлыкнув, она вновь соизволила обратить внимание на меня. А точнее на то чем я занимался. Секунда, и вот уже девушка сидит на полу перед столиком с едой. Грациозно подвернула ноги, откинула с плеч гриву волос. 

      Первым делом она накинулась на мясо, совершенно проигнорировав сочные фрукты. С утробным урчанием впивалась белыми зубами в слабо прожаренный бифштекс. Кровь брызгала на одежду, текла по подбородку. Длинный язычок скользнул по губам, вытирая капли. Но глаза, кошачьи глаза не мигая, пристально следили за мной. 

      Наевшись, пленница неохотно встала, облизала ладони, с удовольствием потянулась и направилась к моей кровати. Через минуту она уже спала на покрывале. Вот это наглость! Я даже не знал как себя вести с этой особой. Речь она не понимает, значит надо как с животным - за шкирку и на пол, показать кто хозяин? А может, стоит вернуть ее капралу? 

      Я немного постоял у кровати, любуясь расслабленной позой девушки. Так ничего и не решив, пошел на вечерний обход. Правда, перед этим накинул на спящую запасное одеяло. Девушка, не пошевелилась, лишь приоткрыла один глаз, убедилась, что это всего лишь я и продолжила спать.

      Младший офицерский состав находился в возбужденном состоянии. 
-Ты видел ту, что с выменем? 
-Я что, больной с коровой трахаться? Хорошо хоть копыт у нее нет. Не. Мне понравилась маленькая, на обезьянку похожая. Уж шустра до чего! Резвая девчушка. С такой в кровати не соскучишься. И потрахаться и поболтать.
-Дурак! Они же дикие! Говорить не умеют. Да это и хорошо, в постели хоть болтать не будут. А то была у меня одна такая. Интеллигентка. Я только ей всуну, а она как начнет мне рассказывать об искусстве серебряного века,  так не поверишь, в раз все падало. 
Мне пришлось прикрикнуть на парней, и напомнить особо ретивым, что они не на гражданке, и что за стенами корпуса идет зачистка территории. А к девицам они вернутся после дежурства.

      Уже пятьдесят лет в этот сектор ссылали заключенных. Только мужчин. Высаживали прямо в джунглях и отпускали. Выживай, как хочешь. И многие выживали, наслаждаясь свободой, ограниченной лишь пределами сектора. Никаких законов, делай что хочешь. Преступники обустраивали быт, создавали целые поселения. Находили замену женщинам, ведь в джунглях много животных, например, обезьян - так похожих на людей.

      Солдатами военной базы, контролирующими доступ к сектору, были обнаружены первые мутанты,  дети, рожденные от человека и животного. Не люди, дикие. С зачатками интеллекта. Легко обучаемы простым вещам, командам. Ученые, заинтересовывавшиеся этим феноменом, вычислили, что генетическая совместимость является побочным эффектом испарений Т-плазмы, используемой как источник энергии.   

      Правительство решило заняться разработкой недр, а для этого следовало очистить территорию - переселив заключенных в недавно построенные тюремные блоки соседнего сектора, а диких отправить в пансионаты, что-то среднее между зоопарком, психушкой и генетической лабораторией. Преступники, конечно же, были против. Причем категорично. Свои права на свободу и владение сектором они принялись отстаивать, вооружившись, чем могли. В ход шли булыжники, луки, а с неделю назад двое солдат пострадали, попав в ловушку: яму с кольями на дне. Ничего, через две недели на базу пришлют десантный корпус быстрого реагирования, вот тогда и начнется массовая зачистка, а пока мы своими силами делали что могли.

      	И сегодня смогли очень даже многое. Разгромили целое поселение, два десятка мужчин было парализовано и теперь дожидалось отправки в тюрьму, а главное - отбили так ценимых  в этом секторе женщин. 

      Я вернулся в свой блок. Девушка по-прежнему спала. Свернувшись клубочком, она мерно дышала под одеялом. На полу валялся оранжевый комбинезон.

      	В этом секторе я давно приучился не мечтать о будущем. Жить сегодняшним днем, готовить операции, поддерживать охрану, делать то, что от меня требуется. Но никогда то - чего хочется. Да и желаний почти никаких не осталось. Иногда мелькала циничная мысль - не импотент ли я. Настоящей женщины не видел почти год, а последний раз трахал вообще два года назад. Никаким оборудованием, призванным удовлетворять похоть я, в отличие от остальных, не пользовался. Но по утрам иногда просыпался с эрекцией. Что снилось - не помнил. Холодный душ, и проблема решалась.

      Сейчас, на моей кровати спала женщина, пусть не совсем человек, но женщина. Голая. А эрекции не возникло. Это молодые юнцы горят желанием. А я что старый? Ну да. В свои тридцать я ощущал себя ох, каким старым. Я грустно хмыкнул и начал раздеваться. По спине пробежал холодок. Когда ежедневно во время вылазок ожидаешь нападения, то затылком начинаешь воспринимать чужие, острые взгляды. Иначе не выживешь.

      Я обернулся. На меня с кровати смотрели два зеленых глаза. В полутемках они светились. Ну, точно кошка. Закинув всю одежду и комбинезон с пола в очиститель, я скользнул под одеяло. Девушка резко отодвинулась на другой конец кровати и настороженно ожидала моих следующих действий. А я повернулся на бок, спиной к ней и постарался уснуть. 

      Проснулся рано. За окном все то же темно бордовое ночное небо. С потолка льется слабый свет. Рядом уловил едва слышное дыхание. Обернулся. В блоке было жарко, и девушка, лежащая ко мне спиной сдвинула одеяло в ноги. 

      Мутация порой создает интересные творения. Дикая действительно оказалась кошкой. Сзади. Пышные волосы переходили в небольшой подшерсток на шее. По позвоночнику вниз тянулся густой ворс, по бокам сходящий на нет. А у копчика рос хвост. Обычный пушистый хвост, как у большой кошки. Во сне кончик хвоста изредка подрагивал. 

      Я всегда мечтал о домашнем животном. Собаке или кошке. Все равно. Хотелось, приходить домой и чтобы кто-нибудь радостно встречал тебя. В детдоме это было невозможно, в казармах тем более. А так хотелось иметь рядом пушистое, доверяющее тебе животное. 

      Не утерпев, я провел рукой вниз по волосам, по гладкой, такой приятной на ощупь, щекочущей ладонь шерсти. Обхватил пальцами хвост, но дикая легко его освободила. Недовольно что-то фыркнула, заелозила на простыне и придвинулась пушистой попкой к паху. Плотно-плотно. 

      Такой моментальной эрекции у меня никогда не было. Внизу все свело судорогой до густой, пронзительной, но такой сладкой боли. Я стиснул зубы, чтобы не застонать, зажмурился, стараясь не потерять контроль. Но удавалось с трудом. Ноздри будоражил сладковатый и возбуждающий запах самки, но главное - нельзя было игнорировать горячее, прижатое ко мне тело и пушистую шерсть, щекочущую вставший член.

      Просунув руку девушке под грудь, я с силой притиснул ее к себе. Зарывшись носом в волосы, я вдыхал дурманящий запах. Дикая проснулась. Вывернувшись, она больно куснула меня за руку и скользнула на другой конец кровати, скинув одеяло на пол. 

      Оскалила зубы и предупреждающе выставила вперед руку с длинными когтями. Спереди ее тело было полностью безволосым. Обычная, настоящая женщина. Только очень уж худая. Гладкая, розовая, как будто светящаяся изнутри кожа, на шее напряженно пульсирует жилка. Маленькая грудь, на вид бархатистая, с пунцовыми, вызывающе торчащими вверх сосками легко бы уместилась в моей руке. Упругий живот. От талии крутой изгиб бедра. Ноги длинные, сильные, но очень женственные. Узкие отточенные лодыжки. А в тени бедер, такой невинный, как у девочки, голый лобок, разделенный на манящие половинки. 

      Дикая повела носом, принюхалась, учуяв идущий от меня запах желания расслабилась и опустила руку. Взгляд ее скользнул по моему телу: от ступней, выше, задержался несколько секунд на члене, по груди вверх и остановился на лице. 

      Сверкая непроницаемыми глазами, девушка чуть-чуть пододвинулась ко мне и провела самым кончиком хвоста по шее. От прикосновения пушистых волосков по всему телу побежали мурашки. Я лежал не шевелясь. А хвост пополз дальше: легко коснулся левого соска, вызвав очередную легкую дрожь в теле, прошелся по клеточкам брюшного пресса, занырнул в пупок, легко пощекотал и устремился вниз. Аккуратно, не касаясь вздыбленного члена, хвост дикой направился к мошонке. Обхватив яйца, как удав захватывает в смертельное кольцо кролика, хвост легонько сжал добычу.

      Я не выдержал  и застонал от накатившего удовольствия. А девушка, не отводя загадочных глаз, придвинулась еще ближе, и вот уже ее тонкие пальчики с острыми когтями идут по следу, проложенному хвостом. Царапнули шею, соски, живот, и легко коснулись члена. 

      Контроль исчез. Я сам превратился в дикого. В животное без разума, действующее на одних инстинктах, жаждущее получать удовольствие, алчущее владеть самкой. Из горла вырвался крик, и я набросился на девушку. Это был горячий, всепоглощающий секс двух диких животных. Дурманящий. Яростный. Нереальный.

      Утром, когда я выходил из бока, девушка все еще спала. На губах ее притаилась легкая улыбка. Конечно же никуда я ее не отправил. Ни с первой партией ни с второй.

      Кэт, как я назвал дикую, прижилась на базе. Я ввел отпечатки пальцев в базу сенсоров, и теперь она могла выходить из блока, когда пожелает. Дикая с удовольствием гуляла по коридорам, заглядывала в открытые помещения. Любопытная, ей до всего было дело. Она дежурила вместе с коммутаторщиками у главного передатчика, лазала по воздухо-водной системе вслед за инженером, ее оранжевый комбинезон и пушистый хвост мелькали у карцеров, рядом с установкой защитного купола, в дюзах КПП.
Ну и, конечно же, на кухне. Повар, отрезал лучшие куски мяса и оставлял их для Кэт. Один раз видел, как моя кошка с воодушевлением уплетала сметану. С остервенением вылизывала тарелку, вся перемазалась, мурчит. А рядом стоит повар и умиляется. Не удивительно, что через несколько недель фигурка Кэт округлилась и стала более женственной. 

      Но к себе дикая не разрешала прикасаться никому, кроме меня. Каждый вечер эта женщина кошка благосклонно разрешала расчесывать ей волосы. Садилась перед диваном на колени, ко мне спиной, откидывала назад голову и зажмуривалась. Я брал расческу и начинал превращать спутавшиеся за день колтуны в пушистое облако. Пропуская между пальцев струящиеся пряди, я наслаждался возбуждающим тактильным ощущением, в голове образовывался хаос, выветривавший все мыли. Я любовался переливами цвета волос, бликами, этой непокорной гривой, становившейся послушной в моих руках. Наэлектризованные щеткой, волосы липли ко мне, опутывая шелковой паутиной, затягивая все дальше и дальше в неизвестную сеть. Невообразимо приятно было гладить шерсть на спине, проводить дадонью по позвоночнику. 

      Я обнаружил, что дикая ненавидит, когда ее как кошку чешут за ухом, зато если кончиками пальцев провести по шее, а потом скользнуть под лопатки и погладить там, то Кэт моментально заводится. От ее томного состояния не остается и следа. Девушка вздрагивала, выскальзывала у меня из под рук и сама нападала. Силой стаскивала на пол, вытягивала руки над головой, переплетая мои пальцы со своими, и крепко держала, пока терзала рот властными поцелуями. Не контролируя себя, она  впивалась клыками в губы, раздирая их до крови, а потом с тем же остервенением слизывала выступавшие капли. Язык проникал глубже, то, гладя и лаская, то грубо и требовательно проникая внутрь, сводя с ума.

      Она воспламеняла меня. Ее невозмутимые обычно глаза в этот момент загорались желанием. Я был гораздо сильней, и мне ничего не стоило освободить захваченные в плен руки, чтобы прижать эту дикую кошку к себе. Владеть ею. Но Кэт всякий раз, когда я оказывался сверху, извивалась гибким телом и вновь оказывалась надо мной. Ее хвост скользил между телами, прикасаясь к самым чувствительным местам в необычайной ласке. Она зачаровывала, лишала сил сопротивляться. Оставалось лишь одно желание подчиниться этому горячему требовательному существу. Слепо. Безрассудно. Нешуточная борьба, где переплетались тела, неизменно заканчивалась ее победой.

      Но в выигрыше оказывался я. Когда Кэт возбужденная битвой раздвигала колени, чтобы усесться на меня, я каждый раз с восторгом замечал, как полыхающие глаза подергивало поволокой: томной, жаждущей. Изо рта вырывался стон. И тогда я вонзался. Вонзался с силой, побуждавшей ее тело выгибаться туго натянутым луком. Вонзался, сам разлетаясь на миллионы чувствительных нервных клеток, жаждущих получать удовольствие.

      
Кошка. Моя дикая одомашненная кошка, которая гуляет сама по себе. Независимая, роскошная рыжая стерва - днем, и такая горячая нежность ночью. Сворачивается клубочком и тихо мурчит. В один вечер я зажег привезенные с земли свечи, так Кэт весь вечер зачарованно наблюдала за маленьким пламенем, танцующим на верхушке. Два огонька близнеца вторили пляске в ее глазах. В этот день она была необычайно тиха и задумчива. Никуда не ходила. Села на ковер, обхватив колени руками, и прижалась головой к моим ногам. Только кончик хвоста подрагивал. 
Да и в постели первый раз играла пассивную роль. Лишь принимала мои ласки, ничего не давая в замен. Я же был необычайно активен. Через месяц заканчивался срок службы, и надо было возвращаться домой. Сегодня пришло разрешение на вывоз из сектора домашнего животного. Следовало только получить несколько справок, да продержать неделю в карантине. 
Мы лежали в кровати, тесно прижавшись. Я на ухо шептал Кэт о нашем будущем: 
-Мы вместе поедем на землю, купим домик среди зеленых холмов, и будем жить вдали от всех. Ты будешь гулять по лугам. На завтрак обязательно парное молоко или сметана. А еще сможешь гонять толстых кроликов. А если кроликов не будет, то мы их обязательно купим для тебя.
Моя дикая молча лежала рядом. Ее ушки чуть шевелились, впитывая слова:
- Милая моя девочка. Ты ведь ничего не понимаешь из того, что я говорю. Хотя тебе и не надо. Просто живи, радуйся. Теперь я о тебе буду заботиться. Всю жизнь. - Я зарылся носом в волосы и уснул.

      

      Ночью, накануне переброски десанта, для полнейшей зачистки сектора, на базу напали. Сирена завыла лишь после того как за окном раздался звук автоматной очереди. Я вскочил. Достать оружие из сейфа. Пусто. Кэт? В комнате ее нет. Взяла с собой? Не одеваясь, рванул в коридор. Открыл дверь и получил прикладом в лицо. Хрястнул нос, в голове взорвалось. Падая, развернулся и успел заехать нападавшему по ногам. Тот вскрикнул и рухнул на  меня. Подскочили еще двое. Я не успел. Развернули меня лицом вниз. Удары по почкам. Глотая кровь, сжал зубы, локтями блокировать удары. Не убили сразу. Что-то от меня надо? Кто они? Пока тащили по коридору, рассмотрел нападавших. Заросшие, Как? Как они прошли сквозь контроль? Как открыли замки? Кто пустил их на базу? Что, мать вас побери, происходит? 

      Меня кинули к стене в столовой, куда согнали всех офицеров. Заключенные сектора, с выкраденным оружием, по-хозяйски управлялись в блоке. 

      -Всем лицом на пол! Руки за голову! Не шевелиться! - орал надо мной мужик в разваливающихся ботинках. А потом к ним присоединились босые ступни.  Такие родные, с маленькими пятками и чуть кривыми мизинцами. Я, ничего не понимая, хотел поднять голову, но босая ступня с силой уперлась мне в голову, больно прижимая сломанный нос к твердому полу. 

      -Всех собрали? Молодцы, - женский чуть хрипловатый, но до боли знакомый голос. Нет! Не может быть!  

      -Капитан,  всех в расход?

      -Нет, для переговоров с центром нужны будут заложники. В карцер их. Оставьте лишь этого, - сказала Кэт, сверкнув зелеными глазами, и, присев на корточки обратилась ко мне: - А ты будешь домашним зверьком. Всегда мечтала иметь.

      На шее щелкнул блокиратор.	

      

		
		
    
		
    13. Авиценна Эф: Вечерняя прогулка, или как сохранить семью
    999    "Рассказ"  Эротика 


    


      

         

      Для того, чтобы прочесть рассказ, щелкните пожалуйста мышью "здесь".

                     

      

		
		
    
		
    14. дядя М. Эф: Девушка-семидевушка
    999   Оценка:4.18*6    "Рассказ"  Эротика 


    









    
  
    
    
    Девушка - семидевушка 
    
  
    

    

    (Из заповедных сказок
новорусского народа) 
    

    
  
    
    
      
        
    Жила была девушка. 
        Была она писаная красавица,  всем
        была пригожа,  с людьми добра и
        ласкова.  Однако был у неё один
        маленький недостаток.  Ведь хоть
        было ей всего шестнадцать лет - была она
        большая любительница этого дела,  и
        поэтому ей не только давно уже резьбу
        сорвали,  но и так раздолбали,  что
        ей в энто место не только черенок какой, 
        но и бревно в два обхвата спокойно
        засадить можно было.  
    
        
    И всё бы ей это
        ничего - жила себе и нетужила.  Да
        объявился вдруг басурманин один, 
        арабской национальности.  Был он
        богат ужастно и при этом,  обожал, 
        собака басурманская,  исключительно
        девственниц и большие деньги за их
        давал.  
    
        
    Пошла наша девушка
        со своей промблемой к одной крутой
        бабке-знахарке,  Банга
        прозывается. Пришла  девушка к ей, 
        обозначила ей промблему свою: 
    
        
    -- Так мол и так, 
        помоги,  внакладе не  остануся, 
        цены известные.  
    
        
    Задумалась Банга: 
    
        
    -- Есть у меня
        средство,  - говорит,  - и возьму
        недорого,  но только есть у того
        средства побочный ефект. 
        Пользоваться,  - говорит,  - им
        можно тока семь разов.  А ежели
        восьмой раз его использовать,  то 
        зарастёть  енто  место так,  что
        и не пробить его более ничем - хоть
        кувалдой долбай.  
    
        
    Обрадовалась
        девушка: 
    
        
    -- Давай мне енто
        средство скорее,  - говорит,  -
        баксов не пожалею,  тем более нужно
        то оно мне всего на пару разов и 
        ефектов  всяких я не боюсь.  
    
        
    Взяла она средство и
        побежала его использовать скорее.  
        И вправду замечательное средство
        оказалось - даже если с ротой 
        солдат она  накануне  блудила, 
        а на следующее утро выпила его и опять
        скромница-красавица.  И самое
        главное оказалось,  что дело это 
        весьма выгодное.  Что  говорить, 
        истратила наша девушка все семь разов
        буквально за  месяц.  И так как
        частенько делом она этим занималась в
        изрядном подпитии,  то сбилась она со
        счёту и сама толком не помнила,  толи
        шесть разов она средство принимала, 
        то ли семь.  
    
        
    А дело то такое, 
        деньга идет хорошая,  опять же
        договора заключены.  Шоу маст гон, 
        как в зарубежной песне поётся. 
        Подумала девушка,  подумала, 
        махнула рукой - авось пронесёт. 
        Однако,  бог,  как говориться не
        Афанасий и считать умеет.  Вообщем, 
        заросло у ней между  ног так,  что
        бронебойным  снарядом не пробьёшь. 
        Уж она и всем своим любовникам давала и
        вообще всем мужикам встречным,  ни у
        кого ничего не получилось,  только
        все хуи пообдолбали.  
    
        
    Идёт и ревёт. 
        Вдруг на встречу ей  идёт добрый
        молодец.  Хорош собой,  коммерсант-суперброкер, 
        гербалайфом на рынке торгует. 
        Увидел нашу девушку и обомлел. 
        Многим девкам и бабам он на своём веку
        вставлял,  но такой ещё не видывал. 
        И возжелал наш добрый молодец девушку
        во чтобы то ни стало.  Подошёл он к
        ней и спросил,  что мол,  плачешь
        красавица.  
    
        
    Та ему сразу всё прям
        и выложила  без  утайки: так  вот
        и  так,  Банга,  мол,  колдунья
        проклятая,  чары напустила,  чтобы
        ей нельзя было с мусщинами сексом
        заниматься и принуждает,  типа,  её
        к противоестественной лесбийской
        любви.  
    
        
    Добрый молодец
        вскипел,  - как так,  скоро
        нормальному мужику вставить некому
        будет,  совсем эти лесбиянки
        охренели и т. д.  и тп. 
        Раздухарился до невозможности,  аж
        кипятком ссыт.  Вообщем,  побежал
        добрый молодец к Банге на разборки. 
        Залетел к ей в дом ,  пальцы веером, 
        ты на кого наехала,  кричит, 
        братвой грозит.  
    
        
    Банга,  однако ж, 
        не испугалась не сколечко.  Берёт она, 
        спокойно так пальцами щелк и,  тут
        сразу,  откуда не возьмись, 
        появились  от этого шелканья двое из
        ларца,  похожих на омоновца.  Берут
        они,  без лишних слов,  нашего
        доброго молодца под руки и шварк его со
        всей силы об стену,  тот сразу и
        вырубился.  Очнулся он еле-еле
        часа через два,  лежит на полу, 
        весь в кровищи,  ни рукой,  ни ногой
        шевельнуть не может.  Увидала Банга, 
        что очнулся добрый молодец,  и опять
        пальцами шелк.  
    
        
    Ну,  - подумал
        добрый молодец,  - полный трындец
        пришёл.  Добьёть шас его ведьма
        вконец,  - и глаза закрыл.  
    
        
    Однако ж,  вместо
        всего этого подаёт ему Банга пойло
        какое-то: Пей,  - говорит,  -
        не боись.  Выпил добрый молодец это
        пойло,  чувствует,  чудеса какие-то, 
        тело болеть перестало,  голова
        свежая,  в общем,  клево стало. 
        Обрадовался добрый молодец,  стал
        перед Бангой извиняться всяко и бочком
        к дверям продвигается,  смыться
        хочет.  
    
        
    Однако ж Банга ему
        сказала сесть и говорит далее: Ну и
        дурак же ты.  Больно мне нужна твоя
        прошмондовка.  Я вообще бабами не
        интересуюсь,  да ежели чего
        захочется,  вон у меня в углу мужик
        резиновый есть.  Но уж если тебе эта
        проститутка так уж нужна,  то так уж и
        быть,  скажу тебе,  как ей целку
        пробить.  Хотя лучше бы бросил ты её, 
        мало ли ещё дур на белом свете.  
    
        
    -- Зашугался
        немного добрый молодец,  однако ж, 
        стоит на своём,  помоги,  говорит, 
        буду весьма благодарен.  
    
        
    -- Ну что ж,  -
        говорит Банга,  - ежели ты такой
        идиот,  ладно скажу.  Тебе же хуже. 
        Надо для этого дела достать Золотой
        Набалдашник.  
    
        
    -- Да где ж его
        достать? - спрашивает добрый
        молодец.  
    
        
    -- Достать его
        можно у Великого Перлина,  любит он
        себя так по иностранному называть. 
        На самом же деле зовут его Кащей
        Бессмертный.  А дорогу до него узнать
        можно на Блядском озере,  у русалок
        тамошних.  Он их частенько к себе
        таскает домой,  развлекается там с
        ними.  Так что они там все его знают.  
    
        
    Пошел молодец к
        русалкам на Блядское озеро. 
        Объяснил он мамке-русалке что к
        чему,  та ему и говорит: 
    
        
    - Знаю я энтого
        Кащея.  Частенько он моих девочек к
        себе вызывает.  И Золотой
        Набалдашник есть у него.  Он его себе
        на хрен одевает и так трахается, 
        потому что не стоит у него,  у
        импотента старого.  Называет себя
        Перлиным Великим,  а сам-то не
        могет ни хрена.  Только русалок мне
        травмирует.  
    
        
    - Ну так помоги, 
        скажи где он живет,  - говорит
        молодец.  
    
        
    Мамка подумала
        немного и говорит ему,  ты мол, 
        обслужи меня хорошенько,  тогда, 
        мол,  и помогу.  
    
        Ну молодец все понял,  обслужил ее
        хорошенько,  растарался.  Однако
        перестарался.  Очень уж пондравилось
        мамке как он это дело делает и решила
        она его при себе оставить.  В общем, 
        попал молодец.  Говорит ему она
        каждый раз,  что скажет где Кащей
        живет ежели особо хорошо постарается, 
        однако как дело сделано она в отказ. 
        Да мало мамки,  еще и русалки всяки
        дела начинают.  Вроде должны быть
        затраханные уже,  а тоже пристают. 
        Говорят,  у клиентов обычно
        маленькие да и не стоят не хрена,  а у
        тебя миленький,  как у жеребца.  
    
        
    Надоело молодцу это
        и придумал он,  как координаты Кащея
        добыть.  Однажды говорит,  вычитал, 
        мол,  про новый прогрессивный способ
        любви,  мадзохизм называется. 
        Мамка сразу давай конечно,  я
        прогресс уважаю,  только как это. 
        Ну молодец говорит - щас покажу. 
        Мамку значится связывает,  на глаза
        ей повязку темную.  Берет
        здоровенную дубину и ну ей между ног
        шуридить.   Развязывает ее, 
        спрашивает,  как пондравилось.  Та
        говорит - не очень.  А он говорит: 
    
        
    - Да ты что. 
        Это самый прогрессивный способ.  Я с
        энтого дня только им и буду заниматься.  
    
        И с тех пор как та за любовь,  он ей
        только мадзохизм предлагает.  Ну
        помыкалась мамка,  помыкалась да и
        отпустила молодца.  Сказала ему
        адрес Кащеев,  и поплакала вослед -
        очень ей молодец полюбился.  
    
        
    А молодец пошел к
        Кащею.  Пришел к ему домой,  еле
        через охрану пробился.  Говорит ему, 
        помоги о Великий Перлин.  А тот
        вначале думал молодца сразу кончить, 
        но что тот так к ему уважительно
        обратился,  то он вместо этого
        обрадоваля и уши то и развесил.  А
        молодец его всяко прославляет,  и
        великий он и знаменитый,  и что слухи
        о его великой потенции дошли во все
        точки мира,  вплоть до горячих.  И
        просит он у Кащея его золотой агрегат
        для дела важного,  для
        миротворческого.  
    
        
    А Кащей говорит: 
    
        
    - Да как же я без
        золотого хрена буду.  Я ж на самом
        деле,  старенький ужастно.  И без
        этой штуки не стоит уже у меня.  Как
        же я репутацию мою,  репутацию самого
        Перлина Великого поддерживать стану.  
    
        
    - А я тебе,  -
        говорит молодец,  - средство дам
        проверенное.  Я им сколько лет торгую, 
        рекламациев не было.  Называется
        капли дракона.  Как выпьешь,  так
        всех русалок порвешь.  
    
        
    Согласился Кащей. 
        Отдал ему Золотой Набалдашник,  а сам
        капли скорей принял.  Ждет.  Однако
        толи капли были испорченые,  то ли
        подействовали как-то не так, 
        стал Кащей задыхаться,  побелел весь
        и хрипит.  Короче похрипел похрепел, 
        и накрылся медным тазом.  Хоть и
        бессмертный был,  а достижениев
        современной медицины не выдержал. 
        Понятно стало молодцу,  почему у него
        рекламациев не было.  И даже стало
        жалко Кащея,  дядька вообщем-то
        был не плохой,  хоть и с закидонами. 
        Однако,  долго он переживать не стал, 
        а поспешил к своей девице.  
    
        
    Пришел он к своей
        девице,  надел себе на хрен Золотой
        Набалдашник и давай ей целку ломать. 
        Разогнался и впендюрил ей промеж ног со
        всей силы.  Так ей целку и сломал. 
        Только пришлось ему в ей почти сутки
        держаться из всех сил,  потому как
        еще Банга его предупреждала,  что
        пока у нее не заживет маленько вынимать
        нельза,  так как девица насмерть
        может кровью изойти.  
    
        
    С тех пор стали он с
        ней жить поживать да добра наживать, 
        и все у них было хорошо.  Только одно
        плохо - с тех пор у молодца хрен
        перестал стоять,  никакие биагры не
        помогают.  А так,  все остальное у
        них было хорошо.  Молодец разбогател:
        накопил 7 пудов золота,  70 серебра, 
        700 пудов меди и 3 состава металлолома (самовывоз
        из Нижнего Тагила).  Родила она ему
        семерых детей разных оттенков кожи. 
        Прожили они в мире и согласии 77 лет 7
        месяцев и 7 дней и умерли в один день (трамваем
        переехало).  
    
        
    Тут и сказочке конец, 
        кто не дослушал тому п. . . ц.  
    
        
     
    
        
     
    
          		
    
    
      

    

    6 августа 2004г. 
    

    





		
		
		
    15. Pan Эф: Ах, Ирина!
    999   Оценка:6.00*4    "Рассказ"  Эротика 


    



      Ах, ножки, ножки,

      Где вы ныне?..

      А. С. Пушкин.

      

      ...Соболиная бровь, выдающийся бюст, строгое лицо, строгий костюм, затягивающий талию и круто расширяющийся книзу, в руках деловая папка.  Это Ирина Васильевна, работник нашего поселкового Совета. В посёлке её знают все: что ни говори, а начальство нужно знать в лицо. Хоть она и не председатель, но всё равно, власть... Фигура у неё видная, влекущая; на людях она её, что называется, несёт, и любая групка мужиков взглядами её непременно проводят, и кто-нибудь уронит негромко: "Вот это жо-опа!", и все, конечно, согласятся, причмокнут... Но соглашайся - не соглашайся, провожай - не провожай взглядом, а дама эта замужняя, поэтому и говорить вроде не о чем... Но разве можно такую даму - и не обсудить? Что вы! Да ещё в таком посёлке, как Изобильный... 

      

      Э-хе-хе! Дела давно минувших дней...

      

      В ту пору жил я в этом самом Изобильном, состоящем из четырёх-пяти жилых "хрущёб" и парниково-огуречного комбината, при котором посёлок этот и возник. Жителей - тысяча, много - полторы, да и то вместе с посёлком геологов, находившимся в лесочке неподалёку. Фактически это была деревня, только городского типа: все друг друга знают, всё как на ладони: кто, где, когда и с кем. Тайные романы невозможны, просто немыслимы! 

      А уж что касалось Ирины Васильевны - женщины заметной, бывшей на виду, - то все поселковые бабы отдали бы многое, чтобы хоть что-то узнать о её романах. Поскольку ни о чём подобном известно не было, хотя к ней многие орлы подкатывались, то грешили на председателя сельсовета старика Маркелова, мол, уж там-то, в сельсовете, он её, должно быть, непременно... В кабинет вызовет, и тут же требует: встань, мол, передо мной, как... лист перед травой... Она сама его и приучила... Развратна-а - страсть! 

      Никто всерьёз, конечно, в это не верил, да и трудновато было представить старика Маркелова в этой роли, но потрепаться нашему народу, известное дело, в кайф. 

      Короче, никто ничего не знал. 

      

      ...Никто, кроме меня! Я же был нем, как могила.  

      

      ...Но я, кажется, сказал, что невозможны  были здесь тайные романы, о которых никто - ни-ни, ни сном, ни духом. Ну что же, придётся себя же опровергнуть: было! Было, было... По меньшей мере один был роман, о котором никто не знал, и не узнал никогда. Я-то знаю это абсолютно точно, потому что... это был мой роман. 

      

      "Ну вот, - думает читатель, - теперь о собственном романе речь повёл... Скачет с пятого на десятое... При чём была эта замечательная Ирина Ва...?.. позвольте!... да уж не с ней ли?!.." 

      

      Смелее, мой проницательный, мысль твоя движется в правильном направлении, ты уже на пороге... Чем же я её взял, спросите? Да ничем... И вообще, я и не думал её добиваться. Отличался я тогда некоторой замкнутостью, и уж первым парнем на деревне точно не был. Думаю, мне просто повезло, что я был её соседом по площадке - это было главным фактором нашего  сближения. И ещё я был молод!.. 

       

      ...Если мы встречались на людях, то она мне лишь слегка, но, правда, благожелательно кивала. Движения её были плавные, ничего резкого; голова в кивке двигалась неспешно. Это было сплошное достоинство! Наедине же... Я не мог совместить этих женщин в одном лице, для меня это были разные люди. У ней, видимо, был нереализованный запас сексуальности - целые залежи, поскольку отдавалась она мне с какой-то безудержной страстью. Всей фишкой нашего романа было то, что она не то, чтобы приходила ко мне, а как бы ЗАБЕГАЛА, ЗАСКАКИВАЛА мимоходом, обычно в халате, в тапочках на босу ногу, как забегают к соседке за солью или за спичками; этим, наверное, и отговаривалась. Задерживалась минут на двадцать-тридцать, и домой. Ну кто её мог в чём-то заподозрить?! Но эти  минуты наши были наполнены интенсивнейшим сексом! И всё это через стенку от мужа. В самом деле, чистый "Декамерон". Боккаччо отдыхает.

      

      ...Звонок коротко звякал один раз. Она быстро проскакивала в ещё не полностью открытую дверь, стараясь поменьше "светиться" на площадке. От её неспешности и величавости не осталось и следа: она была быстра, порывиста, не накрашена, конечно, в обычной домашней затрапезе, и только духи она себе позволяла, идя ко мне, только духи... "А вот и я!.. Ну что, скучаешь? Ждал меня?" - скороговоркой, с каким-то нервным смешком говорила она. Я молча заключал её в объятья, погружаясь в её запах, а она прижималась ко мне своим мощным бюстом, предметом моих всегдашних вожделений. Я уже знал, что если  она приходит, то не за солью, не за спичками, не парой слов перекинуться, а именно ЗА ЭТИМ,  и эта мысль меня страшно возбуждала: я сразу же хотел её, потому что она хотела меня... "Ну говори: ждал или нет?" - вопрошала она, когда мои руки начинали "бродить по холмам" за вырезом халатика, прижимая её к стенке прихожей. Её рука ненароком опускалась вниз и она убеждалась, что я её таки "ждал", и весьма. "О-о!" - одобряла она, я же испуганно дёргался, отстраняясь, и может быть, даже краснел: меня страшно смущала моя эрекция, тем более в присутствии дамы!

      "Слушай, ну так нельзя! - сердилась она. - Я для тебя вся открыта, а к тебе не прикоснись!.." И притворно надувала губы: "Ну почему тебе можно, а мне нельзя? Где же справедливость?.." Мне ничего не оставалось, как признать её правоту и обещать ей не препятствовать и не дёргаться, "как будто тебя хотят кастрировать". Я снова ощутил её прикосновение, как бы проверяющее мою упругость - я уже стал к ним привыкать. Но затем она неожиданно оттянула резинку моего спортивного костюма и - какой кошмар! - извлекла этот мой стыдный, нелепо торчащий, в пучках волос орган на свет божий! Я судорожно вцепился в резинку штанов, пытаясь вернуть всё на прежнее место, но она уже держала в руках эту штуку, с улыбкой её оглаживала, а потом - о, ужас! - опустилась на корточки и стала её (или его?) рассматривать! Такое со мной было впервые, это был шок. Секс сексом, это нормально, но тут другое... Стыд обнажения, разглядывания, сидящий в порах; страшное "табу", вбитое с младенчества. 

      ***

      

      Прибежали в избу дети...

      А. С. Пушкин

      

      ...Жаркий день, лето, мы живём на даче, или в частном доме, у бабушки. Двор, заросший огромными густыми кустами, много выше меня - это сирень, она не колючая, а дальше ещё сад, там абрикосы, черешня и малинник, огромные заросли, но туда нельзя, можно ободраться. Всё это вместе для меня безграничный мир, джунгли, где можно затеряться навсегда - пока не найдёт бабушка. Соседская девочка пришла ко мне; у неё голубое платьице и два банта над ушами; она мне нравится, но я не подаю вида. Мы уже наигрались, наелись черешни, набегались по двору и по саду, и теперь забрались в самые заросли сирени, как можно глубже, чтоб никто не увидел, потому что я попросил её ПОКАЗАТЬ... Дело в том, что когда она в саду присела и писала под деревом, мне показалось, что ТАМ у неё ничего нет. Может ли такое быть?!.. Моя подруга демонстрирует всё охотно и добросовестно: трусы спущены ниже колен, платьице поднято до подбородка. "Видишь?.. Ничего нет" - она уже знает, раньше меня, что девочкам ЭТО не нужно. Поражённый до глубины души, я стою на четвереньках, заглядывая снизу: абсолютно ничего! только какие-то складки... Буквально вставив голову между её ногами, я во все глаза смотрю вверх, на эти пухлые складки, которые меня всё больше интересуют: наверное, они такие мягкие! И вот... я уже протягиваю руку, чтобы коснуться этих милых припухлостей, но... неожиданно над нашими головами, над нашими райскими кущами, где мы вкушаем от древа познания, раздаётся Глас Божий: "Ах, безобразники! Куда забрались! Чем занимаются!! Ай, как стыдно!!" И действительно, вдруг становится как-то дико, невообразимо стыдно, кровь бросается в лицо, в голову, ноги срываются с места и меня несёт незнамо куда, через кусты, через малину, где я обдираю руки, рву рубашку и только где-то за дощатым туалетом, у самого забора замираю в ужасе, слушая вдалеке плач моей подруги и гневные речи её бабушки, за ней пришедшей.

      ***

      

      ..."Ну чего же ты боишься, дурачок? - ворковала Ирка, поглаживая петушка и наблюдая, как он дёргается. - Меня-то чего стесняться?" Я стоял перед ней, как на медосмотре у хирурга, вцепившись в штаны и сжав зубы. "Не волнуйся, - успокаивает она. - Он у тебя вполне ничего..." - и неожиданно чмокает его, прижимая к животу. ТАКОЙ поцелуй у меня тоже впервые, но Ира не даёт мне на этом сосредоточиться. "Ну, ладно, - решительно поднимается она. - Мне-то ещё обед готовить!.." - и берёт меня за руку, чтобы отвести этого закомплексованного идиота в комнату и сделать с ним сами знаете что, причём "скоренько". 

      Несмотря на всю бестолковость этого типа, долго уговаривать его - то биш меня, не пришлось. Но сначала - небольшой ритуал: я включаю магнитофон, а точнее - магнитофонную приставку(?) и ставлю бобину с югославской эстрадой... 

      ***

      

      ...Угрюмый, тусклый огнь желанья.

      Ф. Тютчев

      

      Югославские звёзды того времени, Караклавич и Марьянович, сопровождали нашу первую близость... Когда Марьянович пел на русском языке, то так чудовищно переставлял ударения, что поначалу вы пребывали в полной уверенности, что поёт он, точно, на каком-то славянском наречии, но уж никак не на русском! Но вслушиваясь, вы начинали его потихоньку "переводить", а потом и понимать вцелом. Это было похоже на быстрое освоение иностранного языка и внушало уверенность в недюжинности собственных способностей.

       

      ...Мы покачивались в танце; я придерживал её за спину, стараясь делать это корректно, чтобы она, не дай бог, не заподозрила меня в поползновениях; она, чуть отклоняясь назад, прижималась бюстом, с любопытством оглядывая мою убогую обстановку (жил я в то время эдаким анахоретом, ни мало не заботясь о материальном). Мы уже выпили вина, поболтали о том, о сём; она сообщила, что муж её неожиданно стал студентом и сейчас вот уехал на сессию, а я предложил потанцевать... В одной песне всё повторялись слова, похожие на русское "ноги босы". Я тут же подхватывал эти "ноги босы", а опьяневшая Ирина Васильевна хохотала, как ненормальная: ей эта фраза казалась и смешной, и неприличной, а может - смешной до неприличия... 

      

      Ах, Ирина! Как по-кошачьи ленива ты была, когда я впервые снимал с тебя одежду! "Мой милый, - говорила ты томно, на "вы". - Если уж вам взбрело в голову меня раздеть, то делайте это нежнее!" О, как я старался, достигая неслыханных степеней нежности в расстёгивании пуговиц, крючков, в вынимании рук из рукавов, а уж торжественный процесс доставания из своих "ложементов" этих весомых, объёмных округлостей, которые не помещались в ладонях!..  Ничего подобного в руках я не держал; пара сокурсниц студенческой поры предъявляли мне свои маленькие нежные бутоны, но ЭТО было совсем другое... Это было похоже на маму... а я, маленький, вминаю ручёнками эти упругости... молодая моя мама смотрит на меня, улыбаясь... нет, это Ирина... сквозь пальцы продавливаются плотные тёмные вишни... я присасываюсь то к одной из них, то к другой... типичный комплекс Эдипа, но молока мне не добыть... "Легче, легче, - с улыбкой просит Ирина, и комично озвучивает то, что, видимо, написано у меня на лице. - Ах, неужели это всё моё??"

      

      ...Как возлежала ты на моей узкой койке, абсолютно голая, с грацией Данаи оперев голову на локоть и скрестив вытянутые ноги! Каким горячим было твоё тело, которое я, стоя над ним в какой-то нелепой позе, оглаживал и обцеловывал! "Снимать с меня больше нечего, мой милый... Ты видишь всё. Ты доволен? Не будет ли ещё каких пожеланий?" - она просто веселилась, но для меня это звучало насмешкой над моей неопытностью, и это было невыносимо. "Будут! - резко отвечал я сквозь зубы. - Раздвинь ноги". "О-о! какое нескромное жела...!.." - начала было она, но я мрачно глянул на неё и решительно расстёгивая ремень, коротко бросил: "Помолчи!" Она в удивлении замолкла; ноги её дернулись, чтобы разойтись, но остановились в нерешительности... Сняв брюки, я аккуратно повесил их на стул и выровнял стрелки: в конце концов обладать женщиной для настоящего мужчины - дело привычное, не мять же их из-за этого. Так же неторопливо я снял и рубашку, затем, подумав, и носки. Ирина смотрела на меня уже без улыбки, я же всё больше входил в роль повелителя женщин, эдакого "мачо" (тогда-то этого слова не было), и мне, человеку в общем-то интеллигентному, "умственному", это начинало нравиться!

       

      ...Неужели ЭТО было во мне запрятано?.. Принудить, продиктовать свою волю... И, главное, получить от этого удовольствие. Или это есть в каждом? а мужская сексуальность не отделима от насилия? 

       

      ...Подойдя к Ирке со стороны ног (никаких поцелуев и нежностей), я ещё раз скомандовал: "Ноги! - ну?!" И она подчинилась. Молча... Ноги её двинулись в стороны, расходясь всё дальше, колени пошли вверх, а бёдра раскрылись, как крылья золотистой бабочки, или как Золотые Ворота города, сдающегося на милость победителя.

      Переступая на коленях, с грацией деревянного троянского коня, я вошёл в эти ворота и основательно там устроился: почувствовал под руками с обеих сторон удобство и послушность её бёдер; затем, продев руки под её коленями, приподнял ей ноги, осторожно приспустил свои трусы, под завязку заполненные "мужской силой", и - приступил...   

      

      Потом Ирина признавалась, что в тот раз, не зная меня толком, немного забоялась: "Чуть пошутила - ты озлился! как бы не ударил, думаю... Лучше всё делать, что потребует... Грозным ты мне показался, милый! ...А какой сильный! - льстила она, поглаживая меня по щеке. - Как распрыгался на мне! Я чуть не умерла!"

      "Чуть не умерла" - это была, конечно, очень грубая лесть: крепкая, фигуристая Ирина Васильевна природой была создана для мужской любви. Просто в этом ей давно не везло. До того...

      ***

      ...Включив знакомую музыку и сообразуясь с требованиями момента, я быстренько "подтанцевал" Ирину к моей старой скрипучей кровати, на которую "элегантно" - как бы в танце - и опрокинул. 

      ...Халатик раскрывается сам собой, обнажая белую плоть. Завороженно глядя на открывшуюся картину, я быстро сбрасываю майку, одним махом спускаю спортивные штаны вместе с трусами и с трепетом приникаю к этому восхитительному, большому, почти материнскому для меня телу. Ира откидывает голову и закрывает глаза, отдавая себя полностью во власть моих разнузданных инстинктов... 

      - Ой, ой, ты, чёрнЫй поЕзд,      

      поёт развесёлый Жоржи Марьянович, преставляя ударения.

      - зАбрал мОю милуЮ...

      - Вж-вжик, вж-вжик - в том же ритме вторит ему расшатанная деревянная кровать, и  расслабленное тело моей Ирины Васильевны постепенно оживает: сначала она только слегка постанывает, поцарапывая мою спину, затем, прогибаясь, начинает пятками массировать мне ягодицы - всё сильнее и сильнее... ну, и так далее, процедура известная. Но заканчивает её она обычно своей, фирменной, так сказать, "фигуркой", приводившей меня в исступление: моя нимфа сооружает некое подобие детской качалки: вцепившись в собственные ступни, она раскачивает себя, энергично поддавая задом.

      "Движения динамически экспрессивны" - хладнокровно заметил один профессор-сексолог, наблюдая нечто подобное - в научных, конечно, целях! - в своей лаборатории (бедные любовники, облепленные датчиками!). "Какая экспрессия!" - восклицал в подобном случае и сам Чехов устами своего героя. 

      

      - Ух-х!! - Ух-х!! - Ух-х!! - Ух-х!! 

      Отличаясь, в сравнении с Ириной, легковесностью, я порхал нед ней, как бабочка над цветком, или как мальчик-жокей над галопирующей кобылой. Мозги мои радостно подпрыгивали, в голове было пусто, я был в раю...

      

      - Ух!! - Ох!! - Ох-х!! - О-о-о-о!! 

      Всё!.. Какое-то время я нахожусь в полной прострации, а затем, как космонавт после  испытания на тренажере, пятясь, сползаю с моего горячего, ещё тяжело дыщащего "вибростенда". Медленно, как Земля в иллюминаторе, подо мной проплывают прелестные "холмы" и "долины" моей Ирины Васильевны; неожиданно близко возникают густые локоны с натуральным каштановым отливом, и все замечательные подробности её устройства, от чего я в смущении отвожу глаза, успевая, однако, заметить кое-что ещё... некие клочьям пены на прибрежных скалах... как после могучих ударов волн... "Боже, что я наделал!" - ужасаюсь я, но исправить уже ничего нельзя, и я "отпадаю" от неё, как сухой лист от дерева. Однако ничего страшного не происходит: Ирина не проклинает меня за такое надругательство; впадая в сон, я совершенно не слышу, как она уходит. Остаются только запах её духов и состояние эйфории во всём теле. Потом проходят и они...

      

      ***

      ...Но вы, блаженные мужья,

      С ним оставались вы друзья;

      А. С. Пушкин

      

      Муж её, которого я иногда видел, но знаком фактически не был, производил странное впечатление. Был он и высок, и строен, внешне - истинный ариец, как говорится, но всегда как-то задумчив, погружён, в светлых, почти прозрачных глазах - какая-то тоска. Понятно, что отношения с супругой были так себе, особенно в сексе, но дело было не в этом. Почему-то чувствовалось, что мужика жизнь уже достала, обложила, всё надоело, скучно, и куда ни кинь - всюду клин. И что он - в поисках выхода, - куда? из этого надоевшего круга, к чему-то иному, новому, в поисках (а почему нет?!) смысла жизни, что, собственно, русскому мужику весьма свойственно. Ну и, естественно, проблемы с супругой, ибо женщинам смысл жизни известен с детства, и заниматься его поисками в зрелом возрасте представляется им непроходимой глупостью. Отсюда и неожиданное его поступление в институт - после затяжного периода бутылки и "корефанов", с которыми я иногда его видел и которые тоже, видать, успели надоесть ему до зелёных чертей.

      Как-то Ира попросила помочь ему с контрольной работой - к учёбе мужа она отнеслась хоть и с удивлением, но весьма положительно, мол, взялся мужик за ум, чем водку-то пъянствовать. Потом напомнила мне ещё раз. Я, конечно, обещал. И вот однажды вечером она забежала не как обычно, а несколько даже торжественно стала тянуть меня к себе домой: "Пойдём, посмотришь контрольные, ОН приглашает". Идти мне по понятным причинам не хотелось, но раз обещал... и Ира так настаивала... Почему-то ей очень хотелось, чтобы я побывал у них в гостях.

      

      ...К приходу "учёного соседа" готовились: на столе стояло пиво, напиток по тем временам деликатесный, и рыба собственного приготовления. Иркин муж смущался, не зная о чём со мной говорить, ибо он был обычный строитель, а я - геофизик, а что это такое - один бог знает, поэтому он всё подливал и подливал мне пива, улыбаясь и пытаясь быть любезным, что явно не соответствовало его мрачноватой натуре. Я тоже чувствовал себя неуютно, рыльце у меня было в пушку, и похваливая пиво с вяленой корюшкой, я уставлял глаза в методичку, рассматривая "накрученные" там двойные и тройные интегралы, которые инженер-строитель, по разумению её авторов, должен брать "одной левой". "Вот видите какое дело, - говорил мужик, смущаясь и как бы извиняясь за бестолковость. - Учиться п-приходится на старости лет!.." Я уверял его, что учёба - дело хорошее, в любом возрасте, надо, так сказать, ДЕРЗАТЬ, чувствовал, что выходит глупо-нравоучительно и тоже смущался. 

      Ирка сидела за этим же столом, но как бы в стороне, не принимая участия в разговоре и занимаясь с сыном. Она одна чувствовала себя совершенно свободно, и покусывая нижнюю губу, с любопытством посматривала то на меня, то на мужа, явно наслаждаясь пикантностью ситуации. Что уж она представляла в своём воображении - сказать не берусь, женские фантазии мне труднодоступны... Может быть то, что произошло бы, если бы прямо сейчас сказать мужу, что мы оба её трахаем?.. А потом как-нибудь "замирить" нас, сдружить и устроить "группешник"?.. Не знаю.

      

      С интегралами помочь было, конечно, можно - просто нужно сидеть, лезть в учебники, тратить время. Но я заверил мужика, что всё будет в порядке и без проблем. Просветлев лицом, Иркин муж разлил остатки пива и, смущаясь, заговорил об оплате. Услышав же, что об этом не может быть и речи, что всё и так будет "в лучшем виде", он совсем просветлел и принёс ещё одну бутыль с пивом, а потом, провожая, долго тряс мне руку и повторял: "Витя!.. Надо!.. П-пойми!.. На старости лет!.." На что я, конечно, отвечал: "Коля!.. Будь спок!.. Всё будет нормуль!.." Мы уже почти любили друг друга. "Ну, слушай! - говорил он тут же стоявшей супруге, кивая на меня. - Как с соседом п-повезло, а!" "О, да!" - соглашалась она, стреляя в меня глазами, и мы все втроём весело хохотали. Каждый, конечно, имел в виду своё, но нам всем было хорошо и совесть в тот момент меня почему-то уже не мучила.

      

      ***

      ...Летит, летит степная кобылица

      и мнёт ковыль.

      А. Блок

      

      Роман наш прервался как-то неожиданно, вдруг...

      Однажды, это было уже осенью, поздней, я должен был отправиться в экспедицию, на Верхнюю Паратунку. Возвращаясь с работы раньше обычного чтобы собраться, за Иркиной дверью я услыхал смех, музыку и громкие голоса - у них явно что-то праздновали: чей-нибудь день рождения, а может Октябрьскую революцию, или очередную квартальную премию: они вообще любили это дело. Следовательно, мне предстоял вечер интенсивной сексуальной разрядки: в такие вот "праздники", разгорячённая водочкой, танцами, общим настроем гульбы Ира заскакивала ко мне и по два, а то и по три раза за вечер - она становилась просто ненасытной!

      

      Расхаживая по комнате, я вспоминал, как это было раньше... Как появлялась Ирка, но не в затрапезном халате, а в нарядном тёмном костюме с белой блузкой, с большим бантом на вороте, под шафе, естественно, с незажжённой сигаретой в ярко-красных губах, и подняв соболиную бровь, удивлённо глядела на меня, как будто видела впервые. 

      "Огоньку для дамы... Вы позволите?" - манерно справшивала она, я же со смехом втаскивал её в квартиру. "О, нет, нет! - отстранялась она от моих объятий. - Я только прикурить!.." Но я-то знал, что "не только"! "С ума сошёл!.. Помада!.. Причёску испортишь!.." - пресекала она все мои поползновения и лишь осторожно прикасалась своей щекой к моей, а я по-братски целовал её в душистое ушко. О том, чтобы расстегнуть блузку, тоже речи быть не могло: она завязана бантом, и вообще - помнёшь. Видя, что верхняя часть её тела мне недоступна, я решительно переходил к нижней. "Молодой человек! - веселилась она, когда мои руки забирались ей под юбку. - Если вы сейчас же не скажете, что вам угодно - я немедленно уйду!" Я мог только глупо-односложно отвечать: "Тебя!" - в такие моменты мыслительные способности у меня притуплялись до предела. 

      Она усмехалась, и отстраняясь, проходила в комнату. "Ну, если меня..., - говорила она как бы рассеянно, прикуривая сигарету, - тогда поспешите: у вас не более пяти минут!" Я ахал и бурно протестовал, говоря, что пять минут - это ничего, и как же так, и что же вообще можно за пять минут...

      Она подошла к столу и сбросив пепел в пепельницу, повернула ко мне смеющееся лицо: "Ну ладно, уговорил - десять!" Конечно, она шутила - да она просто смеялась надо мной! - о чём я мог бы догадаться и раньше, не будь я так возбуждён. С наслаждением потянувшись всем телом (я глазел на неё в немом восхищении), она облокотилась на стол и продолжая курить сигарету, отставила свою крупную округлую задницу, туго обтянувшуюся тёмной юбкой. 

      

      ...Не сразу, но до меня доходит, что предмет сей предоставлен в моё полное распоряжение. С вожделением обхватив его, я пытаюсь его обнажить и наталкиваюсь на неожиданное препятствие в виде плотной костюмной юбки типа "миди", достаточно узкой и не желающей в таком положении подниматься выше бёдер. Я пытаюсь и так, и сяк, но не выходит никак; Ира задумчиво курит, изучает вечерние огоньки за окном и помогать мне не собирается. В отчаянии я упадаю на колени, и страстно целуя её подколенные сгибы, упрашиваю её на минутку выпрямиться. Против подколенных ласк она устоять не может: она лениво, неспешно выпрямляется, и тут у меня, наконец, всё получается... 

      

      Глазам моим открывается больше, чем я ожидал - трусов на ней уже нет. Расцеловав Иркины ягодицы, я возвращаю её в первоначальное положение и некоторое время любуюсь картиной, достойной кисти (ей-богу, не вру!) какого-нибудь Тициана: великолепный, мощный, округлый "станок", за который так и хочется, поплевавши на руки и воскликнувши "эх-ма!", крепко взяться и работать! работать! работать! 

      

      Чувствуя высочайший трудовой подъём, я тотчас встаю к станку и в радостном нетерпении пытаюсь совместить челночный шпиндель с нужной для него втулкой. Однако... такому "механику"... удаётся это... далеко не сразу... Но, наконец, виктория: челнок неожиданно легко "проваливается" и делает первый неуверенный проход... и ещё один... и ещё... Прекрасный ход! Вообще чудесен этот период, само начало, когда инструменты только "знакомятся" друг с другом, ведут себя осторожно, робко, учтиво, а до судорожных и могучих их соударений ещё далеко...

      

      ...Тружусь я самозабвенно, истово, моя подруга, наоборот, отвечает мне всё неистовее, поигрывая станком, как молодая кобылица, и вот мы, слившись в нашей чудесной скачке, несёмся уже не касаясь земли, поднимаясь всё выше, и выше!.. "И мчится вся вдохновенная богом!" - воскликнул бы я, будь я классик, но не о пресловутой птице-тройке, а о моей Ирке. 

      Ах, Ирина! Ты была такая!

      

      ...Скорость нашей скачки постепенно нарастает и каким-то посторонним сознанием я отмечаю, что стол наш, который сначала просто покачивался, уже стучит в подоконник, подобно тарану, намереваясь сокрушить его... но какое нам дело? Мы летим вперёд, на всех парах и, кажется, осталось не так уж много... Я вижу, что Иркино лицо поворачивается ко мне: глаза полуприкрыты, рот тяжело дышит, она чего-то хочет... "Что, Ира?.. Что?!" - вопрошаю я. Её красные губы растягиваются в гримасе наслаждения и она коротко вскрикивает: "А-а!!". Все мои мышцы тут же напрягаются, тело натягивается, как струна; Ирка ещё раз кричит: "А-а!!", и я взрываюсь...

      

      ...Распалённый воспоминаниями, я укладывал рюкзак и мечтал только об одно: чтобы машина за мной пришла не сегодня, а лучше уж завтра!.. Так, собственно, и предполагалось: в машине протекал радиатор и Володя, шофёр, сказал, что сделать - он его, тра-та-та, сделает, но вот когда?.. Может, сегодня, тра-та-та - тогда сегодня и поедем, а может, тра-та-та, завтра... Ближе к вечеру шансы мои возросли: даже если и починил - рассуждал я, - не поедет же он на ночь глядя!.. Преисполнившись сексуальными надеждами, я ждал уже только Иркиного звонка, и когда в дверь позвонили, меня подбросило, как на пружине. Но... за дверью вместо душистой и нарядной Ирки стоял чумазый Володя, который говорить обыкновенно не умел, а мог изъясняться только криком и матерком, что отнюдь не являлось признаком его дурного расположения. "Кончай ночевать! - орал он. - По коням, тра-та-та! Шесть секунд на сборы, тра-та-та!" От его крика я тут же оглох, и вообще... 

      Представьте, что в приподнятом расположении духа вы прогуливаетесь по берегу живописного пруда и вдруг, неловко подскользнувшись, падаете в холодную и довольно грязную воду... 

      "Кончай орать! - отзываюсь я мрачно. - ...И чего тебе дома не спится?!" "Вперёд!.. И с песней, тра-та-та! - не унимается он. - Спать в могиле будем!"

      Это я понимаю уже и сам. Уложенный рюкзак и портфель с книгами стоят в прихожей, и что ещё остаётся делать, как не одеться, не подхватить их и не захлопнуть дверь на замок?.. Проходя мимо Иркиной квартиры, я сначала хочу позвонить, чтобы попрощаться, но за дверью слышен смех, множество голосов, и я начинаю бояться, что моё прощание могут "неправильно понять", а точнее - понять слишком правильно... И я уезжаю, так сказать, по-английски.

      

      ***    

      Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля!..

      М. А. Булгаков.

      

      ...Грунтовая дорога углубляется в лес, где сгущаются сумерки, и начинает кружить вдоль подножия огромной сопки, с которой спускается холодный туман. Наш Газ-66 ровно урчит, раскачиваясь на дорожных волнах, и уверенно преодолевает подъёмы. И сама кабина, и сиденья очень высокие, и земля где-то далеко внизу: похоже, что едешь на верблюде. Только холодно вокруг, туманно, неуютно, и верблюды здесь не выживут... 

      Смеркается, и Володя включает фары... "Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами!.." Подстать было и у меня на душе... Я думал о том, что не увижу Ирку теперь месяца полтора, а то и два, и мысль эта вызывала невыразимую тоску. Я представлял, как она, отделавшись на минуту от гостей, выйдет с сигаретой на площадку и позвонит в мою дверь. Раз, потом ещё раз. Но никто ей не ответит. "Чёрт!.. Где его носит!" - подумает она, и праздник уже будет не в праздник... Через какое-то время она выйдет опять, потом снова. Но моя дверь так и не откроется...

       

      Рядом крутит баранку и весело матерится неунывающий Володя.

      - Ну, Дремучий! Ну, мудило! - со смехом начинает он очередную историю из жизни нашего бессменного заведующего Дремучева, бывшего в устах своих подчинённых личностью легендарно-анекдотической. - Поехали, значит, мы на праздники в Большерецк, за уйком, на этом вот газоне. С вечера поехали, с ночевой. Чтоб с утра, значит, его мешками грести. Говорили, что уйка этого там - ну, до жопы, воды не видно - одна рыба. Да!.. А там мороз уже - я те дам!.. Снегу-у - тра-та-та!.. Ну, на складе спальники ватные получили: новые, чистенькие - класс! Дремучев распорядился... В общем, всё по уму! Да-а... Приехали уже ночью, чайку попили - и спать в кунге... Мешки спальные тёплые - нормальный ход!.. А я смотрю - Дремучий лезет в мешок прямо в ботинках! Ну, ему и говорят: Борис Степанович, спальники-то чистые, вы бы хоть ботинки сняли. "Ничего!.. - отвечает. - Они у меня НОВЫЕ!.."

      Я хохочу от души: очень уж это в духе нашего дурака-начальника. 

      - А рыбы-то хоть взяли? 

      - Две наважки, тра-та-та - на жарёху!.. А уёк, мать его, отошёл - в тот день не было... 

      - Нормально смотались - за триста километров! 

      - Так бензин-то казённый!..

      

      ...Так, за болтовнёй, в мерном усыпляющем урчании мотора и покачивании кабины проходит час, и вот уже ручей, у которого всегда все останавливаются. Где-то на вершине сопки бьёт ключ и стекает вниз, к дороге, под которой для него проложена труба. Володя глушит двигатель, и мы выходим в промозглый сумрак, пьём воду, которая в ключе необыкновенно вкусна, и смачиваем лица, прогоняя сон. "Хороша, сволочь! - говорит Володя. - Особливо с похмелья!" Ну, похмелье-то у него - состояние, так сказать, перманентное. ...И вдруг я понимаю, почему его понесло в лес за шестьдесят километров на ночь глядя, хотя мог бы легко поехать и утром: в экспедиции всегда имеется "спиртовое довольствие" - для приборов и прочих "медицинских" целей, - и Володя мой крепко надеется, что у инженера Кашина, которого я должен сменить, что-то осталось. "Алкаш чёртов, - думаю я, но уже  как-то беззлобно, по инерции, - такой вечер испортил!"

      Я отхожу в сторону и кутаясь в "аляску", замираю во влажной тишине, вслушиваясь в тихое журчание ручья, которое завораживает. Клочковатый туман спускается с сопки и выползает из таинственно чернеющих зарослей, круто уходящих вверх; сквозь него на не совсем ещё тёмном небе видно бледное пятно луны; вокруг уже темно и жутковато. Я цепенею в каком-то трансе растворения в ночной природе, но тут Володя начинает мочиться, шумно выпуская газы, и - всё: "чуйство" оскорблено, магия исчезла! "Так его, болезного! - усмехаюсь я над собой. - Так его, эстетствующего! ...Но тебя, Вовик, я тоже достану!"

      - Чего тебя понесло-то на ночь глядя? - начинаю я провокацию, когда мы снова трогаемся. - Я думал, с утра - в обсерваторию, подам Дремучеву заявку, получим спирту... И поехали бы, как белые люди!

      Володю буквально перекашивает: 

      - А ты чего, не получил?..

      - Когда-а??

      Володя начинает как-то странно дёргаться, подобно роботу, которому поступили противоречивые команды: то ли разворачиваться, то ли продолжать движение. Я пресекаю эти колебания:

      - Э-э! Ты чего? Вперёд, неразумный брат мой! Только вперёд! Кашин уже какой день без хлеба!

      - Эх, ё...! Тра-та-та!

      - А вообще ты прав: от этого алкоголя - сплошной вред...

      - Да иди ты! - моего Володю не узнать, лицо убитое. - ...А может, у Кашина осталось, - раздумчиво произносит он.

      - Ну, это вряд ли! - жестоко рушу я его надежды. - Кашин и сам выпить не дурак. Раньше надо было думать!

      Шофёр мой печально замолкает. Ничего, пусть помучается Вовик! На себе почувствует, как кайф ломать.

      Отмщённый и умиротворённый, я начинаю задрёмывать, и во сне ко мне снова приходит Ирка... Но всё как-то странно, непонятно, всё происходит именно как во сне... Вижу близко её яркий рот, она курит, выдыхает дым мне в лицо, нечем дышать; её зрачки совсем близко, "Хочешь меня, милый?", она пьяна и совершенно бесстыдна; вот она уже голая, она в моих объятьях, её крупные груди с тёмными сосками вжимаются в мою рубашку; железными пальцами я мну её зад, бёдра, они упруго прогибаются... Но чего-то мне не хватает, чего-то я ищу... Ах, вот! Если смотреть сзади... там, где её бёдра образуют свод... тёмная ложбина... Да, это она, моя цель. Совершенно ясно, что туда нужно проникнуть... Это будет несложно: ложбина эта - сама нежность... Направить инструмент и легко погрузиться... Ну же!! Да что такое?.. Ладно, попробуем ещё... Только нужно её наклонить. Беру её за волосы... Она наклоняется легко, до самой земли, и хватает меня за щиколотки... Замечательно! Ложбина открывается мне навстечу... Тук-тук, к вам можно? ...И утонуть в этой нежности... Как можно глубже... И забыть обо всём... Но опять - облом! Проклятье! "Ну, вот! - разочарованно говорит Ирка. - Приехали!" "Сейчас, сейчас!" - отвечаю я, чувствуя, что сейчас у меня действительно всё получится, и - просыпаюсь...

      

      "Что "сейчас"? Приехали! - говорит Володя. - Вон сворот наш". Вокруг глубокая ночь, темнота кабины. Тело затекло, инструмент напряжён до предела: ещё чуть-чуть, и пришлось бы ехать в липких трусах. Слава богу, проснулся вовремя. ...А, может, и чёрт бы с ним, пусть бы в липких, зато такой сон бы досмотрел! Эх! 

      Фары высвечивают дорогу, которая тянется, говорят, до самого Мутновского вулкана, и почти незаметный поворот налево, в лес. А вон вдалеке, кажется, светится и окошко - это наш так называемый полевой стационар. Среди деревьев в свете фар он смотрится мрачноватой избушкой на курьих ножках: два балка на подставках под общей крышей "домиком". Тусклый аккумуляторный свет в окошке дополняет картину. Да и сам Кашин, встречающий нас в шаркающих стоптанных тапках, в меховой безрукавке на сутулых плечах, всклокоченный, небритый (к чему, если он здесь один?), постоянно покашливающий и с вечной беломориной в зубах - типичная баба Яга. Нашему приезду он рад, хоть и сохраняет мрачное выражение лица.

      - Ну как, жив курилка?

      - Жив, жив, хлеба-то привезли?

      - А как же! Свеженького, два мешка!

      - А как там спиртяшка? - закидывает удочку нетерпеливый Володя. - Завалялось чего? Чёй-то выпить тянет, тра-та-та, с дороги...

      - Да тебя, блин, Володя, всегда тянет, - напускает строгости Кашин. - А как меня потом повезёшь?

      - Так ведь завтра! С утра и того... На свежую голову... А сегодня расслабиться бы... Цельный день с машиной про..., мать её! Чтоб тебя, между прочим, вывезти! А ты жмёсси, понимаешь, на рюмку спирту...

      - Да хорош балаболить - кто жмётся?

      Кашин уходит в "технический" балок, шурудит там в ящиках и выносит зелёную бутылку. Она полная, и это не водка. Если они примут такую дозу (а остановиться настоящему мужику в этом деле трудно), то завтра, чего доброго, не уедут, и мне это никак не улыбается. Если чем и может привлекать меня жизнь в экспедиции, так это одиночеством. В чём, конечно же, проявляется столь присущий мне эгоизм, индивидуализм и прочее моральное уродство. 

      

      ...Неразбавленный спирт обжигает горло и горячей мягкой волной скользит по пищеводу вниз. Тут главное, не дай бог, не дышать, сделать два аккуратных глотка воды, и уже после этого не спеша выдохнуть. По всему телу сразу же разливается тепло, жареные кашинские гольцы-сковородники кажутся пищей богов, надоевшее до чёртиков лицо Володи напротив делается невыразимо милым, а Кашина я вообще уже люблю, как отца. Это не просто ужин, это лукуллов пир какого-нибудь римского триумвирата. 

      - ...Три литра! - заходится Володя. - Спирта! Я тебе говорю!!

      - Иди ты! - не верит Кашин. - И Дремучий подписал??

      - Ну!! - восхищённо кричит Володя. - На промывку двигателя!.. Трактора!! Ха-ха-ха!.. Смотрим - Сухарев несё-от! Трёхлитровую банку! Полную!! Я тебе говорю - мы чуть не усрались!

      - То-то я смотрю, весь гараж три дня пьяный ходит!.. - восхищается Кашин. - Ну Дремучев и дура-ак!..

       С этим мы все решительно соглашаемся, а за такое единодушие нужно выпить. Вторая порция спирта идёт как-то хуже, чувствуется, что он-таки технический, ректификат. Стены балка начинают неспешно, с тихим звоном кружиться и я понимаю, что своего предела я, кажется, достиг. Но настоящим мужикам предела, как известно, не положено, и Володя с Кашиным добавляют ещё, потом ещё. И даже когда я, надышавшись холодным воздухом и мощным усилием воли прекратив вращение потолка, ложусь, через фанерную стенку ещё доносятся всяческие "Ты меня ув-важаешь?" и "Ещё по грамульке - и вс-сё!". Ночью ребята долго колобродят, кто-то блюёт под балком, кто-то в темноте валится прямо на меня и пытается тут же заснуть, но я бесцеремонно его спихиваю.

      Утро для моих друзей оказывается недобрым: зеленая бутылка абсолютно пуста. Они долго мучаются, стонут и пьют холодную воду, от которой опять пьянеют. Но для подлинного облегчения, как известно, нужен именно алкоголь, причём с какой-нибудь острой закуской, а с тем и с другим - полный облом. Сам я пью горячий чай с печеньем, на который мои орлы и смотреть не могут.

      Часам к двенадцати мне удаётся убедить Володю, что единственная возможность прекратить их мучения, это ехать в Паратунку, причём попасть туда нужно, пока не закрылся магазин. Для пущего соблазна я выдаю ему полевое довольствие за ДВА дня, хотя он пробыл только один, из расчёта 3,75 руб/сутки. И вскоре наша красно-жёлтая экспедиционная машина, так называемая "коломбина", исчезает в густом облаке дорожной пыли... Ничего! авось доедут. Слава богу, я, кажется, остался один.

      

      ...И началась моя полевая жизнь, жизнь отшельника, анахорета, наполненная трудами, умственными бдениями и долгими прогулками по осеннему лесу, то солнечному, с лёгким инеем и яркой желтизной листьев, то мокрому от мороси, когда все звуки вязнут в тумане, и слышно только падение тяжёлых капель... И, конечно, мечты о встрече с Ириной. О, что это были за фантазии! 

      Жизнь эта была не так плоха, друзья! Not so bad, как говорят англичане. Походило это на некий санаторий, или лесной пансионат, состоящий из единственного домика, а может быть лесной дом творчества (для геофизиков!), но... это уже другая история. Вас же больше интересует моя Ирины Васильевны и наши с ней отношения.

      Грустно, но отношений больше не было... Пока я был в экспедиции, в посёлке прошли очередные перевыборы в местные органы власти и, представьте, какая подлость, Ирину Васильевну - не переизбрали! И ей, два срока проработавшей на ответственной, уважаемой должности, пришлось идти работать простой штукатуршей. Для неё это было большое унижение...

       После приезда я однажды встретил её: рабочий комбинезон, уродующий фигуру, голова замотана платком, глаза опущены. Увидев меня, она слабо улыбнулась, в глазах у неё мелькнула было какая-то искорка, напомнившая мою прежнюю Ирину, но, не останавливаясь, она махнула рукой, мол, всё кончилось, милый, сам видишь, и пошла дальше. Ко мне она больше никогда не заходила.

      Недели через две я случайно узнал, что семья их из посёлка уехала навсегда.

		
		
    
		
    16. vitiosus Эф: Ловушка
    999   Оценка:8.00*3    "Рассказ"  Эротика 


    

    будет переписан :)
...  
   Aug, 2004 
    
		
		
		
    17. Таи Эф: Танцовщица
    999   Оценка:5.29*4    "Рассказ"  Эротика 


    











    
 
 



    

    

    
 Танцовщица.

    

    

       

       Тринадцатый день плодородного сезона. Тягучий, влажный, жаркий, наполненный назойливым жужжанием мух. Огненное солнце раскалило песок. Идти по нему одно мучение. Надсмотрщики нетерпеливо подталкивают связанных цепью рабов. Особенно неторопливых ждет плеть, и это заставляет преодалевать боль и усталость. 

       Дорога от базара до дома нового хозяина кажется бесконечной. Глаза рабов заливает пот, ноги заплетаются от усталости. После целого дня на рынке хочется отдохнуть, но никто не даст передышки. Надсмотрщикам, как и рабам, хочется скорее оказаться под защитой каменных стен. Там воздух не так горяч, солнце не такое безжалостное. Там охрану ждет ледяная вода из глубоководных источников и сытный ужин.

       - Эй, шевелитесь! - Свист плети. Большой белокожий раб вздрагивает от удара и оступается. Цепь натягивается. Некоторые из тех, кто идет позади, падает. - Демон с тобой! - Надсмотрщик подбегает. Плеть разрывает воздух и опускается на спину несчастного. От боли белокожий совсем теряет разум. С ревом раненного зверя он кидается на обидчика, но теряет равновесие и падает прямо в раскаленный песок. Высокая стройная рабыня спокойно смотрит на поверженного великана. Ее нога лежит на натянутом конце цепи.

       - Если бы мне вывихнули лодыжку, вы потеряли бы свои деньги. Я Эскар Ванладо - танцовщица с Огненных островов. - Надсмотрщик бросает что-то злобное и нечленораздельное. Девушка очень привлекательна даже в ободранном куске материи, в котором ее выставляли на рынке. Смуглая, чуть красноватая кожа, характерная для жительниц Огненных островов, высокие точеные скулы, выразительные глаза, стройная подтянутая фигурка с тонкой талией, сильными тренированными ногами и бедрами профессиональной танцовщицы. Таких красоток редко ведут вместе с рабами для мужской части дворца. Тот, кто купил ее, видимо, совершил ошибку. По приказу надсмотрщика от общей цепи отделяют великана и невозмутимую девицу. Первого ждет еще один урок почтения, вторую - отдельная группка рабынь, предназначенных для гарема. 

       

       Вход в гарем Властелина солнечного Фин-Дай-Ра - огромные золотые ворота. Вылитые фигуры служителей добродетели и умение неизвестных мастеров превратили благородный материал в солнечную лавину света, которая обрушивается на каждого, кто осмелится приблизиться к святая святых. У ворот день и ночь стоит стража. Разумеется, это евнухи, но по мускулистым фигурам, затянутым в традиционные шелковые рубахи, понятно, что стали они такими недавно. Из-под рубах выглядывают алые шаровары, на ногах тупоносые туфли из тонкой кожи. По всему видно - важные персоны. 

       Пригнанных рабынь стражи пропустили без лишних вопросов. Испуганные женщины проходят ворота и оказываются в небольшой полукруглой встречной. Эскар оглядывается и блаженно шевелит обожженными пальчиками. Белый мрамор приятно касается усталых ног. Во встречной совсем не ощущается жары. Боковые ловушки нехотя пропускают рассеянный свет, высасывая из него весь жар. 

       Ловушки - это давний секрет фин-райских архитекторов. Окна в виде желобков, которые ловят в себя солнечный свет и забирают из него всю ослепляющую яркость и жар безжалостного светила. Без них не обходится ни один богатый дом Фин-Дай-Ра. Ловушки, как и системы подземной вентиляции, позволяют сделать жизнь на раскаленном песчаном острове достаточно комфортной. Из мебели во встречной Эскар замечает только несколько каменных скамеек. Их спинки увиты ползучим баоти. Тонкие темно-зеленые листики настороженно топорщатся на вошедших, но выглядит это так трогательно, что никто не воспринимает шевеление всерьез. Лишь Эскар боязливо ежится. На Огненных островах баоти используют как живую ограду. Человек, который попадает в их заросли, может на своей шкуре ощутить нелюбовь растений к чужим и незнакомым. 

       Из встречной выходят три коридора  Центральный, самый просторный с тонкими колоннами и узкими боковыми ловушками, ведет в Воздушный дворец. Так здесь называют многоярусное строение, в котором живут наложницы и жены господина. Туда рабыни попадают нечасто. Даже особенно миловидных и искусных в любовных утехах девушек отправляют в самитры к мастерицам. Комфорт и негу Воздушного дворца надо еще заслужить. Длинные полутемные коридоры по обе руки от встречной принимают в себя небольшие группки девушек.

       Танцовщиц, вместе с Эскар, отправляют в левый коридор. Самитра оказывается недалеко от входа. Маленькая, но уютная, с площадкой перед живым кристаллом. На площадке стоят несколько диванов, полированные столики, на которых расставлены наполненные фруктами вазы и прохладная родниковая вода. Самитра по обычаю погружена в полумрак, только голубой свет живого кристалла рисует странные узоры на темной обивке диванов и белоснежном мраморе потолка. К самитре примыкают две комнаты с кроватями, купальня, отделанная бирюзовой керамической плиткой и небольшой, наполненный солнцем, зал. Эскар удивило, что в нем практически нет ловушек, но потом она заметила, что узкие окна, похожие на щели выходят во внутренний сад. Листья деревьев, которые были посажены прямо около окон, служат естественными ловушками для прямых солнечных лучей. Чуть осмотревшись, танцовщица заметила, что боковые стены зала превращены в большие зеркала, а свободная самая большая стена покрыта яркими фресками, изображающими основные позы танца. 

       В этой самитре и поселили Эскар, с еще двумя девушками. Кроме них, здесь жили две мастерицы и восемь молоденьких танцовщиц. Распорядок дня был не слишком обременительным: легкий завтрак, утреннее омовение, обязательные занятия в солнечном зале, обед, отдых в спальных комнатах, вечернее омовение и ожидание распоряжений главного евнуха Ваора. Если евнух решал, что Властелину нужны развлечения,  он отбирал несколько танцовщиц и отводил их в Воздушный дворец. Когда к Фин-райскому владыке приезжали влиятельные гости с Империи Ринто или прибывали делегаты от горских или водных народов, танцовщицы забывали про свой распорядок и уходили развлекать гостей в любое время суток. Но такое случалось не часто.

       Эскар быстро привыкла к здешним порядкам. Она была молчалива, старалась держаться особняком от остальных девушек и мастериц, только веселой черноволосой Дайри разрешала иногда скрасить свой досуг. Зато танцовщицей она оказалась отменной, даже мастерицам не к чему было придраться в ее четко исполненных движениях. И хотя девушка не любила, чтобы за танцем наблюдали, главный евнух часто следил за ее упражнениями. Смуглая с красноватым отливом кожа блестела под тонкими лучами солнца. Сверкали разноцветными отливами полоски адри, гибкими змеями скользили руки и главный евнух, следя за танцем, чувствовал, что не может отвести взгляд... Через несколько недель он, наконец, решился представить танцовщицу перед Властелином, но сделал это нехотя, уступая просьбе одной из мастериц.

       

       Высокая смуглокожая девушка вышла из-за спин наложниц и, мягко ступая, прошла в центр круга. На фоне серебряных струй мраморного фонтана, которые холодили воздух, она выглядела как кусочек расплавленного янтаря. Осколок солнца. По обе стороны от центра круга жены и наложницы господина лениво ели фрукты. Их взгляды оценивающе скользили по девушке. Танцовщица, одетая в охватывающие бедра бирюзовое адри и узкий лиф, стояла перед Властелином как королева, высоко приподняв голову, расправив плечи и выставив одну из своих очаровательных стройных ножек вперед. Большие, подведенные сурьмой глаза смотрели вызывающе из-под крутых изгибов бровей. В солнечном свете переливался золотом ее наряд. Блеск застывал в смоляных волосах вспышками лент, скользил по кайме лифа, подчеркивал красивую форму груди, обвивал золотистой змейкой живот, таинственно мерцал бирюзовой каплей драгоценного камня в пупке и стекал вниз, к изящно украшенному поясу адри. Сверкающие браслеты охватывали ее тонкие запястья и щиколотки. Девушка ждала знака от Властелина, и он нетерпеливо махнул музыкантам. Первый же удар барабана заставил гибкое тело прийти в движение. Взметнулись бирюзово-зеленые полосы адри, ритмично задрожали бедра. Руки, сделав широкий охватывающий жест, вознеслись над головой. Звон браслетов растекся по залу и смешивался с тихим журчанием фонтана. Девушка тряхнула волосами, затем обернулась и улыбнулась застывшему Владыке. Поведя круглым плечиком, она заставила всколыхнуться стянутые лифом груди. Упругие покачивания медленно перешли на все ее тело... Четкий ритм барабанов, которому следовала танцовщица, то становился чаще и сильнее, то превращался в поверхностное, быстрое биение... крылья бабочки... Да именно на крылья бабочки были похожи в этот момент ее руки. Дрожа над ее головой, тонкие пальцы сверкали зелеными и синими вспышками колец, пока бедра соблазнительно покачивались часто-часто, почти незаметно, а спина изгибалась волной. Танцовщица полуприкрыла глаза и легко скользила между атласных подушек. Движения были столь легки, что казалось она ступала не по полу и подушкам, а по воздуху. Властелин много раз видел прекрасных танцовщиц, но умение столь полно отдаваться ритму он встречал впервые. Мерцающие серебристые покрывала ласкали гладкую кожу. Танцовщица скользила между ними, словно тень в едином порыве до тех пор, пока ритм не изменился и не заставил ее замереть на несколько мгновений. Откинув голову, девушка прогнулась. Ее руки легко достали ладонями пол. Оттолкнувшись ногами, она вытянула их к потолку и стала медленно опускать на мрамор. Ее тело изогнулось, делая поступательные движения животом, будто стараясь подняться, потом руки легко отделились от пола, и она стала медленно пульсирующе вставать. Властелин с все большим интересом смотрел на молодое тело танцовщицы, извивающееся перед ним. На ее полуоткрытые украшенные золотым колечком губы, на тяжело приподнимающуюся грудь, на широко раскрытые ноги, стройные бедра. Она поднялась и лукаво взглянула на Властелина. Шелковые волосы взметнулись тонкими змеями и заскользили по полуобнаженной спине, по бедрам. Сделав несколько шагов к его ложу, девушка обернулась. Перед глазами Властелина замелькал плоский смуглый живот. Влажный горячий воздух блестел на нем бриллиантами капель. Мужчина облизнул внезапно пересохшие губы и невольно подался вперед. Девушка заскользила вокруг него. Ее тело колыхалось, сливалось с медленными и глубокими ударами барабанщика, а затем, подхватив изменившийся ритм, танцовщица закружилась в танце. Движения девушки стали быстрыми, резкими сливающиеся в один беспрерывный вихрь ощущений. Наконец ритм оборвался, и она медленно опустилась на мрамор пола, точно по центру выложенного черными камнями цветка.

       - Ты порадовала меня своим танцем, красавица. - Властелин внимательно осмотрел тяжело дышащую девушку. - Как твое имя?

       - Эскир, мой господин.

       - Что ж, Эскир, надеюсь это не последний твой танец в моих покоях. Подойди. - Танцовщица грациозно поднялась и приблизилась к ложу. Ее дыхание все еще было слишком глубоким, и соблазнительные покачивания тесьмы лифа привлекли к себе внимание Властелина. - Садись около меня, будешь развлекать своего господина. - Девушка покорно устроилась на атласных подушках и, после приглашающего жеста, потянулась за фруктами. Схватив тонкими пальчиками персик, она довольно ловко откусила сочную мякоть плода. Из-за спин наложниц вышла другая танцовщица и смиренно поклонилась Властелину. Тот опять подал знак музыкантам, но взгляд его был прикован в этот момент не к играющей светом женщине, а к тонкой струйке сока, которая медленно стекала по смуглому подбородку. Эскир облизнула пухленькие губки. Горячий взгляд девушки обжег Властелина из-под густых ресниц...

       Закончилась вечерняя трапеза, когда на сад уже спустились сумерки. Властелин встал со своего ложа и двумя хлопками подозвал к себе главного евнуха. 

       - Сегодня я желаю видеть у себя Эскир. - Наложницы недовольно зашептались, а евнух почтительно поклонился. Выбор Властелина был давно ему известен.

       - Ваша воля.

       Властелин поблагодарил женщин за прекрасный вечер и удалился в свои покои. За ним главный евнух отправил двух молоденьких купальщиц. Они уже давно ждали, когда будет позволено начать вечернее омовение, и потому быстро скрылись за золотыми воротами. 

       Эскир осталась в быстро пустеющем зале. Рассеянный взгляд девушки скользил по недовольным лицам наложниц. Никто из постоянных обитательниц Воздушного дворца не остался, чтобы помочь ей подготовится к вечерней встрече. И это было понятно. Никому неизвестная танцовщица не могла всерьез привлечь внимания Властелина. Несколько полуночных встреч и он опять вернется к ухоженным и обученным доставлять удовольствие женщинам своего дворца. Единственный кто был заинтересован в том, чтобы сегодняшняя ночь прошла достойно, был главный евнух. Он появился, как только рабыни закончили наводить порядок у мраморного фонтана. Подтянутый и серьезный. По его ухоженному смугловатому лицу нельзя было сказать рад он за Эскир или нет. Холодно поздравив ее с успехом, евнух подозвал купальщиц и велел им проводить девушку на вечернее омовение. Танцовщица покорно поднялась с подушек и последовала вслед за ними в купальню Воздушного дворца. 

       Огромная комната с несколькими десятками бассейнов встретила Эскир сумеречными отблесками. Купальщицы тот час кинулись зажигать фонари и ароматические свечи. Танцовщица проводила их взглядом и стала медленно снимать с себя украшения и одежду.

       - Вам помочь? - Главный евнух смотрел на девушку как-то странно. Она и раньше замечала этот взгляд растерянный, немного напряженный, но не понимала его значения. 

       - Я сама. - Золотые змейки цепочек скользнули по смуглой коже живота и с тихим звоном упали на пол. Туда же полетел расстегнутый пояс адри. Чуть позже к нему присоединился лиф, а затем и драгоценности... Единственное, что не удалось снять с себя девушке - сверкающие ленты в волосах. Ими и занялся Ваор. Ловкие пальцы евнуха осторожно распутывали черные пряди, пока купальщицы носились около бассейнов и зажигали фонари.

       - Спасибо, у вас очень нежно получилось. Обычно я боюсь доверять свои волосы чужим рукам. - Евнух ничего не ответил. Он отвел глаза и стал тщательно изучать ароматические масла, стоящие на низком полированном столике.

       Когда купальщицы вернулись, затянувшаяся пауза стала нервировать танцовщицу. Ваор вел себя очень странно и раньше, а сейчас вообще игнорировал Эскир, но ей некогда было разбираться в чувствах евнуха, и она шагнула навстречу купальщицам. Девушки натерли обнаженное смуглое тело розовой пеной и помогли девушке войти в теплую воду бассейна. После омовения пришла пора сделать расслабляющий массаж и нанести ароматическое масло. Ваор остановился на легком цитрусовом аромате с несколькими горьковатыми нотами. Аромат звучал на коже Эскар очень возбуждающе, как нельзя лучше подчеркивая ее горячий темперамент. Купальщицы натерли гибкое тело, придав ему, странный мистический блеск и завернули в дымчатое агги нежно-голубого цвета. 

       Когда Эскир вышла из купальни, у золотых ворот ее уже ждали четверо евнухов и просторные, украшенные цветами носилки. Легкая газовая завесь скрыла жрицу любви от любопытных глаз, носилки поднялись и устремились к покоям Властелина. За золотыми воротами Эскир ждал длинный мраморный коридор. Высокий свод освещал зыбкий свет от множества фонарей. Желтые вспышки мерцали за стеклами удивительных витражей, созданных когда-то легендарной Таи-Ра - первой женой Властелина Ташшара. Витражи, представляли собой эротично изображенные сцены слияния прекрасного ангела Тюй-та и героя Аллари из древних фин-райских легенд. Открывались они лишь в вечернем полумраке, когда из золотых ворот появлялась очередная жрица любви, и скрывались за цветочными гобеленами на рассвете.

       Наконец, носилки опустили. Главный евнух помог Эскир сойти с них и почтительно подвел к окованным золотом дверям. Створки легко разошлись, и Эскир вошла в окутанную полумраком комнату. Мягкие ковры устилали ее пол, множество цветов стояло в полукруглых арках, раскиданные по коврам подушки и низкие столики были уставлены маленькими чашечками со сладостями и освежающими напитками. Большая кровать с приподнятым пологом занимала самый темный угол комнаты. Недалеко от нее стоял длинный диван с круглыми пуфиками. В комнате было много курительниц. Легкий запах сандала и розы почти сразу охватил стройное тело девушки облачками дыма. Эскир сделала несколько шагов и замерла в ожидании знака от Властелина. 

       - Свет очей моих! Потанцуй для меня еще. - Мужчина сидел на диване расслабленный после вечернего омовения и довольный таким быстрым появлением жрицы любви.

       - Как вам будет угодно, мой господин.

       Девушка легко поклонилась, а затем, одарив Властелина улыбкой, заставила свое тело прийти в движение. Здесь не было барабанов, но мужчине казалось, что он слышит ритм ее танца. Обнаженное тело, скрытое лишь тонкой полупрозрачной агги дрожало как пламя свечи, пульсировало как часто бьющееся в груди сердце. Таинственно мерцали подведенные сурьмой глаза, тонкие кольца браслетов, покрытые лаком ноготки. Танцовщица загадочно улыбалась. Заманчиво покачивались стройные бедра, маленький черный треугольничек между ними казался от этого еще более притягательным. Над тонкой талией колыхались груди с темными небольшими кружочками сосков. В процессе танца она часто обхватывала их ладонями, нежно сжимая, массируя. Тонкие пальцы легко скользили по натертой маслом коже, лаская друг друга, сбегая по шее к животу и проводя трепетные линии по бедрам. Каждый шаг танцовщицы все больше приближал ее к наслаждающемуся открывающимся видом Властелину. Скоро Эскир оказалась вплотную к нему. Горячая, ароматная кожа так и просилась, чтобы к ней прикоснулись, и мужчина не устоял. Его рука нырнула под агги, нежно провел по плоскому смуглому животу. Девушка вздохнула и подалась навстречу его руке. Не понятно было ли ей действительно приятно или она желала угодить. Осторожно сняв с нее агги, мужчина потянул танцовщицу на колени. Обнаженное горячее тело дрожало под пальцами как мелодия, вырывающаяся из флейты. Их губы встретились. Девушка обняла шею мужчины, ее бедра, казалось, продолжали свой танец, прижавшись к горячей выпуклости шаровар. Он порывисто сжал ее, проведя губами по шее, прижался к круглому смуглому плечику. И тут резкая обжигающая боль пронзила его шею. Властелин вскрикнул, но девушка неожиданно сильно прижала его рот к своей коже, и звук затих, так и не родившись.

       Подержав так быстро ослабевающее тело, она брезгливо откинула его и подхватила с кровати темное покрывало. Легко намотав его на себя, она обвела настороженным взглядом комнату и молнией кинулась к балкону. Лишь рядом с затихшим Властелином осталась лежать тонкая спица с крупной жемчужиной на одном из концов. На жемчужине можно было рассмотреть два пересеченных кольца гильдии убийц...

       Утром прекрасную танцовщицу нашли в саду. Мертвое тело было пробито стрелой. Нелепо раскиданные ноги, распахнутые остекленевшие глаза, сжатые в кулаки руки... По приказу старшего сына мертвого Властителя ее отдали на растерзания хаинтам, где прекрасно тело было быстро разорвано на мелкие кусочки. 

       Подославших убийцу, так и не нашли, хотя по подозрению было замучено и предано смерти много приближенных. В основном тех, кто по каким-то причинам не угодил новому Властелину. В руки палачей также попал главный евнух, надсмотрщики, которые купили танцовщицу на базаре,  девушки и мастерицы из самитры, но никто из них так и не смог пролить свет на появление в гареме таинственной жительницы Огненных островов. Торговца, который продал Эскир, так и не нашли. По слухам, он исчез через несколько дней после удачной сделки и больше на базаре не появлялся. В гильдии убийц, причастность которой к злодейству косвенно подтверждал рисунок на спице, тоже добиться ничего не удалось. Глава гильдии Радхидар отрицал всякую связь своих людей и ловкой танцовщицы. Он ссылался на заветы, традиции и щедро одаривал золотом ищеек, пока все подозрения не превратились в пыль. Вобщем, кто бы ни стоял за убийством Властителя, найти его не удалось. Лишь какое-то время после этого события при дворе ходили сплетни, что сам Каррин подстроил смерть своего отца, но громко об этом старались не говорить, так как новый Властитель был очень обидчив. 

    





















		
		
		
    18. Фельдшер Ж. Эф: От консерватории до Майн Рида за два дня
    999    "Рассказ"  Юмор 


    




      От консерватории до Майн Рида за два дня.

      

      Сашка был слабым музыкантом - это он и сам понимал, но от понимания этого жизнь его не становилась хуже. Сашке совсем не хотелось стать выдающимся пианистом - он их, великих, никогда и не слышал, а уж про то, что самому быть одним из них, и задумываться не желал. 

      

      В консерватории, на уроках музыкальной литературы, когда ставили пластинки с записями классики, он моментально засыпал на задней парте. Причем, делать это научился виртуозно. Ставилась пластинка, которую надо было прослушать целиком, Сашка закрывал глаза, как бы наслаждаясь игрой великих мастеров, и... банально спал. 

      

      Обычно он просил соседа по парте разбудить его с последним аккордом оркестра и просыпался моментально, даже успев сделать на лице маску неземного блаженства и умиления прослушанным. Обладая хорошей памятью, Сашка мгновенно распознавал десятки серьезных произведений мировой классики, но для опознания ему обязательно нужны были последние такты произведения, иначе не получалось - ведь он только их и слышал.

      

      Сегодня на уроке в аудитории, где было всего 12 студентов, и заснуть не представлялось никакой возможности, Сашке предстояло проделать свой коронный номер. Жизнь научила его невероятной способности - спать с открытыми глазами и при этом время от времени даже менять выражение лица. Некоторые преподаватели вычисляли Сашку - они задавали ему вопросы, а он не мог на них отвечать, поскольку,конечно же, спал и не мог слышать, что вопрос был задан именно ему. Но чаще Сашке удавалось провести преподавателей, особенно если это происходило на лекции в большой аудитории.

      

      Сегодня Изольда Олеговна - преподаватель музыкальной литературы, знаток и ярый фанат творчества Бетховена -  разбирала очередную сонату своего кумира. Углубляясь в тонкости гениального Мастера, Изольда Олеговна вошла в раж и жаждала взаимопонимания и хоть какой-то ответной реакции, ища ее в глазах студентов. Студенты же старательно отводили глаза в сторону, дабы не нарваться на вопрос о том, в какой тональности и почему была написана данная соната. Единственным человеком, глядящим в глаза Изольды Олеговны, был Сашка - потому, что он не выдержал и заснул буквально на пятой минуте лекции. 

      

      На лице спящего Сашки бродила дебильноватая улыбка - ему снилась флейтистка Мира, с которой у него сегодня был неожиданный сексуальный контакт в половине восьмого утра, когда он забежал к ней за учебником сольфеджио. Сашка знал, что у Миры была такая чудесная, трогательная привычка  - никогда не отказывать сокурсникам в их сексуальных домогательствах Неожиданно приятным открытием сегодняшнего утра стало осознание того, что к мириному телу имеется почти круглосуточный доступ.

      

      Изольда Олеговна, глядя строго в глаза, уже третий раз задавала Сашке один и тот же вопрос. Она не понимала, что именно сейчас, в своих снах, Сашка был где-то далеко, а точнее в соседнем здании - в общежитии, в постели Миры... Мира же в эту минуту сладко спала, по-детски сложив ладошки под щечку, ей снился Игорь Сулькин, который заглянул через час после Сашки - одолжить заварки для чая. Мира, конечно же, дала ему заварку, но не оставила Игорька и без своего фирменного десерта. СУлькин был настолько обрадован десертом, что, собственно, сам чай ему не понадобился.

      

      Подталкиваемый соседом, Сашка очнулся и, глядя в глаза преподавателю, совершенно невозмутимо произнес: "У меня пока еще нет сложившегося мнения по этому произведению, хотя оно и затрагивает мои самые глубокие чувства". Эта фраза работала безотказно - фанатичка Бетховена готова была расцеловать любого, чьи чувства было затронуты так глубоко любимым ею композитором.

      

      В общем, в этот раз пронесло... Решив не испытывать более судьбу, Сашка не стал больше спать и, под видом ведения конспекта, стал заниматься подготовкой к вечернему занятию любимым делом.

      

      И вот тут мы подходим к главному - любимому делу Сашки. 

      

      Будучи уверенным, что ему никогда не стать большим музыкантом, он все же нашел дело, в котором был виртуозом - игра на свадьбах. Там он не только играл и пел, но находил и все остальные радости жизни - деньги, регулярные сексуальные похождения, обильную и вкусную еду и выпивку. Последнюю он не только употреблял от души, но и ухитрялся утягивать домой, умело припрятывая пару-тройку бутылок в звуковую колонку, в которой для вывоза спиртного сделал специальный потайной карман. 

      

      Кроме относительно легкого получения полного набора удовольствий на свадьбах, Сашка ухитрялся постоянно попадать в приключения, из которых нередко выходил побитым, но потом гордо хвастался в узком кругу друзей.

      

      Сейчас же Сашка решил посмотреть свое расписание свадеб на ближайший месяц. Даже самый беглый просмотр и подсчет давал очень обнадеживающие результаты - работы, а следовательно и денег, было достаточно для обеспечения Сашкиных основных жизненных удовольствий и потребностей.

      

      Сашка был холостяком, снимал крохотную однокомнатную квартиру, спартански оборудованную для принятия пищи, отправления основных физиологических и гигиенических потребностей и приема девушек, которых у Сашки было бессчетное количество.

      

      Увлеченный подсчетами и составлением плана действий, Сашка даже не заметил звонка, возвещавшего окончание урока. Очнувшись, он собрал свои вещи и пошел к выходу, где его уже ждал Славик Осинников - преподаватель по классу барабанов и постоянный партнер Сашки в свадебном коллективе. Славик - очень разносторонний музыкант. Он преподает в консерватории, подрабатывает в оркестре кукольного театра и играет на свадьбах. Но главное достоинство Славика заключалось в том, что, в отличие от сезонных свадебщиков, он имел стабильную работу - похороны. Тут дело было беспроигрышное, ибо как любил поговаривать руководитель их похоронной команды Степаныч: "Мертвое дело - живая копейка". 

      На профессиональном языке надгробных музыкантов, на похоронах они не играли. То, что они делали, называлось "тащить жмура" и слово музыка тут не употреблялось никогда. Свой сплоченный похоронный коллектив они в шутку называли ВИА "Земля и Люди". Попасть в него постороннему человеку было невозможно - даже если кто-то из музыкантов болел или не мог придти, Степаныч предпочитал "таскать жмура" втроем, чем брать кого-то со стороны. 

      

      Сегодня Сашка со Славиком играли свадьбу на выезде, где-то в селе. Платили там побольше, но и работать заставляли до упаду. Обычно сельские свадьбы были обильно наполнены едой, самогоном и неистовым мордобоем. При этом музыкантам приходилось выполнять очень сложную функцию - не прекращая музицирования, прикрывать собой инструменты и аппаратуру, ибо мордобой, особенно на второй день, возникал перманентно и затихал только на непродолжительное время, отводившееся под выпивку и утирание разбитых носов. Дрались все и со всеми: гости с гостями, родственники жениха с родными невесты, случайно зашедшие соседи или просто люди с улицы, которых гостеприимно звали к столу, но через полчаса начинали допрашивать на предмет: "Ты меня уважаешь?".

      

      Сегодня у Сашки со Славиком была именно такая - сельская свадьба, на которую надо было ехать 60 км за город и оставаться там до воскресенья. Наученные горьким опытом, музыканты знали - к концу третьего дня все местные будут ходить с опухшими рожами, злобные, похмельно-пьяные, ищущие повода для выпивки или драки, и в это время любые просьбы об оплате за сыгранную свадьбу будут выглядеть, по крайней мере, смешно, а скорее всего - оскорбительно. Чаще всего, на третий день платят половину или вообще не платят, ссылаясь, что "деньги у батьки, а он, козел пьяный, спит в сарае". Именно поэтому Аркаша Ицкинд - саксофонист и руководитель коллектива - завел железную привычку: требовать полную сумму еще до выезда и не загружать аппаратуру в машину без полученных и разделенных между музыкантами денег.

      

      В этот раз сумма за обслуживание свадьбы была уже получена сполна, все пришли в ДК для погрузки аппаратуры и хохотали, заготавливая каждый свое укромное место для схоронения будущей утянутой водки. Про такую экспроприацию спиртного Аркаша обычно говорил: "Беру исключительно детям на компресс - если, не дай бог, простудятся". Водкой, взятой Аркашей на компрессы со всех сыгранных им свадеб, можно было бы наполнить приличный бассейн олимпийского размера. В общем, за будущее его детей можно было быть спокойным - папа заботился об их здоровье неустанно, тем более, что пока у Аркаши и его толстой жены Инги детей не было.

      

      Все уже было готово к выезду, как всегда, ждали только певицу - Катьку, которая, хоть и пела неплохо, но была ужасно недисциплинирована, и ее опоздания на час обычно квалифицировались как большая удача всего коллектива. Аркаша, как всегда, гундосил что-то про "последний раз, когда он едет куда-либо работать с Катькой", но Сашка со Славиком знали некоторые интимные подробности отношений между Аркашей и молодой вокалисткой, и потому сильно сомневались в потере певицы.

      

      Наконец Катька влетела в фойе ДК, где музыканты уже расположились на кушетках, предназначенных для отдыха трудящихся в перерывах между отделениями в концертах местной самодеятельности. Она внутренне была готова к взбучке, а потому прямо от входа затянула песню "про сломанный автобус и пробки на Смоленской площади". Аркаша хотел уже было сменить гнев на милость, как вдруг увидел на Катькиной шее чудовищных размеров коричнево-лиловый засос, неумело запудренный каким-то средством, весьма удачно оттенявшим кровавую синеву доказательства Катькиных отлучек на "ночные репетиции". Стараясь не подать виду, Аркаша небрежно, не глядя на Катьку, процедил сквозь зубы: "О твоем поведении мы поговорим позднее, а сейчас - в машину!".

      

      Следующие три часа вся компания, разгоняя стада коров, тряслась по ухабам сельского бездорожья. Обман раскрылся очень скоро - заказчики, опасаясь запроса надбавки "за дальность", слегка изменили расстояние, которое вместо обещанных 60 километров растянулось в добрых 170.

      

      Наконец, с горем пополам, пыльные, усталые и потные, наши герои добрались в село с незатейливым названием Пентюхово. Село, на первый взгляд, показалось им полностью вымершим, но, когда добралиись до уродливого дома, где должна была проходить свадьба, стало ясно, что все Пентюховцы, включая грудных младенцев, полупарализованых стариков, собак и облезлых коз, собралось в одном месте - здесь.

      

      Расставляя аппаратуру, Сашка исподлобья рассматривал собравшуюся аудиторию. Обычно, он сразу же находил объект вожделения, за которым охотился всю свадьбу и в конце концов склонял с соитию, зачастую в самых неожиданных местах типа женского туалета, чердака, сеновала или кухонного помещения для хранения картошки - в общем, фантазия у него была бесконечная. Бывали случаи, что Сашке удавалось склонить к прелюбодеянию даже невесту. Такие случаи он тщательно коллекционировал, запоминая мельчайшие подробности и гордясь ими неимоверно. В этот раз, быстро окинув гостей профессиональным взглядом, Сашка с ужасом осознал, что нет ни одной одинокой девушки. Посягать на девушек, пришедших с парнями, он не смел, так как знал, что сельские дерутся за подруг отчаянно и необыкновенно жестоко. Тут могут быть даже летальные последствия для посягнувших на подругу, с нечеловеческим трудом отбитую у остальных односельчан мужского пола. Однажды, после попытки охмурить сестру жениха на свадьбе, Сашка был бит так, что пару месяцев после побоища мучительно пИсал кровью и вздрагивал от каждого неосторожного женского взгляда даже в подъезде собственного дома. 

      

      В общем, пока было рано делать выводы, и нужно было приступать к работе. Гости, включая молодоженов, уже были в боевой кондиции, самогонка лилась рекой, и всем хотелось пуститься в пляс, что и произошло через 20 минут после прибытия оркестра. 

      

      Следующие 12 часов пролетели как один миг: все ели, плясали, потом опять ели, опять плясали, немного дрались, опять плясали и так - до 5 утра. 

      

      Все это время Сашка тщательно подбирал кандидатуру для согрешения и не смог остановиться ни на ком... Была там совсем неплохая свидетельница невесты - миниатюрная девушка с изящным золотым зубом, которым она, видно, ужасно гордилась и все время широко улыбалась, но ее охранял жуткого вида бугай, время от времени стреляющий глазами в поисках возможных претендентов на обладание зубом с девушкой придачу. Этот вариант отпадал определенно, последствия могли быть несопоставимы с возможно полученным удовольствием.

      

      Вдруг Сашку посетило смутно-знакомое предчувствие - несколько быстрых обменов взглядами с невестой давали слабую надежду на то, что взаимопонимание может быть достигнуто - осталось только улучить момент. Жених не был помехой - он был пьян настолько, что сходив в туалет, забыл застегнуть ширинку и сразу кинулся в пляс, сверкая белыми трусами в горошек через раскрытое чрево незастегнутых штанов. 

      

      Ближе к утру, невеста отлучилась в туалет, который был за домом, в глубине сада. Сашка зорко следил за передвижениями "объекта" и, когда невеста вышла в сад, пошел за ней, попросив ребят поиграть без него пару песен. 

      

      За домом, в темноте, слабо виднелось белое пятно фаты, удаляющейся вглубь сада. Невеста зашла в деревянную будку туалета, закрыв за собой дверь на щеколду изнутри. Сашка, не думая о последствиях, видя, что никого нет вокруг, решительно двинул за ней в глубь сада. Подойдя к будке туалета, он просто и незатейливо постучал в дверь. За дверью раздался голос: "Кто?". Не мудрствуя лукаво, Сашка невинно произнес: "Я..." Дверь открылась на секунду, пропуская Сашку внутрь, и тут же закрылась на щеколду, тем самым давая понять Сашке исход его визита... 

      

      В будке стояла невыносимая вонь от испражнений, обильно посыпанных хлоркой. От хлорно-дерьмовой вони начали слезиться глаза и сексуальные желания у Сашки резко притупились, но невеста, наверное уже привыкшая к этому запаху с детства, проявила недюжинный пыл, цепко и недвусмысленно ухватив Сашку за детородный орган. Последующие пять минут Сашка плохо помнил, ярко запомнился жуткий перегар, которым несло от невесты, и это на какое-то время даже перекрыло миазмы, исходящие из очка туалета... 

      

      С определенной натяжкой то, что произошло между ними, можно было бы назвать сексом. Однако в комплекте с запахами из выгребной ямы, осклизлым полом, потным, разгоряченным телом невесты, повисшей на Сашке, как шимпанзе на пальме, это скорее напоминало случку свиней на заднем дворе кооперативной свинофермы. Если ко всему этому еще прибавить страх, что могут прийти гости, и Сашке будет гарантирована могила в этом же туалете, то картина экстремального секса становится вполне завершенной.

      

      Вконец измочаленный, застегивая штаны на ходу, Сашка пулей вылетел из туалета, оставив невесту поправлять неизвестно чем измазанный наряд. Количества адреналина, которое выработал Сашкин организм за предыдущие пять минут так называемого "секса", вполне хватило бы на роту солдат, идущих в штыковую атаку. Забежав в предбанник, Сашка с ужасом увидел, что он весь вымазан в известке, которой были обильно покрашены стены туалета. Сбросив пиджак, он запихнул его в чехол от синтезатора и вошел в комнату, где шли танцы. Отсутствия невесты никто не заметил, а жених, упавший от дикой пляски на пол, тщетно пытался встать на ноги, но пока это ему не удавалось - то сам падал, то другие плясуны сбивали...

      

      К 6 утра никого из способных твердо и внятно произнести слово "мама" на свадьбе не осталось, и это было расценено музыкантами как сигнал к окончанию первого рабочего дня. Аркаша быстро упаковал саксофон и стал искать место, где он бы смог отдохнуть и провести с Катькой беседу об упавшей трудовой дисциплине.

      

      Сашка со Славиком забрели в какую-то комнату, где стояла железная кровать с наваленной на нее кучей верхней одежды. Безо всякого стеснения они сбросили половину одежды на пол, а на оставшейся половине улеглись спать. Заснули сразу-же как убитые, тем более, что перед отходом ко сну была произведена инъекция контрольных 200 грамм коньяка - "для повышенной скорости засыпания", как отметил Славик.

      

      Спать пришлось недолго. Незамеченный в темноте дверной проем вел на кухню, а сама комната оказалась прихожей, и через нее с 7 утра стали ходить тетки с ведрами, кастрюлями и тарелками, громко разговаривая, хохоча, делясь воспоминаниями, совершенно не обращая внимания на Славика с Сашкой.

      

      Тетки начали лепить на вечер пельмени. Готовую продукцию складывали на большие фанерные листы и уносили куда-то за дом. Работа у них спорилась, изготовление пельменей хорошо гармонировало с разбором полетов мужей, многие из которых сейчас были в коматозном состоянии от выпитого, сблеванного, опять выпитого и еще раз сблеванного.

      

      Спать стало совершенно невозможно, но и сил встать не было - так и лежали Сашка со Славиком, внимая веселому хохоту баб и пытаясь сдерживать смех от их рассказов. Повалявшись еще с полчаса, наши герои все таки встали и вышли во двор, накрытый тентом, где и проходило свадебное торжество.

      Картина двора была безрадостна. За прошедшую ночь с участниками свадьбы произошли кардинальные перемены. Часть гостей переболела "салатной" болезнью - эта опасное и коварное заболевание наступает в момент, когда степень опьянения достигает своей высшей точки и сидящий за столом "больной" падает лицом в салат "Оливье". В этот сублимный момент соседи, сидящие рядом с заболевшим, должны успеть повернуть голову упавшего на бок, дабы он не задохнулся от попадающего в нос зеленого горошка. Повернув голову, павшую в салат, все возвращаются к основному занятию, а "больной" продолжает сладко спать, пуская носом пузыри из майонеза. Наутро, когда "больной" приходит в себя и начинает "лечиться" первыми двумя стаканами самогона, пропущенными строго один за другим, симптомы перенесенной болезни все еще остаются в буквальном смысле на лице - выдают слипшиеся от майонеза волосы, приклеившийся к уху кусочек малосольного огурца и стойкое отвращение к салату, в обилии стоящему на столе.

      

      Вторая группа "переболевш"их гостей была не столь многочисленной. Они в эту ночь перенесли более серьезное заболевание, именуемое в народе "асфальтовя болезнь". Этот недуг коварно проявляется обычно после десятого стакана самогона, когда, по рассказам переболевших, подлый асфальт, вздыбливаясь, поднимается на ноги и всей мощью бьет "больного" прямо по раскрасневшейся от самогонки морде. Последствия этой болезни гораздо более заметны и долговечны. Пока науке не известны радикальные лекарства (кроме йода и зеленки), способные быстро и эффективно вылечить "асфальтного больного". Зато есть очень надежное, проверенное веками обезболивающее средство - хороший первач, в течение получаса снимающий болевой синдром и сильно снижающий посткризисную депрессию.

      

      Гости подтягивались, а точнее сказать - подползали к столу для немедленного восстановления подорванного здоровья. 

      

      Финальным выходом было появление молодых. Жених, держась за стенку одной рукой, другой пытался разлепить заплывший гигантским синяком глаз. Как он получил синяк - не помнил никто. Однако, по рассказам очевидцев, восстанавливая картину по крупицам, все сошлись на том, что вчера, когда жених отплясывал "Гопака" с расстегнутой ширинкой, у него произошло нарушение вестибулярного аппарата в виде падения, и кто-то из танцующих неосторожно наступил на лежащую на земле голову жениха, оставив сапогом столь яркое пятно на лице счастливого молодожена.

      

      Появившаяся невеста была аристократически бледна и, пытаясь сказать: "Доброе утро", - не удержалась и блеванула прямо на лавку, где сидело несколько гостей, успевших удивительно резво отпрыгнуть от потока извергающихся остатков столь полюбившегося всем вчера салата "Оливье". Стошнив, невеста вытерла фатой рот и почувствовала некоторое облегчение, а затем немедленно запросила стопарь самогонки. По счастливому совпадению, добрый граненый стакан мутного первача был заготовлен мамашей жениха для себя самой. Видя критическое положение невестки, мамаша, стиснув зубы, отдала свой стакан молодухе.

      

      Наконец гости сели за стол и утренний кофе в виде той же самой самогонки полился рекой. Аркаша, соблюдая правила приличия, появился за 3 минуты до выхода Катьки, всем видом показывая, как хорошо выспался. Он строго поздоровался с Сашкой, пожал руку Славику и, взглянув на часы, коротко рубанул: "До "ряженых" не лабаем". 

      

      В этом месте надо сделать отступление и рассказать о дивном обычае, существующем на свадьбах в российских деревнях. Называется он "водить ряженых" и состоит в том, что вся толпа гостей и хозяев свадьбы, переодевшись во все, что только может придти в пьяную голову, с баянистом, водкой и закуской начинают ходить по деревне. Конечная цель этого похода до конца не ясна - то ли себя показать, то ли просто аппетит нагулять, но без этого шествия свадьба теряет всякую привлекательность в глазах местных жителей. Особо тонкой юмористической особенностью таких гулянок считаются костюмы. Так как никто не шьет их специально, то по старинной традиции обходятся простым - бабы надевают мужские костюмы и, нарисовав чернильным карандашом усы, старательно изображают мужиков. Мужики же напяливают какие-то сарафаны, запихивают себе в груди по две подушки и, накрасив губы, старательно кривляются, изображая женщин, у которых Бог полностью отобрал ум, но забыл убрать волосы на ногах. Если женское переодевание не имеет особого успеха, то мужской маскарад обычно проходит "на ура". Действительно, размалеванные и жутко пьяные мужики, собранные в одном месте, напоминают всемирный симпозиум вокзальных шлюх. А в целом, если эту манифестацию перенести, скажем, в Нью Йорк, то это вполне могло бы сойти за плохо организованней парад геев в Гринвич-Виллидже. В общем, ряженые на деревенской свадьбе - дело обязательное, и пропустить его никак нельзя. Музыканты же на это время не нужны, и именно этим парады ряженых были так дороги Аркаше и его команде.

      

      Толпа уже стояла у околицы, готовая к выходу, когда невеста вдруг объявила, что плохо себя чувствует. На это замечание никто не прореагировал - все были готовы выйти в село и жених, переодетый в какой-то сарафан и кроссовки, держа в руках литровую бутыль самогона, повлек за собой толпу с баянистом во главе, оставив невесту стоять у околицы.

      

      Как только шествие скрылось за поворотом, невеста, почему-то резко выздоровевшая, понеслась в дом, на ходу бросив Сашке: "Подь сюда!". Словно подчиняясь армейскому приказу, Сашка устремился за невестой вглубь дома, в одну из многочисленных полутемных комнатенок, в которой скрылась его вчерашняя секспартнерша. 

      

      Войдя в комнату, Сашка не успел ничего понять, как был повален на кровать и, задыхаясь от густого кислого запаха потного, немытого с позавчерашнего дня невестиного тела, судорожно пытался нащупать застежку на лифчике. Невеста сдавленно зашипела:

      - Да оставь ты это - снизу работай!

      Не слова не говоря, Сашка начал задирать невестин подол, под которым не оказалось никакого нижнего белья - то ли невеста приготовилась загодя, то ли с ночи так и не надевала ничего. Дальше произошло то, что правильнее было бы назвать "Сцена на свиноферме, Акт II". Через 15 минут, вконец измочаленный, насквозь пропахший невестиным потом, перегаром и еще чем-то малознакомым, но удивительно напоминавшим запах рвоты, Сашка упал на кровать в проходной комнате, закрыл глаза и отчетливо понял - надо срочно хряпнуть водки и пойти где-нибудь умыться, желательно в речке и целиком.

      

      На предложение составить компанию искупаться в речке, Славик виновато улыбнулся и сказал, что разучился купаться в середине апреля, и тут Сашка понял, что купание в речке может многими здесь расцениться как жест отчаяния и нестабильности психики. Отказавшись он идеи купания, он подошел к столу и незамедлительно выпил полстакана самогонки, попытался закусить салатом, но его запах показался отвратительно знакомым, и наш герой просто обошелся конфетой "Подушечка в какао".

      

      Через полчаса вернулась процессия ряженых, и веселье понеслось с новой силой и по нарастающей.

      

      Настроение у Сашки было препоганое. За последние несколько часов он получил такое количество разочарования и негативных эмоций, что они, захлестнув его, создали эффект перенасыщения. Надо было что-то делать. Из всех подручных инструментов по поднятию настроения он знал один, но самый верный - алкоголь. В течение следующего часа он сделал несколько инъекций этого универсального лекарства, и мир снова заиграл свежими красками. Захотелось любви, появились острое желание сходить в туалет и потребность совершить какой-нибудь подвиг одновременно.

      

      Из трех желаний  он выбрал наиболее легко исполнимое.

      Зайдя в туалет, Сашка увидел место своего занятия любовью при свете дня, и его чуть не стошнило от ужаса содеянного и омерзения к самому себе. Да, так низко он еще не падал... Сидя на корточках, Сашка пытался прочесть кусок кем-то повешенной на гвоздь газеты. Статья называлась "...ило ли огород гор..." - все остальное было безнадежно утеряно. Сосредоточиться на прочитанном не было никакой возможности - мешали мухи, невыносимая вонь, резь в глазах от хлорки и тяжелые воспоминания, навеянные общей атмосферой туалета. Прежде чем употребить кусок газетной статьи в гигиенических целях, Сашка дал себе торжественную клятву - больше никогда так не опускаться и установить как абсолютный минимум для занятий сексом - подъезд. На предложения дружбы в помещениях менее комфортных, чем подъезд, решено было давать домогательницам резкий отпор.

      

      Веселье продолжалось, лечение Сашкиного настроения проходило вполне успешно - они со Славиком, стараясь не отставать друг от друга, были очень последовательны в употреблении алкоголя и не отставали от гостей. Мало-помалу, мир вокруг стал вновь казаться светлым и радостным. Вместе с переосознанием окружающего мира к Сашке стала возвращаться и естественная для него похотливая страсть к приключениям.

      

      Проведенное лечение значительно ослабило Сашкино чувство самосохранения и осторожности - он стал перемигиваться с золотозубой красавицей... 

      Славик, заметив Сашкины ужимки, мрачно произнес: - "Старик, здесь с этим не шутят!", но Сашку было уже невозможно остановить - он катился с горы в пучину сомнительного и опасного флирта и ничего не мог с собой поделать - ему уже даже девушкин золотой зуб начал казаться весьма сексуальной деталью женского туалета. 

      

      Дело подошло к вечеру. Общая обстановка среди гостей полностью повторяла вчерашнюю, с небольшой лишь разницей - жених был пьян вусмерть, и его унесли куда-то спать, а невеста неотлучно стояла у оркестра и была готова выполнить любое Сашкино желание. Находясь в непосредственной близости к Сашке, невеста заметила его перемигивания с Золотозубой и уже дважды отводила подругу для "инструктажа", но это не помогало - весна, водка и молодость делали свое черное дело - Сашка с Золотозубой уже визуально договорились о встрече и ждали только удачного момента, который не замедлил подвернуться...

      

      Неожиданно проснувшийся жених появился в зале. После двух суток безостановочного пьянства, танцев с падениями, чудовищного размера синяком на все лицо, он представлял собой зрелище, максимально приближенное к светлому образу Франкенштейна, созданного госпожой Шелли. Жених осмотрел зал тоскливым взглядом. Используя оставшийся не полностью заплывший глаз,  вихляющей походкой, короткими перебежками от стула к стулу, молодой муж начал пробираться к столу за универсальным лекарством.

      

      А свадьба тем временем развивалась по какому-то древнему сценарию, в котором наступил черед следующему действию - краже туфли у невесты. Суть этого обряда заключалась в том, что каким-то образом у невесты выкрадывалась туфля, после чего жених должен был с шапкой в руке ходить по столам и собирать у гостей деньги на выкуп туфли из неволи. Этот древний рэкетирский обычай как нельзя лучше отвечал Сашкиным планам - под шумок, пользуясь тем, что все гости, включая ревнивую невесту, будут заняты переговорами с террористами о выкупе туфли, вытащить Золотозубую в сад и слиться в "едином порыве любовного экстаза" в любом мало-мальски подходящем укромном месте. 

      

      С вызовом новой возлюбленной заминок не произошло - она сама уже стояла на выходе и мимикой, достойной дедушки Марселя Марсо, показывала Сашке направление к месту встречи.

      Ревнивая невеста, конечно же, произвела перехват сообщений, но ничего не могла сделать. Ей надо было сидеть на стуле и дожидаться выкупа, получение которого шло очень вяло - гости элементарно жлобствовали, а жених, вместо уговора на получение денег, пил с каждым на брудершафт.

      

      Сашка отпросился у Аркаши в туалет и пулей вылетел за дом в сад. Золотозубая уже ждала его там и, опустив формальности типа выяснения имен и биографических данных, коротко, по-военному отрубила: "В летнюю кухню!".

      

      Сашка не стал кокетничать и просто пошел за Золотозубой, по дороге размышляя, хватит ли у него времени спросить у девицы, как ее зовут. Войдя в летнюю кухню и закрыв за собой дверь, они погрузились в полную тьму. Вытянув руки, чтобы не разбить лоб обо что-нибудь острое, Сашка наткнулся на грудь девицы, которая оказалась на удивление желеподобно-мягкой, но времени на рассуждения не было - в следующий момент губы девицы впились в Сашкины, и у него закружилась голова от обезоруживающего напора похоти. Сашка ответил девице поцелуем, про себя отмечая, что она излучала какой-то смутно знакомый запах. Через минуту он понял - это был запах одеколона "Русский лес", которым, по-видимому, пользовался бугай Золотозубой. Это обстоятельство только усилило Сашкину тревогу, но природа брала свое, и он начал нащупывать вокруг себя хоть какое-то место для организации сексуального процесса. 

      

      Правая рука нащупала край какого-то стола, и Сашка с облегчением подумал, что в этот раз у них есть шанс поиметь хотя бы некоторое подобие человеческого секса. Он усадил девицу на стол, неожиданно оказавшийся довольно крепким, и, не останавливая долгого поцелуя, как в американском кино, спустил штаны и приступил к выполнению заветной цели их побега. Девица тихо засопела, а потом, остановив поцелуй, жарко прошептала Сашке в ухо: "Тока не спеши! А то как мой козел опустошисся за три минуты". Сашка взял себя в руки и решил довести дело до конца достойно и оправдать ожидания Золотозубой. Девушка, видно поверила в Сашку и, томно оттолкнувшись, легла на стол, поручив ему быть ведущим в их дуэте.

      

      Сашка старался изо всех сил получить хоть какой-то минимум удовольствия, но не мог усыпить в себе бдительность, и больше был сосредоточен на прослушивании внешних шумов, чем на объекте вожделения. К счастью, девица только потихоньку сопела, и Сашка мог слышать все, что происходит вне сарая. 

      

      Вдруг он отчетливо услышал приближающиеся голоса. Разговаривали несколько человек сразу, говорили возбужденно, явно подходя к месту их прелюбодеяния. Сашкино сексуальное возбуждение моментально испарилось, на что Золотозубая, еще не поняв что происходит, тут же отреагировала вопросом: "Чё, всё?". "Всё..." - упавшим голосом произнес Сашка, и его ужас мгновенно передался напарнице. Она вскочила со стола и по-командирски, пресекая возможную панику, сказала: "Выходь отсюда, скажем - попить заходили"

      

      Выйдя из сарая, они нос к носу столкнулись с парнем Золотозубой. Его глаза были налиты кровью, а бычьи мышцы напряжены и готовы к нанесению превентивного удара в Сашкин нос. Рядом с ним стояло еще три человека, среди которых он, по горящим в темноте глазам, опознал невесту. Сашке стало ясно, что это она была инициатором поиска "пропавшей экспедиции" и никакие рассказы о внезапном и синхронном приступе жажды у Сашки и Золотозубой тут не пройдут - экзекуция была неминуема...

      

      Золотозубая решила взять инициативу в свои руки. Она резко выдвинулась вперед, закрыв собой Сашку, и повлекла всех на освещенное место в надежде на то, что на свету ее парень не станет драться. Девица вытащила всех на освещенное крыльцо дома, и это оказалось ее роковым поступком. Сашка, а затем и все вокруг увидели страшную картину. На столе, где наши беглецы занимались любовью, были с утра выложены сырые пельмени, ожидавшие своего часа. Сейчас же все эти пельмени были обильно приклеены к спине и волосам Золотозубой... Страшная фаршеобразная мерзость покрывала спину девушки от пояса и до макушки! Все разговоры про жажду моментально стали неуместны, тем более что бугай уже без всякого предупреждения заехал ,Сашке в нос, и кровь залила его новую рубашку, заправленную в "вареные" джинсы Wrangler.

      Как водится, тут же все бабы заорали хором, а невеста вцепилась Сашке в волосы. В свою ярость она вложила всю горечь ее существования, безрадостную перспективу будущей жизни и полную безысходность, за которую она сейчас почему-то винила не своего Франкенштейна-мужа, а несчастного Сашку. К невесте моментально и весьма активно подключились строящие рядом бабы, а затем стали подтягиваться и остальные гости. 

      

      Сашка понял - если он сейчас не убежит, то обезумевшая толпа самым примитивным образом его линчует, что никак не входило в его планы. Как подстреленный кабан, он разметал толпу, одним махом перескочил через какую-то ограду и понесся напропалую от толпы, которая еще долго не отставала и придавала своими криками Сашке невиданный энтузиазм в забеге.

      

      Наконец преследователи отстали, и Сашка, пробежав еще с пару километров для надежности, свалился в какую-то кучу прошлогодних листьев. Отчаянно пытаясь остановить выскакивающее из груди сердце и восстановить дыхание, он вытер пот с лица рукавом и...  заплакал... Он плакал от жалости к самому себе, к друзьям, которых он предательски бросил на свадьбе, от пронизывающего апрельского холода, от страха, который подкатил к горлу после осознания того, что он в диком лесу и не имеет преставления о том, как отсюда выбраться. 

      

      Стояла полная луна, было вокруг совсем светло, но от этого Сашке не было понятнее - где он сейчас находится и в какую сторону надо идти. И вот от этой тоски, неопределенности, потерянности, страха и одиночества протрезвевший Сашка завыл, как койот в повестях Майн Рида, которые в детстве пионер Саша Кукин с любовью хранил на книжной полке над кроватью...

		
		
    
		
    19. Таисия Эф: Комната любви
    999   Оценка:6.00*3    "Рассказ"  Эротика 


    





                                        Комната любви

      

      

      

       После двух часов сидения  перед компом в глазах рябилo. Синие, зелёные, жёлто-золотистые "Ники". И всё-таки какое-то чувство ожидания, слабой надежды встретить кого-то необычного, заставляло всматриваться в экран. Вообще то жить в чате обычно довольно интересно. Но только, похоже, не сегодня. И всё-таки я всматриваюсь в Ники  сo все возрастающим нетерпением. Я выбираю их чисто интуитивно. Так те, что написаны  крупными прописными буквами, чтобы не дай, то бог кто прошел мимо, обычно принадлежат мальчишкам до восемнадцати. Значит, уже отметаем. Лениво просматриваю оставшиеся названия. Те, что состоят из двух слов, обычно выставляют парни до двадцати четырех лет. Это образованные, лощённые  и  лишённые фантазии типы. Они обращаются к тебе на "Вы" и дают тебе почувствовать всю свою значимость.  Что же мне нужно... Ник из одного слова, но написанного правильно и с большой буквы. То есть не мальчик, но мужчина,  весёлый, ещё не заснувший на работе или дома в столь поздний час,  желающий поболтать на легкие темы. Типа - "Шаркаю ножкой в валенке на каблуке и прижимаю к вам своё необъятное декольте. Не хотите ли прилечь на оный предмет? У вас усталый вид и вам требуется срочная врачебная помощь в виде русалки в белом халатике на  обнаженном теле. Провести ли вам искусственное дыхание рот в рот и нос в нос?" И вот уже парень горяч. И готов обнять всю тебя вместе с твоей врачебной машиной скорой помощи и белыми  трусиками в красных крестиках. Начинается игра. И оба сидят в радостном оживлении. Что же она ещё выкинет? 

      Или же типа: - "Вы сегодня завтракали? Мне так хочется выпить кофе. А вам? А давайте я буду вашим бутербродиком? Вы где предпочитаете быть - сверху, снизу или колбаской?" Всё прозрачно и  двусмысленно. И это уже не просто завтрак в постели. Это уже почти Вирт на кухне. Где найдется и краешек стола, и джем и даже сливки. Но сегодня я почему-то инертна. Во мне какой то космический вакуум. Скукота. Но как истинно практичная женщина взвешиваю и прикладываю к себе все эти разноцветные имена.  Как если бы я примеряла новые платья в шикарном магазине. Где я вольна долго,  и с наслаждением  подбирать себе гардероб, растягивая удовольствие и всматриваясь в своё отражение в зеркале. Пардон, в отклике того типа, которого я выберу и осчастливлю сегодняшней ночью. И так. Я женщина искушённая и удивить меня вроде бы почти ничем не возможно! Но  оказывается,  всякое бывает!

        И вдруг.  После того, как я уже совершенно разомлела от безделья и тишины,  когда моя попка,  прижатая к стульчику начала приобретать форму помятого блинчика,  желающего оказаться не на этом жестком крутящемся стульчике, а в более приятном окружении подушек и одеял...  Ко мне   обращается  Ник. Сам!!! Да ещё женский ник - "Давалка". Боже, похоже,  она хочет меня шокировать или просто уморить.

       - Давай дружить? - говорит мне это чудо.

      - А как? - удивление, комичное раздражение накатывают на меня волнами.

      - Я хочу тебя любить! - говорит мне Давалочка-расстегалочка.
 Интересно, ей  далеко за тридцать? Задаю я себе совершенно бестактный вопрос. - И откуда этот нездоровый интерес? И тем не менее. - Я согласна, - говорю я. (Что мне терять кроме полной скуки?)

       - А тебя как зовут?						        
      - Ленусик, - отвечает моя собеседница. - А тебя как?

      - Света, - говорю я.

      - Я так хочу попробовать тебя язычком, - наступает на меня Ленусик. - От кончиков пальчиков на ногах и до бёдер. Хочу провести влажным язычком дорожку, обвести ямочки под коленками.

      - Я не против. Интересно,- думаю я. И её слова мне кажутся ласковым шепотом.

      -Ты лесби? - Пишу я, не успев сообразить, как бы об этом поприличней спросить.

      -Нет. Ленусик  несётся как  тяжело гружёный локомотив, сминая все мои чувства. Оставляя меня в совершенной растерянности. Как если бы меня поймал  сосед с голубыми глазами  и неотразимой голливудской  улыбкой посреди комнаты в комбинашке, с бигудями в волосах и с утюгом в руке. И я, как мокрая мышь, стою посреди комнаты и не знаю в какую бы норку забиться. Вот именно как несколько  таких серых мышек, все мои мысли вдруг куда то и разбежались. "Я погружаюсь язычком в твою мягкость", - Ленусика не остановить.

      -У тебя сильно  "растрёпанные губки"? - задает мне очередной вопрос Ленусик. Вроде бы выводя меня из ступора.

      Какие губки могут быть у женщины, родившей двух детей? В лёгком недоумении я вспоминаю вид своих розовых, слегка коричневых по краешкам губ. Как если бы розовые соски подчёркивали белизну груди, обведённые коричневым тональным карандашом по краешку ободка.

      - Я делаю язык лопаткой и бью им об твою мякоть, погружаю, лижу. Вторит моим ощущениям Ленусик. Какая то приятная нега охватывает мою душу. И мне все равно,  что она тоже женщина. Удовольствие пронизывает  всё тело.

       Лёгкое любопытство и настроение. Моё  настроение поднимается далеко выше  нуля градусов по Цельсию. Подобие улыбки не покидает моих губ.

      -Ленусик! - ты забавна. Чмок. Что дальше?

      -Теперь мы пристёгиваем искусственный член,  и я хочу заняться с тобою любовью. Я вздыхаю. Но кто же бросает игру на середине?? Я представляю себе пластиковый вибратор. И где-то на задворках памяти мелькает эпизод из порно-фильма - две  дамочки,  приятной наружности на коленях. И у одной кожаным ремнём пристёгнутый член. И этим самым предметом первая доставляет удовольствие второй. Рот расплывается до ушей. Какая же ты всё-таки занятная Ленусик. Я чиркаю на "информацию", а мыло то на Катю! Ах,  Ленусик-врунюсик. Но всё равно спасибо за развлечение.

      -У Ленусика происходит сбой в программе работы "коры головного мозга." И она, подбивая и облизывая, ныряя и вытворяя другие нахальные телодвижения в инете - вдруг вспоминает про фотку.

      - У меня,  её нет, - говорю я. И это, кстати, правда.

      Тогда Ленусик предлагает мне прислать свою. Попутно рассказывая  что,  работает юристом   и изучала международное право.  Мне очень любопытно. И я жду с нетерпением. Это дело  30 сек. И.. - Стресс, удивление, разрядка. Ленусик то - мужчина! Пока я рассматриваю Ленусика, сверяя все почерпнутое теоретически и реальное фото, я узнаю, что её интересует ещё одно отверстие в моём теле... Но это же инет, успокаиваю я себя. И милостиво разрешаю пошалить там пальчиком.

       - Только нежно, - говорю я. Не очень представляя, чего её там заводит. 

      Пока она шалит во мне снаружи и внутри, я впиваюсь глазами в фото.

      - Чёрные, плетённые на ремешках босоножки и,  конечно же,  на каблуках. Черные чулки. Чувственно раскинутые полные, зовущие ляжки, совершенно женственные... Ощущение экстаза. Томление... Белые жемчужные бусы на шее. Округлые плечи и крепкие руки. И совершенно ниоткуда закрадывается мысль - " А какого это чувствовать мужчину, знающего все твои потребности, все ощущения. Чувствующего твои оргазмы и желания так, как и ты сама? И в то же время умеющего носить тебя на руках?"

      А строчки Ленусика вторят: - Я буду заботиться о тебе. Не буду эгоистичной. Одевать тебя буду. Тебе не придётся готовить - я всё буду делать сама.

      И снова всплывает картинка. - "Крупные ладони,  надевающие кружевное полупрозрачное бельё на моё тело".  Секс без скуки. Разнообразный, порочный секс до опупения.

      - Я хочу иметь ребёнка! - говорит Ленусик. И я сразу вижу круглые как у хомячка щёчки и маленькие ножки. Тёмненькие волосики и маленькая косыночка на голове. Пухленький куклёнок. И в очередной раз ощущение единения желаний. Я снова переключаюсь на фото и... полное одурение от несоответствия! Ленусик, в темном парике до плеч. Ленусик с прямым красивым и чувственным носиком. Уже почти моя,  Ленусик в полном экстазе оттягивает чисто мужским движением кверху член. Между белых, лишённых растительности, призывно открытых бёдер с ленточкой черного танкини, между ними, она стыдливо прячет член, прикрывая его  рукой. И тут, всё моё женское естество восстает против. Как можно такое совершенство прятать? И я понимаю, что не смогу видеть в Ленусике женщину. И ни что не заменит мне горячего мужского члена, его "дыхание" и движение, чувство заполненности и объёма. Ленусик  - Ленусик! Чмок, - я в последний раз целую тебя. Говорю,  что завтра встретимся, зная,  что ни на какие уговоры пожениться и завести ребёнка я не пойду. Ибо никогда не смогу смотреть на тебя как на женщину. А ведь именно этого тебе так хотелось, милая.

      Я отправляю ей в подарок несколько строк.

      Мы ощущаем

      Всё душой.

      Живём же телом,

      Снами и едой.

      Болеем чувствами

      Желаем,  всё и всех порой...

      

      Когда твоя душа горит

      И тянется ко мне,

      Что твоё тело говорит? 

      И что кричит в тебе?

      

      Ты так нова, так непохожа

      Так мила...

      И женское начало

      И мужское естество

      Так двойственно переплелось. 

      И все-таки,  какая жалость

      .Что счастье нам не улыбалось.

       

      А наутро, открывая  почтовый ящик, я нахожу письмо.

      "Свет, привет, как ты? Я так скучаю, хочу очень к тебе вниз....

      Как  у тебя вообще?  Дни как проходят? Пиши угу? Ну, хоть пару строк? Скажи,  

      у тебя получилось аську установить?  Может,  МСН  установишь? Целую губочки и

      верхние и нижние. Твоя я".

      И опять понеслось.

        А в жизни?  А в жизни всё бывает иначе. Скажем, разве приличной даме  преклонного возраста, около тридцати пристало заниматься любовью с  трансом? Или хотя бы пялиться на чужих обнаженных мужчин?  Ведь это же смешно! И,  тем не менее,  мне некуда затолкать  эти приходящие вдруг ниоткуда,  кажется давно забытые, и в то же время такие  же реальные,  как и я  сама,  шаловливые  мысли. И никуда не деть свои фантазии.

      В бассейне было полно народу. Жара испарений от  белой кафельной плитки на полу,  жёлто-оранжевые шкафчики в раздевалке. Люди, отчего-то совершенно безбоязненно, открыто демонстрирующие все участки своего тела. Парочка девушек, повернувшихся  своими маленькими худенькими тельцами ко мне, совершенно свободно стягивают всё с себя. Чувствуя себя уже здесь, в коридоре бассейна,  как две золотые рыбки в воде, так же свободно и непринужденно. Я же забиваюсь в кабинку для семейных парочек. Побыстренькому стягиваю джинсы, блузку и кроссовки. Оборачиваясь на каждый шорох. На шарканье ног по плитке и клацанье дверец кабинок. "Перестань так себя напрягать!"- ругаю я себя тихо.

      "Расслабься". Вздыхаю медленно, выдох и расслабляюсь. Тем более  что купальник и "мыльные тапочки" уже на мне.   Кажется все самое страшное уже позади. Поход под душ, две минуты под струями теплой воды, и ты уже человек. Я прикрываю кабинку. Закрываю её на ключ. Который вешаю себе на шею,  "как бурёнка с колокольчиком", пробегает мысль. Но что же мне остается делать с моей  сонливой рассеянностью? Так что я внутренне собираюсь, и как вполне уверенная в себе девушка,  легкой походкой направляющаяся в душ, отправляюсь в нужном направлении. Всё вокруг как- то  профессионально, по-рабочему собранно, двигается.  Мигают лампы неонового освещения. "Всё хорошо. Главное добраться и не сбиться с маршрута".  "Иван-Сусанин", - обычно говорит мой муж. Подразумевая этим моё передвижение не только в закрытом пространстве помещений, но и в потоке машин и автобусов. Ведь нередко  попав,  наконец,  в переполненный автобус, я сама, не зная как, оказываюсь в совершенно незнакомой мне части города. Тогда уже телефонная будка и звонок к мужу единственная соломинка на  спасение. "Милый, - забери меня!" Или: - "Муженька, я стою напротив магазина канцтоваров. На пересечении  каких улиц? Погоди,  я сейчас  мигом слетаю на противоположную улицу и посмотрю. Да, потом перезвоню ещё". Бедный, он теперь сидит перед телефоном, кусая локти. А я, стараясь не угодить под машину,  несусь к табличке с названием улицы.  Потом  опять нужно звонить. И не суть, что он в тридцатый раз мне объясняет, что не нужно лезть в первый попавшийся переполненный автобус только оттого, что  ты устала и не можешь больше ни  одной минуты дольше простоять на этой  "противной" остановке. И даже не то, что он ужасно раздражен. Я как вижу,  прям через телефонную трубку его кривящиеся от сарказма губы. И не то, что в этот момент мне страшно смотреть в его лицо. Кажется, больше всего меня пугает моя никчемность. И в унисон с ударами сердца бьется вопрос: - "А любит ли он меня ещё? А не порчу ли я попросту жизнь ему и себе самой?" Ведь не даром, даже на перекрестке дорог, когда он совершенно заплутал и не знает,  куда сворачивать спрашивает. "Свет, куда ехать? Налево или направо?" И мне совершенно не нужно  думать. Просто спросить своё "шестое чувство". Куда?  "Налево, - не раздумывая,  отвечаю я".  "Значит направо,  - с облегчением добавляет он. И всегда! К сожалению, всегда, оказывается прав. И так,  я топаю вроде бы в указанном направлении. И не дай бог мне заглянуть не в ту дверь или оказаться в отделе мужских  раздевалок бассейна.  "Боже, убереги меня хотя бы от этого позора!"  Только вперед. И вот уже заветная  картинка в виде смайлика   на двери  изображающее что-то похожее на крупный дождь, капающий на неизвестно кого из душевой сетки. И какой  то пробел в стене в виде коридора. Я чиркаю взглядом, совершенно не всматриваясь в четкие очертания предметов. Главное, я уже почти на месте. Но, что-то привлекает мое внимание. Это что-то - два совершенных мужских лица.

      "Господи, какие красавцы!" Непроизвольно я замираю наполдороге. Адонисы, надо же было уродиться таким совершенствам. Всё забыто. Не знаю,  сколько мгновений или минут я стою,  замерев в оцепенении и уставившись на них.  Они вроде бы о чем-то серьезно беседуют. Я жадно разглядываю, впитываю в себя их красоту, которой,  пожалуй,  не встречала до сих пор ни в одном  даже женском лице. Медленно, медленно, в каком то оцепенении я опускаю взгляд ниже, оценяя каждый мускул и каждую прожилку на этих прекрасных телах. Мой взгляд скользит по гладкой коже  и втянутым животам.  И, я не верю своим глазам - два члена. Спокойно лежащие там, где им и собственно полагается  лежать. Они,  как и те же два лица, в спокойном, уравновешенном состоянии повернуты друг к дружке.  Моё теперешнее состояние можно назвать тоже только "подвешенным". Всё плывет перед глазами. Я,   конечно,  понимаю, что делаю что-то не то. Но остановить меня теперь может только цунами.

      Мужчины замирают на полуслове,  и удивленно рассматривают в свою очередь меня. И тут до меня впервые начинает доходить,  что меня тоже заметили. Теперь уже они удивлены. Я краснею,  как только что искупавшийся в кипятке рак от кончиков ушей и до ноготков на ногах. Ноги ватные. "Бежать!" - мелькает запоздалая мысль. И я  заставляю себя двигаться уже к совершенно не привлекающему меня бассейну с кучей пухлых тёток и маленьких ребятишек. К солидным мужчинам, страдающим эффектом "домашнего таракана". Но только одно меня занимает. - Интересно, они любовники? И мне не нужен никакой сексуальный практический  опыт. Я и так знаю, у них,  любовь. Может и не заключенная на небесах. Но разве могут такие "боги" быть несчастливы? Разве может их задевать серый туман за окном,  или вообще,  какое то другое несовершенство природы? Думаю, для них всегда светит солнце. Уныло плетусь к воде. И чудо! Вода забирает все мои горечи и печали. Забыто ощущение неполноценности и жалости к самой себе. Хотя, не спорю, оранжевые шкафчики  в раздевалке и два  Адониса я  аккуратно сложила в шкатулку самых дорогих мне воспоминаний. Захлопнув её от всех. И открывая этот "ящик Пандоры"  только изредка,  только для самой себя.  Чтобы  взглянуть одним глазком. И в очередной раз понять,  что я потеряла. И чего я так никогда и не приобрету, даже на время.

      

      

		
		
    
		
    20. Ptizza Эф: Мороженое с вишневым джемом
    999   Оценка:5.31*5    "Рассказ"  Эротика 


    









    ...А ты знаешь, что 753 умножить на 312 будет 234936?

    Окно моей комнаты заперто на замок, а ключа у меня нет. Все окна в нашем с тобой доме запираются ключом: быть может, это и странно, но только не для нас.

    Я сижу на подоконнике и смотрю на деревья за окном. Заскрипело стекло - это я с силой провела по нему пальцем. Дотрагиваюсь до замка - он холодный.

    Нет, нет, мне совсем не грустно, мне очень весело! Я вижу в мыслях, как я летаю между этими деревьями и легко, легко качаюсь на ветках - туда-сюда, словно на качелях. Это пустяки, что мне не всегда можно наружу. Не так уж важно, летаешь в мыслях или наяву.

    Я очень люблю летать между деревьями!

    А еще я люблю мороженое с вишневым джемом. Когда оно пару минут постояло на тепле и уже не совсем твердое. Белое с красными полосками, в пластиковом стаканчике, с восхитительной подтаявшей сладостью у стенок. Я зачерпываю эту сладость прежде, чем твердую серединку: она так вкусно растекается во рту...

    И я люблю, когда ты подхватываешь меня на руки - больше всего это люблю! - и двигаешь вверх-вниз, невесомую, раз за разом насаживая меня на себя, взрезая собой мое тело... Мои волосы взметываются и опускаются, длинные, длинные - я вижу это в зеркале, я вижу там себя, маленькую и тонкую, я вижу, как я изгибаюсь, я немею от сладости, когда ты с силой пронзаешь меня насквозь... я летаю! Летать с тобой - это даже лучше, чем без тебя...

    И я очень люблю себя - свое тело, оно такое розовое, мягкое и упругое! Я люблю раздеваться перед зеркалом и оглядывать себя со всех сторон, гладить тело и осторожно щупать соски - но, конечно, куда больше люблю, когда это делаешь ты...

    И я люблю читать книги по физике и астрономии целыми днями напролет, учить формулы наизусть... люблю решать уравнения или, когда отдыхаю, какую-нибудь мелочевку делать в уме - вроде умножения трехзначных чисел. Я люблю читать и стихи, особенно Пушкина и Рильке, я люблю читать все подряд, что попадается под руку, и, если ты спрашиваешь, запомнила ли я наизусть, я отвечаю: да.

    И я люблю слушать Моцарта и музыку из французского кино, люблю цветы и шоколадные конфеты - много, много чего люблю!

    Это так просто, думать о всякой ерунде, - когда не хочется думать о том, что произойдет через каких-нибудь десять минут. Когда волей-неволей прислушиваюсь к разговору в гостиной... и знаю: вот-вот щелкнет замок - это ты вышел из дома проводить своего приятеля, а значит, вернешься через несколько минут, и я услышу твои шаги, все ближе, ближе, а потом ты войдешь в комнату... Я боюсь? Неужели я до сих пор боюсь - после того, как ты наказывал меня много раз?

    Не думать об этом, иначе будет еще страшнее.

    И я опять думаю о деревьях за окном и представляю себя летящей. Так погружаюсь в эти мысли, что даже не слышу ничего вокруг, пока не щелкает замок, но вместо тишины - шаги раздаются в прихожей. Что, значит, ты проводил уже Андрея? Я проспала, как в первый раз хлопнула дверь?

    Я сжимаюсь в комочек, я - голубь, я - маленький шарик из мяса и перьев, сидящий на подоконнике.

    Хотя нет у меня, конечно же, никаких перьев.

    Эта простая, даже дурацкая мысль отрезвляет меня, и я сижу неподвижно, слушая, как приближаются шаги в коридоре, и считаю в уме: 2478913 плюс 3358602.

    А потом входишь ты.

    Ты входишь, прямой и спокойный, и глаза твои холодны. Ты останавливаешься рядом со мной, а я съеживаюсь, пряча между колен руки, как будто это они сделали что-то плохое.

    - Так, девочка, - сказал ты медленно. Я подняла глаза. - Помнится, еще недавно я объяснял тебе, как нужно вести себя в обществе, тем более с друзьями мужа... Было или нет?

    Я машинально кивнула.

    - И что, зря объяснял?

    Я не ответила. Очень хотелось опустить глаза, но я знала, что хорошо умею умолять глазами.

    Ты сел на стул.

    - Пойми, малыш... - Твой взгляд чуть смягчился. - Ничего страшного не произошло. Андрей не обиделся. Для него это было скорее... забавно, что ли. Но я просто хочу понять: почему ты сказала ему "дурак"?

    Я взорвалась:

    - Да потому, что он и есть дурак! Я для него - как кукла, а спроси его, сколько спутников у Юпитера, он и не ответит! А я вчера выучила наизусть радиусы орбит всех спутников Юпитера, и Сатурна вдобавок!

    Ты подпер голову рукой и расхохотался... Действительно, я сказала смешно.

    - Да с чего же, - отсмеявшись, сказал ты, - с чего ты решила, что он считает тебя куклой?

    - А что, не видно? Он ведет себя со мной, как с пустым местом! Смотрит на меня, улыбается, но в голосе что-то такое... даже не знаю, как сказать. Словно делает одолжение, что со мной говорит...

    Ты поднялся. И сказал спокойно:

    - Да, я тоже это заметил.

    Отошел к другому окну; глядя в сад, проговорил:

    - Бывают люди, которым трудно побороть в себе предрассудки. При этом они все же остаются хорошими людьми. Я поговорю с Андреем. Он постарается.

    Молчание. Я прошептала робко:

    - Скажи...

    - Ну?

    - Это тот самый приятель... который посоветовал тебе завести меня? Тот самый, у кого живет прозрачная девочка?

    Пауза.

    - Или, может, другой, у кого девочка-с-пальчик? На столе в картонном домике?

    Ты обернулся:

    - Хватит.

    Прошелся по комнате; остановился рядом со мной и спросил очень просто:

    - Как ты думаешь, чего ты заслужила?

    Я закусила губу. Сердце провалилось куда-то вниз.

    - Того же, что и всегда, - проговорила нехотя.

    - Сильно или слабо?

    - Средне.

    - Тогда ложись.

    Я послушно слезла с подоконника и направилась к кровати.

    - Слушай, - сказал ты уже почти ласково, когда я стянула с себя брюки и привычно легла животом вниз, - что с тобой случилось в последнее время? Ты стала какая-то нервная.

    Я повернула голову набок, чтобы взглянуть на тебя - ты стоял, небрежно прислонившись к дверце шкафа. Мне вдруг мучительно, щемяще захотелось плакать, и я попросила, всхлипнув:

    - Отпусти меня полетать.

    Чуть скрипнула дверца.

    Ты сделал шаг к кровати и, помедлив, тихо спросил:

    - Разве я редко отпускаю тебя? Три раза в неделю. Не реже, чем прежде. Ты же знаешь, что чаще нельзя. Если чаще, ты будешь забывать обо всем. Ты разучишься быть человеком.

    - Да, - сказала я, отчаянно, глубоко вздохнув. - Да.

    - Тогда в чем же дело?

    Не дожидаясь ответа, ты отворил шкаф и достал ремень.

    - Расслабься.

    Приблизился, похлопывая себя сложенным вдвое ремешком по колену.

    - Ты б еще голой к нам вышла... как прежде, когда любила ходить по дому без одежды. Дурочка...

    Боль обожгла тело.

    После третьего удара я издала то ли стон, то ли писк - намеренно, в расчете на снисхождение. Удар, еще удар.

    - А говорила - средне, - заметил ты насмешливо. - Переоценила свои сегодняшние силы... Терпи, мой друг, терпи.

    Я вцепилась руками в покрывало. Мне не хотелось боли. Мне так мучительно, зверски не хотелось сейчас боли! Даже если она на самом деле слабая... я ведь знала это, но нервы, нервы!

    Я уже плакала, не сдерживаясь, когда ты отбросил ремень и присел рядом со мной на кровать.

    - Ну что ты, маленькая... Перестань. Ведь не было же по-настоящему больно...

    Повернувшись набок, я притянула колени к подбородку. Сказала:

    - Я так боялась...

    - Чего?

    - Что ты сильно меня накажешь.

    - Глупая моя... Разве я могу тебя обидеть?

    Ты привлек меня к себе - я уткнулась лицом тебе в грудь - и принялся мягко, но по-хозяйски ласкать пострадавшее место. Жар от твоих рук волнами расходился по телу. Не только руки - сам ты был горячий, и запах пота одурманивал.

    Тревожно вздрагивала мягкая и влажная пустота внутри меня; твоя рука сдвинулась от ягодиц дальше, туда, где все тоже увлажнилось, и начала действовать там. Сладкая, страшная тревога усилилась в тысячу раз, и я закричала, словно от боли.

    Это так нестерпимо - так пронзительно - так опьяняюще - когда ты стягиваешь с меня одежду и ласкаешь - нет, это не называется просто ласка - твои сильные, безошибочные руки проходятся по всему телу, от шеи до кончиков пальцев на ногах, не оставляя ни миллиметра - когда твой язык и мой сплетаются, вытворяют что-то немыслимое - когда ненасытный кусок твоей плоти, жестокий, обжигающий, вторгается в мою пустоту и с каждым движением - взад-вперед, взад-вперед - все больше и больше терзает меня, выворачивает наизнанку...

    Это так беспощадно - это такая боль - я так все это люблю!

    А потом мы лежим, измученные, и пытаемся болтать обо всяких пустяках, но сил на болтовню уже не хватает; и я тихо засыпаю у тебя на груди.
    

    

    * * *
    

    Я - не человек. Точнее - не совсем человек. Я - такое особое искусственное существо, в котором очень много от человека, но не всё.

    Я очень сообразительна и с легкостью запоминаю много разной информации, куда больше, чем обычный человек. Но у меня не идеальная память, в отличие от компьютера. Я способна иногда рассуждать здраво и обстоятельно, как машина. Зато очень впечатлительна и часто готова плакать или приходить в восторг из-за каких-нибудь пустяков, и мне кажется порой, что я совсем, совсем не сообразительна, когда дело касается быта и отношений между людьми - короче, всего того, к чему люди привыкли больше, чем к умным книгам. Людей я боюсь и почти никогда с ними не вижусь, кроме тебя.

    Ты придумал меня такой, какая я есть, с моей детскостью - я ведь совсем дитя, - с моей беспомощностью, и нервностью, и привычкой от всего впадать в отчаяние и во всем полагаться на тебя. Ты решил, что я такой тебе и нужна, раз уж у тебя умерла жена и ты захотел отдать себя чему-нибудь полностью, без остатка, чтобы не было никаких лишних мыслей во время, свободное от работы.

    Ты придумал меня, когда твой друг посоветовал тебе обратиться в компанию по производству созданий вроде меня и в той компании тебе объяснили, что можно самому сочинить для себя существо. Ты решил, что я должна быть такой же, как человек, - с женским телом, по-человечески болезненным и уязвимым, - но только уметь летать и делать еще всякие разные необычные мелочи.

    Я все хорошо объясняю? Извини, я, наверное, говорю коряво. То слишком машинными словами, то слишком глупо. Я плохо умею говорить вслух, когда не нужно пересказывать вещи, которые я вычитала в книгах... Но ты ведь и так все это знаешь - то, о чем я рассуждала сейчас. Ты сам однажды рассказал мне мою предысторию, то есть как я появилась.

    Я часто говорю с тобой в твое отсутствие, мысленно или вслух, и воображаю, будто ты меня слышишь. Даже почти верю в это - вот как было сейчас, пока не вспомнила, что ты на работе... Ведь мне бывает скучновато иногда. Потому что я же не могу все время читать, я тоже человек и устаю от чтения. А летать без тебя нельзя, ты не разрешаешь.

    Впервые я осознала себя, когда летала в саду между деревьями. Я была такая глупая, как младенец, ничего не знала и не понимала, ощущала только, что я летаю, летаю. Мне казалось, что только это в мире и есть - только я, и деревья, и полет. Я опускалась на ветку, потом скок! на другую, и еще скок! дальше, и дальше, а затем оттолкнулась и полетела; несусь в воздухе, потом опять приземляюсь на ветку, оттолкнулась и полетела, и так без конца... Мне хотелось отправиться вверх, в бескрайнее небо, и не вернуться никогда, но что-то мешало мне, тянуло к земле; впрочем, даже это меня по-настоящему не беспокоило. А потом ты приказал мне спуститься вниз.

    С тех пор я живу у тебя в доме и приучаюсь быть человеком. Сначала я вела себя как совсем маленький ребенок - все портила, пачкала, не желала ходить в одежде, не умела говорить. Ты учил меня всему; поначалу обходился жестоко, порол за любую провинность. То есть это мне тогда казалось, что ты бьешь меня жестоко - я ведь всякую, даже мельчайшую боль воспринимала как что-то ужасное. Я тебя очень сильно боялась, и ласкать ты меня начал не сразу. Потому что я и ласк не понимала - пугалась их, как всего остального.

    Когда же я к тебе привыкла, ты стал ласкать меня в поощрение.

    Я очень быстро все усваивала - училась говорить, и читать, и просто вести себя по-человечески, - в минуты, когда мне это было интересно. Если же я упрямилась... о, тогда я упрямилась по-настоящему. И тебе приходилось поступать со мной, как с нашкодившим щенком.

    Шли месяцы.

    Я научилась многому. Я прочла кучу книг по самым разным наукам и запомнила их почти наизусть. Я выучила несколько иностранных языков. Я глотала классику с наслаждением. Я люблю рассуждать о серьезных философских проблемах. И, кажется мне, если бы я смогла раскрыть себя, какая я есть, в обществе и проявить свой ум и талант, то люди восхитились бы мной. Но я никогда не бывала в человеческом обществе. Я очень боюсь людей.

    Если кто-то заезжает к нам в гости - а это случается совсем редко, - я веду себя по-дурацки и говорю разный вздор. Так, как это было, когда пришел твой приятель Андрей.

    И только тебя я уже не боюсь, наоборот - люблю тебя больше, чем ребенок любит родителей, и, оставаясь одна дома, изнываю от тоски.

    И еще я очень люблю летать...

    Три раза в неделю - по вечерам, уже в сумерки - ты выходишь со мной в сад и позволяешь мне раздеться: почему-то я не могу летать в одежде. Скинув все, что на мне, я поднимаюсь вверх и кружу, кружу между деревьями, забыв о своей жизни в человеческом доме и даже о тебе. Но все-таки бессознательно, маленькой частичкой своего "я" ощущаю твой взгляд - он держит меня, как на привязи. И когда ты приказываешь спуститься, я не могу не послушаться.

    А в другое время мне не позволено выходить из дома.

    Увидеть, как я летаю, некому. Мы живем за городом, и на работу ты уезжаешь на машине. Вокруг дома большой сад, а сад огражден забором. За забором, по правую сторону от дороги, начинается лес. С противоположной стороны - заброшенные огороды и пустующие дачи.

    Здесь совсем тихо. Никто не ходит и не ездит.

    Тем лучше. Ведь если бы к нам приезжало много людей, то кто-нибудь из них непременно сказал бы мне что-нибудь плохое, правда?

    А вдвоем нам гораздо лучше. Никто не мешает нам любить друг друга, а мне - заниматься всем, что я так люблю... И летать, летать!

    В возбуждении я бегаю по комнате - от окна к двери, от двери к окну, - подпрыгиваю и, кажется, вот-вот полечу. Но я не могу взлететь к потолку. На мне одежда. А ты приказал мне не снимать одежды, когда тебя нет дома. Как жаль...
    

    

    * * *
    

    Звенит звонок. Это видеофон. Я подбегаю к аппарату и по привычке отключаю экран, прежде чем нажать кнопку связи. Не хочу, чтобы меня видели посторонние, которые звонят. Я боюсь этого, как будто я - чудовище, как будто у меня изо рта растут уши, а на лбу - второй нос.

    Женский голос:

    - Макс, это ты? Если нет, то позовите его, пожалуйста.

    Мелодичный, спокойно-уверенный, даже слегка иронический голос.

    - Он еще на работе, - с трудом выдавливаю из себя я.

    - А ты... его кукла, да? - Она чуть-чуть подчеркивает это слово: "кукла".

    Я молчу секунд десять.

    - Кто это спрашивает?

    - Его знакомая.

    Короткие гудки.

    У нее голубые глаза. Я почему-то в этом уверена. У нее прозрачные, сияющие, распахнутые, как окна в небо, глаза.

    Я замечаю, что по-прежнему стою у видеофона и до боли стискиваю руки.

    У меня глаза бесцветно-серые, невыразительные. Твои глаза - темно-карие, блестящие, пристальный взгляд их обжигает. Я пытаюсь сравнить себя, какой бываю в зеркале, с твоей внешностью - и с ней... звонившей по видеофону... какой она мне представляется. Но о ней я знаю только, что у нее голубые глаза (откуда знаю?), а о тебе...

    Темно-карие глаза. Умное, волевое лицо. Сильные руки. Широкая грудь, к которой так легко прижиматься, прячась от невзгод... И это всё. Я не могу представить тебя целиком.

    Я не знаю, какой ты.

    Я не знаю, не знаю, не знаю!!

    Вбегаю в свою комнату и, захлебываясь в плаче, падаю на кровать...
    

    

    * * *
    

    - Познакомимся? - Она смотрит на меня, улыбаясь. Большущие, как у куклы, и по-кукольному невинные, ярко-лазурные глаза.

    Я отступаю на шаг и прячу руки за спиной.

    Она оглядывается на тебя:

    - Нехорошо.

    Ты сидишь, непринужденно раскинувшись на диване, и тоже улыбаешься - такой знакомой многозначительной улыбкой. В ответ гостье киваешь и сочувственно прищелкиваешь языком.

    - Как по-твоему, может быть, стоит ее наказать? - спрашиваешь ты.

    - Я тоже так думаю. Но после, - отвечает она.

    Ты бросил на меня взгляд, от которого захотелось куда-нибудь спрятаться.

    - Садись вон туда, в угол. - Слова прозвучали холодно, это приказ.

    В углу стоял стул, и я сама не заметила, как очутилась сидящей на этом стуле. Было стыдно до дрожи, словно меня уже сейчас наказывают.

    Гостья пересела на диван. Ты рассказывал ей что-то, а она смеялась переливчатым смехом и придвигалась ближе, ближе. Наконец ее голова легла на твое плечо; ты взял гостью за подбородок и впился в ее губы страстным поцелуем. Я хотела встать и уйти, но с ужасом поняла, что не могу пошевелиться...

    И вот она уже лежит, хохоча и извиваясь, на твоем колене, а ты быстро и уверенно расстегиваешь ее блузку. Визг отдается у меня в ушах. Она визжит так, будто ее щекочет сотня мужчин.

    Огромные, как арбузы, груди послушно сминаются под твоими руками.

    Она на диване, полностью раздетая; упруго изгибается тело, роскошное, точно на фото в цветном журнале... это неправильно, у обычных женщин не бывает таких форм! Ты ложишься на нее и входишь медленно, с наслаждением, - она стонет и содрогается всем телом.

    Еще чей-то крик. Это кричу я. Я просыпаюсь.
    

    

    * * *
    

    - Я ненавижу ее! Ненавижу!

    - Успокойся, птичка моя... Это был сон.

    Я билась и кричала; темнота душила меня, и душило одеяло. Я пыталась сбросить его, но ты не давал - крепко стискивал меня под одеялом и прижимал к себе.

    - Тихо, тихо. Все в порядке.

    - Она такая... такая... Мне жарко, убери одеяло! (Одеяло тут же исчезло - ты стащил его с меня и бросил на стул.) У нее голубые глаза! И волосы... я знаю, какие они, они золотистые... Она высокая, у нее розовые полные плечи, большая грудь... Отпусти меня! Я ее ненавижу!

    Я затихла, выдохшись. Ты по-прежнему удерживал меня, прижимая к себе, но молчал, и молчание это показалось мне жутким. Ну, говори же, упрашивала я тебя мысленно, что угодно говори, только не молчи.

    Я перестала вырываться, и твоя хватка мало-помалу ослабла. Я включила ночное зрение. Ты лежал на боку, придерживая меня левой рукой, и смотрел поверх моей головы куда-то в стену, как смотрят в потолок, когда думают о своем.

    Молчание длилось.

    - Скажи... - мой голос прозвучал спокойно. Так бывало со мной редко, в минуты наисильнейшего ужаса - все на свете становилось безразлично. - Скажи: может, ты соврал мне, что она умерла? Может, она просто ушла от тебя?

    Ты убрал руку и повернулся на спину. Нащупал провод рядом с кроватью и включил торшер - я зажмурилась от яркого света и не сразу открыла глаза.

    - Так. Расскажи мне, пожалуйста, что случилось, - в твоем голосе тоже не было ни признака волнения.

    - Вчера звонила женщина. Я отключила экран...

    - Ты отключила экран?

    - Да. И у нее был такой... мелодичный голос...

    - И что?

    - Она попросила позвать тебя, а я сказала, что тебя нет.

    Ты заложил руки за голову.

    - Вероятно, это был кто-нибудь из сотрудниц - или просто по деловому вопросу.

    - Но я же говорю, у нее был мелодичный голос! У сотрудниц не бывает таких красивых голосов!

    Ты быстро скосил на меня глаза, и я поняла, что опять сказала смешно и ты сейчас, наверное, рассмеешься. Но ты молчал, и от молчания этого мне стало холодно, как в ледяной пустыне.

    - Номер сохранился?

    - Да.

    - Пойду посмотрю.

    Ты встал и, хлопнув меня по плечу, сказал: "Спи". Направился к выходу. Раздались твои шаги на винтовой лестнице, ведущей вниз.

    Мне показалось, что тебя не было долго, очень долго.

    - Ну что? - спросила я, когда ты вернулся и молча лег.

    - Я же сказал: спи. - Ты отвернулся, закутавшись в одеяло, и больше не проронил ни слова.
    

    

    * * *
    

    И вот он наступил, этот день, когда она наяву пришла в наш дом. Я сидела в своей комнате, пока ты спустился вниз и, заведя машину в гараж, пригласил гостью на веранду. Было жарко, очень жарко в эти невыносимые, тянущиеся, как вечность, дни, а веранда хорошо продувалась ветерком, и на ней мы завтракали, обедали и ужинали.

    Ты поднялся за мной на второй этаж.

    - Пошли, малыш. Как ты себя чувствуешь? - Ты провел рукой по моему лицу, пригладил волосы. Я машинально поцеловала руку. - Постарайся, если можешь, держать себя в руках. Хорошо?

    - Да...

    - Лариса - в сущности, неплохая женщина. Она умеет быть доброй... если захочет. Попробуй с ней подружиться.

    - Подружиться?

    Я встала; ноги едва держали меня.

    - Послушай, моя девочка, - сказал ты жестко. - Смотри мне в глаза... Вот так. Не упрямься и не робей. Ты не такая уж и стеснительная на самом-то деле. Веди себя с Ларисой как человек. Поговори с ней о том, что знаешь, не скрывай, что у тебя богатый внутренний мир... о черт, какие слова... ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Малыш, от этого многое зависит...

    Мы спустились и пошли через гостиную. Стук, стук - это мои шаги. Я умею, оказывается, ходить на каблуках. Стук, стук. Я закрыла глаза. Ты обернулся, будто что-то почувствовал. Я быстро подняла веки. Нет, так не годится. Нужно держать глаза открытыми, но на время отключить центр зрения. Чтобы ее не видеть. Потому что если я ее увижу, то умру.

    Стук, стук.

    Мы подошли к двери веранды. Я двигалась уверенно, я ведь знала в нашем доме все наизусть и могла ходить вслепую точно так, как если бы видела, что вокруг меня.

    Я переступила через порог.

    - Вот, Лариса, - сказал ты. - Это Птица. Моя любимая и... жена.

    - Здравствуйте, - проговорила я.

    - Рада видеть тебя, - ответила она сладким голоском. - Какое чудо, совсем малютка!

    И добавила - как во сне:

    - Познакомимся?

    Голос идет с той стороны стола. Значит, этот стул пуст. Я положила руку на спинку стула, выдвинула его и села.

    Так голубые у нее глаза? Голубые или нет?

    - А ты и вправду умеешь летать? - Проклятье, до чего все-таки красивый голос! - Никогда о таком раньше не слышала. Наверно, у тебя очень сильные мускулы, которые и поднимают тебя в воздух?

    Я машинально дотронулась до руки, прикрытой легким платьем. Нормальные мышцы. Даже наоборот, слабые и мягкие, почти как у младенца.

    Я сказала, держа голову так, чтобы создавалась иллюзия, что я смотрю ей прямо в глаза (запомнила, откуда шел голос):

    - Я - человек. И даже больше, чем вы. Потому что вы - тварь.

    Наступило молчание. Твоя рука легла мне на спину.

    - Ты неправильно ведешь себя с ЧЕЛОВЕКОМ, Лариса. Лучше бы ты поговорила с ней о книгах или о музыке. Да, кстати насчет книг: она неплохо пишет стихи и рисует. Может, в дальнейшем она покажет тебе и свои стихи, и рисунки...

    - Боюсь, у меня не будет времени, чтобы читать стихи. - На этот раз мелодичный голос был стальным. - Я завтра уезжаю отдыхать в Европу. Вместе с ребенком. Он, кстати, сейчас у деда. Тот привезет его с утра на вокзал.

    "Ребенок? - подумала я. - Ребенок..."

    Мне показалось, или на самом деле скрипнули твои зубы?

    - Птичка моя, оставь нас, пожалуйста... Нет. Подожди...

    Я сидела тихо, и все молчали. Что-то творилось вокруг меня в эту минуту. Я могла себе представить, что за обмен взглядами происходит...

    Наконец ты сказал, выдохнув:

    - С-сука...

    Лариса встала - я слышала шелест платья. И ответила со смешком:

    - Ты так не говорил, когда мы с тобой трахались в день по три раза.

    Подошла, взъерошила мне волосы.

    - Хочешь, я тебе кое-что расскажу? Как раз в связи с ребенком. У моей сестры тоже есть сын, намного старше. Ему завели, когда он был маленьким, игрушку - лохматую собачку, говорящую человеческим голосом. Она рассказывала ему на ночь сказки, играла с ним. А когда он вырос, собачка надоела. Да и подыспортилась она - он же обращался с ней плохо, такой шалун! Тогда они ее выключили и выбросили на свалку.

    Ты со стуком отодвинул стул.

    - Пошли, Лариса. Я отведу тебя в машину. Больше, я вижу, не о чем говорить.

    Вы оба сделали несколько шагов, потом ты вернулся и, приобняв меня за шею, шепнул: "Не волнуйся...". И ушел.

    Я возвратилась в гостиную и стала спиной к веранде. Включила зрение. Сложила руки на груди - почувствовала, как они мелко дрожат. Наконец снаружи взревел мотор, машина уехала. В комнате было темно. Сгущались сумерки.

    Шаги на веранде. Я обернулась.

    В твоих глазах мне почудилась какая-то скрытая сосредоточенность - я даже испугалась на секунду.

    - Скажи, - проговорила я, - у нее действительно голубые глаза и золотистые волосы?

    Ты улыбнулся и, подойдя, мягко коснулся губами моего лба:

    - Вот дурочка...

    Я обмякла; ты подхватил меня на руки и понес к лестнице. "Все хорошо, - думала я, когда ты исступленно целовал меня в шею, в щеки, в лоб. - Все хорошо. Она уехала. Ты рассорился с ней. Ты ведь понял, что она дрянь. А как же иначе? Она и я - разве можно сравнивать?"

    Войдя в мою комнату, ты опустил меня на кровать и сел рядом. Я положила голову к тебе на колени, и ты стал гладить меня по волосам и легонько почесывать макушку.

    - Она ведь уехала совсем? - спросила я быстро. - Навсегда?

    Наши глаза встретились.

    - Так, пташка, - сказал ты со странной интонацией. - Задаю тебе вопрос. Ты хочешь, чтобы я говорил с тобой как со взрослым человеком?

    В сердце нехорошо кольнуло. Что еще? Разве не все окончательно ясно?

    - Да, а что...

    - Не спрашивай, а ответь откровенно. Хочется ли тебе, чтобы я говорил с тобой как с ребенком - или как со взрослой, ничего не скрывая?

    - А что будет, если с ребенком?

    - Тогда будет все то же самое, но без слов.

    - Что - то же самое?

    Ты промолчал, глядя мне в глаза. Краешек губ чуть шевельнулся в неприятной улыбке.

    - Я взрослая, я взрослая, - торопливо сказала я.

    Ты кивнул.

    - Хорошо. Допустим, с тобой можно вести разговор как со взрослой... Иногда. Но в остальном ты ребенок. И если отпустить тебя в мир - жить без меня, ты не выдержишь. Поэтому остается одно.

    "Как это?" - проговорила я одними губами, не поверив и испугавшись.

    - Остается один-единственный выход. Тебя убить.

    Я попыталась вскочить. Ты удержал меня, положив руку на грудь не больно, но с силой.

    - Есть у тебя две точки на позвоночнике, на которые нужно разом нажать... Ты о них знаешь.

    - Как Power у компьютера, - сказала я осипшим голосом. - Только все стирается.

    - Да.

    Мы помолчали.

    - Это она тебе сказала меня убить?

    - Нет, маленький мой. Если бы она этого потребовала прямым текстом, я бы плюнул ей в глаза.

    - Ты же ненавидишь ее, - проговорила я отчаянно. - Ты сказал ей, что она сука. Так почему? Почему, ведь ты любишь меня, а не ее?

    Я чувствовала в груди пустоту. Наступила минута безразличия.

    - Я люблю вас обеих. Ее - хотя она сука. Я эту скотину даже за ее стервозность трахать готов... Но - если бы я мог выбирать, кого убить, я бы убил именно ее. Я виноват перед тобой, девочка. Конечно, знай я, что у нее от меня ребенок, я бы не приобрел тебя. Но когда она ушла от этого типа... Я виноват. Но расплачиваться за мою вину придется тебе.

    Я вскочила - теперь ты позволил мне это сделать.

    - Тогда дай мне улететь! Я буду просто летать, как птица!

    Усмехнулся, покачал головой:

    - И много ты пролетаешь? Ты упадешь, когда кончится энергия.

    - Отпусти меня! - крикнула я. - Или я улечу сама!

    Я понеслась к двери... скачок, другой - и я уже в коридоре. Убежать, улететь... Дверь открыта? Нет? Тогда я сломаю дверь. Выбью стекло. Я же все-таки робот...

    - Стой, - оклик без выражения остановил меня. Уже на лестнице. Прошло всего несколько секунд.

    - Иди сюда.

    Я вернулась в комнату.

    - Поняла? Не глупи, пташка. - Ты смотрел на меня, остро обнажив зубы - белые, хищные. - Никуда ты не улетишь. Я твой хозяин.

    - Это правильно, что ты меня не отпускаешь, - сказала я яростно. - Иначе я забуду обо всем. Забуду, что я человек. Останется только ненависть. И тогда я влечу к тебе в дом и убью ее. Раз я робот, то я многое могу, чего человек не умеет.

    - Да ну? - Ты язвительно усмехнулся. - Представляю, малыш, как ты превращаешь руку в огнемет...

    Я нервно хохотнула. И ощутила, что готова разрыдаться.

    - Садись.

    Я села. Слезы хлынули наружу. Я поджала ноги под себя и, повалившись, спрятала лицо у тебя на груди, а ты принялся гладить меня по спине.

    - Пойми, маленький... Я убиваю тебя - только ради тебя самой. Она мне тут не указ. Если бы дело было в том, чего она хочет, я бы просто отдал тебя кому-нибудь, и все. Но ты не сможешь...

    Раскалывалась голова. Я отстегнула пуговицы на груди и впилась губами в твою кожу, как ребенок в материнскую грудь.

    - Да, - шепнула я, - да... убей меня...

    - Тихо, крошка моя. Успокойся.

    "Убей меня, - думала я. - Убей, только не оставляй одну. Не давай решать без тебя ничего. Я же не выдержу этого. Не передумай. Только не передумай. Неопределенность - это всего страшнее. Если ты раздумаешь убить меня... я не знаю, что я тогда буду делать. Мне спокойно, только когда я уверена, что могу на тебя положиться. Что ты все решишь сам. Убей..."

    - Что ты будешь со мной делать, после того как...

    - Я отдам тебя на хранение. Если она умрет или... что-нибудь еще случится, я тебя воскрешу.

    - Это буду уже не я. Памяти не останется.

    - Да. Это будет другая жизнь.

    - Когда ты меня убьешь?

    - Ранним утром. Она сказала, чтобы я позвонил ей с утра, тогда они не уедут. Я убью тебя ровно в шесть.

    Ты сдернул с меня платье - резко, так, что оно затрещало по швам, - и нежно коснулся пальцем соска. Сжал одну из грудей в ладони.

    - У меня маленькая грудь, - сказала я. - У нее они, наверно, большие, как арбузы. Мне такие снились!

    - Успокойся, иначе всыплю.

    Из гостиной, через приоткрытую дверь, донесся звон часов. Било десять. Я слушала и считала удары, чуть не сбилась.

    Ты уложил меня на постель, сняв покрывало, и продолжал гладить с силой, но ласково - как ты обычно это делаешь. Я не ощущала ничего. Опять пришло равнодушие.

    - Мне холодно, - прошептала я, - холодно...

    - Не надо, малыш. Не преувеличивай. Я хочу, чтобы тебе было хорошо сейчас. Ладно?

    Ты коснулся пальцами моего лобка, пощекотал там. Потом спустился ниже. Все было бесполезно. Тягучее безразличие окутало меня.

    Поднявшись, ты быстро разделся и, кинув рубашку и брюки на стул, лег. Рывком подтянул меня к себе.

    - Разведи ноги... Ну?

    Ноги одеревенели и плохо слушались. Ты раздвинул их и попытался войти. Стало больно; твой член ввинчивался в меня, твердый и горячий. Я испугалась и закричала.

    Ты отодвинулся.

    - Ну-ну, птенчик мой, перестань. Расслабься... - Потрогал мои губы. - Совсем сухая... - Усмехнулся: - И что делать будем?

    - Я не хочу! - всхлипнула я. - Не надо...

    - Не дури, девочка. У нас не так уж много времени... Ну, что ты в самом деле как малолетка. Выдрать тебя, что ли?

    Я подползла к тебе и беззвучно зарыдала, привалившись к твоему плечу, а ты обнял меня и принялся почесывать за ухом.

    - Не плачь, не плачь... Где твои кремы?

    - Внизу, в ванной.

    - Далеко идти.

    Я сглотнула комок в горле и решилась спросить:

    - А с ней у вас... такое бывало?

    Ты покачал головой и улыбнулся:

    - Ни разу.

    - Она супервумен! - с горечью заявила я.

    - Наверное...

    - А в каких позах вы обычно с ней?..

    Ты шлепнул меня, и мои ягодицы конвульсивно сжались:

    - Замолчи.

    - Пожалуйста, - я напряглась, заглядывая тебе в глаза. - Я хочу услышать.

    - Вот чертов извращенный ребенок... - Твой взгляд был насмешлив. - Да уж конечно, она поопытнее тебя. В рот хорошо брать умеет. Сверху на меня садиться. И в положении сзади тоже больше позиций принимает, чем ты. А главное, действует активнее. Не просто лежит и ждет, когда я в нее войду...

    Я тяжело, учащенно задышала. Ты продолжал говорить, и вскоре я ощутила знакомую тревогу, словно бы сжалось что-то внутри. Я опустила руку и пощупала губы:

    - Уже мокро...

    - Ну вот, маленький мой. Молодец!

    Развернув меня головой в другую сторону, ты вошел, и моя тоскливая пустота раскрылась, принимая тебя. Я запищала тихо, как мышка.
    

    

    * * *
    

    ...Я очнулась, лежа поперек кровати - точнее, наискосок. Укутанная в простыню. Занавески плотно прикрывали окно, но солнечные лучи вовсю проникали в комнату. Было светло.

    Что, значит, уже утро?!

    Я рывком села. Закружилась голова.

    Ты вошел и со стуком поставил чашку на тумбочку. Остановился у кровати и скрестил на груди руки, пристально и с непривычной грустью на меня глядя.

    - Сколько я проспала?

    - Несколько часов. Я не хотел тебя будить. Ты так не любишь, когда тебя внезапно будят.

    - Который сейчас час?

    - Скоро пять. Часы на полке слева от тебя. Забыла?

    Я подалась вперед:

    - Ты... действительно убьешь меня?

    Ты шевельнул бровью. Сказал с усмешкой:

    - А как же без этого?

    Присел на край кровати:

    - Пить хочешь? Я тебе принес.

    Я взяла чашку - в ней была газировка с апельсиновым соком - и выпила залпом.

    - Принести чего-нибудь поесть?

    - Я хочу мороженого, - ответила я. - С вишневым джемом.

    Ты кивнул и вышел.

    Пробило пять часов.

    Я откинулась на подушку и замерла. Не хотелось ни о чем думать.

    Войдя, ты сказал:

    - Там, в морозилке, еще с десяток стаканчиков. Я накупил их вчера - как раз тех, что ты любишь.

    - Теперь я уже не смогу все это съесть, - проговорила я и взяла мороженое. - Жаль... - Я села, скрестив ноги, и принялась выгребать из стаканчика бело-розовую сладость. Ты тоже сел и обнял меня за голые плечи. Я вдруг с особой остротой почувствовала, какие они у меня узкие и детские...

    Мороженое быстро таяло у стенок и становилось еще вкуснее. Похоже на сладкий крем или сливки, только прохладное.

    - А полетать? - спросила я. - Можно мне будет полетать перед тем, как...

    - Остался час. Чего ты хочешь больше: полетать или меня? На то и на другое, если по-хорошему, времени не хватит...

    Я вздохнула:

    - Хочу тебя.

    И добавила:

    - Я с тобой тоже летаю. Чуть-чуть...

    Ты наклонился и поцеловал меня в нос:

    - Клювик мой маленький...

    Я поставила пустой стакан на тумбочку. Ты спросил, чуть отстранившись и глядя на меня в упор:

    - Уверена, что не хочешь наружу?

    Мне стало обидно до слез. Неужели я больше никогда в жизни не буду летать? Я поймала твою руку и прижалась к ней губами.

    - Я хочу... Я так хочу! Но только времени не останется...

    Ты продолжал смотреть изучающе, и вдруг просиял такой улыбкой, от которой у меня еще больше защипало в глазах - но стало легко, и все страхи исчезли куда-то. Придержав меня за шею, поцеловал в губы властно, умело - мне показалось, что я задыхаюсь от этого поцелуя, - повалил, опрокинув на кровать, и мы покатились - набок, потом я оказалась сверху... и все это время продолжали целоваться, а ты гладил меня по плечам, спине, бокам... мне становилось все трудней дышать, и наконец я оторвалась от твоих губ и закричала.

    Ты продолжал ласкать меня - еще и еще.

    - Когда ты убьешь меня, останется привидение, - шептала я, вздрагивая в горячке. - Я буду приходить к вам и пугать по ночам...

    - Призрак робота - это оригинально.

    - Ты все-таки считаешь, что я робот?

    Задержав руку на моей детской, податливой груди, ты ответил серьезно:

    - Нет, девочка моя. Никогда не считал, и сейчас не считаю...

    ...В этот раз ты вошел в меня легко, без боли. Ты тяжело дышал и жадно набрасывался на меня, как зверь: вперед - назад, вперед - назад... Я послушно подавалась тебе навстречу, двигаясь в такт, я кричала и немела в судороге, я чувствовала себя жертвой, которую ты поедаешь, - это было так здорово!..

    Мы лежали, обессиленные; я думала о тебе - о себе - о ней - опять о тебе... Какое блаженство - отдать себя, подумала я внезапно, ничего не может быть этого лучше, от одной этой мысли взлетаешь, как на крыльях!

    - Макс...

    За всю жизнь впервые я назвала тебя по имени (я вообще почему-то боюсь имен). Но ты не удивился.

    - Что, маленькая?

    - Послушай, Макс... А может быть, это не так уж и плохо - голубые глаза?

    Ты приподнялся на локте, мягко положил мне руку на лоб - часы на твоем запястье блеснули:

    - Не волнуйся, птенчик мой... Только не волнуйся.

    - Я и не волнуюсь. Мне хорошо!

    Я притянула к глазам твою руку.

    - Пять минут остается.

    - Шесть с половиной... - поправил ты. - Я не буду спешить. Я дождусь, пока пробьют часы.

    - Мне это нравится, - проговорила я. - Это так здорово - умереть!

    Ты взял меня двумя пальцами - указательным и средним - за ухо:

    - Говорю тебе: не волнуйся. Иди сюда.

    - Нет, ты не понимаешь, - возразила я, но послушно легла на тебя сверху. - Ты не понимаешь, как я люблю тебя, как я хочу для тебя умереть... Там, за окном, деревья - ты видишь деревья - они зеленые. Когда я умру, я буду летать между этими деревьями, только невидимая, и думать о тебе. Это так здорово, для этого нужно умереть! Я люблю летать между деревьями...

    Я принялась целовать тебя, целовать лоб, щеки, подбородок, шею, грудь, и продолжала говорить. О музыке, о физике и астрономии, о цветах. Твои глаза смотрели на меня ласково, неотрывно. Было почти невозможно выдерживать пронзительный взгляд этих глаз - я так их люблю!

    - Я очень люблю твои глаза, - прошептала я. - А еще я люблю умножать в уме. Вот сейчас я умножаю 1132244 на 50873...

    - Да, да, - проговорил ты и стал гладить меня по спине. - Не нервничай так, моя крошка...

    Я устала говорить и затихла, обмякла, прижавшись к твоей груди.

    Ты вдруг резко поднял голову и поцеловал меня в лоб - секунд десять длилось это прикосновение, прежде чем ты опять уронил голову на подушку.

    Часы начали бить.

    Твои пальцы сдвинулись - легким, едва ощутимым движением - и легли на позвоночник.

    И тогда я подумала, что забыла сказать еще о чем-то - о мелочи, но очень важной, которую тоже люблю. О какой? Мысли лихорадочно кружились в голове.

		
		
    
		
    21. Сергей Т. Эф: Машенька
    999   Оценка:3.99*8    "Рассказ"  Эротика 


    







    
 
 



    

       МАШЕНЬКА

       

       

       

       

         -  Каждый человек живет той жизнью, которой достоин, Иван, - говорил тогда Владимир Дмитриевич. - Неважно, кто ты по происхождению - дворянин, купец  или мастеровой. Вырастешь, пойдешь учиться. Станешь уважаемым человеком. Выберут тебя в Государственную Думу. 

         А Иван радостно улыбался, слушая важного барина. Чистил ему сапоги, представляя себя в роскошном здании Таврического дворца, среди блестящей толпы сановников и великих князей. Все залито светом, сверкают мундиры и ордена. И он во фраке. Или в мундире. Наверное, они все ходят в мундирах и фраках.

         - И буду товарищем председателя Думы, да, Владимир Дмитриевич? Как вы?

         - Конечно, будешь. Товарищем председателя. Учись только.

         - А от какой партии? К-д.?

         Тогда важный барин немного хмурился, отвечал:

         - Ну это уж как Господь повелит, - кидал в замызганную коробку пару медяков и уходил в сторону Невского. А рядом с ним уходила она. Его дочка. Машенька. Закатное солнце выглядывало из-за столпившихся вокруг домов, ласковые лучи играли в ее белокурых волосах, превращали в белое сияние легкое летнее платье. Иван долго смотрел ей вслед, стараясь разглядеть под платьем соблазнительную фигурку.

         - Да-а... - скрипуче ворчал сидящий рядом инвалид дядька Михась. - Хороша девка. Сочная. Только не глазей ты на нее, Ванька. Все равно тебе не достанется. Барышни - они того.... Кто мы для них? Быдло. Вот когда барышни становятся барынями, вот тогда да... Мне давеча знакомый конюх сказывал...

         Но Иван уже не слушал. Он опускал голову, снова брал щетки и остервенело драил модные сапоги очередного клиента. Только перед глазами сияла ее улыбка, ямочки на щеках и то, как она делает легкий реверанс, от чего платьице приподнимается, приоткрывая изящные щиколотки. 

         Потом он видел ее еще несколько раз. В госпитале на Конногвардейской, куда он попал после ранения в Восточной Пруссии. И в Мариинском дворце, уже после Отречения, когда судьба занесла его (простого солдата петроградского гарнизона) в охранение Совета Республики. Барин Владимир Дмитриевич и там был товарищем председателя. И однажды вместе с ним пришла она. Легкая и прекрасная, как всегда.

         - Что, Иван, - устало спросил барин. - Охраняешь молодую демократию? 

         И не дожидаясь ответа, прошел в зал.

         Стоявший в паре с Иваном солдат, сорокалетний деревенский мужик из последнего призыва, с грязной бородой и в замызганной шинели, что-то проворчал и сплюнул на пол.

          Все это Иван вспомнил сейчас, на перекрестке Невского и Морской, увидев бредущую в их сторону смутно знакомую фигуру в когда-то богатом, а теперь изрядно потрепанном пальто. 

          - Ишь ты... бла-ароднай! - сказал матрос Петренко и спрыгнул с броневика. - Бородка клинышком.

         Он демонстративно поправил бушлат, пересекающие грудь пулеметные ленты и шагнул на тротуар.

          - А кто это у нас здесь будет? Ась?

          Владимир Дмитриевич немного затравленно посмотрел на наглую балтийскую физиономию. Сзади подтягивались мрачные бойцы  разношерстной рабочей гвардии.

         - Что вам угодно, молодой человек?

         - Что нам угодно? - Петренко весело оглянулся. - Братцы! Что нам угодно? Нам угодно знать, что вы такое и куда идете? Тагамент есть?

         Владимир Дмитриевич сделал нервное движение рукой, словно пытаясь что-то достать из кармана. Рядом с Иваном явственно щелкнул затвор трехлинейки.

         - Нет. Нет у меня документа. Я живу здесь недалеко. Вышел прогуляться перед сном. Я не знал, что здесь оцепление. 

         - Они не знали! Вы слышали, братцы, они не знали. Сдается, барин, из дворца ты топаешь. 

         - Нет, молодой человек. Я простой обыватель. Политикой не интересуюсь. 

         - Че  с ним болтать, - сумрачно заявил один из рабочих. - В скверик его, и дело с концом. 

         От броневика протолкался политический. 

         - Нет, товарищи. Вы же знаете, комитет запретил напрасное кровопролитие. Если не доказано, что...

         - А что нам твой комитет! Учти, паря, с временными разберемся, пойдем с твоим комитетом лясы поточим, - Петренко достал наган и потряс им перед носом политического. 

         Бойцы одобрительно зашумели. 

         - Стойте! - Иван до этого тихо стоял в стороне и даже не ожидал от себя такой смелости. - Я знаю его. Это Владимир... Иванов. Действительно обыватель. Надо его отпустить.

         - Вот видите, товарищи, - обрадовался политический. - Давайте на позиции. Скоро выступать.

         Хитрая рожа Петренко повернулась к Ивану.

         - Ручаешся?

         - Да, - сглотнул Иван. - Ручаюсь.

         - Смотри, паря. - он спрятал наган и развязной походкой вернулся к броневику. Гвардия разошлась следом.

         - Здравствуйте, Владимир Дмитриевич. 

         Давешний важный барин достал платок и трясущейся рукой вытер лоб.

         - И вы, Иван, с ними... Впрочем, с кем еще...

         - Идите домой, здесь опасно. Все оцеплено. 

         - Да, конечно. Спасибо.  - он двинулся прочь, но через несколько шагов остановился. - Иван... У меня просьба. Ведь вы сейчас в Зимний? Понимаете, я точно не знаю... Там была Машенька... После совещания я ее искал, но не нашел. Понимаете? Она может быть там. Вызвалась помогать. Медсестра все-таки... Ваня, поймите, мне не к кому больше обратиться. Все разбежались куда-то. Может быть вы поможете? Поможете?

         Иван зажмурился. 

         - Там все ворота сейчас перекрыты. Никого не выпускают. Я успел выйти... Вы поможете, Ваня?

         - Да... Конечно. Да. 

         - Мы здесь живем. Недалеко. На Морской. Две минуты ходу... Я заплачу вам, Ваня, только отведите ее домой, - он достал из кармана ворох смятых бумажек.

         Иван отстранился.

         - Нет. Не надо. Я так...

         Владимир Дмитриевич опустил руку.

         - Да. Спасибо. Спасибо вам, Ваня. - и он ушел в сторону, туда, где уже сгущались вечерние тени. Маленький и сгорбленный, совсем непохожий на важного барина. Налетевший внезапно холодный октябрьский ветер взъерошил седые волосы. 

         Мимо протарахтел грузовой мотор, набитый солдатами.

         - Пора, товарищи, - встрепенулся политический. - Приготовьтесь.

         Петренко хохотнул.

         - К чему готовиться, паря? Юнкеров порвем, а баб... того-этого... 

         - Ага, - зашумело воинство, веселея. - Того-этого! Уж мы их того-этого!

         Броневик медленно двинулся по проспекту.

         - Каких баб? - шепотом спросил Иван у шагающего по соседству мрачного рабочего.

         - Баб. Ударниц. Это такие бабы с ружьями. Говорят, их там около сотни. Ща придем увидим. Эх, повеселимся!

         - Ага, - сказал кто-то сзади. - Бабы с ружжами это весело.

         Невский был почти пуст. Праздно шатающиеся горожане  исчезли. Впереди виднелась нестройно шагающая колонна солдат, по тротуарам жались кучки черных фигур, в начинающейся темноте вспыхивали красные огоньки цигарок. И была тишина. Только издали, со стороны Невы, пару раз ухнула пушка, да раздалась короткая пулеметная очередь, которая быстро захлебнулась. И снова ватным одеялом пала тишина.  

         Когда они вышли на Дворцовую, было уже темно. Броневик остановился у арки, рядом с двумя грузовиками, загораживающими выход. Политический убежал за указаниями к виднеющейся неподалеку группке людей в штатских пиджачках. Людей на площади было больше, чем на проспекте. Или в темноте это только казалось. Редкие фонари освещали лишь вход в здание Генштаба, да какие-то слабые огни метались у далекого, еле видного через всю площадь, подъезда самого дворца. Потом оттуда донеслись несколько ружейных выстрелов, и огни метаться перестали.

         - Супротивляются, - заметил один из рабочих.

         - Какое там! Перестреляли всех давно. А кого не успели - разбежались.

         - Главное - чтобы ударницы не разбежались. 

         Потом политический прибежал обратно, придерживая готовый свалиться с головы картуз, тихо сказал "Нам во дворец", и двинулся через площадь. 

         Они прошли мимо наспех сооруженной баррикады, возле которой валялся труп в юнкерской шинели. 

         - Юнкера, мать их... - сказал Петренко, пнув его ногой. - А бабы, бабы-то где?

         Баб они увидели у дворца. Точнее, сначала они увидели густую толпу солдат, которые радостно галдели и напирали друг на друга. 

         - Товарищи, нам надо во дворец, приказ товарища Антонова, - заволновался политический.

         - Погодь ты, - осклабился Петренко. - Интересно же.

         Из толпы с трудом выбрался маленький плюгавый солдат, путающийся в полуспущен-ных штанах, увидел их и весело заорал:

         - Эх, ну и баба! Полроты уже пропустила и ничего... Налетайте, братцы!

         Толпа на мгновение расступилась и Иван успел заметить в просвете женщину, лежащую на заботливо положенных шинелях. Поднятые вверх обнаженные ноги ритмично подрагивали в ответ на движения придавившего ее матроса.

         - Налетайте! У нас еще есть. 

        Только сейчас Иван увидел невдалеке двух девушек в разорванных одеждах. Они безучастно сидели на плитах подъезда, прижавшись друг к другу, под охраной трех солдат, которые нетерпеливо переступали с ноги на ногу, ожидая своей очереди. Один из них хрипло крикнул:

        - Чего "налетайте"! Это наши бабы. Собственность Павловского полка. Пусть своих ищут.

        - Во дворец, товарищи, во дворец, - снова сказал политический. Гвардия, оглядываясь на галдящих собратьев, вяло потянулась к подъезду.

        - Эх, со-обственность, - проворчал Петренко, - Собственники. Щас все общее, паря, - но тоже пошел вслед за остальными. - И вообще, тута же холодно. Идиоты. Надо было хватать, да во дворец. Ну ничего, паря, - он догнал Ивана и хлопнул его по плечу, - Щас мы найдем каких-нито ударниц, да в царску спальню их. Всегда мечтал бабу на царской койке попахать. А лучше - не просто бабу, а царску дочку или барышню  благородную. Говорят у них женское место нежнее.

         - Сказки, - авторитетно заявил один из гвардейцев. - Место как место. А вот кожа - да, как масло. Вот мы недавно одну гимназисточку споймали, фигурка стройненькая, сама вся сочная, бывает же такое, и кожица как у ребеночка, гладкая, нежная, как дотронешься, сразу залезть тянет. Мы с ней двое суток забавлялись, пока не померла. Не выдержала.

         - Надо было очередь составить и перерывы предусмотреть, - сказал другой знаток. - Мы так делали. А вы небось ее всем скопом пользовали.

         - Ну дык, нас же много, всем хочется. А часто девок ловить комиссар не велит... 

         - Ха, - откликнулся Петренко. - Не велит. Щас всё. Даже спрашивать не будем. Свабода!

         Тяжелые двери медленно открылись, выпуская наружу яркий свет фонарей, клубы сигаретного дыма и гвалт сотен собравшихся в холле людей. 

         Огромная плотная толпа в шинелях, бушлатах, пиджаках, солдатских шапках и рабочих картузах колыхалась в зале, забивая все углы, выходы и даже парадную лестницу. Стоял невообразимый ор, где-то еще стреляли, где-то произносили речи, срываясь на хриплый крик, слева, из соседнего зала, доносился хохот и женский визг. 

         - Нам наверх, - повернулся к ним политический. - Товарищ Антонов ждет. - И он стал проталкиваться сквозь толпу к лестнице, помогая себе локтями. На втором этаже народу было меньше. У стены собрались десяток солдат, рядом с ними стоял ящик с бутылками. Солдаты пили, передавая бутылки друг другу, и пьяными голосами распевали песни.

         - Эх, народ веселится, празднует, - сказал Петренко завистливо. - А мы...

         Он отошел к солдатам и вернулся, прижимая к груди несколько пузатых бутылок. Политический только глянул на него неодобрительно, но ничего не сказал. 

         - Выпьем за победу народной демократии! - провозгласил Петренко, раздал бутылки бойцам, оставил одну себе и хорошо хлебнул из горла. 

         - Пойдемте, пойдемте, - хмуро сказал политический и двинулся по коридору.

         Они долго шли по анфиладам роскошных, но темных залов, передавая друг другу бутылки, хлебая, и разглядывая увешанные картинами стены. Несколько раз из-за дверей, ведущих в боковые комнаты, доносились истошные женские крики, и тогда полупьяный Петренко останавливался, осоловело глядел на двери, но потом шел дальше.  Однажды после такого крика раздался глухой винтовочный выстрел.

         - Баб расстреливают, говорят, - сказал один из рабочих.

         - Это еще зачем?

         - А тех кто отказывается, тех расстреливают. Насилуют и  стреляют. Чтобы оставшиеся помягче отдавались. С готовностью.

         Иван шел позади, напряженно думая, как отстать от гвардии. Он не представлял, как искать Машеньку в огромном незнакомом дворце, но в затуманенной водкой голове настойчиво билась одна мысль - найти, найти и спасти, вывести из этого ада то единственное светлое существо, которое помнилось в его недолгой и нелегкой жизни. Пусть она его не знает, пусть они виделись всего несколько раз, да и то мельком. Но он спасет ее, и тогда... Ведь прошлая жизнь кончилась, и теперь возможно все...

         - Слышь, паря, - сказал ему Петренко, передавая уже почти пустую бутылку. - Сейчас все можно. Хочешь - пей, хочешь - бабу любую. Все народное. 

         - Да, - тихо ответил Иван, вливая в себя вонючую жидкость. - Можно. 

         Потом  они увидели вдалеке, в конце очередного коридора, несколько фигур в темных юнкерских шинелях. Пара пуль тут же просвистела над головами, и гвардия бросилась за колонны, бросая на пол бутылки и стряхивая с плеч винтовки.

         - Осторожно! - крикнул политический. - Не бойтесь, их мало.

         Что было дальше, Иван не видел. Он юркнул в кстати подвернувшийся проход и очутился в маленькой комнате. Подождал, пока стихнут в коридоре крики и выстрелы, и вышел снова в коридор. Теперь он был один.

         Наверное, он бродил по пустому темному дворцу больше часа, чувствуя как от усталости и выпитого алкоголя шатаются ноги. Несколько раз он натыкался на одиночных мародеров, которые сдирали что-то со стен, прятали в мешках дворцовую утварь, а завидев его, быстро исчезали в боковых переходах. "Все можно, - думал Иван, глядя им вслед. - Все... Ничего, народ наведет порядок". И шел дальше. В каком-то небольшом зале он снова натолкнулся на толпу солдат и рабочих. Эти стояли непривычно тихо, и только в центре слышались какие-то приглушенные голоса. Поверх голов и в просветах между серыми шинелями, он увидел большой стол и сидящих вокруг него людей, разительно отличающихся от окружающей их молчаливой толпы. Один из них сказал тихо:

         - Антонов, я вас знаю давно. Не издевайтесь. Вы этим только выдаете себя, свою невоспитанность. Смотрите, чтобы не пришлось пожалеть. Мы не сдались, а лишь подчинились силе, и не забывайте, что ваше преступное дело еще не увенчано окончательным успехом...

         "Антонов здесь, - подумал Иван, оглядывая толпу. - Значит, и наши тоже". Потом он увидел напротив знакомый картуз политического, и тихо вышел из зала. 

         Он шел наобум, по коридорам и залам, спрашивать дорогу было не у кого, да он и не знал, что спрашивать. Просто шел вперед, куда глядели глаза, сворачивал в боковые коридоры, подчиняясь непонятному импульсу, поднимался по парадным лестницам и спускался по черным. 

         Он нашел ее в подвале, заставленном старой мебелью и какими-то ящиками. 

         Она сидела на потрепанном диванчике, рядом лежал человек в юнкерской форме, и его голова была у нее на коленях. Лицо юнкера было залито кровью. Иван шагнул вперед. 

         - Пойдемте отсюда, - сказал он заплетающимся языком. - Я вас искал.

         Она подняла голову, и Иван увидел ее потемневшие заплаканные глаза.

         - Кто вы?

         - Я... Вы меня не узнаете?.. Помните... - он с ужасом понял, что ему нечего сказать. Помните мальчишку, который чистил сапоги вашего батюшки? Помните солдата, который лежал в госпитале, а потом охранял Совет? Глупо, она все равно не вспомнит. - Меня послал Владимир Дмитриевич. - сказал он. - Ваш отец. Пойдемте.

         Свет в подвале был тусклый, и она только теперь увидела на Иване солдатскую шинель и красную ленту в петлице. Смесь страха и презрения промелькнула в больших глазах. Она отшатнулась.

         - Не может быть. Мой отец никогда бы не послал... вас. Уйдите, прошу. 

         Иван топтался на месте, с трудом собирая разбегающиеся мысли.

         - Идемте, здесь опасно. 

         Она тряхнула головой, светлые волосы выбились из-под заколки, рассыпались по плечам.

         - Вы напрасно теряете время. Я не пойду... я не оставлю... его...

         Ее тонкие пальцы нежно перебирали спекшиеся от крови волосы юнкера. Иван тупо смотрел на прелестное, хоть и заплаканное, личико своей принцессы, и чувствовал, как голову медленно заполняет душевная горечь напополам  с завистью к этому окровавленному господину недоофицеру, который даже сейчас выглядел породисто красивым. И наверняка был дворянином. Кто я, собственно, для нее? Нищий паренек, без родословной и даже без образования, не ее круга. Быдло. Не стоящее даже взгляда. То самое быдло, что скинуло с поста ее папашу и заполнило Зимний дворец толпами грубых, воняющих людей. Мразью. Что я для нее? Наивно...

        - Идемте... - упрямо сказал он, преодолевая рвущийся наружу гнев.

        - Нет! - ее голос внезапно сорвался на крик. - Уходите! Сейчас же! Вы... вы убили всех, я видела, что вы делали... вы животное! Прочь!

        Он рванул ее за плечи, стаскивая с дивана. Голова юнкера безжизненно упала с ее колен. 

        - Да кто тя спрашивает, дура! Иди, говорю, пока цела.

        Он толкнул ее к выходу и сам шагнул следом.

        Резкий хлопок отразился от стен подвала, горячий воздух от пронесшейся рядом пули ожег ухо. Год на фронте научил Ивана действовать быстро и не думая. Он развернулся, сдергивая с плеча винтовку. Юнкер с трудом поднимался, револьвер дрожал в изуродованных пальцах. Трехгранный, идеально заточенный штык вошел в дворянское горло под самым подбородком. Кровь толчками выдавилась наружу, заливая и без того окровавленный мундир. Иван машинально двинул вперед винтовкой, стараясь достать до мозга. Он смотрел в горящие ненавистью глаза, в ушах шумело, и он не сразу услышал истошный визг. 

         Он схватил ее уже у самых дверей, втащил обратно, красная пелена стояла перед глазами. Она пыталась отбиться, вырываясь из его рук, но ему уже было все равно. Быдло, - свербило в мозгу. Не такие, как они. Взбунтовавшаяся чернь, которую вы столетиями поливали грязью, не принимая за людей. Теперь вы можете нас ненавидеть, можете сопротивляться, но мы все равно возьмем свое. Все, что хотим. Нам теперь все можно. Он срывал с нее платье, смачно, с треском, мечтая полностью оголить это роскошное тело, такое недоступное в прошлой жизни и такое доступное сейчас. Сначала она еще отбивалась, но он заломил ей руки за спину и сорвал остатки юбок, обнажив округлые бедра. Потом, не обращая внимание на слабые удары нежных кулачков по спине, отнес в угол и разложил на удачно попавшемся по дороге столе. Ее изумительное и всегда желанное тело дрожало перед ним, белея в слабом свете фонаря. Он старался не смотреть на ее лицо, рыская глазами по восхитительным, торчащим в разные стороны грудям с маленькими розовыми сосками, по узкой талии и в меру  широким бедрам, по всей этой роскоши, покорно лежащей сейчас перед ним. Потом развязал подвязки штанов и раздвинул ее ноги. Она только тихо вскрикнула, когда он резко вошел в нее.  "Девочка, - подумал он. - Не удосужился юнкерок-то. Не успел поломать. Тем лучше". И он стал яростно пахать ее, впившись пальцами в нежные бедра, стараясь вбить член как можно глубже и как можно больнее. Ему казалось, что с каждым движением исчезает его прошлая забитая, никчемная и несчастная жизнь. Ведь он добился своего. Его принцесса теперь действительно его. Вот она, лежит перед ним, раздвинув ноги. И пусть она плачет, пусть в ее глазах навсегда застыло презрение, это неважно. Он имеет ее, а баба только и существует для того, чтобы ее иметь. И потом - стерпится слюбится, сегодня я заделаю ей ребенка, и ей ничего не останется, как и дальше жить со мной. Кто ее возьмет, опозоренную? А солдат прав, кожа у барышень действительно нежная, как масло, так и хочется сдавить, до крови, чтобы пальцы прошли сквозь тело. Такая нежная, что дотронувшись, хочется их снова и снова. И он драл ее снова и снова. Кончив, переворачивал к себе задом, любуясь гладкой упругой попкой, а потом  раздвигал ей ляжки и входил то медленно, то резко, наблюдая, как дрожит ее тело. Он хотел думать, что оно дрожит от желания. А если и не от желания... ну что ж, на свете много барышень, таких же красивых и нежных. Они сейчас все доступны...

         Дверь в подвал с грохотом распахнулась.

         - О! Вот ты где! - пьяно завопил Петренко, вваливаясь внутрь. За ним виднелась галдящая толпа в шинелях. - А мы тя потеряли.

         Иван отскочил от стола и попытался надеть штаны.

         - Думаем, куда пропал наш Ванятка, - матрос подошел ближе. - Ого... - его глаза сально уставились на обнаженное девичье тело. - Какая тут у тебя барышня... Ну ты, паря, не промах, где споймал?

         Не дожидаясь ответа, Петренко отстранил Ивана, сунул тому бутылку в руку ("на, выпей") и пристроился к столу, расстегивая бушлат.

         - Эй, - слабо прошептал Иван. - Не надо...

         - Ты че, паря? - шальные глаза с изумлением воззрились на него. - Как так не надо? Такая девочка! Грех. Или ты только для себя хотел?.. - Петренко с силой раздвинул девичьи ноги. - Эх, с-собственники! - и резко натянул ее бедра на свой огромный вздыбленный член.

         Иван прикрыл глаза и, запрокинув голову, в несколько глотков осушил бутылку. 

         В подвал вваливалась галдящая солдатня, которая тут же весело окружала стол, сотрясающийся под мощным матросским напором. Некоторое время Иван глядел, как дергается под тяжело пыхтящим Петренкой безучастное голое тело. Потом тот слез, вытер член валяющейся рядом разодранной юбкой и подошел к Ивану. 

         - Ну ты это, паря, не грусти. Знаешь сколько таких барышень у нас сейчас будет? И таких и даже лучше. Дери не хочу. Всем хватит. На вот, еще выпей.

         И Иван выпил. Потом еще выпил, глядя на выстраившуюся к столу солдатскую очередь. И только теперь он наконец нашел силы посмотреть в лицо своей бывшей принцессе. На ее дрожащие, словно шепчущие молитву, губы, и на прикрытые глаза, в которых, казалось, навсегда застыли слезы. 

         Он сел на пол, прислонился к стене и провалился в тяжелую темноту. 

         Разбудило его бившее прямо в лицо яркое солнце. Невдалеке свинцово блестела одетая в гранит Нева. Иван лежал на крыльце служебного дворцового подъезда, над ним нависала кудлатая голова Петренки.

         - Ишь, очнулся. А я думал ты совсем скопытишся. Вытащил тебя сюда, авось, думаю, поможет. Ты еще малой, тебе пить много нельзя. Скажи спасибо дяденьке матросу.

         - Где Машенька?

         - Кто?.. А, это та девка что ли, которую ты в подвале драл? Ты с ней даже познакомится успел? Ну ты кавалер, гы-ы!

         - Где она?

         Петренко смутился.

         - Она понимаешь ли, кончила... В смысле с собой кончила. Там какой-то дохлый юнкер валялся, так она схватила его пистоль да и засунула себе дуло в сахарный ротик. Все мозги по потолку разлетелись, половину ребят забрызгало. Представляешь, какая дура?.. Эй, ты чего?!

         Петренко отшатнулся от Ивана. Тот закрыл глаза, с трудом успокаиваясь.

         - Нет, Петренко, ничего... Это я так просто...

         - Хе, так просто. У тебя в глазах такая ненависть была, что я думал, помру от страха. Или в штаны наложу. Ладно, расслабься. Дура она была. Мы бы потешились, да и домой отвели. Че такого? Все были бы довольны. А она дура. Сочненькая конечно была, сладкая, но, прямо тебе скажу, есть и лучше.

         - Да, - тихо сказал Иван.

         - Вот и я говорю, таких девок сейчас будем драть, закачаешся. У меня напарничек по расчету список квартирок надыбал, с гимназисточками, ребята вечерком планируют прогуляться. Давай и ты тоже, расслабимся. Ты как?

         - Да.

         - Ведь нам теперь все можно. Помни об этом, паря! Не раскисай.

         - Да, - сказал Иван. - Все можно. Пошли.

    

















		
		
		
    22. Общее М. Эф: Эрокаша
    999    "Рассказ"  Эротика 


    




      

      

      Перед стендом "Вульвософта" пританцовывала высокая блондинка. Григу всегда нравились блондинки. Тем более, одежды на ней не было, зато по телу струилась динамическая татуировка. Мерцающие змейки извивались на коленях, концентрические круги, будто волны от буйков, разбегались от сосков по грудям, с плеч стекали лиственные арабески. 

      Шатер из металлопленки, накрывающий площадь в пару квадратных миль, подрагивал от гула голосов посетителей ВЭВ, Всемирной Электронной Выставки. Окруженная кольцом охраны, в его центре возвышалась насекоморакета. Огни прожекторов ползали по ее хитиновым бокам и по далекому куполу, над морем людских голов плыли видео-камеры и роботы-официанты. Григ стоял среди толпы перед площадкой, ограниченной с трех сторон пластиковыми щитами. Громкий шум, яркий свет, поздний час и неполадки в новом интерфейсе действовали одуряюще - он был взвинчен. 

      - Мы начинаем! - выкрикнула блондинка. Щиты раздвинулись, зазвучала музыка, и на сцену выступил мужчина с большим горбатым носом. 

      - Да это ж Лёва Швейберг! - выдохнул кто-то в ухо Грига. 

      Перекатов оглянулся. Его окружали полуобнаженные тела, накачанные силиконом бюсты, тюлевые гульфики, бюстгальтеры с металлическими наконечниками и прозрачные мини-юбки. Мода этого десятилетия отличалась нескромностью, полконтинента содрогалось в эротическом ренессансе. 

      Толкнула его полная симпатичная дама в коротком платье. Ее тщательно уложенные серебряные волосы напоминали плотно облегающую голову новенькую фольгу. 

      - Директор ВС. Странный какой-то, я его себе другим представляла, - громко пояснила дама, и, приглядевшись к Григу, воскликнула: - Перекатов! Григорий Перекатов, я балдею! Это ты? 

      - Ага, - сказал Григ, болезненно морщась. - Э... Гюльчятай Болона? 

      - Просто Гюль, - звезда скандального репортажа из "Бишкек-Ньюс" ухмыльнулась. - Два года назад твоя статья "Кто скрывается под личиной Билли Г." произвела на меня неизгладимое впечатление. 

        - В каком смысле "неизгладимое"? - прокричал Григ. - Кажется, это вы переводили ее с русского? Мне говорили, вы, как бы это... допустили некоторые неточности. - Тут какой-то сигнал прошел по его телесной сети от левой щиколотки, поднялся к копчику и исчез. В позвоночнике тихо затрещало. 

      Шум усилился, десяток пузырей фотонных подавителей окружили сцену вульвософта, зависнув в трех метрах над полом. С гудением от них протянулись тени, сошлись в центре и загустели. По всей Выставке огни все еще сияли, но здесь стало полутемно. 

      - Говорят, это просто новый филиал мокрософта. Они создали что-то феерическое, - шептала Болона, морща лоб, на котором краснело большое родимое пятно. - Дорогой, давай подойдем... 

      Она расстегнула его ширинку, быстро просунула туда руку, ухватила Грига за пенис и стала протискиваться ближе к сцене, таща Перекатова за собой, как пса на поводке. Обычно Григ не позволял малознакомым женщинам подобных вольностей, но сейчас он растерялся. 

      - Я сам - ходячая реклама мокрософта, - произнес Перекатов, стеснительно покосившись на просунутое в ширинку запястье. 

      - Это почему, дорогой? 

      - Рекламная акция, которую поддержал мой журнал. У меня прошит их телесный интерфейс, я должен дать серию репортажей о том, как клёво чувствует себя человек, напичканный плотскими программами. 

      Глава вульвософта Лев Швейберг уже почти минуту что-то взволнованно вещал со сцены. 

      - ...Сочетание двух удовольствий может дать нам... - через свой интерфейс Григ побыстрее включил встроенный в ноготь большого пальца правой руки диктофон и приготовился слушать, но тут же вновь вынужден был отвлечься, потому что Болона хрипло зашептала ему в ухо: 

      - Перекатов, ты мне всегда нравился. Твоей маме невестка не нужна? Вот, попробуй, это кое-что новенькое... 

      - Итак! - выкрикнул Швейберг. 

      Прорезав сумрак, над сценой вознесся сияющий голографический герб ВС - стилизованная женская фигура с треугольным монитором на месте лобка - и такие же изображения флуоресцентно засветились на всех щитах вокруг площадки. Взгляды поднялись вслед за голограммой, которая, покачиваясь, словно большой летучий змей, взмыла к куполу и растаяла. Когда зрители вновь посмотрели вниз, на площадке уже возникла кухня: низкий стол, стул, холодильник и плита с раковиной. 

      Григ увидел, что Гюль Болона сует ему под нос ладонь, на которой лежат разноцветные шарики ЛС-дэнс. 

      - Сейчас мне нельзя экстази, - запротестовал Перекатов, но Болона быстро прикрыла рукой его рот, в результате чего Григ проглотил несколько шариков. 

      - Эй, не надо, у меня же софт... - опомнившись, он выплюнул часть и закашлялся, когда остальные попали в горло. Пришлось сглотнуть. 

      - Перекатов, это безвредно, - шепнула Гюль. - Во, гляди! 

      Вновь появилась блондинка, одетая теперь в короткий домашний халатик, в тапочках с белыми помпонами. Будто не замечая толпы, она пересекла кухню, заглянула в стоящую на плите стеклянную кастрюлю и нахмурилась. Колёса ЛС-дэнс пока не рассосались в желудке, но все равно, состояние Грига оставляло желать лучшего. Да еще Болона, прижавшись к нему всем телом, жарко дышала в щеку. Иногда она потряхивала головой, и серебряные волосы сухо, неприятно шуршали. 

      Блондинка с унылым видом отошла от плиты и села за низкий стол. 

      - Синтетические заменители неотличимы на вкус от натуральных продуктов, - голос Льва Швейберг доносился из искусственного сумрака, нагнетаемого фотонными подавителями, но самого комментатора видно не было. - И теперь даже неимущие могут позволить себе любые яства. 

      На столе перед блондинкой появилось несколько блюд, изысканный аромат разошелся от площадки. Логотипы на щитах погасли, весь огромный зал Выставки исчез, отступил куда-то за горизонт событий. Приглушенный шепот и покашливание раздавались во мраке, окутавшем толпу; видна была лишь озаренная мягким светом кухонька, да погрустневшая блондинка за столом. 

      - Но рано или поздно любые, самые изысканные яства приедаются. - Голос комментатора стал вкрадчивым, сочувствующим. - Два наивеличайших удовольствия плоти, дарованных нам природой, секс и пища. Привычка убивает их! 

      Блондинка горестно уронила голову на стол. Мягкий свет угас, стих голос Швейберга, зрители затаили дыхание. Во тьме Григ Перекатов поднял руку и медленно провел ладонью по вспотевшему лбу. ЛС-дэнс начинал действовать: вокруг приплясывали надрывно звенящие, хихикающие оранжевые искорки, и у каждой было лицо Гюльчятай Болоны. Их становилось все больше. 

      - Привычка! - взревел Швейберг, и тонкая световая пика, упав с купола, вонзилась в площадку. Ударившись о сцену, свет расплескался, растекся неглубоким озером. Стало видно, что блондинка сидит на том же месте, но теперь подняв голову. Блюда со стола исчезли, вместо них там были стеклянные баночки с разноцветной субстанцией. 

      - Привычка - враг цивилизации! Но есть возможность побороть ее, совместив то, что веками казалось несовместимым. Эрокаша - вот, что это такое! 

      Блондинка с любопытством мазнула пальцем по розовой субстанции из одной баночки, поднесла его к лицу и рассмотрела. 

      - Продукт, насыщенный всеми необходимыми для поддержания жизнедеятельности веществами. Витаминизированный белок, микроэлементы, каротин. Полезные бифидо-бактерии. Кальций. 

      Блондинка осторожно лизнула палец, и тогда голос прогремел: 

      - НЕ ТУДА! 

      Она нахмурилась, глянула по сторонам, наконец, поняла, что от нее хотят, откинулась на стуле и раздвинула ноги. 

      - Вот теперь - туда! Обитающие в эрокаше биороботы не просто безвредны, напротив, они полезны для слизистой. 

      Блондинка опустила руку и неуверенно мазнула себя пальцем между ног. Стол скрывал нижнюю часть ее тела. 

      - Тише! - прошептал голос, и кухня вновь погрузилась во мрак. - Прислушайтесь... вы слышите ровную поступь во тьме? Это приближается новая эра! 

      Гюли Болоны - теперь уже размером с шарики для пинг-понга - плясали вокруг Перекатова, искрились и безумно хихикали. Блондинка сидела, покачиваясь, ее халат распахнулся, узоры татуировки извивались на теле. 

      - Ох... - сказала она и зачерпнула эрокашу из другой баночки. 

      - Вкус может быть любым. Креветочный салат и ежевика, мороженое с фруктами и бифштекс с кровью... 

      Рука блондинки вновь опустилась. 

      - Усваиваться всё будет лучше, ведь необходимые вещества поступают в тело, минуя желудок. 

      Какое-то сильное, глубокое чувство одухотворило лицо блондинки. Опрокинув стул, она приподнялась на широко расставленных ногах. Халатик сполз с плеч. 

      - Ох... - повторила она. 

      - Таким образом решается проблема насыщения, и сладость, сладость этого насыщения!.. - блондинка изогнулась и, чтоб не упасть, обеими руками ухватилась за край стола... - Такую сладость при приеме пищи человек не испытывал еще никогда! 

      - И-и-и-и-и... - с тонким визгом она повалилась спиной на стол, запрокинув голову, то широко расставляя согнутые в коленях ноги, то сводя их вместе, упираясь в столешницу затылком. 

      - Ничего себе! - нервно сжав пенис Грига, Гюль Болона вдруг выкрикнула: - Это подстава! 

      Озаряемая снизу трепещущим светом, фигура Швейберга выглядела зловеще. Глава ВС повернулся к толпе и потер свой горбатый нос. 

      - Вы обвиняете нас в искажении фактов? 

      - У-ух... - осуждающе вздохнула блондинка на столе. 

      - Э-э... мсье, а как оно работает? - застенчиво уточнил сочный женский баритон. - Фитогормоны? Нейроорганика? 

      - Сложная структура вагиноботов перерабатывает пищу и доставляет её непосредственно в кровеносную систему.

      - Не втирай нам тут! Подтасовка! - закричала Гюль. 

      Швейберг тонко улыбнулся. 

      - Вы желаете попробовать? 

      Глаза Болоны блеснули, вытащив руку из штанов Грига, она взбежала на сцену. Там Гюль встала перед столом с блондинкой и вопросительно оглянулась на Швейберга. 

      - Что вам больше нравится? - глава ВС сделал широкий жест. - Помочь? 

      - Отвянь, сама справлюсь. Я люблю мандарины. - Мотнув головой, Болона выбрала банку с оранжевым содержимым. 

      - Подвинься, - она могучим бедром отпихнула блондинку, уселась на стол и мазнула пальцем с эрокашицей себе между ног. 

      Зрители затаили дыхание. 

      - Ну и где эффект? - вспылила Болона через пару секунд, но тут же ее глаза закатились, и Гюль повалилась на заскрипевший стол. Она выгнулась, с силой хлопая ладонями по столешнице, суча ногами и сталкивая на пол баночки. 

      - Подтасовка? - повторил комментатор, насмешливо заламывая бровь. 

      Болона вздохнула так глубоко, что ее бюст на глазах увеличился, и платье с треском порвалось. "Уффф..." - выдохнув, она перевернулась на бок, прижала колени к груди. Содрогнувшись всем телом, Гюль приподняла голову и мутными глазами оглядела окружающих. Сидящая на краю стола блондинка опасливо покосилась на нее. Гюль резко вытянула руку, ухватила ее за плечо и потянула. 

      - Эй! - Лев Швейберг шагнул к ним. Блондинка заверещала. Швейберг ухватил ее за плечи и стащил на пол. Гюль вновь вздохнула - и попыталась расстегнуть штаны Швейберга. Глава ВС кое-как вырвался, но Болона, усевшись и свесив ноги со стола, обхватила его обеими руками и прижалась лицом к его груди. 

      - Что же... - оглядев зал, Швейберг увидел стоящего возле сцены Грига. - Кажется, демонстрация прошла удачно. Вы с ней? Идите сюда... 

      Все еще прижимаясь к Швейбергу, Гюль всхлипнула, и глава ВС погладил ее по голове. 

      Григ, для которого мир теперь состоял из мириад оранжевых Гюль Болон, поднялся на сцену. Швейберг с рудом расцепил сомкнутые на его спине женские руки, шагнул в сторону и толкнул Грига на свое место. 

      - Там комната... - тихо сказал он, показывая куда-то за сцену. - Отнесите ее туда. 

      Перекатов взял Гюль под мышки, она тут же вцепилась в него, обхватила ногами и руками. Болона была тяжеловата - рывком подняв ее со стола, Григ пошатнулся. Он пошел вперед, двигаясь как перегруженная баржа, расталкивая покачивающихся над полом оранжевых Гюльчятай Болон, похожих теперь на воздушные шарики с надутыми грудями и карикатурными чертами лица. За сценой Григ разглядел вооруженных боевыми эпибластулами охранниц насекоморакеты, покинувших пост, чтобы понаблюдать за разыгранным вульвософтом представлением. На негнущихся ногах он сделал еще несколько шагов и толкнул выступившую из сумерек неприметную дверь. Болона стонала и извивалась на его руках. 

      Здесь было трюмо с зеркалом, диванчик и стулья. До диванчика Григ не дошел - ЛС-дэнс искрился, бурлил в его венах, все пространство вокруг занимали качающиеся из стороны в сторону, толкающие друг друга мягкими боками воздушные шары с лицами Гюли Болоны. 

      Вдруг сквозь их визг Григ услышал потрескивание - это сам собой включился его интерфейс. Перекатов плюхнул Болону задом на трюмо, она прижалась спиной к овальному зеркалу и вцепилась в пряжку, толстыми трясущимися пальцами пытаясь расстегнуть его ремень. Надутые Гюли Болоны сомкнулись вокруг, перед глазами побежали строчки БИОСа, мозг Грига провалился сквозь шею, вдоль линий локальной телесной сети понесся по columna vertebralis, перескакивая от Иды к Пингале и оттуда на Сушумну, скатился, как по ступеням винтовой лестницы, по позвонкам, задевая винчестеры дисков, миновал сотканный из золотых нитей, сияющий посреди вечного океана процессор солнечного сплетения, и к тому моменту, когда Болона спустила его штаны, очутился в районе крестца, в средоточье телесного софта. Теперь Григ был внутри себя, но в тоже время - хотя и очень смутно - он понимал, что происходит вокруг, слышал включившуюся снаружи сирену, приглушенные хлопки и крики, видел, как Гюль, сидящая на краю трюмо, прижимает его к себе, обхватывает толстыми ногами и елозит задом по гладкому темно-красному дереву. В телесном интерфейсе течение времени ускорилось, внутренний биологический маятник успел качнуть лишь один раз - Григу показалось, что минуло мгновение, хотя на самом деле прошла пара минут. Сирена смолкла, и крики стали слышны отчетливее. Автоматная очередь прозвучала одновременно со взрывом оргазма, который клубами ревущего огня ударил вверх по центральному спинномозговому каналу. Когда раскаленная субстанция наслаждения лизнула мозг, встроенный антивирус отреагировал серией запретов, отрезавших опасные макросы от сознания. И одновременно со взрывом внутренним произошел взрыв внешний - стена раскололась, и Болона с Григом очутились на полу среди обломков трюмо. 

      Перекатов сел и несильно хлопнул себя ладонью по затылку. 

      Интерфейс словно отключился: Григ перестал ощущать суетливые щекочущие движения электронных битов в лимфе своей тела. Зато что-то начало происходить с его гениталиями, лёгкая дрожь распространилась оттуда вверх по животу. 

      - Выходите, быстро, - Лев Швейберг качнул массивным двуствольным оружием. 

      - Я ж говорила, не похож он, странный какой-то... - Болона потерла красное родимое пятно на лбу, ухватившись за плечо Грига, встала. 

      Они побрели сквозь густой, жирный дым, напоминающий распыленное в воздухе машинное масло. Швейберг подгонял их. Со всех сторон доносились стенания, Григ видел неподвижные тела охранниц и трупы посетителей. 

      - Точно, это не Швейберг, - прошептала Гюль. - Это Дэвид Кореш, Огненный Дэв, понимаешь? Антибабы! 

      - Анти-кто? - переспросил Перекатов, напряженно прислушиваясь к тому, что творится под его ширинкой - а происходило там нечто странное. 

      За развороченной сценой вульвософта маячило несколько парней в броне, состоящей из блестящих черных выпуклостей и напоминающей гипертрофированную, как у Супермена, мускулатуру. Между ног у каждого имелся громоздкий гульфик, отчего террористы вынуждены были передвигаться покачиваясь, вразвалочку. 

      - Дефеминисты! - громко повторила Гюль, и Кореш повернулся к ним. - Антибабы. Последние террористы планеты. Вы же исчезли год назад, я думала, вас уничтожили! 

      Покачав головой, Дэв отдал приказ. Трое антибаб, широко расставляя ноги, стали расходиться. Болона тонко вскрикнула и прижала ладонь ко рту, увидев, как из гульфика каждого медленно поднялся узкий металлический ствол. 

      Дэв Кореш повесил свое оружие на плечо и поднял с пола мегафон. Сквозь треск горящих стендов и стоны раненых донесся низкий гул - что-то большое приближалось к куполу Выставки снаружи. Отстреливаясь из пистофалла, подбежал один из террористов. 

      - Кажется, больше никого живого, - прокричал он и вновь исчез. 

      - У них ядерные акросомы, - прошептала Болона в ужасе. - Это оружие запрещено, если оно вступит в реакцию... 

      Кореш поднес мегафон ко рту, но сказать ничего не успел, потому что снаружи прозвучал громоподобный женский голос: 

      - ВНИМАНИЕ! ЗДАНИЕ ОКРУЖЕНО! ВЫХОДИТЕ ПО ОДНОМУ! В СЛУЧАЕ... 

      - АЛЁ! - заорал в ответ Кореш. - У НАС ЗАЛОЖНИКИ! МЫ БУДЕМ КАЗНИТЬ ИХ ПО-ОЧЕРЕДИ, ЕСЛИ НАШИ ТРЕБОВАНИЯ НЕ... 

      - ОГНЕННЫЙ ДЭВ, ЕСЛИ НЕ ОШИБАЮСЬ? ЭТО ФЕМИЛИЦИЯ. НАША ПОЛИТИКА - НЕ ВСТУПАТЬ В ПЕРЕГОВОРЫ С ТЕРРОРИСТАМИ. ТЕМ БОЛЕЕ С АНТИБАБАМИ. ЭТО ВСЁ. 

      Что-то сверкнуло сквозь дым, задрожал пол. 

      - Берите этих! - приказал Кореш террористам. - Уходим, быстро. 

      Они подбежали к основанию насекоморакеты с гостеприимно раздвинутым задним проходом. 

      - Внутрь, - приказал Дэв. 

      - А она прирученная? - возмутилась Болона. - Если это дикий экземпляр, может занести нас неизвестно куда... 

      Дэв хмуро посмотрел на нее. 

      - Все продумано, толстая. Внутрь, или сейчас раскрою тебе башку. 

      Столпившиеся возле ракеты увидели, что сквозь маслянистый дым к ним продвигается боевой дивизион фемилиции. Сумрак Выставки пронзили разряды фолликулярного оружия. Дивизион состоял из вооруженной мощным эпибластулом статной зиготы в камуфляжном комбинезоне, отдающей приказы двум сержантам-гаметам, которые командовали шестнадцатью рядовыми морулами. Террористы развернулись лицами к нападавшим и открыли огонь из ядерных акросомов. Морулы залегли, поливая противников огнем. Мягкие фимбрии на дульных срезах их оружия разжимались, выпускали заряды и вновь сжимались.

      - Прекратите! - крикнула им Болона. - Здесь запрещенное оружие, нельзя... 

      Кореш саданул ее кулаком в живот, и Гюль, скорчившись, умолкла. 

      - По-моему, они собираются пустить газ, - подал голос Перекатов, увидев, как вставшая на одно колено зигота целится из эпибластула. Акросомы террористов загрохотали, пытаясь накрыть зиготу, но та уже выстрелила, и в воздухе заклубилась густо-желтая взвесь летучих эстрогенов и прогестерон. Хроматин, которым отстреливались террористы, немедленно вступил в реакцию - воздух под куполом стал нагреваться. 

      - Что вы наделали! - пискнула Болона. 

      - В ракету, быстро! 

      Часть антибаб осталась прикрывать отступление, а остальные вместе с заложниками вбежали внутрь, и проход позади сжался в неприметную щель. 

      - Но куда мы летим? - спросила Гюль, когда мягкий пол качнулся. - Вы даже не успеете выйти на орбиту... 

      - На Луну, - отрезал Дэв. 

      - Луна? Но там же ничего нет. 

      Сквозь иллюминатор было видно, что реакция началась. Вот, почему ядерные акросомы запрещены международной конвенцией: когда ракета взлетела, на месте купола ВЭВ уже пучилась, оплывая комьями слизи, уродливая, бугристая криптовидная железа, подобно квасному грибу в банке с рыжей водой медленно поднимающаяся из мутно-желтой воронки пролиферации. 

      - Конец городу... - прошептал Григ. - Господи, да он же сейчас вульвой накроется! 

      Он не ошибся - сметая дома, мюллеровые протоки завивались в один общий поток, подрагивали каудальные взвихрения, переплетались толстые фиброзные трубки, и над всем этим, прекрасный в своей дикой, необузданной странности изгибался гигантской параболой тяж мочеполового синуса. 

      На максимальной скорости насекоморакета миновала стратосферу. Захвативших заложников террористов попыталась догнать фаланга малогабаритных двухместных стрекоз фемилиции, но быстро отстала. В правом фасетчатом иллюминаторе Григ увидел пассажирского жука, следующего своим курсом, затем мимо проплыла колония личинок. Технонасекомые давно заняли свое место в экосфере планеты. Жизненный цикл некоторых включал в себя сезонные миграции на орбиту или к планетам солнечной системы, так что их использовали для транзитных перелетов к колониям на Венере или в юпитерианских кольцах. 

      - Луна! - повторила Гюль. - Там же ничего нет, ее давно забросили! 

      Григ понимал растерянность Болоны - на Венере, Марсе и Сатурне кипела жизнь, но кого интересует Луна? Присыпанный песком каменный шар, одиноко болтающийся на орбите Земли, был одновременно и ближе к планете, чем другие объекты солнечной системы, но в тоже время и дальше - потому что о нем все давным-давно позабыли. 

      Впрочем, сейчас Грига куда больше волновало состояние его организма, чем цель их путешествия. Что-то двигалось внутри пениса, от мошонки волнами расходились сигналы. Несколько раз сам собой включался браузер в поджелудочной, а антивирусник из правой почки настырно сигналил о присутствии во внутренней сети вредоносной программы, которую он не мог локализировать и уничтожить. В голове Грига иногда вспухали огненные пузыри эротических галлюцинаций, но включающийся ушной файерволл не давал им распространиться. ЛС-дэнсные Гюли Болоны исчезли, их место заняли оранжевые струи, дымными кольцами завивающиеся вокруг глазных яблок. 

      Заложники сидели под дальней стеной рубки управления, расположенной между фасетчатыми глазами живой ракеты.

      - Эй! - окликнула Гюль Дэва Кореша. - Эй, поговори со мной! 

      Кореш передал управление помощнику и повернулся к ним. 

      - Чего тебе, толстая? 

      - Я считала, всех антибаб перебили. До вас были глобалисты, потом секта риелтеров, потом дерекламисты, но фемилиция уничтожила всех. Вы держались дольше, но и вы исчезли! 

      Губы Кореша изогнулись в скупой улыбке. 

      - Уничтожили? Они скрылись. Как и мы, на время. Но оставить планету стенать под женской пятой навсегда? Нет, мы тренировались, мы учились, мы... 

      Его прервал звонкий голос, донесшийся из динамиков живой ракеты: 

      - Кореш, это вы? 

      - Да, - Дэв повернулся к пульту управления. - Лилит, наша акция... 

      - Вы раскроете нас! - обвинил голос, и дальнейших слов Григ не услышал. 

      Он упал на спину, с ужасом наблюдая за тем, как штаны под ширинкой вспучиваются, как рвется материя, и его пенис, увеличившийся, покрытый паутиной серебристых прожилок, изгибается под неестественным углом. 

      Запаниковавший антивирус выдал сообщение, которое алыми буквами повисло на внутренней поверхности роговицы: 

      ОШИБКА! НЕИЗВЕСТНЫЙ АРГУМЕНТ КЛЮЧА! 

      - Лилит, нет! - голос Дэва Кореша донесся сквозь всполошенные сигналы и зудящую пульсацию телесных программ. 

      Что-то ударило в ракету, затрещал хитин обшивки, и за фасетчатыми иллюминаторами провернулась мертвенная панорама обратной стороны Луны. 

      ПЕРЕПРОШИВКА 

      Григ попытался откатиться от прочертившей пол трещины, но та расширялась слишком быстро. Телесный интерфейс взорвался набором противоречивых команд. Это было похоже на то, как если бы утлую плоскодонку волнами прибило к борту огромного океанского лайнера - они попали в зону действия необъятного интерфейса, работающего, но мертвого. 

      БХАДРА ПУРНИМА 

      Там включился удаленный доступ, и Григ увидел гигантскую локальную сеть, дугами светящихся параллель и меридиан опоясывающую земной спутник. 

      Ilargi Maan Mond Mena Mwezi Mane Menulis Ай Hold Yueliang Толэзь Tungl Lua Lune Luno Luna

      Насекоморакета врезалась в купола заброшенного поселения на дне Моря Спокойствия и, пронзительно засвиристев, умерла от удара. Через зияющую в брюхе рану Григ выпал наружу, провалился в узкую горловину здания, вдоль линий локальной лунной сети понесся по широкому наклонному колодцу и скатился по выдолбленной в камне винтовой лестнице.

      Он сел, глядя на свой изогнутый фаллос, который глядел на него. По телесному интерфейсу, теперь уже не принадлежавшему Перекатову, пришло слово:

      Привет.

      Ты кто? - беззвучно спросил Григ. 

      Зови меня ПенИскИн. 

      Перекатов встал и огляделся. Сквозь проломы в потолке свешивались выпавшие при аварии, еще шевелящиеся внутренности насекоморакеты. Трупы антибаб лежали по всему помещению. 

      Идем. 

      Откуда ты взялся? - спросил Григ. 

      Я появился недавно под действием какой-то внешней силы, - ответствовал ПенИскИн. - И я появился не случайно. Лунный интерфейс попытался захватить контроль над твоей телесной сетью, но я не позволил ему. 

      Сквозь иллюминатор здания Григ увидел поверхность Моря Спокойствия, руины поселения, треснувшие купола и взорванные площадки космодрома. Здесь все давно умерло, но, как понимал теперь Григ, внизу была жизнь. 

      Так это специальная операция? - догадался наконец он. 

      Нет, это мировой заговор. Все заговорщики Земли уходили сюда, на обратную сторону Луны, чтобы однажды вернуться и создать на материнской планете свою Империю Нового Солнца. 

      Они стали спускаться по эрогенным зонам Луны, сквозь ее мягкую плоть, через поселения тамплиеров и розенкрейцеров, общины мужененавистниц и женоненавистников, анклавы сионских мудрецов и солнцепоклонников - и лунный интерфейс гудел вокруг них. Потрескивали внутренние команды, мелькали сигналы, импульсы огненными пчелами проносились по сфере меридианной сетки. По капиллярам шарообразного организма бежали жизненные соки, сокращались мышцы, толстые, как канаты, сухожилия вибрировали в теле малой планеты.

      По спиральному колодцу Сушумну они попали в ядро, в наполненную струящимися испарениями матку, где среди подрагивающей лунной плоти была пещера. Под стеной стоял трон, а посреди пещеры плескалось озеро горячей эрокаши, будто разбавленной кипятком крови. Капли ее сочились из губчатых стен, струйками стекали к озеру по наклонному полу. Вокруг ритмично сокращалась лунная матка, главный привод спутника, готового в любой момент сорваться с орбиты и устремиться к Земле. На троне сидела высокая обнаженная женщина с обрезком фаллопиевой трубы в руке.

      А ведь на самом деле этот трон предназначен для нас, - сказал ПенИскИн.

      Женщина поманила Грига. Обойдя озеро, он приблизился к трону. У повелительницы Луны был большой горбатый нос и красное родимое пятно на лбу.

      - Мы - Лилит, - произнесла она. - Как долго мы ждали этого. Для запуска главного привода нам не хватало одной детали, одного узла, способного занять свое место в сообществе лунных программ. - Лилит показала на выглядывающего из штанов Грига ПенИскИна. - Теперь мы хотим провести Луну возле Земли, так близко, чтобы планетарная катастрофа смела существующую цивилизацию.

      - Вы подстроили все это... - возмущенно начал Григ, и стены пещеры содрогнулись, красная горячая жидкость заструилась по ним. Лилит подняла руку, прерывая его. 

      - Пожалуйста, не повышай голос. Главный привод телепат, здесь нельзя шуметь и вообще генерировать эмоции. Ты слушаешь? Мы разрушим цивилизацию Земли и создадим новую Империю, мы... 

      ПенИскИн приказал: 

      Возьми ее! 

      Григ подскочил к Лилит, схватил ее за ноги, потянул на себя и раздвинул. 

      - Здесь нельзя! - закричала она. - Не здесь, только не... 

      ПенИскИн вошел в Лилит, и ее крик прервался, сменившись хриплым дыханием и стонами. Григу даже не пришлось двигаться - он стоял неподвижно, удерживая разведенные в стороны щиколотки Лилит, а ПенИскИн сжимался, вытягивался и извивался. Лилит кричала, мотала головой, билась затылком о каменный трон, и с каждым криком стены лунной матки содрогались сильнее, горячая красная жидкость уже не сочилась из них - била клокочущими струями. Когда Григ закончил, главный привод взревел, и Луна сорвалась с орбиты. Кипящий поток ударил в трон, смыл Лилит и схлынул. Григ сел на ее место, и после этого, управляемый ПенИскИном, его телесный интерфейс слился с интерфейсом Луны. 

      И не стало Грига. Его тело растворилось в лунной плоти, его сознание растеклось по сотням миль лунных меридиан, его ПенИскИн забился в унисон с луноматкой. 

      Сквозь космическое пространство спутник приблизился к Земле. Всепланетная оборона попыталась отразить удар, но было слишком поздно, и Луна вошла в атмосферу. 

      Атакуя Грига, мокрософтная защита стреляла троянами, написанными на основе ВИЧ-модификата. Перекатов кое-как прикрывался разбухшим ПенИскИном. Осознав, что судьба Империи под вопросом, он перевёл главное орудие в состояние механического стимулирования и, не жалея себя, окропил противников. 

      Мокрософты на время притихли, их СисБепы дисбалансировались, животворительный материал обошел блокировки по SEX-протоколу, и вскоре блюстители земного величия остались без NetSpermBios, что снизило их наступательный порыв и шансы на викторию. 

      Из уважения к достойным противникам Григ стянул с ПенИскИна порванный резиновый изолятор. Конечно, он имел полное право оставаться по-прежнему неуязвимым для червей, но изолятор сокращал нейрочувствительность раза в три. 

      Отбросив его, Григ выбрал короткую паузу в серии возобновившихся DOSex-атак и, нанеся мощный удар пучком из ПенИскИна, напрочь заглушил сервер-централ. Позабыв про оргазмированного противника, он начал было переключать весь свой ЭР-потенциал на регион-провайдеров, но, к счастью, вовремя сообразил, что недобитый враг может бекапнуться. Григ сделал несколько плевков из ПенИскИна по регионал-провайдерам, и пока те пребывали в сексуальном нокдауне, просканировал XYZ-запросом сервер-централ, благо сложная структура член-головки позволяла не извлекать весь ЭР-потенциал для решения одной задачи. 

      Он припомнил стародавнюю историю о том, как некогда мокрософты решили атаковать любовную парочку КлеоИнтошПатры и МаркЭпплАнта жалкой DOS-оперативкой, налабанной за несколько ночей в состоянии алкогольного опьянения. Но гордые любовники легко справились с этим, врубив такую графику, что при взгляде на неё коитус достигался без всяких механических приспособлений. Ведь КлеоИнтошПатра обладала к тому времени глубочайшими знаниями в области ЭР-потенциала, меняя программы еженощно и списывая использованные в небытиё утиля. Но мокрософты оказались хитры и коварны, они ответили новой атакой в виде трехнулевой эровинды, которую можно было потрогать пальчиками с помощью похотливой мыши. МаркЭпплАнт крякнул тогда от досады, но выпирающие формы КлеоИнтошПатры сохранили нарушенное равновесие. Жаркая битва любовников и мокрософтов продолжалась почти год и оказалась пагубной только для наблюдателей - каждый из противников получил своё. Но не такими были коварные мокрософты, чтобы остановиться. Они предприняли нечто непристойное - во тьме ночи уговорили старую потаскуху Айбиэмку обнажиться. И когда эта известная шлюха выставилась всем напоказ, КлеоИнтошПатре пришлось отступить. Что стоили её гордые формы для мужланов, стремящихся удовлетворить свою похоть почти задарма, плюя на качество. Через несколько лет, воспользовавшись нечестной победой, мокрософты более-менее навели на себя глянец, а бедняжек-любовников потихоньку удавили сетевой эроблокадой, став фактическим властелинами Земли. 

      Вспомнив все это, Григ решил использовать против ожившего сервер-централа эромагию. Правда, в запасе у него было только одно заклинание - одноразовая мантра вечного оргазма, которой перед смертью успела оделить его Лилит. Григ берёг ее для себя: если в битве за Землю он потеряет ПенИскИна, то произнесет эту живительную строку, чтобы обрести вечный кайф. Но теперь Григ, не задумываясь, сказал: 

      - Penis omnibus lucet! 

      Ему предстояло сделать последнее: обволочь планету, растечься по ней и на дымящихся руинах цивилизации создать свою Империю Нового Фаллоса. Увы, после того, как все закончилось, сознание Грига осталось затуманенным, а цели - неопределенны. И ещё стоило как-то отлепиться от перепутанного земнолунного интерфейса. Но это не мешало Перекатову наслаждаться победой. Ещё бы, ПенИскИн больше не жаждал удовлетворения своих амбиций и не стремился алчно ко всему, что только двигается. 

      Главное - своего Григ добился. Интерфейс Земли прекратил любые попытки сопротивляться лунному вмешательству и впал в оргазм, планета набухла и застыла в ступоре вековечной эрекции; каждый холм искал впадину, каждая башня - колодец, а Эверест с внутренней болью обнаружил, что до Марианского желоба не хватает-таки трёх километров.

      

		
		
    
		
    23. Суан Н. Эф: Нефритовый гость
    999    "Рассказ"  Эротика 


    







    
 
 



    

        

       Почтовый ящик мобильника выдал вполне предсказуемое сообщение: "Извини, но сегодня никак не получается. Как-нибудь, в другой раз. Чао." 

       Она еще раз просмотрела весь почтовый ящик. За три месяца там накопилось с полтора десятка похожих сообщений. Все отправлены с одного и того же номера телефона - кода из девяти цифр, под которым значился Недосягаемый.  

       Проблема в том, что Недосягаемый принадлежал к числу пусть не громко, но все же тихо преуспевающих. Зарабатывал выше среднего, не знал что такое квартплата, нравился обывателям, никогда не говорил шепотом, не имел задумчивого лица, и на вопрос: "как дела", отвечал исключительно: "хорошо-о." И все знали, что это сущая правда.

       Человек, не умеющий страдать. Поэтому был совершенно недосягаем.

       Подобные мужчины обычно значились в ее реестре пустыми и недалекими, и невзирая на ум и образование, сразу же отбрасывались ею нераспечатанными с пометкой "просрочен".       

       Но отбросить Недосягаемого не так-то просто. Разве это было бы справедливо? Каждый его день пестрит целой вереницей добрых мелочей на благо окружающих. Кроме сообщений "не получается", его ничем не упрекнешь. Поэтому опять приходится сдаться и принять его таким, как есть. А китайский ужин, приготовляемый для него в течение нескольких часов -  похоронить в скомканной бумажной скатерти.  

        

       Что может быть еще глупее, чем сидеть на постели с закрытыми глазами? Почему его здесь нет? Сейчас ведь засыпает и тоже думает о ней. А завтра опять скажет, что "не получается". Интересно, а что он делает для того, чтобы получилось? 

       Но не исключено, что листая свой еженедельник, он найдет для нее незаполненную страничку и... этак перечеркнет наискосок.  Наверное, где-нибудь в конце следующего квартала... Да ладно, лишь бы только знать, когда. Чтобы радоваться уже за две недели. Но как объяснить это Недосягаемому - он знает об одиночестве только из романов Габриэля Гарсиа Маркеса? 

       - Почему ты меня не слышишь? - спросил незнакомый, но спокойный мужской голос. 

       Открыть что ли глаза? Но они уже слиплись так сильно, что было жалко потраченного труда. Кроме того, ее спросили "почему не слышишь", а не "отчего не замечаешь". Наверное, в отличие от всех ее любовников, этот незнакомец не был тщеславным. 

       

       - Кто ты? Как тебя зовут? 

       - Ву Сынь.

       (Нет уж, в таком случае, лучше глаз не открывать!) 

       -   Что привело тебя ко мне? Раньше надо было приходить: я выпила всю сливовую мэй.

       - Я пришел служить тебе.

       (Тоже мне, золотая рыбка: пришел служить, когда руки чешутся зашвырнуть всех подальше в синее море!) 

       - Ты не можешь служить мне, Ву Сынь. Потому что ты не любишь меня.

       - Нет женщины, которой я не могу любить.

       - Значит, ты никого не любишь. И я тоже люблю не тебя, а другого. О тебе я слышала только из книги.

       - Но я пришел не за тем, чтобы ты любила меня. Я пришел исполнять твои желания.  

       - Хм... и ты все можешь?

       - Я могу все то, что ты хочешь.

       - Откуда ты знаешь, чего я хочу? 

       - Вода сильнее огня, а женщина сильнее мужчины, -  опередил ее Ву Сынь. - Поэтому он придет, но ты должна будешь сказать ему, что ты хочешь. Сам угадать он не может. Угадывает Инь. А Янь может только знать.  

       - А ему, значит, ничего не хочется. Так?  

       - Почему ты все время думаешь о нем? Почему никогда не думаешь о себе? Я пришел, чтобы служить тебе. Ему я не могу помочь. Ему поможешь ты - если скажешь, чего тебе хочется. 

       Это нечестно! Неужели она так и скажет: "Я хочу научить его страдать. Это единственное, чего он не умеет. Или стать, как он: разучиться страдать. Отбросить все мысли и чувства, оставив только действия. Спать по три часа в сутки... "

       - Я понял тебя. Ты ищешь силу Ян. Она есть у многих мужчин.

       - Но я не хочу от многих! Я хочу от него!

       - Он даст ее тебе, если ты скажешь. Но только если сбережет нефритовую воду Инь.  

       Да, да, сейчас! Он придет специально, чтобы осваивать забытое ремесло, где надо любить десять раз и не терять ни капли драгоценного нефритового сока! Желтый император Хуань-ти делал это, чтобы стать бессмертным. А у кого все "хорошо-о", те и так не умирают. 

       - Ву Сынь, опомнись! Какой мужчина станет этим заниматься? Ты у себя-то в Китае много таких знаешь? Сам все вычитал из книг!

       - Не беспокойся о других. Главное, чтобы этого желала ты. Тогда я исполню это.

       

      

       - О чем ты думаешь? Почему тебе грустно?

       - Мне обидно за тебя, учитель. Ты служишь мне, а я ... Как я могу принять от тебя силу Ян? У меня ее никогда не было... я не знаю, как это делать.

       - Не думай обо мне. Думай о себе, о своем Инь - пока он слаб, он не сможет удержать силу Ян. Я буду ждать прилива твоего Инь.

       - Но ты же не будешь ждать вечно, учитель! 

       - Для этого мне дано бессмертие. 

       

       

       На утреннее совещание Недосягаемый не явился. Пришлось составлять протокол.  

       Все удалились на ланч. Целый пустой этаж - что может быть лучше для уроков Ву Сыня? А если Недосягаемый не появится до конца обеденного перерыва, то успеешь еще и домашнее задание выполнить... Или сначала протокол напечатать?  

       Что значит "или"? Что сегодня произошло? Выполнять домашнее задание, а до этого целый час строчить протокол и ни разу не подумать о его будущем чтеце? И ни разу не представить себе, как сегодня он возьмет эти листки и заденет ее руку своей жилкой на запястье... Когда-то по этой жилке в первый раз скользили ее губы. От выпуклой струйки цвета можжевеловых ягод пахло разгорающимся костром и смолой. Она вела дальше, вглубь рукава -  туда, где затаился огонь. Костюм плохо поддавался, галстук затянут на двойной узел, предстояла долгая борьба с пристегнутым ремнем, защищающим Недосягаемого от всего непредсказуемого в его автомобиле. Но она должна разыскать огонь. И нашла его.

       Она нашла его на опушке леса, на траве, прямо под полуденным солнцем. Когда Солнце остановилось над Недосягаемым, ослабли все засовы, охраняющие его неприкосновенность. Теперь она видела все его тело, но Солнце разрешало касаться его только губами. Свет Солнца запрещено трогать рукой - иначе не узнаешь запаха его огня. 

       Она, невежда, раньше знала только об огне Марса - грубом,  удушливом, пышущем жаром. Днем Марс не показывался и горел только ночью. Однажды он подкарауливал ее на выходе из бара, дожидаясь темноты. Но она оказалась хитрее: вышла в сумерки, когда он только начал разгораться. Собрав все презрение в один пучок, она плюнула изо всех сил. Марс погас. Потом рассказывали, что тот надолго утратил уверенность в себе и не мог ни с кем познакомиться. 

       А здесь огонь Солнца - чистый и открытый. Он ничего не утаивал и беспечно отдавался ей весь, не зная, что такое страдание. Он хотел отдавать еще и еще - ведь именно этого ей всегда не хватало - обыкновенной силы Солнца. Она бывает у тех, кто прожил счастливое детство, бежал и плыл наперегонки впереди всех, кто всю жизнь мог громко кричать и смеяться, не боясь быть внезапно униженным и выброшенным на обочину. Не та, что таится в темной воде и терпеливо ждет своего торжества, переносит муки, плетет интриги, засасывает наивных недоброжелателей в свою воронку. А сила простая, как подсолнух, радостная, тянущаяся к Солнцу, торжествующая каждую минуту  - лишь бы только кто-то принял ее! 

       Ну? Что скажешь на это, Ву Сынь? Неужели ты думаешь, что такое можно встретить просто так на улице, в ежедневных промежутках между жилыми и производственными помещениями? Ты говоришь, сила Ян есть у многих мужчин - так ли легко все заменимо? Везде ли можно брать ее и не бояться насилия? Много ли ты знаешь детей Солнца, не утонувших в тщеславии из-за собственной силы и красоты и не теряющих своего человеческого лица, обретая власть? Не забывай, учитель: у нас не Китай. Здесь Ян испорчен властью - он заправляет всем и вся. А  Инь  - это так, удовольствие для шаманов и неудачников. 

       Но, может быть, ты и прав: мы слишком много думаем о других. Много ожидаем  - а значит, зависим. Ничего не поделаешь - нас так учили. Думать о себе у нас считалось неприличным. Ты служил мне всю ночь - заставил меня немного поразмыслить и о себе. Благодарю тебя, учитель. Теперь я знаю, чего мне хочется - я рассказала тебе все, что ты сейчас слышал. Уроки сделаны.

       

       Но где пропадает Недосягаемый? Раньше вспоминала о нем сразу после первого звонка будильника, а сегодня почему-то только к полудню. И главное - безо всякой обиды. Неужели и это работа Ву Сыня?

       Раньше ее одолевала злость, когда Недосягаемый откладывал встречу на неопределенное время. Она злилась на его неизменное "хорошо-о". Не получается - ну и ладно. Сорвалось - значит, в другой раз. Объявить что ли, что ей надоело ждать? Ведь он поверит. Ему станет обидно. Она будет сниться ему - и сегодня, и завтра, и послезавтра, и еще многие месяцы. А он будет считать себя во всем виноватым. 

       Но что это меняет? Все равно ради нее он не отменит ни одной деловой встречи, ни одного собрания в церкви, ни одного визита к своим родственникам. Он предпочел ей партию в теннис на прошлой неделе. А вчера пил пиво с клиентом лишь бы подольше поторговаться. Поэтому, опять "не получилось". 

       На работе, в церкви, в теннисном корте и даже в местном кабачке он приучен только блистать. Других мест он просто не посещает. Распахивает дверь - и все головы поворачиваются как по команде "равняйсь!". Дружный хруст шейных позвонков приветствует его, а он в ответ заверяет, что все "хорошо-о". Они не сомневаются. Верят настолько несокрушимо, что верит и он сам. 

      "А эта - как всегда, особняком. Такие вечно на все свое мнение имеют: поп-звезд не уважают, в церковь не ходят, политиков не ругают, пиво не пьют. О погоде не говорят - да и с кем? Своих соседей и в лицо не знает. Нет, вру: один раз поздоровалась с какой-то вольной художницей с седыми патлами до пупа - сразу видно, из того же омута. С ней надолго связаться - как под воду уйти: сразу станешь таким же отщепенцем. Исчезнут десятки утренних улыбочек из окон, подобострастные кивки коллег, восторженные крики на стадионе. Разве не правда? Разве не все орали с вытянутыми руками, когда я победил на первом туре? А она? Вежливо поаплодировала, да и только. Лишь вечером в постели шепнула, что, мол, глаз не могла оторвать - так понравилась ей игра! Трудно что ли было то же самое при всех сказать? Да ладно, все равно зря уши тогда развесил... Второй тур проиграл, а ей опять понравилось. Мол, ракетка у меня красиво взлетала, а от мяча звук как от суперксилофона - и что она в этом звуке находит? Ясно, с такими каши не сваришь: им что looser, что winner - наплевать. Никакого почтения к результату!"

       Но она была готова поклониться до самой земли, когда он защищал тех, кто не мог защититься. Была готова выслушивать часовые монологи о современной архитектуре. Не мигая, смотрела ему в глаза, а когда он поворачивался к компьютеру - любовалась складками одежды. Никто так не любил его тело, как она: целовала каждый изгиб, морщинку, ямку. Все было для нее драгоценным - он это знал. Но она ждет чего-то еще: восхищается, а все равно думает, что чего-то главного в жизни он не понимает... Хм, чего бы это? Ах, как все сложно...  Особенно у таких женщин. Стоит ли рыться в этом темном лесу? Ведь результата никакого.   

       Он открыл кабинет и повесил пальто. До конца перерыва оставалось еще полчаса. Черт, забыл всунуть карточку в таймер на проходной -  впервые за пять лет в конторе! Во, до чего дошел - и все из-за нее! Опять придется спускаться вниз...

       

       Как не проснуться от шагов Недосягаемого?

       Его кабинет открыт, и он в нем побывал. Как не заметить следов и запаха солнца! Она даже знает, к каким вещам он уже успел прикоснуться - по ним словно пробежал заряд: по столу, по выдвижному ящику, по металлическому сейфу. А за стеллажами еще холодно. Там и надо спрятаться, дождаться и встретить его - вручить протокол совещания. Хоть и пустяковый - а все же сюрприз. 

       Вот он уже здесь. Отлично. Ну, пусть сядет, дай ты человеку отдышаться. 

       Что? Зачем он запирает дверь изнутри?! 

       Может быть, она здесь не одна? То есть, они здесь не вдвоем?

       Нет, вряд ли. Он садится в свое кресло, как ни в чем не бывало, включает компьютер, заходит в сеть. Но через два щелчка на дисплее мелькают изображения, ради которых вполне имело смысл запираться.  

       Так вот, оказывается, как все просто! После вчерашнего "не получилось" - просто включить компьютер и полистать картинки для взрослых! Делай, что хочешь: никакой критики не последует - ни вслух, ни в мыслях. Тут бояться нечего. Одна рука держит мышку, а другая - хвостик!  Вот они: все - твои, выбирай любую, в любой позе, в любом возрасте, ассортимент цвета кожи и волос - не ограничен! Интересно, что он выберет? Неужели пройдет мимо вот этой тайландки? Они все, как лолиты: не различишь, сколько им лет. А вот эта, Черная Бусинка? Что, и блондинка не нравится? Н-ну ладно... Ага, вот тут зацепило! Ну и что? Что тут хорошего, кроме шарообразного зада? Эй, девочка, ты хоть лицом-то к нему повернись: все остальное мы уже видели: кроме зада, у меня все ничуть не хуже.  Даже волосы у нас с тобой одного цвета - причем, везде...  

       Э, да на кого ты засмотрелась? Да ты глянь, что творится с Недосягаемым! Боже, что надо делать при пожаре? Или при потопе?! 

       Последнего техника безопасности не предусматривает. 

       

       - Так, так, коллега. Значит, теперь вас можно реабилитировать. По фирме ходят слухи, что вы исподтишка подсматриваете курс своих акций на электронной бирже, а вы...  Короче, оттопыриваетесь. - Она критически оглядела его брюки. -  Надеюсь, для меня у вас еще есть порох в пороховницах. Или я опоздала?

       Ну? Сколько будет длиться это молчание?! Чем оно кончится - увольнением без выплаты отпускных? Зачем она это сказала? Неужели опять со злости? Но так же нельзя! Этот человек ей ничего плохого не делал - он вообще никому не делал ничего дурного! Помог устроиться, нашел ей жилье, добивался повышения, защищал от наглого завснаба, посадил в отдельный офис - подальше от завистливых тутси. И теперь хорошо бы тоже помочь, а не стоять посреди офиса и быть свидетелем его слабости!

       - Мне было слишком хорошо, когда я смотрела на вас. Не могла больше скрывать, и вот стою перед вами. Посмотрите: ведь я все это время тоже... - Она приподняла край юбки. 

       Это было, конечно, вранье. Но зато к Недосягаемому постепенно стал возвращаться дар речи:

       - Чем могу быть вам полезен? 

       Прямой вопрос по домашнему заданию! Как же ты мог все это знать, учитель? Обычно, если прилежно готовишь уроки, тебя, как назло, не вызывают к доске. А тут...  

       - Сказать вам правду или соврать?

       Молчание.

       - Вы проделываете кучу полезных дел за день. И вот, наконец, спросили, чем можете быть полезны мне. Я жду этого уже больше года. И вот... теперь я могу ответить. 

       Мне нужно тысячу толчков. На каждые девять робких - один смелый. Без единой капли нефритовой воды. На это вам понадобится сорок минут. Плюс еще час, чтобы отдохнуть. Оттуда сразу поедем в выставочный зал, я помогу со стендом. 

       - Тысячу... Я не могу обещать так много. А если я не смогу? 

       - Вы не должны ничего обещать - это я должна все устроить так, как мне нужно. Беру это на себя. 

       - Без единой капли... целую тысячу!

       - Я не настолько глупа, чтобы требовать невозможного. Слушайте струну лютни. Троньте ее своим нефритовым стержнем, и ждите ответа. Но если вы прижмете ее слишком сильно или заденете слишком слабо - она не будет звучать. Мало постучаться один раз. Лишь после того, как струна девять раз ответит "войди", вам откроется дверь в Золотую долину. 

       Я все объясню. Вы только слушайте меня... 

       
*   *   *

      

       "Твоих желаний никто не угадает. Научись говорить с собой. Со своим телом. Внутри тебя уже все есть - незачем зависеть от других. Обратись к своему Инь - лишь тогда сможешь принять силу Ян в сокровищницу Небесного Дворца".

       Где сейчас Ву Сынь? Он, наверное, занят. Ведь нет ни одной женщины, которой он не любит. За одну ночь он может любить пятнадцать женщин. Он приходит, чтобы служить им - искать дорогу к силе Ян. Одни его вежливо благодарили, другие удивлялись, иные спорили и говорили, что так не бывает. Но ни одной капли нефритовой воды не было утеряно на ложе - и нигде не вырастало ни досады, ни ревности, ни тщеславия. Все оставалось чистым.

      "Я буду хранить эту чистоту, учитель. Пусть никто не поймет меня и не поможет мне в этом. Что ж, это их дело. Но буду знать, чего хочу я". 

       Возможно, ее знакомые ничего не слыхали о Ву Сыне. Но никому не приходило в голову  обсуждать на кухне ее настоящее и будущее. Все знали, что она до сих пор живет одна. Но приглашали на все дни рождения, годовщины свадеб и крестины, на все пикники и во все походы. Никто не сомневался, что ей будет весело и без пары. Говорят, что она вообще нигде не скучает - во всяком случае, по ней не видно. Тем более, что поздно вечером ее часто не бывает дома. И она не лесбиянка. Честное слово. Не верите - спросите очевидцев.

       Кто-то из них рассказывал, что у нее в буфете стоят две чашки и чайник из зеленого нефрита. Дорого бы они дали за то, чтобы узнать имя гостя, удостоенного чести пить из них чай! И вот однажды вечером, соседка в доме напротив увидела в окно, как она наливает чай в обе чашки... Потом садится за  стол, над которым горит фонарь из красной бумаги. Рядом с ней никого нет, она сидит беззвучно и неподвижно, и все же как будто с кем-то разговаривает, внимательно слушает, отвечает...  Так она и просидела одна, пока фонарь не погас, и красное не слилось с зеленым. 

       А у соседки-художницы с длинными седыми волосами за это время вышла вполне сносная картина. Вот только один критик заметил: с левой стороны, где нарисована чашка и пустой стул рядом -  как-то слишком много энергии без формы. Как будто это место кем-то занято, а женщина справа, с такой же зеленой чашкой в руке под красным фонарем - только подчеркивает, что эту дыру ничем не заполнишь.

       И поэтому, чтобы не нарушать равновесия, было бы лучше изобразить за столом все же не одного, а двоих людей.  

       Остается только решить, кто будет вторым. 

      

      

       

    











































		
		
		
    24. Студент Эф: Сон для Наташи
    999    "Рассказ"  Эротика 


    






    
 
 



    

       Наверное, эта зима никогда не кончится. 

       Я хожу в институт по темным и холодным улицам, по свежему, выпавшему ночью снегу. Потом я возвращаюсь по черным промозглым улицам, мешу ногами грязь, оставшуюся от утреннего снега. Света не осталось. День я вижу пару коротких часов через окно аудитории, в полудреме. Сколько бы я ни спал, я не могу выспаться, и снежинки за окном мелькают. Одна за одной. Маленькие белые барашки. Раз барашек, два барашек... Оп! Лекция закончилась. Может ее и не было вовсе? 

       Вот и телка за соседней партой убирает в сумку свой конспект. Неужели она все записывала?! Зачем? Хочет подмазаться к преподу, сдать экзамен досрочно. Будто ему это нужно. Или ей. Он ей и так поставит. Она посмотрит на него своими глазюками, и он сделает все как она захочет. Никуда не денется. Я бы, наверное, сделал.

       Зовут-то ее как? Наташа или что-то в этом роде. Впрочем, мне какая разница? Наверняка она уже под кем-нибудь лежит. Под Андреем очевидно. Они всегда сидят вместе. Он спортсмен. Бабы любят спортсменов. Интересно за что?

       Они вместе проходят мимо меня.

      -- 
Чего такой смурной? - спрашивает она. - Спать хочешь?

      -- 
Угу. С тобой.

       Она делает вид, что не расслышала. Никакого чувства юмора. Или целку из себя строит. Даже не улыбнулась.

      -- 
На следующую лекцию останешься?

      -- 
Какую еще следующую? - удивляюсь я. - Сегодня все уже.

      -- 
Сейчас будет факультативная лекция о сновидениях, - говорит Андрей.

      -- 
А на зачете будут проверять, кто громче захрапит? - снова шучу я.

      -- 
Не будет никакого зачета, - отвечает Андрей. 

       Кажется, он тоже разучился понимать шутки. Это на него подружка так действует.

      -- 
А если нет зачета, то зачем туда идти?

      -- 
Ну это же так интересно,- говорит Наташа, - тебе никогда не снились вещие сны? Или кошмары? Ты знаешь, откуда все это берется?

      -- 
И знать не хочу. Я сны не запоминаю. Снятся и пусть снятся.

      -- 
Ничего тебя не интересует! - возмущается Наташа. - О чем ты вообще думаешь?

       Сказал бы я тебе, о чем думаю, глядя на твои коленки, но ведь обидишься. И Андрей обидится. А мне это зачем? Выйти из аудитории я уже не успеваю - заходит лектор. Все. Еще полтора часа маразма. 

       Наташа с Андреем садятся, она достает тетрадку и ручку и, как всегда, вылупившись на препода, готовится записывать каждое его слово.

       И снова бубнеж. И снова снег за окном. Белые барашки...

       Сны... Сны... Только про них мне сейчас и слушать. Наташа смотрит на лектора, что-то пишет. Глубокий сон... Управляемые сновидения... Галлюцинации... Архетипы... И какой только бред не выдумают люди, чтоб убить время до старости!

       В нашем городе улочки длинные и извилистые. И никто не может запомнить, что за дома стоят за следующим поворотом. Я люблю ходить по этим улочкам, заглядывать в окна, заходить в незнакомые двери. Стекла пыльные, их редко кто моет. За ними цветы, занавески. Иной раз промелькнет кто-то в желтом электрическом свете. 

       За окнами жизнь. Чье-то горе и чье-то счастье. Шум. Семейная сцена где-то там, внутри, за стеклами. Влюбленная парочка прошмыгнула в подъезд. Улица пустынна. Вся жизнь там, внутри, но туда мне нет ходу.

       Люди - одинаковые серые тени, идут быстро, не глядя по сторонам. Спешат поскорее исчезнуть с глаз долой, запереть за собой двери, задернуть шторы и оказаться в своих одно-, двух-, трехкомнатных вселенных.

      -- 
Да, почти все люди одинаковы, - говорит человек за столом, - но эта серая масса никогда бы не смогла сама собой управлять. Кто-то должен вкладывать в их головы то, что они называют мыслями.. Мыслители никак не выделяются из толпы, но именно на них, то есть на нас, работает весь этот человеческий муравейник. Мы не ходим толпой на работу, не бегаем по магазинам и никого ни о чем не просим - мы мыслим и правим миром. Нам первым достаются все блага цивилизации. У нас лучшие закрытые клубы, рестораны, самые красивые женщины. Конечно, простые люди не знают, что среди них живут те, кто думает за них.

      -- 
Вообще-то я всегда догадывался, - говорю я.

       Мой собеседник улыбается.

      -- 
Конечно. Именно поэтому вы здесь. Мыслящие люди понимают друг друга. Нас мало, один на миллион, но мы нашли вас среди этого миллиона. Мыслитель выделяется из толпы как роза в стоге сена. И вот теперь вы один из нас.

       Наконец-то! Значит я не зря читал Кафку, Фрейда, Ницше и Пелевина. Хорошо, что человечество все еще не утратило способность различать быдло и интеллектуальную элиту!

       Собеседник улыбается и встает из-за стола.

      -- 
Добро пожаловать в ряды правителей мира! - говорит он. - Я не знаком с вашим мировоззрением, но уверен, что вы прекрасно впишетесь в нашу тусовку.

       Слово "тусовка" несколько коробит. Странно слышать его от такого утонченного и образованного человека.

      -- 
Мое мировоззрение близко к трансцендентному идеализму Канта, - говорю я.

       Вот и пригодились лекции по философии. Никогда не знаешь, что из той муры, какой нас пичкают в университете, может понадобиться.

       Лицо собеседника мрачнеет. Протянутая было рука опускается.

      -- 
Как вы сказали?

      -- 
Трансцендентный идеализм Канта.

      -- 
Трансцендентный? - повторяет он. - Вон отсюда!

       Он поворачивается ко мне спиной и выходит.

      -- 
Не стоит использовать слова, которые ты не понимаешь, - говорит мне Андрей. - Ты же не читал Канта.

       Теперь еще он будет меня воспитывать! Мало ему, что он трахается с Наташкой! Он будет меня воспитывать, учить, что говорить, а что нет. Глаза выдают мое раздражение.

      -- 
Да не злись ты! - говорит он. - Ты же виноват, не я. И не Наташка она, а Таня.

       Вот уж в этом я уступать не собираюсь.

      -- 
Никакая она не Таня! Что я, тань никогда не видел? Наташка она, и перестань капать мне на мозги.

      -- 
Ты опять порешь какую-то чушь.

       Я чувствую, что мне не удастся его переубедить.

      -- 
Хорошо, - говорю я. - Пусть будет Лена. Сойдемся на этом.

       Андрей устало кивает.

       Дурачок! Он думает, что Лена это вроде Тани, но я-то знаю, что это Наташа. 

      -- 
Вот за это тебя бабы и не любят, - говорит он. - За занудство и тупое упрямство.

       Да что он понимает вместе со своими бабами?! Половой гигант хренов! Конечно, они будут его любить, с его-то интеллектом. Вынуть-вставить - много ума не надо, а меня тоска берет от этого. Нет у меня бабы, но не потому, что не найду, а просто на кой она мне - я отжиматься с детства не любил, а больше с ними все равно нечего делать. Пошли они все! К Андрею, спортсмену выдающемуся. Если им не нужен ведущий программист страны, то пусть катятся куда хотят. Ума набираться. Я обойдусь. Благо, с моей зарплатой я могу позволить себе все, что угодно. В нашей фирме умеют ценить классных специалистов.

       Я уверенно захожу в свой офис и сажусь за компьютер. Пальцы скользят по клавиатуре, на экране сам собой возникают узор слов, смысл которых почти никому непонятен.

       {

              	Мы, программисты, те же поэты.

              	Мы пишем лесенкой

              	И потрясаем мир

              	Своими произведениями.

                     	 		 {

                           Пусть я невзрачный и неловкий вырос.

                            			Я баг, я червь, я злобный макровирус.

                            			Пусть я не принц на вороном коне,

                            			Но мир дрожит при мысли обо мне.

                     		}

              Вы не знаете наших имен,

              	Но вы не сможете жить без нас.

              	Без стихов - сможете,

              	Без нас - нет. 		

                     		{

                            			Все говорят, что я айпи-пакет.

                            			Я виртуален, значит меня нет.

                            			Но тем, кто прочитает этот файл,

                            			Во сне приснится мой зловещий смайл (:Э

                     		}

              	Каждая строчка, написанная мной,

              	Меняет мир больше, чем собрание сочинений 

              	Любого поэта.

              	Но вы не понимаете моих произведений.

                     		{

                            			Меня понять вам будет трудновато.

                            			Пишу стихи, не выходя из чата.

                            			Я понимаю, что я написал.

                            			Всем остальным - читайте мануал.

                     		}

              	Напишите гигабайт стихов,

              	И я сотру его командой из трех букв.

              	Художественное слово ничто

              	Перед одним щелчком мыши.

                     		{

                            			Пускай для вас я чокнутый программер.

                            			Ваш Пушкин для меня - убогий ламер.

                            			Мне наплевать, какой он там поэт,

                            			Раз он не знал, где контрол, где ресет.

                     		}

              	Вы описываете мир,

              	Я его создаю.

              	Вы пытаетесь полюбить то, что есть.

              	Я создаю то, что достойно любви.

       }

       Щелкают кнопки, указатель мыши скользит по экрану. Я создаю то, что навсегда разрешит все мировые проблемы. У каждого будет своя женщина, такая, какая ему нужна. Все ее параметры: характер, голос, формы, размеры - устанавливаются парой щелчков. Она будет такой, какой я захочу, и она будет там, где мне надо, доступная даже по интернету.

       Ее глаза широко раскрыты, полны страсти и желания. Непослушная прядь волос сползает на лоб. Ослепительно белые зубы поблескивают из-за слегка приоткрытых чувственных губ. Волосы белокурыми волнами спадают на плечи, рука стыдливо прикрывает груди. Но она уберет руку, как только я этого захочу. Она ведь сама хочет, чтоб я все увидел, и только делает вид, что стесняется - она знает, что стесняться ей нечего. 

       Указатель скользит вдоль ее ног. От ступней к коленкам. Ее тело подрагивает от возбуждения. Колени крепко сжаты. Я раздвигаю их. Они легко поддаются. Указатель поднимается выше. Становится все жарче.

       Моя рука тянется к клавише "энтер".

       Белые буквы на синем экране.

       Пора переходить на линукс.

       Наташа усмехается и отворачивается к Андрею. Действительно, зря я про линукс вспомнил. Бабы это не понимают и не любят. Что им программисты, даже самые крутые! Им нравятся мачо - молчаливые, вечно мрачные и потные груды мышц. Они тупые и ничего не боятся, потому что их мозгов не хватает даже на страх.

       Ну и пусть обо мне так думают. Что бы эти штатские делали без нас? Кто бы защищал их протухшие задницы?

       Я иду сквозь эти джунгли несколько дней, питаюсь только древесной корой и пью вонючую болотную воду. От одного ее запаха салаги, которых присылают к нам на обучение, попадают в лазарет. Нас, настоящих бойцов осталось мало, но каждый из нас стоит целого батальона. Да что говорить, с заданием, которое получил я, не справилась бы целая армия. Нужно скрытно проникнуть в самое логово этих ублюдков.

       Никто не знает толком, откуда они взялись. Говорят, прилетели с какой-то хреновой планеты и теперь пытаются взять всех на испуг. Ну да это все лажа. Такие, как я, боятся только одной вещи.

       А вот и они, голубчики. Не ждали. 

       Сюрприз, суки!!!

       Длинные очереди из крупнокалиберного пулемета рвут на куски эту нечисть. Мерзкая зеленая жижа разлетается по кустам и стволам деревьев. В коротком перерыве между очередями, слышу шорох за спиной. Не оборачиваясь, стреляю через плечо и слышу предсмертный стон инопланетной сволочи.

       Кажется, дошел. В центре заваленной дымящимися трупами полянки стоит избушка с тростниковой крышей. Ногой вышибаю дверь. Посреди комнаты привязанная к стулу женщина. Ее глаза полны ужаса.  Она яростно грызет повязку во рту.

       Я кидаю на пол пулемет, достаю нож и перерезаю веревки. 

       Они похищают людей, эти инопланетные мерзавцы! Хотя, их можно понять: я бы такую тоже похитил.

       Черные длинные волосы и такие же черные как южная ночь глаза, полные страсти. Загорелые плечи и руки... Ее руки обнимают меня, ее упругие груди прижимаются ко мне, а губы шепчут, обдавая мое ухо теплым ветерком: "Возьми же меня, мой герой, мой спаситель!"

       Решительно срываю с нее и с себя одежду, и теперь наши тела ничто больше не разделяет. Ее ладонь скользит вниз, между нашими животами, и крепко сжимает мой член. Ее взгляд вспыхивает от восторга: "Не может быть!" Я только усмехаюсь. Конечно, такого мужчину, как я, встретишь не часто, но сюда другой бы и не прошел. Сжимаю ее сосок пальцами одной руки, а другой рукой провожу членом по ее лобку, нащупывая свой главный трофей. 

       Она тяжело дышит и дрожит от нетерпения. "Как ты сюда попал? Как ты справился с ними?" - шепчут ее губы.

       "Крошка, - отвечаю я, - эти твари не знают самого главного. Настоящий рейнджер боится только одного: женского полового органа с зубами внутри".

       Я легко вхожу в ее гостеприимное влагалище. Она закрывает глаза, запрокидывает голову и делает глубокий вдох. Как по маслу вставляю ей так глубоко, как могу. Она выдыхает, открывает глаза и томно говорит хрипловатым голосом: "А с чего ты взял, что мы этого не знаем?"

       Наташа смеется. Мне тоже становится весело. Удивительно, как ее смех разом может все переменить. Я ведь только что чуть со страху не окочурился. Приснится же такое! Но вот, она рассмеялась, и мне тоже легко и весело. Нелепое фантастическое видение покинуло меня.

       Я смотрю на Наташу. Она глядит куда-то в сторону, не поворачиваясь ко мне. Почему она не смотрит на меня? Что ей надо? Сила? Ум? Власть?

       Только дураки думают, что власть приносит одни удовольствия. Это много работы и большая ответственность. А уж нервы как треплют! Один Ближний Восток чего стоит! Уж сколько я с ним провозился, а все без толку. Как дети малые - стоит отвернуться и начинай все с начала. Они там думают, что мне больше нечем заняться.

       Жаль, что меня сейчас не видит тот козел, которому я месяц не мог сдать зачет. Знал бы он, с кем связался! Да черт с ним! Не до него. Сегодня еще эта встреча на высшем уровне. Ни на что времени не остается. Даже газету не почитать. Да и не хочется - ее почитаешь, и настроение на весь день испорчено. Секретарша опять несет какие-то бумаги. Не берегут они меня нисколько!

       Хоть секретарша немножко напоминает, что я человек, а не автоматическая система управления вселенной. Вот, когда она так наклоняется, я сразу об этом и вспоминаю. Как у нее там, под платьем колышется! Она замечает, что я туда смотрю, улыбается то ли смущенно, то ли виновато. А попка какая круглая! Смущаешься еще больше? Другому бы давно по морде съездила? Ничего, мне можно, правда ведь? Что ладошки со стола убрала? Сообразила уже? Молодчина! Ну, как он тебе? Да ты расстегни, так ведь не оценишь.  Ой, ё моё!

       Какой-нибудь студент смотрел на нее как на икону, следил за каждым движением ее губ, угадывая ее настроение, не решаясь подойти к ней. И правильно не решался: эта недотрога не подпустила бы его на два метра. Но я-то - другое дело. Я могу тискать ее как захочу, она будет этому только рада. Видел бы тот студент, как чмокают ее губы там, внизу. Он даже не догадывается, как тепло и влажно у нее во рту, какой у нее шершавый язык.

       Она дверь-то заперла когда входила? Нет, конечно. Вот ведь дура! А если зайдет кто? Во, ситуация будет! Сейчас кончу. Вынуть или в рот кончать? Скорей бы уж! Твою мать! Телефон. Какого хрена! Никакой личной жизни! За что хвататься? Моника! Хватит!

       Она еще и Моника?

       И что я в ней нашел? Она же страшная как моя жизнь. Это только от большой тоски с такой связаться можно. Если, например, совсем никого больше нет. Я таким, пожалуй, даже завидую.

       Шесть голых девиц лежат рядом со мной в нелепых позах. Что за бабы пошли! И двух часов не трахались, а они уже никакие. А мне чего теперь делать с такой эрекцией? С ними всегда так: сперва заведут, а потом валятся в изнеможении и становятся хуже резиновых кукол. Облизываю свой разгоряченный член и иду в ванную.

       Стучат. Я услышал только потому, что как раз проходил мимо двери. Тихо стучат, неуверенно.

       На пороге стоит совсем юная девушка в легком ситцевом платье. Она смотрит на меня с восхищением, переходящим в ужас. 

      -- 
Чего тебе?

      -- 
Я... Мне... Я к вам... Оля... Вы помните? Она мне...

      -- 
Оля? Да, да.

       Какая Оля? Тут каждый день по десятку оль. Я что их всех помнить должен?

      -- 
Она мне сказала, что вы можете это как никто другой. Я, понимаете, еще никогда...

       Кажется, она готова заплакать. И голосок у нее так и дрожит. Она не решается поднять глаз, но и не может оторвать взгляда от моего члена. Он гипнотизирует ее как удав кролика.

       Я нежно обнимаю ее за плечи и веду в комнату. Она медленно переступает заплетающимися ногами, вся дрожит.

      -- 
Не бойся! - подбадриваю ее я.

      -- 
Он такой большой! - шепчет она.

      -- 
Ничего, это даже приятнее.

       Я подвожу ее к кровати и пытаюсь расстегнуть пуговку на платье. 

      -- 
Не надо!

       Девушка отшатывается. Смущенно смотрит на меня, снова опускает глаза.

      -- 
Я сама.

       Ее пальчики суетливо но медленно расстегивают непослушные пуговицы. Я вижу ее животик с маленьким и неглубоким пупком. Волосинки выбились из трусиков. Кружевной лифчик. Она снимает его так неуверенно, будто боится, что мне не понравится. Я одобрительно тискаю ее грудки, щекочу пальцами соски. Это придает ей уверенности. Однако она хватает было меня за руку, когда я начинаю стаскивать с нее трусики, но сразу передумывает и послушно раздвигает ноги, когда трусики сняты. Зажмуривается. Милая девушка. Последние минуты. Движение вперед и... Порвал. Раздается свист. Она начинает быстро скукоживаться, уменьшаясь в размерах. И через пару секунд она превращается в жалкий ошметок, в отработанный презерватив.

       С девушками всегда так.

       Наташа смеется. Как спокойно и легко на душе от ее смеха. Я хочу, чтобы ты смеялась из-за меня или хотя бы надо мной. Что я могу сделать для этого? Ради серебристого звона твоего голоса, ради этих ямочек на щеках. Власть. Деньги. Сила. Что же тебе надо? У меня нет ничего этого, но, если бы они у меня были, я отказался бы от них ради тебя. А если нужно, я готов всего этого добиться.

       Почему мои мысли все время возвращаются к тебе? Почему все мои мечты тают как снежинки на твоей щеке, стоит мне подумать о тебе? Кто ты? Откуда я тебя знаю? Я даже не могу вспомнить, как тебя на самом деле зовут. Таня? Лена? Наташа? Еще как-нибудь? Кажется, я знаю. Но лучше не буду говорить, ведь стоит мне назвать твое имя, и сон закончится. Я не хочу, чтобы это случилось сейчас, когда ты наконец смотришь на меня. Оставайся пока Наташей.

       Наташа, улыбайся, смейся надо мной. Я знаю, что выгляжу глупо и смешно. Но если ты будешь на меня смотреть и смеяться над моей глупостью, то я согласен всю жизнь оставаться глупым и смешным. Только во сне мы можем быть так близко. Пусть этот сон будет вечным. 

       Наташа, это лучший сон в моей жизни. Мне уже для того стоило родиться, чтоб увидеть этот сон. 

       Наташа, это сон для тебя.

       Я не знаю, говорю ли я это вслух или только думаю. Но я уверен, что ты понимаешь, меня, мои мысли, мои желания. Ты можешь помочь мне.

      -- 
Ну, твои мысли понять не сложно. А желания... Ты сам-то знаешь, чего хочешь?

      -- 
Нет. Честно, нет. Мне самому это трудно понять.

      -- 
Как же я тогда могу тебе помочь? Ладно, попробую отгадать, - Наташа делает задумчивое лицо. - Так. Ты хочешь быть интеллектуальной элитой, крутым программистом, рейнджером, половым гигантом, править миром, кстати, что ты там мечтал про Монику Левински? Ах, да! Ты хотел трахнуть девственницу. Помочь с этим мне будет труднее всего.

       Кажется, я краснею. Неужели она все это видела? Стыд-то какой! И откуда у меня только взялись такие дурацкие мечты?

      -- 
Дурачок ты! - говорит Наташа.

       Она опять смеется и мне снова становится хорошо и легко.

       Наташа кладет мне руку на плечо. Меня всего пробирает дрожь от этого прикосновения. Даже сквозь одежду я чувствую, какие тонкие и нежные у нее пальцы. Она трясет меня за плечо.

       За окном летят снежинки. Одна за одной. Маленькие белые барашки. Кажется, эта зима никогда не закончится.

      -- 
Можно просыпаться! Лекция закончилась!

       Разбудила. Дура.

      -- 
Кажется, молодой человек уже приступил к практическим занятиям по сновидениям, - говорит лектор, проходя мимо меня к выходу.

       Она смеется его шутке. Действительно, как смешно!

      -- 
Ну, рассказывай, что же тебе снилось?

      -- 
Ничего не снилось, - отвечаю я. - Спал как убитый.

    


















		
		
		
    25. N G. Эф: В городе G.
    999    "Рассказ"  Эротика 


    








    
 
 



    

    

    
В ГОРОДЕ G.

    

    

    

    
I. ПЬЕР

    

    

       

          Сворачивая со скоростной автострады на неширокую,  идущую в гору дорогу, ведущую к G., Пьер, в который уже раз, поразился гармонии открывающегося перед ним вида.  На акварельно-размытом фоне вечернего неба  силуэтом выделялся древний замок, окруженный  мощной стеной, серые камни которой казались вырастающими прямо из горного склона.  Ниже господствовал зеленый цвет лугов с  яркими пятнами крыш небольших домиков. 

       

            G. не был городом в обычном понимании этого слова.  Несколько веков назад под надежной защитой  воздвигнутого на вершине горы  замка выросла небольшая деревушка. Полтора десятка домов, выстроившихся вдоль единственной улицы, в то далекое время  были приютом пастухам и сыроварам, прославившим это место особенным сортом сыра и необыкновенными сливками, традиция производства которых  бережно хранилась на протяжении столетий.  Сменялись поколения, и  G. обрел вторую жизнь как туристический центр. Жилища средневековых тружеников  стали отелями и ресторанчиками, в которых в любое время года за умеренную цену можно было отведать  знаменитые сыры или свежие ягоды с местными "двойными" сливками и снять уютный номер с романтическим названием.  

       

           Пьер не мог бы точно ответить, сколько раз он бывал в G., но сказал бы, что приезжал сюда гораздо реже, чем ему того хотелось.  Много лет работа художника-декоратора задавала сумасшедший темп его жизни.  Будучи довольно популярным, Пьер получал заказы со всего света, много путешествовал,  подчинясь их географии  и расписанию всевозможных конкурсов и выставок.  Постоянно вращаясь в богемных кругах, он, тем не менее, остался по натуре ремесленником в хорошем  смысле этого слова  и работу свою  ценил, в немалой степени и за то, что она позволяла ему жить в достатке, не особо считая деньги.  В шестьдесят лет он отошел от дел,  перестал брать заказы и вот уже два года вел размеренную жизнь, продолжая поддерживать отношения лишь с несколькими из своих друзей и знакомых, большинство из которых составляли женщины.   Некоторые из них в свое время были его любовницами. 

       

            Сейчас он мог сказать, что сам  по-настоящему любил только дважды, тогда как  его любили часто. Он с благодарностью принимал любовь и по молодости часто переживал, когда не мог ответить взаимностью. С годами такое чувство ответственности за любящую его женщину притупилось, но он по-прежнему умел быть благодарным за питаемые к нему чувства,  ценить и беречь их. 

       

             За прошедшие годы у него было немало женщин. Их связывали то скоротечные романы,  легко возникающие в водовороте суматошной жизни, то длительные отношения, претерпевающие многочисленные метаморфозы, от  бурного увлечения до прочной дружбы. Пьер никогда  не добивался женщин и  с легким сердцем отступался, если понравившаяся особа не выказывала ему расположения, даже если ее равнодушие было напускным, и для счастливого продолжения их отношений от него требовались лишь слова формального признания.  Сколько-нибудь значительные романы у него возникали лишь с теми, которые были доступны сразу, откликаясь на его знаки внимания без жеманства и притворства. Этого ему было вполне достаточно.   Он никогда не был одинок, чаще случалось, что у него одновременно было несколько женщин, о чем сами его спутницы догадывались крайне редко.   А вот того, чтобы он отправился отдыхать один, не бывало практически никогда.  Но в этот раз  Пьер отправился в G. в одиночестве.

        

           Поездку он планировал давно, предвкушая несколько дней, которые он проведет в своей любимой гостинице, наслаждаясь всем, что может предложить G. в конце туристического сезона.

       

           Машина Пьера легко преодолела трехъярусный подъем. Он припарковался  на полупустой вечером стоянке, вынул из багажника легкую дорожную сумку и зашагал по единственной улочке к отелю, где заранее забронировал номер. Перед ним возвышался замок, освещенный закатным солнцем, лучи которого делали  хмурые стены золотистыми. Из ресторанчиков аппетитно пахло  жарящимся мясом, расплавленным сыром и кофе.  

       

          Пьера вдруг охватило пьянящее ощущение  близкого счастья,  легкое и шальное как пузырьки в бокале шампанского. Но когда, взяв у профессионально любезного портье ключ, он почти бегом поднялся в свой номер, то чувствовал уже только усталость от двухчасовой поездки. Последнее время он с неудовольствием замечал, что все быстрее и быстрее  устает от самых простых действий, которые раньше совершал чуть ли не автоматически. Сварить  кофе, съездить в магазин, написать письма, все превращалось в проблему. Часто его охватывала беспричинная апатия, когда все происходящее вокруг казалось лишь глупым и скучным фильмом, а сам он словно оказывался отгороженным от мира матово-непроницаемой стеной бессильного бездействия.

       

          Бросив сумку на постель, он подошел к окну и раздвинул шторы.  Прямо напротив, на другой стороне улочки, два дома с узкими фасадами и створчатыми окнами были соединены аркой, в полукруглом проеме которой был виден фрагмент крепостной стены с высокими выступами и расстилающиеся ниже поля.  Настроение Пьера вновь изменилось. Конечно, годы не прибавляли ему сил и здоровья, но они оставляли после себя воспоминания, и то, что происходило много лет тому назад, он помнил сейчас гораздо яснее и четче, чем  случившееся на прошлой неделе.  Про себя отрицая склероз, он просто считал, что пережитое им раньше было более ярким, чем нынешние события. Во всяком случае,  он был уверен, что свою первую поездку в G. он не забудет никогда.

       

    

    
II.ИЗАБЕЛЬ.

    

    

         Это был день открытия в столице выставки работ молодых художников, для которой у него, недавнего выпускника Академии, отобрали пять работ. С первых минут на вернисаже он  почувствовал себя героем дня. К нему подходили авторитетные критики и маститые художники и  скупо выражали  свое одобрение. Одно их слово стоило цветистых восторгов многочисленной публики и журналистов, которых на выставке было множество. Этот день казался ему началом блестящего и успешного пути, ведущего к всемирной известности и даже славе. Он станет модным, его картины будут продаваться на аукционах за бешенные деньги, его будут приглашать в лучшие дома, он встретит потрясающую женщину, красавицу и музу... В этот момент мысли его были бесцеремонно прерваны симпатичной молодой журналисткой, которая, серьезно глядя на него чуть раскосыми темными глазами спросила:

       

       --- Вы не думаете, что ваши работы гораздо лучше смотрелись бы в интерьере, а не как самостоятельные произведения? Я хочу сказать, -- быстро поправилась она, -- не хотели бы вы попробовать себя в качестве оформителя?

       

       --- Из какого вы издания? -- ответил он вопросом на вопрос.

       

       Девушка взяла бокал шампанского с подноса проходившего мимо официанта и, отхлебнув игристого напитка, очаровательно улыбнулась:

       

       -- Ни из какого, -- смело ответила она, -- я пока, -- она сделала ударение на этом слове, -- работаю за гонорары. Но это пока.

       

              Пьер тоже взял шампанское и  повнимательнее присмотрелся к своей собеседнице. Она не отличалась ни правильностью черт лица, ни   красивой фигурой, но при этом была удивительно привлекательна. Темноволосая, тоненькая и изящная, в модном платье с пышной нижней юбкой,  она  смотрела на него с таким вызовом и задором, что Пьер просто улыбнулся ей. Секунду поглядев ему в глаза, она тоже улыбнулась:

       

       --- Изабель. Изабель Реже. Ну, а твое имя сегодня твердят все. Слушай, я вижу там Глендейла. Мне нужно делать репортаж, -- она замялась.

       --- А что ты делаешь после? -- ему  вдруг стало жалко просто отпустить ее сейчас.

       --- Еду домой...

       --- Ты на машине?

       Она покачала головой.

       -- Не возражаешь, если я подвезу тебя?

       -- Далеко везти,  -- лукаво улыбнулась она. -- Я не столичная штучка, живу в Z.

       -- Что ж, я люблю путешествовать. Значит,  договорились, -- и до окончания вернисажа они больше не виделись. Когда все начали расходиться, Пьер увидел Изабель, стоящую у дверей:

       -- Не передумал?

       Вместо ответа он взял ее за локоть и провел между машинами к своему старому "фольксвагену".  Не заботясь о пышной юбке, Изабель уселась рядом с ним, кинув на заднее сиденье объемистую сумку с блокнотами. Застегнутый ремень безопасности примял платье, и легкая ткань четко обрисовала  ее  небольшую грудь. "Да она не носит лифчик," -- отметил Пьер, увидев, как посреди ярко-синего  цветка на лифе платья рельефно  выделяется сосок, и Пьеру  захотелось дотронуться до этой маленькой выпуклости. В этот момент Изабель, поудобнее устраиваясь на сиденье, в упор взглянула на него. На секунду Пьеру показалось, что  взгляд ее был холодно-оценивающим, и неожиданно для себя, он смутился. Изабель же лукаво улыбнулась и что-то спросила о его работах. Вскоре от возникшей было напряженности не осталось и следа и они  непринужденно, как старые друзья,  болтали о своих работах и вернисаже, и  Пьер  почувствовал, что они с Изабель  похожи. Она, скорее всего, так же как и он,  мечтает о будущих покоренных вершинах, воображая себя известной и влиятельной журналисткой. 

       

       За короткое время между ними возникло то удивительное родство душ, которое появляется между двумя молодыми и свободными людьми, верящими в свою счастливую звезду. Они приветствуют каждого, идущего той же дорогой, но в то же время, не задумываясь, перешагнут через него на своем пути. Они нравились друг другу, как могут нравиться достойные соперники, способные стать друзьями.

        

       --- Может быть, заедем куда-нибудь перекусить? -- спросил Пьер после часа пути. -- Честно говоря, мне и крошки не лезло в горло на выставке. Можно свернуть куда-нибудь...

       -- Отличная мысль, -- отозвалась Изабель и, помолчав, повернулась к нему. -- Ты когда-нибудь был в G.? Это недалеко и по пути. Замечательный городок. Там  не очень дорого и вкусно кормят. По-моему, там вообще ничего нет, кроме ресторанчиков и... отелей.

       

       На секунду отвлекшись от дороги, Пьер взглянул на свою спутницу. Она смотрела в окно, и  ее лицо было видно лишь в профиль, коротко стриженные темные волосы растрепал ветер, открыв маленькое ухо с дешевой сережкой. На шее блестела тоненькая цепочка, уходившая в вырез платья, юбка, от того, что Изабель постоянного ерзала на сидении, смялась и небрежно приподнялась, обнажив  колено. За окном мелькали придорожные кусты, и у Пьера вдруг захватило дух, такой удивительной и желанной показалась ему эта девушка.

       -- Отели? -- с наигранной легкостью переспросил он. Она не ответила, а только повернулась к нему, улыбнувшись,  в глазах ее ясно читалось одобрение ходу его мыслей.

       

       Они свернули с автострады на горную дорогу,  и тогда Пьер впервые увидел башни замка G. Опьяняющее чувство грядущих удач, которое не покидало его весь день, авантюрный восторг от того,  что рядом с ним сидит красивая девушка, с которой он только что вступил  в безмолвный сговор, сулящий наслаждение и восхищение красотой окружающего пейзажа   слились воедино, и Пьер готов был закричать, как мальчишка, получивший долгожданный подарок. И выкрикивал бы он имя Изабель.

        

          Они оставили машину на стоянке и сквозь массивные ворота в крепостной стене вошли в G. Городок утопал в цветах, они были всюду, на подоконниках, в окнах, на столиках ресторанов, просто в каменных уличных вазах. Разноцветные герани, вьюнки по стенам, пионы создавали ощущение только что начавшегося праздника, которое так соответствовало настроению Пьера и Изабель. На них сразу же повеяло уютными ароматами множества кухонь, но Пьер остановился и, повернув Изабель к себе лицом, серьезно спросил:

       -- Ты очень хочешь есть?

       Она почувствовала, как напряглась его рука, сжимавшая ей запястье.

       -- Я могу подождать, -- она чуть подалась к нему.

       Сделать выбор из десятка стоящих бок о бок отелей было невозможно, и они сняли номер в первом же, который приглянулся обоим.

       

       

           Когда   Изабель, завернувшись в полотенце, выглянула из окна, единственная городская улица уже заметно опустела. Туристы уехали, а местные жители и немногочисленные постояльцы отелей сидели на террасах кафе, ужиная.

       -- Вот теперь я точно умру от голода, если мы немедленно не поедим, -- раздался за ее спиной голос Пьера, -- одевайся, идем ужинать.

       

       Они выбрали ресторан и заказали обильный ужин и бутылку хорошего вина.

       -- Я же должен отпраздновать успех выставки, -- вспомнил вдруг Пьер.

       -- А мой будущий репортаж, -- не хотела уступать Изабель. -- Должно получиться неплохо.

       Смеясь, они выпили за успехи нынешние и будущие. Им было удивительно легко, и  сейчас, в разговоре, они понимали друг друга не хуже, чем некоторое время назад в полутемном номере, где тела их жили в едином ритме, сливаясь в извечном и всегда новом единоборстве.

       

         Пьер заканчивал ужин чашечкой кофе, Изабель допивала вино:

       -- Давай пройдемся немного, -- сказала она. -- Хочу, чтобы ты посмотрел городок. Сейчас здесь никого, а днем просто толпы.

       

       И, действительно, ни на тропинке, идущей вокруг замка, ни в узких проулках им почти никто не встречался.  Пройдя под аркой, соединяющей два дома, они вышли в крохотный двор, очерченный балюстрадой, идущей вдоль крепостной стены. Изабель подошла к широкому проему между мощными зубцами, венчающими каменную ограду. Внизу по зеленому бархату долины светлячками были рассыпаны огоньки  окон в пастушьих домиках, над ними было темное небо с крупными яркими звездами. Изабель стояла, наклонившись и опираясь локтями о стену,  смотрела вниз. Пьер подошел к ней и приобнял за плечи.

       -- Какая красота, -- тихо сказала она, поворачиваясь к Пьеру. Он увидел, что на ее предплечьях красными пятнышками запечатлелся рельеф шероховатого камня. Пьер обхватил девушку за талию и, легко приподняв, усадил в проем крепостной стены. Она опустила руки на колени и медленно заскользила ими вверх, приподнимая юбку. В темноте Пьер увидел, как  она прикрыла глаза, и придвинулся ближе. Сама опьяненная вином и желанием, Изабель развела колени, и притянула его к себе.

       

          Перед Пьером, вторя движению тела, в завораживающем ритме покачивались огоньки долины и запрокинутое лицо Изабель с закушенной губой, измененное страстью почти до неузнаваемости и ставшее поистине прекрасным...  Через несколько минут Изабель подняла голову, бессильно упавшую на плечо Пьера и встала рядом с ним, глядя вниз, на великолепие расстилающегося перед ними пейзажа.

       

       

          Они уехали из G. на следующий день. Пьер подвез Изабель домой, в Z. Проведенный вместе день стал началом их многолетней дружбы, которую не разрушили ни два брака Пьера, ни многочисленные любовные истории Изабель. Не всем надеждам того дня было суждено сбыться, и если Изабель стала известной журналисткой, которую наперебой приглашали на работу многие популярные издания, то Пьер сделался хоть и очень популярным, но все же только оформителем, таким, каким увидела его Изабель в первый день их знакомства. Они всегда отлично понимали друг друга во всем, часто встречались в разных концах света, оставаясь долгие годы пылкими любовниками.

       

        Но никогда больше они не были вместе в G.

       

    

    
III. СОН

    

    

             Пьер продолжал смотреть на улицу, которая постепенно пустела, он решил  поужинать в ресторане гостиницы. Но, выйдя на террасу, вдруг спустился по ступеням, перешел узкую улочку и прошел под аркой в небольшой дворик, окруженный крепостной стеной. Пьер подошел вплотную к ней и замер, глядя сквозь широкий проем на лежащую внизу долину. В этот момент он услышал быстрый шепот справа от себя:

       -- Нет, погоди, он увидит.

           Пьер взглянул направо и увидел молодую пару, расположившуюся поодаль от него у другого проема. Девушка  сидела на каменной кладке,  и выступ стены почти скрывал ее. Молодой человек стоял лицом к ней, плененный гибкими руками, обвивавшими его плечи,  и ножками в легких туфельках. 

       

           Пьер улыбнулся и зашагал прочь из дворика к ресторану. За ужином он заказал вина, которое они когда-то пили здесь с Изабель, и весь вечер удивительная легкость и доброе настроение не покидали его. Он чувствовал себя настолько хорошо, что даже и не подумал вынуть из сумки свое снотворное, без которого уже давно не мог обходиться,  а  ночью он, впервые за последние двадцать лет, увидел возбуждающе-эротический сон, перенесший его назад на годы и годы.

       

            В зыбкой нереальности этого сна Пьер вернулся в ту ночь, когда он легко поглаживал  плечи Изабель ,  и  обоим казалось, что они простояли у крепостной стены целую вечность, когда одной рукой Пьер скользнул по груди  Изабель, а другой  осторожно расстегнул молнию  на ее платье и быстро спустил его с ее плеч. Легкая ткань, задержавшись на талии, светлым пятном упала на камни к  ногам. Коротко переступив через платье, Изабель, не глядя на Пьера,  снова наклонилась  и оперлась локтями на проем в стене.  Пьер слышал ее учащенное дыхание, чувствовал, как дрожью откликается ее тело на его прикосновения. Он немного отстранился и художник в нем был поражен тем, что увидел. Гибкое, ладно скроенное тело Изабель  светилось тепло-молочным сиянием на фоне древних серых камней. Ее темноволосая головка склонилась к сжатым ладоням, над которыми покачивался маленький кулончик на золотой цепочке, едва мерцающий в темноте. Небольшие груди почти касались холодных камней, спина была напряжена, длинные ноги немного раздвинуты. Пьер жадно запоминал каждую линию ее тела,  цветовые нюансы, игру света и тени,  когда Изабель оглянулась на него и увидела, с каким восторгом он ее разглядывает.

      Под его взглядом обнаженная Изабель медленно выпрямилась, встав в полный рост, повернулась лицом к Пьеру и прислонилась к выступу стены. Она не спеша подняла руки и взялась за жесть, покрывавшую каменные зубцы. Постояв так несколько мгновений и давая Пьеру рассмотреть ее, она положила ладони на грудь и томными скользящими движениями начала ласкать себя. Он смотрел на нее, не отрывая взгляда, в нем боролись мужчина, жаждавший стоящую перед ним женщину и художник, желающий досмотреть великолепный спектакль до конца, запомнить все до мельчайших подробностей. А Изабель уже теряла самообладание, закрыв глаза, она чуть боком присела на выступ стены, немного раздвинув ноги, и рука ее легла на темный треугольник волос внизу нежно-округлого живота. В этот момент мужчина в Пьере победил художника.

       

          Проснувшись довольно рано, Пьер почувствовал себя отдохнувшим, но какое-то давно забытое ощущение не давало ему покоя. Не понимая откуда взялась эта смутная тревога, смешанная с напряженным нетерпением, он спустился к завтраку. В небольшом кафе было накрыто всего несколько столиков. Потягивая кофе, Пьер взглянул на выбеленную стену, где красовался довольно бездарный этюд замка G. И тут он понял, что так тревожит его уже несколько часов, он осознал, что единственное его желание, это оказаться сейчас в своей старой мастерской, перед чистым холстом и работать, работать до изнеможения, запечатлевая чудо женской плоти, увиденное им во сне. Это будет его последняя и лучшая работа в жизни, он назовет картину "В городе G." 

       

       

       

         

       

           

    




















		
		
		
    26. Evrus Эф: Сарит
    999    "Рассказ"  Проза 


    





            После гибели матери Мохаммед стал жить у дяди-холостяка  в его огромном пустынном доме в Хевроне. Дядя в молодости изучал экономику в Париже, имел несколько магазинов и привычки богатого европейца. В отличие от своего младшего брата, мохаммедова отца, который значился на одном из первых мест в "черном списке" израильской службы безопасности, дядя умел ладить с израильтянами: считался лояльным и учавствовал в деятельности израильских левых сил, а на самом деле вел опасную игру, финансируя брата и его соратников. В то страшное время после гибели матери дядя заменил Мохаммеду семью, и они очень сблизились. Дядя, бонвиван и женолюб...  Мохаммед смутился, впервые узнав эту сторону дядиной жизни. 

      

           Однажды, после одинокого ужина в обществе молчаливого слуги - дядя с утра уехал по делам, - Мохаммед долго ворочался с боку на бок в своей постели, тщетно пытаясь заснуть. Увы, сон не шел к нему. Это бывало - после гибели матери приступы бессонницы посещали его, двенадцатилетнего мальчика, как много пережившего мужчину. Поняв, что скоро ему не уснуть, Мохаммед в одних трусах, громко шаркая по полу большими мягкими тапочками, поплелся в библиотеку взять какую-нибудь книжку. Путь его лежал через прихожую, обычно в такой час едва освещенную ночником, с неизменно бодрствующим у двери слугой. Мохаммед никогда не видел слугу спящим и начинал уже верить в то, что слуга, как сказочный джинн, не спит вовсе. Неожиданно для себя Мохаммед увидел, что прихожая освещена. "Ну вот, и дядя приехал," - подумал он. Но голоса, доносившиеся из прихожей, принадлежали не только дяде. Это были женские голоса - резкие, гортанные, как голоса арабских женщин. Они говорили между собой, но Мохаммед не понимал их - это был не арабский и не иврит, а какая-то тарабарщина, похожая и на то и на другое, а в результате не похожая ни на что - будто хотели изобразить членораздельную человеческую речь, но спотыкались на каждом звуке. Мохаммед заглянул в прихожую и увидел дядю в расстегнутой на груди белой рубашке и двух девиц, как мог понять Мохаммед, очень молодых, смуглых и в таких коротких юбках, что мальчик не знал, поднимать ему глаза или опускать их - его равно смущали и несколько растерзанный вид дяди и голые ноги его спутниц. Мохаммед мог бы принять их за арабок, но три вещи смущали его - арабские девицы не говорят на такой тарабарщине, не пользуются неумеренно косметикой, и - видит Аллах! - не ходят без юбок. Вели они себя развязно, хватали дядю за руки и чуть не вешались на него. А дядя только снисходительно улыбался и вдруг, к удивленному ужасу Мохаммеда, запустил руку под юбку одной из девиц. Юбка, под которой ничего не было, задралась чуть ли не до пояса, обнажив круглые смуглые ягодицы. Девица довольно взвизгнула, но дядя увидел Мохаммеда и отдернул руку. Юбка, как занавес, опустилась.  "Ты чего не спишь? Ночь уже," - смущенно, впрочем, без тени раздражения или недовольства, сказал он. "Не знаю, дядя... Не спится..." - еще более смущенно пробормотал Мохаммед. "Уже поздно, мальчик мой, иди спать, -  сказал он Мохаммеду ласково и, подмигнув, с виноватой улыбкой прибавил, -- У меня гости." 

      

           Мохаммед вернулся в свою постель, но увиденное взбудоражило его несказанно. Остаток ночи провел он в каком-то бреду: ему все виделась задранная юбка и под ней дядина рука, сжимающая один из двух смуглых, видимо упругих овалов, разделенных темной чертой, внизу расширявшейся и образующей темный провал, о котором Мохаммед не смел даже и помыслить. 

      

           Наутро дядя вышел к завтраку один. Он был весел, хотя выглядел утомленным. Мохаммед молча пил свой кофе, уткнув нос в чашку.

      

           "Ты чего такой сердитый? - спросил его дядя, -- Не выспался?" -- "Они были арабки?" - требовательным вопросом перебил его Мохаммед.  "Что ты! - скривился дядя, -- Марокканки. Проститутки из Иерусалима. Ты знаешь, что такое проститутка?"  Мохаммед неопределенно пожал плечами. "Это женщина, которую можно за деньги взять на время. Она, в принципе, ничья. Каждый может взять ее. За деньги." -- "Это... Это хорошо?" - с сомнением спросил Мохаммед. Дядя замялся: "Э-э... Как тебе сказать. Вообще-то, не очень. Но с другой стороны, мужчина свободен. Грех позариться на чужое, смотреть на чужую жену, желать ее, тем более. А если женщина ничья... для одинокого мужчины, как я, в этом нет греха." Впредь дядя всегда старался предотвратить подобные встречи, и когда привозил "гостей", сначала входил в дом сам, чтобы убедиться, что Мохаммед спит, или, по крайней мере, не слоняется по дому. Но иногда в его доме проводились "мероприятия", скрыть которые от Мохаммеда было трудно: чуть ли не вся местная знать собиралась у дяди к ночи под видом обсуждения важных вопросов. Привозилось много "гостий" и, судя по крикам, стонам и женским визгам, обсуждение, заканчивавшееся к утру, было бурным. Впрочем, это мало трогало Мохаммеда. Дядя был его верным старшим другом и благодетелем, и он не смел судить его.

      Много позже, когда Мохаммед был уже красивым семнадцатилетним юношей, дядя и познакомил его с той, которая стала первой любовью его и вечным мучительно-прекрасным воспоминанием -- на всю его страшную жизнь.

      

           Как-то дядя приехал к обеду не один. Из своей комнаты Мохаммед услышал голоса в прихожей: дядин и женский. Они говорили на иврите. Приблизившись к прихожей, он увидел, что рядом с дядей стояла высокая молодая женщина с очень белой кожей и чуть заметными веснушками на красивом холеном лице. Она была одета, как те веселые девушки из парижского альбома, который в он в детстве любил листать, сидя в дядиной библиотеке  - просто, свободно и красиво: белая свободная рубашка без рукавов обнажала руки - белые и круглые, а черная с белым юбка открывала ниже колен красивые полные ноги. Из-под белой, по-мальчишески надетой козырьком назад, кепки, выбивались светло-рыжие волосы. Она стояла к Мохаммеду в профиль, и юноша залюбовался ее стройным силуэтом на фоне темно-оранжевой, горящей в солнечных лучах шторы, закрывавшей огромное окно.

      

           "Как-то сумрачно здесь, не правда ли?" - спросил дядя гостью и, не дожидаясь ответа, крикнул слуге, -- "Рифат, отдерни штору." Слуга отдернул штору. Лучи ослепительного южного солнца хлынули в комнату, и Мохаммед замер в сладостном восхищении от неожиданно открывшейся ему картины. Яркий свет, пронизывая легкие одежды гостьи, как бы растворял их, превращая в облако прозрачного газа, и юноша видел перед собой темный силуэт обнаженной женщины, стоявшей к нему в профиль на фоне ослепительно-белого окна в туфельках на высоком каблуке. Длинная нежная шея поддерживала ее   чуть приподнятую вверх голову, и этот профиль с довольно крупным, но прямым правильной формы носом, полными губами и небольшим подбородком показался Мохаммеду профилем греческой богини из дядиной книжки про античный мир. Чертовски соблазнительны были те богини с гладкими полными телами, просвечивающими сквозь полупрозрачные одеяния. Но несказанно божественней и желанней их была стоявшая перед ним живая женщина.

      

           Оставаясь невидимым в полумраке коридора, он упивался созерцанием, и влюбленно-пристальный взгляд сладострастно подмечал каждую черточку. О как прекрасна была она: высоко вздымалась ее большая грудь, заканчиваясь нежным, чуть приподнятым вверх соском, изящная линия спины плавно переходила в сводящий с ума прогиб, а ненасытный взгляд, не желая терять уже увиденное, безумно скользил все ниже и открывал пологий холм живота с чуть заметной впадинкой пупка на плоской вершине, а под ним - о небо! - еще один холмик, чуть видный, но - видит Аллах! - до чего соблазнительный, верхним высоким подножием упирающийся в пологий склон живота, а внизу исчезающий за выпуклым упругим началом ноги, скрывающим то тайное, что Мохаммед боялся себе даже представить. А тяжелый овал ягодицы над стройным полным бедром, а эта приподнятая каблуком маленькая ножка... О-о, великий Аллах!

      

           Не то, чтобы Мохаммед никогда не видел обнаженную женщину. Мальчишки, из "плохих", приносили в школу и тайно показывали в уборной порнографические открытки с изображением сложно переплетенных тел мужчин и женщин, которые, закатывая глаза, грубо лапали, лизали и чем попало тыкали друг друга в самые неимоверные, по мнению Мохаммеда, места. То, что делали эти люди с напряженными мышцами и зверски оскаленными лицами, никак не связывалось в его голове с понятиями любви и любовного соития, почерпнутых им из дядиных книжек на французском языке. Это была, скорее, борьба полов, бепощадная, возбуждающая жестокость, а никак не нежность. Женщины же, которых он видел на улицах, были с головы до пят одеты в балахоноподобные одежды, скрывающие все признаки не только пола, но и жизни. Так что, пожалуй, эротический опыт Мохаммеда ограничивался рассказами Бальзака, да еще видением дядиной ладони, сжимающей смуглую ягодицу. Но то было чужое, наблюдаемое со стороны. А эта женщина была его - только он видел ее ТАК.

        

           В этот момент дядя заметил Мохаммеда и позвал его: "Эй, чего ты там прячешься? Иди к нам!" И тут же, повернувшись к гостье, представил его: "Вот Мохаммед, мальчик мой, мой дорогой племянник и самый большой друг. Я рассказывал тебе о нем." Она повернулась к Мохаммеду лицом, а он шагнул к ней навстречу, еще полубезумный, очарованный чудесным видением, как сквозь сон слыша голос дяди: "Знакомься, Мохаммед. Это - Сарит, мой деловой партнер и израильский друг. Наш друг." Солнце брызнуло Мохаммеду в глаза , защищаясь от него, он опустил голову и чуть не потерял сознание. Сквозь прозрачную от яркого солнца юбку он увидел в фас то, что минуту назад видел в профиль: полные бедра и низ живота, соединяясь, образовывали как бы маленький просвечиваемый солнцем треугольник с вогнутыми сторонами. Очарованный увиденным и одновременно страшно смущенный, он продолжал стоять, уставившись в пол. 

      

           "Твой большой друг - великий скромник," - услышал он низкий грудной голос гостьи. Голос окончательно очаровал Мохаммеда - голос обволакивал и успокаивал его, как бы заключая в объятия. Он никогда не смел сравнивать мать ни с кем, но этот голос чем-то неуловимым напомнил ему голос матери, и он резко поднял голову, будто желал застать обладательницу этого голоса врасплох и уличить в возможном притворстве. Он увидел улыбающееся красивое лицо с большими каре-зелеными глазами, обрамленное светло-рыжими волосами, задорно выбивающимися из-под белой, надетой козырьком назад матерчатой кепки. Чуть заметные веснушки делали это лицо очень молодым, но взгляд был внимательным, тяжелым - почти как у Мохаммеда. Она спокойно и дружелюбно посмотрела в его горящие тяжелым безумным огнем страсти глаза, и легкая улыбка самодовольства тронула ее полные губы. Дядя посмотрел на племянника с тревогой и, видимо, хотел справится о его самочувствии, но тактично промолчал. Мохаммед заметил две надписи на кепке у гостьи - зеленым по-арабски и синим на иврите: "Мир немедленно!"  "Левая, - c неожиданной для себя досадой подумал он, -- Хитрая."   Но она шагнула к нему, улыбаясь, протянула руку и сказала своим грудным голосом : "Очень приятно познакомиться с таким красивым молодым господином." Мохаммед как бы вошел в атмосферу, окружавшую гостью - его овеял сложный аромат дорогой косметики и молочный запах здорового ухоженного тела. Он видел обещание в устремленных прямо на него глазах, обещание чудилось ему в ее голосе, и он глухо, чуть запинаясь, ответил:"Я тоже... Мне тоже очень приятно. Вы... Вы очень красивы, госпожа." 

      

           "Вот так вот, - с немного деланным смехом воскликнул дядя, -- Глазом моргнуть не успеешь, а мальчик-то - уже кавалер." Потом, уже без смеха, добавил: "Кстати, у нас сегодня важные гости, мальчик, и ты обедаешь с нами." Мохаммед не любил "важных гостей". Тоска охватывала его каждый раз, когда дядя, осуществляя свой план введения Мохаммеда в круг важных и нужных людей, в мягкой форме, но настойчиво просил его присутствовать на обеде. Мохаммеда тошнило от их лицемерных речей, жирных напыщенных физиономий, их подчеркнутой восточной церемонности, которой дядя, сам не будучи таким, подыгрывал. Видимо, понимая, что происходит в его душе, дядя сказал укоризненно:"Это обед в честь Сарит." Мохаммед понял, что отказаться он не может.

      

           На обед к дяде собралась вся местная знать и политиканы. В угоду израильской гостье говорилось много выспренних речей о благах мирного сосуществования. Мохаммеду было противно было наблюдать это лицемерие, но когда обед, длившийся дольше обычного, закончился, он не знал, радоваться ему или плакать. Наконец-то исчезнут с его глаз эти напыщенные, строящие из себя мудрецов, обжоры. Но Сарит - что с ней? Она уедет? А он?! Мохаммед не знал, что делать, и находился в состоянии горячечного беспокойства. Вот гости один за другим покидают их дом, церемонно, с троекратным целованием прощаясь с дядей и пожимая на прощание руку Сарит. Вот закрылась дверь за последним из них. Теперь ее очередь. Что же он стоит, как осел, ничего не предпринимая! И еще не зная, что именно он собирается сделать, Мохаммед шагнул к Сарит, глядя на нее отчаянно и влюбленно.  Она обернулась к нему и улыбнулась благосклонной спокойной улыбкой, как бы желая сказать:"Что с тобой? Не волнуйся - я здесь." Дядя, казалось, не заметил этой немой сцены и, обращаясь одновременно и к Сарит и к Мохаммеду, сказал: "Ну вот, дело сделано - можно и отдохнуть. А за ужином мы встречаемся снова. Не так ли, Сарит? Ведь ты остаешься?" Сарит продолжала смотреть на Мохаммеда. Улыбка исчезла с ее лица, полные чувственные губы приоткрылись, как бы издавая стон. Взгляд потемнел - томление желания  и обещание всего, всей себя, было в нем. Ее грудной голос прозвучал глухо и серьезно, как клятва: "Я остаюсь." Дрожь неизведанного доселе желания прошла по телу Мохаммеда. Он услышал слова дяди: "Нам с Сарит нужно кое-что обсудить. Отдохни пока, мой мальчик. Встречаемся за ужином." Мохаммед повернулся и нетвердым шагом пошел в свою комнату. Мечтать. 

      

           Но, видимо, слишком много впечатлений свалилось на него - все путалось в голове, неясные видения утомляли, как бы ослепленное, воображение не выдержало и потускнело, и Мохаммед, неожиданно для себя, заснул.

      

           Проспал он, наверное, часа два. Лучи вечернего солнца били в окна, и было светло тем оранжевым светом, который предшествует быстротечным южным сумеркам. Его охватило внезапное неясное беспокойство, как бывает после неожиданного сна в неурочное время. Он встал с дивана и пошел посмотреть, что происходит в доме, в тайной надежде встретить Сарит. В доме царила тишина. Он пошел по направлению к дядиному кабинету и, приближаясь, вдруг различил странные звуки, доносящиеся из него: то ли прерывистое дыхание, то ли горячечный прерывающийся шепот, то ли стон.И еще странные звуки, похожие на легкие шлепки ладонью по голому телу. Сердце Мохаммеда бешено заколотилось. Уже начиная смутно понимать, что он там увидит, но не желая признаться себе в этом понимании, он, крадучись, стал приближаться к приоткрытой двери кабинета. Дверь открывалась наружу, и именно со стороны этого узкого, шириною в ладонь, проема приоткрытой двери крался Мохаммед. Боясь споткнуться на пушистом ковре коридора, он смотрел вниз, и поэтому первое, что увидел в проеме - кусок белого каменного пола, исполосованный закатным светом, копирующим складки задернутой шторы. Он что было сил прижался спиной к стене, чтобы - храни Аллах! - не быть замеченным, и стал медленно-медленно поднимать голову. Следующее, что он увидел - брошенный на пол ком черно-белой материи, в котором он узнал юбку Сарит. Рядом с юбкой - черные, на высоком каблуке, босоножки - одна стояла, как бы еще храня изгиб хозяйкиной ступни, а ее пара валялась на боку рядом, распластав по полу тонкие черные ремешки. Между босоножками и юбкой, четко выделяясь на белом полу, лежал черный ажурный треугольник с неровными смятыми краями. Мохаммед понял, что это трусики. И не было сомнений, что этот сводящий с ума ажурный треугольник принадлежал тому же, кому принадлежали юбка и босоножки. О, Аллах милосердный - это были трусики Сарит! Дыхание Мохаммеда остановилось, хотя сердце колотилось неистово и оглушительно. Жгучая горькая волна бешеной ревности и обиды начинала закипать в нем, но сильнее всего на свете было желание увидеть все до конца. И взгляд его снова медленно пополз вверх. А это что такое - серое и бесформенное? А-а, это спущенные дядины брюки. Мохаммед хорошо изучил дядин гардероб, и у него не было сомнений в том, что брюки - дядины, а следовательно тот, с кого они были спущены, был дядя. Мохаммед почувствовал облегчение. Если бы вместо дяди он увидел сейчас того пучеглазого красногубого деятеля ООП - о-о! - тогда волна ревности просто задушила бы его насмерть. Но прежде - прежде он схватил бы со стены вон ту старую страшную дамасскую саблю и рассек бы изменников. Ибо не вода течет в его жилах, а кровь свирепых предков! А дядя... Дядя - друг. Дядя - это ведь как он сам. Глупо ревновать к дяде. И успокоившись, сколько мог, этой мыслью, но еще едва дыша, Мохаммед еще чуть-чуть поднял глаза. Теперь он видел до колен смуглые дядины ноги, покрытые порослью черных волос. Внизу эти ноги были спутаны расстегнутыми и спущенными брюками из серой материи. Расстегнутая металлическая молния горела в лучах закатного солнца, и ремень, как черная змея с головой-пряжкой, извивался в серых складках. Мохаммед понимал, что он делает нечто, в высшей степени недозволенное. Но уйти - это было не только выше его сил. Это было бы бессмысленной трусостью и безбожным расточительством небом данных возможностей. Там была Сарит. Он обязан был видеть ее. 

      

           Все боязливое и рассуждающее убил он в себе, все границы внутри себя нарушил. Дикой свободой, которая выше неба и больше смерти, вздохнул на мгновение дух его. И он увидел ее.

      

           Белым движением была она - самодовлеющим, идеально размеренным покачиванием, никуда не стремящемся, а лишь упивающимся собой. Без сомнения, в святая святых проникал его взгляд, ибо богам лишь дана полнота упоенья собою. Так он видел ее. И воистину, не бездарный, не земной, нет, не здешний художник-творец сотворил то, что видел Мохаммед: человеку ли впору изваять полусферы упругие эти - как они тяжелы и огромны, и белы, и -- о как совершенны. Безрассудные линии их могла провести лишь рука вдохновленного богом безумца.

      

           Как движенья факира чаруют жестокую кобру, и она забывает и хищность и ярость, так движением завороженный тех белых овалов Мохаммед застыл, и ревность и страх позабыв, созерцая.

      

           Но неожиданно что-то сломалось в размеренном белом движеньи, нарушился самодовлеющий ритм - резче, чем должно, качнулись вперед полусферы, и дядин жилистый желто-коричневый стержень выскочил из-под них и закачался упруго, распухшей бордовой головкой горя. Сломалось и стало движенье! Мохаммед услышал стон, полный томного недовольства. Спина на мгновенье прогнулась сильнее, овалы приподнялись, превратившись в два огромные белые шара, и внизу между ними открылось: как рана, два красных больших лепестка развернулись, обильной росою блестя. Лишь мгновение все это длилось. Движение ловкое наманикюренных пальцев вернуло назад дядин стержень - в глубь красных  больших лепестков. Два огромные шара опустились, задвигавшись так, будто их обладательница усаживалась поудобнее. Шары превратились опять в полусферы. Под ними исчез дядин стержень. Движение восстановилось. Но поздно - развеялось очарованье: Сарит, открячив развратный свой зад, на дяде сидела, полулежащем на кожаном черном диване, а дядя, безобразно облапив ее ягодицы, усердно кряхтя, загонял между ними свой желто-коричневый стержень. Боги-иня...

      

           Мохаммед бросился прочь, в свою комнату, запер за собой дверь и рухнул вниз лицом на кровать. Его мучило одно и то же видение - роскошные белые ягодицы Сарит с впившимися в них темными дядиными пальцами. Он чувствовал, как в штанах у него что-то твердело и начинало, мешая, торчать. И когда он, помимо воли, заглядывал себе под штаны, то видел там жилистый желто-коричневый стержень с распухшей бордовой головкой. И приступ стыда и ревнивого бреда доводил его до исступленья. А с другой стороны, Сарит как бы спустилась с пьедестала недоступности и стала совсем уже невыносимо желанна. И снова твердело в штанах и торчало. И это был уже род полного сумасшествия.

      

           Он не знал, сколько часов провел так - вниз лицом. В комнате давно уже было темно. Заглянул Рифат: "Господин мой, дядя зовет тебя ужинать." "Да, я иду," - ответил ему Мохаммед, продолжая неподвижно лежать, уткнувшись лицом в подушку, не чувствуя себя способным появится в светлой комнате и сидеть, как ни в чем не бывало, за столом напротив дяди и Сарит. Видимо, отчаявшись дождаться его и почуяв неладное, пришел дядя. Он вошел в комнату, молча присел на кровать и положил руку Мохаммеду на плечо. Мохаммед вздрогнул - это была та самая рука, те самые пальцы, что несколько часов назад сжимали ягодицы Сарит. Ему даже почудилось, что он чувствует запах ее тела.

       

           "Что с тобой, мальчик мой, -- тихо и мягко спросил его дядя, -- Ты нездоров?"

      

           "Здоров," - глухо и безучастно ответил Мохаммед.

      

           "Ну так идем ужинать."

      

           "Я не хочу."

      

           Дядя немного помолчал, потом спросил: "Ты хочешь, чтобы тебя пригласила на ужин Сарит?" -- "Нет!" - вскрикнул Мохаммед. Наверное, дядя все понял. "Хорошо. Полежи, успокойся," - все так же тихо и мягко сказал он и, прикрыв дверь, вышел. Как это ни странно, после короткого визита дяди Мохаммеду стало немного легче, бред отпустил его, и он задремал.

      

           Ему казалось, что он не спал вовсе, но, видимо, это было не так - просто моменты сна сменялись моментами легкого забытья, сознание то гасло, то тлело приглушенным огнем недавних впечатлений. В один из таких моментов ему показалось, что кто-то вошел в комнату, плотно прикрыл за собой дверь и даже запер ее на ключ, а потом включил настольную лампу. Мохаммед проснулся окончательно и недовольно привстал на кровати, ожидая увидеть дядю. Но, привстав и обернувшись, он резко сел, опустив ноги на пол и вскрикнув от неожиданности: у кровати стояла Сарит в длинном зеленом атласном халате, перехваченном в талии зеленым же матерчатым пояском. Она смотрела на него, улыбаясь и прижав палец к губам: "Не бойся, это я." Весь прошедший день был сплетен из видений чуда и бреда, и Мохаммед уже не знал, спит ли он, бредит ли, или видит Сарит наяву. Она шагнула к нему, обняла его голову и прижала к себе, гладя по волосам. Он крепко обхватил ее руками, почувствовав упругость ее бедер, и ткнулся носом в благоухающий под тонким халатом живот. Плечи его затряслись, и слезы - слезы горького случайного сиротского счастья - полились из глаз, делая мокрыми его щеки и зеленый халат Сарит.

      

            "Ну, что ты, успокойся, -- ласково шептала она, гладя его волосы, -- Вот, я с тобой. Все хорошо. Сейчас мы ляжем спать."

      

           "Я... Я н-не хочу, чтобы ты уходила," - заикаясь от слез, пробурчал ей в живот Мохаммед, еще крепче обхватывая руками. 

      

           "А кто сказал, что я уйду? Я никуда не уйду - я останусь с тобой. Ты ведь позволишь мне остаться с тобой?"

      Мохаммед молча закивал, водя носом по мокрому халату.

      

           "Ну и отлично. А теперь давай спать. Я помогу тебе раздеться."

      

           Мохаммед, не владея собой, затрясся в новом приступе рыданий. Так разговаривала с ним мать в их одинокие вечера и ночи, когда тьма обступала дом и все пугало маленького Мохаммеда. "Ничего, ничего, -- успокаивала его Сарит, Плакать тоже хорошо иногда. Это пройдет. Этого не надо стыдиться." И, немного отстранившись от него, она стала снимать с него рубашку. "Нет, нет, -- испуганно забормотал Мохаммед, сопротивляясь, -- Я сам." Она обеими руками крепко взяла его голову, подняла к себе его заплаканное лицо, наклонилась над ним, крепко поцеловала в губы и сказала своим грудным голосом властно и нежно: "Не мешай." И Мохаммед понял, что он не только не может, но даже и права не имеет перечить ей. Сняв с Мохаммеда рубашку, она присела перед ним на корточки, расстегивая его брюки. Поясок ее халата развязался, халат разошелся, свободно свисая на пол, и Мохаммед видел сверху нежную шею, начало ключиц и большие белые груди, вздрагивавшие в такт движениям раздевавших его рук. Скосив глаза ниже, он увидел разделенные полоской тени, прижатые друг к другу обнаженные бедра сидящей на корточках Сарит и к ужасу своему почувствовал, что то, что мучило его, напрягаясь в штанах, снова начинает выпирать из расстегнутых брюк. "Свет... Ты можешь погасить свет?" - судорожно попросил он ее. Сарит молча встала, шагнула к лампе. От этого движения халат распахнулся совсем, и на мгновение он увидел ее всю в неярком свете настольной лампы. Свет погас. В наступившей темноте он мгновенно сдернул с себя брюки и трусы и с бешено бьющимся сердцем нырнул под одеяло. Он услышал шорох скользнувшего на пол халата, увидел, как засветилось в темноте ее большое тело и в следующий миг, обмирая, почувствовал это тело рядом с собой - горячее, упругое, благоуханное. Что-то бессвязно шепча, он обхватил ее руками и, чувствуя грудью ее грудь, стал безумно целовать в темноте ее глаза, нос, щеки, шею. Сарит задышала прерывисто и часто и, обняв его, перевернулась на спину. Он опустился на ложе ее раздвинутых ног. Рука Сарит скользнула вниз, и в следующий миг то, что, выпирая, мешало и мучило его стыдом, заскользило в чем-то плотно обхватившем его горячем и влажном. Сарит застонала и задвигалась в такт его движениям. Они превратились в одно существо, они вместе стремились в желанную бездну и двигались в такт все быстрее и быстрее. Пальцы Сарит впились ему в спину. Сладкая судорога свела его живот и прошла по всему телу, будто некая пружина внутри него, напряженная, мучившая, распрямлялась. С неземным облегчением почувствовал он, как горячая струя пульсирующими мощными толчками изливается из него в недро Сарит. Долгая блаженная дрожь одновременно сотрясла их, и они расслабленно затихли. 

      

           Сознание вернулось к Мохаммеду. Страшная пустота звенела в нем. Под животом было мокро. Он чувствовал запах пота и незнакомый ему резкий сырой запах спермы. Все произошедшее вдруг показалось ему глупым и стыдным. Неуютно и стыдно было вот так вот валяться голым, перепачканным чем-то липким, в присутствие голой Сарит, которая вдруг превратилась в малознакомую взрослую женщину. Пот остывал, и ему становилось холодно. Он повернулся на бок спиной к Сарит и скрючился, зажав ладони между коленями и дрожа. Она молча повернулась к нему, обняла и прижалась, обвив его и повторив изгибы его тела. Она была теплой и ароматной. Ее круглая белая рука крепко прижимала его, и он чувствовал спиной ее твердые соски и всю ее большую упругую грудь. Шелковистые волосы лобка приятно касались его ягодиц. Чувство стыда исчезало, но вдруг в нем проснулась ревность, и он с обидой сказал: "Ты была с дядей."

      

           "Была, -- ответила она просто и спокойно, -- А хотела быть с тобой. И вот - я с тобой."

      

           "А зачем же ты была с ним?" - упорствовал Мохаммед.

      

           "Видишь ли, мы с твоим дядей старые друзья. И даже некоторое время были больше, чем друзья. Но то время прошло, а добрые отношения остались. Поэтому иногда мы позволяем себе... Понимаешь? Но теперь я обещаю тебе, что буду только с тобой, -- неожиданно она заговорила горячо и серьезно, -- Мальчик мой, милый Мохаммед, пойми, я впервые в жизни обещаю мужчине быть верной ему. Я привыкла быть свободной. Но тебе я хочу быть верной. Понимаешь ты это?" 

      

           Мохаммед не очень понимал, как это женщина "привыкла быть свободной", хотя и наблюдал сегодня сцены такой свободы. Слова о верности были куда ближе и желаннее ему.

      

           "И ты... Ты будешь только со мной?" - осторожно спросил он.

      

           "Только с тобой."

      

           "Ты... Ты будешь жить у нас?"

      

           "Ну что ты глупый! Разве это возможно? Но мы будем встречаться. Часто. Ты будешь приезжать ко мне в Тель-Авив. Я все устрою."

      

           Вдруг неожиданная мысль - неприятная мысль - всплыла в его голове: "Но, Сарит, ведь ты.... Ты  замужем. А муж?"

      

           "Ах, Мохаммед, какое ты дитя. Мой муж - старый, богатый, пресыщенный жизнью человек. Мы давно уже не живем, как мужчина и женщина. Понимаешь? Нет? Ну, так поймешь потом. Не спеши." И она, еще сильнее прижавшись к нему, поцеловала в шею. Это было нечеловечески приятно. Но все же Мохаммеда до крайности смутило услышанное. Он думал, что только в книгах Бальзака из дядиной библиотеки случаются такие странные вещи. Но жизнь - его, Мохаммеда, жизнь - за эти безумные и чудесные несколько часов причинила ему столько боли, ревности, разочарования, любви и наслаждения, что Бальзак показался ему убогой поделкой.

      

           Сарит прервала его размышления, легонько подтолкнув сзади коленкой:"Идем в душ."

      

           "Как? Вместе?" - не понимая, ужаснулся Мохаммед.

      

           "А как же? - рассмеялась Сарит, -- Кто же будет тереть нам спину, если мы пойдем врозь?"

      

           "А дядя? Если он увидит."

      

           "Не увидит, -- шепотом опытного заговорщика щекотнула ему ухо Сарит, -- Идем."

      

           Потом они крались, страшно переглядываясь, по темному коридору в душ. Потом, заперев дверь, сдавленно, стараясь не шуметь, хохотали от облегчения и сознания своей ловкости и хитрости. Сарит вела себя, как веселая подружка-ровесница, так что он забыл, что она старше его на 13 лет. Потом она скинула халат и, смеясь, силой стащила с него пижаму, и Мохаммед обмер, увидев ее всю под яркой лампой душевой комнаты. Потом они стояли под горячими струями и целовали друг друга, и любили, и опять целовали. Потом снова крались темным коридором в его комнату. И, едва успев закрыть за собой дверь, снова сплелись и слились в одно на кровати Мохаммеда.

      

           Сарит достала Мохаммеду разрешение на работу на израильской территории -- он якобы должен был работать у нее садовником -- и сняла квартиру в новом, мало заселенном еще тогда, районе северного  Тель-Авива. Так начались две самые безумные и самые счастливые недели в его сиротской  жизни -- отраженное нескромными, но умеющими хранить тайну, зеркалами спальни, короткое счастье. На тот мизерный кусочек жизни Сарит стала для него всем: заботливой матерью и веселой подружкой-ровесницей, мудрым старшим товарищем и сводящей с ума любовницей. Она сразу заполнила все зияющие пустоты его сиротской жизни, и Мохаммед не мог даже представить себе, как он мог прожить без нее эти ужасные семнадцать лет. Старый муж Сарит уехал тогда за границу в составе правительственной делегации.

      

      _____________________________________________________

		
		
    
		
    27. Казюпыч Эф: Кое-что из ничего
    999   Оценка:7.00*3    "Рассказ"  Эротика 


    



      "Суббота, 6 сентября. 

      ...Временами, когда воздух вокруг меня становится густым, как кисель, а во рту появляется горький привкус, я с необыкновенной ясностью и остротой осознаю всю никчемность и пустоту своей жизни. В такие периоды мне снятся чрезвычайно долгие сны, наполненные густым и глубоким смыслом. Мысли же мои бывают короткими и быстрыми, словно бабочки, так что я толком не успеваю их ловить..."

      

      Озарение, как молния, мелькает яркими вспышками. Внезапно появляется, также внезапно исчезает, а потом становится абсолютно темно. Девушке в зеленом вельветом кардигане тоже случилось быть чьим-то озарением. Но об этом позже. Помимо кардигана, на ней был длинный красно-коричневый полосатый шарф, несколько раз обернутый вокруг длинной шеи и коричневая же плиссированная юбка до колен. Кардиган, по видимому, был надет на голое тело. Застегнутый на одну-единственную пуговицу, он открывал бледную кожу ее ключиц и тонкую полоску живота. Девушка сидела на высоком каменном бордюре, зажав в зубах длинный мундштук. Сигарета давно сгорела, фильтр тлел и дымил.

      - Девушка, почему вы одна? - раздался вопрос откуда-то снизу. Белобрысый парень широко улыбался, щурясь от солнца.

      Девушка очнулась от своих мыслей, вздрогнула, вытащила изо рта мундштук. 

      - А? - она посмотрела на юношу сверху вниз.

      - Извините, я просто хотел спросить, не хотите ли вы выпить кофе!

      Девушка задумалась н секунду, изогнула бровь, вглядываясь куда-то вдаль, потом снова посмотрела на юношу и улыбнулась:

      - Хочу.

      - Ну тогда пойдем, - обрадовался тот. 

      - Не могу, - она помахала в воздухе босыми ногами.

      - А где? - удивился белобрысый.	

      Девушка пожала плечами. 

      - Не знаю. Унесли.

      - Черт.., - вздохнул парнишка. - Ну и черт с ними, пойдем так!

      - Босиком?

      - Босиком. Я тебя на себе донесу. Залазь. 

      Девушка послушно переместилась с бордюра на предложенную спину, крепко обхватив своего носильщика ногами и руками.   

      - Как тебя зовут? - спросил белобрысый на бегу.

      - Ли! - ответила девушка.

      Выбежав из парка и пролетев пару кварталов, парень наконец остановился возле старого дома, устало оперевшись рукой о высокий фундамент. 

      - Устал? - спросила Ли, - Давай я...

      - Ничего, - перебил ее белобрысый, тяжело дыша, - уже пришли. Я на втором этаже живу.

      - А мы что, к тебе идем? - поинтересовалась Ли.

      - Ну да, кофе-то дома. 

      

      - Проходи, - сказал белобрысый, когда они наконец добрались до квартиры и Ли была опущена на пол, - там зал, а дальше - спальня. 

      - Ты один живешь? - девушка заглянула в комнату. 

      - Временно. Проходи, проходи, сейчас кофе соображу. Кстати, меня зовут Миха. Михаил.

      - Я запомню, - отозвалась Ли из зала. 

      На кухне был белый кафель с выпуклым голубым рисунком, светло-коричневый буфет, дубовый стол с такими же табуретками и новенький холодильник "Памир". 

      На скорую руку сварганив кофейное пойлице, Миха подцепил большой черный жестяной поднос, водрузил на него приготовленное и поспешил в зал, держа поднос одной рукой, как заправский работник общепита. В коридоре, проходя мимо зеркала, он притормозил, взглянул на свое отражение, свободной рукой пригладил соломенного цвета волосы и довольно кивнул. 

      Когда Миха вошел в комнату, Ли танцевала. Она откопала в пыльных недрах шкафа груду винила, и теперь проигрыватель, шипя и пощелкивая, наполнял комнату звуками "Троггз":

      ...I feel it in my fingers, I feel it in my toes 

      Well, love is all around me, and so the feeling grows...

      Полагая, что ее никто не видит, девушка задорно двигала бедрами, ловко подхватив юбку, словно это было шикарное платье танцовщицы фламенко.

      - Кофе подан! - торжественно объявил Миха. 

      Ли обернулась, нисколько не смутившись и продолжая танцевать. От танца щеки ее порозовели, а полы кардигана, все еще застегнутого на одну пуговицу, то и дело разлетались, обнажая белый живот.

      - Вообще-то, я кофе не люблю, - улыбнулась она.

      - Ну я так и знал, - ответил Миха, ставя поднос на журнальный столик, - вернее, догадывался. А что тогда? Вино? Может, водки?

      - Яблок! - Ли щелкнула пальцами в воздухе.

      - Момент! - обрадовался Миха, исчез, а через пару секунд вернулся с целой сеткой крупных красных яблок. 

      - Все яблоки мира - для тебя! - воскликнул он, падая на колени и вываливая яблоки и ногам девушки.

      Ли, смеясь, подняла одно и сочно откусила.

      - Что за имя у тебя такое странное - Ли? - спросил Миха, сидя на полу.

      - Ну, вообще-то, меня зовут Элина, - ответила девушка, жуя яблоко и пританцовывая, - но мне мое имя не нравится. Родители называют Линой. А друзья - просто Ли.

      - Можно еще Элей.., - начал Миха, но был прерван.

      - Вообще ненавижу, - тихо сказала Ли, нагнувшись к самому его лицу.

      Миха слегка растерялся, но быстро сообразил, что к чему и попытался обнять девушку, однако та  быстро отскочила, пытаясь вовлечь его в свой танец.

      Миха тоже поднялся и резким движением притянул Ли к себе. Их лица оказались совсем рядом.

      - А ты высокая, - заметил он.

      - Ага, - согласилась Ли. - Метр восемьдесят.

      - А у меня все ж на восемь больше. Тебе в модели идти можно.

      Ли покачала головой:

      - У меня внешность не модельная. Ладно. Мне пора.

      Она легко выпуталась из Михиных объятий.

      - Постой! - Миха схватил девушку за руку. - Я тебя провожу.

      - Не надо.

      - Как же ты пойдешь, босиком? - Миха выбросил последний козырь.

      Ли на секунду задумалась, а потом спросила:

      - У тебя какой размер? 

      - Сорок второй, кажется, - ответил Миха, бросив взгляд на свои ноги.

      - У меня сороковой. Ничего, дойду.

      Ли присела на корточки, покопалась в обувном ящике и выудила оттуда пару белых лакированных ботинок.

      - Вот и замечательно, - сказала она, любуясь ботинками, обутыми на босу ногу. - Завтра отдам, ладно?

      - Да без проблем, только.., - Миха запнулся. - Ну давай я все-таки провожу.

      Ли снова отрицательно мотнула головой.

      - Хоть телефон дай! - взмолился Миха.

      - Я приду. Завтра, - Ли выпорхнула за дверь.

      

      "Вторник, 1 июля.

      ...Когда мне хочется плотского удовлетворения, я засыпаю, положив на живот свой блокнот с дневными записями. Его нерастраченная энергия проникает в меня через пуп, теплом растекаясь по нутру и наливая кровью мои чресла. Мне снятся танцующие балерины и девушки с персиками, ножи, пушки и бездонные колодцы. 

      Если же мне хочется покоя и воздержания, я кладу на живот Библию..."

      

      Назавтра дождь лил с самого утра. Небо, клубящееся стальными тучами, не подавало ни малейшей надежды на просвет. Миха сидел дома, пытался читать Гессе, но Гессе не шел, не шло и все остальное, за чтобы ни принимался белобрысый, день был тосклив и сер и все капал, капал без конца, как протекшая крыша. Когда Миха решил, что день стал, наконец, клониться к закату, оказалось, что всего два часа по полудню.

      Цепь его длинных и муторных мыслей на тему бесконечности временного потока прервала трель дверного звонка. Едва Миха отворил дверь, Ли, словно кошка, юркнула в квартиру и предстала перед ним - восхитительная, яркая, безрассудная. Зеленый кардиган был заменен на белую льняную рубашку, а вчерашняя юбка - на другую, неопределенного (от воды) цвета. Все это промокло насквозь и безбожно липло к телу; густые каштановые волосы, тоже мокрые, висели, облепив лицо и шею, по голым ногам и желтым туфелькам на каблуках стекали ручейки воды.

      В руках Ли держала Михины белые туфли, вымокшие, как и все остальное. Несмотря на плачевный вид, девушка радостно улыбалась.

      - Позволь мне нарушить гармонию твоего одиночества, - сказала она.

       В смятении чувств Миха - неожиданно для самого себя и весьма неуклюже - поцеловал Ли и тут же порозовел от смущения.

      - Вы промокли, барышня, - пробормотал он. 

      - Я пришла пешком, - ответила Ли, не переставая улыбаться.

      - О, понимаю! - подыграл ей Миха. - Трамваи и троллейбусы не достойны вашего сиятельного внимания.

      - На трамвай тоже не было денег.

      Повисла неловкая пауза. Миха украдкой разглядывал мокрую белую блузку, надетую на голое тело. Ему было безумно неловко находиться в подобном положении, но он ничего не мог поделать со своей, возникшей не к месту, робостью. Первой из оцепенения вышла Ли. Она сунула Михе его туфли и, не разуваясь, направилась в ванную комнату. Вскоре оттуда донесся звук наполняемой ванны. 

      Миха просунул в дверь любопытную голову:

      - Ты будешь мыться?

      - Нет, - улыбнулась Ли, - я буду принимать ванну. Я ведь промокла, ты видишь. 

      Миха кивнул в знак того, что он действительно видел. 

      - Ты меня не ждал? - вдруг спросила Ли.

      - Не знаю, - растерялся Миха. - Ждал... но... в общем, я не думал, что ты придешь.

      - И ты даже не беспокоился за свои туфли?

      Миха пожал плечами.

      - Благородный юноша, - засмеялась Ли. - Ты так и будешь смотреть? Сейчас я начну раздеваться.

      Миха молчал.

      Ли начала расстегивать блузку - снизу вверх, одну за другой двенадцать пуговиц. Двенадцать маленьких перламутровых пуговичек. Она по очереди нажимала на каждую большим пальцем, и та послушно выскальзывала из петли. Покончив с последней, Ли развела в стороны полы рубашки и обнажила белую грудь с крупными темными сосками. 

      Миха продолжал молча наблюдать за процессом раздевания.

      - Принеси мне чего-нибудь согревающего, - попросила Ли.

      - Сейчас, - глухо проговорил Миха и скрылся.

      Когда он вернулся, Ли уже погрузилась в ванну. Мокрая одежда лежала на полу. Миха молча протянул фужер на короткой ножке с питьем чайного цвета. Ли взяла питье так же молча, выпила залпом и с головой погрузилась в воду, держа над поверхностью пустой фужер.

      - Коньяк, - констатировала она, вынырнув. 

      

      - Ты девственник? - спросила Ли, лежа на сбитой постели и задумчиво глядя в потолок.

      - Теперь уже нет, - усмехнулся Миха, зарываясь лицом в ее густые, еще влажные волосы.

      

      За окном все так же лил дождь. Крупные капли плыли по стеклу и тяжело стучали по карнизу. Миха, обнаженный, вышел на балкон, вдохнул сырой холодный воздух, поймал несколько больших капель на вытянутую ладонь и вернулся в комнату. Он подошел к постели и хотел что-то сказать, но обнаружил, что Ли уже спит, широко раскинув руки и запутавшись ногами в тяжелых складках одеяла. 

      "Суббота, 12 июля.

      ...Я целую тебя, детка, и не могу насытиться. Прости мне эту банальщину, но в любви все люди - дураки..."

      

      Ли приходила почти каждый день. А если не приходила, для Михи время наполнялось тягучим веществом бесконечного ожидания, томительным, как солнце в пустыне. Обычно Ли появлялась около двух и исчезала в шесть. Они занимались любовью, слушали пластинки и мечтали. Мечтал, вернее, фантазировал в основном Миха, а Ли с бесконечным терпением слушала все, что он говорил. Миха рассказывал Ли о своем детстве, придумывал смешные истории и сочинял забавные стишки.

      Ли же была немногословна. Миха думал, что она просто не любит говорить. Трепаться попусту. В то же время, отношение Ли ко многим серьезным вещам, да и вообще к жизни, сильно отличалось от того, что Миха привык считать правильным и взрослым. Все, что она ни делала, совершалось с поразительной простотой и наивностью, на какую способны лишь неискушенные дети. Ее секс был сумбурен и беззастенчив. Ли не любила красивых поз и долгих прелюдий, раздевалась исключительно из-за того, что одежда стесняла движения, а не дабы соблазнить партнера и всегда смешно морщилась при оргазме. 

      

      Их роман длился уже целых два месяца, но Михе так и не удалось узнать ни адреса своей возлюблинной, ни даже ее телефона. Всякий раз, когда Миха задавал Ли какие-либо вопросы, касающиеся ее жизни, она находила предлог, чтобы перевести разговор на другую тему. Если это не помогало, и Миха продолжал упорствовать, Ли молча покидала его квартиру и не приходила следующие два дня. Именно два дня - таков был срок наказания, определенный Ли своему любовнику. 

      

      После одной из таких ссор Миха решил проследить за Ли и он последовал за ней, выждав в подъезде несколько секунд. 

      Как Миха и ожидал, Ли не села в такси и не отправилась на автобусную остановку - она пошла пешком. Она шла узкими переулками, внезапно исчезая в расщелинах домов и перебегая улицы на красный свет, а Миха бесшумно крался за ней как маньяк, выслеживающий свою жертву.

      Так, следую один за другим, они прошли около десяти кварталов. За все это время Ли ни разу не обернулась. На очередном светофоре Ли бросилась через дорогу сквозь поток машин, и Миха, боясь потерять ее из виду, поспешил следом. Кроваво-красный автомобиль резко притормозил, чтобы не сбить пешехода и обиженно крякнул тонким голоском. Ли бросила через плечо беглый взгляд. В это время Миха пригнулся, спрятавшись за красное авто и, как ему показалось, остался незамеченным, а Ли, воспользовавшись моментом, шмыгнула в выходивший на улицу подъезд. 

      

      "Воскресенье, 31 августа.

      ...Одиночество не должно длиться вечно. Оно может быть всепоглощающим, уничтожающим, сакрально-обреченным - каким угодно, - но мне хочется верить в существование в нашем пространственно-временном континууме некой точки, где человек наконец обретает душу..."

      

      Всю следующую неделю Миха ждал. Проползли понедельник и вторник, закончился срок обычного наказания, но в среду Ли не появилась. Она не пришла и в четверг; в пятницу ее тоже не было. Миха изнывал от одиночества. Боясь даже на минуту выйти из дому, он целыми днями слонялся по дому, голодая и куря одну за другой вонючие сигареты (за два месяца с Ли Миха пристрастился к куреву). Перед глазами постоянно стоял один и тот же образ: длинные руки, покатые белые плечи и слегка выступающие ключицы, образующие глубокую и прохладную надгрудную впадину.  

      

      "Среда, 4 сентября.

      ...Я люблю тебя. Я так тебя люблю. Как никто и никогда. Клянусь. Когда я вижу тебя, мир замолкает. Пространство останавливает свое течение во времени. Каждое твое слово для меня осязаемо. Я могу взять его в руки и прижать к груди. Слово "позиционировать" в отношении нас с тобой невозможно. Ты либо есть, либо тебя нет. Тебя нет. Посему и мы с тобой невозможны. В твоих стихах я - многоточие, в цифрах - ноль, в звуках - тишина. Я люблю тебя до ломоты в зубах, но единственная отведенная мне роль - это роль немого наблюдателя, миллионы лет смиренно считающего твои шаги..." 

      

      На шестой день Миха не выдержал. Подождав до двух часов и дав Ли последний шанс, он отправился тем самым маршрутом, по которому шел прошлым воскресеньем. Полный решимости, он зашел в подъезд, где скрылась Ли и позвонил в первую попавшуюся дверь. На пороге нарисовалась маленькая старушка в голубой косыночке.

      - Простите, - сказал Миха, - вы не знаете девушку Ли, она должна жить в вашем подъезде.

      - Каво? - прошамкала старушка, - Нет, не знаю. А хто это?

      Миха дал краткое описание: мол, высокая, худая, волосы длинные темные, красивая. Старушка беспомощно моргала.

      - Вообще-то, ее зовут Элиной...

      - Ах, Линочка! - встрепенулась старушка. - Так бы сразу и сказали. На четвертом она живет. А вы ей хто?

      Оставив старушку без ответа, Миха вихрем взлетел на четвертый этаж. Из двух дверей - черной и красной, - имевшихся на площадке, Миха выбрал красную. Ее открыл мужчина лет тридцати пяти: высокий, худощавый, с маленькой козлиной бородкой и без усов. 

      - Вам кого? - спросил он.

      - Извините, - сказал Миха, - я, наверное, ошибся дверью. Вообще-то, мне Элину. 

      - А, так вы к жене! - почему-то обрадовался мужчина. - Сейчас я ее позову. 

      - Эля! - крикнул он в квартиру, - к тебе тут пришли. 

      На пороге появилась Ли в коротком шелковом халатике. На руках она держала ребенка.

      

      " Суббота, 6 сентября.

      ... Озарение, как молния, мелькает яркими вспышками. Внезапно появляется, также внезапно исчезает, а потом становится абсолютно темно..."

		
		
    
		
    28. Гурман Эф: Секс по-берлински
    999   Оценка:5.96*9    "Рассказ"  Проза 


    







    
 
 



    

                                Эф: Секс по-берлински.

       

       Кристина пила уже вторую чашку крепкого, черного как мокрый берлинский асфальт кофе, но сонное состояние все не проходило. Кофеин в ее крови никак не мог преодолеть низкое давление циклона вторую неделю висевшего над Берлином. 

       Шальной ветер рябил воду в бесчисленных лужах, не давая небу, с быстро летящими тучами, полюбоваться своим отражением. Тот же ветер, раскачивал рекламные плакаты, размахивал голыми мокрыми ветвями деревьев, будто загоняя прохожих в маленькие кафе и ресторанчики, и люди охотно повиновались, отчего улицы пустели еще больше. 

       Прихлебывая кофе, Кристина играла в "тетрис" на мобильном телефоне. Играла машинально, без азарта, нужно же было как-то убить время, с утра к ее секции не подошел ни один покупатель, что, впрочем, было вполне объяснимо - понедельник. 

       Дождь то переставал, то, как будто спохватившись, снова обрушивался мягкими пулеметными очередями на стеклянную крышу, и этот унылый звук свидетельствовал об одном, циклон чувствовал себя как дома и уходить не собирался.

       Краем глаза Кристина уловила какое-то движение в холле, и, оторвав взгляд от маленького экранчика увидела, как далеко-далеко, на другом конце громадного зала, две человеческие фигурки вошли сквозь раздвижные стеклянные двери, и направились прямиком к ее отделу мехов. Она узнала посетителей, вздохнула и отложила телефон. Не узнать их было трудно. Это возвращались они, "Такса" и "Спаниель"

       Тогда, в пятницу, "Такса" дала отвод Кристине как специалисту. Они отошли от секции всего на пару шагов, и Кристина хорошо слышала ее возмущенный шепот: - Что? Мы будем покупать шубу у русской продавщицы? Я приехала в Берлин общаться с европейцами, а у русской я могла купить шубу и дома. 

       Кристина, за свою полугодовую практику работы в "Лемо-мода", видела и не такое. Она уже привыкла к тому, что "новые русские" часто платят наличными, что, не зная ни одного иностранного языка, они, тем не менее, предпочитают не брать переводчика. И что самое парадоксальное, услышав от продавщицы русскую речь, вместо того чтобы обрадоваться, пугаются и убегают. Во всем этом был, несомненно, элемент мазохизма, но Кристина предпочитала не задумываться о странных мотивах соотечественников, она привыкла. Так же как привыкла к капризам их жен, делающих вид, что они прямые родственницы правящей королевы Англии, но не умеющих, при этом, даже сесть в такси так, чтобы не прихлопнуть дверью свою дорогую шубу. Только к одному она не могла привыкнуть, к несправедливости судьбы.

       Сама Кристина жила в Берлине четвертый год, ее карьера начиналась с должности посудомойки в дешевом баре. Что ей пришлось испытать, через какие пройти унижения, об этом она не расскажет никому, даже под пытками. Но теперь у нее были все основания гордиться собой. Скопила денег, поступила в университет, устроилась в "Лемо-моден". Кто из одноклассников узнал бы теперь ее - настоящая европейка. И пройдя весь путь, от подворотен портовых кварталов до уютной квартирки в спальном районе, Кристина органически не переваривала людей, которые все получают в этой жизни даром. Таких, как, например, эта девица. А та уже подходила к секции мехов - плотного сложения, небольшого роста, с крепкими слегка изогнутыми ножками. "Ну вылитая, блядь, такса!" - Кристина дала выход подсознательной антипатии.

       Ее мужа, тогда в пятницу, Кристина, классифицировала, как "Спаниеля". Высокий, неуклюжий, с узким, лошадиным лицом, он выглядел носильщиком, а не мужем: в разговор не вступал, к тирадам жены относился абсолютно безучастно, сам ничем не интересовался.

       Тогда, в пятницу - это была видимо разведка. Они обходили все шикарные магазины в центре Берлина, выбирали наиболее подходящий для закупок.  

       Выбирала, конечно же, она. А он, покорно следовал за ней, сквозь стеклянные балюстрады и эстакады, сквозь громадные залы с рядами рубашек и костюмов, сквозь пассажи, сверкающие стендами ювелирных магазинов.

       Судя по их возвращению, торговый центр, в котором работала Кристина, приглянулся "Таксе" более остальных. Кроме того, заметно было, что и в Берлине ей понравилось. Она шла, пританцовывая, под негромкую музыку, лившуюся из бесчисленных динамиков искусно запрятанных под декоративными кустиками, в колоннах и фонтанах бьющих посреди зала.

       "Спаниель" плелся сзади, кожаное пальто его было расстегнуто, в руке он держал открытую банку с пивом, а на лице выражалась такая откровенная скука, что Кристине даже стало его немного жаль.

       -     Здравствуйте, лапочка - закричала издалека "Такса" - Знаете, мы решили не бегать зря, у вас, все же, самый большой ассортимент. К тому же, приятнее купить у своего человека, у русского. - 

       Она явно подлизывалась. "Зачем? - подумала Кристина - "Как будто здесь, в Берлине, продавец может сделать вам скидку по дружбе, или достанет из-под прилавка товар повыше качеством".

       Но сама уже улыбалась, радушно, как старой знакомой, и подвигала "Таксе" кресло. Не было смысла, из-за каких-то симпатий или антипатий терять сотню евро, которую она получала за каждую проданную шубу, в виде премии.

       Продолжая улыбаться, она усадила покупателей в кресла, включила "Экспресс" для кофе, а сама, уже прокручивала в мыслях варианты оценки этой парочки. Руководитель группы, Петер, постоянно советовал им, как будущим специалистам, производить психологический анализ случайных личностей, встречаемых в быту и на работе

       Пока, данных явно не хватало. Непонятно было рабское подчинение симпатичного, несомненно, неплохо зарабатывающего мужчины, своей, не блистающей ни умом, ни красотой, жене. Непонятна была ее самоуверенность. Короче, с оценкой приходилось подождать.

       Кофе никто пить не стал, он потягивал свое пиво, а она сказала, что кофе с сахаром грозит лишними килограммами веса, а без сахара его пить невозможно.

       "С твоими кривыми ногами, худей - не худей, никакой разницы" - ехидно подумала Кристина. 

       Она предложила "Таксе" две шубы, одну серебристую, с модным силуэтом, другую прямую, классическую. Покрутившись перед зеркалом минут пять, в одной шубе, девица надела другую. Затем, в сомнении, снова взяла первую и снова стала принимать эффектные позы. 

       -     Вовик - не выдержала, в конце концов, она - ну посмотри, какая лучше?-

       Вовик поднял глаза, глотнул пива и уныло протянул

       -     Да мне все равно, бери ту, которая тебе понравится.

       -     Несите еще одну! - Пальцем показала на витрину девица.                      

       Спектакль продолжался. Мех серебрился и рассыпал сияние, отражаясь в зеркальных стенах. "Такса", уже в который раз, по кругу, примеряла все шубы, постоянно спрашивала "Ну как?", и с удовольствием рассматривала свое отражение. Кристина, как могла, подыгрывала этой "ярмарке тщеславия". Перспектива получения премии растягивала ее лицо в дурацкой улыбке и заставляла выдавливать из себя фразы, типа - "Вы просто созданы для этой шубы". 

       Но этого "Таксе" было мало, она явно хотела привлечь внимание еще и мужа, а он сидел абсолютно индифферентный к ее ужимкам, сосал пиво из банки и разглядывал развешанные рекламные плакаты. "Меланхолик? А может даже импотент?" - предположила про себя Кристина. Она отошла в сторону, оперлась на столик с кассовым аппаратом и тут, неожиданно, ощутила на себе молниеносный, оценивающий взгляд "Спаниеля".

       Взгляд пробежал по лицу Кристины, по ее ногам и определенно остановился на обтянутых брючным костюмом ягодицах. В следующую секунду глаза у "Спаниеля" снова потухли, как у робота, которому отключили питание, и он опять приложился к жестяной банке с надписью "Пильзенер". "Такса", в своем самоупоении ничего не заметила. Но Кристина отметила про себя - "Нет, голубчик, ты не импотент, ты даже очень большой любитель женщин, вон какой шустрый у тебя взгляд. В этом мире тебя не интересует только одна женщина - твоя собственная супруга".

       -     Ко-отик - протянула нараспев "такса" - ну я не могу выбрать, помоги мне!                                         

       "Котик" скользнул меланхоличным взглядом по шубам, лежащим на прилавке, и так же меланхолично ответил:

       -     Киска, ты достала! Ну что ты мучаешься, бери все три -

       Кристина чуть было не сползла под стол от такого заявления.  Шубы были из разряда дорогих. А он снова коротко взглянул на нее, явно оценивая произведенный его словами эффект. И взгляд этот снова зацепился за то самое место, где талия Кристины начинала расширяться образуя два полушария.

       "Черт знает что" - возмутилась Кристина мысленно - "смотрит как жеребец на кобылу перед случкой".

       И вдруг, подсознание подсунуло ей совершенно сумасшедшее продолжение этой мысли. Перед глазами Кристины промелькнула удивительная картина, "Спаниель", с полузакрытыми от наслаждения глазами, ритмичными толчками загоняет в ее лоно свой нешуточный, если судить по длинному носу, детородный орган. Она потрясла головой, прогоняя наваждение.  

       Самым пугающим было то, что повода для подобных видений у Кристины не было, ее интимная жизнь протекала вполне нормально и регулярно. Петер, уже второй год, пользуясь своим "правом сеньора", то есть положением руководителя группы, каждую пятницу, ровно в восемь вечера звонил ей в дверь, и когда она подходила, закрывал отверстие дверного глазка букетом хризантем. С Петером было легко и приятно. Пятничный вечер был расписан до последних мелочей. Букет хризантем, бутылка сухого вина, макароны по-неаполитански из ближайшего итальянского ресторанчика, свечи, легкий разговор ни о чем, просмотр очередного фильма из серии "Розовая эротика", и размеренный, без особой экзальтации секс. 

       Кристина лишь однажды, мельком, видела супругу Петера, белесую статную немку с невыразительным лицом. Но невзрачная внешность успешно компенсировалась одним несомненным достоинством, ее папа служил вице-президентом филиала Дрезден-банка. И это обстоятельство грызло Кристину изнутри, она чувствовала злость на соперницу, у которой все в жизни тип-топ только лишь потому, что она чья-то дочь. 

       Она вспоминала своих родителей: отца, военного пенсионера, с желчным характером, и мать, учительницу немецкого языка, помешаную на всем западном. Всю свою сознательную жизнь Кристина удивлялась, как такие разные люди могли сойтись и прожить вместе много лет? С возрастом их разногласия не сглаживались, а даже, казалось, становились острее. Но это не мешало им  вести совместную жизнь, и находить в ней какое то подобие счастья. И когда мать решила, что лучшим вариантом для Кристины будет не поступление в российский вуз, а самостоятельная жизнь в Берлине - отец, поворчав немного, снял с книжки остатки сбережений и, продолжая ворчать, вручил их дочери. Правда, этих сбережений хватило лишь на дорогу, на оплату услуг фирмы делавшей "левые" документы и первые две недели жизни в Берлине. А потом... Кристина вздохнула и отогнала ненужные причиняющие боль воспоминания.

       "Такса" все перекладывала шубы, пытаясь сделать свой выбор, похоже, она не восприняла слова мужа всерьез. И Кристина вдруг поняла, какие причины вызвали у нее эротические видения. Она не столько хотела секса со "Спаниелем" Вовиком, хотя без сомнения было в его фигуре и лице что-то притягивающее, какое-то истинно мужское, грубоватое очарование, нет, гораздо сильнее она хотела сделать гадость "Таксе". Сделать гадость этой некрасивой дуре, которой муж может купить три дорогих шубы сразу. И таким образом, хотя бы косвенно, отомстить жене Петера.

       Раздался приглушенный мелодичный звонок, "Такса" раскрыла сумочку и достала маленький серебристый мобильный телефон.

       -      Папа? - радостно запищала она - А мы тут шубу мне покупаем... Все прекрасно, только погода такая гадкая, снега нет, все время дождь... Дать Володе? Сейчас. Держи! - Она передала телефон "Спаниелю".

       Тот встал, и заметно оживившись, подобострастно произнес - Здравствуйте Владлен Георгиевич... Да, мы тут по магазинам болтаемся... Ну что вы, Владлен Георгиевич, Диана прекрасно себя ведет, мне с ней очень интересно...-

       Кристина с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться. Ну вот, все стало на свои места, знакомая история, папины деньги оказались самым сексуальным аргументом для практичного мужчины. То-то, он так приглядывается к молодым задницам, надоела ему эта Диана, судя по всему, до чертиков.

       На память снова пришли ее пятничные встречи с Петером. Сердце вдруг пронзила холодная боль. "А ты?" -  спросила сама себя Кристина с горечью? "Ты что, очень любишь этого бюргера с дипломом? Нет, просто тебе так удобнее жить, он тебе ставит хорошие оценки, выдвинул твою курсовую работу на конкурс, устроил на работу в "Лемо-моден" и, какой никакой, все же мужик. А если удастся отбить его у жены, хотя шансов на это немного, будешь женой преподавателя Берлинского университета. Зимой - Мальорка, летом - Альпы. Дом, шикарная машина, и благовоспитанные немецкие детки, с обеспеченным, распланированным будущим. А где же любовь? В пизде, дура! Вот где!" - зло ответила сама на свой вопрос Кристина, и чуть не расплакалась от острой жалости к себе.

       Вовик продолжал чирикать по телефону со своим тестем, и она с ненавистью посмотрела на него, будто это он, каким-то образом, был повинен в несправедливости окружающего мира. "Спаниель" уловил этот взгляд, и на лице его выразилось какое-то детское недоумение, обида, непонимание происходящего. Это было уже чересчур, Кристина вдруг снова ощутила приступ желания. Беспричинная ненависть сменилась столь же беспричинным вожделением, она даже ухватилась за стойку, чтобы не упасть, настолько ослабели ее ноги. И проклятый "Спаниель" тут же почувствовал это, в его коротком ответном взгляде было столько понимания, столько готовности, что Кристина, слегка покраснев, сделала шаг назад, вглубь секции и огляделась. Ей показалось, будто весь магазин сейчас наблюдает этот обмен бесстыдными, откровенными взглядами.

       Но никто ничего не заметил. Диана продолжала перебирать шубы, холл был по-прежнему пуст, только далеко возле кафетерия маячила фигура Дитриха, охранника центра. Дитрих был увлечен разговором с Оксаной, посудомойкой из кафетерия и Кристина успокоилась.

       "Спаниель" закончил разговор и отдал телефон жене.  Затем он все-таки сумел убедить ее, не красоваться перед зеркалом выбирая шубу, а, сэкономив время, купить все три. 

       Сцена, последовавшая за этим, смутила даже видавшую виды Кристину.
"Такса" накинулась на супруга с поцелуями, причем, почему-то, она решила, что благодарственные поцелуи должны быть обязательно взасос. Вовик морщился, неловко отпихивал жену, но Диана не сдавалась. Охватив шею мужа мощным кольцом коротеньких ручек, она косила глазами на Кристину, наблюдая за ее реакцией.  Наконец, сцена завершилась громкими обещаниями наградить Вовика
"любимым сексуальным блюдом", как только они вернутся в отель. Кристина с трудом сдержала смех, заметив гримасу отвращения, промелькнувшую, при этих словах, на лице "Спаниэля".

       Дождь продолжал диалог со стеклянной крышей торгового центра, и от его унылого стаккато, от всего происходящего сегодня утром,  Кристина ощутила такую тоску на душе, что чуть было, не застонала, во весь голос. "Сейчас бы водки, с полстакана" - бормотала она про себя, упаковывая шубы. Вовик подошел и начал помогать, придерживая пластиковый мешок, его рука случайно прикоснулась к руке Кристины. Случайно? Кристина бросила на него короткий взгляд - он смотрел на нее с явным желанием. 

       У нее внутри что-то оборвалось. " Эх! Сейчас пущусь во все тяжкие - неожиданно подумала Кристина - Заебало все! Надо хоть раз в год сойти с ума, ну хоть на полчасика!"

       	План созрел моментально, она даже сама удивилась своей сообразительности.
Вызвав по служебной связи Дитриха, Кристина поручила ему переноску и охрану
дорогой покупки. "Спаниель" достал кредитку, но Кристина попросила его подождать, мол, ей надо сперва выписать чеки, для возврата налогов на границе.

       Пока она делала вид, что ищет файл в компьютере, Дитрих, взяв сверток с шубами,
пошел к боковому выходу. За ним семенила "Такса". Итак, пока они дойдут, пока
Дитрих вызовет такси - у Кристины было около пятнадцати минут. Должно хватить.

       	Она отвернулась от компьютера и глянула прямо в глаза Вовику. Взгляд этот его обеспокоил, он не понял такой резкой перемены, смущенное выражение появилось на его лице. 

       Кристина начала издалека, с интонациями героя рекламного клипа: - А знаете, что, взяв еще одну шубу, вы набираете сумму, с которой уже полагается скидка? И четвертая шуба вам выйдет почти даром?

       Вовик продолжал непонимающе смотреть на нее. - А зачем мне четвертая
шуба?

       Времени на сантименты уже не было, Кристина наклонилась над столиком, улыбнулась своей особой, призывной улыбкой, и произнесла тихим интимным полушепотом. - Ты меня очень волнуешь, дурачок, а я, разве я тебе не нравлюсь?

       Улыбка подействовала безотказно, Вовик начал, наконец, соображать: - Еще как нравишься. Ну, так что? Хочешь, чтобы я тебе шубу подарил? За что? За красивые глазки? Вот если бы...

       Кристина не дала ему закончить:

       - 	У нас пятнадцать минут.	

       Глаза "Спаниеля" оживились, он оглянулся - Дитрих с Дианой находились посредине зала, на полпути к боковому выходу.

       -	Сколько я должен буду доплатить? - Вовик решил сравнить затраты с
приобретением. 

       -      Две тысячи триста. - Кристина встала, давая ему возможность еще раз

       оценить ее фигуру. - Только думай скорее, времени мало.

       -      Хорошо! - Вовик и не собирался долго раздумывать. - Выписывай чек!

       Кристина чиркнула кредиткой, и пока принтер выдавливал из своего
металлического рта чеки, нажала кнопку, опуская жалюзи. Вовик в нетерпении, барабанил пальцами по столу, глаза его блестели. Кристина и сама чувствовала жуткое возбуждение. Необычность ситуации, азарт вора, крадущего ценную вещь, недостаток времени, все это, мощным катализатором усиливало влечение. "Мокрая - как будто в первый раз" - усмехнулась про себя Кристина.

       Жалюзи достигли пола, отделяя их от остального мира, "Спаниель" все стоял, видимо не в силах преодолеть смущение.

       -	Какого черта! - прошипела Кристина - Сними хоть пальто!

       -      Подожди, ты какую шубу хочешь взять себе? 

       Кристина сняла с вешалки, давно присмотренную аккуратную классическую
шубку. Вовик взял ее и эффектно бросил на пол. Кристина хотела было, возмутиться, но тут же передумала. Он был прав, ничего с шубой не станет, а заниматься сексом, на расстеленной по полу шубе, было так романтично. 

       Она решительно сняла фирменный пиджак, стащила брюки, затем, так же решительно, не глядя на "Спаниеля", сорвала ажурные трусики. Глянула на себя в зеркало. Нет, Петер не зря так рискует по пятницам - чудесная, округлая попка, узкая талия, вполне сексуальный животик...

       И лицо, правильной формы, с чувственным ртом, маленьким, вздернутым носиком. "Вот твое самое большое богатство"- говорила о лице Кристины мама - "Сумей распорядиться им правильно, обходи стороной нищих романтиков". При этом она выразительно поглядывала в сторону отца.

       В выпускном классе Кристина моментально потеряла всех лучших подруг, когда на новогоднем вечере ее выбрали "Королевой Красоты". В тот же вечер, она потеряла и невинность, на тесном маленьком диванчике, в кабинете завуча. Тогда она еще мечтала поступить в МГУ, и завуч Валерий Сергеевич клялся и божился, что после этой ночи поступление ей гарантированно. К счастью, его помощь не понадобилась, а то этот лох собирался даже разводиться с женой. Вот было бы позорище...

       -      У тебя есть какой нибудь крем? - голос Вовика вернул ее к реальности.
Он тоже сбросил свое кожаное пальто, брюки, джемпер, и стоял, как и Кристина,
в одной рубашке. "Боже, какой аппарат!" - восхитилась она, глядя на  Вовиково достоинство - "Нос не обманул, этой дуре, "Таксе", досталось такое сокровище, он же ей до желудка достает, не иначе".

       И действительно, на фоне загорелого тела, незагорелый, и потому выделяющийся, жилистый орган "Спаниеля", смотрелся очень эффектно. Судя по его подрагиванию, Вовик находился на пике возбуждения. Пятнадцати минут было даже много, для извержения этого вулкана.

       -      Какой крем? - Удивилась Кристина, хотя, уже начала догадываться, о чем
речь.

       -      Я плачу такие бабки, могу я хотеть немного экзотики? - Вовик произнес
эти слова, глядя в сторону, он явно смущался, и своим видом, и тем предложением, которое вырвалось у него.

       Кристина замялась, на пару секунд, не больше - "А, черт с ним, с удовольствием, шуба важнее!"

       -      У меня есть "Нивея" - достала она из косметички синюю баночку - Только будь осторожнее.

       -      Не беспокойся - Вовик взял солидный мазок из баночки на пальцы - Знаем,
не первый раз.

       Кристина лежала животом на вожделенной шубе, и чувствовала, как горячие пальцы Вовика мажут прохладным кремом ее кожу. "Да, лучше бы он был поминиатюрнее, одно дело обычный секс, другое дело..."

       -      Все, хватит - прошептала она - Времени нет, я потерплю.

       Он прервал массаж, вытащил пальцы, и на их место, с трудом, понемногу стал задвигать своего гиганта

       Вовик и вправду, старался сделать все чтобы избавить Кристину от неудобств, связанных со своими размерами. Он двигался осторожно, миллиметр за миллиметром отвоевывая пространство. Но боль она, все-таки, почувствовала. Слегка застонав, Кристина сжала зубы и утешала себя мыслями о новой шубе и о том, что все это быстро закончится. Вовику, для разрядки, должно было хватить пары фрикций. Но тот, продолжал двигаться медленно, не заходя слишком глубоко, и через пару минут Кристина ощутила, что боль ушла. Она даже начала ощущать какое то удовольствие от этого суррогата секса. 

       Вовик ускорил свои движения, с каждым разом он заходил все глубже и глубже. Кристина ощутила, как он напрягся внутри ее, и вот, наконец, долгожданная горячая струя хлынула,  извещая о счастливом финале. 

       "Спаниель" застонал, затем, этот стон перешел в крик, но он тут же сжал зубы, видимо опасаясь, что его может услышать кто-нибудь посторонний. В результате, крик превратился в глухое рычание. И это рычание, свидетельствующее о наивысшем блаженстве, настолько возбудило Кристину, что она, с удивлением и радостью, услышала поднимающуюся из глубины своего тела темную волну оргазма. Схватив Вовика за руку, она прижала ее к своей груди и отдалась этой волне, вздрагивая вместе с каждым новым выбросом. Наконец, Вовик, последний раз вздрогнув, с шумным выдохом перевалился на спину. Свободной рукой, он продолжал гладить спину и шею Кристины. 

       -	Смешно, я ведь даже не знаю, как тебя зовут.

       -	Кристина.

       -	Красивое имя - Он перевернулся на бок  и поцеловал ее в глаза.

       -	Все, встаем - Слабым голосом проговорила она, отстраняясь - У нас осталось пять минут.

       Упоминание о времени подстегнуло их. Дальнейшее происходило как в старом, комедийном, ускоренном фильме. Вовик прыгал по отделу мехов, пытаясь попасть ногой в штанину. Кристина, все делала методично и быстро, сказывалась

       практика. Трусики, свежая прокладка, брюки, туфли, пиджак - взгляд на Вовика, тот уже набрасывал кожаное пальто - кнопка поднятия жалюзи. "Черт! Шуба, все еще лежит на полу, а на подкладке мокрое пятно". Быстро кинув шубу на вешалку, Кристина осторожно выглянула наружу - "Что там в холле?" 

       Ее беспокойство было обоснованным. Диана, явно заподозрив неладное, находилась уже на полпути к отделу. 

       "Она, наверняка, не заметила поднимающихся жалюзи" - успокаивала себя Кристина, принимаясь выписывать оставшиеся чеки. Вовик стоял, оперевшись на столик, лицо его было невозмутимым и меланхоличным, как будто не он, только что, рычал на спине у Кристины. 

       -     Ты что, тоже кончила? - Вдруг, с легким удивлением спросил он.

       -     Да - Кристина ответила сухо, ей было неловко, будто она сделала что-то
предосудительное. 

       -     Первый раз в жизни вижу женщину, кончающую при анальном сексе.

       -     Знаешь, а я первый раз вижу мужчину, который делает это так бережно.

       -     Так может нам стоит еще раз встретиться, когда нибудь? А?

       Кристина глянула на приближающуюся Диану, оценивая, сколько еще осталось времени, и решилась: 

       -     Скажи, а тебе интересно жить с этой мымрой? Разве приятно трахать такую
дуру из-за папиных денег? Ведь ты мог бы и сам неплохо зарабатывать.

             "Спаниель" явно обиделся - Ну, знаешь, ты тоже не Снегурочка. Сама, за шубу задницу подставляешь покупателям.

       -     Ну, во-первых: не только за шубу, ты мне сразу понравился. Во-вторых: не каждый день такое случается. Если честно - впервые в жизни. А в третьих: ты прав, мы с тобой действительно похожи. И еще, тебе не кажется, что из нас могла бы выйти неплохая пара. 

       -     Интересная мысль - Вовик с любопытством посмотрел на Кристину - И как ты
себе это представляешь?

             Но Кристина замолчала. Диана уже подошла вплотную к отделу и с подозрением смотрела на беседующую парочку. Своим женским чутьем она чувствовала, что-то здесь не так, но подтверждения этому чувству найти не могла. 

       -    Что так долго? Что вы копаетесь? - "Такса" дала выход своей злобе.

       -    Извините, уже все готово - Кристина оторвала листок с принтера,
шлепнула пару печатей, и добавила: - Спасибо за покупку. Будете в Берлине - заходите. В случае каких-либо недоразумений можете позвонить. Вот номер телефона нашего магазина. 

       Она, со значением посмотрела на Вовика, и в углу, на бланке, написала номер своего мобильного телефона.

               

       

       

       

       

       

       

        

    


















		
		
		
    29. Трольбус Эф: Грибоедовские страсти
    999    "Рассказ"  Проза 


    









    
 
 



    

       Больше всего времени Грибоедов проводил на кухне. В квартире, состоящей из салона, двух спален с туалетами, балкона и маленького коридорчика, это было его самым любимым местом. Там стоял холодильник, из которого вечером вынималась замороженая пицца, консервированные огурчики-грибочки, шкалик с водкой и две бутылки пива. Пицца грелась в микроволновке. Огурчики с грибочками съедались без дополительной тепловой обработки. Водки выпивалось 50 грамм, после чего шкалик отправлялся в холодильник, а пиво начинало употребляться.

       Неписанное правило о том, что повышать градус можно, а понижать - нельзя, Грибоедовым не признавалось. Весь вечер Грибоедов сидел за столом, булькал пивом и смотрел телевизор, стоящий в салоне так, чтоб видно было с кухни.

       Жизнью Грибоедов был доволен вполне. То есть, он, конечно, мог завести  нудную песнь о несбыточном и несбывшемся с забредшим в гости приятелем, но делал это, больше, для поддержания разговора. Грибоедов смотрел на жизнь философски. "Если судьба дает возможность выпить и закусить по-людски, значит, все хорошо",- говорил Грибоедов, отправляя в рот очередную порцию спиртного. На что собеседник, если таковой имелся, хмыкал и отвечал: "Это, батенька, алкоголизьм наступает". Грибоедов не соглашался. Он считал, что желание жить так, как тебе нравится не есть алкоголизм, а здоровое стремление любого индивидуума. Вообщем, философ он был еще тот. 

       Жил Грибоедов в маленьком городе Милтоне, штата Пенсильвания. Каким образом занесла его туда волна эммиграции - история долгая. Город Милтон "городом" назывался из уважения, ибо масштабы его являлись более чем скромными. Магазинчики напоминали сельпо времен совдепии в улучшенном варианте. Имелась несколько пиццерий, пара забегаловок при бензозаправках и один бар - стандартный набор американской деревни. 

       Зато от Милтона рукой подать до Джервиса и других, более крупных населенных пунктов, где можно найти все, включая и работу. Это, наверное, и притягивало сюда выходцев из бывшего Единого и Могучего. Супермаркет, в котором работал Грибоедов , находился в  тридцати минутах езды от городка. В обязанности его входило устанавливать температуру в холодильниках в соответствии с санитарными нормами, периодически ее проверять и чинить, все что ломается. Бывший инженер-электрик, Грибоедов вышеозначенные процедуры выполнял без применения каких-либо умственных усилий. Иногда, правда, приходилось напрягаться, чтобы спросить чего-нибудь по-английски. Когда обращались к нему, он практически все понимал, но самостоятельно выражаться было тяжело. Выручал молодой поляк, работавший на кассе, который долго не признавался, что знает русский. Потом, видимо, пожалел Грибоедова, глядя на его убогие попытки объясниться с местным населением. Платили в супермаркете мало. Хватало лишь на то, чтобы свести концы с концами, а про отложить "на черный день" или что-нибудь серьезное приобрести не могло быть и речи. Не мешало бы продать старенькую "Мазду", которая пылилась у механика Михаила в пятидесяти милях от Милтона, долларов так, за пятьсот. Но чем ждать, пока он ее починит, уж лучше пешком дойти куда надо. Правда,Михаил обещался оживить развалюху забесплатно, "из любви к искусству", как он выразился. Халява всегда выглядит привлекательно, особенно если с деньгами туго, и Грибоедов терпиливо ждал. Хорошо, что у него было пока на чем ездить.  Грибоедов серьезно подумывал перехать из своих двухспальневых хоромов в квартирку поменьше, как вдруг на голову ему свалилась удача. 

       Удачу звали Юля. Однажды вечером позвонила Грибоедову его племянница из Нью Йорка, Ритка:

      -- 
Дядь Витя, можешь радоваться, я тебе подселение нашла. Целых триста баксов в месяц. Не возражаешь?

      -- 
Против кого-то из твоих друзей очень даже возражаю. Если не сопрут ничего, то загадят все вокруг.

       Тут Грибоедов был прав. Контингент Риткиных знакомцев на интеллигенцию досоветских времен походил меньше всего. Где она отмороженных друганов своих находила - можно было только догадываться.

      -- 
Да нормальная девчонка. Она тут в каком-то колледже училась, но что-то не вышло, нашла работу недалеко от вас. Может, и со странностями - все не без них. Ну я ж тебе плохого не посоветую, бери руммейта, пока дают! Короче, дядь Витя, думай, а то упустишь, - сказала Ритка и положила трубку.

       

       

       Квартирантов, думал Грибоедов перед приездом Юли, надо сразу приучать к порядку, а то на голову сядут. Понапривозят кучу хлама, разведут везде грязь, окурки накидают, домой кого попало приводить будут, а кварплату у них клещами не вытянишь.  Надо сразу четко требовать, чтоб никаких гостей и никаких окурков. Собак тоже нельзя - они псиной воняют. Заготовил Грибоедов речь вступительную, но так ее и не произнес. Одного взгляда на квартирантку было достаточно, чтобы понять - от этой не будет ни окурков, ни хлопот. Все ее пожитки уместились в Риткином "Фольксвагене" и представляли собой  чемодан и компьютер - так что, прогноз на счет "кучи хлама" не оправдался. 

       На вид девчонке было лет девятнадцать. Джинсики, футболочка, веснушки. Ростом - метр с кепкой на коньках, если подпрыгнуть - сопля, вообщем. Хорошенькая, правда. Расфуфыренная и накрашенная Ритка казалась рядом с ней монстром в перьях.

      -- 
Ну, дядь Вить, знакомься, - Ритка была явно довольна, что сумела так все устроить. У нее вообще был по части "устроить" - полный тип-топ.

      -- 
Виктор, -протянул руку Грибоедов.

      -- 
Юля, - ответила сопля довольно крепким, недевчоначьим рукопожатием.

      -- 
Значит так, - распорядилась Ритка, - живите в мире и согласии. Я поехала, у меня дела. Грибоедов, Юльку не обижай. Юлька, смотри, чтоб он тут не спился окончательно. 

       Ритка уехала, оставив Грибоедова с квартиранкой. Показав свои владения и обозначив ключевые моменты по поводу оплаты, поочередной уборки кухни и мытья посуды, Грибоедов ждал вопросов. Вопрос последовал.

      -- 
А у вас Интернет есть ?

       Грибоедову стало смешно. На "вы" его в последний раз называли еще до приезда в Америку.

      -- 
Есть. Причем быстрый. Правда, только в моей комнате.

      -- 
Тогда можно я network проведу, чтоб во всех комнатах было? - спросила Юля.

       "Странности на лицо",  - подумал Грибоедов.

      -- 
Да проводи, что хочешь и где хочешь, лишь бы стены целые остались. Кушать будешь?

      -- 
Нет, спасибо, - девчонка помотала головой.

      -- 
Да ладно ты, не стесняйся. Знаешь, как мне обломно одному кушать. А так - у меня аппетита прибавится. 

       Грибоедов начал извлекать из холодильника свой стандартный набор.

      -- 
Хотите картошки жареной? - вдруг спросила Юля.

       Грибоедов повеселел:

      -- 
Конечно хочу. А ты умеешь жарить?

       Юля кивнула.

       В кухонном шкафчике нашлось несколько картофелин, которые через двадцать минут превратились в шикарное блюдо и красовались на столе рядом с салатом из мелоконарезанных овощей, селедочным паштетом и свежеиспеченными блинчиками. 

       В этот день Грибоедов обошелся без пиццы. Водки Юля пила мало. Видно было, что вливает в себя спиртное только за компанию, хоть и не морщится.

       Разговаривали ни о чем. Грибоедов в душу не лез, да и о себе много не плел.

       Сказал только, что на самом деле его фамилия вовсе не Грибоедов, и к всемизвестому литератору и музыканту он никакого отношения не имеет. 

       Грибоедовым его прозвал один приятель, за пристрастие к любимой закуске - маринованным грибочкам. Прозвище так надежно прикрепилось, что постепенно вытеснило настоящую фамилию.
       Юля смеялась:

      -- 
Хорошо, что вы грибочки любите больше, чем, например, сосиски или, компот.

      -- 
Да, Сосискожуйкин или Компотопийкин звучит несолидно, - соглашался Грибоедов.

       На следующий день Юля вымыла полы в доме, отшкрябав грязь, которая наслаивалась на них годами. Затем подлючила свой и Грибоедовский компьютеры к  хабу. Похоже, наличие Интернета волновало ее больше, чем наличие стиральной машины.

       

       Грибоедовская жизнь приобрела новый оттенок. Он спешил с работы домой как на праздник, и каждый раз открывал холодильник, словно ребенок, разворачиваюший подарок ко дню рождения - с ожиданием чего-то удивительного и хорошего. Юля готовила без каких либо кулинарных излишеств, но со вкусом. В один из выходных Грибоедов сходил в парикмахерскую и подстригся, а будучи в Нью-Йорке,  купил себе два новых одеколона и модные ботинки. Чем чаще Грибоедов смотрелся в зеркало, тем больше убеждался в том, что он - вполне видный мужчина и выглядит гораздо моложе своих пятидесяти. Живота, в отличие от многих своих ровесников, у него даже не намечалось, как, в прочем, и лысины. Грибоедов стал меньше пить. За ужином он мог ограничиться одним лишь пивом. Произошедшие перемены Грибоедов считал следствием глобального потепления, магнитных бурь, повышения зарплаты, но никак не пристутствием  квартирантки, хотя и ловил себя на том, что думает о ней слишком часто. За совместными ужинами и чаепитиями Грибоедов успел рассказать о себе все: начиная от поступления в институт тридцать лет назад и заканчивая разводом с женой, котрая променяла пьющего, но хорошего Грибоедова на непьющего и жлобоватого американца. О себе Юля рассказывала мало, на корню пресекая все распросы. Грибоедов попытался выведать хоть что-то у Ритки, но и тут был полный провал: Ритка о Юле не знала почти ничего - ни с кем она встречалась, ни откуда приехала, ни где ее семья, и есть ли она вообще. Зато было известно место работы - какая-то компьютерная контора в Джервисе, где компьютеры разбирались, собирались, чинились и продавались. Свободное время Юля также проводила возле монитора - неужели успевала соскучиться за этой железкой по дороге домой?

       Грибоедов вызвался подвозить Юлю до автобусной остановки, откуда она ехала в свою контору. Однажды его посетила мысль: " А почему бы не отдать ей старую "Мазду"? Пускай ездит."

       От сознания собственного великодушия Грибоедову на душе сделалось тепло. Он представил, как вручает девушке ключи от машины, и она, исполненная благодарости и пораженная грибоедовской щедростью, в порыве чувств целует его в губы. Грибоедов берет ее на руки и несет в спальню, где освобождает от джинсов и футболки. Под футболкой у Юли лифчика нет. Это Грибоедов знает. Он уже успел налюбоваться маленькими сосками, уперающимися в тонкую трикотажную ткань. Далее следует безумная ночь любви, Грибоедов опьянен молодым телом, он готов впиться в него зубами, чтоб потом зализывать следы своих укусов...

       Грибоедов принял решение. После работы он заехал к механику Михаилу.

      -- 
Что, Витек, покупателя нашел?

      -- 
Да нет, - ответил тот, - подарить хочу.

       Брови Михаила приподнялись в удивлении.

      -- 
Уж, никак, бабе подарить собираешься...Угадал?

      -- 
 Разве от тебя скроешь?...Да ты знаешь ее.

      -- 
Не та ли, которая живет у тебя? Постой, Грибоедов, она ж тебя лет на тридцать младше...

       Грибоедову не хотелось врать, но с другой стороны, ему было приятно, что Мишка смотрит на него с одобрением и завистью, и он гордо заметил:

      -- 
Любви все возрасты...

      -- 
Ну, ты даешь, Грибоедов! Молодцом! Раз такое дело, починю тебе твой драндулет. Сможешь забирать его через пару дней. И с тебя бутылка.

      -- 
Мишаня, без проблем. Слушай, а если мне его покрасить, чтоб смотрелся лучше?

       Михаил заржал:

      -- 
Тогда переименуй его в придачу. Есть ведь машина "Мерседес-Бенс", а у тебя будет "Пердунец-Бенс"! А я тебе на бампере крупными буквами выведу: Пер-Ду-Нец...Слышь, Грибоед, и как она? Ну, в смысле того...

    - То, что надо, - ухмыльнулся Грибоедов, многозначительно цoкая языком.

       Обещание механик сдержал и машину починил через два дня.

       Грибоедов ждал походящего момента. Однажды вечером он спросил Юлю:

      -- 
У тебя водительские права есть?

      -- 
Есть, - ответила она, - правда я вожу очень плохо - практики нет.

      -- 
Слушай, а почему бы тебе не практиковаться на моей "Мазде"? Бери и катайся, - последнюю фразу Грибоедов произнес с особенной легкостью и как бы невзначай, - мне, в принципе две машины не нужны.

      -- 
Сколько? 

       Грибоедов замер.

      -- 
Что "сколько"?

      -- 
Ну, сколько, за машину хотите?

       Не успев собраться с мыслями, Грибоедов выпалил:

      -- 
Тысячу двести.

       И тут же пожалел об этом. Он запросто мог бы попросить и две. Юля не собиралась торговаться, она только сказала, что может отдать деньги не сразу, а по частям: половину сейчас и половину через месяц. Это ничего, главное только, чтоб машина за этот месяц не развалилась.

       Так "Пердунец" обрел нового хозяина. Точнее, хозяйку. О Юле Грибоедов старался больше не думать. Она продолжала вкусно готовить. Исправно платила за комнату, а долг за машину отдала через месяц. Грибоедов хотел от денег отказаться и, может быть, так и сделал, если б вручала она их лично. Она же оставила конверт на столе.

       Однажды, наблюдая за неумелыми попытками Грибоедова погладить рубашку, Юля отобрала у него утюг, сказав, что впредь пусть лучше обращается к ней, в целях пожарной безопасности. Грибоедов был тронут заботой. Для себя он решил, что Юля - представительница сексуальных меньшинств, так как другой причины отсутствия  у молодой симпатичной девушки ухажеров найти не мог. На этом и успокоился. В один из вечеров Юля собралась куда-то уходить. Грибоедов первый раз увидел ее в юбке, туфельках на каблучке, с аккуратно наложенной косметикой, и сердце его екнуло.

      -- 
Юлька, да ты ж красавица! И куда, если не секрет, собралась?

      -- 
На свидание.

      -- 
Ничего себе! И где ж ты успела познакомиться?

      -- 
По Интернету еще месяц назад, - ответила Юля.

      -- 
Во дает молодежь! Ты ж кавалера своего, небось, в глаза не видела!

      -- 
Почему, не видела? Видела. Он мне фотку прислал, и веб-камера у него тоже есть. Так что, все что надо было увидеть, я уже увидела.

      -- 
Прям таки все? - съязвил Грибоедов.

       Юля вопрос проигнорировала. Попрощалась и уехала.

       Грибоедов напился. Он глотал рюмку за рюмкой и чувствовал, как иррациональная тоска  медленно водит острым ногтем по его груди. Юлька вернется, и он ей все скажет. Что именно " все", Грибоедов точно для себя не определил.

       Юлька вернулась около двеннадцати. От нее пахло сигаретами.

      -- 
И как ухажер? - поинтересовался Грибоедов.

      -- 
Нормальный, только немного скучноватый.

      -- 
Да, - задумчиво произнес Грибоедов, - юмористы по интернетам не сидят...

      -- 
Пошла я спать, - сказала Юля, - спокойной ночи.

      -- 
Юля, - прошептал Грибоедов, хватая ее за руку, - не уходи, мне с тобой поговорить надо...Зачем тебе всякие ухажеры, я ведь так люблю тебя, Юля.

       Юля отдернула руку, и в глазах ее мелькнуло недоумение. Грибоедов прижал девушку к стене и задышал перегаром в лицо:

      -- 
Мы оба - одинокие люди. Каждый день у меня перед глазами такая красивая девушка, ну как же я могу? Ты же меня мучаешь, Юленька. Я умру без тебя, веришь? 

      -- 
Виктор, пустите, что вы такое говорите, пустите меня сейчас же, - шипела Юля, пытаясь его оттолкнуть. 

       Попытка успехом не увенчалась и только разозлила Грибоедова. Он повалил девушку на диван и запустил руку под юбку, ногой раздвигая ее колени. Мерзавка вырывалась и даже попыталась Грибоедова укусить, за что получила по физиономии. Наконец, Грибоедов нащупал пальцами искомое, тут же ощутив прилив жизненных сил и, к своему удивлению, немедленное их утекание. Грибоедов в недоумении застыл, глядя на увеличивающееся на брюках пятно.

       Воспользовавшись его замешательством, Юля выбежала вон.

       Весь следующий день Грибоедов проспал. Благо был выходной. Проснувшись, он подошел к Юлиной комнате. Дверь была открыта. Юли не было, как в прочем, и ее вещей. На кухонном столе лежали триста долларов в конверте.

       Из окна Грибоедов увидел "Мазду", припаркованную возле обочины. 

       "Может, все-таки не уехала?" - мелькнуло у него в голове. 

       Ключ лежал на переднем сиденьи. Машина не заводилась. Похоже, на этот раз "Пердунец" сдох навсегда. 

       Грибоедов шел похмеляться.

       

       

       

       

       

       

       

    































		
		
		
    30. Gizmo Эф: 6 Марта
    999   Оценка:7.00*3    "Рассказ"  Проза 


    






    

    6 марта.
    

      Офис - это такое место где приходиться жить еще одну жизнь - кипучую и деятельную. Есть минусы - суета,потраченные нервы, унылая рутина, но есть и свои плюсы: например, женщины - они красивы, подтянуты, приветливы, или по крайней мере стараются такими быть. Мужчины решительны, целеустремленны, остроумны - стараются не отставать.

      И можно легко скрыть что у тебя внутри, ведь это, по большому счету, никого не волнует. В общем, тоже плюс.

    * * *
    

      Иду по коридору, и вижу ее. Молодая женщина стоит у большого копировального аппарата, методично складывая пачки листов в подачу, и забирая горячие готовые экземпляры. Руки перебирают документы, а потом делают скользящее нажатие на зеленую кнопку "start", чуть небрежно - красиво вытянутым в сторону указательным пальчиком правой руки с аккуратным маникюром. Рукав блузки каждый раз поднимается и опускается. Красиво. Поневоле задерживаешь взгляд. Одна нога чуть согнута в колене. Такая поза приподнимает юбку спереди и слегка подтягивает ее сзади. Контуры ног красиво подчеркнуты, попка слегка обтянута, так что изогнутая линия плавочек проступает через ткань. Модельеры, конечно, в своем роде гении - вроде и спрятали что положено, и четкими штрихами обозначили, что хотели: Женская одежда - это взлетная полоса для мужских фантазий. Думайте мужчины, думайте... Ломайте головы, сворачивайте шеи, фантазируйте. Серая ткань, спадающим пологом, скрывает тайну, где сходятся стройные ноги, отсвечивающие матовыми искрами нейлоновых колготок. А вдруг там чулки?. Ножки заканчиваются изящными туфельками на невысоком каблучке. Она ходит очень узнаваемо, я всегда узнаю их цоканье по коридору. Отделившаяся прядка высветленных волос чуть падает на лицо. В движениях - сосредоточенность.

      Разглядывать женщин - это замечательное занятие. Конечно, для тех, кто понимает в этом толк.

      Копир издает жуткий звук "урррр" и пискнув "зажигает люстру" - начинает моргать всеми лампочками. Ей нужна помощь и она озирается по сторонам.

      А, черт!! Два листочка всего осталось - и вот тебе! Что делать...? Ну, хоть кто-нибудь... О, бывает в этой жизни хоть что-то вовремя!! 

       Обращается ко мне:

      -- Помогите! У него бумага застряла.

    * * *
    

      Подхожу ближе. Ноздри улавливают легкий аромат духов, сплетающийся в клубок с таким же слабоватым и дразнящим запахом тела. Один незаметный глубокий вдох... Она не заглушает тело, не подавляет его, а подчеркивает легкими штрихами! Ароматы искусственный и естественный - мелодия всего из двух нот, но какая! Они вибрируют, постоянно меняются: одна сильнее, вторая слабее и наоборот, то играя piano, почти совсем исчезая, если она отстраняется, то allegro, когда подхожу к ней ближе. Воздух разносит вокруг эту песню. Пытаясь уследить за круговертью запахов, вдруг ловлю себя на том, что тупо ее рассматриваю. Флюиды задевают что-то в мозгу, голова чуть кружится... В мозгу что-то щекочет, и сладкой пульсацией отскакивает вниз. Целое мгновение я плаваю в волнах легкой дурманящей музыки, старательно слушая носом. Мой взгляд скользит по тонкой цепочке с серебряным амулетом на ее красивой открытой шее, потом бесстыдно съезжает по затянутым лифом грудям. Амулет, едва заметно поднимается и опускается в такт дыхания. С удовольствием отмечаю, что через бюстгальтер слегка выступают маленькие бугорки сосков. Потом взгляд чуть приостанавливается на талии, пытается проскользнуть дальше, туда, вниз по линии чуть-чуть выдающегося животика и обрывается в тщетной попытке просканировать "то, что под". Нельзя... Нельзя это делать слишком долго. Неприлично. Вообще-то, я сюда подошел по делу.

      -- Привет! Что? Бумажку зажевало? Разреши-ка...

      Девушка стоит прямо перед передней крышкой аппарата. Чтобы понять, что случилось, надо попасть внутрь. Удобный случай. Протягиваю руку, аккуратно беру за талию молодую женщину, так чтобы ладонь корректно, но чуть эротично (я втайне надеюсь, что она поймет знак), но и не нахально, спускалась на ее попу. Растягивая удовольствие, отстраняю ее вправо - к окну. Мне показалось, что она чуть вздрогнула, когда я ее коснулся. Она делает шаг в сторону, и я чувствую, как под рукой ходит ее тело. А попа у нее тугая... Запомнить ладонью.

    * * *
    

      Хорошо, что он здесь оказался. Славный мальчик... Интересно касается. Ладонь сильная и горячая. Чувствуется даже через юбку. Приятно... По телу как искорки бегут. Его руки быстро бегают по всем этим кнопочкам и рычажкам, он запускает их внутрь и начинает доставать бумагу, которая намоталась где-то там - в механизме. Он сидит перед ксероксом, присев на корточках и широко расставив ноги. Брюки натянулись, и видно какая у него хорошая задница. Слегка переминается с ноги на ногу, и видно как на ягодицах перекатываются мышцы. "Рабочая" попа: Хотелось бы ее потрогать... Торс крепкий и жилистый, мускулов не так много - от спортзала, конечно, он далек... Впрочем, жирка, которым покрылись многие его ровесники, тоже почти нет. Такой, наверное, долго не устанет... На чуть длинноватой шее твердо сидит голова, без сомнения умная, если у него получается то, что не получается у многих. Прическа на затылке чуть взъерошена, но короткая и аккуратная. Очень хочется запустить туда пальцы и почувствовать его волосы под руками. Хороший мужской одеколон. Запах дразнится: чуть резковатый, говорят сейчас туда начали добавлять феромоны... может это из-за них? Впрочем, так пахнуть ему идет.

    * * *
    

      Выуживаю клочки бумаги из долбаного аппарата (хотя с чего он долбаный? Он как нельзя сделал все вовремя, улыбаюсь втихаря), пытаясь боковым зрением поймать ее. Она стоит совсем рядом, потому что копир установлен в углу, а я специально отстранил ее к стене, а не в другую сторону, лишив маневра. Моя голова находится на одном уровне с кармашками на юбке, и я чувствую едва уловимый, слегка пряный запах, который успел накопиться на одежде за день; так пахнет - ну не знаю, может сыр, а может свежая рыба - у кого как работает обоняние: только нежно, едва-едва заметно. Естественный и чистый аромат "того, что под"... Она стоит с наветренной стороны. Легкий сквозняк из щели в форточке сдувает в сторону сильные запахи масла, разогретой пластмассы и озона. Почувствуй себя радистом! Где-то здесь - единственно нужный сигнал забитый воем и шипением мирового эфира. Выхватываю носом среди волн чужих запахов только его. Отстроиться, отсечь лишнее... Он дурманит... Краем глаза внимательно изучаю легкие округлости длинных стройных бедер. Они сильно справа, но на одном уровне с моим носом. Не поворачивая головы я незаметно скашиваю глаза и вижу горизонтальные складочки на серой юбке, начало дуги ее белья, уходящей в притягательную неизвестность, и слегка выдающуюся вперед линию живота. Между юбкой и блузкой проглядывает полоска смугловатого прошлогоднего загара. Видно крохотные тонкие волоски на ее теле. Я не могу себя сдерживать - то, что я вижу и обоняю, завораживает. А ее нагота? Наверное, потрясающа... Она тщательно подкрашивает свои волосы, но на ее лобке должен быть естественный цвет. Интересно, какой? Наверное, цвета ее тоненьких волосков, которые я вижу, когда она чуть меняет позу и блузка чуть приподнимается. Только в сокровенном от взоров месте волосы обычно извилистей и жестче, и из-за этого они выглядят темнее. Воображение живо рисует красивую картину, как она лежит обнаженной на широкой кровати, а я прижимаюсь щекой к ее бедру и целую его, и наслаждаюсь всем телом, а она чуть приоткрывает ноги... И у меня начинает вставать, причем в самой неудачной позе. Незаметно выпрямиться будет просто невозможно.

      Хочу. Ее. Сильно!

      Вдруг она переминается с ноги на ногу, и складки чуть по-другому обозначают скрываемую тайну. Комок подкатывает к горлу. Перехватывает дыхание. Ноздри расширяются, и сильно, но тихо втягивают воздух. Я готов до последней молекулы собрать весь аромат, который она источает. Мой орган сладко и дерзко распирает от прилившей крови. Хорошо, что руки сами умеют все делать, без присутствия головы. Я аккуратно удалил клочки бумаги, застрявшей между валами аппарата. Все сделано, пора вставать. О, Боже, как неудобно: !

      -- Ммм, что-то спина затекла. (Сейчас ты его сломаешь!)... Ну вот, в общем-то и все...

      Кровь стучит в висках: Член противоестественно перегнут.

      

      Что-то там чинит, и видимо разглядывает меня тайком... Видно, что он еле заметно начинает подрагивать и реже дышать. Интересно, как он дышит во время любви? Наверное, тяжело и жарко. Нет, он, определенно мне симпатичен. И пальцы у него такие длинные и ловкие... Интересно как бы они скользнули по мне раздвигая складки и проникая в тело. Между ног начинает предательски теплеть. Инстинктивно чуть свожу и напрягаю ноги. Он слегка дрогнул. А-ах!... На секунду кровь вскипает, грудь тяжелеет, в сосках начинает приятно покалывать, потом сладкая волна опускается вниз и чуть начинает сочиться влагой. Его голова находится рядом с моими бедрами, и хочется невероятного - схватить его за голову, накинуть на него подол, и пусть он прижмется ко мне и сначала ласкает через ткань. А потом спустит вниз колготки и белье... Как его язык раздвигает губки и попадает в точку, от которой разряды начинают сотрясать все тело. Ой, похоже, я вся мокрая!:

      Он встает. Видно как в правой брючине застрял член. Хороший инструмент - сантиметров восемнадцать не меньше. Бедняга! Ему сложно полностью распрямиться, что-то бормочет про поясницу, чтобы сохранить лицо, но я-то знаю, в чем дело. Так и стоит скрюченный, как от приступа радикулита. Что же он будет делать дальше? Нда, ситуация:

      

      Старый как мир прием - суем руку в правый карман, как будто достаем ключи. Если встать боком, то это почти незаметно. Почему как будто? Мы их и в самом деле достаем! Чтобы немного повертеть в руках и убрать обратно. Попутно оттягиваем брючину от ноги, и пальцами через карман помогаем товарищу принять единственно правильное, то есть вертикальное положение. Это немножко провокация, потому что она наблюдает за моими манипуляциями, делая вид что ничего не замечает. Даже сквозь пудру видно ее порозовевшие щеки, и чуть трепещущие ноздри. В глазах заблестели искорки. Она не в силах сдержать смущения, усмехается и отводит взгляд. По ее лицу блуждает понимающая легкая улыбка. Искорки в глазах превращаются в огонек. Я чувствую, как в члене пульсирует кровь, прокатывающая через тело и отдающая в виски. Ее взгляд красноречивее десятков слов: она, скорее всего совсем не против... А может просто считает что это смешная и дурацкая ситуация. О девушки, девушки... Как было бы замечательно, если бы можно было подойти и сказать: "Девушка, вы прекрасны! Вы замечательно выглядите и чертовски сексуальны. Вы мне нравитесь, и я хотел бы заняться с вами Любовью". Но так не принято... Так не принято... А вдруг я принимаю желаемое за действительное? А вдруг мое предложение ее оскорбит? Заглянуть бы внутрь этой симпатичной головки, узнать бы, что там... Как бы сразу стало все просто. Слова нейдут на язык... Я смотрю на нее... Я не знаю, что она читает в моем взгляде, но вдруг улыбка исчезает с ее лица. В глубине женских глаз светится огонек, от которого пробивает дрожь. Слабый предвестник, которому я пока еще не готов поверить. Опасный взгляд... очень... я могу только предполагать, чем все это кончится. Кто ты девушка на самом деле? О чем ты думаешь сейчас? 

      

      -- Чтобы правильно сделать двустороннюю копию, надо нажать на эту кнопку. Потом нажать сюда и выбрать порядок компоновки иначе он переврет стороны. Шансы того что оригинал при двухстороннем копировании замнет, выше потому что податчик уже старый, а у нас как обычно не хватает денег на ремонт: Что мы и имеем в твоем случае... Потом нажимаем сюда и сюда. И всё!...

      

      Нет, чтобы поинтересоваться, что она делает сегодня вечером. Господи! Ну почему ты лишаешь меня разума, как только я вижу красивую девушку?

      За старое, да?

      Она легко кивает головой, соглашаясь. И вроде бы слушает, но, похоже, думает о чем-то еще. Благодарит.

      Ухожу. Отвлекаюсь. Наступает разрядка. Член опадает и сворачивается в трусах калачиком. Мысли текут спокойно.

      А оно тебе надо? Уверен? Помнишь, как бывает обычно?

    * * *
    

      Через четыре дня начали праздновать восьмое марта. Как таковой организации праздника не было. Руководство быстро и торопливо поздравило всех женщин на организованном на скорую руку общем собрании, пожелало им всяческих благ и обозначило рамки проведения, типа "Уходить не позже...", "За руль после стола не садиться...", "В неположенных местах не курить, а то пять лет назад был такой случай..." и прочий набор скучных обязательных слов, которыми сопровождался любой праздник. Актовый зал был полон народу, ожидавшего скорейшего прекращения этого нудного спектакля.

      Она сидела на принесенном стуле, и о чем-то очень тихо говорила с подружкой из своего отдела. Молодой человек стоял сзади в паре метров, так что она его не видела, и про себя решил, что с ней надо поговорить. Желательно сегодня.

      Часам к восьми большое начальство покинуло подчиненных, и народ потихоньку разгулялся. Столы вытащили в зал. Гонцы принесли еще выпивки, закуски и салатов из ближайшего кафе. Потом коллективу сильно захотелось танцев. Программистам ничего не оставалось, как вытащить большие колонки в коридор. Когда-то их принесли сюда отремонтировать, и они так и прижились в конторе. Мощность была хорошей. Музыка билась и отражалась от стен, сотрясая тела танцоров.

      Диджеили программисты, специально никто не готовился. Попытались поставить что-то из того что понаскребли по жестким дискам. Народ любит масс-культуру! Не то слово... Требовали газмановских моряка и морячку, киркоровского шикадама, и еще какой-то несусветный бред, "ну просто чтобы потанцевать, ну что это ваша иностранная тягомотина?". Мольба в глазах.

      Юзеры принесли три диска. Нажать на кнопку и заткнуть уши - у них все-таки праздник.

      Напрыгавшись, разогревшись, а заодно окончательно разогнав выпитое по телу, пожилым дамам захотелось интима.

      Наступили медленные танцы.

      Программисты взяли реванш: полились переборы благородной гитары Нопфлера, и уже никого не смутила "Металлика" с Nothing Else Matter.

      Верхний свет был почти везде погашен, за исключением нескольких ламп в дальних углах, так что в зале царил легкий полумрак. В воздухе висело стойкое амбре из разгоряченных тел, перегара и начавшей подкисать еды. Коллеги за сдвинутыми в ряд столами разбились по группкам. За неразборчивыми разговорами, тут и там слышался смех. Пили, понемногу закусывали.

      Даже холодный весенний воздух из приоткрытых окон не смог развязать плотный узел ароматов. Очередная капризуля начинала возмущаться, что ей холодно, и галантный кавалер бросался (праздник, все-таки!) закрывать окно, которое с завидным постоянством открывалось опять через некоторое время.

      Народ отдыхал.

      

      Он сам поставил "Пинк Флойд" - "Сияй сумасшедший брильянт!". Кто слушал, тот знает, как начинается композиция: тихо, тихо - на одной ведущей ноте. Песня? Скорее, нет - сгусток странной энергии - "розовый флюид", который стал его частью с самого детства, может быть, чуть угаснув к зрелости.

      Длинные гулкие аккорды клавишных, замиравшие странными красивыми тонам и плавно переходящие друг в друга. Скользящее соло гитары. Эстетика, которой в современной музыке почти не осталось.

      Он подошел к ней и слегка поклонился, приглашая. Молодая женщина была чуточку пьяна, немного оглохла от громкой музыки и слегка устала от быстрых танцев. Она не то чтобы хотела танцевать, но и не противилась, и ей было все равно отказать ему или согласиться.

      Выбрала последнее...

      Стройные руки очутились на плечах партнера. Мужчина взял ее за талию. Она была немного ниже, и пара легко начала плыть по залу, вслед за тягучими аккордами пинковских гитар и синтезаторов, превратившихся в серебристые перепады воды и четкий медленный инструментал с почти блюзовым ритмом.

      Заговорил Уэйтс, не торопясь, со смехом: 

      

      Remember when you were young?
    

      You shine like the sun!

      

      Тут же - окрикнув вдогонку:

      

      Shine on you, crazy diamond!!!!

      

      Медленно кружащийся мужчина грустно улыбнулся. "Флойды" напоминали: А ведь были времена, когда ты был моложе. Ничего не боялся и сиял как солнце!

      

      Now there's a look in your eyes
    

      Like black holes in the sky

      

      А теперь? Твой взгляд потух, ты - сгоревший кусок золы, черная дыра.

      

      Попробуй, ты еще можешь! Сияй! Эй, ты!

      Crazy diamond!

      

      Вбираешь в себя чужой свет, ничего не отдавая взамен. Устал? Надоело блистать?!? Страдаешь от детской мечты, мучаешься в прицеле? и тебя несет стальным ветром, и не за что зацепиться в этой жизни?

      Тягучий проигрыш соло-гитары и клавишных - настоящий блюз. Дали время подумать и снова напомнили:

      

      You reach for the secret too soon.

      You cried for the moon.

      

      Вспоминал... Как быстро понял секреты в жизни, как все оказалось просто и банально. Дальше стало неинтересно. Искал любви - не находил. "Типичное не то" - неоднократно... Расставался, оставлял себе горечь, обещал - "больше никогда!". Зарастал, забывал... А когда от тоски хотелось выть на Луну, начиналось все снова. Желание быть кому-то нужным - сложная штука.

      Грудью почувствовал теплые выдохи, в такт музыке. И едва различимое:

      

      Шайн он ю, крэйзи даймонд!

      

      Она тихонько подпевала. Девушка знала слова! Удивился, не ожидал...

      Музыка ласково качала их на своих медленных волнах. Он чуть прижал ее к себе. Тепло и уютно.

      Отвлечься от воспоминаний. Забыть то, чего уже не изменить. Ведь у него в руках, пусть ненадолго - женщина.

      Слабое облако аромата ее тела, который теперь не забивался парфюмом, парило вокруг. Серое платье-стретч. Она, видимо, вообще любила серое, хотя это и очень рискованный цвет. Но ей шло, и пепельно-серый оттенок лишь подчеркивал пряди темных и светлых волос, куда молодой человек почти зарылся носом, а импровизированный поясок выгодно обозначал талию. Слегка тянущаяся ткань выделяла линии ее тела. Материя была теплой, но тонкой. Под разбросанными пальцами прощупался бюстгальтер. Медленно, так чтобы не было заметно окружающим, рука спускалась вниз, чувствуя ложбинку на подтянутой спине, остановилась на талии, и набравшись смелости двинулась дальше, пока пальцы не почувствовали неровность нижнего белья. Она не отстранялась и ничем не показывала, что ей неприятно - словно желала узнать, где же границы его дерзости? Его правая нога прошла у нее между бедер, благо тянущаяся ткань легко позволяла это сделать и чувствовала ее холмик. Ощущение, когда женщина прижимается своими аккуратными грудками к мужскому телу - непередаваемо. "Танец - это публичное обладание чужой женой".

      Длина "сумашедшего брильянта" - 13 минут 05 секунд.

      

      -- Ты не устала?

      Она еле заметно кивает головой.

      -- Уйдем отсюда?

      -- Да... наверное...

      -- Давай я провожу тебя. Вызову такси.

    * * *
    

      Гулко хлопнула автомобильная дверь, отдавая их улице. Тихо зашелестел двигатель, подмешав в воздух сгоревший бензин. Осторожно цепляясь шипами за обледеневшую дорогу и сдержанно урча, красные огни и черный лак свернули за угол, рассекая ближним светом подступающую темноту.

      Первый этаж ронял на схватившийся льдом асфальт прямоугольники света. Ее лицо было хорошо видно. Во взгляде серых глаз, как в зеркале утром, отражалось: "Ты один - кому ты нужен?".

      Она держала его за руку, боясь зайти в черный проем подъезда и потеряться среди неровных бетонных стен. Если отпустить и сказать "до свидания", то останутся пошлый предпраздничный "Аншлаг" по телевизору, капающий кран на кухне, вечерняя книга и тихий уличный шум из форточки.

      С трудом (неудобно все-таки, а вдруг не так поймет?):

      -- Я не хочу быть одна сегодня вечером.

      Улыбнулся - ему тоже не хотелось услышать "Спасибо. За то, что проводил до дома".

      Запах воды и слабый кропот капель под водосточной трубой, превращающихся в лед до завтрашнего солнца. Небо с еще прозрачным красным закатом с одной стороны и слабыми точками звезд с другой. Тишина... Еще не поздно просто разойтись. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь...

      Она улыбнулась и, приглашая, мотнула головой в сторону еле заметных в неосвещенном подъезде ступенек.

      Стали подниматься.

    * * *
    

      -- У меня немного беспорядок. Проходи, осматривайся, а я пока поставлю чайник. Что-то продрогла совсем. Чай? Кофе?

      -- Вечером лучше чаю!

      -- Да. Точно... Тебе с лимоном?

      -- Если есть...

      -- Коньяк будешь? У меня где-то оставался...

      -- Спасибо, на сегодня уже хватит...

      От толчка в бок медленно зашипел электрический чайник. По густой синеве скатерти поплыли навстречу друг другу две белоснежные чайные пары, помогая себе красивыми ложечками из нержавейки. Сахарница, сверкая никелем, гордо несла горку маленьких сладких кубиков. В хлебницу из шкафа перелетела по воздуху раскупоренная коробочка с печеньем.

      -- Погоди, я сейчас... порежь пока лимон..., - она выскользнула, прикрыв за собой стеклянную дверь кухни. Раздался тихий щелчок шпингалета, а через некоторое время приглушенно зажурчала вода в душе... Возможно, будет секс.

      Лимон продолжил свою, теперь уже недолгую, жизнь в виде тонких долек. Мужчина по мальчишеской привычке лизнул лезвие ножа, и под языком тут же свело. Сполоснул под краном зубчатую сталь и положил на никелированные прутья сушки. Решил оглядеться и вышел из кухни, чтобы рассмотреть повнимательнее дом.

      Окинул взглядом комнату. Шеренга компактов на длинной полке. Подошел поближе: "Назарет", Джо Кокер, "Brand New Day" - Стинг, Уэйкман... Торчал черный уголок "Энигмы", рядком шли "Пинк Флойд", "Дайр Стрейтс", за ними пристроились Кинчев, Чиж, и какие-то малоизвестные русские группы... пошла этника и нью-эйдж... Строй замыкали мэтры - Бах, Стравинский и Вивальди. С пластикового квадрата, лежавшего на столе, на него смотрел совсем молодой Гэхан из раннего "Депеш Мод".  Никаких шикадамов...

      Он любил ту же музыку... Что-то подкатило к горлу. Сглотнул комок.

      Беспорядок? Нигде не соринки. Нет, девушка, вы решительно не знаете, какой бывает беспорядок! Аккуратно застеленная кровать. Рядом с подушкой одиноко лежат постиранные женские плавки: бледно-голубые с белым кружевом. Она не предполагала, что у нее дома появится мужчина и забыла их убрать. Подошел поближе, и дотронулся до треугольника кончиками пальцев. Представил, как ткань натянута на теле и расширяющейся полоской поднимается снизу вверх, как в ней выпукло прячется ее маленький секрет, узнать который, если честно, была робкая надежда. Наклонился над ними, вдохнул: свежий запах белья, которое c чем-то полоскали. Чуть дотронулся до ткани носом, легко - так чтобы не смять и представил, что тонкая скомкавшаяся материя растянута и под ней находятся ее темные чуть вьющиеся волосы, а где-то меж складок притаился маленький бугорок, до которого надо тихонько дотронуться влажным языком. Это фетишизм? Ну и что...

      Она вышла из ванной комнаты, улыбающаяся и посвежевшая. Предложила перенести чай на журнальный столик в комнату. Когда мужчина вернулся в комнату, неся в руках блюдца с чашками, белье с кровати бесследно исчезло.

    * * *
    

      -- Ну а эту-то ты, конечно, знаешь. (Задумался и начал медленно напевать): You are dancer on a high wire, you're a dancer on thin ice:

      -- Естественно... Нопфлер...

      -- "И ты бросаешь свою любовь всем проходящим мимо, а осторожность - ветру".

      -- Или "осторожность уносит ветер". Я пыталась однажды перевести ее на русский. Не получается... сохраняешь рифму - теряется смысл. У языков разный ритм. Прекрасное остается прекрасным только в исходном виде, и перевод - искажение.

      -- А вот, например:

      

      Уносит любовь выше золота,

      поднимает разум над сущим.

      Чтобы делать потом то, что должен

      Если все что в руках у тебя

      Распадется, развалится

      Проскользнет словно пыль через пальцы

      

      -- Сам?

      -- Да, - немного помолчал, - Согласен, в рифму почти не перевести. Хотя в оригинале однозначно попадают друг в друга только must и dust:

      Пауза. Еле слышное тиканье часов перемешивается с тонким ароматом лимона и приглушенным светом лампочки.

      -- Знаешь, когда я впервые поняла смысл этой песни у "Дайр Стрейтс", я была уже не маленькой девочкой, а взрослым человеком. Стало жутко... потом плакала, понимая, что все рано или поздно закончится. Уйдут силы, пропадут желания, останется малая и истрепанная часть этого. Наверное, в этом и состоит старость... И жалко даже не времени, а того что оно вторгается в твои мысли и приносит ощущение своего движения. Каждый день я пытаюсь сделать что-нибудь значимое. "В день - два, как минимум один подвиг!", а получается суета и усталость, а часики тикают себе... И заднего хода нет - ничего не возвращается... И я не знаю, правильно ли то, что я делаю? Больные в коме, сумасшедшие, даже просто люди, которых это не мучает - они счастливы! Потому что не понимают, что жизнь проходит, а они так и не сумели найти лучшего способа ее прожить.

      Мужчина помолчал, затем начал говорить медленно подбирая слова:

      -- Но ведь только от нас зависит, как мы живем. Счастливы мы при этом или нет? Боимся ли пробовать что-то менять? Если честно, то для меня даже не так страшно падать и потом снова вставать, чем говорить самому себе: был шанс, но ты им не сумел или не захотел воспользоваться: "попробовал - не получилось" - это легче перенести.

      -- Ты мужчина. Что можно мужчине не всегда можно женщине:

      -- Если в этом смысле, то - да... Хотя иногда появляется странное ощущение, что как ни бейся, судьба все равно сделает то, что нужно ей, и все твои трепыхания - не более чем барахтанья кролика, которого достают из шляпы удерживая за уши.

      Она улыбнулась:

      -- Да. Я еще утром не могла себе представить, что ты будешь сидеть вечером у меня в гостях, пить чай и вести откровенные разговоры. Судьбе было угодно сделать именно так.

      -- Согласен, почему-то так получилось, что в один и тот же момент нам захотелось одного и того же. Если бы не сегодняшний вечер, то я бы еще неизвестно когда набрался смелости и решился с тобой поговорить. Если честно, я вообще опасался к тебе подойти. Красивая, уверенная, мужики поди у ног штабелями лежат... И что мне там делать, в общем штабеле?

      Она легко засмеялась, прыснув в ладошку - жестом очень милым и трогательным, чуть отведя взгляд, а потом, улыбаясь, продолжила:

      -- Вот оно как! А я то думаю - вроде и сказать иногда что-то хочет и молчит. Хотя странно. Симпатичный мужик, уже неженатый к тому же, умный: Девки-то наши на тебе дырки глазами просверлили.

      -- Странно, не замечал как-то.

      -- Мужчины обычно не очень внимательны, или толкуют все не так... Вот ты говоришь - уверенность?..., - помолчала, вздохнула и посмотрела куда-то в сторону, - Мы привыкли быть не совсем теми, кто мы есть на самом деле. Помнишь, у Макаревича: "...как плачет ночами, та, что идет по жизни смеясь.."?

      Кивнул головой,соглашаясь... (Потому что знакомо до боли).

      -- Тебе не хочется иногда стать волчицей?

      -- ?

      -- Выбежать на пустынную поляну и повыть на Луну. Отдать ей свое отчаяние и взять у нее немного чистоты и надежды... А ведь у них получается... Может мы недостаточно звери?

      Она улыбнулась:

      -- Где-то ты прав...

      Говорили долго, незаметно увязая в тонкой паутине слов.

      В какой-то момент перед ним возник странный образ - деревце, растущее на большой скале. И чтобы выжить, оно должно само цепляться за камни и встречать любой ураган или ветер в одиночку и полной грудью. Потому что прятаться не за кого.

      Но это была не жалость, а понимание человека, который точно также барахтается в мутной воде, не чувствует дна и не видит берега, но изо всех сил пытается поверить в свое умение плыть.

      Не смог удержаться, подошел к ней, присел рядом. Взял за руку, осторожно обнял, чувствуя под домашним платьем тело: теплое и по-женски слегка податливое. Она не противилась, только взгляд ее вдруг растворился, стал нечетким и носик легонько затрепетал. Длинные женские пальцы скользнули по плечу и остановились на его затылке, проскользнув в короткие, жесткие волосы. Он задержал дыхание (там сзади такое место, что если по нему провести рукой, то бегут горячие искорки по всему телу, сливаясь внизу). Начал дотрагиваться до нее. Легкими, легкими движениями, даже не потому что боялся, а чтобы руки запомнили мельчайшую нежность, теплоту и мягкость. Еле заметно коснулся подбородка, провел по виску, проследовал по шелковистым прядям, почувствовал как начинает разливаться желание.

      Женщина закрыла глаза.

      Придвинулся к ней вплотную. Его губы начали порхать над ней, как бабочка, которая хочет присесть на цветок, едва дотрагиваясь до лепестков. По лицу скользнуло ее дыхание - теплое, с тонким замирающим запахом лимона. Целовал, чуть касаясь щек, стараясь запомнить изогнутые черные брови, длинные ресницы, прикрытые глаза: Впитывал ее беззащитный запах - немного дразнящий, чуть-чуть терпкий.

      Трепетно ласкал поцелуями нежную шею. Дотронулся до уголков рта, сначала осторожно, потом все настойчивее, потом не выдержал и вонзился языком в алое "о" ее губ.

      Она не стала противиться, а лишь выдохнула в него тихое короткое "м-м!" и нервно разжала пальцы, пронзенные током.

      Потом обвила руками и крепко прижала к себе.

    * * *
    

      Утреннее солнце потихоньку наполняло комнату. Было тепло. Она спала на спине, набросив сверху простыню, подложив одну руку за голову, а вторую откинув вдоль тела.

      Не удержался - вчера было уже темно, а он так и не успел ее толком рассмотреть. Аккуратно приподнял белоснежную ткань.

      Сонный запах вчерашней любви, лишь немного успевший остыть за ночь.

      Спокойное, доброе лицо... Рассыпавшееся по подушке каре прически... Красивая шея с серебристой цепочкой и странным амулетом четких геометрических форм. Чуть угловатые плечи, по-женски стройные и ухоженные руки. Выпуклости грудей, с упрямо торчащими вверх светло-коричневыми сосками. Он вспомнил, как они вчера упруго дергались то вверх, то вниз и улыбнулся. Легкий женский пушок по всему телу - тонкий и светлый. Чуть выдающиеся из-за позы ребрышки, нежный животик, к которому он вчера ненадолго прикоснулся щекой, а его голова, приподнималась и опускалась вместе с ее дыханием. Аккуратно подщипанный треугольничек волос, спускающийся по заманчивой дуге промеж чуть разведенных ног. Чуть выдающиеся губки - сокровенное место, которое ему все же удалось познать. Склонился над ней, втянул полные легкие аромата, который теперь ничто не стесняло. Ее тело ворвалось в него и запьянило.

      Бедра - красивые, упругие. Аккуратные коленочки. Интересно как на ней обнаженной смотрелись бы черные туфли-лодочки. На шпильках? Содрогнулся - обожгло горячей волной.

      С такой красотой и одна? Удивительно...

      Хотелось наброситься на нее и не дать опомниться, пока спит. Уйди, не мешай любоваться! 

      Нет, они сделают это утром, не торопясь, потягивая с наслаждением, смакуя каждый глоток друг друга. Ожидание только добавляет вкус.

      Аккуратно прилег с ней рядом и забылся в минутной утренней дреме.

    * * *
    

      Тихое, чуть морозное и яркое утро едва начавшей таять весны. Свет неслышно крался по комнате, отталкиваясь от полировки стола, удивленно оглядывая давно не случавшиеся здесь мужские брюки и рубашку, примостившиеся на изогнутой спинке стула.

      Он проснулся от взгляда.

      -- Ты сумасшедший!, - прошептала женщина, улыбаясь. Спрятала лицо на нем, смущаясь, потом приобняла стройной рукой крепкое плечо.

      Вспомнилась ночь, и как до его лица доносилось горячее дыхание - влажное и прерывистое.

      -- А ты - бриллиант! - ответил он ей, чуть приподнялся и поцеловал, коснувшись волос губами, втянув в себя запах.

      Мелированные женские прядки рассыпались по мужской груди.

      FM-радио слегка мурлыкало свои песни из небольшого музыкального центра, стоявшего в шкафу, прямо перед кроватью. Диктор, в перерывах что-то радостно и неразборчиво бубнил, видимо, поздравляя всех с выходными, а женщин - с наступающим праздником.

      Суббота. Выходной день впереди. Точнее - три. Восьмое пришлось на воскресенье, и его перенесли на понедельник.

      Некуда торопиться - его никто не ждет.

      Она дремлет на нем. А аккуратный сосочек молодой женской грудки, приподнимаясь в такт дыхания, нежно щекочет его тело. Может, спит, а может, просто прикрыла глаза и нежится.

      Вдруг накатило ощущение, что ему будет сложно отнять от себя ее наготу. Будет больно затворить дверь и оставить уже ставшее уютным облачко ее запаха. Потом придется переступать через снежную кашу в холодных блюдцах луж и чувствовать как сырой воздух от талой воды холодит руки и слизывает с одежды аромат ее маленького мира. Как неуверенный весенний ветер высушит нежный и короткий поцелуй на щеке. Она ведь поцелует его, прощаясь: Незнакомые улицы, проползая под толчками шагов, превратятся в привычные. Придется нехотя брести по промозглому снегу тротуаров, уворачиваясь от грязных струй воды из-под колес покрытых ледяной коростой машин. Потом надо будет подниматься по своему подъезду, вдыхая отсыревшую штукатурку лестничных проемов. Хлопать себя по карманам и чертыхаться в поисках ключей, пытаться попасть ими в прорезь некрашеной металлической двери в застывших брызгах окалины, потому что сварщик был неаккуратен, а он тогда так торопился, что даже не стал с ним ругаться.

      Он не захочет зайти. Там, за железной дверью - щелчок выключателя и тусклая желтая лампочка прихожей, вымытый неделю назад пол, старый холодильник, в котором лежат две банки пива, хлеб и полтора килограмма сосисок. Посреди полупустой комнаты стоит потертое кресло, в котором, развалясь, курит свою удушливую сигару Одиночество. Даже второй здешний жилец - хороший японский усилитель, который с азиатской тщательностью попытается воссоздать в комнате живого Хансена вместе с Э.Л.О и их "Эльдорадо", в этот раз не сумеет разогнать медленно отравляющий дым.

      Не хотелось идти к себе домой. Не хотелось...

      Нет.

      Он останется здесь и проживет с ней утро. Она любит черную горечь, потому что стены ее маленькой кухни тихонько выдыхают кофе. Сядут друг напротив друга и выпьют по маленькой обжигающей чашке, смешно подхватывая крошки рассыпчатого печенья. Потом он возьмет ее за руку и выведет в день, где, жмурясь от солнца, вдвоем, будут гулять по набережной. Его пальцы будут чуть касаться ее пальцев - секс ладошками, который так приятно отдает по всему телу. Станет любоваться ее лицом, иногда целовать и рассказывать всякую веселую чепуху, расспрашивать обо всем и ни о чем, в надежде понять кто она.

      "И ты бросаешь свою любовь всем проходящим мимо, а осторожность - ветру".

      Прожить еще один день вместе...

      Сработал таймер. Радио замолкло, c еле слышимым цвирканьем раскрутился компакт-диск, вдруг опять заерзала настройка приемника, комкая голоса мужчины и женщины, с чего-то вдруг на английском языке, а потом из центра тихонько начали доноситься знакомые гитарные аккорды...

      

      So,

      so you think you can tell

      Heaven from Hell,

      blue skies from pain.

      Can you tell a green field from a cold steel rail?

      A smile from a veil?

      Do you think you can tell?*

      

      Честно ответил: "НЕТ!!!"

      Пока не стоит загадывать о том, что будет дальше. Еще раз поверить...

      Мужчина закрыл глаза. Нахлынувшая вдруг тоска отпустила... Еще чуть-чуть подремать.

      -- Кофе будешь? - тихо раздалось где-то у сердца, - Есть настоящий... В зернах:

      -- Конечно... - легким выдохом слетело с губ и замерло в складках постели.

      

      How I wish,

      how I wish you were here:



    

      04.08.2004

      __________________________

      * Так ты думаешь, что сумеешь отличить рай от ада, а синее небо от боли?

      Объяснишь разницу между зеленой поляной и холодными рельсами? 

      Улыбкой и маской?

      Думаешь, что можешь?




    
Использованы тексты песен
    
Dire Straits. Love Over Gold
    
Pink Floyd. Shine on you, crazy diamond!
    
Pink Floyd. Wish you were here.

    

		
		
		
    31. Скалолаз Эф: Падение
    999    "Рассказ"  Эротика 


    





    
 
 



    

                                                             ПАДЕНИЕ.

       

                 Многие часто выкрикивают: вот - эротика, вот - порнуха, а на поверку и понятия не имеют - что это такое.

       Я рассуждаю просто: если у вас течет  изо всех щелей при виде данной картины - то, не сомневайтесь, что это порнуха. А если не очень - эротика.

       Обобщать эти два термина ко всем индивидам не рекомендую. Некоторые настолько равнодушны к сексу, что у них и порнуха уходит за эротику, а другие настолько возбудимы и даже голодны, что и эротику приравнивают к порнухе. 

        В каждом из нас сидит своя порнуха и своя эротика. Споры тут  бессмысленны так же, как - что такое любовь.

       Но т. к. этот вопрос жаждущая секса публика все равно будет жевать всю свою жизнь, решил я подбросить на Ваше внимание случай, рассказанный мне приятелем.

                  Служил он в те годы в армии, а до этого не успел узнать - в чем секрет и прелесть совокупления. Опытные пацаны рассказывали самые фантастические байки, от чего мой приятель буквально заливался поллюциями, а в армии - тем более.  

       Власть, строго блюдя нравственные устои молодежи, осуждала самоудовлетворение и Федя, так звали моего приятеля, чувствовал ужасный дискомфорт после каждого акта.

                Началось у него это лет в тринадцать с подачи одного пацана, который с удовольствием демонстрировал весь акт принародно, лежа на грязном матрасе в сарайчике при бараке, в котором проживал Федя и вся любопытствующая мелюзга. 

       Феде было неприятно смотреть на все это безобразие, да и остальному обществу тоже, что проявлялось в потупленных глазах и смущенных улыбочках. Однако большинство считало себя, парнями бывалыми и, тужились сделать вид залихватский, мол, знай наших.

       Придя домой, Федя тут же решил проверить - "чем он хуже?" 

       С большим трудом он доказал себе, что нисколько не хуже "Сырца", такая кликуха была у того отчаянного пацана.

       С этого момента взор Феди  стал различать не только женские лица, а и детали их фигуры. В общем, неожиданно в нем засел червяк, который стал настойчиво подтачивать его нравственность. Ему страстно хотелось узнать - как же на самом деле это хорошо или плохо. В своих терзаниях он довел себя до такого состояния, что, не смотря на свою крайнюю стеснительность, обратился к девчонке, которая была старше его года на два, и слыла довольно разбитной, с просьбой: "Давай поебёмся?" Девочка была о нем хорошего мнения, но тут разозлилась и назвала дураком. Федя почувствовал себя настолько некрасивым и несчастным, что стал стесняться всего женского населения.

       А в сексе, как известно, инициатива - дело не последнее. Он не хотел быть стеснительным и стал наглым. Это, в его четырнадцатилетнем возрасте, не лезло ни в какие ворота и перекрыло ему путь даже к мелким сексуальным утехам, т. к. девочки стали шарахаться от него во все стороны. Прикрывая свое одиночество, он повсеместно стал декларировать, что будет дружить только с единственной девочкой, которую полюбит на всю жизнь и которая станет его единственной женой. В душе же бедняга готов был лечь в постель хоть с кем. Поступив после семилетки в техникум, он устроился на квартиру к семейной паре.

       "Квартира" представляла собой девятиметровку без малейших удобств. В одном конце комнаты, во всю ее ширину, примыкая к единственному окну, располагалась огромная двуспальная хозяйская кровать, в другом, за печкой, - Федин топчан. Старинный буфет и стол, расположенные в оставшемся пространстве, полностью его исчерпывали.

       Хозяин работал грузчиком. Это был красивый здоровый мужик пятидесяти лет, которого трезвым можно было увидеть только рано утром, когда его жена провожала на работу.

       Она была моложе его лет на десять. Они очень тепло относились друг к другу, и все сексуальные картинки стояли постоянно у Феди перед глазами. Приходя пьяным поздно вечером, он бесцеремонно кидал ее на кровать, не дожидаясь, когда она разденется, задирал юбку на голову и начинал охаживать так, что лишь слышались глухие стоны: 

       " Тише ты - Федя услышит". Федя же не только все слышал, но и прекрасно видел в свете огромной уличной лампы, подвешенной на столбе, под которым стоял стол для настольных игр жителей двора.

       Самым интересным был для Феди момент, когда она, проводив мужа, занималась туалетом. Принеся из коммунальной кухни большое корыто, она наливала два ведра воды, которые были в постоянной готовности на плите, и мылась, рассматривая себя в зеркало буфета. Она стригла ногти на ногах, выдергивала что-то из промежности, принимая невероятные позы. Считалось, что  Федю будить в десять часов, а на занятия к двум часам дня. А спал он в действительности или не спал - хозяйку не интересовало.

       Как он хотел, также как ее муж, владеть ею, когда захочется и как захочется. Каждый день он говорил себе, что попросит ее об "этом", но, памятуя свой прошлый опыт, не решался.

       Неожиданно он влюбился в девочку из соседнего двора, ее звали Света. Он молча смотрел на нее, и ему хотелось плакать от восхищения и тоски, ведь она была влюблена в Пашку, а тот заканчивал десятый класс. Успокаивало лишь то, что Пашка игнорировал их компанию и Светку тоже. 

       Встречались каждый день, засиживаясь допоздна большой компанией. Однажды, ему сказали, чтобы зашел на минутку в подъезд - там его ждут.

       Он пошел, не чувствуя подвоха. В темноте подъезда кто-то крепко поцеловал его в губы. Голова у него закружилась, и пока он приходил в чувство, Светка убежала домой.

       Его никогда никто так не целовал. Радости его не было предела. Воображение рисовало сцены страстных наслаждений, но Светка повела себя так, как будь-то, ничего не произошло. Она забавлялась им, как игрушкой, изредка снисходя до поцелуя. 

       Вскоре эта игра приобрела и вовсе драматический характер.

       Все родственники Светки уехали в деревню, и она осталась дома одна. Они сидели до позднего вечера на крылечке. Неожиданно она попросила его переночевать у нее, сославшись на то, что одной ей страшно. 

       Они легли в одну постель и стали ласкать друг друга. Постепенно, по мере взаимного возбуждения, они разделись полностью. Он проявлял активность, целуя ее в губы и груди, а она тихо лежала, словно прислушиваясь к реакции своего тела. Все его попытки вставить своего дружка в ее промежность успеха не имели. Он не знал, где находятся заветные места для целования, а она стеснялась ему показать. Он целовал ей живот, спускаясь к лобку и крепко сжатым коленям. В этот момент дружок оказывался около ее рта, но она ограничивалась только тем, что слегка сжимала его. Так они провозились до рассвета. Он не знал, что женщина может быть вполне удовлетворена и ЭТИМ, сам же был в конец измотан и раздражен. На его откровенный вопрос она ответила стандартно: "Только после свадьбы".

       Он брел в свою конуру за печкой измочаленный и злой. Первый раз он не ночевал в своей постели. Хозяйка на него взглянула с любопытством, но ничего не спросив, ушла по своим делам. Привычный акт не принес Феде ни какого удовольствия. Он поклялся больше не заниматься этим и не встречаться со Светкой. Интуитивно он понял, что был громоотводом в чужой неудовлетворенной любви.

       Перед уходом в армию она пришла к нему домой неожиданно. Они не встречались почти два года. История повторилась с той лишь разницей, что она спросила о его планах жениться. Ему стало совсем противно, и он постарался выпроводить ее под каким то пустяковым предлогом.

                 Вернемся, однако, к Фединой службе в армии.

       Через год службы его отпустили в отпуск. Приезжает он 30 декабря, а родители деликатно уехали в деревню на новогодние каникулы.

       Вопрос воздержания у Феди настолько назрел, что он только и думал, как бы его решить.

       Собрались на новогоднюю ночь старой компанией. Приятель с женой и ее подруга.

       Веселились от души, но когда дошло до "дела" - подруга заявила, что только после штампа в паспорте... Расстроился Федя, посидел в горячей ванной для снятия болей в низу живота и принял единственное решение. Нужна проститутка!

       Пошел он вечерком, приняв стакан водки, на местный "Бродвей". Народ чинно ходил мимо друг друга, приглядываясь и прицениваясь. Откуда ни возьмись Вовка. 

       Парень - что надо! Все барышни были от него без ума. Он лет с 15 хороводился с опытными красотками и даже имел постоянную любовницу в лице солидной дамы, которая его подкармливала. 

       Вовка, узнав, что Федина хата пустует, тут же организовал трех дам, и приобщил знакомого парня, которого звали Эдик. Из трех дам, две были помоложе и симпатичнее, а третья, прямо сказать, - со следами ушедшей красоты и не благозвучным именем - Тоня. 

       Одна дама была давняя подружка Вовки, а на другую - Федя с Эдиком стали претендовать, совершенно оставив без внимания Тоню. 

       Веселье скоро приобрело самые разнузданные формы. Вовкина пассия разделась до гола и залезла на стол. Нисколько не смущаясь, развела колени достаточно широко и на глазах у ошарашенной публики ввела во влагалище яйцо, непрерывно пританцовывая. Яйцо держалось прочно, хотя часть его была видна. 

       Вовка с Тоней были в восторге. Как оказалось в последствии, этот номер был им уже знаком по прежним выступлениям и считался коронным.

        Барышня, на которую Федя с Эдиком претендовали, такого поворота событий не ожидала и засобиралась домой, а Эдик - вместе с ней.

        Остались вчетвером. Вовка, не теряя времени, в чем мать родила, тут же пристроился со своей подружкой на диване актироваться. Федя отметил, что фигура у Вовкиной пассии была такой, о каких говорят - "роденовская". Она преспокойно сидела на Вовкином животе к нему спиной, причем одна нога опиралась на пол, а другая - на спинку дивана. Они делали неспешные движения на встречу друг другу в такт музыке. 

       Также он заметил, что она наблюдает за ним, и несколько раз встретился с ней глазами, в которых ему показался призыв к наслаждению.

       Просидевшая большую часть вечера без приглашения Тоня, оскорбленная и униженная не вниманием, решила отыграться на Феде и сознательно не проявляла никакой инициативы в развитие сексуальных услад.   Федя же, до предела возбужденный до селе невиданными картинками, был готов совокупиться хоть со стулом. 

       Чувство некоторой вины перед Тоней и неопытность сдерживали Федю от решительных действий, и они продолжили танцы, которые Тоня прежде не станцевала. 

       Каждое движение танца вызывало у Феди боль в области детородного органа. 

       Ему казалось, что между ног у него находится что-то невообразимо распухшее и болезненное. Заметив это, Тоня еще более интенсивно стала прижиматься и тереться своим лобком об эту невероятную опухоль. А за тем и вовсе засунула руку ему в штаны, крепко сжимая головку пальцами и причиняя ему физические страдания, которые, видимо, красноречиво отражались на его лице. 

       Все эти коварные действия были замечены Вовкиной подружкой, которая занимала лидирующее положение в их профессиональных отношениях с Тоней.

       Она в резкой форме сделала ей замечание, и та тут же со злорадным смехом повалила Федю на кровать, на ходу раздеваясь и раздевая его.

       Вдруг он почувствовал, что всю его опухоль крепкая Тонина рука заталкивает в лоханку с киселём. По рассказам и случайно подсмотренным картинкам он знал, что ему надо двигаться. И стал двигаться, превозмогая боль. Движения его от раза к разу становились интенсивнее в предчувствии кульминации, с которой он познакомился в моменты самоудовлетворения. Она лежала, как колода, но вдруг закричала: "Кончила! Кончила!" Ему было невдомек - что это обозначало, и он продолжал наращивать скорость колебаний, скорее интуитивно, чем с сознанием дела. Неожиданно она стала громко испускать воздух из анального отверстия в такт его колебаниям. Парочка на диване покатывалась со смеху. Наконец, вулкан, извергся, и боль притупилась.  

       Не успел он хорошенько задуматься над тем, что все это не так уж и прекрасно, как представлялось в мечтах, вдруг услышал легкое похрапывание, отвернувшейся к стене Тони. Это его вполне устраивало - он с трудом представлял себе, что мог бы ласкать эту женщину.

       Его взгляд невольно обратился в сторону парочки. Они представляли занятную скульптурную группу, в которой он с трудом определил, где какой член тела находится.

       Обнаружилось, что Вовка стоит на коленях, а она, согнувшись спиной к нему и широко расставив ноги, через образовавшуюся щель держит его член во рту. Вовка же в экстазе целует предельно обнажившиеся при такой позе гениталии.

       Федя снова почувствовал себя мужчиной - бесстыдство этой парочки его возбуждало.

       Он встал и направился в туалет. Внимательно рассматривая свои мужские достоинства, он не обнаружил ни каких потерь, а наоборот, его "дружок" напрягся до предела, всем своим видом вопия о том, что он хочет. В этот момент, словно услышав глас вопиющего, в туалет зашла Вовкина пассия, и не успел он сообразить, что к чему, как она, усевшись на унитаз, ухватила себе в рот его дружка. С этого момента Федя потерял ощущение реального времени. В забытьи он слышал, как она писает и проталкивает его дружка все глубже и глубже с мягкой осторожностью пока не происходит легкий щелчок, который он не услышал, а почувствовал -  словно было преодолено некоторое препятствие.

       В этот момент Федя стал терять сознание, уносясь в какие-то неизведанные райские кущи, а она жадно высасывала всю его энергию, накопившуюся за годы воздержания.

        Он непременно бы свалился в беспамятстве, но она крепко держала его за ягодицы, погрузив пальцы в анальное отверстие. Когда он пришел в себя и намеревался в смущении уйти, она молчаливым жестом остановила его. Дружек его, как ни странно, не увял, и она это заметила. Повернувшись спиной, она согнулась и оперлась локтями на крышку унитаза. Поместив дружка в себя, она стиснула его, сжав мышцы влагалища. От этого дружок стал увеличиваться в размере и уперся во что-то твердое. Федю охватила животная страсть. Он с силой стал заталкивать дружка внутрь, готовый проткнуть насквозь эту бесстыжую, но такую желанную женщину. Она шла навстречу ему, делая круговые вращения попкой, напоминавшей ему крупную черешню на тонком черенке. Они закричали вместе и миг этот, как ему показалось, длился вечно, когда тело словно хотело вывернутся наизнанку. Она придерживала его рукой за бедро, чтобы он не уходил. Через пару минут она осторожно вытащила дружка наружу и также осторожно ввела чуть выше, не меняя положения тела. Федя слышал о таком способе соития, но действительность была неожиданна и любопытна. Вдруг она задрожала и c силой стала делать попкой резкие движения сверху вниз. У Феди появилось ощущение необыкновенной сексуальной силы. Дружок, находящийся как в тисках, готов был пробить железо, и Федя, потеряв осторожность, начал производить им удар за ударом. 

       К его удивлению, она стала поддерживать его инициативу резкими движениями навстречу. Они это делали довольно долго, со вкусом и вспотев. Наконец, с криком упали на пол в беспамятстве. Неожиданно зашла Тоня и, перешагнув через них, уселась на унитаз. Громко журча и зевая, произнесла: "Трахаетесь!"  У них не было сил ответить, тем более, что дружок еще не вышел из домика. 

       Тоня, раздвинув ноги, аккуратно протерла свои гениталии салфеткой. Федя смог воочию рассмотреть - где бултыхался еще совсем недавно его дружок. Картинка была, прямо сказать, не для слабонервных. В розовом ореоле зияла черная дыра, в которую с легкостью можно было засунуть руку по локоть. "А что если засунуть..." - с озорством подумал Федя.  

       Неожиданно Тоня со смехом стала вынимать осторожно дружка из домика Вовкиной подружки, приговаривая: "Так недолго и склещиться..." Заботливо подмыла их, старательно захватывая, словно случайно, самые заветные места. За тем они дружно пили кофе, наблюдая спящего Вовку.

       

                  Уважаемый читатель, едва ли, можно ассоциировать потерю невинности с порнухой. В то же время эротика была несколько угнетена. 

       Чего же здесь было больше?

               Этим рассказом я лишь хотел напомнить любителям конкретностей в терминологии, о двойственном характере явлений.

       

                                                           Конец.

               

       

       

    















		
		
		
    32. Niyana Эф: О женщине
    999    "Поэма"  Эротика 


    




      !!!!!!!!!!!!!!!

      О ЖЕНЩИНЕ

      

      

      

      ЖЕНСКИЕ МОТИВЫ

      (Эротическая мини-поэма)

      

      

      Мотив первый

      

      Насладись, любимый мой, желанный,

      Ясными моими ты глазами,

      Окунись в них, чтоб познать глубины,

      Добрыми очиститься слезами.

      Насладись, желанный мой, любимый,

      Губ моих зовущими крылами,

      Верь им смело и гордись ты ими,

      Пей бальзам с них знойными устами.

      Насладись, желанный мой, любимый,

      Волосом моим ты пышным, долгим,

      Ощути себя средь хлебной нивы,

      В ночь укрытой покрывалом звездным.

      Насладись, желанный мой, любимый,

      Шеи ты моей весенней статью,

      Затрепещет, множа твои силы,

      Лишь в свои возьмешь меня объятья.

      Насладись, любимый мой, желанный,

      Серебром моих точеных грудей,

      Бедер золотом и талией жемчужной,

      Миром тайной, колдовской "запруды"...

       

      

      

      Мотив второй

      

      Снова он играет в прятки,

      В темноте со мной темнит,

      В обещаниях хитрит,

      Весь капризами обвит,

      Ну, иди ко мне, мой сладкий.

      Подпустить хочу поближе,

      На сговорчивых он падкий,

      Знаю я его ухватки,

      Замерла, дышу украдкой,

      Кажется, спустился ниже.

      Вот теперь совсем он рядом...

      "Защити подъезд от жижи,

      Смазку подбери на лыжи,

      Ставить пиво будешь ты же, -

      Закидаю мар... мела... дом."

      Что за дичь?! - Ну вот, вспугнула:

      Сон вскочил, как ярый кот,

      Вмиг исчез сквозь потолок,

      Здесь следы, там шерсти клок...

      И теперь лежи, как дура!

       

      

      

      Мотив третий

      

      Лежу. Хоть проку нет, лежу,

      Обмякло тело, затекло,

      Встаю. К окошку подхожу:

      Мой лоб, холодное стекло.

      Ни лист не дрогнет на бульваре,

      К нему Сон щедрый "просто так",

      Свет фонарей на тротуаре

      И луж блестящих черный лак.

      Прошла на кухню выпить соку

      (Окно выходит на забор),

      Заезд к "коробке", видный сбоку,

      Напомнил сонный разговор.

      Союз бездумия с халтурой:

      Подъезд наш ниже, чем весь двор,

      В сезон дождей, как пить, до дури

      На грязи месим мы раствор.

      Не раз Морфей велел, как ныне,

      Подъезд от жижи защитить,

      Еще одна тому причина,

      Что не могу спокойно жить...

      

       

      

      Мотив четвертый

      

      Как же обидна ты, ночка бессонная

      Тем, что тебя коротаю без пользы я!

      Ладно б весенняя, даже пусть летняя,

      Где меня грела надежда заветная:

      Море житейское, берег мой жаждущий,

      Встань, мой Эрот, из волны набегающей.

      Ныне же осень, ох, времечко странное,

      Берег поникший и море туманное...

      Кто-то невидимый, техник, наверное,

      Враз освещение сбросил фанерное.

      В рань, между ночью и утром, - как в проруби...

      Кстати! "Не сбрось!" - техник выкрикнет: "Выруби!

      Но не фанеру! - Фонарь! Баба глупая..." - 

      Офонарела совсем с недосыпу я...

      Ветра порыв вдруг ударил по городу,

      Двинул аллею из стороны в сторону,

      Дождь посулил темной тучкою с севера,

      Сколок луны стал гасить, будто веером...

      Дай наяву, осень, встречу мне с милым,

      Не возвращай только к жизни с постылым...

       

      2004: 29.06. - 23.07.

      

      **********

      

      

      Сто строк

      о ЖИЗНИ и ЛЮБВИ

      (мини-поэма)

      

      Ты не скрывал, что семьянин, женат,

      не говорил: "Несчастен я с женой".

      Отнюдь: "Своей доволен я судьбой.

      Прорыв мой из села да в стольный град

      нелегким был, но совершен..." "Виват!" -

      

      Сказала я, а ты вел в прежнем русле:

      "Любовь была - всему на зависть факу.

      Три года я держался за общагу.

      Мы поженились на последнем курсе.

      Зажил у тещи я с моей Катрусей..."

      

      Ты чутким был, внимательным, тактичным,

      звонил, дарил цветы и письма слал,

      при встречах только взглядом обнимал,

      ко мне пришел с вареньем земляничным, -

      с вопросом, словом, я решилась личным.

      

      "Тебе уже не мало, двадцать пять,

      а ты вокруг да около всё ходишь,

      с тоской вслед поездам с перрона смотришь,

      в душе заноза, часто трудно спать, -

      довольно в старых девах прозябать.

      

      Ты будешь, будешь женщиной отныне!" -

      мой выбор сделан был, когда собрался

      ты вдаль, по делу, и, наверно, клялся

      хранить в разлуке верность Катерине...

      Ташкент, медовый месяц, плов и дыни...

      

      Вернувшись с лета, мы попали в осень.

      Угас мой отпуск: явь? иль чудный сон?

      Умчал ты Катю в бархатный сезон

      Анталии. Я ревновала очень.

      К жене? - Чуть-чуть. Но к морю - что есть мочи!

      

      Оно могло, чего я так хотела,

      но не смогу (я и скорблю о том):

      тебя глотало море целиком,

      а в маске ты нырял в глубины тела

      и ластами ласкал ту глубь умело...

      

      Дожди идут четвертую неделю.

      То плачет небо, вторя стону сердца, -

      судьбы моей открыта настежь дверца,

      вопрос один, я от него немею:

      "Когда ты вновь в мою заглянешь келью?"

      

      Сотрудники, работа, дня проблемы, -

      они нужны, конечно же, нужны,

      но в главном поле сердца - только ты,

      а в центре мыслей - о тебе дилеммы,

      и жду письма я, жду с твоей е-мэйлы.

      

      Вот вечер... Всё стороннее - долой!

      Я вся полна, живу одним тобой!

      Единственный! Любимый! Дорогой!

      Пусть чаще виртуальный, но лишь мой!

      "Скачать" письмо твое лечу домой...

      

      Компьютер глух, твоей не дал ни строчки.

      Тяжелое похмелье гложет душу.

      Невидимый Отелло молча душит.

      А месячных все нет. Ждать сына? Дочку?

      Сижу, в одну уткнувшись взглядом точку.

      

      Несчастный случай, может, вдруг нагрянул?

      Быть может, ты заехал под трамвай?

      (Рукой узбечка бы всплеснула: "вай!")

      Убийцы, может, выстрел платный грянул?!

      Молю Христа, Аллаха, Кришну, Яхву...

      

      Звоню, хоть и опасно, здесь ты прав:

      жена не может вечно быть незрячей...

      Себя ли клясть мне в участи собачьей? -

      Как ни крути, у Кати больше прав.

      Безумный мир: иль кролик, иль удав...

      

      "Да, Федор Алексеич, это я", -

      родной твой баритон раздался в трубке, -

      "Устал я весь в служебной душегубке.

      Проклятый мир: сплав фальши и вранья.

      Я напишу, простите вы меня".

      

      Пусть числюсь тайно я второй женой,

      мой хард пусть служит для тебя архивом

      моих же писем прозой и верлибром,

      пусть иногда ты хмурый, даже злой

      и телефон записан шифром мой...

      

      Зато ты тайным делишься со мной!

      Ликуй душа, а сердце песни пой!

      Как рядом быть сейчас хочу с тобой,

      ребенка моего отец земной!

      Меня, меня ты любишь, рыцарь мой!

      

      Так, у кого же больше все же прав?

      У вас детей нет с Катей до сих пор.

      "Причина в чем?" - ты выглядел, как вор. -

      "Аборт? Или...", - ушел ты, резко встав.

      Вот и пойми: кто кролик? кто удав?

      

      Но лишь тогда смогу тебе открыть,

      желанный, счастье тайное свое,

      когда услышу слово я твое:

      "Люблю тебя, должна ты мне родить,

      чтоб не второй - единственною! - быть".

      

      04-10.08.2004.

      

      @@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

      

      Неожиданно я получила письмо.

      

      "Привет! Это - приглашение на конкурс. На нем будет очень много людей. Читатели, критики, писатели. Количество участников не ограничено. Конкурс эротический. Нам очень не хватает Вас. С уважением, Карлович."

      

      Первая реакция: как они меня, песчинку в океане, отыскали?! Работают люди! Вторая реакция: это не для меня! Третья: ну, коли меня так уж не будет хватать...

      Как раз я работала над одной вещью, которую без данного конкурса я ни за что не стала бы в открытую называть эротической. Зачем? Если есть нечто, то читатель и сам увидит.

      Но! Не вписываюсь я со своей вещью в рамки условий и правил конкурса. То, что материал рифмованный, не самое страшное. Существуют же романы в стихах. Почему бы не быть и моему рассказу?! Камень преткновения - объем материала. У меня - нет и 3 тысяч знаков. А допустимый минимум - 15!

      "Накачать" до требуемого нижнего предела? В 6 раз больше?! Ну, тогда это уже будет не мини и даже не поэма, а роман! Я пока, скажем так, не готова к столь героическим усилиям. Да и не дело это - бросать на весы литературную продукцию. Вон, каждое четверостишие Омара Хайяма ценнее и дороже иных талмудов... Простите, за полемику.

      Ну, обмануть машину всегда можно...

      Остается только извиниться перед членами команды КИСКА за такую самодеятельность. В свое оправдание могу сказать одно: все мы, литературные и окололитературные крысы, так или иначе, работаем для людей. Им и только им решать, что нужно им, чего не требуется, а чего и вовсе не следует допускать. Еще раз простите за полемику.

      И последнее. Оценивать 17 других рассказов Конкурса у меня нет возможностей...

      

      С уважением, Нийяна.

      @@@@@@@@@@@@@@@@@

      @@@@@@@@@@@@@@@@@

      

      

      НИЖЕСЛЕДУЮЩИЙ ТЕКСТ КОГДА-ТО БЫЛ ЗАБРОШЕН В МОЙ ЯЩИК И К ДАННОМУ КОНКУРСУ НЕ ИМЕЕТ ПРЯМОГО ОТНОШЕНИЯ. ХОТЯ КАК ПОСМОТРЕТЬ. ВЕДЬ ДЕНЬГИ - ЭТО ДВИЖИТЕЛЬ ВСЕГО СУЩЕГО НА ЗЕМЛЕ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ЭРОТИКИ. НО, ТАК ИЛИ ИНАЧЕ, ВСЯ ЭТА ПРОЗАИЧЕСКАЯ ТЯГОМОТИНА ВВЕДЕНА ЗДЕСЬ С ЕДИНСТВЕННОЙ ЦЕЛЬЮ - ДОБРАТЬ НЕОБХОДИМОЕ КОЛИЧЕСТВО КИЛОБАЙТОВ И СИМВОЛОВ С ПРОБЕЛАМИ.

      

      Добрый день!

      

      

            Все мы с надеждой смотрим в свое будущее, строя самые грандиозные планы. 

            Однако некоторые из нас со временем, когда запланированное так и не 

            удается осуществить, а мечты так и остаются мечтами, понимают что что-то 

            не так. С особой остротой это относится к финансовой сфере. Она особо 

            важна, потому что, как заметил Наполеон Хилл, мы все живем в материальном 

            мире и, к сожалению, людей оценивают ровно на столько, сколько лежит денег 

            на их банковском счету, независимо от того, что они собой представляют и 

            что могут делать. Человек без денег рано или поздно оказывается на 

            побегушках у человека с деньгами.

      

            Существует несколько печальная статистика: 2% людей, живущих на планете, 

            контролируют 80% капитала, 10% капитала находится у 8% людей и еще 10% 

            остается на долю оставшихся 90% населения. Как Вы сами понимаете, такая 

            статистика печальна не для этих 2%.

      

            Как же эти 2% добились такого финансового успеха? 

      

            Я постараюсь ответить не только на этот вопрос, но и, что более важно, на 

            вопрос как войти в эти 2% или, по крайней мере, как максимально к ним 

            приблизится.

      

            Неравномерное распределение существует и в остальных сферах жизни. Такое 

            распределение объяснимо законом Вильфредо Парето, который гласит, что 20 % 

            деятельности дает 80 % результатов. Только вот в финансовой сфере, которая 

            особенно склонна к концентрации, соотношении, как мы видим несколько иное.

      

            На протяжении всей истории мы восхищаемся и гордимся сверхзвездами в 

            каждой сфере человеческой деятельности: военными героями, деловыми 

            магнатами, знаменитостями индустрии развлечений, искусными торговцами, 

            выдающимися спортсменами и политиками. Соотношение выдающихся личностей в 

            любой сфере также составляет несколько процентов. 

      

            Задумывались ли вы когда-нибудь, за счет чего эти люди преуспевают больше 

            других?

      

            Эти несколько процентов больше работают? Конечно, они работают много, 

            однако мы знаем людей, которые работают ничуть не меньше, но не добиваются 

            таких результатов.

            Они умнее или супер интеллектуальны? Тогда почему про наших "новых 

            русских" сложили столько анекдотов об их чрезвычайной 

      "интеллектуальности"?

            Выбор нужного момента? И опять ответ ? нет. Мы видим сверхзвезд, 

            поднимающихся и преуспевающих во все времена истории. Эта дверь всегда 

            открыта для тех, кто готов войти в нее.

            Может, они лучше образованы? Во многих случаях этого нет. Некоторые из них 

            получили лишь минимальное образование. Все уже знают это на примере таких 

            людей как Бил Гейтс, Генри Форд, Рокфеллер.

            Если ни тяжелый труд, ни ум, ни расчет времени не являются необходимыми 

            условиями, тогда в чем же секрет успеха? Где он спрятан?

      

            Его искали многие. Наполеон Хилл, который потратил двадцать лет на 

            изучение наиболее преуспевающих людей мира, предположил в 1925 году, что 

            ключом являются особые ментальные способности, которыми отличаются 

            сверхзвезды. Он говорил, что такие люди могут заставить свою душу пойти 

            дальше той точки, в которой средний человеческий мозг "прекращает рост или 

            развитие".

            "Индивид, который находит способ искусственно стимулировать свой мозг, 

            возбуждать его и вынуждать часто преодолевать эту среднюю точку остановки, 

            наверняка вознаграждается почетом и богатством, если его усилия носят 

            созидательный характер", ? писал Хилл. К подобному мнению пришли все 

            последующие исследователи.

            Таким образом, было установлено, что одним из основных принципов, 

            отделяющим выдающихся личностей от всех остальных является постоянное 

            обучение и развитие.

      

            Этот принцип универсален для всех сфер человеческой деятельности, но в 

            сфере финансов он имеет особое значение. Почему? Да потому, что существует 

            огромная пропасть между теми знаниями в сфере финансов, экономики и 

            предпринимательства, которые преподают в школах, институтах и 

            университетах и действительно финансовыми ЗНАНИЯМИ! Особенно это актуально 

            для нашей страны, с едва зародившейся рыночной экономикой и неким подобием 

            экономического образования. Я сам относительно недавно окончил 

            экономический университет и по собственному опыту знаю, что подавляющая 

            часть информации преподаваемой в университете так и остается лишь теорией.

            Однако наиболее очевиден этот факт в благополучных, на первый взгляд, в 

            экономическом отношении странах, где значительная часть населения живет в 

            долг. История усердно работающего "среднего класса" людей имеет 

            определенный шаблон. После завершения какого либо учебного заведения 

            человек нанимается на работу. Мечтая приобрести дом своей мечты, где можно 

            будет обзавестись семьей и детьми он начинает экономить, откладывая часть 

            от своего невысокого дохода, приносимого наемной работой. Пытаясь 

            увеличить свой доход, люди начинают фокусироваться на своих карьерах, 

            работать сверхурочно, а иногда и наниматься на несколько работ. Доходы 

            начинают расти. Поднакопив некоторую сумму, остальная берется в кредит и 

            покупается дом/квартира. Появляются долги по закладным, а также налоги на 

            имущество. Кроме этого, автоматически с ростом доходов опережающими 

            темпами растут и расходы ? это, в основном, долги по кредитам и налоги. 

            Рост расходов заставляет работать все больше и больше, уделяя время

              семье и своим увлечениям все мен

            Так человек попадает в ловушку крысиных гонок. Больше и тяжелее работать - 

            больше денег - больше расходы - больше и тяжелее работать. Процесс идет по 

             кругу. Появляется ребенок или появляются какие либо непредвиденные расходы 

            и работать приходится еще больше и тяжелее.

            Крысиные гонки все ускоряются, и человек окончательно становится рабом 

            денег.

      

            И это в странах со столетними традициями экономического образования! В 

            лапы крысиных гонок попадают, становясь рабами денег, высокообразованные 

            инженеры и ученые, врачи и адвокаты, чьи доходы считаются наиболее 

            высокими, образованные учителя, обучающие чему-либо других, и, что самое 

            забавное, экономисты и финансисты. Разве это было бы возможно, если бы в 

            учебных заведениях действительно давали финансовые ЗНАНИЯ? Многие гонятся 

            за престижным образованием. Да, престижное образование (если конечно 

            учиться, а не отсиживать лекции) дает хорошие профессиональные знания, но, 

            к сожалению, не дает финансовых ЗНАНИЙ! И не важно, Кембридж это или лицей 

            на базе бывшей средней школы. Хотя чему тут удивляться? Образовательная 

            система НЕ МОЖЕТ дать финансовых ЗНАНИЙ лишь потому, что сама ими НЕ 

            ВЛАДЕЕТ! Может ли дать учитель, живущий от зарплаты до зарплаты, 

            финансовые ЗНАНИЯ которыми сам не владеет? Конечно же, нет! И такая же 

            ситуация в экономических Вузах. Я знаю это не понаслышке, а из

              собственного опыта. Я часто слыш

            Более того, образовательная система изначально не нацелена не создание 

            богатых людей! Государству не нужны гении в широких масштабах, государству 

            нужны исполнители и налогоплательщики! Вы где-либо видели учебные 

            заведения, готовящие основателей бизнеса, инвесторов или попросту 

            миллионеров? Зато как много специальностей рабочий, инженер, служащий, 

            чиновник... В лучшем случае можно найти специальность "мелкий 

            предприниматель", что хоть немного и лучше наемного рабочего, но все равно 

            может привести к финансовым проблемам. Учебные заведения предназначены 

            выпускать хороших работников, а не работодателей.

            Я отнюдь не говорю о том, что обучаться в школе и высших учебных 

            заведениях не нужно. Я говорю о том, что, к сожалению, обучения в учебных 

            заведениях недостаточно для получения финансовых ЗНАНИЙ.

      

            Большинство людей полагает, что большое количество денег может решить 

            финансовые проблемы и ищет мыслимые и немыслимые способы быстро 

            разбогатеть. Однако реальность в том, что если им дать больше денег, они 

            только глубже залезают в долги. Это подтверждается тем фактом, что 

            человек, на которого неожиданно сваливается счастье - скажем, наследство, 

            лотерейный выигрыш, как правило, вскоре возвращается к тому состоянию, в 

            котором был до получения денег или падает еще ниже. Финансово неграмотный 

            человек не может разумно распорядиться деньгами. Деньги без финансовой 

            грамотности ? это те деньги, которые вскоре будут потеряны.

      

            Деньги одна из форм власти, силы. Но что еще более могущественное - это 

            финансовое образование. Деньги приходят и уходят, но если вы знаете, как 

            работают деньги, вы получаете власть над ними и можете построить богатство 

            в любой момент.

            Как ни парадоксально, но большинство инвестирует деньги в своего 

            работодателя, усердно работая на него, в государство, платя налоги, в свой 

            желудок, расходуя большую часть дохода на пропитание, но только не в свое 

            образование и развитие!

            В сущности, единственная подлинная ценность, который владеет каждый из 

            нас, это наш разум, являющийся самым мощным инструментом, которым мы 

            владеем. И поистине богатые люди в первую очередь вкладывают деньги в 

            развитие своего разума.

            Каждому из нас, несмотря ни на что, жизнь даёт возможности, огромные 

            возможности, каждый день, но только люди обладающие ЗНАНИЯМИ в состоянии 

            эти возможности разглядеть и использовать. 

      

      

            Я искренне надеюсь, что все мои слова, изложенные выше, не останутся для 

            Вас пустым звуком, а послужат отправной точкой на пути к процветанию и 

            богатству или укрепят Вас на этом пути, если Вы уже на нем.

      

            Я много говорил о значении финансового образования. И могу Вам предложить 

            уникальную информацию, которая поможет Вам начать свой путь приобретения 

            финансовых ЗНАНИЙ. Естественно она не бесплатна. Ее, чисто условная 

            стоимость, несравненно ниже доходов, которые извлекают люди, обладающие 

            этой информацией. Да и к тому же я могу Вам ее предложить на порядок ниже 

            рыночной стоимости, за которую продают ее части.

      

            Предлагаемая информация позволит Вам заняться престижным и высокодоходным 

            бизнесом, связанным с инвестированием на международных фондовых и 

            финансовых рынках.

            Многие как огня боятся даже слова "инвестирование". Это вполне объяснимо, 

            - отсутствие финансовых ЗНАНИЙ превращает инвестирование в чрезвычайно 

            рискованную азартную игру, в которой можно потерять свои деньги. Без 

            определенных знаний и навыков за многие вещи не стоит браться. Так, 

            например, если человек без подготовки решит заняться альпинизмом и сразу 

            попытается взобраться на самую высокую вершину, это может стоить ему 

            жизни. Но если человек хорошо подготовится, то это восхождение укрепит его 

            здоровье и принесет много положительных черт, таких как воля к победе, 

            настойчивость и выносливость, которые пригодятся в любой сфере 

            человеческой деятельности. Обладая финансовыми ЗНАНИЯМИ, инвестирование 

            становится доступным и интересным занятием, способным приносить миллионные 

            доходы.

            Также, многие люди имеют заниженную самооценку и, услышав словосочетание 

            мировые финансовые рынки, делают глаза квадратными и говорят - не, мировые 

            финансовые рынки ? это не для меня, я тут даже с внутриквартирным 

            финансовым рынком справиться не могу, а тут сразу мировой. Придумываются 

            другие оправдания собственной лени и неуверенности, суть которых сводится 

            к тому, что этим людям проще быть всегда бедными, вкалывать всю жизнь на 

            наемной работе и жаловаться на свое тяжелое положение.

      

            Итак, я Вам предлагаю информацию, которая поможет Вам решить Ваши 

            финансовые вопросы.

            Вы узнаете о высоко прибыльных финансовых инвестициях и банковских 

            операциях. Вы сможете обезопасить свои сбережения от инфляции и колебаний 

            на мировых рынках. Вы узнаете, как получать беспроцентные кредиты в 

            десятки и сотни тысяч долларов.

            Вся информация доступно изложена, полностью на русском языке и в 

            электронном виде высылается по электронной почте.

            Предлагаемая информация позволит Вам получать доступ к ведущим мировым 

            биржам. При этом неважно, где Вы живете, в России или в другой стране ? 

            совершать все операции по инвестированию Вы сможете со своего компьютера 

            по сети Интернет. Вы сможете получить прямой доступ к мировым биржам и 

            финансовым рынкам или, при незначительных объемах инвестиций, через 

            специализированные финансовые организации или банки. Для этого Вы получите 

            список организаций, предоставляющих услуги в проведении необходимых 

            операций на территории России и СНГ, а также международных компаний, 

            предоставляющих свои услуги практически во всех странах мира.

            Естественно, любые инвестиции требуют начальный капитал. Хотя, как 

            правило, особых ограничений на начальный капитал нет ? можно инвестировать 

            хоть $1, но незначительные инвестиции, естественно, приносят 

            незначительные доходы.

            К сожалению, не многие располагают большими средствами для инвестиций, 

            поэтому предлагаемая информация содержит также описания способов получения 

            дохода (а речь идет о сотнях и тысячах долларов) и без начального 

            капитала, при этом приобретая необходимый опыт и навыки инвестирования.

      

            Люди, обладающие этой информацией, часто входят в различные списки 

            богатейших людей планеты. Ежедневно и ежечасно по всему миру совершаются 

            финансовые операции (которые раскрываются в предлагаемой информации), 

            приносящие многие миллионов долларов дохода. Вы тоже можете присоединиться 

            к этому мощнейшему денежному потоку. Сделайте это сегодня!

      

      

            Предложить эту уникальную информацию я могу Вам всего лишь за $10.

      

      

		
		
    
		
    33. Таро Эф:о пользе шоколада
    999   Оценка:6.00*5    "Рассказ"  Эротика 


    



      Мои  подружки только и болтают, о том, кто насколько похудел. Все хотят быть тонкими, звонкими и прозрачными. Сто тысяч диет! Они, наверное, уже профессорами в диетах стали.

      А я никакой радости в голодании не вижу. Не так уж много удовольствий в нашей жизни, чтобы еще и с этой стороны себя тиранить. Только такая откровенная мазохистка, как моя подружка Полиночка завтракает корочкой хлебца, в обед ест капустный лист с кипятком и просто в экстаз от этого приходит. Ни один мужчинка так ее не заведет, как какая-нибудь новая диета! По моим наблюдениям, мужчины вообще не заводят Полиночку. Ее больше в сторону нежной женской дружбы влечет. Впрочем, это - проблемы ее мужа, которого, беднягу, она своими диетами вконец замучила.

      А самое главное, никакого смысла в насильственном себя терзании голодом нету. Организм не обманешь, он всегда свое возьмет. Не мытьем, так катанием. По моим наблюдениям за подружками-профессорами диет, их старания и страдания почти безрезультатны. 

      - И не мудрено - сказала я как-то Полиночке. Дело было вечером, делать было нечего. Мы сидели на балконе и занимались любимым женским делом - перемывали косточки всем знакомым. 

      - Такое голодание, какое наши девочки практикуют, никаких результатов не приносит и принести не может. Чтобы экстерьер другим стал, надо не столько калории еды высчитывать, сколько образ жизни менять. Не диетой японских крестьян - огурец да вода - дни себе портить, а пожить хотя бы месяц жизнью этих несчастных крестьян - каждый день тяжкий труд с утра до вечера - очень быстро худющей, словно скелет, станешь, даже глаза некоторую очаровательную японскую раскосость приобретут. 

      - Ну, нам, такая жизнь не грозит. - Сказала Полиночка, как мне показалось, с сожалением.

      - И потому еще нет в этих  себя терзаниях никакого смысла, что едва на денек-другой расслабишься - глядишь, уж жиры наши дамские на прежних местах. 

      - Значит, не надо распускаться - строго изрекла моя подруга. Она когда-то работала училкой, и с тех пор убеждена в полезности - и целебности даже - морального насилия над собой и над другими. 

      - А по мне, не огорчаться этому, а радоваться надо. Значит, все в порядке со здоровьем и все эти диеты, слава Богу, не затронули самого главного - биохимии, от папы с мамой унаследованной. Ведь именно биохимия, обмен веществ, определяют и внешний вид наш, и характер. Потому не мучить надо бессмертную свою душу, мазохистски калории высчитывая, а полюбить себя такой, какая ты есть. И люди к тебе потянутся - самодовольно закончила я. 

      Полиночка смерила меня критически-женским взглядом, разыскивая в моей фигуре какой-нибудь изъян, который мог бы послужить аргументом против моих слов, но не нашла, и перевела разговор на другую тему.

      Впрочем, о своих недостатках я знаю лучше всех. "Да, не по всем параметрам ты - кинозвезда", - думаю я, глядя на себя, голенькую, в зеркале. Впрочем, груди отнюдь уже не девичьи и отвислый животик меня не огорчают - это такая мизерная плата за сладких моих деток! Мелкие морщинки на лице тоже не в счет. С ними ведется планомерная борьба с помощью батальона самых лучших кремов.  Ножки бы вот устройнить не мешало, и жопку в объеме поубавить. Однако, перестать ради этого баловать себя иногда шоколадкой? Да я от такого наказания  точно остервенею!  Не думаю, что это обрадовало бы моих ближних, даже сбрось я при этом несколько злосчастных килограммов. Потому прекращаю я самокритику, улыбаюсь  своему отражению, и с удовольствием вспоминаю липнущие ко мне то тут, то там мужские взгляды. А главное - неподдельный восторг двух самых дорогих мне мужчин: мужа и Ромочки.

      Ромочка - моя сладость, мой секрет, мой позор, и, может быть, моя вина, за которую вечно мне гореть в аду. Но моя. Только моя, и ни с кем делить я не собираюсь ни вину свою, ни радость. Но, Бог мой, как тяжко порою молчать о Ромочке!

      Некому рассказать, как дрожат мои ноги всякий раз, когда я прохожу сквозь строй маленьких магазинчиков, направляясь в "притон разврата". Так однажды шутливо назвал Ромочка нашу гостиницу. За глупое это слово я легонько шлепнула его по губам, а он вдруг обиделся. И пришлось мне перед ним извиняться, и нежно подлизываться. А когда воспрял Ромочка, охотно отдаться на милость моего любимого победителя. 

      А все же прав был мой милый: да, притон отель наш "Парадиз", хотя и чистенький-опрятненький, и почти что в центре города. Вход-выход в него не прямо с улицы а из маленького пассажика, где по пути к заветной двери проходишь мимо витрин со всякой всячиной. Обычно останавливаюсь я у магазинчика женского платья и бижутерии, успокаиваю сердцебиение, разглядывая наши, женские, игрушки. Выбираю, какой достаточно смелый и не слишком дешевый наряд из выставленных я бы, пожалуй, купила, будь у меня побольше времени и денег. Потом подмигиваю бесчеловечно раскрашенной кукле-манекену, почему-то напоминающей подружку мою Полиночку, и уже на твердых ногах с приклеенной улыбкой захожу в полутемную прихожую, к лестнице, ведущей куда-то вверх. В наш "Парадиз".

      В "Парадиз" приходим мы с Ромочкой порознь. Я даже не знаю, что лучше: сразу, с порога, попасть в объятия любовника, или, поплескавшись под душем, встретить его, голенькой и готовенькой, только хилым парадизным полотенцем прикрываясь.

      Я наизусть помню все наши с Ромочкой свидания. СтОит мне прикрыть глаза, и вижу я чудное кино - вспоминаю наши встречи. По порядку или вразброс. Самую первую, когда я, малость похулиганив, привязала его к себе... Заставила на следующий день позвонить...

      И нежные, первые поцелуи, ради которых уезжали мы на часик-полтора за город. Как десятиклассники какие-нибудь. 

      И жестокую, животную, случку однажды. Тогда за час мы ни одного слова друг другу не сказали, но замучили себя наслаждениями так что, разорвав объятия, тут же оба мертвым сном заснули. Видно сильно соскучились - выпал нам тогда месячный отпуск-разлука... 

      Эти мысленные сеансы так помогают мне перебороть тоску! Особенно, если удается ножки посильнее сжать. Тогда такое приплывание получается! В этом я счастливее Ромочки, которому, по его словам, так легко разрядка не дается. Ничего, пусть помучается. Злее будет мой любимый кобелек.

      Ужасно люблю я, когда раздевает меня Ромочка, и все тело мое нежное исцелует, раздевая. Только от одной этой прелюдии я почти что кончаю. Чуть приоткрыв зажмуренные от счастья глаза, подглядываю, как он быстро сбрасывает с себя одежду. Вместе с бельишком своим отбрасывает Ромочка в сторону себя, серьезного, делового и очень неприступного. И без одежды, со вздыбленным своим членом нападает он на меня изголодавшимся псом.

      А я подыгрываю ему, сучкой взвизгиваю, стараюсь задеть его лицо своим - знаю, знаю - очень аппетитным задом.

      Уже во вторую нашу встречу в этом самом отеле "Парадиз" я поняла, что Ромочке очень нравится, когда открываюсь я ему сзади. А мне тогда эта поза еще казалась постыдной. Нет, пробовали мы ее с мужем, и не раз, но все равно считала я ее почему-то унизительной. Блядской какой-то. Как и выражение "раком поставить", от которого меня тогда воротило.

      А сейчас я знаю - прав старик Эйнштейн: все относительно. Когда меня ставит раком любимый, сладкий, Ромочка я подвываю от счастья. Тихонько, правда. Чтобы не слышно было за тонкой дверью гостиничного номера. Но Ромочка, Ромочка пусть слышит этот мой стон, едва слышную песню души. И пусть звереет от этого, пусть жестоко ломится в мои внутренности, доставляя невыразимую радость. Вечно бы под ним раком стояла!

      Вот и сейчас рвется Ромочка в бой. Соскучился, милый? Ишь, как налился, готов мгновенно выплеснуть из себя все, что накопилось! Но я, злодейка, тебе этого не позволю! Я хочу, чтобы терзал ты меня долго и страстно. Я ведь тоже скучала по тебе, родной! Ну-ка, иди сюда, поколдую немного над тобой!

      Как все мужчины, беззаветно любит Ромочка свой член. Когда стоит передо мной голый, рукою непроизвольно тянется погладить себя там. Проверить, на месте ли, не улетел?

      Не улетел, не улетит! Крепко приделан, Ромочка, твой красавчик между сильных, волосатых, ног. И убери прочь свою руку, пришла пора мне приласкать твою-мою-нашу гордость.

      Как это ни странно, ласкать себя мужчины тоже не могут. "Тоже" потому, что не первое и не последнее это дело, которое мы, женщины, делаем гораздо лучше их. Вот сейчас я нежно пальчиком по багровой его головке проведу, и Ромочка, словно током ударенный, дрогнет. Но я уже крепко держу его, не даю вырваться, и издеваюсь от всей души. Не пальцем теперь, а острым своим отманикюренным ноготком щекочу я его взведенные нервы, веду по краешку пропасти, но вниз броситься не даю - рано еще.

      Тихими стонами исходит Ромочка, когда стряхиваю я нежными пальцами с его члена желание побыстрее закончить. Поднимаю взгляд, и читаю в его глазах страстное стремление воткнуть своего печенега мне хоть между губ, если между ног не получается. Нет, дорогой, пока что я - хозяйка положения и твоего конца тоже, который, благодаря моим стараниям, уже почти превратился в бесчувственную дубину. Тихими, нежными касаниями сняла я первое, жадное, мужское возбуждение. Теперь ты, милый, не скоро кончишь! Удовлетворенно оглядываю я результаты своей работы. Огромен и фиолетов Ромочкин член! Даже мне на минуту становится страшновато пускать такого бандита внутрь себя. Однако же надо проявить милосердие! Вон уже блеснула слеза в продолговатой дырочке! Я на прощание легко целУю горящую кожицу, слизываю терпкую влагу и нежно глажу место ее рождения: тугие и всею напрягшейся кожей подтянутые вверх яички. Кобелек, кобелек, воистину кобелек!

      - Сука! - Стонет или хохочет Ромочка, развернув меня, коленнопреклоненную, и вонзаясь сзади. Грубое слово сладко стегает меня. Все! Теперь он - мой хозяин, и я безропотно отдаюсь ему, подчиняюсь жестокой воле, и прикрыв глаза начинаю слушать песню своего тела.

      Не бескорыстно, совсем не бескорыстно трудилась я над Ромочкиным членом! Лишив его нежной своею игрой возможности быстро разрядиться, себя-то я завела - будь здоров! И едва проник в меня Ромочка, потекла по нервам расслабуха, ударила где-то по низу спины, где терзал сейчас любовник нежные мои внутренности, и потеряла я на миг сознание, обвиснув на крепких, злых, руках. 

      А очнулась, уже нанизанная на вертел. Кол, который я сама же на себя заострила, елозил внутри меня где-то на уровне грудей, распаляя там новый пожар. Груди тряпками болтались в такт равномерным сильным Ромочкиным ударам сзади. Мне стало стыдно такого уродства, я чуть приподнялась, уперлась руками, желая утвердиться на кровати, чтобы попробовать сопротивляться тому, кому сопротивляться было невозможно.

      Почувствовав, что я приподнялась, Ромочка, не ослабляя натиска и не сбиваясь даже с ритма, нежно провел рукой по моему гордо торчащему заду, пробежал по животу и зажал между пальцами грудь, остановив безобразные ее колебания. 

      Ромочка будто бы догадался, чего хочется мне сейчас, и потянул меня за сосок. Тот пожар, что пылал у меня груди, потек к соскам, как молоко, хлынул наружу, и я застонала от вновь прилившей к мозгу сладкой отравы оргазма.

      Ромочка вышел из меня и развернул к себе лицом. Я поняла его без слов, присела на край кровати, встряхнула легкой от полетов в рай головой и радостно поздоровалась с моим недавним мучителем, заново узнавая пальцами его напряженное тело. А потом тронула губами горячую плоть, измазанную, будто аппетитным соусом, моими соками. И занялась важной работой - принялась возвращать Ромочкиному члену украденную мной чувствительность, без чего ему бы еще долго не удалось закончить.

      Кому-то, вероятно, покажется смешным тот факт, что раньше всего потерял девственность мой рот. На первом курсе университета я довольно долго динамила тогдашнего своего друга. Не такая уж я была стерва, просто элементарно боялась. В первую очередь страшно было подзалететь. Почему-то попросить милого воспользоваться презервативом было стыдно. Да и сидел во мне совершенно дурацкий комплекс: противно было даже представить, как он засовывает свой отросток в нежную мою щелочку. Конечно, будь я в него влюблена, совокупление не казалось бы мне столь отвратным. Но не было любви, не было даже любопытства. Потому ничего, кроме жарких поцелуев ухажер от меня не получал. Но вечно так продолжаться, конечно, не могло. Тем более, что мальчишки из нашей группы все настойчивее советовали ему нажать на меня как следует.

      Хоть убей, не помню как его звали. Ну допустим, Егор. Или Игорь. Совсем не важно. Вобщем, когда на Первое мая ребята из нашей группы справляли праздник у кого-то на квартире, Егор затащил меня в санузел и там, между ванной и унитазом решил мною овладеть. 

      Я даже пьяной в тот раз не была, только бокал сухачика в начале вечера выпила. Так что никакой романтики в том, чтобы отдаться Егору в нужнике, я не видела. Но он был пьян и непреклонно настойчив. Потащил меня из-за стола, даже не дав съесть любимую мной шоколадку "Красный Октябрь".

      Шоколадка таяла, Игорь уже стаскивал с меня колготки. Впрочем, был он настолько поддатый, что будь у меня немного побольше женского опыта и будь я менее испуганой,  для смеха, дала бы ему спустить, даже колготок с меня не сдирая. Он бы все равно ничего не понял. Но в тот момент мне смеяться не хотелось. И уж совсем не хотелось, чтобы лишил меня невинности пьяный в дупель Гоша. Надо было что-то придумывать.

      - Дай хоть шоколадку доесть, - оттолкнула я уже навсегда опротивевшего мне ухажера. Он отвалился к двери. Пока он неловко проверял, заперта ли дверная задвижка, я отломила и прожевала два коричневых квадратика, оставив еще два про запас.

      Люблю шоколад, и ни за что, ни при каких диетах, от него не откажусь! Лучшее лекарство от внезапно подступившей тоски! Главный мой помощник и советчик в затруднительных положениях! Генератор самых необычных решений! Особенно, люблю "Красный Октябрь" времен моей юности.

      Когда Егор снова оказался рядом, я уже знала, что делать и как уцелеть. Подняла с колен спущенные колготки, поглядела в зеркало и утерла в уголках губ остатки шоколадки, потом села на унитаз, пошире раздвинув ноги, повыше забросив подол своей юбки, и расстегнула егоровы брюки. 

      Я отсосала у него со всем изяществом дешевой вокзальной шлюхи. Было мне совсем не стыдно, а главное, занял весь процесс минуту, не больше. Стоило мне несколько раз провести губами по набухшему отростку, он засокращался, и в рот мне пролилось изрядное количество семени.

      В дверь загрохотали:

      - Чего это вы там заперлись? Ебетесь, что ли? - Явственно проговорил кто-то, пьяный,  за дверью.

      Очень вовремя подал свой голос неизвестный товарищ. Я проглотила все, что было во рту, проглотила, надо сказать, просто на удивление профессионально, так что даже вкуса не ощутила. А проглотив, сказала неожиданно звонким голосом:

      - Минуточку, сейчас выйду.

      И уже запихивала опавший шланг Игоря (или, все же Егора?) в трусы, застегивала брючный ремень.

      - Пардон! - громко икнув, сказали за дверью, и отошли.

      - Принеси вина, рот промыть. - Вытолкнула я за дверь своего, теперь уже без всякого сомнения, бывшего кавалера.

      Он так и не вернулся, заснув где-то на диване. А я за потерю невинности накормила свой ротик оставшимся шоколадом и, сияющая, покинула туалет.

      Не прекращая трудов своих праведных, я снизу вверх поглядывала на Ромочку, и в глазах его читала то, что ощущала уже и губами, и языком. Развязка приближалась. Я готова была выполнить любое приказание Повелителя.

      Вообще, по моему мнению, миньет мужчинам нравится не только оттого, что такая концовка для них - в буквальном смысле - потрясающа. Им еще добавляет кайфа унизительное положение партнерши. По их мнению, унизительное. Дурачки! Посмотрели бы на себя в этот момент - поняли бы кто у кого в этот момент находится в зависимости.

      Не феминистка я, за всеобщее равенство женщин и мужчин не борюсь. Придерживаюсь того мнения, что Бог сделал мужчин и женщин из разного материала. И если честно, то лучший материал потрачен был на женщин. У нас все получается и красивее, и ловчее, чем у мужчин. Одного только мы лишены - победительного желания унизить себе подобного. Тут как раз мужчины большие мастера, от чего и получают неподдельное удовольствие! Прирожденные садисты. Даже в самых интеллигентных из них, вроде моего мужа, сидит подспудно павианское желание надавать пинков самцу послабее, повалить его, да еще испражниться над бедным. Вот этого счастья от угнетения другого, мне никак не понять. Ну, не садистка я. Пробовали, пробовали мы как-то с мужем и в эту игру поиграть -  не зажигала меня возможность его высечь. Хотя я отнюдь не сексуальный консерватор. 

      - Вот Полиночка, мне кажется, с удовольствием бы за эту роль взялась. - Сказала я тогда мужу. -  Она - ярая сторонница женского равенства с мужчинами во всем. Дай ей волю, она вас и рожать бы заставила. 

      Ни с того ни с сего я вдруг представила себе Ромочку беременным (интересно, от кого, не от меня ли?), и хохотнула так, что чуть его членом не подавилась.

      - Что с тобой? - Спросил Ромочка обеспокоенно. Рассмеявшись, я чуть не прикусила нежную его палочку. Но успела во время отпрянуть.

      Ох, нельзя было смеяться! Не тот момент. Ромочка - не без моей помощи - охуел. Есть такое славное русское слово. Ну, просто не отличишь сейчас моего возлюбленного  от его же члена, который я, не смотря ни на что, не переставала нежно рукой ласкать. Голенький, чувствительный и потому ужасно ранимый. Целеустремленный, и оттого совсем лишенный чувства юмора. 

      Я вытерла сочащиеся слюной губы и улыбку свою неуместную смахнула с них тоже:

      - Чуть не подавилась, - пояснила, и Ромочка успокоился. 

      Я потянулась губами к родному моему, недоласканному, чтобы доласкать и принять в рот уже посверкивающую в прорези сперму.

      Но Ромочка передумал и решил закончить сегодня способом вполне традиционным. И я, уже "отлетавшая" четыре раза, приготовилась к еще одному полету в рай. Если уж не дал мне Ромочка дососать свою сладкую конфетку до пряной сливочной начинки.

      Ромочкин таран не терзал меня уже, а заставлял только тихонечко сладко скулить. Я знала - еще не меньше минуты будет он подбираться к своей вершине. Сотрясаясь всем телом от могучих Ромочкиных ударов там, внизу, я призвала на помощь разгоряченное воображение. 

      Самое сладкое видение - одновременно отдаться обоим любимым моим мужчинам. Ласкать оба горячих, одинаково желанных тела, заводить обоих нежно рассчитанным бесстыдством... Бесстыдством и меня саму доводящую до края возбуждения уже одним тем, что я прекрасно осознаю: никогда, НИКОГДА, не допущу этого в реальной жизни.  

      За свой павианский комплекс, так раздражающий меня, мужчины наказаны полной мерой. Посягательство на родную пизду они почитают для себя концом света, не меньше. А уж если конец света настал - все у них пойдет вразнос, все тормоза слетят. И не помогут ни умные рассуждения, ни удвоенная нежность рабыни-женщины, которая от двух факелов жарче горит. Только явные мазохисты-мужчины могут согласиться на паритет, ловя кайф от непереносимого для других унижения - вида чужого члена, долбящего ЕГО жену. Но с мазохистами нам не по пути. За их раболепие не могу я их вполне числить по разряду самцов. Потому-то никогда обожаемым моим Ромочке и мужу не трудиться обоим одновременно над моим телом. Никогда не буду я нежненько облизывать сладковатый конец мужа, всем телом прислушиваясь к последним ударам Ромочкиной каменной булавы. Никогда, приоткрыв глаза не встретить мне два направленных на меня безжалостных взгляда. Никогда не задохнуться от странного чувства вины перед обоими...

      Но сейчас это было почти что реальностью. Каждый мерный удар Ромочкиных яиц по моей промежности током отзывался в выгнутом позвоночнике, и я почти автоматически подмахивала задом, помогая Ромочке еще глубже войти в меня. И там, внутри, на самой границе возможного, вдруг падала с горячей свечи капелька расплавленного воска и тепло растекалось по груди. От этого я, смешно хлюпая, одевалась губами на могучий от ярости член своего мужа. Господи, как давно я его знаю, как люблю! Каждый бугорочек, каждую жилочку. Когда напор любовника снизу ослабевал, я и от члена мужа чуть отстранялась  и языком, ласково, ударяла по нежной его уздечке, вызывая наружу горячий крем, трижды за мою жизнь брюхативший меня. Если бы еще и Ромочке сделать девочку или мальчика... И тут любимые мои мужчины содрогнулись и вскрикнули одновременно. Реальный стон Ромочки слился с зазвучавшем в моем воображении смехом-плачем-содроганием мужа. Прежде, чем потерять сознание от очередного приступа счастья, пошире раздвинув ноги, я рывком подалась навстречу любовнику, принимая в себя, засасывая его до последней капельки, лишая последних проблесков сознания. 

      

      Конспирация, конспирация, и еще раз конспирация! Приходим мы с Ромочкой в "Парадиз" порознь, и расходимся порознь, каждый своей дорогой. Но в тот день почему-то захотелось мне хотя бы от выхода из гостиницы по пассажику пройтись вместе. А Ромочка опрометчиво согласился.

      Мой любимый все еще не до конца на грешную землю опустился. Поэтому, когда я резко схватила его за руку и прямо-таки втолкнула в один из магазинчиков, его удивление было неподдельным:

      - Ты что?

      Но без слов, по глазам моим, поняв, что неспроста я ринулась сюда, отложил Ромочка объяснения на потом. 

      - Вам нужна помощь? - Подскочил к нам продавец-мужчина, несколько удивленно глядя на вошедшую пару. Магазин - и смех, и грех - оказался секс-шопом. Очень актуально! 

      Я сделала вид, что заинтересовалась видеокассетами и отошла в сторонку. Уставившись на коробку, где нежную блондинку грозно окружил десяток негров, предоставила Ромочке самому потрогать могучие имитации детородных органов. Через пять минут мы вышли из горячего и влажного царства. Вместо обычного прощания я затащила Ромочку в укромную кафешку.

      - Что произошло? - Спросил он меня. - Ты хочешь кофе?

      - Да, капуччино. И вон ту шоколадку.

      - Только учти, я не могу сегодня рассиживаться. Обещал быть пораньше дома. - Сказал Ромочка, усевшись вместе со мной за шаткий столик. И снова спросил:

      - Что произошло?

      - Никогда Штирлиц не был так близок к провалу. 

      - ?

      - Мы чуть не столкнулись с моим мужем. 

      - А... - Ромочка понял причину моего резкого телодвижения, там, в пассаже. 

      Со сладострастной нежностью я развернула шоколадку.

      - Он нас не видел?  - Наконец-то мой любимый спустился с небес на землю. Глаза его стали осмысленными, то есть испуганными.

      - Вкусный шоколадик. - Ответила я,  меланхолически жуя. - Мой любимый, горький. Спасибо.

      - На здоровье. Я знаю твои вкусы. 

      Шоколад вернул мне уверенность в себе. 

      - Схожу на разведку. Посиди тихонько - Я набрала номер телефона.

      - Привет! - сказала я мужу, радуясь, что он еще не отключил свой мобильник.

      - Привет! - голос его был немного удивленным. - Ты где?

      - Да тут случайно вышла в город и обнаружила такой милый бутик. Хотела посоветоваться...

      - Знаешь, я сейчас занят... Позвони попозже... Часа через два.

      Ладно, тогда уж дома поговорим. - Я изо всех сил старалась придать своему голосу разочарование. - Ты сегодня не задержишься, милый?

      - Нет.

      - Я тоже. Ну, целую. 

      - И я тебя.

      Я спрятала мобильник в сумочку.

      - Похоже, что нас не заметили. Хорошо, хоть не на лестнице повстречались. 

      Пожалуй, столкнись мы с супругом на лестнице в "Парадизе", вид у Ромочки был бы более озадаченный, нежели в секс-шопе. Впрочем, у моего мужа, наверное, тоже.

      - Да, уж, там отмазываться было бы труднее. А он что, тоже в гостиницу шел? 

      - И не один.

      - Поздравляю. С кем? 

      - Ты ее не знаешь. - Схитрила я. И доев очередной кусочек шоколадки, решила еще немного слукавить. - Я  тоже. 

      - Да, точку придется менять. - Тоном резидента из шпионского фильма сказал Ромочка.

      - Или составлять расписание. - И улыбнулась своей нехитрой шутке. Обычно двух кусочков шоколада мне хватает, чтобы поправить вдруг упавшее настроение. Вот и сейчас я уже поняла, что ничего страшного не произошло. Ну, почти не произошло. В любом случае, огорчаться не надо, жизнь продолжается, что дальше делать, я знаю. Помог мне горький шоколад подсластить горечь супружеской измены. 

      И не только он. Давно уже хотелось мне совершить развратное деяние - потратить деньги и приобрести что-нибудь раскованное и рискованное. 

      Мужа я встретила в новом наряде, купленном именно в том, давно присмотренном магазинчике, у которого останавливалась всякий раз на пути в "Парадиз". Неплохой оказался магазинчик. И не дорогой. Отныне буду называть его "Полиночка", и буду там отовариваться регулярно.

      - Ты сегодня в центре гуляла? - Спросил он настороженно. По этой его настороженности я до конца уверилась, что не заметил он меня там, в довольно людном пассаже. 

      - Ага. Новый бутик для себя открыла. Хотела с тобой посоветоваться. Мне показалось, что ты был где-то рядом. Потому и позвонила. 

      - Нет, я был на работе.

      - Ну, как тебе моя обновка?

      - Неплохо. - Промычал муж. - Хотя вид у тебя в нем довольно блядский...

      - Вот именно. 

      Я подошла к нему и поцеловала в губы, боясь учуять запах чужой помады. Но от него несло только лавандовым мылом, кусочки которого кладут в "Парадизе" в ванные комнаты. Что же, значит быть ему сегодня безжалостно замученным. Прямо сейчас! Никакие отговорки не помогут!  

      Моя твердая рука по праву хозяйки ощупала его брюки. И за вздыбившийся там на меня член я простила ему все. Почти все. Но наказание отменять и не подумала. 

      - Ты не представляешь просто, как мне захотелось, чтобы ты все это с меня снял. Еле дождалась твоего прихода. Ты не против? Прямо сейчас?

      - Гм-м... Нет, конечно. 

      Что же еще он мог сказать? 

      В следующие полчаса я заставила его расплатиться полностью. По всем счетам. С предоплатой.

		
		
    
		
    34. Демченко Е. Эф: Через оргии к звездам
    999   Оценка:4.68*14    "Рассказ"  Эротика 


    






      Через оргии к звездам

       25.05.2054 

       Мне бы самой никогда не пришла в голову мысль вести дневник, но учитель Джексон сказал, что девочки в моем возрасте все поголовно ведут дневники. Услышав про возраст, я тихо прыснула в ладошку - Саймон Джексон ведь только что окончил колледж - так что еще неизвестно, кто из нас старше. По крайней мере, по документам. Мне двадцать два. Да-да, уже двадцать два - правда, примерно восемь из них я провела в криокамере - сначала шесть лет безвылазно, как кусок сраной говядины в морозилке - пока не достигла формального совершеннолетия. Ведь сейчас с этим очень строго. Ну, впрочем, вы сами все прекрасно знаете. 

       После того, как почти все церковные приходы были разорены сексуальными скандалами, а в школах, по сходной причине, стало некому преподавать - ну, это не считая того, что Комиссию по борьбе с сексуальной эксплуатацией несовершеннолетних в пятнадцатый раз повязали всем списочным составом в каком-то детском приюте - как назло, именно в тот момент, когда представители этой уважаемой организации решили слегка отдохнуть от своей изнурительной миссии в обществе наиболее привлекательных сироток... Именно тогда, видимо, в очень большое количество голов одновременно постучалась одна и та же мысль: 

       "Черт! С этим надо что-то делать!" 

       И ведь придумали. 

       

       28.05.2054 

       Сегодня опять приходил учитель Джексон. Первым делом, даже не сняв штаны и не стянув с меня трусики, он поинтересовался, вела ли я дневник в его отсутствие. Он очень рассердился, когда узнал, что за эти дни я не написала ни строчки. Я приготовилась к тому, что мистер Джексон опять отстегает меня вымоченными в воде розгами, как он это обычно делает, но учитель, кажется, был так расстроен моим непослушанием, что даже забыл про наказание, а просто и безыскусно совершил со мною то, зачем, собственно, все сюда и приходят. Он лежал рядом со мной, тяжело дыша, и вид у него был ужасно огорченный. Ведь Саймон Джексон очень беспокоился о том, что из таких как я и мой брат в жизни ничего путного не выйдет. Но это неправда. 

       Ведь мы с братом Ромкой будем героями-космопроходцами. Да-да, я абсолютно серьезно. 

       А Саймон... Знаете, он такой чудной! Ведь по правилам, час одновременного секса с братом и сестрой стоит всего на двадцать процентов дороже, чем по раздельности, и многие этим пользуются - но только не Саймон. Он почему-то считает, что трахать меня на глазах у моего брата, или отсасывать у моего брата на глазах у меня - непедагогично. Предпочитает платить дважды. 

       Старое доброе английское воспитание! Я тихо рыдаю от умиления. 

       

       29.05.2054 

       Чтобы не расстраивать учителя Джексона, постараюсь вести дневник ежедневно. 

       Сегодня приходил Борко Вылков, священник - он опять сменил конфессию. Забыла, как называется, но им там разрешают посещать дома крио-терпимости за счет Церкви не восемь, а целых десять раз в месяц, и грехи после каждого посещения отпускают с пятнадцатипроцентной скидкой. Действительно, выгодно! 

       Кто бы мне сказал, на кой черт существует таинство исповеди? Мне почему-то всегда казалось, что священник - это именно тот человек, который выслушает тебя и поймет - и на душе сразу станет легче. Но когда я пытаюсь заводить с Борко разговор о том, какую звезду нам с братом стоит выбрать для нашей будущей экспедиции, Борко Вылков недовольно морщится и заявляет, что он сюда явился для того, чтобы исповедать меня и Ромку, а не для того, чтобы слушать всякие глупости. Мы с братом сидим на его пухлых коленях и терпеливо пересказываем все оргии, что происходили здесь со времени его предыдущего визита. А священник Вылков, громко сопя, и запустив правую руку под сутану, заверяет нас в том, что Бог - милосерден, и обязательно простит нас: но только если мы все расскажем без утайки, не забыв ни одной возбуждающей детали. А иначе - геенна огненная. 

       

       31.05.2054 

       Вы знаете товарища Ким Сун Чера? Он часто выступает по телевизору, он в нашем правительстве, кажется, заведует оборонным ведомством, хотя я могу и ошибаться, я не интересуюсь политикой. Он всегда просит разбудить и меня, и брата - сначала, по обыкновению, товарищ Ким Сун Чер вставляет Ромке - правда, член у господина Кима совершенно микроскопический - так что Ромка даже не морщится, когда этот узкоглазый засовывает ему свой стручок. А я, глядя, как этот толстенький кореец суетится у Ромкиной задницы, пыхтя и отдуваясь и подергиваясь в темпе шоу Бенни Хилла, еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Что весьма сложно, поскольку по ходу процесса заскучавший Ромка мне то и дело подмигивает и корчит рожи. 

       А затем, кончив, чиновник валится на диван, но его узкие глазки хищно зыркают то на меня, то на брата. Я уже знаю, что этот толстый кореец сейчас скажет. И именно за это я так люблю визиты товарища Кима... 

       

       К слову, о брате. Ромка старше меня на год, так что сейчас ему по паспорту двадцать три. Но парням приходится находиться вне криокамеры дольше, чем девчонкам - меня будят лишь на время визита очередного клиента, а особенности мужской половой функции требуют времени на регенерацию, даже с учетом феноменальных достижений фармакопеи. Впрочем, я объясняю вам очевидные вещи. 

       Поэтому, если мне на вид - лет тринадцать, брат выглядит примерно на пятнадцать. У него тело юного бога, и это не преувеличение. Клиенты записываются к нему в очередь на месяц вперед, и до сих пор платят по высшему разряду, хотя большинство парней, выглядящих старше четырнадцати, переходят во вторую ценовую категорию, а это в три раза дешевле. Только благодаря Ромке мы сможем накопить денег на сносный частный звездолет к моменту достижения братом физиологического совершеннолетия - это даже при учете того, что государство, в порядке заботы о трудоустройстве повзрослевших детей-сирот, оплачивает две трети суммы. Хотя, по правде сказать, не такие уж мы и сироты - у матери нас отобрали, когда Ромке было шесть, а мне - пять, за неуплату налогов. Впрочем, маман несильно расстроилась - многие неблагополучные семьи вообще расплачивались с налоговым ведомством исключительно детьми. 

       

       ...- А теперь ты трахнешь ее! - рявкнул Ким Сун Чер Ромке. 

       Я думаю, мне стоило родиться и жить хотя бы ради этих мгновений, когда мой брат, чье тело сводит меня с ума и заставляет мысленно кричать от восторга, с напускной небрежностью валит меня на пол и деловито устраивается сверху. Да, он консерватор, его любимая поза - миссионерская, по крайней мере, со мной. Он тихо шепчет мне какие-то ласковые слова, но я не могу их разобрать - я впиваюсь зубами ему в плечо, он вскрикивает и резким ударом загоняет в меня свой двадцатисантиметровый член. Обхватив тело брата руками сверху, пытаюсь просунуть руку меж мускулистых ног и хватаю его за мошонку - у Ромки на ней практически не растут волосы - я легонько сжимаю его яйца пальцами, и, кажется, чувствую разрывающее их внутреннее давление. 

       - Осторожней, сучка! - рычит он в притворной ярости. 

       Ритмично двигая тазом, брат продолжает что-то говорить мне в ухо, но заметив, что я его не слушаю, мстительно хватает зубами за мочку. Мне становится больно, и я впиваюсь ногтями в его ягодицы, я раздвигаю их и нащупываю отверстие, еще скользкое от спермы корейца. 

       - Грязный пидор! - выдавливаю я из себя и вгоняю средний и указательный пальцы правой руки ему в задницу. Он громко воет и кончает, и я чувствую, как его сфинктер пульсирует в такт с выбросами обжигающей спермы. 

       - Спасибо, сестренка, мне давно не было так хорошо! - шепчет он, целует меня и откатывается в сторону. 

       - Мне тоже... - бормочу я. Кореец уходит полностью удовлетворенным, а нас, абсолютно обессиленных, медики аккуратно кладут в криокамеры и включают режим усиленной регенерации. 

       

       02.06.2054 

       Сегодня Земная Конфедерация начала войну с рептилоидной расой Даар с Проксимы Центавра. Вообще-то, мне это абсолютно до фени, но учитель Джексон сказал, что это очень важное историческое событие, и что события подобного масштаба я обязательно должна заносить в свой дневник. По телеку объявили, что рота наших доблестных десантников попала в плен к однополым рептилоидам, и те их зверски изнасиловали. Тут еще стоит добавить, что на родной планете Даар постоянные землетрясения и сильный ураган, это не считая того, что вся поверхность планеты представляет из себя сплошную мечту сумасшедшего альпиниста - горы, горы и еще немного глубоких расщелин между ними, чтобы было куда падать. А потому, дабы упростить процесс спаривания в таких неудобных (даже для рептилоида) условиях, половые члены Даар напоминают формой и размерами развесистый кактус и также усыпаны колючками, а маточный вход имеет защелкивающий механизм наподобие волчьего капкана - чтобы постоянные встряски и порывы ветра не могли разлучить влюбленных. 

       Диктор зачитал гневное обращение земного правительства, из которого следовало, что, несмотря на отвратительный поступок врага, земляне не поддадутся на искушение и не станут, в качестве ответной акции, насиловать пленных рептилоидов. Дальше шла ссылка на какую-то Женевскую Конвенцию. 

       Надо же, эти швейцарские психопаты успели еще полтора века назад сочинить закон против изнасилования рептилоидов! Черт, ну у людей фантазия! 

      

       03.06.2054 

      Приходил клоун Рональд. 

      Рональд - он такой смешной! С умным видом, пуча глаза и раздувая щеки, надувает разноцветные презервативы, а потом прыгает по комнате со спущенными штанами, пытаясь проткнуть убегающие от него шары своим членом. Иногда ему это даже удается - Ромка просто со смеху покатывается. 

      Рональд - он добрый. Он говорит, что эти рептилоиды - не такие уж и скверные, какими их пытаются изобразить, и что у них наверняка тоже есть дети. Рон мечтает, что когда-нибудь эта война закончится, и тогда он обязательно откроет на их планете ресторан быстрого обслуживания. Он будет продавать им самые вкусные ронбургеры во Вселенной, а рептилоидным детишкам - показывать свои сексуальные фокусы и дарить шоколадные яйца с маленькими динозавриками внутри.

       

       04.06.2054 

       По телеку сказали, что с целью поднятия боевого духа личного состава наших доблестных космодесантников, каждый из них во время краткосрочного отпуска будет иметь право бесплатного посещения крио-борделей любое разумное количество раз. А заслуживший в бою звание Героя Земной Конфедерации, получит пожизненное право на бесплатное посещение крио-борделя, или же сможет забрать с собой любого из нас, в качестве пожизненного секс-раба, или для использования в любых других, не противоречащих общепринятой морали, целях. Впрочем, зачем менять вечно-молодое разнообразие на одного и того же, к тому же стареющего, партнера? 

       

       07.07.2054 

       Что бы вы думали - брат одной из наших девчонок, Сары Ли, с которой я часто пересекалась по выходным, на Прогулочном Часу - таки получил Звезду Героя, в той операции, когда у вонючих рептилоидов была отбита наша база на Хароне! И знаете, что он сделал? Забрал из нашего борделя свою сестру, хотя той оставалось полгода до физиологического совершеннолетия. 

       - Он что, действительно так тебя любит? - допытывались мы. 

       - Исключительно как сестру, - ответила Сара. 

       - Но как-то же он должен будет тебя использовать? 

       - Не имею понятия. Он просто сказал, что хочет забрать меня отсюда, чем скорее, тем лучше. 

       Мне кажется, или этот парень - полный кретин, или тут какой-то подвох. Сара, кстати, тоже так считает. 

       

       15.07.2054 

       Мой брат, стыдно сказать, втюрился по уши в какого-то двадцатилетнего сержанта - тот наплел ему с три короба о прелестях суровой, но такой захватывающей, службы в космическом десанте. О романтике долгих полетов - с ежевечерней повзводной групповухой. О поэтике сражений. Что интересно, когда говорят о поэтике сражений, почему-то абсолютно никогда не упоминают о тех огромных контейнерах с обгорелыми кусками человеческих тел. 

       Братцев хахаль, по слухам, приходил к нему ежедневно в течение всего двухнедельного отпуска - а сцена их расставания, как поведал мне кто-то из обслуги, сделала бы честь даже самой кассовой марсианской мыльной опере. 

       Меня этот вариант совершенно не устраивал. Да, если бы мозги у Ромки были хоть вполовину также совершенны, как и его тело, у него и мысли бы такой не появилось - требовать досрочного выпуска и записаться в космический десант. Тем более в компании с этим троглодитом в камуфляже, Айдаром. 

       Ведь мы уже давно решили: когда оба достигаем физиологического совершеннолетия - брат даже согласился обождать меня, заодно подзаработав для нас еще денег - мы покупаем подержанный звездолет и отправляемся в экспедицию к какой-нибудь далекой звезде. Учеными установлено, что именно из бывших обитателей крио-борделей получаются самые слаженные и жизнеспособные экипажи. Для таких, как мы, не является проблемой, что большую часть времени приходится проводить в крио-камере, лишь изредка выбравшись наружу, чтобы передать в ЦУП успокоительную радиограмму, проконтролировать курс, обсудить последние известия с Земли, ну и перепихнуться для разнообразия! 

       Да и трусливые, голодные и плохо вооруженные (если верить заверениям Земного Министерства Медиа-Люстрации) рептилоиды как-то очень уж методично захватывали наши корабли один за одним, и с очевидным удовольствием раз за разом нарушали Женевскую Конвенцию. Я прозрачно намекнула братцу, что развесистый фаллокактус рептилоида - это вовсе не сморщенный стручок Ким Сун Чера. Ромка засмеялся и отвесил мне подзатыльник. 

       Все-таки он идиот. 

       

       16.07.2054 

       Клоун Рональд сказал мне, что пришел в последний раз. Он обнял меня на прощанье и тихо шепнул на ухо: 

      'Слушайся брата. И... приглядывай за ним!' 

      Неужели мы так быстро повзрослели?

      

       17.07.2054 

       Взрыв мюонного реактора космического крейсера во время взлета - это вам не мышиный пук. От братцева хахаля осталась только подошва правого ботинка. Точнее даже, не конкретно от него, а от всего экипажа. В целях Увековечения Памяти Героев, решено считать, что это был не чей-то ботинок. Это был их всех ботинок, чтобы по справедливости. 

       Ромка вскрыл вены. Врачи сказали - ничего опасного, пусть только пару-тройку недель на барбитуратах посидит под присмотром. 

      

       18.08.2054 

       Все вернулось на круги своя. Ну, или почти все. Во время прошлого Прогулочного Часа, я купила на развале самый настоящий, бумажный, в переплете из натуральной кожи, Атлас Звездного Неба. Таких уже давно не выпускают. Брат только покрутил пальцем у виска и сказал, что за такие деньги можно было купить пять виртуальных атласов на кристаллах - со всеми мыслимыми разрезами и проекциями одиннадцатимерной структуры Вселенной и топологией гиперпространственных червоточин. Я ответила, что достать атлас на кристалле - не проблема, а это - настоящий раритет. 

       Я никогда прежде не думала, что мистер Джексон и Борко Вылков - такие замечательные психотерапевты. Саймон со свойственным ему энтузиазмом принялся обучать брата по интенсивному курсу астрономии - смысл интенсивной методики в том, что он не соглашается делать Ромке минет до тех пор, пока тот не выпалит назубок названия десяти выбранных наугад созвездий. Мистер Джексон говорит, что у Ромки отличная зрительная память, и из него выйдет прекрасный астронавигатор. 

       А Борко поразил нас совершенно свежей и незатасканной сентенцией о том, что все - в руках Божьих. Мысль интересная, надо будет запомнить. Ведь это и вправду успокаивает! Оказывается, что бы ни случилось, во всем виноват этот злобный старикашка на небесах, который у меня почему-то упорно ассоциируется с самим Борко Вылковым. Очень трудно удерживать в руках целый мир - тем более, если одна их этих рук постоянно чем-то занята под сутаной. 

       Ромка все чаще улыбается, особенно, если врачи ему вколют в вену что-нибудь ядреное. Правда, когда приходит товарищ Ким Сун Чер и долбит брата в задницу своим маленьким желтым членом, Ромка не строит мне рожи и не подмигивает, как раньше. 

       Я думаю, он просто повзрослел. 

       

       А потом, когда толстый кореец устало валится на диван и кричит привычное "А теперь ты трахнешь ее!" - все происходит почти в точности также, как бывало прежде. Сплетя тела воедино, мы доставляем друг другу боль и наслаждение. Мои ногти, как и не раз до этого, оставляют кровоточащие следы на его загорелой коже, его руки, такие сильные, но такие нежные - скользят по моему телу, делая сладкую пытку невыносимой, и я кричу, кричу, кричу. Да, у нас все по-прежнему. Вот только в глазах у Ромки - слезы. 

       "Все будет хорошо!" - шепчу я ему и ласково взъерошиваю рукой его белобрысую шевелюру. Ромка беспомощно утыкается в меня носом и тихо всхипывает. Не знаю почему, но мне в этот момент тоже ужасно хочется зареветь. 

		
		
    
		
    35. Граф Г. Эф: Елизавета
    999   Оценка:4.66*4    "Рассказ"  Эротика 


    









    
 
 



    

    

    
Елизавета.

    

    

       Небольшой городок больше походивший на село с одной стороны был окружен лесом, а с другой мелкой речушкой. Бревенчатый мост, перекинутый через речушку, так сказать соединял поселок с остальным миром. По нему гоняли коров, по нему ходили крестьяне, ибо пахотная земля располагалась на другом берегу. Но мост сам по себе не может быть интересен, гораздо интересней была Захлацкая гора, которая начиналась прямо от моста по правую руку, если иди в деревню с пастбища. Почему эту горку, прозвали столь удивительным образом, не помнят даже старожилы. Назвали так, ну и пусть, грех невелик. 

       Когда дневное солнце перепылав весь полдень склонялось к западу и косыми лучами пробивалось сквозь облака, рассыпанные по небосводу, можно было взобраться на гору, дабы полюбоваться своим родным селом, видным с ее высоты как на ладони. 

       В такие дни никогда не бывает жарко, золотисто-серое небо радует взор, прохладный ветерок то коснется верхушек деревьев, то словно устав опять ляжет на землю. В это время приятно наблюдать, как переливаются лучи света на златых куполах церкви, как течет внизу река, как купаются дети в одних рубашонках, как бегают они друг за другом широко растопырив ручки. Слушать их звонкий смех и плеск прохладной воды. Смотреть на цветущие луга, на маленькие домики с соломенными крышами и резными оконцами с раскрашенными ставнями. 

       На другом берегу реки пасутся многочисленные стада, а чуть дальше среди липок, в тени деревьев сидят пастухи. За стадами расположились бескрайные хлебные поля и несколько маленьких рощ, росших подобно островам в зеленом море. 

       Одинокая дорога идущая из города вьется лентой среди полей, покрытых свежей зеленью, и теряется где-то вдали, у самого горизонта. С холма можно увидеть как по проселочной дороге, усыпанная песком и мелкими камнями ехала бричка, запряженная парой лошадей. Колеса поднимают пыль и песок, оставляя за экипажем туманный след. Детишки, плескавшиеся в реке, семеня босыми ногами по теплой земле, бегут за повозкой, смеются и визжат от удовольствия. Из изб выглядывают удивленные жители, всматриваются в приезжих, слегка кланяться в приветствии и возвращаются к своей работе. Шум колес и звон колокольчика заглушают девичью песню, льющуюся из дальней избы. И вот, кучер, оглядываясь по сторонам, тянет вожжи и останавливает лошадей у барского дома.

       В бричке, кроме самого кучера, ехали две дамы. Одна из них, еще юная дева, шестнадцати зим отроду, другая - ее няня и гувернантка, исполнявшая свою роль с усердием и любовью. 

       Восемнадцать лет назад, здоровая и крепкая девка, Любава, из соседнего села, по настоянию своей матушки попала в барский дом. Новорожденная дочь господ помещиков, малютка Лиза, имя ей дали в честь покойной императрице, появилась на свет ранним утром. Барыня после трудных родов, продолжала лежать в постели, а девочке стали быстро подбирать няню. Крестьянских девиц по одной заводили в спальню госпожи, та придирчиво их осматривала, качала головой, мол, давай следующую. Когда очередь дошла до Любавы, у барыни опять начались боли и она, взмахнув рукой, кивнула, бери эту. Первоначально Любава исполняла свои обязанности вполне сносно, но частые прогулки и тайные отлучки из помещичьего дома накликали беду. Батюшка Лизы, господин Троковский, приказал выпороть нерадивую гувернантку, дабы выбить из нее всю дурь. Эта мера подействовала, с тех пор Любава забыла дорогу к сараю, а всю свою любовь вылила на маленькую барыню. Сама она была женщиной тщеславной, впрочем вполне доброй, маленького роста, зато очень широкой в поясе, с серо-черными глазами, кислым лицом и со светло-каштановыми волосами. Сама одевалась неряшливо, зато умела с достоинством одеть барыню. Однако довольно о няне, поговорим о Елизавете. С ней, уважаемому читателю, стоит познакомиться поближе, ибо она и будет героиней нашего повествования. 

       Лиза была украшением своих родителей. Один древний философ говорил, что красота телесная есть изображение красоты душевной. Глядя на Лизочку никто не смел усомниться в этих словах. В детстве, она, как и положено порядной девочке, прилежно занималась, играла на старом рояле, изучала французский и немецкий языки, умела шить и вышивать. Бывала, сядет она за рояль, начнет разыгрывать любимые этюды и петь чистым голосом. Аж на улице люди останавливались, прислушивались, и сразу дурное настроение исходило из души. Когда Елизавета подросла, батюшка с матушкой стали подумывать отправить ее в Москву, учиться. Александр Иваныч, Лизин отец, будучи человеком образованный прекрасно понимал, что столь юной и прекрасной девочке надо дать хорошие воспитание, и дабы она хозяйкой стала порядочной и замуж ее было не стыд отдавать. 

       За годы проведенные в Москве Елизавета только похорошела. Она расцвела подобно цветку, кокетливые ямочки появились на щеках, солнечные лучи играли на ее белом лице, красили щеки ярким румянцем и отражались в чарующих глазах. Не раз ее улыбка заставляла трепетать горячее юношеское сердце. Многие знатные дамы бросали на нее враждебные взгляды, стараясь выискать в деве какой-нибудь недостаток, ибо они видели в Лизе будущую соперницу. Но только зря теряли время, у прекрасной девушки не было пороков, да и молодые люди ее мало интересовали. Больше всего она любила играть с подругами, выдумывать разные забавы, ездить верхом по окраине столицы, ибо верховой езде она научилась еще в отрочестве. Также любила танцевать, играть на рояле, петь, так что после учебы и верховой прогулки под яркими звездами, напоминавшие светлячков приколотых к небу, Елизавета возвращалась домой уставшей, тотчас ложилась в постель и засыпала в объятьях мрака и тишины, подложив руку под щеку. 

       И вот теперь Лиза вернулась назад, в родительское гнездо. Бричка остановилась, кучер подал руку дамам. Из отцовского дома навстречу дочери выбежала матушка. Обняв свое чадо, она поцеловала дочь в обе щеки и без всяких слов, взяв ее под руки, повела в дом. Отец Елизаветы был человеком незаурядным, что-то в нем осталось от людей прошлого века. Для таких людей честь и справедливость были не пустыми словами. Еще из своего кабинета он услышал на улице шум, выглянул в окно, увидел свою ненаглядную Лизочку, и теперь спускался вниз. Как и подобает воспитанной девушку, Елизавета поклонилась батюшке, затем поцеловала его в обе щеке. 

       -Марфуша! - закричала матушка, заглядывая в девичью. - Где же тебя носят, голубушка?

       Но Марфуши нигде не было, зато из другой комнаты выглянул Федор Аркадьевич, приказчик и мастер на все руки. Всю свою жизнь он служил верой и правдой, и помнил Лизочку с пеленок. Узнав, что Лиза вернулась из Москвы, он возрадовался, тотчас распорядился истопить баню. С долгой дороги непременно нужно помыться. 

       Тем временем, когда баню растапливали, все семейство Троковских расположилась в гостиной, за чаем. Из кладовки достали сдобные пряники, постелили новую скатерть, аж было любо смотреть. Чистота и порядок, никаких тараканов, прячущихся между бревен. Вот только матушка горевала, что Лиза не предупредила о своем приезде, иначе бы она заранее распорядилась выскоблить и вымыть обеденный стол: 

       -Что же ты милочка нам письмо не написала? Мы бы отправили Федора, чтобы он тебя встретил!

       -Как же я вас предупрежу, матушка? Когда известие до вас дойдет, скока пройдет дней? А Федору Аркадьевичу, неужто делать больше нечего, чем туда сюда ездить? 

       Александр Иваныч не мог нарадоваться своей дочерью. Сердце прям переполнялось от гордости, что у него такая прекрасная дочь. Все больше она похоже на свою мать в молодости, повзрослела, порозовела. За чаем, родители все расспрашивали о Москве, как там живется, хорошо ли учиться?

        Елизавета отвечала, что Москва прекрасна, живет она без бед, подруги у нее хорошие и прилежные. Рассказывала она о и пансионате, и о литературе, и о музыке. Барин поговаривал, что Лизочку пора выдавать замуж и уже стоит подыскивать жениха. Но матушка на сии слова отвечала, что замуж дочке еще рано, да и стоит беспокоиться о пустяках, мол, для такой красавицы подыскать супруга - дело нетрудное. Александр Иваныч, поразмыслив, соглашался, ибо в глубине своей души он не желал отдавать дочь в чужие руки. 

       Потом в дверь постучался Федору Аркадьевичу, сказал, что баня истоплена и не желает ли барышня помыться и искупаться? Нет, вовсе не париться, летом баню топят только для того, чтобы искупаться, а если и попариться, то только слегка. 

        Банька располагалась во дворе. Состояла она из двух помещений, в первой раздевались и складывали одежду, во второй парились. Дымоход прочистили, натаскали воды, принесли веники. 

       С Лизочкой в баньку пошла Машка, крепкая деревенская девка. Рыжая, с чуть заметными веснушками на щеках. Машка отличалась буйным нравом, звонким голосом и вольным характером. Поговаривали, что ее часто видели на сеновале с Матвеем, здоровым крестьянским детиной. Вот только замуж брать Матвей ее не хотел, хоть и любил взаимно. Уж очень тяжелая была у нее рука, как огреет так и помянет. Да и любовь между ними была странная, проходит как-то мимо суженый, хоп, и за задницу схватит или ущипнёт, подножку подставит, да Машка в долгу не оставалась, как закричит на него, даст пощечину, да так звонко, что в соседних домах слышно. Правда в барском доме Маша становилась необычайно вежливой и прислужливой. 

       В предбаннике, крестьянская девка помогла барышне раздеться. Слегка помучалась с всевозможными шнурками и ленточками, ибо городской наряд был для деревенской девы в диковинку. Когда на Лизе из всей одежды остался корсет и нижняя юбка, Маша стала сама раздеваться. Одежда на ней была куда менее мудреной. Панталоны она не носила, на улице  и так слишком тепло. Последняя юбка упала на пол, и Лизиному взору открылся покрытый густыми волосами темный лобок, пушистый, чуть кудрявый. Развязав за спиной рубашку, и ловким движением стянув ее с плеч, крестьянская девушка осталась абсолютно голой, если не считать деревянного крестика, покоившегося в ложбине между грудей. У Маши было стройное тело, почти мальчишеское, если бы не округлые груди, которые с первого раза казались слишком большие. Сама она ростом оказалась чуть повыше барыни, да и кожа была более загорелой, не такой белоснежной и молочной. Сама юность и красота. 

       Впрочем, Елизавета была прекрасней, осиная талия, считавшаяся залогом красоты, приподнятая грудь, чистое лицо, шелковые волосы, освобожденные от премудреной прически, водопадом спадали назад, приятно щекоча белоснежную спину. Округлость ее грудей, с коричневато-розовыми сосками, была идеальной. Созданный для ласк и поцелуев, живот не давал отвести взор, а то запретное для мужских взоров место, в самом его низу, было покрыто пушистыми волосиками. 

       Сложив одежду на лавку, девушка пошли париться. Раскаленный влажный воздух проникал до самых костей. В бане стоял пар, перед глазами все куда-то плыло. Переступая босыми ногами по мокрому полу, девушки остановились между лавок, немного подождали пока их тела привыкнуть к жаре. 

       В сладкой истоме Лиза растянулась на лавке, всем своим телом чувствую обжигающие деревянные доски. Разбавив в тазике кипяток, Машка окатила из ковша барыню теплой водой, смывая всю грязь и дорожную пыль. Затем, хихикая и смеясь, они по очереди друг друга хлестали пахучими березовыми вениками, пока кожа не заблестела от пота. Сполоснулись, вылив себе на голову по ведру ключевой воды, Маша с удовольствием стала намыливать Лизу.   

       После бани, свежая и чистая, Елизавета вернулась домой. Солнце уже коснулось краем горизонта, поля и равнины, озаренные лучами переливающегося света, сменили свою окраску на алый цвет. Свежая прохлада наступающего вечера вытесняла дневную жару. Розовые облака ложились за лесом, словно решили проводить солнце в далекий путь. 

       Семья Троковских поужинала на свежем воздухе, в саду, под старой яблоней. К ужину напекли пироги, из погребов и кладовой достали мед, простоквашу, нарвали спелую вишню, поставили самовар. И вот, попивая крепкий чай, барская семья, в полном составе, любуясь зарёй, иногда отмахиваясь от надоедливых мошек, продолжила беседу еще начатую за послеобеденным чаепитием.

       -Надолго ли ты к нам? - все  спрашивал Александр Иваныч, хотя прекрасно знал, что Лиза приехала в гости всего на неделю.

       Наступившие сумерки, заставили барское семейство перебраться в дом. Лиза сыграла на рояле для родителей несколько этюдов, спела своим чистым голосом песню про одного кавалериста. Затем, спросив разрешение у матушки, поднялась в свою комнату и стала готовиться ко сну. Помолившись всевышнему, три раза перекрестившись у образа, Елизавета разделась и легла в постель.

       Наутро, проснувшись с первыми петушками, надев тонкое платье, Лиза спустилась вниз, умылась ключевой водицей и разбудила няню. Любава восхищаясь чудесным утренним солнцем, причесала барышню костяным гребешком, заплела длинные волосы в косу, помогла одеться и улыбкой на устах проводила до крыльца.

       Во дворе Лиза отыскала Федора Аркадьевича, попросила оседлать лошадь, сказав, что хочет покататься перед завтраком, ибо ей, юной особе, чистый воздух полезен для здоровья. Федор Аркадьевич, соизволил сказать, что мигом распорядиться привести и оседлать из конюшни кобылу. 

       Когда приказчик ушел, Лизочка села на скамейку, под пахучими липами, любовалась, как щебетали птички, как перелетали они с ветки на ветку и прятались в густых зарослях сада. Вдоль маленькой тропинки, ведущей к летнему столику, за ночь, распустив бутоны, зацвели розы, словно решив порадовать прекрасную деву. На души у Лизы была так светло и спокойно, высоко в небе пел жаворонок, вдали зеленели луга, лишь лес, укутанный листвой, хранил тишину, боясь потревожить юное создание. 

       Затем вернулся Федор Аркадьевич, сказал, что лошадь оседлана и ждет прекрасную наездницу у ворот. Кобыла была необычайно масти, абсолютно белой, без единого пятнышка, и такой же красивой, как и сама наездница. Приподнятая голова, слегка подстриженная грива сразу же бросались в глаза. Конюх, придерживая стремянку, помог Елизавете сесть в седло и она, погладив дивное животное по спине, потрепав гриву, подобно дикой амазонке поскакала по деревенской дороге.

       Если из поселка ехать вдоль реки, против течения, то по левую сторону будет Захлацкая гора. Здесь гора имела крутой склон, а у самой реки начинался овраг. Деревья не вообще росли, только кустарник и бурьян, да и плакучая ива у самой воды. Елизавета направила лошадь по узенькой тропинке, которая мелькала по дну оврага. Стояла безветренная погода, на утреннем небе не показывалось ни единого облачка. День обещал быть жарким и душным.

       Елизавета проехала полверсты вдоль речки, здесь овраг заканчивался, да и склон горы становился более пологим, а кустарник сменялся молодыми деревьями. Ещё в детстве она любила здесь гулять, собирать на поляне цветы, сидеть на пеньке и любоваться речкой. Как-то в девять лет, Лиза в этой чаще с нянечкой играла в прятки. И вот, когда нянечка считала до двадцати, стоя за деревом, Лиза забралась  в куста, росшие на склоне. Любава ищет воспитанницу, зовет, а Лизочка сидит себе, хихикает и гадает, найдут ее тут или нет. 

       В чаще леса стояла приятная прохлада. Утренняя роса еще сверкала на траве, дикий голубь ворковал на березе. Елизавета у поляны слезла с лошади, погладила верную кобылу по спину, покормила куском сахара и затем направилась к воде. К ее удивлению, в реке кто-то плавал. Еще с бугорка, сквозь деревья  был слышан плеск воды.

       Раздвинув ветки, девушка увидела, как в самой середине реки, ухая и фыркая плавала девица. Из воды высовывалась только голова, мокрые светло-русые волосы прилипали к лицу, над незнакомой купальщицей летали мушки. Вдруг речная дева, разводя руками, нырнула под воду. 

       "Уж, не русалка ли это?" - подумала Лиза, и чуть согнувшись, стала наблюдать. Головы нереиды появилась на зеркальной глади воды в трех саженях от прежнего места, у самых камышей, почти у берега. 

       -Эй, красна девица, что стоишь, понурив головушку? - крикнула незнакомца из воды. 

       Лизочка вышла из-за кустов, присела на бревнышко, смахнув волосы с лица, приветливо улыбнулась. 

       -Что молчишь, словно воды в рот набрала? Идем купаться! Смотри какая водица.

       -Нельзя мне сестрица в воду лезть, да и плавать я не умею, - ответила Лиза.

       Плывунья оказалась у самого берега, теперь она уже не плавала, а по грудь стояла в воде. Лиза приметила, что одежды на купальщице не было. Прищуриваясь на ослепительные отблески воды, незнакомка вышла из воды. На ее правом плече висели водоросли, а руки покрывалось мелкими мурашками. Когда незнакомца вышла из по колено, Лиза окончательно убедилась, что это девушка такая же как и она сама, и вовсе не русалка. Вода еще стекала по ее стройному, гладкому телу, когда босая нога коснулась сухой земли, и мелкие песчинки моментально прилипли к подошве. Смелый взгляд синих глаз заставил усомниться в предположении, простая ли она девушка или зачарованная? Длинные распущенные волосы мокрыми косами спадали на плечи и ребра, прикрывая не совсем развитую девичью грудь. Молодое тело буквально излучало жизненную энергию. 

       Слегка наклонив голову набок, водяная нимфа выжимала волосы.

       -А что тут уметь? Залезаешь в воду и плывешь. 

       -Не умею я. Да и матушка с батюшкой не велит. 

       -Уууу, а кто ты сама будешь? - светло-русая девица, прошлась по траве, и нисколько не стесняясь своей наготы села рядом с Лизой. 

       -Елизавета. Дочка Александра Иваныча.

       Девица вскинула голову, посмотрела на Лизу, раздула ноздри и вымолвила:

       -Барыня значит, а меня Светкой зовут. Что же ты такая умная и красивая, а плавать не умеешь?

       -А зачем?

       -Как зачем? Хочешь, тебя научу?

       Лиза покачала головой, не хочу, да и некогда. Но собеседница оказалась настойчивой, схватив барыню за руку, она потащила ее к реке. Лиза слабо отбивалась, более для видимости. В детстве она с удовольствием купалась в речушки, да и погода стояла жаркая, сполоснуться не грех, вот только батюшка бы этого не одобрил, да и матушка всегда поговаривала, что купаться в речке негоже. Сделав вид, как будто подавшись уговором, Лиза разделась в  тени величественного дуба, повесила одежду на ветки, дабы она не испачкалась и не упала в воду, и с детским визгом вбежала в воду. 

       -Ты плаваешь как корова, - со смехом сказала Света и, ударив рукой по водной поверхности, послала в сторону подруги сотни брызг.

        Однако, заметив, что ее слова обидели барышню, девушка подошла к ней, сказала стоять на месте и смотреть, как надо плавать. Сама она отошла подальше от берега, до того места, где вода стояла по шею, оттолкнулась, и медленно разводя руками и ногами поплыла по-лягушиному. Оказавшись в середине реки, она позвала новую подругу к себе.

       Лиза, некоторое время стояла по пояс в реке, затем стала отходить от берега. Водяная зыбь приятно ласкала живот, потом грудь и плечи, наконец, речное дно ушло из-под ног и девушка, оттолкнувшись, поплыла. В следующую секунду уши заложило, в глазах все поплыло. Ошеломленная, девушка почувствовала, что кто-то подтолкнул ее из воды. Вынырнув и глубоко вздохнув, Лиза увидела справа от себя Свету, которая широко улыбалась и придерживала ее за подмышку. 

       После нескольких попыток Лизе удалось научиться плыть по-лягушачьи, хотя догнать свою подругу она еще не могла, когда они плавали на перегонки. Солнце светило ярко, отражаясь в блестящей поверхности прозрачной воды. Лиза, надеялась, что ее родители не опечалятся, если она пропустила завтрак и вероятно опоздает на обед. По крайне мере она частенько гуляла на лошади целый день, возвращаясь домой ближе к ужину. 

       До обеда, девушки пролежали на зеленой траве, сначала сушили волосы, затем просто отдыхали. Лиза рассказывала своей подруги о жизни в Москве, объясняла некоторые непонятные вещи, например, когда Света спрашивала: "Москва - это что? Деревня такая?" Лиза отвечала, что это самый большой город на Руси, люди живут там в каменных домах, а торговые площади в десять раз шире, чем эта поляна. Сама Светлана оказалось принадлежит соседнему помещику, старому дураку, который пьет круглые сутки напролет и совсем уже забросил хозяйство. Его деревня находиться в двух верстах вверх по реки.

       Затем поговори о Петербурге, хотя здесь барыне похвастаться было нечем, сама она знала о столице только из разговоров. Зато крестьянскую девушку очень интересовали балы, кареты, вечеринки. Она расспрашивала обо всем, начиная с вееров и заканчивая головными уборами. 

       После полудня на небе появилось серое облачко, которое начинало приближаться и расти, словно ком снега. "Дождь будет, пора собираться", - сказала Света, Лиза в согласии кивнула. Девушки мило попрощались и разошлись в разные стороны, согласившись завтра встретиться вновь, если погода будет ясной. 

       Небо потемнело и покрылось тучами. Вдали грянул гром. Лиза верхом на лошади помчалась в деревню, надеясь вернуться назад еще до того, как польет дождь. Пробираясь сквозь заросли чертополоха, девушка почувствовала, как ей на голову упала сначала одна капля, а потом и другая. И вдруг ветер усилился и, забарабанив по округе, разразился дождь. 

       Домой Елизавета вернулась под проливным ливнем, насквозь промокшая. По деревенской дороге текли ручьи, небосвод сотрясался от раската грома, то там, то здесь мелькали молнии. 

       

       

       По заснеженной проселочной дороге, запряженные белогривой тройкой, неслись сани. Пушистых снег от копыт лошадей поднимался вверх, подобно облаку пара. Белоснежная равнина сверкала в лучах ясного солнца. Из изб выглядывали удивленные жители, рассматривали приезжих, и затем,  накинув на себя тулупы, выходили на улицу, дабы поклонится молодой барышне. В санях, кутаясь в лисичью шубу, ехала Елизавета, дочка Александра Иваныча. 

       Престарелые Лизины родители вышли на крыльцо, встретили свою ненаглядную дочь и проводили в гостиную. Матушка и батюшка, не сдерживая слез, радовались нежданному визиту Лизы. В сенях Машка, пышногрудая служанка, которая еще пять лет назад выскочила замуж, помогла снять с красавицы лисью шубу, разогрела ее руки и посадила за обеденный стол. За ужином, в теплой гостиной, родители расспрашивали дочку о Петербурге. Интересовались здоровьем  императрицы.  Александр Иваныч все поговаривал, что Лизе надо непременно выйти замуж, но сие высказывание матушка встречала в штыки, ибо по ее словам и в тридцать лет найти жениха - не проблема.

       На улице началась метель, деревья, укутанные снегом, качались из стороны в сторону под воем ветра. Приближалась ночь.

       

       

    

    
8.08.2004

    

    

       

       

       p.s. уважаемый читатель, я просто хочу сказать, что каждый человек под эротикой понимает что-то свое. Для кого-то это невинный девичий разговор, для другого эротика невозможна без извращенного секса. Что касается сюжета, мы вроде пишем не захватывающий бестселлер, так что извините если что.

       

    

    
Ваш покорный слуга, граф Галицкий. 

    

    

    



















		
		
		
    36. Родион Г. Эф: Лейтенант и Наташа
    999   Оценка:5.00*3    "Рассказ"  Эротика 


    




              Лейтенант, молодой человек приятной наружности,  с узким лицом,  глубокими каштановыми глазами,  нормального роста, одетый более чем скромно,  но предпочитающий всегда иметь свои сигареты.

              Попал он в этот САНАТОРИЙ БОЛЬНИЧНОГО ТИПА, потому что был болен какой-то редкой неизлечимой болезнью,  у которой нет симптомов, а просто она прогрессирует всю жизнь, и потом человек умирает от старости.

              В палате  лежало  человек двадцать,  но Лейтенант ни с кем не общался,  не заводил знакомств.  Никто к нему и не цеплялся,  слава богу.  Это раньше,  в юности, Лейтенант старался быть ближе к народу,  стремился набраться опыта у старших, потертых  жизнью мужиков.  Но позже он понял,  что никакой такой мужицкой мудрости нет,  может и была когда,  да вся вышла, что разговоры  каждый раз все те же,  что есть только невежество и ханжеское самодовольство,  и что тот опыт, который неуч постигает  годам к пятидесяти,  человек мыслящий приобретает где-то сразу после двадцати.

              Вобщем, в  разговоры  Лейтенант не вступал - не интересно,  а к нему подходили только стрельнуть сигарету.  Больше всех  стрелял упитанный чернявый парень в фирменном спортивном костюме.  Лейтенант обычно лежал на койке и читал,  на просьбу он протягивал пачку, не отрываясь от книги, и кивал в ответ на благодарность.

              На протяжении последней недели шел дождь.  Не дожди, а один большой шумный угрюмый дождь.  Пациенты бестолково слонялись по коридорам.  По команде оживленно выстраивались в длинную очередь за пищей и на процедуры. Лейтенант всегда приходил последним,  через  час-полтора,  когда очереди уже не было,  и флегматично ковырял вилкой постное пюре.

              Был еще  буфет.  Под вечер там тоже выстраивалась очередь.  Ели печенье и пили кофе с молоком.  Толстенький  брюнет каждый  день брал бутерброд с красной икрой и стакан лимонного сока. Объяснял соседу по столику: дорого, конечно, но организм нужно  поддерживать,  иначе развалится.  Потом не удерживался: брал печенье и кофе с молоком, тыча трешку кому-нибудь из очереди.

              Лейтенант тоже заходил в буфет, подходил к началу очереди  и  покупал  пачку  сигарет без сдачи.  Курил он немного, обычно после еды и несколько раз вечером,  после отбоя:  плохо засыпал в духоте палаты.

              В первые дни ему было, надо сказать, довольно-таки тяжеловато. Днем в палате стоял деловой мужской галдеж. Из радиоточки ругались депутаты,  что тут  же  живо  комментировалось людьми, по всей видимости гораздо более сведущими, чем депутаты. В холле смотрели телевизор, по которому почему-то все время шел футбол,  что тоже,  разумеется,  комментировалось,  и у Лейтенанта было ощущение,  будто бы ему в голову вбили гвоздь. На  ночь  палата не проветривалась,  потому что как только кому-нибудь приходила в голову такая  идея,  тут  же  находились страдальцы,  которые кричали,  что их продует,  они заболеют и умрут.  Но в коридор никто не выходил.  Когда все  утихали,  у Лейтенанта  было  ощущение,  что  ему  в  голову  хотели вбить гвоздь, но по гвоздю промахнулись.

              Правда потом...

      

              Верке Лейтенант понравился сразу.  Когда к ней на укол приходили  мужики,  каждый раз происходила одна и та же сцена. Пока Верка подготавливала шприц,  мужчина, заглядывая ей через плечо, интересовался замужем ли она, откуда она взялась, такая хорошенькая,  и не будет ли ему больно. Затем он, жеманно пританцовывая, оттягивал резинку штанов, обнажая судорожно подергивавшуюся ягодицу. Потом ойкал, морщился, открывал снова рот, но Верка громко и холодно говорила:  "Следующий!" И он уходил, семеня,  с расклинившей рот невысказанной фразой,  озираясь  и потирая зад.

              Лейтенант вошел последним,  сел на стул и,  пока Верка набирала шприц,  стал закатывать рукав.  Верка даже оглянулась на его молчание.

              -В руку?

              -В руку.

              -Печь будет - алоэ.

              -Не будет.  Пока Верка колола  его,  Лейтенант  молча смотрел в одну точку и думал о чем-то своем,  оставаясь совершенно равнодушным к веркиным манипуляциям с пекучим алоэ. Верку  просто  потряс этот урок беспримерного мужества.  И только когда Лейтенант встал,  опуская рукав, и сказал "спасибо", он, наконец-то,  посмотрел  на  Верку открыто,  без идиотского кокетства и улыбнулся.

              И то верно, а то было бы - просто свинство. Верка была хорошенькой. Сколько ей там было, года двадцать два - двадцать три,  классическая медсестра,  стройная, блондинка. Может быть,  разве что,  чуть-чуть сутулилась,  ну да  это  можно  и простить,  или  просто не заметить,  ну и еще чуть жестковатые складки у рта. Ну так это жизнь такая.

              Каждый раз Лейтенант приходил последним,  и каждый раз Верка боялась,  что не придет. Тогда пришлось бы идти за ним в палату,  звать, так недолго себя и выдать, да еще и при свидетелях.

             Но дней  через  несколько  Верка не выдержала и,  когда Лейтенант в очередной раз улыбнулся и посмотрел, просто уткнулась ему в грудь. Верка была почти уверена, что не ошибется, и не ошиблась.

              Она освободила  от  ночных  дежурств  свою  напарницу, кругленькую тетю Катю,  и прочно обосновалась в  манипуляционной.

              Теперь Лейтенант не спал больше в палате.  Через некоторое  время после отбоя дверь манипуляционной закрывалась изнутри,  потом, через некоторое время, открывалась - дежурство все-таки,  и Верка с Лейтенантом до шести утра спали на кушетке. Тесно, но не душно. В шесть утра Верка вставала колоть антибиотики некоторым больным,  и сонный Лейтенант перебирался в палату, где благополучно спал до завтрака.

              Пока не  поздно,  скажу,  что Лейтенантом его никто не называл. Да и сам себя он тоже так не называл. И к армии никакого отношения не имел.  То есть он, возможно, служил когда-то в армии, но скорее всего, никак не лейтенантом. А называем его мы так,  потому что ему хотелось бы, чтобы его так называли. В этом не  было,  боже  упаси,  какого-то  внутреннего  военного форсу.  Было что-то в этом "Лейтенант" карибское,  не даже пиратское,  а вообще морское,  досчато-палубное, бесшабашно-гордое. Словом, не был он лейтенантом.

              Лейтенант спал вперемешку с Веркой на узкой больничной кушетке. Вернее, не совсем спал, а так. Спал, но все слышал. И видел,  но глаза его были закрыты.  Дождя не было,  была сухая сентябрьская ночь. Бабье лето. Сквозь открытую дверь манипуляционной  и  коридор  доносился шум тяжело летящей стаи крупных заморских птиц - мужики в палате  ритмично  храпели,  сопели, кто  во  что  горазд.  Кто-то даже хрюкал и почавкивал - жрал свой бездарный скучный сон. Рядом легко, еле слышно взмахивала Верка. Лейтенант спал практически бесшумно.

              И никто не видел, какой славный вид открывался из открытого окна манипуляционной.  Невдалеке чернел лес. Взошла Луна, и стало видно, как блестят стволы. Еще зеленые кроны играли лунным светом,  и у самого леса засветился пруд.  Под окном был парк.  Не парк,  а жиденькая сетка голубых  дорожек  между темными, темнозелеными до черноты газонами. Луна стояла где-то за спиной,  но резкие тени трех тополей и лавки у одной из дорожек выдавали полнолуние.  Еще минута, и зажглись бледной синевой стрельчатые окна пристройки - актового зала санатория.

              Да, надо сказать,  что при санатории был  клуб,  но  с первого сентября он не работал. Завклубом Штырьков уже вечером тридцать  первого  августа открутил кино на час раньше,  запер двери на замок и смылся.

              Вот, значит, Лейтенант лежал с закрытыми глазами и ему было грустно.  И было ему грустно оттого,  что ему скучно слушать депутатов в радиоточке, неинтересно смотреть футбол, не с кем поговорить о Xорошо Темперированном Клавире или о  загадке полотен Брейгеля.  И было ему грустно оттого, что никто его не называет Лейтенантом,  и оттого,  что Верка, конечно, девчонка славная,  но его, Лейтенанта, не любит. Да и он ее не любит, а так, просто девчонка славная.

              А за окном,  тем временем, произошли интереснейшие изменения. Голубой огонь стрельчатых окон клуба погас, и зажегся желтый,  электрический.  Одно  окно со стуком распахнулось,  и стали  слышны  голоса.  Нестройный  гул  высоких,  грудных - женских и один жесткий, лающий - мужской. А потом и музыка. И музыка-то была какаято дурацкая,  пошленький мотивчик под пошленькую аранжировку.

              Но отчего-то сделалось Лейтенанту еще тоскливее. Будто бы там,  где музыка,  сейчас происходит что-то главное, что-то непонятно-необходимое в его жизни.  Но его туда не пригласили, и без приглашения не впустят.

              Лейтенант открыл глаза и приподнялся на  локте.  Верка заерзала:

              -М-м-м.

              -Вер, что  это  там?

              Верка почмокала губами и нехотя ответила:

              -Это Штырь варьете натаскивает.

              -Какое варьете?

              -Не знаю, для загранпоездки, что ли.

              -И ночью?

              -Когда шефа  нет.

              Лейтенант сбросил ногу и попытался встать.

              -М-м-м,- Верка напрягла руку и не пустила.

              Лейтенант лег.  Музыка играла.  Тоска прогрессировала. Но  он  лежал  неподвижно,  пока веркино тело опять не приняло мягкость сна.

              Тогда он встал,  оделся бесшумно в темноте и,  лавируя между стеклянными шкафами, вышел. Спустился по лестнице.

              Луна отступила  от  парка и занялась окрестностями.  В парке царили окна, источая ядовитый свет, хриплую музыку, лающий голос и топот ног по паркету.

              Лейтенант сидел на лавке и курил.

      

              Наташа была существом воздушным.  У нее были впечатлительные глаза и впечатляющая фигура.  Все ее эмоции, переживания и даже мысли мгновенно отражались  на  ее  милом,  немного детском личике.  Неплохой овал и совершенно неправильный,  какой-то озорной и,  вместе с тем,  как бы слегка обиженный курносый нос.  Знакомый художник битый час мучился над ним, рисуя ее портрет. Так и не вышло, чтобы похоже.

              Наташа умела танцевать. Больше она, кажется, ничего не умела. С детства она занималась танцами, танцами, танцами. Народными,  эстрадными и, наконец, бальными. Нельзя сказать, что она танцевала уж так хорошо.  Бывало,  и сбивалась легко, и не дотягивала она до мировых стандартов.  Но,  боже мой,  сколько было в ее танце фантазии, темперамента, души, черт возьми! Она могла станцевать любую музыку. От раннего барокко до самых невиданных современных стилей. Она находила те движения, которые только и соответствовали этой музыке. И было это неповторимо и непохоже ни на один танец мира.

              Наташа. А потом замужество, и - неудачно. И еще замужество, и снова не то. И второй муж запретил ей танцевать. Еще бы - у нее же там был партнер!

              Да, не перевелись еще в природе,  не вымерли люди этой железобетонной породы. Сумасброды-ревнивцы, с пустыми, не принимающими оправданий глазами,  как же тяжело вам живется!  Еще не надели вам рогов, и в мыслях-то не было, а вы их все примеряете, да примеряете.

              Но Наташа не относилась,  слава богу, к той части женщин,  для которых важно,  чтобы был хоть какой-нибудь, но муж. Не сразу конечно, но решилась - и снова одна.

              Но было уже много упущено,  и далеко ушли вперед, кружась в вальсах,  друзья.  И где взять партнера, и в коллективы не берут.

              Наташа работала то там,  то сям,  то на пол-ставки, то на четверть, но не там где хотелось, не там куда душа лежала.

              Наконец, вроде и повезло. Как это бывает, через подругу сестры подруги прослышала,  что набирают их, ищут их, потерянных плясуний.  И перспективка там тоже, между прочим,- поездочки, гастрольки заграничные.

      

              Тридцать собралось их в автобусе, который долго вез их по  вечернему  шоссе  к месту репетиции.  Отобрать должны были десять-пятнадцать,  и в тусклом,  мерно гудящем салоне  царили недобрые  взгляды.  Только,  пожалуй,  Наташа светло улыбалась остальным,  видя в них своих будущих коллег. Она была уверена, что  ее  выберут,  потому что верила в свою счастливую звезду. Она должна танцевать, и она будет танцевать.

              Ну-ну.

              Не знали девчонки,  чем попахивают такие турне.  Будто бы  не было многочисленных газетных статей о том,  как завозят глупых танцовщиц за границу и ставят перед выбором: либо помирай с голоду, либо...

              Но поверили, но поехали, и будут еще бороться за право встать перед этим выбором. Да, кому-то не повезло, кто-то там, в призрачной и страшноватой загранице вместо танцев  ходил  по рукам,  но в нашем случае, разумеется, все будет по-другому. И вербовщик вроде-бы приличный,  и худрук в танцах  понимает,  и всетаки везут не куда-нибудь, а на репетицию. Репетицию танца, между прочим.

              А Штырьков,  стоя  у водительской кабины,  уже остро и критично осматривал  своих  подопечных.  "Неплохая  коллекция. Прям не знаю,  как и отбирать.  Ну ладно, вон ту, с родинками, мы обломаем.  И эту,  с косичкой.  Это не то.  А этих двух сам бы... Да... И сразу двух..." Ну и так далее.

              А вообще,  он здорово все продумал, этот Штырьков. Его компаньон,  который сейчас спит на заднем сидении, вдрызг разбитый алкоголем, делает загранпаспорта, да и за "бугром" имеет зацепки.  А танцевать девки все-таки будут. Один раз. Или два. Как получится. Так что один танец прорепетируем. Очень выгодно набирать танцовщиц на такие дела.  Прикрытие - раз,  гарантия хоть какой-нибудь фигуры - два.  Ах да,  вначале все же будет танец - три.

              Это у нас,  возможно, сразу вызвали бы подозрения ночная высадка, шепот, актовый зал уединенного САНАТОРИЯ БОЛЬНИЧНОГО ТИПА.  Но девчонки этого не заметили.  Главное - станцевать, главное - понравиться.

              Они переодевались прямо в зале.  Наташа  разложила  на стуле  свой  старый бальный костюм - бережно везенное в автобусе платьице с чесучевым верхом,  юбочка из бордового панбархата с переливчатыми маркизетовыми клиньями. Спинка - из старого сетчатого чулка,  да сеточки-колготки на ножках. Очаровательно.

              Полуодетые плясуньи наносили на  сосредоточенные  лица макияж.  Великолепная картина! Повезло тому, кто подглядывал в эту минуту за ними не тайком в щелочку,  или сквозь  давно  немытое  окно,  а  как автор,  смело сняв с зала крышу и одну из стен, и выискивая неторопливым взглядом (с остановками, не без этого) ту, о которой мой рассказ.

              И вот - сцена. Включили музыку - средненький эстрадный мотивчик. Наконец-то открыли окно - такой спертый воздух!

              Штырьков лаял делово:

              -Девочки, девочки, встали по кругу, не жмитесь, сцена большая,  места всем хватит! Эстрадный танец, по кругу, справа налево,  прошлись, прошлись, не жмитесь, интервальчик держите, давайте,  давайте,  двигайтесь,  размялись, размялись, так, на экспромте,  чисто на экспромте, двигайтесь, двигайтесь, танец! Я смотрю, я хочу видеть, кто на что способен!

              Наташа шла в затылок худенькой брюнетке с детскими узкими плечами. По ее худобе, развитым икрам и выворотности стоп Наташа определила - балерина-неудачница. Конечно, неудачница. Все они тут...

              Наташа не разминалась.  Она танцевала с первых же тактов,  она уже знала,  уже придумала, что это за танец. Она уже любила эту музыку.  Нет, не дурной вкус проявляла сейчас Наташа. Только - душу плясуньи, живущей движением своего тела.

              Ритмик был простенький, но с перебивочками, синкопированный,  что-то прослушивалось в  музыке  испанское,  но  так, только лишь при детальном рассмотрении. И Наташа уже была гордой синьорой.  Ей изменил мужчина.  Нет,  не изменил  даже,  а посмотрел на другую,  но как посмотрел,  гад! И она уходила от него с гордо поднятой  головой,  линия  ноги  воткнута  в  пол шпилькой каблука,  нога сгибается,  сетчатое бедро кричит:  "Я ухожу,  я не вернусь никогда больше,  ты потерял меня!" Разлет юбки, рука вверх, рука вперед, кисть отвергает любое поползновение: "Не подходи ко мне!" Глаза ненавидят. Это уже не танец. Это - роль,  куда там Карменсите,  просто шлюха,  здесь же - благородная испанка, оскорбленное достоинство женщины.

              Но не дают,  не дают играть,  не дают танцевать, сзади наступают на пятки,  впереди семенит балерина-неудачница,  уже скорее  похожая  на школьницу в своей крахмальной юбчонке.  Да это не репетиция,  а урок ритмики  какой-то.  Девчонки  жмутся друг к дружке,  натыкаются на плечи,  цепляются ногами, озираются беспомощно.  Музыка ушла куда-то вниз,  под сцену. Сцена, вначале  казавшаяся  стандартными  клубными подмостками в метр высотой,  оказалась чудовищно  высокой,  гипертрофированной,- вон Штырьков внизу,  а над ним - еще в его рост, а то и больше.  А он шныряет между  хаотически  расставленными  откидными креслами, тявкает, смешной.

              Но это уже не важно,  дайте только станцевать.  Сейчас - поворот к рампе,  надо только притормозить, пропустить вперед неуклюжие спины и пройтись, как положено, танцевать - так танцевать! Но такты идут, а впереди по-прежнему нет места, маячат крахмальный шелк и узкие плечи. Ладно, идем. Шаг. Синкоп. Руки поменялись.  Нет, плохо, что-то не клеится, какая-то вязкость в суставах,  воздух - как вода,  нет - как масло,  как глицерин,  сдавливает движения, не дает работать, не дает сделать танец.  И эта балерина-дуреха вечно под  ногами.  Обойти, обойти вдоль рампы, вдоль самого края, пронести свой танец перед залом,  хотя бы и пустым.  Шаг.  Синкоп.  Вроде бы  лучше. А-ах!

              И Наташа оступилась, и захватило дух - падение. Почти кувырком,  лицом вперед - на пакеты театральных кресел, на их острые спинки, как топоры сложенные остриями вверх.

              Но нет,  не разбилась, вспомнила - ведь можно притормозить падение, вспомнила, что умеет это, что делала так много раз, еще с детства - и сколько раз спасалась!

              И падение замедлилось, будто под рампой воздух был водой и выталкивал  ее  тело.  И  зависла  над  самыми  лезвиями кресел.  Вспомнила,  вспомнила!  Ведь  можно  больше,  можно и вверх!  Но куда вверх? На сцену, где как слепые котята тычутся друг в друга дети, оглушенные музыкой? Нет, не туда, только на простор, в окно, и дальше, пока есть в теле этот дар, эта легкость. Наташа вдохнула полной грудью, расправила руки, и...

      

              Лейтенант слышал, как музыка сбилась, смешались звуки, и видел,  как Наташа, сбросив с себя ядовитый желтый балахон и одевшись в лунный блеск, вырвалась в распахнутое окно. И пошла плавно вверх, к лесу, врезаясь в свежий ночной воздух.

              Музыка сразу пропала, поняв свою ненужность, и пропала тревога в сердце Лейтенанта. Но появилась тревога другая, легкая  и быстрая,  как холодный жар при прыжке в воду.  Вдруг не сможет? Вдруг забыл, разучился?

              Лейтенант встал  быстро  и пошел по дорожке.  Прыгнул, пружиня.  Еще. Так, хорошо, теперь с зависанием в воздухе. Получается.  Теперь  -  больше.  Еще.  Теперь - попробовать не касаться дорожки.  Отлично. И - вверх, вверх - за ней, быстрее, догнать!

              И не было уже тревоги никакой и никакой тоски.  Только нарастание скорости, пространство вокруг и Наташа впереди.

              Лейтенант приблизился к ней  на  расстояние  вытянутой руки,  но догнать не мог, видимо они летели на пределе человеческих возможностей. Тогда он окликнул ее:

              -Наташа!

              -А, Лейтенант!  - И улыбнулась, обернувшись, как она умела - всем лицом...

      

              Вот такой  вот мне приснился сон неделю назад.  Причем во сне я был и Лейтенантом и Наташей одновременно. То есть я и со стороны их наблюдал,  а ими был только местами.  Наташей, в частности, только тогда, когда она падала со сцены. И то, вернее сказать,  я не совсем был ею, а только воплотился в нее насекундочку, чтобы помочь ей вырваться из падения, а дальше она сама полетела.  А Лейтенантом я был.  Был,  когда он оттягивал свой обед,  презирая очередь,  и когда сигаретами  угощал,  не глядя на просящего.

              М-да. Вот приснится же такое. Но хоть связно как-то, с деталями.  А то хуже бывает.  Вот вчера, то есть сегодня, чтоб далеко не ходить,  мне приснилось,  что я хожу по городу, и на меня  надето  плюшевое  чучело небольшого дракона - как раз в человеческий рост.  И я вот так вот хожу  и  пугаю  сограждан. М-да.  А потом я это чучело снял, и оно на меня набросилось, а я хотел разорвать ему пасть,  как Самсон льву,  но пасть  была какой-то  безразмерной,  и я ее все растягивал,  растягивал... М-да.  Идиотизм  какой-то.  Говорить  стыдно.  А  вначале   я, собственно, и был драконом, но нарисованным, мультяшным, и нас было несколько,  и я потом откололся от них и пошел гулять  по городу,  и тут уже и оказалось,  что это на мне чучело надето. М-да...
        А по-моему, они счастливы - Лейтенант и Наташа.
		
		
    
		
    37. hidden h. Эф: l'Alchimie
    999    "Рассказ"  Эротика 


    




    
 
 



    

       Приглушённая трель телефонного звонка разбавила сгустившийся до полуобморочного состояния кисель ожидания. Воздух в квартире  был настолько жарким и спёртым, что его можно было раздвигать руками, плыть в нём, доходя до стреляющего в пространство короткими очередями телефона. Глоток минералки из моментально запотевшего стакана и можно взять трубку:

       - Ало, привет! - шелестит на другом конце провода мягкий женский голос, - Это...

       - Я понял, привет, - улыбка в ответ на собственные же мысли. Мужской голос тоже мягок, даже слишком, но не настолько, чтобы  его можно было спутать с женским.

       - Как дела? - после значительной паузы осведомляется уже тёплый девичий шёпот.

       - Не буду сильно оригинален, если скажу, что нормально, - усмехается вдруг отяжелевший и охрипший мужской тенор. Весёлый, совсем детский смешок, искажённый, упрощённый до вибраций мембраны в телефонной трубке усмехается ему в ответ. Десяток секунд неловкого молчания, пока оба срочно подыскивают тему для разговора.

       - Думаю, не стоит устраивать соревнования по молчанию в трубку, - парень, уже уставший от пассивности в своей не такой уж и долгой жизни, берёт инициативу на себя, - Всё равно я выиграю...

       - Да?! Хочешь поспорить? - игривые нотки в женском голосе выдают попытку поскорее спрятать приятное удивление.

       - Спорить не хочу, - произносит парень, довольный тем, что нашлась хоть какая-то тема для разговора, - но проверять, кто из нас менее красноречив - тем более.

       - Хитрый какой, - полуобиженно смеётся голос девушки. Она меняет интонации от слова к слову, переходя от почти, что писка к нежному шепоту, еле различимому среди телефонных помех. Удивительно, но это ничуть не раздражало. Даже, наоборот - в груди начало разрастаться тёплое облако благодушия, медленно и уверенно опускающееся в низ живота. Пауза.

       - Ой... даже не знаю... - немного извиняющимся тоном произносит девушка.

       - Что такое? Неужели есть нечто такое, чего ты не знаешь? - улыбается в трубку парень.

       - Ну... - девушка смеётся. Судя по тяжёлому дыханию, она пытается высказать какую-то мысль, но то ли стесняется, то ли не знает, как её оформить. Скорее второе. Парень берёт инициативу в свои руки:

       - Я понимаю, что тебе тяжело говорить, ладони вспотели, трубка выскальзывает из руки, - интимно понизив голос, произносит он, - но мне кажется, что ты позвонила с конкретным предложением.

       - Ой... ну как же так можно, - смущённо произносит девушка. Чуть включив воображение, видно, как она, улыбаясь, хлопает ресницами. Хотя лицо её ему и незнакомо, почему-то он уверен, что она сейчас делает именно это.

       - Так я прав? - чуть нажимает парень.

       - Ну, в принципе... прав... - девушка нехотя уступает.

       - Ты хочешь, чтобы мы встретились? - немного ослабив напор, парень даёт ей возможность проявить инициативу.

       - Да, - уверенно заявляет улыбающийся голос. Гора с плеч.

       - Хорошо, - немного деловым голосом парень прикрывает обозначившееся волнение, - Как насчёт завтра? Что у тебя со временем?

       - После обеда я свободна, - начинается игра в подкидную инициативу, когда никто не хочет ставить какие-то условия другому, видимо, стесняясь малой степени знакомства.

       - В пять, возле Центрального фонтана? - аналитическое мышление и стремление к упорядоченности выдавливают из мужского рта  слишком уж быстрые координаты. Он запоздало морщится.

       - Отлично! - девушка не даёт ему слишком долго жалеть о своей поспешности.

       - Хорошо, - облегчённо, медленно, - думаю, мы узнаем друг друга.

       - Думаю, да, - весело журчит в трубке, - А если что - подостаём прохожих. Тогда уж мы точно друг друга узнаем - от нас люди будут шарахаться.

       - Ха ха, - искренне смеётся парень. Хорошее чувство юмора - вот что он очень ценит в людях, - Ой... рассмешила. Ладно, тогда до встречи.

       - До встречи, проказник.

       - И спасибо, что позвонила.

       - Люблю воспитанных мальчиков.

       - Хм, пока.

       - Пока!

       Частые гудки в трубке обозначили конец неожиданного разговора. Парень облегчённо нажал на рычаг - он никогда не любил долго разговаривать по телефону. Особенно с девушками. Они явно доминировали в этой области, и он просто терялся,  чувствуя себя несмышленым конюхом, попавшим в самую гущу дворцовых интриг, с тоном которых его собеседницы вели нить разговора. Но на этот раз парень не ощутил того осадка недосказанности, который обычно оставался после телефонного разговора  с представительницей  прекрасного пола. На душе чувствовалась только непонятная лёгкость. И что самое удивительное и интригующее - горячий столб, полный жгучей крови деловито выпирал из трусов. "Мило" - подумал он, улыбаясь. - "Теперь, хотелось бы, чтобы всё было хорошо и далее". В лёгком замешательстве он пошёл варить себе кофе, мысленно строя план  поведения на завтрашнем... свидании... 

       

       ***

       

       Она медленно шла по затенённой листвой многолетних деревьев аллее мимо спешащих куда-то людей, мимо нищих музыкантов, устроившихся на одной из зелёных скамеек, мимо продавщицы попкорна. Парковые дорожки раскинулись во все стороны от фонтана, напоминая огромную паутину, что неизбежно сходится в центре. Девушка шагала к разбрасывающему спасительную влагу фонтану, что стоял здесь, сколько она себя помнила, а в её аккуратной темноволосой головке назойливо роились непричёсанные мысли. "Интересно, а сколько же он здесь стоит" - подумала она, намеренно отгоняя мысли в совсем иное русло, чем то, в котором они текли со вчерашнего вечера. Из-за них же она и не выспалась толком. "Гадость какая" - расстроено подумала тонкая белокожая фигурка, прикрытая зелёным платьем, - "Ладони потеют, и в голове один бардак. Надеюсь, я не покраснею"

       Тяжёлый запах листвы, усиленный до наркотического воздействия летним солнцем, нагло пробирался через ноздри её аккуратного маленького носика, тёк по проводящим путям в лёгкие, раздувая их, обогащая кровь ароматом аккуратно подстриженных клумб, приподнимая упругие молодые груди. Знакомое чувство лёгкости и полноты мгновения обхватили девушку в своих объятиях, и ей стало понятно, что сегодня с ней произойдёт что-то важное. 

       Это что-то важное сидело на бордюре фонтана, окутанное, как аурой, солнечными бликами, отражёнными в струях прохладной воды и улыбалось её приближению. Непонятно как, они узнали друг друга сразу. Высокий молодой человек, немного узковатый в плечах, но не настолько, чтобы это было неприятно, грациозно поднялся и протянул ей тонкопалую руку:

       - Артём, - произнёс уже знакомый мягкий голос.

       - Татьяна, - улыбнулась она, кладя свою ладонь на его.

       - Очень приятно, - парень лукаво сузил глаза и, слегка наклонившись, поцеловал её белые пальцы. Удар. Сердце бешено заколотилось, но пока жар не охватил всё тело, Татьяна воспарила от необъяснимого наслаждения. Как будто кто-то щелкнул  ножницами и перерезал верёвку, на которую был привязан воздушный шар её блаженства. Девушка смущённо улыбнулась, пытаясь поскорее скрыть адреналиновую бурю, что неистово гнала краску к её лицу. Нет, она не было чрезмерно стеснительной девочкой, ей не вдалбливали с детства, что чувства - это нечто постыдное. Нет, просто в неё только что-то попал разряд приятного ощущения, и теперь организм пытался хоть как-то прийти в себя. 

       Артём заметил неожиданную реакцию своей визави. Поцелуй затянулся чуть дольше. От её руки так приятно пахло, так веяло свежестью, лёгкостью, кожа была такой прохладной, мягкой и нежной, что молодой человек еле удержался от того, чтобы не облизнуть пальчики этой раскрасневшейся девушки.

       Он выпрямился, смотря улыбающимися глазами на то, как девушка пыталась прийти в себя после его неожиданного знака внимания. Артёму понравилось это ощущение власти над человеком, понравилось то, что можно многого добиться простой нежностью. Его окрыляло то, как эта девушка недоумённо и, одновременно, радостно смотрела него чуть расширившимися чёрными зрачками.

       - Ну что? Идём? - радостно скорее заявил, чем спросил Артём. Ладонь девушки легла в его ладонь. Замок сцепился.

       - Куда? - спросила Таня, уже медленно шагая рядом с парнем в непонятном, да и неважном уже направлении. А действительно ли так важно это "куда"? Важнее ведь, "с кем".

       - Неважно, - в такт её мыслям отозвался Артём. 

       

       ***

       

       - Ну вот, здесь я и живу, - весело сказала Таня, тенью вырисовываясь на фоне освещённого подъезда девятиэтажки. Кишащий  высокими деревьями двор был удивительно пуст для такой замечательной погоды, но для полночи это было в самый раз. Одинокий фонарь робко освещал свободное от зелени пространство дорожки перед домом - всё остальное вобрал в себя тугой тёплый мрак,  

       приятно убаюкивающий своей тишиной.

       - Прямо как в лесу, - улыбнулся Артём, с трудом подавляя зевок.

       - Ну, не делай из меня дикарку лесную! 

       - Ага, амазонка прямо! - рассмеялся парень, - Я к тому, что здесь тихо, спокойно... воздух хороший.

       - Воздух, да, хороший. Сейчас. А когда ветер дует с запада, здесь можно полной грудью вобрать ароматы очистных сооружений!

       - Дааа, весело, - потягиваясь, сказал Артём.

       - Ну, не всё так страшно, - заверила девушка, - Это бывает довольно редко, так что здесь у нас действительно хорошо. Прямо, зелёный уголок, заповедник.

       - А ты у нас - исчезающий вид, редкость просто, - улыбнулся парень. Татьяна притворно кинулась на него, стуча кулачками по груди парня. Он обнял её за плечи, притянул к себе. девушка положила голову на его плечо, прикрыла глаза. Артём вдохнул пьянящий аромат её волос, так похожий на запах весеннего предгрозового бриза, тихонько прикоснулся губами к аккуратной головке и нежно поцеловал. Таня почувствовала это лёгкое прикосновение. Подняла голову, полуприкрытыми глазами взглянула на размывающийся силуэт головы Артёма, потянулась к этому тёмному пятну. Их губы встретились, нежно поприветствовали друг друга, и затем слились в долгий поцелуй.

       - Спасибо за прекрасный вечер, - промурлыкала девушка, когда их губы разошлись.

       - Теперь я должен выбрать из двух банальностей, - сомкнувшись лбами с Таней, произнёс Артём, - или сказать "пожалуйста", или сказать "тебе спасибо".

       - Лучше всего, если ты скажешь, что это был первый вечер, и не последний, - Таня сама удивилась тому, что сказала, но было уже поздно. Птичка вылетела, все улыбнулись, вот только фотограф засмущался своей торопливости. "Хотя, в конце концов, ведь я действительно этого хочу" - мысленно оправдалась перед собой девушка, - "И будь что будет, но этого парня просто пахнет нежностью и добротой. Кажется, я пьянею" Она улыбнулась и снова потянулась к Артёму губами. Он покорно и не без удовольствия встретил страстный поцелуй Татьяны. "Такой приятный вкус, прямо хочется всосать его язычок в себя. Глубже. Ещё глубже. Оиньки, что-то мы перегибаем" - девушка резко отстранилась. Хорошо, что тень скрывала её смущённые, возбуждённые глаза.

       - Я пойду, - сказала Таня, берясь за позабытую совсем сумочку, висящую на левом плече.

       - Хорошо, - спокойно ответил Артём.

       - Извини, я не приглашаю тебя подняться...

       - Я понимаю, не думай об этом.

       - Ты чудо, - она резко приблизилась к нему, ещё раз вкусно поцеловала его в губы, - Спасибо. До встречи.

       - Спокойной ночи, - произнёс парень, смотря, как Таня отходит к двери подъёзда. Он помахал ей рукой. Она ответила ему воздушным поцелуем, засмеялась и убежала в своё бетонное обиталище.

       Артём постоял ещё пару минут, сонно улыбаясь своим мыслям, окинул взором уходящее невысоко полотно из тёмных окон и коричневых перекрытий в ожидании момента, когда один из этих квадратов озарится электрическим сиянием, но, не дождавшись ничего, глубоко вздохнул и ушёл в тень. Нужно было ещё успеть на последнюю маршрутку.

       

       ***

       

       Звенящие ключи никак не хотели находить место в замочных скважинах, но после долгих баталий и нескольких проклятий тяжёлая железная дверь всё-таки соизволила впустить свою хозяйку в нутро перекрытой ею квартиры. Треснул выключатель, щёлкнули замки, девушка облегчённо скинула туфли с уставших ног. Зеркало в полный рост отразило улыбающуюся красавицу, за что получило трепетный поцелуй её сочных, чуть пухлых губ. Никого не было дома, так как и не должно было быть - родители уехали на море два дня назад, в скучающей надежде хоть как-то получить удовольствие от общения друг с другом. О да, уже слышны многозначительные улюлюканья и возгласы, дающие понять, чем можно заниматься дома все две недели отсутствия родителей. Но нет, спешу вас заверить, Татьяна была немного не того покроя, чтобы получать сомнительное удовольствие от шумных пьянок и других увеселений, свойственных её нежно-наглому возрасту студента. Даже совсем наоборот - ей доставляло просто физическое наслаждение время, проведённое в родных четырёх стенах её хоть и просторной, но всё же квартиры. Чем, собственно, она и вызывала некоторое недоумение со стороны всех её немногочисленных знакомых и товарищей. Друзья и родственники уже привыкли. На то они друзья и родственники, чтобы не обращать внимания на её милые, может даже безобидные странности. 

       Таня зелёной вспышкой пронеслась по пустой тёмной квартире, оставляя за собой блеск тёмных волос и лёгкий запах озона, подбежала к окну, выходящему во двор, в надежде увидеть голубоглазого ангела, что соизволил спуститься с небес на один вечер,  но не застав его на этой грешной земле, с лёгкой досадой прошелестела в свою комнату. "На последнюю маршрутку надо успеть мальчику" - оправдала девушка своего крылатого спутника, ничуть не удивляясь тому, что какой-то неказистый микробус может исполнять роль райской колесницы и транспортировать на своих продавленных сидениях живое воплощение её грёз. Может, она уже была влюблена, кто знает? Даже сама Татьяна, мечтательно закрывающая свои чуть раскосые чёрные глаза, не могла точно сказать, что творилось с ней. Да и незачем ей это было - главное, что от этого было так хорошо.

       Девушка с воодушевляющей лёгкостью освободилась от нежных объятий её зелёного шёлкового платья, оставшись в одних чёрных трусиках. Сумочка, бережно оставленная на письменном столе у окна, по сообщнически оголила свои недра, обнаружив серенькую  обтекаемую коробочку с заметной красной кнопкой на боку. Загляни сейчас кто-то в окно таниной комнаты, хотя какому идиоту  придёт в голову лезть в полночь на шестой этаж, дабы подглядывать за очаровательной полуобнажённой девушкой занимающейся непонятно чем, так вот, если бы сыскался такой невменяемый, он бы без тонких психологических усилий заметил бы преступную заговорщическую улыбку, в которую преобразились её губы и блеск азарта в её, несомненно, красивых глазах. Таня нажала беленьким пальчиком на кнопку, что неосмотрительно выступала на плоскости диктофона, легла на кровать, положила рядом с собой маленький приборчик, столь любовно ею приобретённый в специальном магазине в центре Стокгольма, где она побывала прошлой зимой, и, прикрыв глаза в ожидании чего-то приятного и несомненно преступного, стала прислушиваться к шуршанию, издаваемому маленьким динамиком. 

       Ошершавленный плёнкой, чей-то очень знакомый голос пробивался сквозь непонятные шумы, которые при более внимательном прослушивании оказывались обычным уличным фоном. Этот голос иногда перемежался чьим-то женским, незнакомым, как всегда бывает незнаком собственный голос, записанный на плёнку. Одинокий уличный фонарь скупо освещал танину комнату, вырывая кусками из темноты полосу письменного стола, дорожку ковра, шкаф у стены, гнетуще сверкающий лаком, и угол кровати, на которой лежала расслабленная женская фигура. Свет жадно разглядывал бледную кожу девушки и блеском ногтей злорадно обличал тонкие пальчики, что нежно гладили тело своей обожаемой хозяйки. Таня, облизывая губы, что ещё сохранили приятный и дурманящий вкус недавних поцелуев, с всё возрастающим возбуждением вслушивалась в шорох диктофона, а именно в те отрезки, что оживляли в памяти образ того молодого человека, чьим сладким устам принадлежал этот голос. Что-то шевелилось в её груди от этого голоса, медленно оседая в нижней части живота, стягивая мышцы дурманящим напряжением, покрывая кожу ватным лоском жара. Вдохи становились всё глубже, размереннее, пальцы, повинуясь разгорающемуся томлению, двигались всё ниже, приближались к чёрной указательной стрелке таниных трусов. Голос Артёма, любезно напоминающий о тех часах, что они провели в, на удивление пустынном, парке, шептал из диктофона прямо в прикрытое локоном волнистых чёрных волос ушко. Вибрации мембраны в динамике, воспринимаемые мембраной раскрасневшегося уха, преобразовывались в тягучее напряжение, стекающее по всему телу в точку, к которой с уверенной постепенностью тянулась танина рука. Она представляла себе его дыхание, ощущаемое через два слоя кожи - его и её - бессловесную лёгкость, с которой она целовала его розовые губы, его крепкую шею с выпирающим адамовым яблоком, что можно было теперь терзать зубами. Каждый мысленный поцелуй, каждое движение его рук, в воображении обнимавших танину спину, нежно глядящих пальцами кожу вдоль позвоночника, каждый новый штрих отзывался новой искрой в разжигающемся костре, что был предусмотрительно прикрыт её трусиками.

       Она уже была готова сорвать чёртову тряпицу с бёдер, и окунуть свои пальцы в тягучую, ароматную влагу её промежности, когда в кресле зазвонил телефон. Таня содрогнулась от внезапности этого мерзкого звука, который вырвал её из нежного транса фантазий. Несколько секунд она пыталась прийти в себя, осознать, что просто лежит на кровати и пытается заняться самоудовлетворением, а не стонет в объятиях пешего, нетитулованного, но всё же принца, которого она знает, о боже!, с которым она только сегодня познакомилась, а до этого - всего ничего, два месяца писем и аськи, пару телефонных звонков. "Боже, что же это со мной такое, что происходит?" - мысленно сжалась она, - "Я его совсем не знаю! Кто он?! Неужели тех часов лёгкости и мнимого счастья, что он мне сегодня подарил, неужели этого достаточно, чтобы я уже считала его своим ангелом?" Она не хотела этого признавать, не хотела считать себя легкомысленной девчонкой, которая просто растаяла от чужого внимания. Но где-то в глубине души, там, куда ещё не пробрался свет искренности, там она прекрасно понимала, что этого достаточно, что этот человек - это ЕЁ человек, это ОН. Она его ждала, и он пришёл, появился в её жизни ненавязчивым письмом с предложением о дружбе. Рассудок Татьяны судорожно отодвигал это знание в самую глубь, сердце, боящееся подвоха, издевательски колотилось под набухшим соском, а телефонная трубка всё крякала, зажатая между подушек.

       Таня, наконец вышла из оцепенения, встала с кровати и взяла из кресла серую трубку. "Кто же может звонить в такое время?" - подумала она, нажимая на кнопку приёма и мысленно проклиная звонящего в такой неподходящий момент:

       - Ало! - немного резко осведомилась Таня у трубки, подходя к окну.

       - Извини, ты не спала? - этот голос... ЭТОТ ГОЛОС... что-то туго сжалось в танином животе, проступив потом на светлой коже...

       - Артём, это ты? - глубоко дыша, спросила девушка, хотя прекрасно знала ответ.

       - Извини, я так поздно... я думал, что ты не спишь... сам не могу заснуть...

       - Да нет, я не спала... Ничего... ничего... я как раз думала о тебе...

       - И что ты обо мне думала, если не секрет?

       - Что я думала? - Таня хитро улыбнулась, облизнула губы, - Думала, что сегодня прожила самый замечательный день в своей жизни. И всё это благодаря тебе.

       - Ну, я буду скромным, и скажу, что точно так же думал о тебе, - улыбка отчётливо слышалась в трубке. "Эта его улыбка! Лёгкая, чуть лукавая, когда улыбаются больше глаза, чем губы! И этот голос! Говори, родной, говори!" - Таня закрыла глаза и полезла рукой в оставленную минуту назад крепость, которая должна была пасть под штурмом мокрых фантазий.

       - Я и говорю, - видимо, последние мысли Таня произнесла вслух.

       - Ты как... доехал? - спросила девушка, уже потирая трусы, вернее то, что было под ними.

       - Без всяких приключений, хотя немного погонялся за маршруткой, - Артём усмехнулся и Таня, представив себе это зрелище, усмехнулась в ответ. Мысли же её плыли в совсем другом направлении, заставляя руку всё настойчивее и быстрее тереть ткань уже мокрых трусиков. 

       - Пришёл домой вроде сонный, - продолжал Артём, гипнотизируя возбуждённую девушку своим голосом, - А как лёг - сон не идёт.

       - А где у тебя стоит кровать? - шёпотом поинтересовалась Таня, стягивая с себя надоевшую тряпицу.

       - Мммм, тебя это интересует? - по-кошачьи спросил парень.

       - Меня интересует всё... что касается тебя... - Таня стала водить пальчиком по своим мокрым губкам, намеренно избегая набухшего красного выступа, огибая его, боясь прикоснуться слишком рано.

       - Даже так? 

       - Да, именно так! - девушка старалась держать голос в узде, чтобы парень ничего не заподозрил. Хотя Артём был сам виноват в её столь аморальном поведении, осознание чего развязывало руки Тане. Чем она, собственно, и пользовалась самозабвенно.

       - А можно узнать, чем вызван такой живой интерес?

       - Интерес... вызван тем фактом... что ты есть, - Тане всё тяжелее было контролировать свою речь, рука всё прилежней удовлетворяла свою хозяйку, - что ты появился в моей жизни... такой... такой... какой ты есть... каким я хотела... чтобы ты был...

       - Таня...

       - Каким... я тебя всегда представляла... каким ты был... рядом со мной... всё время... в моих мечтах... я знаю... это глупо, это похоже... на около-романтический бред дуры... но я не могу... не могу по-другому... не могу уже - без тебя...

       - Таня...

       - Я... я... прости меня...

       - Таня, я люблю тебя...

       - Я тоже люблю тебя... - и в этот момент Таню охватила судорога оргазма. Чувства отключились на пару секунд, отодвинутые на задний план всепоглощающим чувством телесного наслаждения и осознанием простоты Вселенной. Именно в такие минуты, когда гадкий разум затыкается и не мешает своим расчерчивающим на линии сознания шёпотом, именно тогда кажется (а может оно и действительно так), что ещё чуть-чуть и всё станет понятно. Так и сейчас Таня с сожалением приходила в себя, медленно сползая на пол, и по инерции повторяя в трубку "люблю, люблю, люблю". На другом конце провода сосредоточенно молчали.

       - Артём, я люблю тебя, ты слышишь, родной? - девушка поднялась в кресло, устало улыбаясь и целуя трубку.

       - Слышу, солнце, слышу...

       - Ты слышишь, я люблю тебя!

       - И я тебя люблю, черноглазая бабочка.

       - Боже, как я хотела бы, чтобы ты был сейчас здесь!

       - Буду!

       - Сейчас? 

       - Да.

       - А как ты...

       - Такси...

       - Боже, солнце, я жду тебя!!! - Таня чуть не проревела в трубку.

       - Целую, и, наверное, до скорого, солнце, - уверенно промурлыкал Артём.

       - Я люблю тебя!

       - И я тебя!

       

       ***

       

       Артём аккуратно положил трубку на аппарат. Пошёл в ванную, тщательно помыл слипшиеся руки. Затем вернулся в комнату, наполненную до краёв спёртым воздухом, словно водой в аквариуме, поднял трубку, набрал короткий номер:

       - Здравствуйте, можно заказать такси?

       - Адрес? Проспект Мира, дом 19, квартира 261, это рядом с новым торговым центром. Телефон? 777912...

       - Перезвоните? Хорошо!

       Он положил трубку. Начал одеваться. Телефон зазвонил через минуту. Артём поднял трубку:

       - Через 5 минут? Отлично! Спасибо большое, девушка! До свидания.

       Трубка вновь оказалась на своём законном месте, парень продолжил натягивать на себя штаны. Одевшись, Артём застелил постель, в которую сегодня не пожелал явиться сон. "А может так оно и лучше" - подумал молодой человек, прошёл в прихожую, обулся, взял с тумбочки кошелёк, ключи. Двойная дверь хлопнула за ним, вцепившись в стену языками замков, лифт любезно доставил на первый этаж, подъезд выпустил из себя, на прощание хлопнув кодовым замком.

       На улице уже стояла жёлтая "волга" с эмблемой немуниципального такси и немного заспанным водителем за рулём. Артём открыл дверь, уселся рядом с водителем. 

       - Куда? - осведомилось небритое, но довольно приветливое лицо.

       - Адреса не знаю. Езжай! Дорогу сейчас покажу! - Артём спел последние слова "под Шнура", чем вызвал довольный смешок у водителя. 

       Машина заурчала стареньким мотором и без обиняков тронулась по пустым улицам в ночь...

    














		
		
		
    38. Zerber Эф: Серафина, или Симуляция чувств
    999    "Рассказ"  Эротика 


    





      Серафина, или Симуляция чувств

      

      Вечером, достав серый блокнот, раскрыл его наугад и позвонил по первому же номеру. Рядом стояло одно имя - Инна. Гудок был долгим, долгим... Медленно опускал трубку на рычаг, как кто-то ответил: "Да". 

      "Простите, Инну можно". 

      "Нет",- с легкой укоризной голос. Был грубый, низкий, с хрипотцой и бесполый. 

      "Ее нет?". 

      "Да". 

      "А когда она будет?". 

      "Дорогой мой". 

      Вздрогнул от такого интимного обращения. 

      "Инна умерла". 

      Не успел ничего сказать, как трубку повесили. Набирая номера подряд по списку, слышал бесстрастные голоса и, казалось, что эти, словно овеянные пеплом и пылью, голоса принадлежали первому. Доносился их шелест - отравилась Марина, повесилась Наталья и вскрыла себе вены Серафина.

      Больше не звонил. Блокнот хотел закинуть на одну из книжных полок, но он не долетел и свалился на пол, среди старых пластинок и пожелтевших газет. Потом долго смотрел на стену с выцветшими обоями и репродукцией картины Вермера из советского "Огонька". Девушка дочитывает письмо, возможно, от возлюбленного - легкий румянец на щеках. Она дочитывает и повторяет любовные строки вслух - казалось, что губы как бы следят за проявленным чувством неведомого зрителю кавалера. Строгий профиль лица с высоким лбом. Грудь, туго стянутая корсетом. Девушка из зажиточной средней семьи. Серафина была из богатой. И корсета не носила, и "анжелик" всяких. Ее грудь не требовала подобных протезов. И лоб она открывала так же, как на картине девушка, и он тоже был высоким. И жемчуг на шее носила... А писем не читала и не писала. И книг не читала. Другая эпоха, бля! 

      Кажется, вспомнил, что жемчуг на шее вермееровских женщин символизирует будущую смерть. Но чью смерть - самого художника или его героинь - уже в памяти не держал. Вроде жемчуг сам по себе забирает энергию и его лучше не носить. Бог с ними -  жемчугом, Вермером, женщинами.

      Лег на диван, повернувшись к холодной стене...

      Во сне ко мне пришла Серафина. У нее были карие миндалевидные, с задумчивой поволокой глаза, которые больше всего любил. Эту грустинку, меланхоличную печаль моего капризного бога когда-то старался беречь и лелеять. Так мне казалось. Серафина подошла, тыльной стороной ладони потрогала мой горячий лоб, провела кончиками пальцев по лицу и осторожно, нежно поцеловав в губы, села рядом. Так обычно мы сидели вместе где-нибудь на бульваре под падающими листьями и молчали. Мы так сильно любили, что достаточно было держать друг друга за руки, сплетая и расплетая пальцы, и смотреть на проходящих мимо людей...

      Серафина села возле меня и взяла мою ладонь. У нее всегда были теплые руки. Такими они были и сейчас. Не удивило. Только заплакал. В этом не стыдно признаться - плакал, как ребенок, которому сказали, что его любимая игрушка выброшена. Плакал, уткнувшись лицом в подушку, потому что, став большим, так поступил с Серафиной. И она мертва. И вскрыла вены - в тот день, когда нашел блокнот с пунктуальными рядами чужих мне телефонов.

      Потом проснулся - лампа горела, кругом света обрезая углы комнаты. Взгляд мой упал на блокнот. Он был раскрыт на белой чистой пустой странице. Белая страница. И так всегда, всю жизнь. 

      

      Утро встретило легким перестуком за окном. Это были старые приятели - голуби. Знакомая пара птиц издавна привыкла навещать меня, объявляя о своем приходе постукиванием клювьев по стеклу. Открыв форточку, высыпал немного хлеба своим друзьям. Их, с мягким переливом нежно-сиреневых крыльев, округлые тельца с трудом удерживались на покатом подоконнике. Они часто взмахивали крыльями, стараясь сохранить равновесие. Только в это утро заметил их необъяснимую ранимую прелесть. Нечаянно захлопнул форточку слишком сильно и голуби, встрепенувшись, оттолкнулись от окна, как бы падая, но тут же взлетели  и исчезли в светлой вышине.

      Поставил турку с кофе на плиту. Достал сахар и сигареты. И Макиавелли. Странное, наверное, пристрастие - с утренним кофе читать Макиавелли или Ницше, или Плутарха. Пушкин любил. Может это потому, что мы с ним - Близнецы. Правда, он читал других - Вергилия, Гомера:

      В час утренний досуга

      Я часто друг от друга

      Люблю их отрывать...

      Да, только не всем это пристрастие по нутру. Кто сильно любит, имею в виду, кто сильно любит себя, тот хочет преобразить другого по своему образу и подобию. Серафина себя любила, поэтому однажды, выйдя из душа и застав меня, как всегда, за утренним чтением, взяла мою чашку кофе и опрокинула на книгу. 

      "Люди ненавидят что-либо по причине либо страха, либо зависти".

      Стирая кофе с этих строк рукой, только размазал по странице, тотчас вздувшейся мокрой берёстой. Серафина молча смотрела, склонив голову - с серьезным, сосредоточенным выражением лица. Потом резко развернулась и, подойдя к плите, налила себе кофе. Села напротив и, обняв чашку ладонями, стала мелкими глотками отхлёбывать.

      Смотрел на нее, скрывая ярость  - белая шея, увитая толстой нитью морского жемчуга, аккуратные мочки ушей и изогнутая линия бровей над большими глазами. 

      "Что тебе?" - спросила Серафина, поймав мой взгляд. 

      "Ничего". 

      Серафина пожала плечами и подула на кофе: 

      "Я подумала, что стала тебе неинтересна". 

      "С чего бы это?". 

      "Мне просто не нравится, когда ты читаешь Макиавелли по утрам. Зачем он тебе, когда есть я - напротив". 

      Хорошее слово, правда - "напротив". Против. Против другого. Словно дуэлянты. 

      "Мы с тобой, кажется, уже говорили на эту тему".

      Серафина помешала ложечкой сахар в стакане и положила ее на стол.  

      "Ты перестал меня целовать по утрам". 

      Серафина снова взяла ложечку и положила в стакан. Её ухоженные руки с недавних пор стали приводить меня в тихое бешенство. И эта искусная тактика ухода в сторону от предмета обсуждения... 

      "Я не говорю уже о другом, - многозначительно протянула она, - кажется, ты говорил, что секс продлевает жизнь человеку, а?". 

      Продлевает, конечно, она права, но если это не исступленное траханье, после которого горечь во рту и пустой взгляд. У меня всегда был после акта такой взгляд. Выходил на улицу и никого не видел. Все стекало куда-то мимо. Жизнь бурлила в два потока, разбиваясь как о волнорез, но мои чувства оставались незатронутыми. Их ведь не было - опустошен. Ненавидел утренний секс! Предпочитал ночной. Жалкий старик! 

      Только теперь понял - ей было тринадцать, мне тридцать пять. 

      

      В субботу обычно просыпался рано - Серафина еще спала. Наспех варил себе кофе, быстро пил, обжигаясь, и, захватив томик Макиавелли, уходил. Маршрут был один и тот же - полупустыми вагонами метро к Новодевичьему монастырю. Там стояла скамейка под деревом на берегу пруда. Как правило, на ней уже сидели какие-нибудь богомольцы. Тогда останавливался неподалеку от них и смотрел на воду. Макиавелли привычно оттягивал руку. "Конечно, великое это дело наблюдать, насколько люди повинны в том, что они грешат, и насколько сурово они преследуют те пороки, которых лишены сами". Наверное, в тот момент пришло осознание, что мы с Серафиной стали друг другу чужими. И даже не столько стали чужими, сколько так и остались двумя разными планетами и краткое слияние наших орбит в одну слепящую на мгновение, в принципе, ничего не изменило. Это, отчасти, было похоже на расходящиеся круги от брошенного в воду камня. Круги увеличиваются в диаметре и, в конце концов, исчезают. От неодолимой силы разбега друг от друга.

      Образ Серафины терял четкие границы, размывался как тень от солнца. Чувствовалось, что Серафина ускользает и её уже не вернуть. Поцелуи стали почти супружескими,  скупыми, словно мы испили положенную нам любовь до дна, и осталось лишь поддерживать приемлемый для нее уровень. Один поцелуй - мягкая улыбка, второй - приветливый кивок, третий - дружественное пожатие. Когда начинаешь об этом вспоминать, то пробирает дрожь. Как легко убить любовь. И при этом вспоминается, какое было незабвенное счастье - ее, Любовь, открыть! С нею открывалась Вселенная! С нею казалось, что Ты - бессмертен, с нею понималось, что Ты - смертен и потому дорог каждый миг, каждая секунда, проведенная с любимой. Дрожать от ощущения ее гладкой кожи... Чувствовать, как она, подобно тетиве лука, напрягается от твоих прикосновений... И доверчиво приникает после осторожного поцелуя в ямочку у основания шеи. Какое неизбывное наслаждение...

      В воздухе звенели эльфы. Слушал. И смотрел - белый, белый свет. И черный росчерк голых веток дуба. Мимо пролетел голубь, пронзая меня лиловым глазом.

      Ночью снова почувствовал себя одиноким. Тьма надвинулась - прислушался. Мой голос говорил мне... Что он говорил? Смысл никак не улавливался. Потом пришлось понять - отвернулся от Б-га. Чувствуя на себе Его печать, пошел от Него в обратную сторону.

      Резкий свет уличного фонаря бил в стену. Тени от веток дерева вели нескончаемый хоровод. 

      Рядом спала Серафина. Высокий лоб с капельками пота. Полуоткрытые губы, которые всегда целовал, и она бормотала тогда милые пустяки и протягивала под одеялом свою руку ко мне. Улыбался, ожидая момента, когда тепло ее руки одарит моего милого  друга. Начинался секс - Серафина сонно поворачивалась на живот, подставляя восхитительную попку с нежной кожей. Целовал эти половинки персиков, спускался ниже, осторожно раздвигая ноги, в теплую расщелину. Ласкал языком створки живой раковины, ощущая на губах сладкую влагу... 

      Серафина что-то прошептала. И снова полуоткрытые губы. Хотелось поцеловать их и начать всё сначала, если бы было возможно! Губы замкнулись, Серафина  вздохнула, поморщившись, и накрылась одеялом с головой. 

      В круге света на стене продолжалась пляска черных веток - кабаре каждую ночь. Портьер на окне не было и тюля тоже - Серафина не любила. Ее возбуждала возможность ходить утром голой перед открытым окном. Напротив было здание банка, рекламные ролики которого были подобны костюмированным колоссам эпохи Золотого Голливуда. У меня были подозрения, что мужская половина банка давно обзавелась биноклями  - её часто окликали самые разные типы, работавшие в банке. Охрана только и делала, что шутливо отдавала ей честь. Она проходила мимо королевой. А рядом был паж. Даже не рыцарь жезлов, а всего лишь паж кубков. Серафина никогда не забывала соблюдать социальную субординацию - есть королева, есть паж. Был ли у нее герцог, граф, наконец, король монет? Не знаю. Уже и не узнаю. Но если она и обзаводилась какой-нибудь дорогой безделушкой, это ещё ничего не могло означать. Ее родители жили в Штатах.

      Каждый раз, когда Серафина звонила вечером и сообщала тонким голоском, что не приедет: "Я у подружки", мне оставалось приготовить себе сухой мартини со льдом, достать сигару, Плутарха и сесть в кресло в спальне. "Разве непонятно, что имеет в виду Менандр, когда говорит, что любовь - это души болезнь, удар, источник раны внутренней". Иногда возникали предположения, что в настоящий момент она (не у подружки же) дарит свое тело какому-нибудь банковскому вельможе из крепости напротив. Ревновал ли? Скорее нет. Где-то прочитал, что не ревнуют своих женщин мужчины с бисексуальными наклонностями. Интересная мысль. Её стоило, наверное,  проверить. В глянцевых журналах, в изобилии скупавшихся Серафиной, в тех, что вклеивают на страницы пробные конвертики шампуней или духов, многочисленные "психологи" из номера в номер призывали читательниц не тормозить свои желания. Призывали "познавать" себя, расковывая свои комплексы и затаенные устремления - "Тысячи тех, кому мы помогли за все эти годы, не перестают удивляться, что, как оказалось, измениться вовсе не трудно!". Серафина внимательно читала слащавые советы, трогательно морща носик и поворачивая лицо к зеркалу - увидеть изменения.

      Но одно дело - желать, другое - действовать. Желал. "Паж кубков" - ха-ха! Серафина, полагаю, - действовала. "Королева жезлов". Хотя... Ну, что домысливать?!

      Воображаемые мной измены (воображаемые ли?) Серафины тактично скрывались пеленой дыма от сигары. "Я понял, что смогу сменить окружение. Сменить обстановку. Но нельзя изменить свою собственную натуру. Я не знаю, что сейчас делать  и куда податься" ... 

      Серафина откинула одеяло, открыла глаза и недоуменно посмотрела на меня.  "Это ты? - спросила сонным голосом. И падая на подушку, пробормотала, - что ты здесь делаешь?".

      "А мне все время хочется попробовать распахнуть дверь... Впустить свет".

      

      Объяснить это можно неистребимой жаждой к жизни. К жизни, в которой  времен года сменяют друг друга - снежный покров тает на глазах, обнажая влажную, потную от зимнего сна землю, и она черна. Потом пробиваются нежнейшие ростки, вздрагивающие от ласкового дуновения. И ростки становятся тугими стеблями травы, иссыхающими к осени - багрянец с позолотой, бронзовые листья, падающие с величественной покорностью и прощальным звоном. И снег, молчаливое безмолвие и укор, и хрустящее перешептывание заиндевелых веток с морозом.

      Связь с женщиной подобна смене времен года - холодок первого знакомства, еще снежинки тают на кончике языка,  потом подснежники, расцветающие от изучающих и поощряющих взглядов, весна, переходящая в буйное лето. И пресыщение как усталая всезнающая осень - листья падают... И самое тягостное  - первые заморозки.

      Вот здесь лучше сразу уйти. Как угодно - уже на вкус. Уйти, грациозно вальсируя. Или хлопнув дверью. А можно - крадучись, на цыпочках. Главное - уйти! Не дать зиме заковать себя в панцирь ненависти!

      Нельзя любить нежно, сильно, страстно. Гипертрофия чувств... С последующей атрофией...Хотя чем можно измерить чувство? Где можно найти настолько точный инструмент, который бы не солгал и в микронах чувств! И применяя подобный гелиограф, точно знал бы - сейчас болен, думая, что влюблен. "Но вот "подул внезапно ветер" Эрота и страсти, и то, что было так ничтожно, становится драгоценнее богатств Тантала и царской власти Гигеса".

      Может, подобные мысли приходят оттого, что не могу долго переживать состояние взлета, воспарения, вознесения души. Дальше - нехватка кислорода, разреженная  атмосфера. Падаешь вниз, ожидая удара. Но - больно другому! "...кажется, что люди совершенно не сознают истинной мощи любви, ибо, если бы они сознавали ее, они бы воздвигали ей величайшие храмы и алтари и приносили величайшие жертвы, а меж тем ничего подобного не делается, хотя все это следует делать в первую очередь".

      

      ***

      "Развратник", - Серафина сидела верхом на мне и указательным пальцем гладила мои губы. 

      "Развратник, - повторила и, хитро улыбаясь, изо всей силы сжала влагалищем член, - ведь я могу на тебя в суд подать". 

      "Подавай, - согласился и возобновил толчки внутри нее, - ты смелая". 

      Серафина легла на меня - темные холодные глаза: 

      "Я ведь другой уже не буду, а мужчины не любят перемен". 

      "Откуда ты, девочка моя, узнала?" - холод её глаз меня встревожил. 

      "От тебя",- Серафина вздохнула и встала. 

      "Эй, - возмутился я, - в чем дело?". 

      Она молча перекатилась на свою половину постели и достала с тумбочки мои сигареты. 

      "Слушай, Фафа, - так называл ее, когда Серафина становилась капризной и взбалмошной, - тебе курить нельзя". 

      "Я не Фафа, - она строго посмотрела на меня, - а когда мне плохо, хочу курить". 

      Вытащила сигарету и стала разглядывать. Понюхала. 

      "И вообще - все мои подруги уже курят. Это первое. Второе - насчет перемен - ты ничего не сказал по поводу моей новой прически".

      Она, правда, сделала новую прическу. Скорее, даже не прическу - остриглась наголо. Когда увидел её в дверях, то растерялся - передо мной стояла не Серафина. Это был другой человек -  отчаянный и лишенный романтизма. Серафине это не шло. У неё раньше были чудные волосы - длинные, черные, она сплетала их в тугую косу и укладывала в тяжелый узел на голове. Мне была дана честь каждый вечер разрушать это величественное сооружение. Прежняя прическа делала старше, можно было дать все восемнадцать лет. Вопросов ни у кого не возникало. Имею в виду - правовых. Конечно, понимал, что связь наша, с точки зрения закона, была весьма предосудительной, но уповал на новые нравы, время и порядочность Серафины. И вдруг - голый череп, а за правым ушком тату - змея, кусающая свой хвост. Молча отступил в коридор, давая Серафине войти, и с сожалением и тревогой подумал - она повзрослела. Новый облик сделал ее двойственной - возвратил истинный возраст, но,  в то же время, как зеркало, беспощадно обнажил естество. Ребенок в профиль, анфас - новая Кибела. Ничего не сказал, только нежно поцеловал в голую макушку. 

      "Третье, -  Серафина выпустила воображаемый дым, - мне скоро стукнет шестнадцать...". 

      Покосилась на меня и, достав с тумбочки зажигалку, жалобно попросила: 

      "Дай, попробую". 

      Пожав плечами, взял из ее рук сигарету, прикурил, сделал одну затяжку и передал обратно. 

      "Спасибо". 

      Она уже курила, конечно, со своими подружками. Выдохнула дым и продолжила: 

      "На шестнадцать лет загсы вроде делают скидку". 

      Понятно. Теперь стало понятно. Взял сигарету, затянулся и спокойно спросил: 

      "Зачем тебе брак?". 

      Она возмущенно посмотрела: 

      "Я думала - ты порядочный, - хихикнула, - обещанного три года ждут". 

      "Разве нет?". 

      "Я же сказала, что могу заявление подать". 

      "В загс?", - нарочно уточнил. 

      "В загс заявление понесешь ты... А я могу только одно заявление - о совращении...". 

      Мне стало противно и страшно. 

      "Ты думал, наоборот",- Серафина повернулась ко мне и выдохнула дым в лицо. 

      "Фафа, перестань",- рассердился и вдруг почувствовал ожог на лице. Серафина держала раскрытую ладонь: 

      "Ещё раз "Фафа" - ещё раз получишь!".

      "Идиотка!" - схватил её за руку и сильно сжал. Она вскрикнула от боли и, отшвырнув сигарету, свободной рукой вцепилась мне в волосы. 

      "Дура! Ковер спалишь!". 

      "Пускай",- прошипела она и вырвала клок волос. 

      Продолжать в том же духе было опасно, пришлось сделать вид, что успокоился и миролюбиво спросить: 

      "Последние?". 

      "Нет, - Серафина рассмеялась, разглядывая жидкую прядку моих волос, - а если с другого места?". 

      "Ты хочешь?". 

      "О, да - зубами!". 

      "Садистка". 

      "Да, раз тебе так нравится. Только убери руки". 

      "Зачем?". 

      "Я так хочу. Давай привяжем их к спинке кровати". 

      "Мы так никогда не делали". 

      "А теперь будем!". 

      "Ну, один раз давай". 

      "Нет, - она сурово взглянула на меня, - так будет всегда!". 

      "Зачем? - посмотрел в ее чёрные глаза - ледяной  взгляд - и опять стало страшно, казалось, меня с интересом разглядывает какое-то большое насекомое, - зачем "всегда?".

      "В жизни должно быть место постоянству", - назидательно сказала она и достала атласный красный шарфик, подаренный мною на второй день нашего знакомства. 

      "Его же хватит только на одну руку". 

      Серафина крепко привязала мою правую руку к спинке кровати, потом также сурово, молча достала второй шарфик - и такой же красный. 

      "Откуда он у тебя?". 

      Серафина, крепко привязав мою левую руку, полюбовалась на свою работу, улыбнулась и ответила: 

      "Подарили". 

      "Кто?". 

      "Какая тебе разница, - пожала плечами она и сухим деловым тоном продолжила, -  теперь привяжем ноги". 

      "Это еще зачем?". 

      "Чтобы ты был в моей полной власти". 

      "Мне кажется, нахожусь и без шарфиков в твоей власти". 

      "Дурачок, - Серафина лизнула кончик моего носа, - это я в твоей власти. Абсолютной власти". 

      "Каким же образом она проявляется?", - согнул ноги, уже затекавшие от сидящей на них Серафины, и она переместилась на мой живот. 

      "Я, например, всегда  с тобой", - стала ковырять пальцем мой пупок. 

      "Ну, понятие "всегда" относительное, - начал, но Серафина с силой вонзила острый ноготь пальца в пупок, и вскрикнул от боли, - что с тобой?"

      "Влюбилась, и потому тебе мщу", - Серафина встала и пошла по комнате к креслу. С интересом наблюдал за ней. Села, взяла с журнального столика мобильник, широко раздвинула ноги, демонстрируя мне свое лоно, опушенное золотистыми волосками. Молча набрала какой-то номер, правой рукой начиная себя возбуждать. Глаза её были полуприкрыты, но она наблюдала за мной. 

      "Хэллоу", - выдохнула в трубку. 

      Серафина всегда говорила "алло" на англоязычный манер - с эротическим придыханием. 

      "Виктор?" 

      Опять выпендрёж - ударение на последней гласной. Но кто такой Виктор? 

      "Ну, конечно, это я", - она рассмеялась низким грудным смехом, а пальчик уже обрабатывал клитор. "Представь себе - я голая", - прошептала она, закрыв глаза. Так шепчут, наверное, на телефонных секс-линиях.  "Мой средний пальчик уже внутри и там мокро".   

      Молчал, а что можно сказать о моём милом друге - он, дурачок, стоял как стойкий оловянный солдатик. 

      "Виктор, я воображаю, что внутри меня - ты".

      Не выдержал: 

      "Серафина, прекрати!". 

      Она не прореагировала, а продолжала перешёптываться с этим Виктором: 

      "Ты сделаешь мне больно. Очень больно. Да, я так хочу...". 

      Голова её откинулась назад, и видел только ее тело - без головы. Впечатляющее зрелище - анонимная женщина, тело которой тебе знакомо и вдруг, обезглавленное, начинает вызывать сомнение - анонимное тело принадлежит всем. Не только мне и не только, наверное, какому-то Виктору. Серафина глубоко задышала, а лоно массировала уже всей ладонью.

      Мой милый друг, оскорбившись,  ушел в отставку, и мы оба лежали, шокированные и беспомощные. Привязала она меня крепко - во время её болтовни уже предпринял безуспешные попытки освободиться. Закрыл глаза и слушал. 

      "Викки, - простонала она, - Викки!". 

      Не выдержав, крикнул: 

      "Так зовут канарейку, а не мужчину!". 

      Серафина подняла голову, с минуту изучающе разглядывала меня, потом встала и пошла, по-прежнему разговаривая с Виктором: 

      "Милый Викки, ты знаешь, что я сейчас сделаю?".

      Она подошла, раздвинула мои ноги и расположилась  между ними. 

      "Нет", - рассмеялась и подула на член. 

      "Нет, ещё раз нет. Ты не угадал, ты во мне, а во рту у меня сейчас будет другой мужчина. Послушай". 

      Оттянув крайнюю плоть,  взяла в рот член и стала нарочно громко чмокать. Мобильник держала около своего рта. 

      Услышал мужской стон и крикнул: 

      "Виктор, привет!". 

      Серафина рассмеялась, не выпуская член изо рта, а он, воспрявший от влажного внимания, толкался ей в горло. 

      "Серафина!", - закричал в трубке Виктор, и мы с ней почему-то одновременно захохотали. 

      Она прекратила своё занятие и легла возле меня. Мобильник расположила так, чтобы слышал. 

      "Серафина!" - опять закричал Виктор. 

      "Что тебе?".

      "Я кончил!" - заорал Виктор. 

      "А я нет!". 

      "Почему?" 

      "Ты рано кончил! До завтра!". 

      "Подожди!" -  но Серафина выключила телефон и села на меня верхом. Вопросительно посмотрел на нее. 

      "Не обращай внимания, - небрежно бросила она, - давай делать сэкс". 

      Рассмеялся - опять коверкание слов. 

      "Ты чего?" - удивилась. 

      "Ничего, может, ты заявление о совращении понесешь на этого Виктора?". 

      Серафина энергично задвигалась на мне, выгибаясь назад, и опять увидел анонимное тело. Пугающее одновременно возбуждающее зрелище. И услышал её голос: 

      "Виктор - всего лишь дублёр. А ты - дефлоратор". 

      "Я устал, - резко сказал, - у меня затекли руки, и я не хочу "сэкса". 

      "Что?! - Серафина легла на меня, и её лицо оказалось совсем близко - увидел капельки пота на верхней губе, - ты не хочешь "сэкса"?". 

      "Именно так. Давай слезай и развяжи мне руки". 

      "Но я не кончила, - вдруг жалобно пробормотала она и нежно погладила моё лицо, - ты обиделся, да?". 

      "Серафина, я серьёзно. У меня затекли руки". 

      И вдруг заорал: 

      "Да, твой дефлоратор обиделся! Твой дефлоратор не хочет трахаться с тобой. Он свои функции выполнил! Топай к своему дублёру!"

      Серафина посуровела лицом, встала и вышла из комнаты.

      "Дурак", - выдохнул. Понял, что попал в ловушку. Теперь со мной, привязанным, она будет делать всё, что захочет. Может даже уйти и оставить голым и недвижным на неопределённое время. От этой догадки похолодел. 

      "Серафина", - просипел. Пропал даже голос. "Серафина!", - уже  прокричал. И услышал себя со стороны - жалобный голос беспомощного человека. 

      Вдруг, прямо над моим ухом, запищал мобильник. Повернул голову, пытаясь взглянуть на номер звонившего. Номер был неизвестен. Наверное, этот самый Виктор. Мобильник пищал - Серафина не появлялась. 

      "Серафина, телефон!". 

      Скрипнула дверь ванной комнаты, потом раздался стук каблуков, и на пороге появилась она. Одетая, лицо убрано неброским макияжем, через плечо спортивная сумка. Серафина быстро подошла к трубке, взяла её: 

      "Да. Я готова. Хорошо". 

      Как спецназовец, получающий задание - коротко и постороннему неясно.  

      "Спасибо", - она даже не улыбнулась. Посмотрела снисходительно на меня: 

      "Тебе, наверное, неудобно?". 

      "Да". 

      "Придётся потерпеть", - она продолжала пристально смотреть на меня. 

      Ждала мольбы, просьбы, унижения. Не дождалась. Услышала только: 

      "О"кей". 

      Самочувствие было жутким - в самом позорном состоянии голый мужчина. Такое не забывается никогда.

      Она ушла.

      

      Было холодно - милое чудовище даже не потрудилось хоть чем-то меня прикрыть. Почему-то руки затекли быстрее, чем ноги. Увы, не был Терминатором, чтобы красиво надув бицепсы-трицепсы порвать атласные путы. Хорошо, она не успела связать ноги, по крайней мере, мог хоть немного менять положение корпуса. Но руки все равно продолжали ныть.  

      За окном стемнело - комната постепенно погрузилась в дремотный сумрак, расплывались очертания мебели, теряли цвет обои и корешки книг на полках. Временами всё вспыхивало красно-синим цветом - банковская крепость напротив напоминала о себе. Изменились звуки - стали приглушеннее и реже гудки машин, зато громче многоголосие телеприемников, проигрывателей и магнитол. Милая сердцу комната (спальня-гостиная) превратилась в камеру пыток - звуки, прекрасные и безобразные, просачивались сквозь худые стены как через поролон и обрушивались на меня. Слух обострился чрезвычайно - организм мобилизовал все высвободившиеся резервы на этот маленький орган. 

      Воздух в комнате дрожал от нарастающего шума, передавая колебания барабанной перепонке. Ощущал кожей, нервами, клетками, как эти сигналы бегут через цепь слуховых косточек во внутреннее ухо, передаются по нерву в продолговатый мозг, а далее в слуховые области височных отделов. Голову распирало, казалось, она наполняется как мешок старьевщика - долго, медленно и плотно. Началось всё с пиано-пианиссимо, завершалось форте-фортиссимо и далее - в никуда. Мотал головой, забыв обо всем - "наверное, кто-то снова помешал, а может, не хотели оба - вспотевшая кожа, что-то похожее позже - кто же мне подскажет, как убить любовь, если ты оставишь меня вновь"... 

      Закрыв глаза, считал: сто (кабина самолета), сто десять, сто двадцать, сто тридцать (болевой порог слышимости), сто сорок (звук выстрела), сто пятьдесят (реактивный самолет), сто шестьдесят, сто семьдесят... Уже погибал. Сто восемьдесят децибел - умер...

      Она пришла на следующий день - посмотреть на меня дохлого в луже мочи. Циничная девка фотографировала мой труп в разных ракурсах. Щелчки затвора действовали как электрошок, они пробивали мертвое сознание - "это будет совсем не больно и через секунду закончится - сожмите зубы - просто сожмите зубы - вот так - приступаем...". Проснулся от боли. Серафина отвязала мои руки и они, одутловатые, отекшие, завопили каждой клеткой о нестерпимой муке, которую пришлось перенести. 

      "От тебя воняет", - брезгливо сказала Серафина и опять сфотографировала меня. 

      "Убри камру", - просипел. 

      "Ты разлагаешься фотогенично, - невозмутимо продолжала Серафина, - а красные шарфики возле сизых рук как кровь". 

      Щёлк-щёлк. 

      "Пенис тоже сизый, а мошонка пустая, -  она, довольная, рассмеялась, - яйца ушли домой". 

      Щёлк-щёлк. 

      "Дуа ска убри камру", - по-прежнему был без сил. 

      Только следил за этой рваной сукой, окоченевшим телом ощущая холод и сырость постели. Она продолжала кружиться, дразня длинными ногами в черно-красных колготках от Шанель. Цвет Смерти. Сама выбирала, сама платила, откуда-то выудив золотую кредитную карту. Такие вещи (колготы от Шанель, сумки от Фенди, часы от Картье) мне были не по карману. Уже говорил - у неё шикарная отмазка - родители жили в Штатах. 

      Наконец, она успокоилась, отбросила камеру и села в кресло. Закурила, взглянув на часы. Услышал посторонний звук - какие-то люди вошли в квартиру. Топтались в коридоре, потом прошли в комнату и встали перед Серафиной, бросив взгляд раскосых азиатских глаз на меня. Два молодых человека в черных костюмах. Один держал бутылку итальянского шампанского, другой - бокалы. Мне были видны их бычьи загривки, сильные шеи, широкие спины. 

      "Открывай!" - бросила одному Серафина. 

      Под черным пиджаком обозначились бугры мышц. Хлопок - один разлил шампанское по бокалам и обернулся на меня. 

      "Извините",- сказал он. 

      Второй тоже обернулся (вылитый клон): 

      "Извините". 

      В их взглядах было недоумение и брезгливая жалость. Труляля и Траляля. 

      "Сутенеры!". 

      "Идиот, - беззлобно заметила мне Серафина, - это подарок. Я заказала для тебя". 

      Улыбнулась гиеной и подняла бокал: 

      "С днем рождения, дорогой". 

      Забыл. Действительно - сегодня мой день рождения! Они чокнулись. Первый подарок (Труляля) опять оглянулся на меня и шепнул: 

      "С днем рождения". 

      Второй подарок (Траляля) повторил. 

      Раз Труляля и Траляля решили вздуть друг дружку... 

      Молчал - мне, имениннику, не дали даже глотка воды. Мне не хватало сил встать, вышвырнуть азиатов и избить девку. Лежал в собственной моче и хотел пить. Пить-пить-пить. Барханы, бедуин, мираж вдали и песок в зубах. Приучись без подруги свой век прожить, о Бабур. Пора бы...

      Серафина кивнула - Труляля и Траляля стали раздеваться. Раздевались они долго, чувственно выгибая тела и двигая узкими бедрами. Серафина пускала в мою сторону дым, пила шампанское и молчала. Взгляд ее ничего не выражал - только холодное любопытство бывалого вуаёра. Они скинули манишки и принялись за штаны. Серафина шевельнулась в мою сторону и комментаторским тоном пояснила: 

      "Начинается главное". 

      На мои глаза навернулись слезы - надвигался приступ хохота. 

      "Задом-наперед, совсем наоборот!". 

      Труляля и Траляля вздрогнули и посмотрели на меня. 

      "Я знаю, о чем ты думаешь, - сказала Серафина, - но это не так". 

      "Ни в коем разе". 

      Понял, что ожил и могу играть. 

      "Если бы это было так, это бы еще ничего, а если бы ничего, оно бы так и было, но так как это не так, так оно и не может быть!". 

      Азиаты стояли и недоуменно смотрели на меня. 

      "Не обращайте внимания, - разозлилась Серафина, - он чокнутый! А вам деньги заплачены - продолжайте". 

      "За осмотр деньги платят! Иначе не пойдет! Ни в коем разе!". 

      Она почувствовала себя неуютно, подозрительно посмотрела на меня. Понимал, что разламываю ее конструкцию. Какую конструкцию, не знал, было все равно. Чувствовал прилив крови, руки уже не мерзли, ноги перестали судорожно сучиться.

      Азиаты сбросили с себя всё. У них оказались подбритые лобки и маленькие члены. 

      "И задом-наперед, совсем наоборот", - вздохнув полной грудью, встал с кровати и, взяв со столика шампанское, ушел в ванную. 

      

      Вернувшись, свежий, вымытый и хмельной от шампанского, обнаружил, что стрип-шоу трулялей превратилось в трах-шоу. Они лежали на ковре в позиции 69 и с упоением сосали друг у друга. 

      Голая Серафина сидела в кресле, раздвинув ноги - в руках был вибратор. Это было уже новенькое. С настоящих членов на муляж. Она повернула ко мне розовое от возбуждения лицо, яростно и зло прошептала: 

      "Подключайся". 

      И, не тратя времени даром, погрузила в себя вибратор. Застонала, прикусив нижнюю губу. 

      Труляли по-азиатски невозмутимо продолжали сосать. Задом-наперед, совсем наоборот.

      Вдруг стало жалко рано созревшую девочку - она стремительно и упорно лишала себя детства. Смотрел на ее обритую голову со змеей за правым ушком, нежную кожу лица с припухлыми щёчками и сочными губами. Хрупкая шея с неизменной толстой нитью жемчуга, ее фетиш; волнующая и смущающая рассудок сочная грудь с упругими сосками - ротик ребенка еще не коснулся ее. Нежный живот, любил приблизить к нему лицо, вдыхая ускользающий молочный запах девства; небритой щекой любил погреться о нежную кожу возле пупка, ухом улавливая процессы брожения и гниения. Закрывал глаза и вслушивался с печалью - разложение. Смерть всегда стоит рядом, хихикая в костлявый кулак. Слушал, а рука спускалась в низину ее живота, пальцами ощущая холмик лобка, поросший шелковым пухом. Еще ниже, подкрадываясь подушечками пальцев к горячей бесстыдной плоти, возраста не ведающей. Врата расступаются перед своим хозяином, что однажды посмел на горячем коне вторгнуться в спящее королевство... и отворил дверь маленькой светелки, в которой находилась Спящая красавица. 

      Вот и разбудил. На свою голову. 

      "Болван", - Серафина открыла глаза, продолжая разрушать свою "светелку" латексным чудовищем. 

      "Болван", - повторила Серафина и вынула вибратор - увидел пещеру. Приучись без подруги свой век прожить, о Бабур. 

      "Иди же сюда", - сквозь зубы, сжав кулаки, потребовала она и топнула ногой. 

      Смотрел на пещеру, зияющую могильной тьмой. И чернота распахивается, наваливается - это уже воронка - крикни, и эхо застучит по стенам вниз как горох. Воронка живая и душная - пульсируют черные стены, полыхая вдруг багровым бликом. Очнулся.

      Труляли отсасывали и отсасывали друг у друга. Не обращая на Серафину внимания, подошел и дал тому, кто был сверху, пинка в желтую задницу. Он дернулся и непроизвольно сжал зубы. Другой заорал благим матом. Брызнула кровь. Ее было много, она гейзером, толчками выстреливала из паха и обагряла всех. Труляля без члена орал, Траляля с окровавленным ртом и куском пениса в руке трясся мелкой дрожью. 

      Взглянул на Серафину, она, поджав ноги и обхватив руками плечи, съежилась в кресле. Огромные детские глаза смотрели на меня - страх, отчаяние, вопрос! Ее лихорадило - на теле проступала гусиная кожа. Отвернулся. 

      

      "Ты не умеешь любить, - кричала Серафина в одну из наших ссор, - ты любишь только себя!". 

      "Может, этому я научился у тебя?". 

      "Почему ты избегаешь ответственности?". 

      "За что я должен отвечать?".

      "За меня!".

      "С какой стати! Ты скоро получишь паспорт!".

      "Знаешь, есть такие слова, что человек в ответе за тех, кого приручил".

      "Это про животных!".

      "Тогда я буду животным!" - Серафина встала на четвереньки и загавкала. 

      Брезгливо смотрел на нее: 

      "Ну, что дальше?".

      "Купи мне ошейник, поводок и миску. И дай подстилку".

      "Пожалуй, ты права. Я так и сделаю".

      Серафина вскочила и подбежала, вглядываясь в лицо: 

      "Ты - урод". 

      "Потому что до сих пор живу с тобой". 

      "Знаешь, я думаю, что когда мне будет по-настоящему плохо, ты от меня уйдешь". 

      "Возможно, что и так".

      "А собаку бы бросил?"

      "Нет. Собака - друг человека".

      "А я?"

      "А ты - баба. Их принято бросать".

      

      ***

      Скитался по улицам с барахлом в спортивной сумке, без гроша в кармане, разглядывал девушек, женщин, старух. Разные чувства переполняли меня - ненависть, отвращение, сожаление, равнодушие, брезгливость. Иногда - умиление. Но это уже к совсем маленьким девочкам. 

      "Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него".

      Сел на скамейку. Снова у Новодевичьего. Раздался благовест... День весь совершен...

      "Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел".

		
		
    
		
    39. Пьер М. Эф: Пуговка и все остальное
    999    "Рассказ"  Эротика 


    





 



     

     
Пуговка и все остальное


    

    



    


    

    Он протянул руку и слегка прикоснулся к пуговке на ее блузке, второй по счету, если идти сверху, и самой соблазнительной для расстегивания. Правда, пуговка и не подумала расстегнуться, она добросовестно исполняла свое пуговичное дело. Впрочем, к ней прикоснулись совсем не за тем, чтобы расстегнуть, а просто так; легким было прикосновение, почти неощутимым. Хотя если подумать... 

    "Ну вот, начинается!" - подумала Татьяна, владелица блузки и пуговок на ней. Только что тут, собственно, думать? Разве может быть что-то иное, когда в гости к привлекательной женщине приходит мужчина, что называется, в расцвете лет? Именно за этим он и пришел - за тем, что начинается. Ей не семнадцать лет, чтобы не понимать. Все это произошло не вдруг, он давно ухаживал за ней, а она... она в общем-то принимала ухаживания. Почему принимала? Да потому что никогда не стоит отказываться от ненавязчивого внимания и массы мелких приятностей, которые может тебе доставить интеллигентный мужчина, не выказывающий претензий на какой-либо бартер. Правда,  сейчас уже ясно, что тот период их отношений закончился, но что теперь? Это так долго не происходило, что непонятно даже, почему вдруг произошло.

    Они работали в одной фирме. Фирма занимала половину этажа огромного здания, представляющего собой скопище-муравейник разнообразных фирм и фирмочек, которые нашли себе пристанище за его благообразным представительным фасадом. Здание знавало лучшие времена и одного солидного хозяина, и от этих времен еще остались кое-какие реликты; например, начальник охраны в форменном костюме с металлическими пуговицами, выходящий в начале рабочего дня понаблюдать, как работают его подчиненные - тоже реликты, - проверяющие пропуска на входе. 

    К реликтам с полным правом можно отнести и паркетные полы, когда-то тщательно уложенные и до сих пор хорошо сохранившиеся. По таким полам надо ходить... или нет, порхать в изящных туфельках, что и делала с удовольствием Татьяна. Это здание вообще располагало к получению удовольствия просто от того, что в нем находишься. Даже  внимание, которое тебе оказывает мужчина в таких сдержанно благородных стенах, получается сдержанно благородным подстать этим стенам. Длинные коридоры, по которым часто ходишь по всяким делам, сильно способствуют случайным встречам. Он обгоняет ее и говорит мимоходом: "Привет, Танюша!" - всегда при этом легко, почти неощутимо прикоснувшись к ее плечу или к руке, и на лице у нее сама собой возникает легкая улыбка, показав всякому, кто желал бы это заметить, что ей нравится это привычное внимание. Она отвечает: "Привет!" - правда, уже его спине, потому что он успел на мгновение оглянуться, слегка улыбнуться и уйти на пять шагов вперед, такой деловой-деловой. Есть что-то обаятельное в его прикосновениях и нисколько не навязчивое. Они всякий раз происходят так быстро и так неуловимо, что она не успевает это как-нибудь осмыслить. Правда, все это осмысливает ее кожа... или что у нее отвечает за тактильные ощущения? Что бы там за это ни отвечало, а память хранит его прикосновение еще какое-то время после того, как он скрывается в коридорно-комнатных недрах.

    Еще один реликт прятался на последнем этаже - небольшая, скорее даже крохотная столовая, неизвестно как сохранившаяся с прежних времен. Она пользовалась успехом, потому что кормили в ней хорошо и брали за эту хорошую еду совсем смешные деньги. Плохо лишь то, что в обеденное время к ее дверям всегда стояла очередь, и Татьяна перед обедом частенько решала для себя дилемму - стоять в очереди или идти обедать на улицу, благо вокруг здания есть сколько угодно всяких кафешек, где можно неплохо пообедать; правда, совсем не так дешево, как в столовой. Иногда именно ее неназойливый поклонник помогал решить эту дилемму: он звонил перед обедом и говорил, что идет занимать очередь, пусть она подходит. Удобно, что ни говори, тем более, что это ни к чему не обязывало. Она могла сказать, что идет обедать на улицу, и он не обижался. Когда они вместе обедали, он садился напротив, и порой его взгляд, словно выйдя из-под контроля в расслабляющей обстановке обеденного отдыха, выражал больше, чем обычно. Что-то затаенно-внимательное улавливала в нем Татьяна, будто ее визави хотел узнать про нее такое, о чем узнать никак нельзя. Под этим взглядом ей казалось, будто должно что-то произойти - бог его знает, что именно; но ничего не происходило, продолжались устоявшиеся отношения полудружбы-полуухаживания, взаимно приятные и взаимно не обязательные.

    Он постоянно ее опекал, оказывал уйму мелких знаков внимания. Непременно сообщит, что выдают зарплату; обязательно донесет до остановки тяжелую сумку, если вдруг ей случится иметь тяжелую сумку; откуда-то возьмет и принесет книгу, которую ей хочется прочитать... И при этом все время остается как бы чуточку поодаль, не докучая, не стремясь к развитию отношений. Татьяна привыкла к его необременительному присутствию в своей жизни и  большего не хотела. Похоже, что он не был героем ее романа. Ее даже не интересовало, оказывает ли он внимание другим женщинам; наверняка оказывает. По крайней мере она видела его иногда оживленно разговаривающим с какой-нибудь интересной дамочкой. Разговаривая с дамочкой, он время от времени дотрагивался до нее по своему обыкновению, которое так знакомо Татьяне и которое с полным правом можно считать его фирменным стилем общения с женским полом.  Его иногда хотелось назвать дамским угодником, хотя... хотя что-то мешало так назвать. Для дамского угодника он вел себя слишком независимо и так уверенно, словно от женщин ему ничего не нужно, а если он что-то для них делает, то делает потому лишь, что это ему нравится - вот и вся причина. 

    

    А потом ему отчего-то захотелось посмотреть фотографии, сделанные ею недавно в отпуске. Она их приносила на работу, и где он тогда был? Сейчас они у нее уже в альбоме, вытаскивать не хочется. А зачем вытаскивать? Если не гора к Магомету, то Магомет к горе. Он может сам прийти, незачем ей утруждаться вытаскиванием и обратным втаскиванием их в альбом.

    Отказать причины не было, разве что потянуть время: а вдруг как-нибудь рассосется? Но ей всегда претили игры в динамо, она предпочитала сразу сказать твердое "нет", если не хотела говорить "да". Здесь же говорить "нет" после многих молчаливо подразумеваемых "да" было не очень ловко. Да и повод такой невинный... Может, ему и впрямь нужны эти дурацкие фотографии? Она ведь неплохо фотографирует. А если это предлог, что ж... У нее давно не было мужчины, так почему бы и нет? Правда, она никогда не представляла его сексуальным партнером невзирая на все приятности его отношения к ней. Может быть, он не давал повода? Ладно, пусть приходит, но поощрять его на какие-либо действия она определенно не будет.

    Они сидели над альбомом уже полчаса, он все внимательно рассматривал, требовал от нее комментариев, и было видно, что он неподдельно заинтересован. Татьяна тоже увлеклась разговором и уже стала склоняться к мысли, что и в самом деле ничего кроме фотографий у него на уме нет, как возникла эта пуговка...

    Она машинально подняла руку, чтобы защитить свою пуговку, но в этом не было никакой нужды: он уже убрал свою руку, успев мимолетно коснуться ее пальцев. Он отметил ее невольное движение, не очень для него лестное, которое опытному мужчине скажет больше, чем двадцать "нет, не хочу, не надо", произнесенных убедительным тоном. Секса с ним она определенно не хотела; то есть, не хотела в этот момент. Однако, это его не обескуражило. По едва уловимым признакам, которые невзирая на неуловимость все-таки как-то ловятся опытными и внимательными мужчинами, он видел, что это не означает "нет", и ему было интересно - это составляло один из важных интересов его жизни - возбудить жажду в спокойной женщине, такую жажду, которая сродни жажде путника в пустыне, и утолить эту жажду... ну, и свою тоже - таким непростым способом, который он почему-то предпочитал.

    А Татьяне вспомнились прежние его прикосновения. Знакомо, словно проложена дорожка - рука, локоть, плечо, а теперь вот пуговка. Что-то она много про нее думает...

    Они снова принялись за фотографии, но без прежнего энтузиазма.

    - Интересно, меня в этом доме будут поить чаем? - вдруг спросил он.

    - Ой, конечно; чего же ты сказал, что не хочешь? - Она как радушная хозяйка, разумеется, предложила ему чай сразу, как только он пришел.

    - Раньше я не хотел.

    - Ладно, сейчас поставлю чайник.

    Она пошла на кухню, достала чашки, включила электрический чайник. Вернувшись в комнату, краем глаза заметила, что стало что-то не так - с ним что-то не так. Ничего не понимая, подошла ближе... и от неожиданности плюхнулась на диван.

    Он сидел, рассеянно глядя в сторону, а из брюк торчал... да, торчал член. Весьма основательный, - кто бы мог подумать! - он упруго покачивался, словно стебель неведомого экзотического растения под влиянием неведомой стихии, и Татьяна уставилась на него как завороженная, а в голове пролетали обрывки разных мыслей, полное смятение, какая-то яичница всмятку. Первым делом ей стало ужасно любопытно как бывает любопытно пытливому ребенку, который увидел новую игрушку и хочет знать, как она устроена и почему двигается. Почему он качается? Что все это значит? И штаны вроде бы застегнуты, и руки у него спокойно лежат одна на подлокотнике, другая на диване... А потом... или раньше всего?.. она почувствовала, как в ней начинается томление, и детское в ней соединилось со взросло-женским в невольном жесте: она протянула руку, чтобы потрогать это чудо-юдо. Однако, потрогать не удалось. Быстрым движением он упрятал свой выдающийся предмет обратно в штаны, и Татьяна недоуменно уставилась на то место, где он только что качался...

    - Слушай... - начала она, но мыслей, которые она хотела выразить, было так много и были они так разнообразны, что они мешали друг другу как невежи, столпившиеся в дверях и не дающие друг другу пройти. - Слушай... - начала она опять с этого слова как со спасительного трамплина, но дальше этого слова опять не двинулась.

    Он мягко положил ей на руку свою ладонь и сказал:

    - Танечка, я слушаю.

    - Это зачем? - произнесла она наконец косноязычно.

    - О чем ты?

    - Зачем достал, а потом убрал?

    Какой-то детский и ужасно глупый вопрос. Татьяне стало немного стыдно. Похоже, что она резко поглупела после лицезрения этого предмета.

    - Да знаешь, решил проверить, не потерялся ли он, пока я тут рассматривал фотографии.

    Тьфу! Он смеется над ней! Она бы определенно обиделась за такой ответ, если бы в это время вторая его рука не заскользила по шее где-то около уха, не давая сосредоточиться на том, что он сказал. Вдобавок он улыбался ей ласково и чуть-чуть насмешливо. А ведь он давно ее приручил, подумалось Татьяне. Он приручил ее как котенка и сейчас обращается с ней как с котенком - за ушком ее щекочет. Сравнение с котенком показалось ей смешным, обижаться совершенно расхотелось, и вместо этого Татьяна неожиданно для себя рассмеялась. Ей вдруг стало легко и просто. И чего она опасалась? Почему не хотела? Она уже чувствовала, что находится в его власти, и что бы он ни захотел сделать, она подчинится ему; может быть, даже пойдет за ним на край света. Про край света настойчиво говорило приятное томление, провозвестник других событий, еще более приятных. 

    Он рассмеялся ответно, слегка придвинулся к ней и положил руки на плечи. "Сейчас он меня поцелует", - подумала Татьяна. Как знаком этот стандартный сценарий обольщения, словно написанный бездарным драматургом и размноженный в миллионах экземпляров стандартными мужскими особями! Одна рука обнимает за шею, чтоб удобнее было впиться поцелуем в губы; вторая рука то мнет грудь, то пытается добраться до застежек. До застежек одной рукой неудобно, поэтому поцелуй заканчивается, обе руки пускаются в дело и шарят по спине, пока не нашаривают крючки и не расправляются с ними... 

    Но этот непредсказуемый человек все делает по-своему. Как ей взбрело в голову предположить все эти банальности? Он не стал ее целовать, а снова задумчиво прикоснулся к той самой пуговке, словно решая, что же с ней, непослушной, делать? Расстегнуть? Нет, это потом, хотя он знал, что возражений уже не будет. Пальцы его коснулись груди Татьяны, покружив немного там, где предполагались упругие бугорки сосков, и нашли их, но не остановились, потому что руки уже определили себе другие занятия. Этих занятий было неперечислимо много, Татьяна оказалась словно окутана движениями его рук. Он улыбался задумчиво-ласковой улыбкой, иногда взглядывая ей в глаза, словно приглашая разделить с ним удовольствие от совершаемого им, - а удовольствие он безусловно испытывал - и Татьяна странным образом начала понимать это удовольствие и ощущать себя в тех подробностях, которые подсказывали его движения. Ее плечи, шея; рука мягко прошла по спине под блузкой, спустилась ниже... Ее соски... они мгновенно и остро отозвались на его прикосновение... ее грудь... она ждет, когда он освободит ее от плена одежд и проведет ладонью по каждому соску... именно ладонью, это будет так сладко... а он даже пуговку не расстегнул, вот странный... Ее постепенно охватывает непонятное волнение, ей кажется, что он никогда не дойдет до этой пуговки... Она уж было решает сама расправиться с этим глупым препятствием, но почему-то передумывает, интуитивно догадываясь, что не надо это делать, и вместо этого проводит ладонью по его щеке, на что он мгновенно отвечает поцелуем в эту ладошку. 

    Каким-то образом блузка оказывается вдруг расстегнутой... ей ни за что не понять, как это произошло... И юбка почти сползла. И вообще время куда-то делось; она не чувствует его движения. Место времени занимает возрастающее томление, оно начинает править бал. Ей совсем по-детски и совсем не по-детски ужасно хочется снова увидеть эту игрушку, которую он спрятал в штаны... зачем он спрятал? Она бы взяла в руку, почувствовала его теплоту, упругость и тяжесть. Интересно, он так и остался эрегированным? Ничего не понять, разве что потрогать это притягательное место... Нет, поиграем в игру под названием постепенность, эта игра ей определенно нравится. Татьяна проникает под рубашку, проводит ладонью по его груди, по спине; у мужчин чувствительная спина... а у нее, оказывается, чувствительная ладонь, через нее в тело вливается еще одна струя томления.  Томление растет тягуче, постепенно, и эта постепенность засасывает ее, затягивает, окутывает с головой, сводит с ума.

    

    Какая понятливая, как отзывается на каждое движение! Он боготворил женское тело, и каждый раз с новой женщиной был сродни Пигмалиону: он словно лепил его постепенно для себя, узнавая сначала взглядом сквозь одежду, потом прикосновениями, затем постепенно обнажая - ни в коем случае не сразу. Поэтому он не любил современной чересчур откровенной летней женской моды, не оставляющей даже намека на тайну женских форм. Женщины не понимают, что они тут больше теряют, чем находят. Вот Татьяна молодец, она не идет на поводу у этого поветрия. Она намекает, но не выставляет.

    Всякий раз интересно представлять, какова же на самом деле грудь, искусно - или не очень - упрятанная в бюстгалтер. Бывает тяжелая грудь, из последних сил удерживаемая этой сбруей. Освобожденная, она падает вниз, но при этом может быть очень соблазнительной формы. Бывает, что бюстгалтер уминает грудь, делая из нее неопределенное шароподобие; в таких случаях сюрприз при ее освобождении будет скорее всего мало приятным. Больше всего ему нравится грудь, задорно смотрящая вперед; тут тоже может быть всякое, но обычно бывает приятное.  

    У Татьяны грудь всегда упруго поднята и весело смотрит на тебя через одежду, и поди догадайся, чья это заслуга - ее собственная или тщательно подобранного бюстгалтера? Скоро он это узнает... прямо сейчас... уже пора, уже можно, уже хочется. Сдвинуть с плеч блузку назад, опустить бретельки этого кружавчато-полупрозрачного и спустить его вниз... Он не снисходил к расстегиванию крючков - это работа для прислуги - он просто открывал то, что было нужно сейчас. Татьяна помогла ему, машинально высвободив руки. Освобожденная грудь слегка колыхнулась. "Ооо", - произнес он беззвучно, а Татьяна уловила более длительный вдох, похожий на вздох, и поняла его причину. Он приподнял груди ладонями и полюбовался на них. Красивые соски... он не мог бы объяснить, что вкладывает в эти слова, но знал, что они красивые. Он притронулся к ним языком и ощутил острую реакцию Татьяны; он еще займется ими - потом, потом, - а сейчас к ложбинке - поцеловать - и идти поцелуями к этой сладкой цели...

    "Я не могу больше", - сказала Татьяна. Он глянул на нее и понял, посетовав себе за невнимательность, что упоительное движение поцелуями к соскам придется отложить на отдаленное будущее, быстро снял через голову рубашку, стянул брюки вместе с трусами, отчего освобожденный из плена член радостно выскочил, как спортсмен в отличной форме выбегает из раздевалки на зеленое поле стадиона, готовый к движению, к борьбе, полный, как пишут в газетах, воли к победе.

    

    Скинуть с себя остатки одежды... как приятно быть совершенно голой... как приятно, что он видит меня совершенно голой... лечь и позвать его не словами и не взглядом, а позой, в которой заключено все... Почему он медлит? Боже, почему он медлит? Она взглянула на него: он стоял на коленях в ее ногах во весь рост - если можно так сказать про человека, который стоит на коленях - но сейчас это был не человек, а самец. Что может быть от человека в голом мужчине, когда он стоит перед голой женщиной, лежащей в призывной позе, а его Самая Главная Суть готова войти победителем в женскую плоть? Этот красавец смотрел прямо на нее... как там его торжественно зовут-величают? Фаллос? Пусть будет фаллос, божество, которому поклонялись древние женщины. Она сама сейчас древняя женщина, самая древняя, самая-самая... самка она, и это ей безумно нравится. На свете нет ничего, только она и этот чудный самец.

    Он смотрел на нее с горячим вожделением, которое уже незачем скрывать, но не спешил. Он любил этот миг своего почти полного торжества - полное торжество наступит немного позднее - миг, когда женщина вся в его власти. Она перед ним полностью раскрыта, у нее нет от него никаких тайн, она смотрит на него помутневшим от страсти взглядом и нетерпеливо ждет. Она признала его безраздельную власть над собой, она - добыча у ног победителя. 

    "Ну, что же ты? Скорее же!" - сказала она глухим страстным голосом. Он слегка вздохнул от невозможности продлить это мгновение и вошел в ее горячую влажную приветливую вагину. Татьяна сладко простонала. Он сделал несколько пробных движений, приноравливаясь к ней, понял, что он тут дома, и стал ритмично посылать член вперед.

    Татьяне в этот момент показалось, что она достигла предела желаний. Наконец-то! Он в ней, он обнял ее за плечи, он осыпает частыми поцелуями ее лицо, а она, посылая себя ему навстречу, слушает, как сладко принимает все это ее тело. О, как хорошо! О, как хорошо! О... Как это у него получается? С каждым его движением что-то распускается в ней, как цветок... нет, это уже не цветок, это разлив... нет, это лава растекается по ее телу. Она не ощущает себя, она ощущает только, как откуда-то к ней приходят новые и новые волны наслаждения, а его член... его фаллос... его... он словно истоньшается и превращается в острый клинок, на острие которого, в его движении и находится источник той лавы, которая ее заливает. 

    Ее уже нет, она не существует, она не чувствует себя. Есть только острое наслаждение, от которого она то кричит, то стонет, то говорит ему какие-то непонятные слова, проводя ладонями по его спине, по ягодицам, где ощущается рождение движения, посылающего внутрь нее этот горячий кинжал. Как это у него получается? Нет, такого не бывает. Он движется как заведенная машина - ритмично и неустанно. А как сладко его чувствовать! Он везде - он в ней, на ней, вокруг нее, она чувствует его каждой клеточкой, всей собой, всем, что в ней есть.

    Пусть это длится вечно! Нет, что-то происходит... происходит что-то новое. Где-то в горящей лаве, она не знает, где именно, возникает сгусток, почти неощутимая точка, сродни тем точкам на горизонте, из которых спустя какое-то время вырастает океанский корабль... или нет, поезд. Это делает первые аккорды новый музыкальный инструмент в оркестре, играющем симфонию наслаждения; инструмент самый звучный, и когда он заиграет в полную силу, взорвется вселенная, вспыхнет сверхновая звезда, поезд сорвется с рельсов и умчится к этой звезде.

    Не торопиться, не комкать, проиграть всю мелодию такт за тактом, ноту за нотой, дать ей время на звучание. "Не торопись", - говорит она, и он понимает ее - боже, он все мгновенно понимает! - его движения становятся медленными и более изощренными, он пробует медленнее, еще медленнее... нет, быстрее, и в какой-то момент она говорит ему: "Вот так!" Вот так! Инструмент в руках виртуоза, поезд придет на станцию назначения. В тот миг, когда дальше уже некуда, дальше обрыв, тело Татьяны перестает ей подчиняться: оно судорожно изгибается высокой дугой и начинает бешеную пляску...

    От неожиданности он на мгновение останавливается, сбившись с ритма, но тут же подхватывает новый ритм - ритм ее оргазма. Татьяна неистовствует, и это для него еще один радостный сюрприз. Несмотря на свой немалый опыт, он никак не ожидал такой бури, хотя сам же ее сотворил. Вот он, миг его полного торжества! В такое мгновенье он чувствует себя почти властелином вселенной. А с такой женщиной ради такого результата можно отправиться хоть на край света.

    Постепенно движения Татьяны замедляются, она смолкает, руки, которые беспорядочно носились по его спине, бессильно падают. Все!

    Он замирает на некоторое время, затем медленно, осторожно возобновляет свое действо. Отзвуки испытанного удовольствия еще не выветрились из организма Татьяны, они заставляют ее сладко стонать - уже без исступления - когда он посылает себя вперед, отдавшись теперь своим собственным радостям. Иногда он останавливается, и Татьяна ощущает, как его член шевелится внутри как живой. Ей это ужасно нравится; есть что-то бесконечно радостное в том, что он получает от нее такое же удовольствие, какое получила она. Неразделенное удовольствие - это лишь тень того, что испытано вдвоем.

    Наконец он, видимо, утомившись уже, решительно меняет ритм своих движений, резко и часто посылает себя вперед, потом движения его становятся беспорядочными, из горла вырываются звуки - то ли крики, то ли стоны, - и когда он замирает, в последний раз издав стон и бессильно уронив голову, Татьяне становится жаль, что все уже кончилось... 

    

    Он сделал движение, чтобы сползти с нее, но она удержала его и сказала: "Лежи!" Он засмеялся и остался лежать. Потом, как ни жаль, все-таки пришлось его отпустить с себя. Он раскинулся на спине, и они некоторое время молча лежали рядом, не имея больше никаких желаний. Татьяна чувствовала в себе удивительную легкость; так легко ей было, так в ней было пусто и просторно, что казалось, если кто-то вдруг ее толкнет, она полетит.

    Постепенно - очень постепенно - в голове появились ленивые мысли, которые лениво думать... солнце на стене... скоро сядет, наверно... чайник, бедненький, зря кипел-старался... остыл уже, небось... ни за что не встану... Потом в этом ленивом безмыслии пробудились к жизни два чувства, удивление и любопытство, и они привели за собой первые желания. Татьяна приподнялась и взглянула туда, где спокойно и умиротворенно в густой поросли темных волос лежало недавнее орудие ее наслаждения. Она положила на него руку; руке пришелся впору весь комплект, обнаруженный пальцами и ладонью. Одно желание исполнено. Во втором желании большую часть составляло удивление, а к нему как приправа примешивалось чуточку любопытства, но оно тоже было простым и легко исполнимым:  она посмотрела на своего партнера по наслаждению. Он успокоенно лежал со счастливым видом человека, только что на отлично сделавшего непростую работу, результат которой превысил все его ожидания. Он встретил ее взгляд и улыбнулся.

    - Я знал, что ты темпераментная женщина. 

    "Как он мог это знать, если я сама такого про себя не знала?" - подумала Татьяна.

    - Как ты мог это знать? - спросила она, опустив вторую часть вопроса. 

    - Да просто знал и все. Еще когда увидел тебя в первый раз. Ты тогда взглянула на меня совершенно равнодушно и перевела взгляд.

    - Вот чудак! Ты до сих пор помнишь, как я на тебя взглянула в первый раз?

    - Что делать! Некоторые вещи не забываются, - засмеялся он.

    Татьяна попробовала вспомнить, когда же увидела его в первый раз, но память ничего ей не подсказала. Она не стала пытать свою память, а счастливо и благодарно уткнулась ему в плечо, не убирая руку с того места, где она уютно лежала.

    

    Наутро они вместе вышли из дому, чтобы отправиться на работу. Те немногочисленные прохожие, что могли идти им навстречу, увидели бы интересную пару: лысого смешного коротышку со слегка намечающимся животиком и симпатичную женщину на полголовы выше его. Мужчина уверенно держал женщину под руку, не сомневаясь в своем праве на это. Женщина тоже в этом его праве не сомневалась. Все это легко заметил бы любой, даже самый невнимательный прохожий. Более внимательный прохожий увидел бы, что на губах женщины то и дело возникает улыбка, которой хочется завладеть всем лицом и остаться на нем, но женщина отчего-то гасит ее - наверно, понимает, что такая улыбка совершенно неподходяща для раннего утра обыкновенного рабочего дня, но что делать! она прорывается сквозь препоны и появляется вновь и вновь. Мужчина спокойно смотрит куда-то вдаль, но отчего-то понятно, что он имеет прямое отношение к улыбке женщины. Жаль только, что в раннее утро обыкновенного рабочего дня все прохожие этого спального района идут в одну и ту же сторону - к автобусной остановке, и поэтому совершенно некому обратить внимание на эту пару, и совершенно некому, взглянув на них, вдруг понять, что вот в этот совершенно конкретный момент времени - краткий миг между прошлым и будущим, - им навстречу идут двое счастливых людей, которым сейчас ничего больше не надо от жизни, и что счастье следовательно в самом деле существует на свете. 

    		

    

    

		    
		
    
		
    40. Ksolo Эф: День мертвых.
    999    "Рассказ"  Эротика 


    





      Эф: День мертвых.

      Озорной солнечный "зайчик", чувствуя свою полную безнаказанность, то пускался в арейто1, то, словно очумелый, прыгал по тростниковым стенам и потолку канея2.

      Анакаона испуганно вскочила с девичьей постели и, не обращая ни малейшего внимания на свою наготу, устремилась к окну.

      Еще шаг, и ее грациозное тело "засверкало" в лучах уже давно застывшего в зените солнца.

      Девушка сладко потянулась: гордо выставив вперед литую, способную свести с ума кого угодно, грудь и томно покачивая бедрами.

      Она была счастлива и лучезарно улыбалась в лицо Уицилопочтли3 и новому в ее жизни Дню.

      Ведь она была так молода, чиста, невинна и ждала от Провидения лишь одной любви.

      - Анакаона, дочка, как можно так долго спать! Ты забыла, что сегодня "Праздник мертвых"4? - донесшееся с улицы ворчание её отца  Каонабо  заставило девушку встрепенуться и прийти в себя. 

      Забот у Анакаоны и вправду было слишком много, чтобы так легкомысленно проспать полдня: ей предстояло тщательно прибрать в канее, выложить "тропинку" для мамы из "ноготков", приготовить обед и "хлеб для мертвых"... Интересно, кому на этот раз достанется его, с "удачным" черепком, кусок? Ей или снова отцу?

      Девушка капризно поморщилась, и наспех натеревшись пахучей камедью5 и натянув на себя  длинную юбку и еще материнский уипиль6, и  заспешила к очагу.

      Глоток какао - и можно приступать к делам.

      Для начала Анакаона решила покормить любимца Ксолоитцкуинтли7, который верой и правдой служил их семье весь прошедший год, не хуже пончо грея хозяев по ночам и  оберегая их от всевозможных болезней. 

      Песик встретил ее появление радостным визгом и урчанием: откуда ему было знать, что сегодня наступил последний день его жизни и уже вечером ему суждено отправиться в Миктлан8 и помочь душе матери Анакаоны найти самую короткую дорогу к ее бывшему дому.

      Анакаона не смогла сдержать слез, присела на корточки и трепетно прикоснулась к священной малере9 на темени пса. Она ничего не могла изменить, кроме как сытно накормить своего маленького друга и нежно приласкать его на прощание.  

      Именно так она и поступила, навалив перед Ксоло горку из черствого хлеба, зеленого маиса и гнилого мяса, после чего приподнялась с колен и, стараясь больше не думать о заведомо предрешенной судьбе малыша, усердно взялась за стряпню

      - Ну вот, кажется, готово! - через час-другой  торжественно провозгласила она, по праву довольная как собой, так и  плодами своих праведных трудов: жаренный напаль10 удался на славу, "зеленая" чарусо11 даже не подгорела, а дюжина еще горячих и свернутых в трубочки тортильяс и бурито настойчиво взывали ко всякому на них смотрящему голодранцу: "Ну-ка, съешь меня с сальцей12 и сыром, а то засохну и убегу!"

      Другими словами, праздничный обед (точнее, ужин) был готов. Оставалось только аккуратно сложить его в корзину, укрыть пальмовыми листьями, добавить пару плодов папайи и манго, которые так любила мама, и можно смело отправляться  в путь.

      - Ну, что хорошего скажешь, дочка? Ты все приготовила именно так, как я просил? С последним ударом гонга мы должны быть на месте! - неожиданно раздался за ее спиной  нетерпеливый голос старика Каонабо, который, будучи уже в изрядном подпитии, скорее пытался ввалиться, чем просто войти в каней: - Ксоло возьмем с собой. Он один знает место, где  похоронена твоя мать. Там же и принесем его в жертву! Правда, самолично его зарезать, увы! я, наверное, не смогу! Попросим об этом Педро Сорриано! Он в таких делах мастак! Даром что ли его отец был текули13 клана "Орла"...

      - Ладно, собирайся! Даю тебе не более пяти минут! Сама знаешь, дорога не близкая, а я уже не тот, каким был в молодости! - добавил  старик, грузно опускаясь на ближайшую к нему из скамеек и протягивая руку к уже разрезанному на десять равных частей "хлебу мертвых". 

      Девушка вздрогнула. Она ждала решения своей Судьбы.

      Старик непринужденно поднес выбранный им ломоть "рокового" хлеба ко рту, откусил от него добрую половину и ...Ничего не случилось!

      - Ну вот, видно, слишком стар я стал для капризной синьоры Коатликуэ14! - разочаровано прогнусавил Каонабо, собирая со стола хлебные крошки и запихивая их себе в рот. - "Череп" удачи, на этот раз, достался не мне! А как насчет тебя, дочка? Ну, попробуй!

      Анакаона поспешно взяла с тарелки первый попавшийся ломоть "хлеба мертвых" и, особо ни на что не надеясь, принялась его меланхолично жевать. 

      Вдруг у нее на зубах что-то скрипнула, Анакаона поперхнулась и выплюнула себе на руку маленький обсидиановый череп.

      - Не может быть ...! Коатликуэ мне, наконец, улыбнулась? - девушка буквально "вспыхнула" от радости и счастья. - Отец, посмотри, как мне повезло!

      - Ты это заслужила, дочка! - скупая слеза заскользила по изможденной солнцем и ветром щеке Каонабо. - Теперь у тебя все будет хорошо! Может, даже, ты встретишь в этом году своего суженного и я, наконец-то, увижу внуков? 

      - Скажете тоже, отец! - с наигранным возмущением в голосе перебила его Анакаона. - Я вас ни за что одного не оставлю! Вы же без меня пропадете. Потом ... вы же знаете, в этом году наш касик снова будет набирать себе текули и грапендеро из нашей деревни! А значит, не время мне еще искать жениха!

      - Ни нам диктовать свою волю богам! - Каонабо решительно, насколько это позволяло его теперешнее состояние, приподнялся со скамейки. - Ну, пора в дорогу! Я возьму наш обед! А ты, дочка, позаботься о Ксоло! 

      С этими словами, подхватив корзину под мышку корзину с припасами и бутыли с мескалем и, шатаясь как во время качки, старик продефилировал к выходу из канея.

      

      

      Вечерело.

      Дорога к кладбищу пролегала через заросли колючего кустарника, служившего естественной границей кокаиновых владений местного касика Текуксистекатля. Но, несмотря на опасную близость "запретной" для любого простолюдина  земли, разгоряченные текилой "марьячос"15 вовсю горланили душещипательные серенады и не отступали от дочери старосты ни на шаг.

      Однако Анакаона не обращала на их заигрывания ни малейшего внимания, таща на себе окончательно захмелевшего отца и не спуская глаз с рвущегося на волю Ксоло.

      Последний, словно одержимый, носился по кустам, в любую секунду рискуя испытать на себе "проклятие" богов, бдительно охранявшее плантации.

      Как действовало это самое "проклятие" девушка, разумеется, не знала. А посему, всякий раз, когда "малыш" Ксоло пропадал из виду, Анакаона уже мысленно представляла себе его тщедушное тельце бьющимся в предсмертных судорогах на вертеле у Хипе 16.

      Но, к счастью, в ее руках был поводок, который служил своеобразным гарантом безопасности ее бесшабашного друга.

      Наконец, кусты кончились, дорога перестала петлять и перед праздничной процессией пеонов  возникла Долина Мертвых.

      Это было небольшое высокогорное плато, границами которого служили с одной стороны - неприступные скалы, с другой - бездонные пропасти. 

      Плато выглядело безжизненным - только песок и голые камни, концентрическими окружностями расходящиеся от жертвенной пирамидки - теокалли17. Каждый из этих камней служил надгробием над чьей-то могилой.

      Между тем, стоило только последнему из ацтеков вступить в Долину Мертвых, как финальный удар гонга гулким эхом заметался среди скал и горных острогов. Вслед за чем на головы односельчан Анакаоны опустилась гнетущее безмолвие  и ночная мгла.

      - Братья мешика18! Спешите приготовиться к диалогу с душами ваших мертвых родных! Как только на небе появиться Койольшауки19, мы незамедлительно приступим к жертвоприношению! - хриплый баритон отца, который, как и положено старосте деревни, провозгласил начало праздничных торжеств, заставил Анакаону судорожно вздрогнуть и заслонить собой Ксоло.

      И она не ошиблась. 

      - Дочка, помой и почисти, пожалуйста, нашего Ксолоитцкуинтли. Он не должен предстать вот так, весь в ссадинах и пыли, перед повелителем Миктлана! -  холодно приказал дочери Каонабо, доставая из-за пазухи ритуальный Текпатль20 и с важным видом направляясь в сторону уже начавших стелить на землю пончо женщин и громко хохочущих в предвкушении грядущего ночного вертепа мужчин.

      Уже в следующую секунду, дерзко оборвав поводок, песик сломя голову рванулся к ближайшим кустам, то ли интуитивно почувствовав роковое дыхание смерти, то ли в очередной раз просто желая удовлетворить свое неуемное любопытство

      Девушка, не раздумывая, бросилась вслед за ним, хотя и понимала, что шансов вернуть беглеца у нее не так уж и много: в стремительно сгущавшихся сумерках идеально гладкое тело Ксоло было почти неразличимо на фоне песка и кустов.

      К тому же, если честно, Анакаона не очень и хотела его поймать, уже мысленно прося прощение у матери за то, что тем самым лишает ее душу возможности найти дорогу к родным.

      Так бы, наверное, все и случилось,  если бы уже в следующую минуту на них обоих, человека и собаку, вдруг не обрушилось злобное ворчание неведомого зверя, который мрачной тенью устремился к ним  из темноты.

      Девушка похолодела от ужаса, Ксоло жалобно завизжал и прижался к ее ногам своим тщедушным тельцем.

      "Бежать! Куда глаза глядят, но как можно дальше  от ... "проклятия" богов!" - девушка схватила оцепеневшего Ксоло в охапку и понеслась, что было духу, прочь от угрожающе рычащего мрака.

      Но их силы были явно не равны. Не говоря уже про то, что чудовище, в отличие от девушки, прекрасно ориентировалось на местности  и уверено сокращало расстояние между ним и жертвой.

      Еще немного, и Анакаона почувствовала смрадное дыхание и услышала за спиной удары мощных лап о камни и выхолощенный длительной засухой грунт.

      Девушка уже прощалась c жизнью, когда прямо у нее под ногами разверзлась земля, и угрожающе зашуршал низвергающийся в открывшуюся бездну песок.

      Анакаона резко остановилась и заметалась в истерике на краю оскалившейся на нее пустоты.

      Неожиданно в поле ее зрения попало огромное дерево. Оно все еще цеплялось корнями за скудные островки дерна, уже давно готовые сорваться в бездну, и серебристые веревки-прутья, паутина которых ослепительно сверкала в лучах  уже взошедшей Койольшауки.

      Не долго думая, Анакаона метнулась к лесному исполину и начала судорожно карабкаться вверх по его потрепанному стихией и временем стволу. Но не успела Анакаона преодолеть даже метр высоты, как раздался оглушительный треск, дерево закачалось и обречено рухнуло в бездну.

      Девушка от страха зажмурила глаза, но ... смертельного удара и хруста уже ее собственных костей так и не последовало. Дерево оказалось достаточно высоким и крепким для того, чтобы зацепиться кроной за противоположный край пропасти.

      Анакаона воспрянула духом и активно заработала руками и ногами, спеша перебраться на другую сторону.

      Сделала она это как нельзя во время: Потому как ее преследователь, оказавшийся на поверку огромным, алчно сверкавшим глазами, волкодавом, уже успел выскочить из кустов и, щедро брызгая слюной, пытался запрыгнуть на древесный ствол. Но, внезапно, чудовище как-то сдавлено взвизгнуло, задергалось и камнем рухнуло вниз.

      Только вновь коснувшись ногами "твердой" земли, Анакаона позволила себе отдышаться и хладнокровно оглядеться вокруг.

      Перед ней была небольшая, густо покрытая зеленовато-бурым кустарником, поляна, в самом центре которой маячили очертания полуразвалившегося и покосившегося на левый бок боио21. 

      Дюжина заросших бурьяном тропок лучами расходилась от этого жалкого подобия человеческого жилища. При этом часть из них в буквальном смысле слова вела в никуда, другая же упиралась своим концом в окрестные скалы. И только лишь одна, самая широкая и вытоптанная до зеркального блеска, соединяла боио с внешним миром, границей которого был рукотворный ров, наивно принятый до этого Анакаоной за пропасть.

      Окончательно убедившись в том, что ей больше ничего не угрожает, девушка облегченно расправила плечи. Последнее не замедлило послужить сигналом для Ксоло, который нетерпеливо заскулил и заерзал в ее руках. И Анакаона уже ничего другого не оставалось, кроме как бережно опустить его на землю.

      Вновь обретя свободу, песик вальяжно потянулся, горделиво вскинул вверх маленькую головку и по-собачьи повел по ветру носом.

      Уже в следующую секунду он сорвался с места и, выказав незаурядную прыть, зашелестел кустами по направлению к боио.

      Анакаона раздраженно засопела и, придя к выводу, что Ксоло все равно от нее никуда не деться, решила воспользоваться ближайшей к ней тропой.

      Через несколько минут, она вновь увидела своего маленького друга, который возбужденно носился вокруг боио, все никак не решась проникнуть во внутрь.

      Девушка насторожилась. Прежде несвойственная Ксоло тактичность могла означать только одно: хозяин боио не был мешиком, иначе песик не стал бы так долго церемониться и сразу же заявил ему о себе.

      Анакаона робко коснулась кончиками пальцев двери боио: раздался душераздирающий скрип, дверь хижины поддалась внутрь и в образовавшемся проеме возникла широкоплечая мужская фигура.

      Девушка впервые в жизни видела такого высокого и худого человека.

      А как только он сделал шаг ей на встречу, и свет Койольшауки высветил его всего с ног до головы, удивление на лице Анакаоны сменилось испугом.

      Перед ней был "гринго". С густой, черной бородой и усами. С очень странным, фиолетово-бронзовым, цветом кожи. Совершенно обнаженный, если, конечно, не брать в расчет узкую полоску ткани на бедрах и кандалы грапендеро. И, наконец, вальяжно скрестивший на своей волосатой груди руки и уставившийся на Анакаону взглядом, от которого у девушки сразу же перехватило дыхание и мучительно "засосало под ложечкой".

      

      ***

      - Так говоришь, тебя зовут Цул? - Хиесус Буэнавентура, не так давно оставивший профессию "наркокурьера", повидал на своем веку сотни, а то и тысячи "гринго". Но такой диковинной, с сиреневым оттенком, кожи, как у нового грапендеро22, он не встречал ни разу. И это несмотря на то, что провел в разных там  Индиях, Европах и Африках  более десяти лет и, казалось, раз и навсегда утратил способность чему-либо удивляться.

      - Лучше заткнись и немедленно приступай к делу, Хиесус! Сколько раз тебе можно говорить, что этот ублюдок -  немой? Никогда этого не прощу твоему непутевому братцу! Мало того, что он содрал с меня за это, дышащее на ладан, чудо природы аж целых двадцать " грап23", так он еще и ничего не сказал про то, что отделал его, как бог черепаху! Вон, смотри, сплошные синяки и кровоподтеки! Не, думаю, больше месяца он не протянет! -  в гневе перебил его Бартоломе Моралес

      В отличие от деревенского кузнеца Бартоломе никогда не покидал пределов вверенной ему Энкомьенды. Но даже если бы он и имел хоть какие-то познания в этнографии, то ему все равно было бы глубоко наплевать на цвет кожи доставшегося ему практически за даром раба. Главное, чтобы тот как можно быстрее приступил к работе и не сдох, прежде, чем успеет обогатить Бартоломео на сотню-другую "грап".

      - Ладно, была, не была! Тем более, если этот "гринго", как говорит Эскабар, попал прямиком к нам из Ада, то за его возвращение Дьявол нас только поблагодарит! - все же собрался с духом кузнец и, оставив в покое все свои предрассудки, взялся за кувалду и щипцы.

      Последовало пять выверенных ударов, и на запястьях и лодыжках сиреневого "гринго" засверкали стальные браслеты : Хиесус хорошо знал свое дело, да и обещанная ему Бартоломео плата была более чем щедрой.

      Еще один удар, и многометровый канат "верности" оставил новоиспеченному "грапендеро" ровно столько "воли" и "свободы передвижений", сколько это было необходимо для выполнения им служебных обязанностей. 

      - Отныне и на веки веков ты и земное "счастье" неразделимы, "гринго"! - закончив свою работу, цинично буркнул себе под нос  Хиесус. - Только, смотри, не загордись! Цепь всегда можно укоротить, а миску с едой - отодвинуть. А одним лишь "счастьем", поверь мне на слово, сыт не будешь. 

      - Ну, ты прямо таки философ, амиго! - от души расхохотался Бартоломео. - Слушай, Хиесус, может, ну, его, к бесам, твою кузницу, и айда ко мне в надсмотрщики? У тебя здорово получается указывать рабам на их место под солнцем?

      - Нет, Бартоломео, чем ходить в твоих помощниках, лучше сразу - головой в омут! - оскалабился ему в ответ кузнец. - Стоит только мне польститься на твои сладкие речи, ты же потом с меня живого три шкуры сдерешь... и даже не поморщишься. 

      - Ну, как знаешь, амиго, - лицо Бартоломео снова оделось в маску равнодушной спеси. - За работу - спасибо. Придраться, вроде бы, не к чему. А теперь проваливай обратно в свою деревню и держи язык за зубами. 

      - А расплачиваться ... когда будем? - чуть было не поперхнулся от возмущения Хиесус.

      - Ах да, чуть не забыл, я же должен тебе две "грапы", - раздраженно  фыркнул Бартоломео, нехотя доставая из одного из своих карманов два полупрозрачных шарика. - На-а-а, держи. Ты их заслужил.

      - Только две? Но ты же обещал ... "три"? - не сдавался кузнец.

      - Разве? - разыграл искреннее удивление на лице Бартоломео. - Наверное, ты что-то перепутал, амиго? Хотя, ладно. Две за работу, одну - за молчание. Уговорил. Пока же бери то, что есть. Одну "грапу" я буду тебе должен. Все одно ты все их пропьешь. А так, глядишь, что-то, да и останется. Кстати твой непутевый братец все еще гостит в твоем доме или уже оправился восвояси, а? Может, я загляну к вам ближе к вечеру. Мне есть, о чем с ним потолковать. Вот и долг заодно принесу.

      - О чем разговор, Бартоломео, - оживился кузнец. - Конечно, заходи. Пока не закончится Праздник Мертвых, Эскабара никаким арканам от бутыли с мескалем не оттащишь. К тому же, он тут давеча надумал жениться. На дочке нашего старосты. Писаная красавица, правда, гонору столько, что девать некуда. Да и отец ее, того, слишком много на себя берет. Может, поможешь его немножко пообломать, а, Бартоломео? Ты же в этом деле мастак. 

      - Красавица, говоришь? Ладно, посмотрим, а то и попробуем, - многозначительно прищелкнул языком Энкомендеро24. - Все, договорились, ближе к вечеру - зайду. А теперь, оставь нас с грапендеро наедине, кузнец! Мне надо зачитать ему его права и ввести в курс обязанностей. А лишние уши, мне совсем ни к чему.

      - Значит так, драгоценный ты мой, - с нескрываемой издевкой в голосе  начал Бартоломео, как только сгорбленная фигура кузнеца скрылась из глаз. - Бежать отсюда некуда, вокруг нас мертвые горы и пропасти. Так что, если хочешь жить, придется работать. От рассвета и до зари. Теперь о том, что надо делать. Эти милые кустки, что вокруг нас, надлежит ежедневно поливать, пропалывать и окучивать, так как от их благоденствия и пышности теперь зависит твоя жизнь и судьба. Ну а в конце каждой недели, ты будешь обрывать с них самые сочные листочки и аккуратно складывать их вон в тот, что у входа на плантацию, ящик. По воскресеньям, товар будут забирать мои курьеры, оставляя тебе взамен немного мескаля и дюжину початков маиса. Но это только, если ящик будет полным и качество товара устроит моих курьеров. Если нет, пеняй на себя. Никакой еды ты не получишь и сдохнешь здесь как последний шакал. Ты все понял?

      Пленник не слишком убедительно кивнул.

      - Хотя, понял - не понял - это уже твои проблемы! - усмехнулся Бартоломео, демонстративно поворачиваясь к грапендеро спиной и спеша в преддверии наступающей жары покинуть плантацию. - Через неделю подобьем бабки! Либо я обнаружу здесь твой труп, либо свежую партию коки. Но все же, будем надеяться на лучшее. Да, еще. Колодец для полива кустов коки внутри твоей хижины. Ведра - там же. Можешь приступать. Желаю нам обоим еще раз встретиться, "гринго"... 

      Пленник вызывающе зазвенел кандалами и бросил вслед удаляющемуся от него по дороге Бартоломео полный ненависти и презрения взгляд. В точности, как это делает раб, будучи твердо уверен в своей недосягаемости для плетки хозяев.

      

      

      Огнедышащий смерч, рвущиеся из упряжки в разные стороны кони, безумный лязг металла о металл ... Колесница Гелиоса обречена, и уберечь ее от неминуемого падения на землю, а возницу - от смерти уже не в состоянии ни Зевс-Громовержец, ни даже сам Посейдон!

      Последнее означало только одно: Тритон провел мире Будущего всего лишь час, но  ... уже бредил от жары и мертвой хваткой вцепившегося ему в глотку удушья!

      - Но если мне уже так плохо, то... Что же будет дальше? - от одной только этой мысли самосознание атлантского жреца свернулось в точку и, начисто утратив собственное "я", забилось в лихорадке ужаса и страха где-то в самых потаенных закоулках естества...

      Тритон, точнее то, что прежде таковым себя считало, трусливо вздрогнуло и, полностью лишенное силы Разума и Воли, сконфуженно затрепетало.

      Но, как известно, лиха беда начало ...

      Боль! Острая, как лезвие лабриса25, она подкралась к юноше исподтишка, скользнула по челу, ужалила в уста и, более уже не церемонясь, развернулась смертоносной тканью и жадно присосалась к телу атлантского жреца.

      Тритон застыл в оцепенении. Боль затаилась, но все же не ушла.

      Атлант протяжно застонал, прежде чем собраться с духом и приподняться на руках.

      У него получилось, но какой ценой!

      Багрово-алые круги перед глазами, взбесившая кровь в висках, сжавшееся до размеров горошины сердце и ... сотни, а то и тысячи, острооточеных крючочков и резцов, с остервенением вгрызающихся в кожу.

      Тритон не выдержал и потерял сознание.

      А когда он вновь пришел в себя, все повторилось. С той лишь разницей, что в этот раз жрец все же устоял и даже дерзнул вскинуть голову и осмотреть себя.

      - О, боги ...чем я вас так прогневил, что заслужил тем самым столь чудовищного наказания! - то, что открылось взору Тритона, вряд ли можно было назвать человеческим телом. Скорее, это был обугленный кусок мяса, густо усыпанный волдырями и ошметками свернувшейся в белесые струпья-трубочки кожи. Вдобавок, среди всего этого кровавого месива уверенно суетились насекомые, всецело наслаждаясь свежей кровью и возможностью продолжить свой, проклятый в веках богами, род.

      - Колодец! - пожалуй, это было единственно возможным выходом из положения. А посему, не мешкая, Тритон рванулся к хижине и с разбега бросился в зловонную, доверху наполненную тиной и гнилой травой, купель.

      Соприкосновение с влагой принесло Тритону облегчение.

      Но ненадолго: членистоногие враги погибли, зато их место за "столом" не преминули  унаследовать болотные пиявки, черви и мальки. К тому же, от воды ожоги жреца невыносимо засаднили и угрожающе запузырились кровью лопнувшие волдыри.

      Тритон взревел от боли и пулей выскочил наружу из воды.

      Все дальнейшее, то есть то, как ему удалось дожить до вечера и при этом не сойти с ума, Тритон представлял себе достаточно смутно. Особенно, если учесть, что очень скоро к его мучениям добавился еще и Голод, сражение с которым сын Посейдона беспардонно проиграл и с отвращением набил свой рот листочками кустарника, им же самим "вскормленными" пиявками и свежей травой.

      Само собой, Тритона тут же вывернуло наизнанку. Затем последовал озноб, сменившийся бессовестным дрожанием каждой мышцы тела, судорожный, но так и не состоявшийся, вздох и ... уже не чаянное умиротворение и исцеляющие лишь одним своим прикосновением объятия сна.

      

      ***

      Вот уже целую вечность они, почти не моргая, смотрели друг другу в глаза: еле живая от страха индианка и по воле богов восставший из мертвых атлант.

      Она - ища в душе чужеземца лик желанного друга или, наоборот, оскал жестокого врага. Он - тщетно силясь понять, как и зачем прекрасная незнакомка проникла в "тюрьму" и тем самым поставила крест на одиночестве грапендеро.

      - Ола!26 - наконец, робко подала голос она и протянула чужеземцу свою изящно-миниатюрную руку.

      Тот как-то странно, недоверчиво что ли, свел на своей переносице брови и вместо того, чтобы ответить рукопожатием, вежливо поклонился и звучно ударил себя в грудь правой, крепко сжатой в кулак, рукой. После чего расправил ее в ладонь и зафиксировал на уровне плеча.

      Девушка остолбенела: столь необычного ритуала она еще не видела никогда.

      Неужели ... перед ней был не просто чужестранец, но еще и благородный синьор?

      Лицо девушки зарделось, благо его скрывала темнота, и Анакаоне нечего было опасаться насмешки на устах подозрительно "вельможного" раба.

      И снова между ней и чужеземцем разгорелась молчаливая дуэль из взглядов.

      Ситуацию разрядил Ксоло. Чуждый всякому этикету песик бросился на грудь опешившего от неожиданности грапендеро и стал с усердием лизать его в лицо.

      Застигнутый врасплох чужеземец попытался отмахнуться от столь назойливого дружелюбия щенка. Но, так и не добившись своего, вымученно улыбнулся, бережно опустил животное на землю и нежно почесал его за правым ухом.

      Песик заурчал от удовольствия, повалился на спину и с готовностью подставил под руку чужеземцу свои истосковавшиеся по ласкам шею, грудку и бока.

      - Его зовут Ксоло, меня - Анакаона. - поспешила расставить все точки над "i" девушка. - А вас?

      Чужеземец выпустил из рук Ксоло, открыл было рот, но так и не сумев выдавить из себя ничего, кроме свистящего хрипа, весь как-то сник и растерянно пожал плечами.

      - Вы не способны говорить, да? - догадалась девушка.

      Чужеземец с видом обреченного на казнь кивнул.

      - Вы давно работаете на плантации коки? - между тем, не сдавалась девушка.

      Чужеземец показал Анакаоне свой мизинец, затем, заметно помрачнев, собрал со своего тела сгустки белесые струпья кожи и на вытянутой ладони протянул их девушке провел.

      - Вы провели здесь всего один день, но уже успели обгореть на Солнце? - догадалась она, прежде чем ее сердце как в тисках сдавила жалость, безысходность и лишенная разумного начала тоска. - И теперь вы умираете боли? Но ...

      Девушка запнулась на полуслове: ее мысли путались, но просто взять и проигнорировать мучения чужеземца она, как всякая, уважающая себя, женщина ацтеков не могла.

      - Но, кажется, я знаю, как вам помочь, синьор! - решение пришло само собой: взгляд Анакаоны упал на путающегося у нее под ногами пса. - Ксоло, милый, ну-ка марш домой и принеси мне горшочек с бальзамом! Ну, тот, что мне когда-то подарила мама и который всегда стоит на столе в моей спальне!

      В ответ ей не замедлило последовать подобострастное виляние собачьего хвоста 

      - Давай, одна нога здесь, другая там. Дорогу ты уже знаешь... - не терпящим возражений тоном, заторопила песика она.

      Чутко уловив стальные нотки в голосе хозяйки, Ксоло покорно зашуршал кустами в направлении рва-пропасти и соединяющего царство коки с внешним миром дерева - "моста".

      Оставшись наедине с чужеземцем, девушка смутилась: как никак, перед ней был обнаженный, пусть даже и шатающийся наркотического опьянения (а как же еще, ведь их окружало царство "грапа"), мужчина. К тому же, "гринго", о природном вероломстве которых Анакаона слышала от отца и односельчан не один десяток "мрачных" легенд.

      Но все ее опасения были напрасны: чужеземец, судя по застывшему, ко всему безучастному, взору даже и в мыслях не держал того, чтобы поддаться похоти и начать к ней приставать. Вместо этого он повернулся к девушке спиной и заковылял обратно, во мрак и гнусное зловоние боио.

      Подобный, беспрецедентный по своей циничности, поступок чужеземца ну просто не мог не вывести Анакаону из себя. Ведь, как известно, нет более страшного оскорбления для женщины, чем равнодушие к ней мужчины.

      Однако пересечь без приглашения порог жилища и немедленно потребовать от чужеземца объяснений она не решилась: для незамужней девушки по законам мешика это б означало проклятие родственниками и несмываемый позор.

      В итоге, так и не придумав ничего лучшего, Анакаона уселась на корточки, запрокинула голову назад и в ожидании Ксоло принялась считать Сенцон Уицнауки по ликам - "головам". Но, так и не дойдя даже до сотни, сбилась, капризно зевнула и в надвигающейся полудреме зажмурила глаза.

      

      

      Тритон нисколько не сомневался в том, что, оставив незваную гостью одну среди ночи, он поступил как подобает истому атлантскому жрецу.

      Но легче от осознания этого факта Тритону почему-то не становилось.

      Напротив, его снова бросало то в холод, то в зной. Но на этот раз, виной тому были уже не голод и боль, но образ той, которую он оставил снаружи боио.

      Тритон отчетливо слышал ее прерывистое дыхание, вдыхал пьяняще - будоражащий сознание аромат, угадывал по теням каждое телодвижение.

      А еще он чувствовал ...

      - Чувствовал? - жреца охватило искреннее недоумение: всю жизнь его учили только знать и рассуждать! Ну, может быть, еще прикидываться "смертным" и что-то там, на уровне гримас и изменений тембра голоса, изображать.

      Но то, что сейчас творилось в душе Тритона, банальной игрой лицемерия уже никак нельзя было назвать: он не понарошку чувствовал смятение, растерянность и ...

      И еще что-то, очень странное, незнакомое, гнетущее своей непокорностью и пугающее беспросветной глубиной.

      Влечение?

      Тритон окаменел: в его душе сцепились два самосознания - простого человека и жреца 

      Первое, в доспехах из природного инстинкта, самоотверженно сражалось за истину под именем "Любовь". Второе - насмерть билось за непререкаемую Веру, Честь и Долг жреца.

      Удар ... И панцирь "человека" безнадежно смят, а на его груди красуется глубокая, со рваными краями, рана. 

      Еще удар! Последний - прямо в сердце в гордеца!

      Но... что это?

      Треск лопающегося от перенапряжения металла, и лезвие священного лабриса невероятным образом ломается напополам...

      

      

      - Как вы, синьор? Это я, Анакаона! Вы меня не узнаете? - девушка никак не ожидала, что ее скромное прикосновение пальцами к плечу чужеземца может возыметь столь неожиданный эффект: тот, как ошпаренный, метнулся в дальний угол боио, схватился за грудь в области сердца и уставился на Анакаону широко открытыми от ужаса глазами, как если бы перед ним была не хрупкая девушка, но истосковавшийся по свежей крови и злобно навостривший клыки леопард.

      Но, в любом случае, это уже ничего не могло изменить. Анакаона твердо решила довести свою миссию милосердия до конца. И все потому, что в эти минуты она чувствовала себя не просто женщиной, но воплощением самой Коатликуэ, чье право и священная обязанность совсем не в том, что бы судить всех смертных за грехи, но с тщанием и материнской нежностью оберегать. От глупости. От собственного слабоволия. От немочи, мучений, хвори ...

      - Извините, что без разрешения вошла в ваш дом и даже посмела вас разбудить, но ... Ксоло принес бальзам! - решительно произнесла  она, опускаясь на корточки перед чужеземцем и снова протягивая к его плечу руку.

      Тот даже не двинулся с места. Вдобавок, она уже не слышала его дыхания, а кожа чужеземца обжигала холодом, как горный лед.

      Не желая терять времени даром, девушка принялась лихорадочно массировать несчастному грудь и лицо, насильно возвращая в них право на жизнь и тепло. Именно так ее учила ее мать, про которую ходили легенды, что она при желании была способна вернуть с того света даже самого, давно и  безнадежно окоченевшего, мертвеца.

      Уже через минуту ей в ответ раздался сдавленный хрип.

      Девушка победоносно фыркнула и взялась за горшочек с бальзамом, справедливо полагая, что вслед за сознанием, в тело чужеземца вот-вот должна вернуться и боль.

      Она не ошиблась. Стоило только ей притронуться к его ожогам, как чужеземец страдальчески заскрипел зубами.

      Но Анакаона была непреклонна и, пресекая на корню все попытки чужеземца вырваться из ее рук, продолжила втирать снадобье его обглоданную солнцем кожу и изрезанную желваками насекомых плоть.

      Где-то через пол часа она закончила лечение и только тогда обратила свое внимание на то, что ее пациент как-то странно затих.

      Девушка мертвенно побледнела. Неужели все ее труды пошли прахом: бальзам не подействовал и ее подопечный уже на полпути к богам?

      Но ...

      Совершенно неожиданно Анакаона почувствовала робкое прикосновение к своему плечу.

      Затем чуть ниже, на уровне ключицы и покрытой росинками пота груди ... 

      Рука чужеземца скользила все дальше-дальше... 

      И вот уже во власти его пальцев ее набухшие от вожделения соски. Они пружинят, трепещат от быстро разгорающейся страсти и превращаются в неистовые от томления угольки.

      Еще ниже ...

      Очередь доходит до ее "грудной" ложбинки и пупка: ладонь чужеземца становится влажной, а его пальцы все никак не могут преодолеть крутые "склоны" ее, Анакаоны", живота. Наконец, им это удается и они срываются вниз, навстречу девственно-неприкосновенному "ущелью" ее лобка ...

      Внезапно девушку охватывает страх: в ее сознание звучит набат одновременно целомудрия и срама. Она вздрагивает всем своим телом и тщетно пытается оттолкнуть от себя мужчину-самца.

      Но, слишком поздно ... Сила и Воля уже на его стороне: он уже крепко  обхватил ее шею руками и неудержимо тянет Анакаону к себе.

      Она сопротивляется, но теряет равновесие и падает ему на грудь.

      Его уста все ближе, ближе, ближе ... И вот уже ее дыхание переплетается с его, губы жадно теребят и кромсают друг друга, взгляды пылают, а тела стремятся как можно быстрее слиться в единое и заранее стонущее в предвкушении сладострастной неги существо...

      

      * * *

      Где-то там, за горами, уже сверкали зарницы, когда легкий скрип калитки известил Каонабо о том, что его любимая дочь вернулась домой.

      Старик не спал.

      Он знал, что рано или поздно это должно было случиться, точно так же, как  и с ним самим шестнадцать лет назад, когда в похожую ночь, наступившую вслед за первым Днем Мертвых, и, опять же, не без помощи Ксоло он встретил и навсегда соединил свою жизнь с матерью  Анакаоны.

      И тоже, как и тогда, никто из их деревни, да и вообще во всем Астлане, не знал, откуда пришла его суженная и почему у нее такая странная, с фиолетово-бронзовым оттенком кожа.

      Равно как и никто, включая самого Каонабо, не знал и того, почему год назад жена деревенского старосты на самом деле не умерла, но просто ушла. Ушла в никуда. Ушла вместе с Ксоло, который вернулся обратно один и при этом всего лишь за ночь помолодев до щенка...

      

      1 Арейто (атц.) - ритуальный танец.

      2 Каней (атц.) - хижина из жердей или тростника с соломенной крышей.

      3 "Уицилопочтли" (ацт.)  - бог Солнца ацтеков (точнее, само Солнце).

      4 День метвых  (Dia de los Muertos)- мексиканский обычай поминания усопших  (31 октября - 2 ноября). 

      5 Камедь - жидкий янтарь

      6 Уипиль (ацт.) -  широкая прямоугольная кофта  с небольшим разрезом, из которого просовываются руки, закрытые до локтя.. 

      7 Ксолоитцкуинтли - священная (съедобная) собачка у ацтеков. Мясо Ксоло предназначалось для церемониальных событий. Также,  Ксоло были посыльными (курьерами) от Богов для переговоров с Богом Мира Мертвых.

      8 Миктлан - Страна Духов (Мир Мертвых). Ацтеки верили, что существует рай, куда души мертвых попадают, пройдя  через Миктлан. Но в одном из мест мертвый человек должен был пересечь реку Чихнауапан. Там его душа могла найти собаку, которая готова помочь ей добраться до другого берега реки без особых трудностей. 

      9 Малера - теменной родничок, в отличие от человека, у Ксоло он может не зарастать до конца жизни.

      10 Напаль (ацт.)- съедобный вид кактуса .

      11 Чарусо, Тортильяс, Бурито  - блюда нац. мексик. кухни.  

      12 Сальца - острый мекс. соус.

      13 Текули (ацт.) - воин у древних ацтеков.

      14 Коатликуэ (ацт.) -  богиня земли. 

      15 Марьячос - уличные певцы.

      16 Хипе (ацт.) - божок - покровитель человеческих жертв. 

      17 Теокалли (ацт.) - храм, дом богов.

      18 Мешика (ацт.) - самоназвание  ацтеков.

      19 Койольшауки - Луна

      20 Текпатль (ацт.) - обсидиановый кинжал для жертвоприношения.

      21 Боио (атц.) - разновидность хижины.

      22 "грапендеро" - раб, работающий на плантациях коки.

      23 "Грапа" - (жаргон.) - В Мексике так называют "разовую" дозу в 1 грамм кокаина.

      24 "Энкомендеро" (исп. дословно "тот, кому поручено") - распорядитель земли  (исп.  "Энкомьенды").

      25 Лабрис (ист.)- "двойная секира", ритуальное оружие атлантов.

      26 Ола! (исп.) - "привет".

		
		
    
		
    41. dixi Эф: Акация тел
    999    "Рассказ"  Эротика 


    

























     
     

    

    

    
Акация тел 

      
     

    

    
Белой акации посвящается. 
    

Ей уже около двадцати семи, и она достигла высоты четвёртого этажа.
     

    




    


    


      Акация в северных широтах. 
    
Крутящий самокрутки Мак-Бареновского "Флэйка" D., доверху набитая мундштуками окурков пепельница, с десяток чашек на полу, гудящая кофеварка.
    

 Её шум за ночь опротивел, тяжело отзывался в обожранном бессонницей мозгу.


    


"выходной... выходной... 
    

вчера...
    

что? 
    

вчера... лента...
    

 полностью пустой взгляд... 
    

новости невпитываемые сознанием...
    

попытка работать в таком состоянии была, конечно, обречена на провал...
    

saatan pergole! зависимость!
    

неприемлемая зависимость от чего-либо, кого-либо...
    

последовать совету?...
    

рекомендации?...
    

это было смешно, если бы не... 
    

если бы не стало проблемой...
    
проблемой, мешающей основной деятельности...
    

когда всё расписано по минутам, любая мелочь выбивает в "не в такт"...
    

а релаксация требует времени... 
    

совет?... 
    

как издевательство... 
    

создаёт ещё одну проблему, если не более..."

    




      Утренняя прохлада врывалась через настежь раскрытую балконную дверь, верхушка редкой для этих мест, усыпанной белым, акации напротив.

    



"автоответчик..."

    


Старый добрый "Панасоник", с помощью которого когда-то любил прослушивать автоответчики своих клиентов.

    



"сообщения...
    

сколько их?
    

бесполезных...
    

 да и...
    

 когда не в силах решить свои проблемы, решать чужие?
    

закрыться! 
    

это было сделано... не рисковать!
    

вот! кто подойдёт для релакса!
    

оно! оно! оно!!!
    

да! она!
    

может сработает...
    

 может и... 
    

почему нет?"          
    


    

"Понедельник 15h 30, тебе пришло? Перезвони!"



    


"Регина... Регина... Регини... Регинить..."  

    



"Понедельник 15h 30, тебе пришло? Перезвони!" 

      
"Понедельник 15h 30, тебе пришло? Перезвони!"



    



D. раз за разом прокручивал запись.

    



"Понедельник 15h 30, тебе пришло? Перезвони!"


    



 
      Гул в голове, экранирующие картинки взгляда, тяжесть сведённых злостью мышц.

    



"выход?... 
    

почему нет? 
    

всегда нравилась её точёность..."    


    



 
      Правое веко упало, почти полностью прикрыв глаз, уголок губ, обнажил пожелтевший от выкуренного за ночь, клык: её изображение, выписываемое зрительной памятью выглядело очень и очень.
    

    


 
        - Хэлло! - D. бессильно опустился около телефона.
    

 
        - Прослушал?

    



"милый голосок! во вздохах наверное весьма и весьма заводящий!"



    



 
        - Да, понедельник... Ваша кассация... Не сможешь ко мне заскочить? Сегодня.
    

  
       - После обеда. Сами решим?
    

  
       - Сейчас!
    

 
        - У тебя что-то случилось? Срочное?    
    

  
       - Нет. Если сможешь... Сможешь?
    

 
        - Что у тебя? Через полчаса?
    

  
       - Хорошо... Идёт.

    



 
      Трубка выпала из рук.
    


D. опустился на пол.

    



"добраться до входной двери...
    

щекой прижался к холоду стены...
    

очередная самокрутка...
    

только не двигаться!
    

когда каждое движение сводит скулы..."     


    



Звонок пробудил. 

    



"звонок?
    

звонок же?
    

пароходный гудок с океанического спасателя, который прихватил тогда, не поладив с кэпом... памятная вещица прошлого"
    


    



D. усмехнулся воспоминанию.
    

    


  
       - Я уже собралась уйти!
    

  
       - Курил на балконе, не услышал, проходи.
    

 
        - Что у тебя?
    

  
       - Всё прекрасно... У меня всегда все окейно!
    
 
       - Запах какой сладкий! Что ты куришь?

    
 
        - Сейчас "Флэйк", а обычно "Вирджинский первого номера", всё Мак-Барен.

    





 
      Регина устроилась в кресле, протянула листы из папки, с любопытством осматривая разбросанные по комнате вещи.
    
D. сжал зубы, побежал глазами по её стройной фигурке: по загорелым рукам, вороту светлой блузки, более светлой коже шеи, по пышно-распущенным волосам с пепельным отливом. Взгляд сбежал с лица, так и не встретившись с её глазами, к  приоткрывшейся, между кромкой светлых брючек и белыми туфлями, бронзе ноги.
    

 D., крутанувшись от стены к стене, опустился на пол около неё.

    



 
       - Ты знаешь... Сколько мы знакомы?... Года 2-3?... Всё работа... На корпоративках... И то ... Либо я не приду... Либо тебя нет... Три дня уже... Это ... Три дня... Три! - D. тряхнул головой, отчаянно приблизился, прильнул к её ноге, умоляюще поднял глаза.

    



  
      - Я... Я тебя хочу... Я не знаю... Три дня уже... Жажда!!!

    



 
      Темнота опущенных век, мушки искрами на сером фоне.

    


D. оттолкнулся. 
    

Кувырк на ковре.
    

Ничком.
    

Руки к лицу. 
    

На спину, заломив руки над головой.

    



"стук, стук... 
    

ещё стук...
    

она ушла... 
    

стук...
    

отчаяние... 
    
стук...  
    

шорох рядом...
    

обман...
    

нет шороха... 
    

нет..."
    


    



 
        - Ты такой!
    

  
       - Здесь ты?... Ты не ушла? Регинь!
    

  
       - Я с тобой... Ты такой!
    

 
        - Почему?... ты?!
    

 
        - Ты мужчина... Ничего.

    




       Её рука скользнула по его лицу.
    

D. жадно схватил, дёргающимися в тике, губами пальцы.

    




 
        - Что ты? Сам же сказал - никак и не могло по другому. 

    


"её голос... кажется всё не так уж и безнадёжно, да?"



    



- Так... Так... Не... Нельзя же так... Таким образом... Неожиданно... Открытым текстом.
    

    


 Ёё руки скользнули ему под рубашку, заставив придержать дыхание.

    



"рекомендация... рекомендация...
    

один... 
    

два... 
    

отлетела пуговица... 
    

ещё...
    

прикосновение... 
    

ещё...
    

губы...
    

распахнутая рубашка... 
    

"жик" молнии...
    
опять губы...
    
к губам...
    
язычок по кромке...
    

иголками по позвоночному столбу...
    
пусть сама...
    
к шее... 
    

нестерпимо...
    

по груди к дорожке..."
     


    



  
       - Что ты?! Я сама... Приподнимись... Что ты?

    



"скользь прохлады...
    

жгуче...
    
прохлада жгуче...
    


шероховатость прикосновения к коже ее острой прохлады...
    
по лицу...
    
плечу...
    
по межрёберьям нервных окончаний...
    

ещё прикосновения...
    

захватывающий жар мокрой влажности её губ... 
    

обжигает... 
    

звук...
    

только не открывать глаза...
    

ещё... 
    

рука поднялась... 
    

скользнула по её спине... 
    

по бедру...
    

бессильно упала к сведённым вместе ступням...

    

пантеркой она... 
    
видеть же!
    
нет! 
    
рано!
    

трудно не открыть глаза...
    
не открывать глаза!
    
глаза!
    
локоны по коже...
    

по бедру"

    


    



 
        - Ты слышишь? Что ты?! Ты!!!

    



"опять обжигающая прохлада горячей влажности... 
    

прохлада прильнувшего тела..."
    


    



  
       - Ты так дрожишь! Ничего не надо!!! Только дыши! Ты так замираешь!!!

    



"гладкая кожа её ноги, задевшей предплечье...
    

чуть щекочущие живот волоски...
    
их встреча...
    

её тонкие пальцы...
    
не шевелиться!
    
жар поглощения...
    
её жар...
    
такой!
    
при прохладной скользи тела...
    
лодка на глади воды...
    
да, лодкой её тоненькое тело...  
    
ещё...
    

наждак горячечного движения...
    
осторожное еле заметное...
    
не нужно движения! 
    

достаточно дрожи разгорячённых тел...
    


сопряжение волосками кожи... 
    

против шерсти... ожогом...
    

не спеши...
    

облегающее вскрытие... 
    

прозекция реальности...
    

шумом в крови...
    


глаза.... только не открывать глаза... 
    

глаза!!!"    


    


 
       - Регини!!! 

    


"дыхание в захлёбе...
    

вздоха нежная протяжность её голоса... 
    

такая скользь тела!!!"

    


    


    
 

    


    




Она уткнулась ему в шею, покусывая ключицу. 

    



"опять звук обнажённого голоса...
    
всхлип, эхом бегущий по телу...

    
видеть!
    
не открывать глаза!
    

 нет!
    

 видеть!!!"
    


    



D. приподнял её. Жестко сжал груди. Оттолкнул от себя.

    



"видеть!
    

хрупкие плечи... 
    

разметавшиеся волосы,

полуприкрывающие дерзость груди...
    

почти без ореола...
    

руки с силой стиснули её талию...
    

обжигающая плотность сжёга... 
    

по ободранному мясу безкожного тела... 
    

оголено...
    

приоткрытые белки её глаз... 
    
искаженно-прекрасное лицо...
    
блестящие в посеревшем свете, кусающие губы зубы, в попытке сдержать крик...
    
ещё большая плотность рывками..."
    



    

D. с какой-то необъяснимой силой, руками раскачивал её потерявшее опору, безумное тело. 

    


"промидоловая волна по коже, мечущаяся, ищущущая выход!!!
    

ещё... 
    

секунды!!!
    

не закрыть глаза!!!
    

не закрыть!!!!!!!!!!
    

видеть!!!!!!!!!!!!!!"

    



"упали глаза............."



    



"перед лицом возникла скалящая морда обезьяны, над ней сосредоточенная морда самца гориллы..."



    


    

"опять... обрыв... ничего..."


    



D. опустил руки. 
    

Регина изнеможённо упала ему в шею. 

    



"только молчи! 
    

нет!
    

говори!
    

говори же!!!
    

только не спрашивай... 
    

хоть она...
    

так... 
    

красивая...
    

такая она красивая!
    

хоть это..."    


    

     

    







    

*************
    


    


    


 
       - Поздравляю! Вторая победа надо мной!
    

  
       - Вторая?
    

 
        - Вчера первая!
    

  
       - Вчера скорее твоя.
    

  
       - Тебе когда надо вернуться?
    

  
       - Хотя бы к восьми?
    

 
        - Почти 5 часов... Я размечтался!

    



D., по-рысьи сощурившись, утянул её в сторону, в пустой сейчас зал.

    



 
        - Никто не видит. Никто!

    



Доступные губы. Рука скользнула под блузку, вторая расстёгивать её брюки.

    
 
        - Ты с ума сошёл! Ты! - Регина задохнулась в сдерживаемом стоне: его пальцы уже нашли бутончик, заставивший её сильней прижаться к нему, прикусить его щёку.
    
 
       - Ключи, сама всё... Мне заскочить надо. У меня тогда... Полчаса-час. И я буду! Хочу, чтоб ты меня хотела! Как я вчера тебя!

    

     

    




    


*************
    



    




 
       D. рывком открыл дверь, чуть наклонил голову, пробежал взглядом, по встающему навстречу, благородно-седовласому аналитику.

    

 
       - Уже вижу! У Вас всё на лице! Вы не верили. Ваша детская травма. Как Вам и сказал. Мужчина тоже может быть слабым, как и сказал - отдать инициативу. Посторонняя?
    

 
       - Конечно, да.
    

 
       - У Вас всё на лице!
    

 
       - Получите!

    



D. положил купюры на стол, шипяще скривил зубы:

    


 
       - Кажется теперь у Вас проблемы! А лицо? Это бешенство!!!


     

    



    


*************
    

    


    



 
        - Подожди не входи!

    



D. с полминуты выждал перед дверью в прихожей.
     
    



Регина устроилась на диване, удивительно закутавшись в обнажённость полотенца. Оно змеёй струилось по телу, своей белизной оттеняя смуглость её загорелой кожи. Чуть вытянутая одна нога, согнутая вторая профилем наготы, также обнажённый профиль груди, мокрые после душа блестящие волосы, игривая улыбка желания, от которой, по неволе, начинаешь крошить зубами себе губы.

    



"задыхающаяся жажда... 
    

и...
    

заранее известные обезьяньи морды перед лицом..."
    


    




 
       - Тебе уже нет необходимости возвращаться... А сейчас уходи... Всегда для тебя... Доступен... Да! Потом возвращайся... Уходи! Сегодня уходи!!!


    
 
    

    



    


    ~~~~~~~~~~~~~
    



    







       Опять стальные фермы металлоконструкций "эротического сна", горящий шар шаровой молнии, расплавленные остовы уголков, бесконечное пространство, наполненное сталью трапеций, но не удержаться, лететь, ударяясь, ломая кости об них.
    

Выгнувшись дугой, D. проснулся, испугался за неё, её реакцию: она стеснялась его подглядывания.
    

Он только, легко повернувшись, задел бархатистость её, сильно отставленного в сторону, бедра, скользнул ладонью по икре ноги.
    

Её убыстренные движения губ. Не выдержал, приподнялся...
    

Трогательно-озорная улыбка влажно-блестящих губ, насмешливые глаза Нори.

    



 
       - Ты не можешь не подглядывать?  
    

 
       - Продолжайте... Пока я .... Продолжайте, - нарочито сонным голосом.

    



Вернулась, убыстренные движения её спины, откинув голову, D. притворился не совсем проснувшимся.
    

Более убыстренная дрожь её тела, полустон-полувизг нетерпения стартовым курком отозвались в наполненном эндорфинами мозгу. 
Она уже не остановится. 
    
D. приподнялся на локте, ловя, расширенными зрачками, её последние движения. Сонное тело отвечало её ласке. Щекочущие иголки бросились ударами сердца к ступням, обратным ударом побежали по ногам к горячечности контакта её губ. Ударили по плечам, рвущим артерии, пульсом, взрывом от затылка к закрытым, невидящим, с поднятыми веками глазам. 
    

D. приподнялся в своей жажде видеть. 
    


Оторвавшаяся от плеч, снесённая голова. Не сдержался. Зашипел, приподнимаясь упором затылка в подушку.

    




       Нори тихо лежала, прижавшись, зарывшись, прикусив волосы дорожки его живота.

    



 
        - Слушай, Норини! Как ты так умеешь? 
    

 
        - Что? 
    

 
        - Кажется ты сама более, да? 
    

 
        - Ты же любишь непроснувшись? 
    

 
        - А ты? Ты первая сегодня проснулась! Опередила даже Форлекса. 
    

 
         - Смотри! Ещё спит головой под крыло. Ты ему вчера "Ветерано" подмешал? 
    

 
        - Да. Чтобы не мешал нам. Так? 
    

 
        - Да. Он меня раздражает своим любопытством - пристроится рядом и наблюдает. Не по себе. И вмешаться норовит ещё... 
    

 
        - А, ты видела глаза своего мужа, когда...
    

 
        - Ты меня, постоянно, с кем-то путаешь - я не замужем!
    

 
        - ... да, я делала, и тут в комнату вошёл муж! - D. рассмеялся.
    

 
        - Как ты любишь рассказывать себе анекдоты, и сам над ними смеяться.
    

 
         - Норинь! Порядочные девушки не пытаются разговаривать с полным ртом!
    

 
        - Тебе будет приятней, если я начну плеваться?
    

 
         - Не обращай внимания! Просто лишний раз убедился в глупости пословицы post coitum omne animal triste*. Когда не просто механика, то и глаза фарами, да?
    

 
        - Они у тебя сумасшедшие!
    

 
        - Сумасшедшие фары сумасшедшего трамвая?! Дадес-Ка-Ден! Забыл... Нори, глянь! 

    



 
        Дотянувшись до брюк, D. забросил ремень, пытаясь зацепить папку. 
    

Удалось, с третьего раза, он вытянул несколько листков. 
      
    



 
        - Что скажешь по этому бумагомарательству? Где твои губы? 
    

 
        - Пойду умоюсь. 
    

 
        - Хочу твои губы! Ладно, смотри. 
    

 
         - Что? 
    

 
        - Свой вкус я поймаю на твоем лице! 
    

 
        - Чудо ты! Почему не мой? 
    

 
        - Я здесь. 
    

 
        - Ты всегда далеко! И... Кто такая Регина? 

    



Притянув её к себе D., захлебнулся в лающем смехе, скользнул языком по подбородку к шее и груди.
    

    


 
        - Дочитай! 
    

  
        - Сейчас! Ты мне какую сцену закатил из-за кассеты, что я принесла! А там была твоя порнозвезда. 
    

       - Что за бред? Какая моя порнозвезда?
    


       - У тебя её фотография хранится, с подписью, пожеланиями, с любовью.
    

       - Ты про Чиччу? Так это многим радикалам рассылали, когда она прошла в Европарламент.
    

       - Да? А меня чуть не выставил! Моралист!
    

       - Какой моралист? Нашла тогда момент. Вскакиваешь и несёшься за кассетой, включаешь, - D. зло фыркнул, - Хорошо, что быстро на "stop" нажал. Просто не хватало, что Чичча с собачками, ассоциировалась у меня с тобой, тогда аут кейфу. Кстати, подобная мысль присутствует в сиём опусе. Дочитай. Норинь! Нори!


    




Накрутив на бедра полотенце, D., суетясь, начал готовить шампанки. 

    



 
        - Ты ненормальный! 
    

 
        - Почему? 
    

 
        - На пляже голышом загораешь, в кинотеатре устраиваешь, а сейчас застеснялся. Меня, что ли?
    

 
        - От тебя протеста не было в кино, а? Читай, пока принесу, герайно? Тебе обычное, мне "Лонг Джона"? Демонстрации не люблю устраивать, а так...

    



Нора перевернулась на живот, перебирая листы бумаги. Он замер, блуждая взглядом по её стройному телу. Она была из тех девчонок, что никогда не сформируются во взрослую женщину из-за своего строения, какой-то физической инфантильности.

    



 
        - Дикс! Это ты про себя? Я не знала, что ты пишешь. 
    

 
        - Иногда. 
    

 
        - Кто такая Регина? 
    

  
        - Злючка ревнивая! 
    

 
        - Я тебя делить с ней?! 

    



 
       D. протянул ей шампанку. Зажег, задул стебель алоэ. Курящийся дымок дурманяще стелился к полу от сквозняка. 

    



 
        - Я хочу тебя таким! 
    

 
        - До конца прочитай, да? 
    

 
        - Таким! 
    

 
        - Гау! Всё в твоих... В твоих губах! А что дал. Не про меня, это про одну малую. 
    

 
        - Регину? 
    

 
        - Нет же! Не увидела, что D. в рассказике какой? 
    


 
        - Хочу тебя таким! 
    

 
        - Норити! В рассказике D. мужчина. Но это девчонка, понимаешь? Не китайскую же оперу рисовать! Так интересное записал, но переделал на мужчину, у него её проблемы по физике быть не могло, поэтому смоделировал обезьяньи морды для облома персонажа. У неё же была какая-то психическая травма, наверное, ещё детская. Мне про неё рассказывала моя бывшая жена, они подругами были с детства. Потом, года через  три коллега её отца. У ней была проблема: желание, но истерика близко к близости, уловила? 
    

 
        - И? 
    

 
        - Чем закончилось? Не знаю точно, что в начале... Либо она... Она медсестрёнкой была. Либо преодолеть своё, либо заменой. Это мне Николетт рассказывала про неё ещё, а через два года уже аут. Люди в неуравновешенном состоянии, подсев на наркотики, долго не протягивают.  

    


 
        - Печальная история. Только это её было... Ты! - Нори по кошачьи потянулась, мечтательно зажмурилась, промурлыкав, - Теперь я знаю, что с тобой делать! 

    



 
        Цветочный вкус "Балантайса" слился с горечью зелёного абсента. Губы побежали от мочки уха к шее, чуть задержавшись, к пляжно коричневой грудке. Нора накрыла ладошкой его рот, он развернул её к себе, по лилии принцессы языком, тёпло-мокрое повеление друг другу.

    

       Что не сделаешь для полёта в бесконечность? 
Оторвавшись от её раскрывшегося цветка, D. скривил губы в усмешке:  

    

"Привет, гоминиды!" 





      



    

 dixi 
    
00h 20 
    
01. 08. 2004 
    
22h 13 
    
03. 08. 2004
    
15h 21
    
14. 08. 2004
    


     
    




    

          * После совокупления каждый зверь печален.

    



    
    

    		 
     
     

		
		
		
    42. Люк Г. Эф: Пот
    999   Оценка:5.00*4    "Рассказ"  Эротика 


    







      Пот

      

      

      И вот что удивляет - казалось бы, в каждой отдельной жизни нет ничего такого уж особенного, всё, казалось бы, уже было. Тогда где же ответы. Должны быть ответы, если уже было, и вот это чувство близости ответов, их доступности, кажущейся доступности - это чувство свербит, от него хочется смеяться. 

      

      1. 

      

      Квартира оказалась неудачная. Дело в том, что с наружной стороны слепой стены в спальне, как выяснилось ближе к вечеру, было привинчено баскетбольное кольцо, и соседская девочка-подросток швырялась мячом с шести до восьми тридцати, а потом ушла ужинать. В голове у Сидорова стучало до десяти, малолетняя сука. Репродукция Моне покосилась налево, и Сидоров брезгливо поправил ее. "Малолетняя сука!" - подумал он, выключая свет, ложась в холодную кровать, слабо пахнущую стиральным порошком (свежие простыни, и почему я подумал о похоронах?). 

      Утро выдалось удачное, еще хуже. 

      Скатываясь по лестнице (коленки в стороны, в левой руке зажат портфель, во рту кисловатый утренний привкус, очень хочется сплюнуть и вот терпишь пока на улицу не выйдешь) встретился с малолеткой. Та сидела на перилах и болтала голыми ногами, облизывая мороженое. "Добрый день!", болтая ногами. Лолита хренова. Через открытую створку дверей косо падал желтый свет, пылинки танцевали в лучах. Сидоров остро почувствовал прилив желания, еще острее ощутил его неуместность, показалось, что он как-то тотально опоздал, жизнь прошла мимо, и вот эта девочка - она уже из другого мира, она из "завтра", а он, Сидоров, остался в отцепленном вагоне, и поезд все дальше и дальше, и девочка болтает ногами и лижет мороженое, а он, Сидоров, уже старый. Старый. Протиснулся мимо, ударился коленом, выскочил наружу. Не угадал с погодой - в пиджаке было слишком жарко, рубашка под мышками мгновенно пропиталась потом. Капля противно стекла по боку, щикотно раздавилась между складками жира на животе. Автобус уже вывернул из-за поворота, тормозя к остановке; пришлось бежать. 

      Портфель раскрылся в двух шагах от остановки. 

      Ну ёб твою мать. 

      

      2. 

      

      Вечером баскетбол возобновился, даруя мигрень. Сидоров, зажав в руке банку с пивом, ходил по квартире как раненый зверь, раненый зверь в трусах семейного образца. Уплачено было за два месяца вперед, и хозяева уехали на юг на прошлой неделе. За окном автоматически наступал летний вечер, и иногда малолетняя сука теряла мяч, и ожидание очередного удара в стену затягивалось, растягиваясь резинкой хулиганской рогатки - ииииии---и-и-и-еблысь! Пиво было явно не первой свежести, и остатки Сидоров вылил в унитаз, сдернул, долго смотрел на бегущую воду. В пятнадцать минут девятого мучение кончилось, сука проголодалась и пошла домой. Летние каникулы следует запретить. Чтобы сидели дома и учились, сидели дома и никакого баскетбола, никаких подвижных игр на свежем воздухе. Хотя, впрочем, можно их в летние лагеря, подальше. В летние концентрационные лагеря. 

      Спать всё рано было невозможно - после всего того, что случилось за день, уснуть смог бы только последний идиот - и Сидоров решил выйти подышать свежим воздухом, в смысле покурить. Во дворе стояли прозрачные летние сумерки, было прохладно. В небе висела полная луна, как безумный прожектор убитого часового, который больше не охраняет наш сон, наш - твой, мой, его, её, их. Ничей, и никогда больше, теперь мы одни и все мы сиротки. Часового убили. И кто он был, ты его - помнишь? Нет? И я не помню. Не это ли и был тот самый Бог? Нет ответа.

      Сидоров вспыхнул огоньком, кинул спичку на землю. Вдохнул глубоко успокоительное, выдохнул, закрыл глаза. "Эй, дяденька, сигареткой не угостите?" - услышал он голос откуда-то сзади. 

      Это была малолетняя сука, в темноте блестели белки глаз, светились голые руки. 

      Сидоров поперхнулся, бросил сигарету (трассирующая дорожка, искры) и взбежал в квартиру. Одно к одному, а завтра рано вставать. 

      Из зеркала глянул усталый человек, жертва экспериментов. 

      

      3. 

      

      На следующий день Сидоров прочно решил покончить с кошмаром раз и навсегда. "Так, сейчас я пойду и скажу ей, чтобы она прекратила, сейчас я пойду и скажу, так больше нельзя, - накручивал он себя, мечась по квартире с банкой тепловатого пива в руке, - всё, всё". В какой-то момент даже выскочил на лестничную клетку, но потом передумал и тихо прикрыл дверь. Потом всё-таки собрался с духом, с достоинством вышел из своей двухкомнатной, с грохотом захлопнул дверь и медленно спустился во двор. 

      Выходя во двор Сидоров отчетливо понял, что единственные ключи остались в захлопнутой квартире, а хозяева уехали на юг. На прошлой неделе. Укатили на поезде, они поехали СБ, и ночью, под стук, колес муж стал приставать к жене на нижней полке, обнимать и неловко целовать, неловко шутить, жена жаловалась на усталость, но муж был настойчив, он вроде бы ничего не слышал и не понимал, он прикинулся глупым и глухим, это случалось все чаще, что он старательно не понимал её, он зажмуривался, прикидывался ребенком, что он заставлял жизнь двигаться дальше по обычному руслу через силу, за зря, да, он зачем-то был настойчив, не понимая, что делает только хуже, и вот и на этот раз жена все-таки разрешила, она лежала на спине и ждала, когда же всё наконец кончится. Поезд пролетал мимо неизвестных населенных пунктов, мимо переездов с шлагбаумами и светящимися изнутри будочками, а жена всё ждала и ждала, когда же наконец всё кончится, слушала стук колес и дыхание мужа и ненавидела его все больше и больше, пока наконец он дёрнулся и прижался к её груди. Жена погладила мужа по затылку, как ребёнка. Слабо пахло потом. В стакане позвякивала ложечка. Слабо ныла лобковая косточка. За окном пробежали синеватые огни станции. Они ехали на юг, отдыхать. 

      Но вернемся к Сидорову.

      На Сидорова навалилась чудовищная слабость, и вот он уже вышел во двор, в левой руке банка тепловатого пива, и наглая малолетняя сука смотрит ему прямо в глаза, зажав в руках большой баскетбольный мяч, как голову этого самого святого, как его там. Иоанна Крестителя, подсказывают из зала.

      Девочка, - на автомате, по ошибке, всё еще не осознавая до конца весь ужас случившегося, начал он, - девочка, не нужно." Сидоров замолк, ибо неприятностей вдруг стало столько, что можно было лишь стоять и молчать, вопрошая - за что, Господи? Почему я? Пустые летние небеса безмолвствовали, мигающий крестик заходящего на посадку лайнера проваливался за пазуху кучевых облаков, и вот он исчез. Сидоров медленно выдохнул. Рубашка липла к вспотевшему немолодому телу, лето, влажный воздух. Малолетка ударила мячем в землю, попала в лужу, брызги метнулись, подумалось - кровь. 

      Ты думаешь это смешно? Смешно, да? Ну, тогда читай дальше, посмотрим, как ты будешь смеяться. Посмотрим-посмотрим. 

       

      4. 

       

      Ситуация складывалась идиотская. Без ключей, без денег, без жилья. Просто замечательно, и всё из-за какой-то малолетней идиотки. 

      "Что не нужно?" - вдруг спросила малолетняя сука. 

      "Ничего не нужно! - закричал Сидоров, - ничего не нужно. Я из-за тебя ключи захлопнул, дура малолетняя!" "Какие ключи? - нагло спросила та, - почему из-за меня?" "Обычные ключи, от квартиры, - сказал Сидоров, и стал рыться в карманах в поисках сигарет. Сигареты нашлись, а вот спичек не было. "У тебя спичек нет? - раздраженно спросил он малолетку, - ты же уже, кажется, куришь?" 

      Девочка молча протянула коробок. Сидоров чиркнул, затянулся. Помолчали. "Вообще можно у нас пожить, если совсем идти некуда, родители на юге", - вдруг предложила девочка. Сидоров закашлялся. 

      Хотя вариантов, по сути, было не так уж много. Вариант был один, он же - правильный ответ. Это как в школьной задаче про велосипедистов, помнишь? Их двое, велосипедистов, один с усиками, второй - чуть постарше, у него отдышка, поэтому ему разрешили иметь скорсть 15 км/ч. И вот они покидают город А, одновременно, в противоположных направлениях. Смотри, вот они одновременно оборачиваются и машут друг другу рукой, кричат что-то, не предусмотренное условиями задачи. Одновременно. Тот, что с усиками, - он умрёт раньше, на 8 лет раньше. Последними его словами станут "Позвони Спиридонову, напомни ... (далее неразборчиво)".

      

      

      5. 

      

      На ужин были пельмени. Варя - так, оказалось, звали малолетнюю суку, - забралась на стул с ногами и блестела в полумраке серебром белков раскосых глаз. Сидоров молча поглощал еду, защитно пригнув голову к тарелке. Во дворе кто-то играл на расстроенной гитаре и пел расстроенным голосом: 

      

      "Ты ушла, меня оставив, 

      я остался и стою. 

      Как жемчужина в оправе - 

      я один в своём строю. 

      

      Ты ушла, а я остался. 

      Оказалось - можно жить. 

      Мир внезапно не распался, 

      Не ты связуящая нить." 

      

      Наконец, наконец с пельменями было покончено. Помолчали. Варя сладко потянулась, зевнула, зажмурилась, молодая сука, интересно, какого цвета у неё соски? Сидоров с омерзением ощутил прилив похоти - и свою старость, возраст, складки на животе. Подумал о том, что ото всех нас пахнет. От всех и каждого, да, а еще, подумалось, слишком много подумалось за раз, что всё можно подсчитать, всё в этой жизни, и от этого очарование момента пропадет, вот например количество глотков, сделанное Сидоровым за ужином, фу, пошлая механика. Нарочно громко откашлялся, стукнул ложкой о край стола, с шумом встал. 

      "Ну и где я буду спать?" - спросил он. 

      Варя молча встала и убрала его тарелку в раковину. "Сейчас я тебе постелю, можешь пока чистить зубы, твоя красная щетка, - сказала она и повернула вскрикнувший раненой птицей кран, - ну же, иди, я сейчас". Сидоров послушно проследовал в ванную. 

      "Малолетняя сука специально всё подстроила!", - думал он, глядя в галаза своему отражению в зеркале. Изо рта лезла зубная паста, он сплюнул тягучую пену, прополоскал рот, наклонился к струе холодной воды, и ловил ее, верткую, жадным ртом. В этом было что-то детское. Что-то из воспоминаний. Родители запрещали пить воду из-под крана, помню, потому и хотелось, да? Сидоров ощутил взгляд затылком. Оторвался от крана, капли на подбородке. 

      Это была Варя. 

      Улыбаясь, она протянула ему полотенце. "Спасибо", - хрипло поблагодарил Сидоров и зарылся лицом, вытираясь. 

      Когда он вытерся, он уже был в ванной один. 

      

      6. 

      

      Есть вещи, у которых... нету смысла. 

      Есть вещи, у которых может быть: 

      присутствие 

      возможность 

      даже - числа. 

      Но смысла у вещей 

      не может 

      быть. 

      

      

      Уснуть было невозможно. Лежа на спине, Сидоров глядел в потолок, по потолку иногда пробегали тени от фар проезжающих автомобилей. Тонкая простыня была чуть влажной от пота. Сидоров закрыл лицо руками, потер глаза. От рук слабо пахло зубной пастой. Повернулся на бок, поджал ноги. Нервно зевнул во весь рот, так, что выступили неуместные слезы; сел на кровати. 

      Почесал подбородок, вечерняя щетина. Девчонка, Варя, что за чертовщина. "Женщины, бабы, суки...", - задумчиво произнес Сидоров и откинулся на спину, заложив руки за голову. 

      Отношения с противоположным полом у Сидорова всегда были сложные. 

      В юношестве с ним, как и со всеми, случилась затяжная неразделенная любовь. Первые полгода было невыносимо. Потом стало хуже. А потом всё стало заживать, вывих стал вправляться. Эта любовь, болевшая зубом, эта сводящая с ума песчинка в сердце постепенно стала обрастать перламутром. Однажды утром, наливая самому себе заварку, он понял, что его любовь к ней - это его любовь, ничья больше, и никто, в том числе она, на неё не имеет на эту любовь никаких прав. На радостях он перелил заварки, вышло слишком крепко, хотя, впрочем... Улыбался, глядя в окно. Никто, даже она. Ей он ничего не сказал, пусть думает, что он страдает, ха, дура. Дальше всё было еще удивительнее. Оказалось, что любовь можно локализовать, оцепить зону поражения, ввести карантин - и пусть тлеет, пусть. Сам же предмет любви постепенно отделялся от собственно любви всё более. В какой-то момент Сидоров понял, что она, эта дура, ему вообще более не интересна. И даже если бы она вдруг сказала ему "да" - он бы не согласился. Ибо больше она ему дать ничего не могла, она была уже просто чужой человек. 

      А Сидоров теперь был устрица с жумчужиной внутри. 

      И теперь он лежал на постели в чужой квартире, и положение было сложное. В подобные моменты автор, а в данном случае это я, применяет слово "вдруг". Ибо ему, автору, уже писать скучно, и для того чтобы чувство не передалось читетелю, приходится применить бессмысленный, с бухты-барахты, "вдруг". Итак...

      Вдруг за окном что-то гулко взорвалось, и все машины вразнобой заорали сигнализацией. "Что за черт! - выругался Сидоров, встал с кровати и подошел к окну, - что за?" Во дворе было темно, ничего разглядеть не удалось. Мужчина прижался к стеклу лбом, это было приятно, от этого впадаешь в маленькое оцепенение, небольшая пауза. 

      Сидоров на мгновенье забыл себя, лоб приятно холодило. 

      Дверь за спиной Сидорова тихо скрипнула, и Варя прокралась внутрь. "Мне страшно, - шепнула она, обнимая Сидорова теплыми руками, тыкаясь в него лицом, - мне страшно". Сидоров неловко обнял девушку, прижал к себе. "Стоило всё же помыться", подумал он. Дальше мыслей уже не было. У девушки оказались очень смешные соски, трогательные. Сидоров был старше. Она была опытнее. В её движениях чувствовалась нежная забота. В его - доверчивая растерянность. Он совсем не умел целоваться, кусался. Она улыбалась, гладила его по лицу, шептала. Глупый, он был немого растерян, и прелюдия длилась немного дольше, чем нужно. Она мягко, но настойчиво направила. Он был неловок. Её шея напряглась, потом стало хорошо, она расслабилась и улыбалась. Она обняла его ногами. Быстрее. Ещё. Она поймала его в последний момент, они упали на бок, она укусила его в плечо. 

      Он уснул первый. Она лежала в темноте на спине и слушала его ровное дыхание, и улыбалась, а потом тоже уснула.

      Когда люди занимаются любовью, у них лица обиженных детей. Нет ничего смешнее. 

      

      7. 

      

      Сидоров проснулся поздно. Впрочем, опаздание на работу его не очень волновало. На работу можно было вообще не ходить, после всего того, что случилось. Смешно заботиться о мелочах, когда жизнь вверх тормашками. Хотя обычно именно этим и занят - штопаешь носки в падающем самолёте, ну или еще что в подобном духе, смешное, забавное до слёз. Сидоров потянулся, перевернулся на бок. Потянулся еще раз. Свесил ноги с кровати, дотянулся до лежавших на полу джинсов, нашел в кармане сигареты, закурил. Долго внимательно глядел на кончик сигареты. Забавно. Докурил, затушил сигарету. Откинулся на спину. Это ханжество - полагать, что секс бывает только про высокую любовь и - про низменные инстинкты. Ха, улыбнулся Сидоров. Ха. Бывает про всё. Главное - искренность и желание слушать, это разговор, разговор телом, ты рассказываешь, и я тоже, и это диалог. Главное - искренность, и тогда можно рассказать про: благодарность, боль, нежность, отсутствие цели, усталость, восхищение, рассказать про себя, да и про тебя тоже. 

      Ха, улыбнулся Сидоров. 

      И про тебя тоже, подумал Сидоров. 

      

		
		
    
		
    43. Светочка Эф: По волнам моей сексуальности.
    999   Оценка:6.72*4    "Рассказ"  Эротика 


    




      По волнам моей сексуальности,

      или откровения сорокалетней...

      

      

      Моя сексуальная жизнь прошла по волновой, как, впрочем, говорят, происходит всё в этом самом нереальном из реальных миров.... Сначала она долго не двигалась, затем в один момент взвилась ввысь, достигнув апогея своей амплитуды и, продержавшись наверху совсем немного, опять рухнула почти до состояния минуса... 

      

      Элементарные азы сексуальности.

      Очень-очень долго я оставалась девственной. И в прямом, и в переносном смысле. Чуть не до пятнадцати не сомневалась, что разрешу мужчине себя поцеловать только после брака. Это странно, так как будучи южанкой, была ранней и даже сладострастной. Физически (или лучше даже сказать физиологически) развивалась быстро, и к тринадцати имела в наличии все присущие женщине формы. Именно в это время ко мне стали приставать на улице молодые парни. Нет, не мальчики-ровесники... эти, пожалуй, ещё не интересовались моими бёдрами и появившейся грудью. А вот те, кто постарше... эти очень даже интересовались. И я нередко слышала: "Девушка, а, девушка... который сейчас час?" Но мой детский ум явно отставал от повзрослевшего тела. Было не понять, с какого бодуна эти мужчины в таком количестве интересуются временем? Я рассказала об этом маме и она, явно разозлившись, как я догадалась, на мужчин, объяснила, что все они хотят одного... Мама смутилась, не зная, видимо, как точнее определить предмет желаний мужчин, но, взяв себя в руки, сказала:

      - Детка, сторонись этих дебилов. Не видят что ли, что ребёнок... Заведут тебя в подъезд и будут...

      Мама опять напряглась. Нервничая, она теребила скатёрку на столе. Ей хотелось оградить дочь от того ужаса, который ожидал девочку в подъезде, но она не находила доступных детскому разуму слов, чтобы объяснить опасность.

      

      Я поверила маме, так и не получив от неё вразумительного ответа, и стала шарахаться от подходивших ко мне дяденек, как чёрт от ладана. Но вскоре я узнала, что же делают они с непослушными девочками, затаскивая тех в подъезды. Однажды, придя домой, я из коридора услышала возбуждённые всхлипывания соседки тётки Галки.

      -	Вы представляете, этот маньяк завёл девочку... - говорила она взахлёб, - поставил её на колени... и ножик... одной рукой он держал нож около её горла... а другой засунул ей в рот... - голос тётки Галки затих, она будто стала говорить шёпотом и я уже не расслышала, что же этот тип засунул девочке в рот. 

      Не знаю почему, но мне стало невыносимо страшно. Я поняла, что попадать в руки к такому маньяку совсем не стоит. Зайдя в комнату, я увидела сидяющую за столом бабушку и тётку Галку напротив неё. Она перегнулась через стол, чуть не улегшись всей грудью на его поверхность, и тихо, но возбужденно объясняла подробности происшедшего в подъезде. Увидев меня, женщины растерялись и замолчали, но по моему виду было ясно, что я успела кое-что услышать.

      -	А девочке той сколько лет? - спросила бабушка, как ни в чём не бывало, решив продолжить разговор и тем самым не заострять моё внимание. 

      -	Да молодая совсем... девятнадцать, что ли, - ответила тётка Галка, поглядывая на меня и усаживаясь на свой стул.

      -	Этому мерзавцу повезло, - сказала бабушка. - Если бы ей не было восемнадцати, то он получил бы по самое горло. За несовершеннолетних, знаете, сколько дают?

      -	Ничего, - отрезала соседка, - он и так влип дальше некуда. Вы слышали, что делают с насильниками в тюрьмах?

      Моя бабушка не захотела знать, что же там такое с ними делают. Она быстро перевела тему и стала обсуждать с тёткой Галкой, куда более насущный вопрос о том, когда же, наконец, дадут горячую воду после летней профилактики, длившейся уже второй месяц.

      

      Из обрывков услышанного в тот день, я сделала вывод, что меня должны бояться всякие маньяки, так как если что, за мои тринадцать они влипнут так, что никогда не отмоются. И когда в следующий раз ко мне подходил очередной желающий узнать время, я, сделав невинный вид, томно сообщала, что время я, конечно, сказать могу, но мне вообще-то тринадцать лет. На мужиков, надо сказать, это производило бешеное впечатление. Их смывало с моих глаз в мгновение ока. 

      

      Как потом по случаю выяснилось, никто из них не мог даже предположить, что я такая уж малолетка. А я была ею в полном смысле этого слова. Волна подъёма к пику сексуальной распущенности шла очень долго. 

      

      Первый поцелуй.

      Когда я оканчивала школу и уже прекрасно знала, что именно могут "засунуть в рот" в подъезде, а некоторые девочки из нашего класса даже практиковали полученные знания о приёме "в рот" с молодыми парнями, я всё ещё оставалась не целованной. Мне было шестнадцать и я из привлекательной Лолиты превратилась в знойный цветок, ничем не отличавшийся от зрелой женщины. Максим, на класс старше меня, особенно настойчиво добивался проводить меня домой после школы, а я по-прежнему, хоть и уже с придыханием, отказывала ему. Однажды желание, пока ещё зачаточное, не определившееся в конкретные формы, победило страх. И я согласилась погулять с Максимом в городском саду. 

      

      С волнением явилась я на своё первое свидание, не зная куда деть глаза. Казалось, весь мир смотрит на меня. На меня и на Максима, торчащего у памятника Ленину, с пожухлым букетиком осенних цветов. Потом мы немного успокоились и даже, присев на лавку в парке, долго болтали и смеялись. Максим хотел казаться взрослым. Он принёс в сумке, переброшенной через плечо, бутылку вина и стаканы. Я выпила красной пахнущей жидкости и голова, и без того "пьяная", закружилась, как листья вокруг. Потом Максим предложил закурить. И я совсем осмелела. А что? Все курят... Сделав две затяжки, я закашлялась, из глаз выступили слёзы и я бросила сигарету в траву. К девяти часам стемнело, но нам не хотелось уходить. Подул холодный ветер и Максим накинул мне на плечи свой пиджак. Протянув руку, чтобы поправить пиджак на моём правом плече, он так и оставил её лежать на нём. Максим, видимо, боялся, что мне этот жест может не понравиться, и держал руку почти на весу. Но я сидела тихо. И он, решившись, прижался ко мне. В этот момент рванул дождь. Мы не заметили, как небо заволокло тучами. Во-первых, нам было не до неба. Во-вторых, не до туч. Ливень налетел неожиданно и хлестал с остервенением. Мы побежали к зданию городского клуба. Оно было  достаточно помпезное, окруженное толстыми колоннами. Встав под козырёк около одной из колонн, мы обнялись, дрожа от волнения. Моё лицо прижалось к плечу Максима. Внутри полыхало огнём, хотя стоял октябрь и даже в наших тёплых южных краях вечерами было достаточно прохладно. Я подняла глаза и посмотрела на парня. Он словно ждал сигнала... увидев в моём взгляде желание, смело потянулся губами. В этот момент желание быть поцелованной перекрылось пониманием непристойности этого события (во всяком случае в моём понимании) и я..., сбросив пиджак, опрометью побежала по улице, несмотря на хлещущие струи дождя.

      

      Не отличаясь спортивностью, на этот раз я бежала так быстро, что Максим догнал меня только в подъезде. Он совершенно не мог понять, почему во мне вдруг наступила такая перемена. Ворвавшись в подъезд следом за мной, он, задыхаясь, спросил: "Почему? Почему ты убежала? Что я сделал?" Я смотрела на него обезумевшими глазами. Сердце колотилось от возбуждения, накатившего от близости с мальчиком. От желания быть поцелованной тело зудело, а вестибулярный аппарат качал меня на волнах. Я шатнулась и упала. Напряжение бурлившего во мне возбуждения, не получившего разрядки, вырубило сознание. Максим был в шоке. Он позвонил в двери и помог маме, когда та вышла, внести меня в квартиру. 

      

      Очнувшись, я нашла себя в кровати. Голова трещала, спазмы давили на коробку, обещая её разорвать в клочья. Я лежала тупо глядя в одну точку на ковре, висевшем на стене. В лесной чаще красовались медведи. В глазу одного из них едва различалось белое пятнышко. Оно выделялось на фоне почти чёрного полотна. И я смотрела и смотрела на эту белую точку. Мне было невдомёк, что тело моё стало женским не только в виде округлившихся форм. Оно требовало ласк, касаний мужских рук, выплеска энергии. Но воспитание не позволяло свершить необходимые выросшему телу действия. Конечно, я понимала, что до свадьбы вряд ли дотяну. Но разрешить себя поцеловать тогда было выше моих сил... 

      

      Несмотря на мой глупый поступок в тот вечер, Максим продолжал настаивать на наших встречах. В своих вечерних грёзах я желала повторения... но отказывала и отказывала ему, стоило Максиму подойти ко мне в школе. Я придумывала отговорки, не желая его потерять окончательно. Находила причины, почему не могу с ним погулять. То кошку нужно было вести к врачу. То посидеть с соседкиной девочкой. Время от времени, он, теряя надежду, переставал подходить, и тогда меня охватывало волнение. Казалось, всё кончено. А это было глупо и обидно. Он нравился мне. Почти каждый вечер перед сном я видела его губы, которые едва не коснулись тогда моего лица. Хотелось почувствовать, что же будет, когда они, наконец, коснутся... но когда он снова подходил и спрашивал, есть ли у меня время погулять, я снова отвечала, что времени нет. Вряд ли кто-то поверит, но эта борьба и мучения протянулись целый год. Целый бесконечно длинный год пришлось созревшему телу страдать, доказывая глупой голове, что ждать свадьбы с поцелуями неразумно. Ладно, секс... и всякое прочее. Об этом не было и речи. Но поцеловаться вполне можно. Ведь так хочется.

      

      Дорвавшись до рта...

      Когда Максим окончил школу и исчез из моей жизни, я поняла, что потеряла его окончательно... Однажды я позвонила ему сама. Пролепетав что-то о каком-то учебнике, который мне был обязательно нужен, я сделала паузу, готовая бросить трубку, но услышала голос Максима: 

      -	Когда и где?

      -	Сейчас... под Лениным, - ответила я. 

      Через полчаса мы, взявшись за руки, уже шли на нашу скамейку. В этот вечер мы не пили вино, не курили, и даже не разговаривали. Мы просто, вцепившись друг в друга, целовались. Целовались бесконечно долго. Забыв о времени. О том, что нас дома ждут и волнуются. Мы впивались друг в друга и сидели, присосавшись, как пиявки один в другого, столько, на сколько хватало сил и дыхания. Затем, на мгновение отстранившись, смотрели друг другу в глаза и кидались с новой силой... мы были одержимы бешеной страстью. Наваждением, делавшим из нас ничего не соображающих роботов. Максим, как потом я узнала, имел опыт другого общения с девушками. В свои восемнадцать он был вполне зрелым юношей, требующим большего, чем могла предложить ему я. Много позже я узнала, что его близкий друг по институту, подробно знающий эту любовную эпопею, с издевкой говорил Максиму, что тот страдает склонностью к мазохизму. 

      -	Это же надо так издеваться над собой! - удивлялся друг. - Мало девок, что ли...

      Максим без труда находил женское тело для удовлетворения своих мужских потребностей, но продолжал желать меня. Возможно, я была ему так необходима, как птица счастья, за которой гонишься, но не можешь поймать. Кто знает, может быть, получив от меня всё, чего он хотел, Максим потерял бы ко мне интерес. Также, как он терял его ко всем другим... А, может, ему и правда доставляло удовольствие мучиться.

      

      Максим вёл двойную жизнь. Он любил и жаждал меня. А занимался сексом с другими. С теми, кто не отказывал ему. Мы встречались с ним уже не только в парке. Иногда мы проводили вечера напролёт в его комнате. Мы целовались, ласкали друг друга, обнимаясь и прижимаясь один к другому. Возбуждали друг друга до умопомрачения, но... своих дальнейших позиций я не сдавала. Первый поцелуй дался мне необычайно тяжело. Пришлось выстрадать его в течение года. О дальнейших шагах в сторону развития наших сексуальных, если можно было их так назвать, отношений с Максимом не было и речи. Возбудившись после встречи со мной, он шёл удовлетворить свою плоть к своим более сговорчивым знакомым. А я... я шла домой и проводила ночи, горя пламенем нереализованного желания.

      

      Неизвестно чем бы это всё закончилось... возможно, я вышла бы замуж за Максима, который только и ждал того момента, когда мне должно было исполниться восемнадцать, чтобы у нас приняли документы в ЗАГС. Я не собиралась сдавать свои бастионы, хотя сама страдала не меньше Максима. Но все его попытки засунуть руку под юбку или снять с меня лифчик, пресекались на корню. Мы целовались, водили руками друг по другу поверх одежды. Максим целовал не только мои губы, щёки и шею, но и руки. Иногда он поднимал рубашку и целовал живот. Казалось ещё чуть-чуть и я не вынесу... но стоило ему поднять рубашку чуть выше, подобраться к нижним границам моей груди, как я приходила в себя. Я, конечно, не убегала, как в первый раз, тогда... около колонн. Но прытко вскакивала с дивана, вся трясясь - одновременно от возбуждения и желания и страха совершить что-то предосудительное. 

      

      Всё оказалось так просто.

      Однажды, когда я уже окончила школу и поступила учиться в институт, мы отмечали седьмое ноября. Группа у нас была очень весёлая и дружная. Мы залезли через окно школы, где работал ночным сторожем наш сокурсник. Оккупировали пионерскую комнату и бодро раскупоривали принесённые бутылки. Играл магнитофон, разрывая ночную тишину аккордами гитары и хрипами Высоцкого. Через окно всё время приходило пополнение. Ребята приводили каких-то девчонок, девчонки тащили за собой каких-то парней. Максим уехал на праздники проведать бабушку и я была без кавалера.

      -	Как жалко, что нет Максима... - думала я время от времени.

      

      Через пару часов наше веселье достигло пика. Мы танцевали, повиснув на плечах кавалеров. Кто кому достался... Потом менялись и танцевали дальше. Потом откупоривали новые бутылки. Провозглашали тосты. И снова танцевали. Высоцкий давно сменился Джо Дассеном, потом ещё кем-то душераздирающим. И мы прижимались к нашим партнёрам всё теснее и теснее. Кто-то запалил сигарету, которую, затянувшись один раз, передавали по кругу. Я тоже вдохнула аромат травы... и почти совсем потеряла ощущение реальности. Максим отошёл на второй план. О нём я больше не вспоминала. 

      -	Иди сюда, детка... - услышала я сквозь пелену, застилавшую мои глаза и уши.

      Я послушно потянулась за парнем, имени которого не помнила. Он был невысоким и крепким. Улыбаясь, я шла по коридору, ведомая им. Ноги непослушно ступали, проваливаясь в вату. Казалось, что это сон. Наконец, он завёл меня в пустой и тёмный класс. Только одинокий фонарь, болтающийся за окном, освещал помещение. Парень накинулся на меня, страстно рассыпая поцелуи. Он навалился всем телом, не давая вздохнуть. Спиной я почувствовала опору. Это была твёрдая, крашеная парта, которую я ощутила оперевшись на неё руками. Парень подсадил меня и раздвинул мои ноги в стороны. Я с ужасом наблюдала за его действиями, не в силах не только сопротивляться, но даже издать хоть какой-то звук. Моё сознание слегка просветлело, и я стала отталкивать уже расстёгивающего брюки парня. Но он был много сильнее меня и мои толчки в его плечо, скорее походили на борьбу муравья со слоном. Он не обращал внимания на моё сопротивление.

      -	Сейчас, сейчас, - говорил он, возясь со штанами. Парень словно оправдывался, что всё происходит так медленно. Словно желал подбодрить меня, упросить потерпеть немного, пока он замешкался с молнией на брюках.

      -	Не надо... - пробормотала я, но мои слова, как и движения, остались не услышанными, повиснув в воздухе.

      Парень не снял с меня ни колготки, ни трусики. Он лихорадочно рванул двумя толстыми пальцами тонкий капрон, который с лёгкостью треснул, образовав дыру между ног. Затем сдвинул полоску трусиков прикрывающую вход  в сторону и врезался в меня, словно в агонии... всё произошло в мгновение быстро. Это уже потом я припомнила, что же случилось в этом классе... Снимая дома с себя порванные колготки и окровавленные трусики, я восстановила всю сцену. А тогда казалось, всё заняло секунду, не больше. Парень дёрнулся несколько раз. Что-то затрещало, как прорванные перед этим колготки. Затем он издал короткий рёв раненого зверя, и всё закончилось. Когда парень увидел на себе кровь, протрезвел. 

      -	Ты была девушкой? - он не мог поверить в такое. Середина восьмидесятых. Мне восемнадцать. И девушка...

      Я ничего не ответила, оттолкнув его более сильно, и, всхлипывая, вышла из комнаты.

      Парень побежал за мной, что-то объясняя.

      -	Не волнуйся, - сказала я, не взглянув на него, - мне уже восемнадцать. И вообще... я заявлять не собираюсь. И в ЗАГС не поведу...

      

      Дома я долго не могла заснуть. Алкоголь и сигаретный дурман выветрился напрочь. Меня мучили мысли... почему я так долго страдала, мучила и себя, и Максима... ради чего? Ради какого-то фантома порядочности. Неужели теперь, когда я лишилась самого ценного на свете, своей девственности, я стала грязнее? Порочнее? Развязнее? Что изменилось во мне? Да, ничего! Так казалось мне тогда. 

      

      Сорванная с тормозов.

      Разрыв с Максимом произошёл как-то обыденно. Не он бросил меня, узнав, что произошло на вечеринке. Максима бросила я сама. С потерей девственности я потеряла себя. Потеряла ту, которая была зажата в кулак. Я действительно изменилась. С меня словно сорвали покров. Спустили тормоза, отпустив ручник. Из царевны несмеяны я превратилась в... живую женщину с буйными желаниями. С глаз сошёл туман. Я вдруг увидела мужчин. И они мне определённо нравились. 

      

      Я ехала в автобусе и жадно рассматривала парней. У блондина, сидящего на последнем сиденье, меня привлекли губы. Парень читал какие-то конспекты, внимательно вперив взгляд в тетрадку и шевелил губами, видимо, повторяя прочитанное. Я подумала, как должно быть сладко целовать его. Даже представила вкус его губ. Они были сладкими. Без запаха табака. Этот юнец не курит, - почему-то была уверена я.

      

      В конце автобуса, у торцевого окна стояла парочка. Они хохотали, будто их кто-то щекотал. Девица извивалась всем своим тонким телом, изгибаясь пополам. А длинный парень в джинсах пытался удержать её, чтобы она не рухнула окончательно. Я рассмотрела лицо хохотуна, затем опустила глаза ниже и увидела, что молния на его штанах вот-вот разорвётся. Брюки разрывало растущее в них существо. Видимо, уже не в силах унять возбуждение, парень тёр набухший ком, прямо через плотную джинсовую ткань. Мои мысли заработали уже в другом направлении. Я забыла о губах блондина и переключилась на восставшее естество парня в джинсах. "Ничего себе!" - восхитилась я, представив размеры содержимого. "Раскрыть бы сейчас "молнию", вот бы была картина", - размышляла я, без всякого налёта стеснения.

      

      Я смотрела на мужчин с широко открытыми глазами, желая их целовать, трогать руками, ласкать их тело. Они видели это и легко шли мне в руки. На вечеринках, которые происходили всё чаще и чаще, то в старой школе, когда у сокурсника была ночная смена или в стенах родного общежития, мы уединялась почти каждый раз с кем-то из новеньких, чтобы усладить свои полыхающие молодые страсти. 

      -	Ты помнишь, в прошлый раз был такой чернявый... - спрашивала меня однокурсница Зойка, - ну, помнишь? Рекомендую. Очень неплохой субъект...

      Мы ржали, но запоминали того, кого рекомендовала Зойка. Она знала толк и плохого посоветовать не могла. Чернявый, пришедший в следующий раз, тут же был охвачен мною и отведён в комнату, где на соседней кровати уже кто-то получал свою долю плотского удовольствия. Рекомендованный Зойкой чернявый  разочаровал меня. Он же взвивался от возбуждения, всё время повторяя: "Ну и девки... ну даёте...и откуда вы в одной группе собрались... такие классные".

      -	Ладно, не бубни, - отмывалась потом Зойка. - Ты попробуй Генку. Того, который был с Женькой в последний раз. У него такие шары под кожей...

      -	Под какой ещё кожей? - обалдело спрашивали мы Зойку, знатока всяких прибамбасов и она терпеливо, как несмышлёнышам, втолковывала нам, что знала.

      Эх, Зоя, кому давала стоя? Да кому она только не давала? И стоя, и сидя, и на очке общежитского туалета, и в купе платцкартного поезда... Мы словно взбесились. Всё вертелось как в калейдоскопе - тела, ощущения... Фейерверк сознания и бессознательного. 

      

      Максим исчез из моей жизни. Он жил своей. Тоже не сильно благоденственной. Мы, каждый по своему, познавали мир параллельно один другому. И наши параллели никогда не пересеклись. Нежелание отдаться, наконец, тому, кто этого заслужил больше других, объяснялось страхом разочароваться в нём. Максим остался моей чистой и красивой песней. Позже я поняла, что не любила его. Любить, не занимаясь сексом, невозможно. Гулять, держась за ручку, можно только влюбившись. Но влюблённость и любовь две большие разницы, как принято говорить в Одессе.

      

      По пути к апогею.

      Моя сексуальность нарастала с бешеной силой. Если сначала меня занимала смена партнёров, в желании познать их разнообразность, то позже... стало не хватать обычной смены тела. В большей или меньшей степени все они были одинаковы. Почти все хотели получить. Но никто не желал давать. Может, они не знали, что нужно не только брать. Может, их никто не научил, что нужно и давать... А, может, обилие женщин, готовых дать сексуальные удовольствия, не ожидая ничего взамен, расслабили мужчин. Как бы то ни было, но сам половой акт состоял в основном из движений тела туда-сюда, в результате чего мужчины получали море удовольствия, а женщины... получали лишь то, на что была рассчитана их собственная природа.

      

      Разница в мужчинах была в основном в длине акта, который они предлагали, и величине их детородного органа, рассматривать который стало неинтересно после пятого или шестого. Одни делали своё дело быстро, другие возились часами. Но и тут разница была не большой. Ибо те, которые кончали на счёт "раз", обычно могли тут же начинать сначала. В итоге акт длился, хоть и с перерывами, но также долго, как и с долгоиграющими. Постепенно интерес к новшествам чисто технического характера стал пропадать, требовались не новые тела, а новые ощущения.

      

      Таким ощущением наградил меня Толик, моряк дальнего плавания. В те годы, когда у нас в стране секса не было, он ходил за моря и океаны и, видимо, в сексуально развитых странах прошёл курс предварительной подготовки. Мы познакомились на улице. Он был высоким и плотным. С порочной улыбкой на лице. Западная цивилизация, едва коснувшись его в минуты зарубежных стоянок, всё же давала о себе знать. Толик приехал навестить знакомых в мой, далеко не портовый, город. Жил он в центральной гостинице, куда мы, не сговариваясь, отправились после пары выпитых коктейлей в баре на Садовой. Похотливый взгляд Толика, прельстивший меня, да разбухшие до предела джинсы, привлекли мой интерес к моряку. Но ничего нового для себя я не ожидала. И напрасно. Толик оказался первым русским мужчиной, поцеловавшим меня не в рот. Когда он сделал это, предварительно долго рассматривая и восхищаясь губами, о красоте которых я даже не задумывалась до этого... я взорвалась так, что, придя в себя, собирала своё сознание по частям. Оно рассыпалось по комнате и висело на вешалке у входа, съезжало со стола, норовя грохнуться об опол, валялось под кроватью, растекшись под ногами. Зачаровано глядя на Толика онемевшими глазами, я осознавала, что теперь мне жить будет сложнее. Без такого поцелуя получать удовольствие станет невозможно. Толик уехал из города. Ушёл в плавание. Он звонил пару раз. И я умоляла его приехать. Он обещал. Но не приехал. И я пошла дальше.

      

      В комнатах общежития стояло по три, а то и четыре кровати. В наши доисторические советские времена двуспальных номеров почти не существовало. Во время очередной вечеринки мы отправлялись в такую комнату и резвились на одном из пустых плацдармов. На соседней койке обычно тоже кто-то копошился и стонал. Как-то, находясь в мыле и пене, практически отсутствуя на земле, не ощущая ни времени, ни места... я почувствовала, как по глазам резануло. Зойка включила свет. Она стояла, держа руку на выключателе, в костюме Евы и с сигаретой в руке:

      - Чёрт, куда подевалась пепельница? - спросила она, щурясь.

      

      На мгновение мы застыли в нелепых позах. Треск и шорохи, идущие от других кроватей, прекратились одновременно с нашими. Я перевела взгляд на кровать у противоположной стены. Там лежали друг на друге и смотрели на меня Ирка и Костя из параллельной группы. "Интересно, как Ирка оказалась под Костей, - промелькнуло в голове. - Он же недотрога. Уж не ради ли того, чтобы показать Костика в койке, Зойка и включила свет... Вот шалава..."

      Все рассматривали друг друга. Возникла немая сцена. 

      -	А что, ребята, слабо при свете? - вдруг спросила Зойка. К ней подошёл её уже заскучавший кавалер. Я не могла отвести от него глаз, потому что его полуэрегированное хозяйство напомнило мне орган коня в период охоты за кобылицей. Парень видел, произведённое впечатление и не стал прикрываться. Да и вряд ли чем-то можно прикрыть всё это... Жеребец, стоя рядом с Зайкой, лишь поцеловал её в плечико и потянул за руку к койке.

      

      С тех пор наши оргии происходили при свете. Мы перестали стесняться показывать друг другу не только свои голые тела, но и то, что мы с ними делали в беспамятстве. Потом кто-то предложил сдвинуть кровати. Но эта идея оказалась неудачной, так как края кроватей врезались в спины и не давали двигаться по всей территории без ущерба для собственной задницы. В конце концов, их просто разобрали и комната превратилась в один большой тюфяк, называемый сексодромом.

      

      Окончив институт, я устроилась работать в тихую контору, где почти не было мужчин. Но они откуда-то брались в моей жизни. Как грибы после дождя. Сначала появился сосед. Он зашёл за солью. И мы долго обсуждали проблемы шовинизма в нашей стране. В конце концов, для снятия стресса из-за разгоревшейся дискуссии, сосед решил показать мне приёмы тайского массажа. В тот вечер он остался без ужина. 

      

      Потом в моём послужном списке появился таксист. Я махнула рукой и остановила жёлто-говённую "Волгу" с зелёным огоньком. "Свободен?" - спросила я. Он оказался вообще-то занятым. То есть женатым. Но мы стали встречаться с таксистом в свободное от жены, рабочее время. Я выходила на угол и вваливалась в идущую мимо меня, слегка притормаживающую, машину. Мой личный таксист развивал скорость и мы летели за город, теряя сознание на ходу. Секс в машине оказался очень оправданным. Габариты салона ограничивали движения. Но ровно на столько, на сколько это требовалось. Руками можно было упереться в боковины машины, а ноги как раз врезались в потолок, давая телу необходимую опору. 

      

      Как-то забравшись, как всегда, в заросли кустарника, и устроив машину так, чтобы её не было видно со стороны, мы начали раздевать друг друга, передавая из рук в руки бутылку с портвейном. С меня уже была почти снята рубашка, а у парня расстёгнуты брюки. Он вытащил свою гордость, предъявив готовность номер один. И в этот момент нас осветили яркие лучи прожектора. Потом выяснилось, что это был всего лишь фонарик, но он бил с остервенением в глаза, не давая понять, что происходит. Когда фонарик отвели в сторону, в окне показалась красная физиономия с толстым носом и фуражкой на затылке. Это был мент. Дверь машины распахнули и нас вытащили на природу. Рядом стоял милицейский ВАЗик и около него крутилась ещё парочка парней в форме. Честно сказать, я была уже на пути к апогею своей сексуальности. И не только не испугалась этой встречи. Наоборот... "Не станут же эти ребята сейчас меня трахать?" - подумала я, скорее с интересом, чем со страхом.

      Но ничего такого не произошло. Они просто хотели получить живые "бабки". Припугнув, что сообщат таксисту в парк, они вымогали на пиво. Поняв, что мне ничто не грозит - ни насилие, ни удовольствие... я отошла в сторону и застегнула блузку, пока мой таксист торговался по поводу суммы откупной.

      

      Первая любовь.

      Первая любовь случилась со мной, когда мне исполнилось тридцать. К этому периоду я отношу достижение апогея амплитуды моей сексуальности. За плечами был Толик и другие, появившиеся после него. Готовые довести тебя до безумия... были оргии в общей комнате общежития, с ощущением одновременного удовольствия от нескольких партнёров. Было всё. И, казалось, ничто больше не удивит, не обрадует меня. Но тут я встретила его. Бывший спортсмен, накачанный и красивый. С мужской фигурой и мужественными жестами. Он умел дарить цветы и водить в ресторан. С мужским тембром голоса, от которого по телу пробегала волна возбуждения. С зычным и возбуждающим именем Серж. 

      

      За цветами и ресторанами последовала постель. Неимоверно страстная, о какой можно только мечтать. С поцелуями в рот и в губы. С криками и стонами. С взрывами души и спермы. В нём было всё, от чего можно было кончать непрерывно. Но между нами стояла... его бывшая жена. Во время неистовых плясок на кровати, он мог вдруг остановиться и совершенно спокойно, подавленно запричитать: "Наташа, Наташа, господи... извини, я снова вспомнил её. Не могу... прости!" 

      

      Он вставал и шёл к окну. Курил сигарету за сигаретой. А я тихо лежала и ждала. Когда он успокоится и вернётся ко мне. Я не имела права на ревность. Она была его женой. И, хотя они развелись, оставалась для него главной в жизни. Я понимала и не претендовала занять её место. Всему своё время... Тем более, что в перерывах своих страданий о бывшей Наташе, он исполнял всё с таким рвением, умением и потенцией, которых хватило бы на нескольких человек. Точно также, как когда-то в далёкой молодости я ждала целый год, когда смогу пересилить воспитанные во мне и всосанные с молоком матери запреты, и впервые поцеловаться с мальчиком, так и теперь целый год я мучилась, прежде чем он перестал меня называть Наташей и прерывать наши ласки в самый ответственный момент. Это было больно. Физически больно. Не говоря уже о морали и душе. Они избивались и насиловались ежедневно. Серж ласково гладил меня своей огромной шершавой ладонью, проводил кончиком пальца по груди, трогал за места, которые оказывались нервными окончаниями, от чего я вздрагивала, будто меня слегка ударило током... и грудным баритоном тихо говорил мне в ушко: "Сейчас я опущу руку...". Во мне всё обрывалось и я была готова вот-вот отключиться. Вдруг он шептал: "Наташа... Наташа" и я получала холодную оплеуху. В самое нутро. По всем эрогенным зонам. Так, что они теряли, успевшее подняться до космических высот возбуждение, и превращались в куски льда. Год мучений тогда... год сейчас. Это нужно было кому-то для равновесия. Кому только?

      

      Через год вся эта фантасмагория окончилась в мою пользу. Во всяком случае, мне показалось так. Я любила его. Именно не влюблена. А любила. Мне хотелось иметь его рядом с собой постоянно. С его руками, от которых сжималось всё внутри, стоило о них подумать, с его голосом, который возбуждал, стоило его услышать. Мне больше не хотелось никого. Я сделала свой выбор. Серж вмещал в себе всё то, что я испытала раньше со всеми вместе взятыми моими мужчинами. Он один доставлял больше удовольствия, чем все они, прошедшие мимо меня, сквозь меня, рядом со мной. И я обезумела от этой любви. Любви плоти и наслаждения. Любви тела и души. Мы поженились...

      

      Месть за прожитое.

      Первое время секс с мужем был фейерверком. Но очень быстро страсти утихли. Серж стал совершенно пустым. Он не желал меня. Не желал никого. В нём как бы всё перегорело. Нет, с его потенцией ничего не случилось. Его мужское естество вставало с неизменным успехом по утрам и вечерам. Оно хотело. Оно... но не Серж. И у меня начался новый период. Период борьбы за сладкие ощущения в постели. 

      -	Ты не любишь меня? - спрашивала я Сержа, отчаявшись.

      -	Люблю... - отвечал он, искренне глядя мне в глаза.

      -	Но почему... почему не хочешь? - стеснялась я своего бездонного желания.

      -	Хочу-хочу, - с готовностью откликался Серж, - но потом... не сейчас. Хорошо?

      Мы лежали в кровати, и я гладила его по животу. Он, слегка кривясь, терпел какое-то время. Но когда я опускалась ниже и касалась волосков на его лобке, он убирал мою руку. 

      -	Дай, дочитать, - говорил он, хрустя газетными листками.

      Иногда он не убирал мою руку и давал ей удовлетворить его почти всегда готовый к этому орган. Иногда... переворачивал меня на живот и... 

      

      Годами я находилась в перманентом возбуждении. Сексуальный потенциал, накопившийся во мне за десять лет до знакомства с Сержем, удесятерённый силой жажды его самого и тем сексом, которым мы занимались до брака, теперь находился в состоянии постоянного желания, не имея ни малейшей возможности удовлетвориться хоть на десятую часть. Моё разъярённое естество бунтовало, вырываясь на волю в виде слёз и истерик. Судьба словно наказывала меня, считая, что я уже испытала так много, что теперь бы нужно и попоститься. 

      

      Ещё через пару лет от постоянной неудовлетворённости, при находящемся рядом раздражителе, усугубляющем мои мучения, я в конце концов взорвалась. Взорвалась не выходом эмоций. Не всплесками оргазмирующего тела. А истерическими криками, раздирающими душу. В припадке желания я упала на пол. Голова билась о ледяной кафель, глаза закатились, норовя выпасть из глазниц. Горло драл рёв, разрывая голосовые связки. Внизу живота спазмы вырывали матку, одновременно с ударами раскаленных шаров в виски. Очнувшись, я почувствовала себя опустошённой. Тело болело, но внутри ощущался холод и пустота. 

      

      С тех пор я больше не хочу мужа. Меня не возбуждают картинки из порно журналов, если вдруг попадаются мне на глаза. Меня не трогают рассказы о чьих-то приключениях. Даже тело Сержа не волнует больше. Я перестала следить за собой. Белые виски не закрашиваю. Растолстела. Как выяснилось, из-за сорвавшегося с цепи обмена веществ и гормональных расстройств. 

      -	Что вы хотите? - вопрошает врач. - Скоро сорок...

      И я соглашаюсь. Жизнь прошла... чего ещё ждать? Волна моей сексуальности упала до минуса. Я превратилась в кусок мяса, испытывающий лишь желание есть и пить. 

      

      Серж продолжает лежать рядом со мной с невозмутимым видом. Я больше не глажу его по животу, не удовлетворяю его, ставшие редкими, скромные желания с помощью руки. Он делает это сам... Если вдруг его естество восстаёт, он опускает руку ... я вижу краешком глаза, как он под одеялом наяривает пальцами. Эти движения не мешают мне ничуть, тем более, что продолжаются всего пару минут. В нашем доме воцарился покой.

      

      

        

      

      

      

      

		
		
    
		
    44.  
    999   


    

    
		
		
		
    45. Suka Эф: Тебе конец, сука
    994    "Рассказ"  Эротика 


    





    
 
 



    

       - Уси-пуси, - засовываюсь через окно в машину и по щечке пухлой глажу. - Спасибо, милый, ты доставил мне большущее удовольствие.

       Еще бы - пятьдесят за минет, а никто больше двадцати не платит. Лопух, одним словом, но я улыбаюсь - мало ли, вдруг ему еще когда захочется. А этот довольный, приятно, наверное, чувствовать себя секс-гигантом. И тут я сдуру его в щечку чмокнула. Вот же скривился, животное, словно я не сперму его глотала, а дерьмо какое поносное.

       Быстренько рычагом своим рванул. Вали-вали, придурок, не очень мне твоей пятидесятки и надо! Секс-гигант нашелся - выдавил две капли, да и то кряхтя. Оттопыренный средний палец ему показала, надеюсь, увидел в зеркале.

       Последняя сигарета осталась, а в час ночи новых хрен нарисуешь, если только в центре - там ночник работает, но попробуй туда доковыляй. Да и территория чужая - Мамы Карлы. Опасно, месяц назад одной из наших всю рожу разукрасили. По делу, конечно, заявилась лохудра и клиентов сманивала. Вот из-за таких у нас и война не прекращается, и попробуй туда сходи, особенно в униформе.

       Оглядела себя - красотулечка, сказать даже нечего. Волосы красные... какие рыжие? - красные. Помада черная... стерлась, наверное. Член сосать, это почти как мороженное - результат тот же. Посмотрелась в зеркальце - не видно ни хрена, столб фонарный светит себе под нос. Ну, и наряд у меня соответствующий, впрочем, ничего особенного - униформой зовем. С юбкой короткой самые большие неудобства - ни согнись, ни присядь, только и остается стоять, как пень, или расхаживать, как цапля по болоту. Трусов я ведь не ношу, после того как трое подряд порвали. 

       Курю нервно, какого еще извращенца озабоченного ночка принесет? И тут словно накаркала, - несется по дороге уазик ментовский, пыхтит, как дедок семидесятилетний. Вот свезло так свезло, быстрее в переулок темный. Поздно - заметили, еще и сирену включили, уроды. И почему на панели нельзя в кроссовках стоять? Хрена они б лысого поймали, а не меня. А на шпильках на этих, трехдюймовочках, куда денешься? Только носом по асфальту.

       Остановились возле переулка, сирену не выключили - просыпайся район, смотри, как доблестная милиция тебя бережет - избавляет от преступных элементов. Из машины вылезли, поглядывают в переулок, а я к стене темной прижимаюсь - авось пронесет и не заметят.

       - Эй, сука! Выходи, мы знаем, куда ломанулась!

       Как же, сейчас - на коленках приползу.

       - Выходи, б...ь! Хуже будет!

       Да, я - б...ь, а ты - мусор вонючий. Молчу, конечно, не сунутся они сюда, в грязь, в дерьмо, постоят и дальше поедут, Маму Карлу трясти, например. Похоже, я их недооценила, старательные менты попались... или озабоченные.

       Достали дубинки, идут, и тут что-то у них под ногами хлюпнуло. Ха - вступили все-таки, дерьмо к дерьму липнет, чуть смех сдерживаю.

       - Все, шлюха конченная, тебе п...ц.

       Пячусь вдоль стены, - ну же - коморка какая, дверь подъездная, яма подвальная.

       - Ща, сука, фонарь включу - не уйдешь.

       Это я уже поняла, быстренько пятьдесят баксов в сапог сунула - заберут, если найдут, не побрезгуют. Ну и что, что бабки минетные, они и сами ради них сосать готовы. Вовремя успела, мент фонарик зажег, ослепил. Осталось только руки в гору поднять и глазками жалобно моргать - не трогайте меня, дядечки, я на первом курсе учусь, мне семнадцать только, из деревни приехала, а денег нет. На работу б устроилась, да кто меня такую возьмет... Я и слезу могу пустить, если надо.

       - А ну, стоять, чмо!

       - Дяденьки, не бейте, пожалуйста! Я ничего не делала, домой шла. Лекция поздно закончилась! - хнычу, и слезы впрямь текут.

       А как же не унижаясь? Манька-раскладушка вон выпендривалась, мусорами их обзывала, придурками конченными, членами моржовыми. Все спрашивала, сколько каждый у своего полковника отсосал. И допыталась - в больницу попала с переломами ребер и сотрясением мозга. Дубинками отходили, что скотину, зубы выбили, как только в живых осталась?

       Под руки схватили и к машине тащат. Бить, наверное, не будут, и на том спасибо.

       - Какого хрена милиции сопротивлялась, сука? Не слышала, что тебя зовут?

       - Дяденьки, так я ведь не знала, что это милиция, я думала извращенцы какие, маньяки.

       В общем, что одно, то другое, дерьмо оно и поперченное - дерьмо.

       - Да? И сирены не слышала?

       Конечно, глупо, не спорю. Ничего не отвечаю, хныкаю только. Дотащили до уазика, один, тот что пониже, полез сирену выключить.

       - Ну, сука, сколько за вечер торганула?

       - Н-нет, я не...

       Головой трясу, а этот гад меня по лицу, хорошо хоть ладонью, а не кулаком.

       - Хочешь, чтоб мы залезли кое-куда и проверили? - залез уже, зачем спрашивать.

       Только парни отсталые, никто туда больше не прячет - первое место, где смотрят.

       - Где баксы, сука?!

       - Какие баксы? - плачу. - Студентка я... я домой шла.

       - Чё у вас на лекции уже без трусов ходят? Или кафедра вся за зачет поимела?

       Конечно, глупое объяснение. А что я еще могу придумать?

       - Дай, в сумочке посмотрю, - низенький мент из машины вылез и сумочку выхватил.

       Копается, на капот все вытряс, ну и пусть, ничего там нету - зеркальце, косметика, гондонов несколько.

       - Это твои учебники? - в лицо швыряет и своему корешу-мудиле. - Пусто.

       А тот уже грудь мою тиснет, залез якобы баксы искать - животное. Уже и притворяться ревущей не надо, слезы так и прут - щипать, гад, начал.

       - Кинь сюда куртку, - отшвырнул мент сумочку. - Может, там.

       А под курткой на мне только топик остался. Высокий за зад лапает - карманы якобы ищет. И опять по лицу ударил.

       - Где бабки, падла?

       Меня аж развернуло, на капот бросило. Вот же гад - нос разбил, вся рука в крови. Ничего не нашел низенький в куртке, бросил на землю и ноги вытер.

       - Это за то, что в дерьмо из-за тебя вступил.

       Сволочи! Суки! Ненавижу!

       - Поедешь в отделение, - говорит тоном, словно у него выхода другого нет, сожалеет якобы.

       - За что? - плачу. - Что я сделала?

       - За проституцию нелегальную.

       Смешно прям сквозь слезы. Как будто легальная проституция бывает? Но понятно, что этот идиот ментовский сказать хочет. 

       - Так я ж легальная, легальная, - лепечу.

       - Легальная студентка, - второй мент куртку под капот зашвырнул.

       - Меня еще полгода назад зарегистрировали. И не сама я, а под Вадиком. А его брат капитаном у вас работает.

       Могла б и не пояснять, знают они, кто такой Вадик, и что им будет, если они меня к себе в кутузку потащат. И почему я раньше это ляпнуть не додумалась, глядишь, отпустили б, да еще и извинений попросили. Обознались мы, студенточка, идите дальше со своими  доцентами трахайтесь.

       Длинный аж побагровел и опять по лицу вмазал, с другой стороны. За волосы схватил и головой об капот.

       - Значит, сука, полюбовно договоримся, - и задом развернул.

       Я сначала сопротивлялась, типа для вида, и еще по привычке - некоторые любят в насильников поиграть. А потом... можно подумать меня не перли на капоте ни разу. Только б в жопу засунуть не додумался, извращенец херов. Пробовала я один раз туда - удовольствия мало, и за две сотни не соглашусь.

       - Руки ей держи! - низенькому кинул, а сам меня мордой в капот.

       Волосы на кулак намотал и дергает, будто скальп содрать вздумал. Юбку мне и задирать не надо, нагни раком и трахай - сервис. Слышу сквозь шум в ушах штаны гад расстегнул, ткнуть бы туда чем, да только хуже будет.

       Не шибко длинный у парня, и не шибко толстый, так что-то невзрачное. Тем лучше, удары лицом об капот не сильно возбуждают. Да и вообще, в работе этой каторжной мало чего хорошего, ни одну из нас не заводит. Впрочем ... Светка-соска говорит, что тащится, когда минет делает. Конечно, она сама себя рукой дрочит - дешевый прием. Да и врет, может.

       Ну, скоро там кончишь, насильничек, а то уже спина болит раком лежать, и нога онемела в воздухе. Стонет, что падла, слюни пускает, как псина. Они теплые, противные, словно сперма, и на спину мне текут. Он бы мне еще в рот наплевал и на голову высморкался. Второй мент руки мои отпустил, а зачем их держать, если я не сопротивляюсь? И в штаны себе полез, приспустил. Подрочить что ли решил? Впрочем, зачем, ведь дырка свободная рядом.

       Схватил за волосы и чуть к краю сдвинул.

       - Ты, гляжу, заскучала уже, - и членом своим в губы тычет. - Сосать, живее.

       А что? Проходила я такое, двое одновременно засовывали, а десять ждали в очереди. Нарвалась на компашку когда-то, думала подохну.

       Раскрыла рот, а он сам его на член насадил. Зато вслед за напарником не потянется, израсходует стратегический запас, да и окончится это все быстрее. А у этого инструмент покруче, в рот не влезает и до горла достает. Толстый, рот широко раскрывать приходится, тоже неудобство - скулу сводит. Голова мотается, что заведенная, кровь только не вытереть, она в рот течет, на член капает. Я яйца глажу, стараюсь - давай кончай быстрее, мент поганый!

       А тот сзади что удумал, - вытащил свою пипетку и ягодицы мои раздвинул, широко, до боли, словно порвать хотел. Хоть бы вазелин взял, придурок, и так мне не леденец в п...у толкал, а тут будто ложкой тупой аборт сделали. По самые яйца засадил, хер ментовский, хорошо хоть передний ртом моим заинтересовался, член у него побольше будет. Повезло, хоть в чем-то.

       Засадил и сразу кончать начал, трясся, стонал. Член наружу выскочил и по ягодицам меня, сразу по левой, потом по правой, всю жопу обкончал, юбку, наверное, испачкал. А за ним и напарник впрыснул. Не хотела я его сперму глотать - дудки, не дождетесь. Да как по-другому? Гад крепко голову мою прижал, и влез, сколько смог. Перло из него перло, часть я проглотила, остальное по подбородку на грудь вытекло.

       - Молодец, сука! - похвалили меня, с капота на землю сбросили и несколько раз ногами по ребрам вмазали.

       Уехали, а я еще долго на дороге лежала, сперму выблевывала и кровь по лицу размазывала. Наконец, поднялась. Сумочка где-то в луже валялась, наизнанку вывернутая, по куртке они колесами проехались, но я все равно ее одела - не мерзнуть же на холоде. Где у меня носовой платок был? Надо сходить домой помыться, и вновь на точку - ночь еще длинная.

       Стою перед краном почти в той же позе - нос целую капель устроил. Куртку в стиральную машину бросила, а надо бы в мусор, всю одежду испортили, сволочи. Чулки порвала, юбка и топик словно в грязи искупались - так просто не отстираешь. Все Вадику про ментов этих настучу, пусть доплачивает за вредность, эксплуататор херов.

       Звонок в дверь - кто это в два ночи? Соседка за солью или из подруг кого... как и меня? Не, это я только такая везучая. Хрен я вам открою, нечего по ночам путаться...

       Однако какой настырный попался.

       Еще раз на себя в зеркало глянула, шморганула носом - кровь сглотнула и открывать пошла. А там, угадайте, не к ночи помянутый, Вадик - собственной персоной. Стоит лысая сволочь, сигаретой пыхтит - хоть бы девушке предложил, кавалер.

       - Мать твою, стерва, ты где пропадаешь?!

       Недоволен, морда небритая, как же - собственные шлюхи разбегаются, работать не хотят. Вот и приехал разбираться, учить уму-разуму.

       - Вадик, я не сама! - закрываюсь руками на всякий случай, а кровь из носа опять закапала.

       Нарвалась один раз на его подачу с левой - тяжелая рука у сутенера нашего.

       - Да я уже вижу, - и дымом в лицо пыхтит, аж сглатываю - так курить охота. - Сама виновата, что садюга попался, раз мозгов своих нету.

       - Да какой садюга?! То менты были - уроды! К себе на хату хотели свести, насилу отбрехалась.

       - Менты? - аж зубы скалит, смешно ему. - Ладно, потом расскажешь, поехали, и так опаздываем.

       - Куда?

       - Поехали, потом узнаешь, - и за руку в коридор тащит.

       - Вадик, да как я в таком виде? Дай хоть переоденусь.

       - И так сойдет, времени нет.

       - Погоди, погоди, сапоги одену...

       Выходим и в тачку садимся, он - за руль. С места рванули, а я за зеркальцем в сумочку полезла, а там... ненавижу сук-ментов!.. все перевернуто и испачкано. Даже ком грязи попался, совсем забыла - сама все в темноте запихала. Вот оно - зеркальце, треснутое. Смотрюсь и чуть не плачу, мало того что из носа целая река на губу течет, так еще и под глазом опухать начало - точно фингал будет.

       - Так даже лучше, - Вадик на меня взгляд косой кинул.

       - Да куда мы едем, в конце концов?

       - Дело на двести баксов...

       - В жопу не дам.

       - Ха, да кому твоя жопа немытая нужна? Ей красная цена - тридцатник. Тут дело тоньше, кореш один мой - некрофил хренов, на покойничках помешался. Да не на абы каких, старухи восьмидесятилетние ему не нужны - обязательно молодые и чтоб насильственной смертью.

       - Что? - в страхе отпрянула. - А я то тут при чем?

       Посмотрел на меня плотоядно, словно на этом месте порешить решил.

       - Так ты покойницей и будешь.

       - Что? Как? Вадик, не шути так! Мне сегодня и так досталось! Останови машину?! Куда ты меня везешь!?

       - В морг, куда же еще. Не психуй, дура, никто тебя убивать не собирается, полежишь на кушетке, словно жмурик, торкнут тебя пару раз, получишь двести баксов - чем не халава?

       - Нет! - в панике трясу головой.

       - Что? Может, мне тебя впрямь придушить? - и руку протянул, до горла не достал, так за топик схватился - за грязный.

       Отдернул в отвращении и об колено мое вытер.

       - На дорогу! На дорогу смотри! - ору.

       Еле вывернулись. Попалась колымага навстречу, да еще и на нашей полосе.

       - Пидар херов!! - Вадик ему орет.

       А тот только протрубил в ответ.

       - На, - платок протягивает. - Кровь с носа вытри.

       Платок из чистого враз стал грязным.

       - Почему я? - слезы и кровь по лицу размазываю.

       - А кто тут стерва фригидная? Жаловались уже клиенты - сухо у тебя там, как в финской бане, и лежишь все время, как рыба, - под юбку залез, гад. - И руки... - взялся головешками своими горячими, - холодные, как ледышки. Ничем от мертвеца не отличаешься.

       Тут и к моргу завернули. Дверь нам какой-то очкарик в халате открыл, на Игоря - помощника Франкенштейна похожий. На смех пробило - Вадик - Франкенштейн, а я буду их чудовищем - все подходит.

       - А где же труп? - спрашивает, даже не поздоровался.

       - Вот твой труп, - Вадик на меня показывает.

       - Э... это как? - Игорюня рот раскрыл.

       Вадик обнял его, будто брательника родного, того, который ментом поганым работает и крышей нашей по совместительству.

       - А вот так, Игорек, - ха, этого квазимоду впрямь Игорем зовут. - Положишь ее на кушеточку, по лицу пару раз синькою мазанешь, и будет всем трупцам - трупец.

       Отнекивался очкарик, да попробуй возрази Вадику, и время тикает. Короче, привели меня в комнату, а там шкафы в стене встроены, как я и представляла. Выдвинули одну кушетку.

       - Раздевайся, - мне говорят.

       - Чего?

       - Ты чё как целка ломаешься, - сигаретой Вадик пыхтит. - Что я голой тебя никогда не видел?

       Ты видел, а то чмо с линзами? Вон как смотрит, и очки поправил.

       - Раздевайся, трупцов сюда только голыми пихают. Наверное, специально для некрофилов, таких как этот, - и Игорька в бок ткнул.

       А тот захихикал. Голубой, мать его, у меня на таких нюх. Ну, тогда мне точно не о чем беспокоиться. Топик через голову скинула, грудью сверкаю, белой с грязными разводами. Как в ванну хочется!

       - Вадик, - прошу. - Дай затянуться.

       - Нельзя, стерва. Дымом вонять будет - мертвецы не курят.

       За топиком юбка последовала - теперь на мне только чулки рваные и сапоги грязные. Игорек больше на Вадика поглядывает. А тот беспристрастен, ублюдок.

       - Слышь, сука толстозадая, - заявляет. - Завтра же на диету, иначе выгоню коленом под зад.

       На зад смотрю - жопа, как жопа - всем нравится. С чего он придумал, любитель худобы. Нагибаюсь и сапоги снимаю. Смотрите, падлы, на щелку мою, вдруг захочется.

       - Хи. А она сегодня в попу давала, - Игорек комментирует.

       - Я ж говорю - красная цена тридцатник, так ломается чего-то.

       Обернулась с негодованием и на кушетку уселась. Разглядели ж как-то, вот и нагибайся перед голубым после этого.

       Все - ни чулок, ни сапог - голыш голышом.

       - Ну, чё? - Вадик спрашивает.

       - Пойдет, - вздыхает Игорь. - Сейчас синькой подмажу, только это... того...

       - Что?

       - Ну, начнет она стонать, кричать... а кончит если? Какого клиенту будет?

       - Не боись, - зубы сутенер скалит. - Эта стерва, наверное, ни разу за свою жизнь не кончила. Лежать будет, как мышь.

       Врет же, сука, словно не помнит, как в сортире общественном меня трахал. Я так стонала, думала, все бомжи местные сбегутся и в очередь выстроятся.

       Положили на спину, я ноги раздвинула - наверное, так легче будет.

       - Сдвинь, - Игорь говорит. - Клиент заподозрит, а так он любит сам раздвигать.

       А в это время какой-то тряпкой меня обтирает. Причем, везде.

       - Только застони у меня, - Вадик на корточки возле лица присел, дым вдыхает, легонько по щеке шлепнул. - Думай о домике в деревне, или... - достал две сотки из кармана и перед носом потряс, - об этом. А понравишься клиенту, еще добавлю.

       В самом деле, какая мне разница? Это клиенту плохо - это его обманывают. А мне - там трахают и здесь трахают, там никакого оргазма, только поясницу ломит, и здесь тоже самое.

       А тут и Игорюня закончил. Поднялся и разглядывает, словно художник натурщицу. И чем он меня таким вымазал? Я и так сама по себе бледная, принципиально не загораю никогда, а тут натурально позеленела. Ну, покойница, другого и сравнения не надо. Лица, жаль не видно, оно, опухшее и с кровью в носу застывшей, наверное, вообще кульно выглядит.

       - Короче, лежишь, как доска и не шевелишься, - последнее наставление. - И смотри у меня... - кулак мне показал. - Закрывай глаза, не захрапи только.

       Игорек за ручку схватился и в шкаф меня толкает.

       - Не бойся, - говорит. - Щели там большие, не задохнешься.

       И все померкло. Слышу - дверь хлопнула, Вадик с Игорем из комнаты вышли. Как же - заснешь тут - холодно, как в холодильнике. Конечно, специально, чтобы трупы подольше сохранялись. Только мне-то что с этого, я ведь не труп. Лежу, и зуб на зуб не попадает. Господи, где ваш некрофил хренов? Что бы я еще раз за двести баксов на такое согласилась, и за пятьсот не пойду. Хотя... это ж целых пятьсот баксов!

       И не свернешься калачиком, холодные пальцы между ног не зажмешь. А может, попробовать, а когда зайдет кто в комнату, я опять позу приму. Нет, опасно, могу не успеть. Но нашла выход - ладони под ягодицы положила. Вроде как теплее немного. Дрожу, конечно, и кожа вся в пупырышках.

       Нет, так не годится. Придет клиент, столик выдвинет, а я трясусь, будто меня из проруби вынули. Тоже мне - покойница. Думай о чем-нибудь приятном. Двести зеленых - не предел,  Вадик сказал, вполне возможно, это и триста будет, а может, и все четыреста. Как двадцать членов подряд отсосать. Да, господи, где те двадцать членов, давай их сюда, не хочу я здесь лежать!

       И тут словно этот пидар в нимбе молитву услышал. Слышу - дверь открылась и голоса какие-то. Все, успокойся, вдохни последний раз глубоко, больше уже не получится. Сердце только стучит, как заведенное - только этого не хватало. Это же чмо - любитель мертвечины - ко мне прижиматься будет. Услышит, мать его.

       Все, все, не время об этом думать. Расслабилась, руки из под ягодиц вынула и рот приоткрыла - так дышать легче.

       Да будет свет в конце туннеля! Тепло в каждую квартиру! Даешь электрификацию всей страны!

       Хорошо, хоть глаза у меня закрыты, пришлось бы зажмуриться - тут и сказочке конец.

       - Вот она, лапонька, - голос Игорька, да такой противный, как это я раньше внимания не обратила. - Свеженькая, только привезли, я даже оприходовать не успел.

       - Молодец, - и голос смутно знакомый. - А то нет ничего, нет ничего. Если сильно постараться - всегда найдется.

       Смотрю потихоньку сквозь ресницы - любопытно ведь. Неудобно, конечно, голова чуть набок служит - так больше реализма. Что там за хрен сейчас на меня взлезет? А этот уже и штаны расстегнул. Потом за ноги меня схватил и к себе подтянул, раздвинул чуть в сторону.

       - Знатная п...нка! - а зачем церемонии разводить, женщин здесь нет, только мертвые.

       А мертвым все равно, ну, а мне тем более.

       - Вы, товарищ полковник, гондон оденьте, - голос Вадика. - Это - шлюха, вдруг - заразная какая.

       Полковник? Опять сквозь ресницы посмотреть пытаюсь - так и есть - начальник наш ментовский, и голос я его знаю, потому что хмырь этот по телевизору много раз выступал. А один раз, не поверите, сосала у него, но давно это было, я еще тогда не под Вадиком, а возле ресторана тусовалась. Ну, там он меня и подцепил. Не вспомнит, конечно, а вспомнит - не пожалеет.

       Мать его! Это что ж получается - меня сегодня два раза менты трахать будут? Вот вам и все лучшее - детям.

       - А давайте я гондон одену, - Игорек предложил.

       А меня чуть в смех не бросило, как представила эту картину. Но не дали, конечно, отогнали голубизну, кажется даже, подзатыльников надавали.

       И тут полкан мне и впердолил - засунул, так засунул. Я чуть ойкнула, но вовремя осеклась. Чуть с первого толчка, блин, не раскололась.

       - Хорошенькая девочка, - голосочком ласковым. - Холодненькая.

       Ну, еще бы - после холодильника этого. Только лучше б ты, мент поганый, помалкивал, иначе сейчас тепленькая буду. Навалился пузом, дышит, как боксер после тринадцатого раунда, стонет, как дрочущий мальчик. И хозяйство у мужика ничего, помню, еще тогда жалела, что на себе не опробовала - только в рот. Молодая была, желать мужского члена, да еще и такого здорового - как глупо.

       Что-то мне жарко стало, и воздуха еле хватает. Это потому, что о членах всяких думаю, нужно о постороннем - о родине-матушке, что из меня шлюху вырастила, о правительстве, которое всех имеет... Опять не то, так и до оргазма дойти не долго. Да что это я!? Когда это я оргазм в последний раз испытывала? Только с Вадиком в сортире... Вот хрень...

       Ну, давай же, милый! Отдери меня, как стерву, как шлюху последнюю. А я такая и есть. Засади! Еще! Сильнее! Давай! Плевать на все, когда еще оргазм такой испытаешь? Вот это мужчина - мужчина моей мечты. Небось все задницы ментовские через его член проходят. Вперед, милый!

       Чуть постанываю, не слышит никто, пыхтит мой любовник-некрофил, как паровая турбина. Ах, как хочется его ягодицы в ладонях сжать. А что мне мешает? Ну, скажем так, жопа тощая, весь жир, наверное, на живот ушел. Впрочем, так даже лучше. Худая и волосатая задница - что может быть прекраснее? Только член, оргазм вызывающий.

       Полкан от неожиданности сразу и кончил. И я вместе с ним. Лежим, трясемся, стонем, не скрывая. Господи, хорошо-то как!

       Вскочил мой сладкий любовник, чуть на полу не растянулся, в штанах запутавшись.

       - Она... Она шевелится!

       Мать твою! А остального ты не заметил? Как я извивалась под тобой? Как кончила, в конце-то концов?! Это же - событие! Наверное, это мой порыв сбило, и я за ним не вскочила, а могла ведь.

       Рожа ментовская за дверь выбежала, а Вадик процедил сквозь зубы:

       - Все, тебе конец, сука.

       Это я уже поняла. Сижу, слезы размазываю, а тут еще кровь из носа опять потекла.

       Обошлось, Вадик убедил как-то полкана, что тому померещилось. С меня только сто пятьдесят баксов вычел - свое я уже получила. Ну, и второй фингал под глазом поставил, но это не в счет.

       Опять на панели стою, стену дома подпираю. Эх, какого сегодня извращенца ночка темная принесет?.. А вот и скрип тормозов...

    
















		
		
		
    46. Аннал Эф:  В ожидании прикосновения к ней
    999    "Рассказ"  Эротика 


    









      Желание увидеть ее было столь невыносимым, что он проводил целые часы,  думая только о ней. Длинные жаркие тягучие летние дни текли, а он бродил между деревьями, проигрывая в голове все возможные и невозможные детали того, как это произойдет, и что он подумает, и как он протянет руку, и что почувствуют кончики его пальцев при прикосновении к ней, мягкой, отечной... или тугой и пружинистой? Или... 

      

      Он вскакивал с места и начинал ходить по зарастающим неистребимой травой дорожкам, вымощеным  в три продольно уложеных кирпича, которые дедушка, с мучащей его страстью к симметрии, укладывал в строгом порядке - белые тяжелые кирпичи в середине, и красные по краям, пористые, яркие, а сейчас позеленевшие от пронизывающего их мха . Кирпичи лежали со сдвигом в треть и с выбитыми фигурно осколками на поворотах дорожек, паутиной разбегающихся по саду. И сейчас дедушка скреб лопатой где-то в дальнем углу дачи, тщетно пытаясь спасти свои драгоценные яркие трассы от назойливых ассиметричных зеленых пятен.

      

      Павлик случайно ударил по ветке рукой и щекочущее салатово-белое облачко сорвалось с яблоневых листьев и опустилось на его лицо. Прищурив от отвращения глаза, он замахал руками, стараясь согнать липкую тлю, и в то же время избегая прикасаться к ней руками. Тля и сама слетела, не желая проживать нигде, кроме своего желанного шершавого дерева, старого и искореженого заморозками. И яблони на даче тоже были посажены в порядке - первыми шли два высоких дерева белого налива, за ними статная мельба, потом раскидистый штрифель и, завершая кавалькаду, четыре дерева антоновки. Расположение это позволяло дедушке с июля до октября методично продвигаться вглубь сада, постепенно освобождая ветки от непосильного груза яблок - сначала молочно-белых, затем ало-полосатых и, наконец  лимонно-восковых... 

      

      В крашеной в голубой цвет шелушашейся бочке плавали размокшие темные листья и копошились узкие красные не знающие отдыха червячки - мотыль, который скоро, может уже завтра, даст жизнь несносным комарам и - Павлик знал это точно по прошлому и позапрошлому лету - к утру его кожа, сейчас гладко-бронзовая, без единого пупырышка, покроется красными, зудящими пятнами, умножающимися каждый день и пропадающими только к началу учебного года. Он осторожно опустил в бочку палец. Вода была теплой и почти неощутимой, теплой, как она... или она прохладна? 

      

      - Павлик, набери укропа и петрушки для супа!

      

      Павлик вздрогнул, быстро выташил руку из воды и спрятал ее за спину, как будто и впрямь тайно и блудливо трогал ее...

      

      - Сколько?

      

      Бабушка давно приладилась к тому, что в заданиях требовалась точность и логика, приладилась задолго до Павлика, и задолго до отца Павлика. Полковник тоже всю жизнь требовал точности от подчиненных, от себя, и уж конечно от жены, И она приладилась к этому порядку, как ей казалось, унизительному и бессмысленному.

      

      - Десять веточек укропа и десять петрушки. И морковку выдерни.

      

      - Одну? 

      

      - Одну, а если маленькую, то две!

      

      - Маленькая - это какая? Пять сантиметров? Или десять?

      

      - Не надо ничего, я сама все сделаю!

      

      - Да ладно, мне не трудно...

      

      - Иди, иди, поиграй там во что-нибудь лучше.

      

      Бабушка, ворча, протащила свое тяжелое тело через веранду и медленно зашаркала к грядке. Целыми днями она кашеварила в этой жаре, уже к завтраку вываливая на стол горы золотистых, сладких, вымоченых в молоке и поджареных на сливочном масле гренок или кисловатых дрожжевых оладьев, днем крутя чавкавшую мясорубку,  а после ужина громыхая скопившейся грязной посудой. Павлик не мог вспомнить, когда он видел последний раз, что она спит - может зимой? Нет, когда он в выходной день ночевал у бабушки в ее гулкой старой квартире, то все было точно так же - утро начиналось с запаха гренок, оладьев или блинов, а в сон он проваливался под журчание воды из кухонного крана и звон вилок, как бы кусающих друг друга на мокром расстеленом на столе полотенце. 

      

      Вечное присутствие еды в доме на долгие годы лишило его аппетита и он, еще с утра насытившийся оладьями, отбывал постылый обед и излишний ужин как наказание, уныло расковыривая вилкой котлеты и размазывая пюре по тарелке, словно стараясь сделать его прозрачным. Эта тактика не проходила незамеченой бабушкой и она густым голосом кричала - "Ешь! ешь, а то умрешь! Принц ел бульон и выздоровел!" ... Какой принц?-  недоумевал Павлик, но его распросы бабушка всегда обрывала и ему приходилось давиться уже холодной, тошнотворной смесью. Дедушка, оставленый без присмотра, видимо, втайне радовался, что огонь пришелся на внука и профессионально саботировал свою порцию, отработаным бесшумным движением сбрасывая остатки пюре в мусорное ведро... Павлик, заметив как-то этот трюк, почему-то подумал, что дедушка, наверное, таким же неуловимым мягким рывком доставал из кобуры пистолет, расправляясь с немцами  еще в те времена, когда он был лейтенантом... 

      

      После обеда таинственная история об избежавшем мучительной смерти Принце как-то сразу устаревала и забывалась, а этим летом, когда Павлик уже не был столь мал, он и не обращал внимания на эту присказку, полагая, что это все бабкины фантазии и никакого продолжения и последовать не может.

      

       *   *   *   *  

      

      

      Павлик отошел в дальний уголок сада, к компостной куче, из которой во все стороны лезли жирные зеленые плети огурцов, понаблюдал за пчелами, ныряющими в желтые колокольчатые цветы, но все было не то, все было неинтересно. Как было бы здорово, если можно было бы оказаться дома, в прохладной полутемной комнате, залезть с ногами на кровать, раскрыть альбом и, вопреки неудобству  вытаскивать марки  из под прозрачных полосок  - именно пинцетом, не пальцами, не пальцами!  Как уютно одному, когда все ушли на работу, вот так сидеть, и перекладывать, и тасовать их в меняющихся комбинациях, постепенно приближаясь к строгой логике систематического каталога - по номиналам, затем по годам, затем по тематике, затем по странам, и, переворачивая страницу за страницей,  рассматривать альбом за альбомом , рассматривать и рассматривать... Непал - снежный человек скрючился у хижины, Ум-Эль-Кайвайн - сфинксы, распластавшиеся на песке, Бурунди - раскрашеные колдуны пляшут у костра, Китай - слоистые, как пирог пагоды- марки, привезенные отцом давным давно, когда еще была дружба с Китаем и когда они - и отец и Китай, еще не были запрещены в этом мире. И потом отложить альбом и достать с нижней, закрытой лакироваными створками полки дедушкиного шкафа  одну из книг... 

      

      Эта Книга - Павлик понимал, что она истощает его, что лучше было бы, если бы он ее никогда не нашел, среди сотен, или тысяч - сколько - он всегда хотел сосчитать, но сначала что-то отвлекало его и он так и не собрался, а потом, когда сестра уехала и увезла с собой книг по-крайней мере на целый шкаф, подсчет стал бессмысленным- целое разрушилось и любая цифра была бы неверна.... и да, он прикидывал иногда какой-то стариковской думой, что было бы лучше, если бы он всего этого не знал, и так бы и жил, читая Жюль Верна и Вальтера Скотта и перекладывая марки из альбома в альбом или растирая в пальцах сухих дафний ... мальки не могут проглотить целую крошку... или поливая по расписанию коллекцию кактусов на окне, бормоча только ему ясные заклинания - Mammilaria Senilis, Gimnocalicium Michanovichi, Astrophitum Ornatum.... и сейчас его губы зашевелились, произнося эти гибкие и упругие слова...

      

      - Куууушать!! 

      

      Павлик встрепенулся и ... вокруг была та же жара, та же тля на листьях, и предстоял обед..

      

      - Рууууки мыыыть!

      

      Павлик зашел в скрипучую фанерную будочку уборной, спугнув жирных, зеленых мух, с басовитым жужжанием  взлетевших со стен и ... белый твердый бугорок явно вырос и ... ясно, что это из-за этого, и - никогда, больше никогда, надо терпеть и ни за что на свете не позволять себе этого, потому что - что если оно вырастет еще - сначала с пшенное зернышко, потом с рисовое, потом с горошину, а потом... Потом про это узнают все.  Но как можно не делать этого, если есть Книга, а Книгу невозможно не открыть?

      

      Он быстро натянул трусы, выбежал из будки, ополоснул руки под шлангом и поднялся на веранду. Плитка, сосущая газ из тяжелого красного баллона, выбрасывала гудящий голубой огонь, в медном тазу кипело варенье, обреченное засахариться в темноте подвала, а потом, через несколько лет, когда жестяная крышка проржавеет от влаги, быть выскобленным из банок и выброшеным на помойку... 

      

      Бабушка разлила по тарелкам гороховый суп, неуместно горячий в эту погоду, а дедушка, ловко повернувшись на стуле (опять фронтовое умение?) вытащил из холодильника одной рукой сразу две бутылки - пиво для себя (давленая цифрами и буквами блестящая "жигулевская" пробка - двадцать третья за это лето), и ситро (пробка матовая, цвета военного мундира - тридцать четвертая). Павлик передвинул ладонью пробки к своей тарелке - за неимением другого, что можно было бы собирать на этой унылой даче, он собирал пробки, презирая их однообразие и примитивную классификацию. 

      

      *  *  *  * 

      

      Обед закончился и Павлик скрылся в комнате, закрыл за собой дверь и задернул шторы... пусть не темно, но во всяком случае лучи уже не обжигают лицо и ветерок, волнующий ткань на окнах, создает хоть какую-то иллюзию прохлады... 

      

      

      В глазах стояла Книга. За эту зиму он выучил ее почти наизусть и ему уже не надо было видеть наяву эти черно-белые мутноватые фотографии. Мысленно перелистывая страницы, Павлик останавливался на тех, которые сначала приходили ночами, заставляя мышцы спины сжиматься в судороге и прямо, столбиком садиться на кровати - вздутая рука утопленника со слезающей кожей, женская шея, проткнутая штакетником забора, обугленное тело с поджатыми к подбородку коленями и локтями... Сейчас эти образы уже не пугали, а наоборот  приносили какое-то странное удовольствие и Павлик чувствовал, что губы его улыбаются..

      

      Но вот Книга перелистана до восьмой главы и после знакомого, вызубренного объяснения открывается она - растянутое зажимами, такими же точно, как у дедушки в стальной, потемнвшей от кипячения коробочке, существо - моллюск с пуделиной шерстью, насмешка над человеческим телом, постыдное признание, открытое на обозрение тем, кто посвящен в тайну Книги, адский грех.... 

      

      Павлик открыл глаза и не мигая уставился на белые планки двери... потому что было недопустимо, чтобы дверь открылась... а если она начнет открываться, то надо поймать эти пол-секунды, нужные, чтобы отдернуть руку, засунуть ее под подушку и притвориться спящим... 

      

      Дверь не открылась, и Павлик, задержав почти до потери сознания дыхание, сжал зубы, дернулся всем телом... и погрузился в волну раскаяния и стыда...

      

      

      * * * 

      

      

      Увидеть ее наяву - это стало необходимым условием для того, чтобы продолжать жить. Есть, пить, спать и увидеть ее - все, что надо для жизни. Убрать что-то одно из списка и ... без еды можно прожить две недели, без питья - три дня, без сна... а без того, чтобы увидеть ее - да, наверное можно прожить, но это больше не жизнь, это мучительные сны, когда она предстает в разных образах, всех размеров и форм, прекрасных и уродливых одновременно, всех на свете оттенков розового, красного, лилового, всех цветов,  кроме обманной вяло-серой гаммы дьявольской Книги. Это не жизнь, это жар и липкая влага, это стыд, это белое твердое пятнышко, которое явно, явно, явно увеличилось по сравнению с прошлым годом... и только когда он увидит ее - он будет свободен опять. 

      

      Он должен увидеть ее.

      

      

      * * * *

      

      

      Увидеть ее можно было на пляже, тогда, в Евпатории, когда он, еще совсем маленький и не понимающий ничего, с удивлением заметил, что загорелая девочка, бегущая по песку, не имеет того, что есть у него, и живот ее заканчивается пухлой, разрезаной вдоль булочкой. Потрясенный таким уродством, он повернулся к взрослым задать вопрос, но что-то остановило его, инстинктивно он понял, что вопрос этот будет глуп, смешон и неуместен. 

      

      Спустя несколько дней он забыл об этом странном видении и какое-то время новые сведения накапливались у него в голове, не возбуждая ни любопытства, ни стыда, и даже потом, позднее, когда он открыл случайно оставшуюся незапертой дверь и увидел сестру, голую и розовую, поставившую ногу на край ванны и льющей воду из кувшина себе на живот - даже тогда он не почувствавал ничего особенного, кроме удивления тому, что вместо свежеиспеченой мягкой, полуразрезаной булки он увидел комок мокрых волос. Даже тогда с ним ничего не случилось, и он со смехом побежал по коридору, так и оставив дверь открытой, провожаемый визгливыми проклятиями сестры, которая, конечно, в своем забавном положении не могла броситься за ним вдогонку... Даже тогда все прошло нормально.  

      

      Но с открытием Книги  все повернулось по-другому. Он уже много знал, почти все, он знал для чего нужна эта ужасная вешь, и что должен делать мужчина, чтобы родился ребенок. Но знание было бесполезно. Ничто не спасало, пока не увидишь ее... 

      

      В отчаянии он перебирал все возможные ситуации, честно отметая фантастические планы, и с ужасом понимая, что нет никакого шанса увидеть ее, не поставив себя в какую-то кошмарную, не совершив чего-либо запретного. Ему хотелось, чтобы сестра вышла замуж, родила девочку и чтобы эта девочка подросла, но не очень, а так, как та, на южном горячем пляже, загорелая до черноты. И потом, однажды, когда сестра и ее предполагаемый муж (почему-то в мыслях он всегда был черноволос и усат) уйдут на работу... нет, это будет не то - он прекрасно понимал, что между тем маленьким сдобным голеньким пирожком и фотографией в Книге слишом большая разница и что он узнает только часть правды. 

      

      

      Потом Книга сама подсказала решение - да, она стара, больна и глупа, она отжила свой век и уже никому не нужна, и.... она вряд ли будет страшнее той, которую ударило в ванной электрическим током, или той, которая проткнула себе горло на частоколе, или той, которая без одежды, с отвисшей грудью и высунутым языком раскачивалась на веревке (как же может что-то качаться на фотографии - но она раскачивалась - он чувствовал это) ... Да, она будет не страшна, только надо задержать дыхание и шагнуть в ту комнату. Никого не будет дома, дедушка свернет плакаты, соберет газетные вырезки в папку и пойдет в Красный Уголок читать одну из своих бесконечных лекций, а он, как всегда зайдет в темный подьезд, ткнет пальцем в круглую дырочку в почтовом ящике, проверив - нет ли газеты, через ступеньку добежит до пятого этажа, своим ключом откроет дверь, окликнет ее из коридора, и -  когда никто не отзовется - он сразу поймет в чем дело. Она будет лежать на кровати в своей неизменной черной юбке, огромная и бесмыссленная, а он подкрадется к ней на цыпочках и...

      

      

      * * * *

      

      

      Прошло три года, сестра вышла замуж, закончила институт, но так никого и не родила, а бабушка - да, она конечно умерла, но к этому времени Павлик был уже здоров и даже не вспомнил обо  всем, что мучило его. Не вспомнил и не вспоминал потом. Другие книги, хорошие и плохие, веселые и страшные, постыдные и тайные, вытеснили Книгу из его дум, а потом... потом, спустя еще годы, за книгами пришла жизнь, и когда он впервые прикоснулся к ней пальцами, он не испытал ни удивления, ни радости, не стыда - он только поймал быструю, ускользающую мысль - да, я уже видел ее где-то, когда-то, да, она такая же, как я всегда ее знал.... 

      

      Он закрыл глаза, чтобы не видеть ее и начал жить...

		
		
    
		
    47. Алк Эф: Писатель и темнота
    999    "Рассказ"  Эротика 


    





    
 
 



    

                                                Писатель и Темнота

                                                                               "Наши рекомендации обращены    

                                                                         к  среднестатистическому половозрелому автору"...

                       (рассказ - психодрама  в четырех  действиях без пролога и эпилога)

                                                       Действующие лица:

       Начинающий фантаст с большим творческим потенциалом

       Виагра

       Инопланетянин (зеленый)

       Немая Сцена (коротко стриженная девушка в длинном кожаном пальто и с маузером в левой руке. Из-под пальто видны голые ноги. Неравнодушна к Занавесу)

       Занавес (невысокий, толстый мужчина, неприятный на вид, но добрый в душе, литературный критик)

       Русский Язык, умирающий калека на двух костылях: на одном крупными буквами написано "Англ.", на втором "Мат.", на голове фуражка с двусмысленной надписью: "Русский Я."

       Автор (похож на позднего Головачева - в профиль, но хуже)

       Темнота (темная масса)

       Хор медперсонала психбольницы (Пышнотелые тетки  в белых халатах. В конце второго действия сбрасывают спецодежду и остаются в белых прозрачных кружевных передничках. На ногах модные туфли на высоких каблуках.)

       Лысая певица (Солистка в черном передничке с пикантными разрезами, один из которых украшен алой розой. Имидж располневшей Одиллии из балета "Лебединое озеро" в модернистской интерпретации: черный лебедь в полутяжелом весе)

       Колокол                                      

       

                                                          Действие первое

       

       ( Начинающий фантаст, оплеванный собратьями по перу, в поисках исчезающего потенциала,  выбегает на широкий форум, в слезах)

       Фантаст (высокопарно):   -Увы мне, я раздавлен, я рыдаю!

                                                   Пусть критика постигнет участь злая!

                                                   Его рассказ издатель не возьмет!

                                                   Виагры мне, виагры!

       Виагра, появляясь на сцене в виде Смерти в красном платье, с длинной косой и с половинкой синего тряпичного коня подмышкой, (кокетливо):

                                                     -Дорогая!

       Фантаст, замечая ее, в растерянности сбивается на вульгарную прозу жизни:

                                                  - Да, да, очень. Очень дорогая.

       Виагра (со справедливым негодованием): 

                 -Есть тут любители сэкономить на Виагре! Извращенцы!  Пишут! Как ни старайтесь,  

                 Камасутру   вам  не переплюнуть!  Что, и у тебя с сексом проблемы?

       Фантаст, нервно краснея при слове "секс", возмущенно:

                                  -Нет! У нас таких проблем нет! Нам, фантастам, этого не надо!

       (Лихорадочно шарит в глубине широких штанин в поисках чего-то важного и давно утраченного.

       Автор (глубокомысленно):

                       -Выбрать именно то, что герой достанет из своих широких штанин, крайне 

                       сложное и щекотливое дело. А  уж когда дело дойдет до героини!  В голове

                       проносятся десятки синонимов, обозначающих один и тот же скромный предмет...

       

        (Фантаст продолжает искать. Наконец лицо его светлеет. Нашел! Это шариковая ручка. Достает ее и показывает собеседникам. Возвращается к высокой поэзии): 

                                                     -Нам секс заменило перо!

                                                     Пером мы посеем добро!

       Виагра (оскорбленная в лучших чувствах, с возмущением): 

                   -Поосторожнее тут с перьями-то, сеятель! Перо! Тоже мне маркиз де Сад нашелся.   

                    Легкой жизни захотелось, .....ь? !

       Хор медперсонала психбольницы (нервно): 

                                                     - Уберите, уберите это слово!

       Автор  Фантасту (заинтересованно):

                   -Кстати, о словах. Вот ты что предпочитаешь, научно-медицинские термины или

                    привычные русскому слуху нецензурные выражения?

       Фантаст (убежденно):

                            -В рассказе мат должен быть оправдан!

       Виагра (бесцеремонно вмешиваясь в чужой разговор):

                              -Конечно, оправдан! А кто ж его осудит?

       Автор (настойчиво):

                             -А как же медицинские термины? Вот, например, в книге! Сколько хочешь!

       Фантаст Автору (снисходительно):

                           -Так это же учебник анатомии. Скелетик видишь? Мужской! Интерес к

                           обнаженному телу. Лаконичность и правдоподобность!

       Автор (заумно):

                           -Очень даже убедительное аллегорическое изображение агонии древнего Рима!

        Фантаст (агрессивно):

                         - А каким, по-вашему, языком описать то, что произойдет между ним и ею в этой  

                         самой постели? Русским? Калечить родное слово?

       Русский Язык, выползая на сцену (жалобно): 

                                                     -Помогите на лекарства!

       Фантаст бросает ему мелкую монету.

                                                    -Еще одна безвинная жертва любви!

        Русский язык (что-то неразборчиво бормочет в знак благодарности, публике слышны только отдельные слова):      

                                                - Вери.....Вери....мать...ч!

                                           (Со стонами уползает, падает за сценой)

       Немая Сцена (жестами): 

                                              - Занавес!

       Занавес:           

                                 -Русский язык немного жаль.....(Пауза)... Был такой могучий... 

                                 А сейчас такой свободный.....  Пусть не будет земля ему матом!

       Фантаст, (с энтузиазмом  протягивая Занавесу руку для пожатия):

       -Дорогой, .....разреши мне пожать  твою  ...твою...мм...

       

       ( Немая Сцена не дает ему договорить,  при слове "мат" отталкивая Фантаста, и томно тянется к Занавесу,  рывком расстегивает нижнюю пуговицу пальто и поднимает маузер).

                        Занавес, испуганный,  отшатывается и с грохотом падает.  Сцена оказывается под   

                     ним, и они исступленно предаются радостям плотской любви, не снимая пальто.

       

                                                     Конец первого действия

       

                                                           Действие второе

                                                            (Те же и Темнота)

       

       Занавес (Отталкивая Сцену), поднимаясь,  Автору:

                                   -Слышь! Насчет секса, это что было?

       Автор (горько):

                                 -А что секс? В реальной жизни тоже есть проявления сексуальности!

       Занавес (сконфуженно):

                                 -Извини, не заметил!

       Фантаст (протестующе):

                          -    Искусство должно быть только о возвышенном и прекрасном! Все остальное - 

                          это преступления и извращения!

       Занавес (понимающе):

                            -Тогда, конечно. Но отношения к порнографии и эротике они не имеют!

                            Нужно только заключение экспертов! Смотри УК РФ. 

       Автор (задетый за живое):

                          - Эксперты тоже обыкновенные люди! Настоящий виртуоз не скатывается в 

                          многозначительные умалчивания! 

       Фантаст (с ненавистью глядя на Немую Сцену):

                          -Ха! Виртуоз!  А нечего  описывать половые сношения деклассированных 

                          элементов!

       Занавес (приняв реплику на свой счет):    

                           -Я бы попросил!  Это кто тут деклассированный? А как же чувственность в изображении половой любви? По зову истосковавшейся по сексуальным фантазиям души?

        Фантаст (запальчиво):

                            -А стоит ли множить подобные тексты? Когда, в результате, никто так и не 

                             понял, почему  она его, а он ее? А не меня!  Такой текст оставляет читателя в 

                             состоянии глубокой неудовлетворенности!

       Автор (устало): 

                             -А ты на что рассчитывал? Такие тексты размножаются делением. Если тебе 

                              нужна удовлетворенность, зайди на порносайт. Там не нужно отвлекаться на

                              осмысление действий героев!

        Виагра  (в сторону):

                           -Окончательно и безнадежно заврался!  Делением! Такого в жизни не бывает!

                            За опытных и прожженных циников хотят себя выдать!  Знатоки! 

        Занавес (перемигиваясь с хористками):

                            - А как же литературные качества?

       Автор (пожимая плечами):       

                                 -Литературные качества вынесены отдельным пунктом!

       Виагра (наивно):                

                                  -  И кто же их вынес?

       Автор (высокомерно)

                                  -Тебе не понять. Это ирония судьбы, но очень тонкая.

       Немая Сцена (показывает):

                                   -А если сделать потолще?

       ( Получается немного неприлично - что-то вроде груши)

       Автор (саркастически):

                                 - Ну и что ты хотела показать? Если ее сделать потолще, то ей придется 

                                   изменить имя и сменить пол!

       Виагра (в ужасе): 

                                    -Это что же будет?

       Автор (снисходительно):      

                                      -Темнота! Это будет юмор!

       Темнота (из глубины):        

                                    -Прошу не переходить на личности!

       Автор (оглядываясь по сторонам):               

                                    -Темно! Личностей не видно.

                                     (Темнота не отзывается)

       Фантаст (смущенный) объясняет:       

                                     -На форуме так всегда!

       (Возмущенный Автор выходит, громко хлопая зеленой дверью на белой стене)

       Фантаст (с восхищением):

                                - Фантастика!

       Занавес:        -Фантастика? А как же реализм в искусстве?

       Фантаст:         

                             - Дед! Ты в каком веке живешь? В девятнадцатом? Какой реализм?

                                    Может, тебе еще и критический? Посмотри, какой год на дворе!

       Занавес, (в знак протеста) размахивая руками, задыхаясь от одышки, не совсем правильно расставляя акценты, рублеными фразами цитирует классику:

                                   - А счастье!...Было!...Так возможно!....Так близко...! Что ж...

                                   Неосторожно!... Быть может!....Поступила ты!...

       Темнота (торжествующе) рифмует: 

                                    -Боялась темноты!

       Занавес, в запале,  отмахивается, продолжая:

                      -Только истинный певец любовных сцен найдет незатертые словосочетания,  

                      способные более-менее правдоподобно живописать сцену, созданную его 

                      разбушевавшейся фантазией! Передать истинную трагедию. Вот, например: 

                       "Я вас люблю, чего же боле!....Что я  могу еще....."

       (Останавливается.  Ему не хватает дыхания)

       Темнота (насмешливо):

                          -Не может он больше ничего. А Виагра зачем?

       Виагра (обрадованно):

                           -Вот и я говорю...Спасительница! Не ценят! Конкурсы тут...

       Фантаст (задумчиво):

                           -Должен быть другой выход. Альтернатива. Собачку можно завести....

       Виагра (шокированно): Собачку?! Другой ....?!

       Хор (сбрасывая халаты, самозабвенно): 

                           -Другой! Нет никому ...  

        (Лысая певица бросает Занавесу красную розу, он неосторожно ловит, царапается и громко сосет уколотый палец)

       Темнота отступает через зеленую дверь. Немая Сцена завистливо смотрит на Лысую Певицу. Заметив на  стене  неясную тень, стреляет, но не попадает: дверь уже исчезла. Страстно глядя Занавесу в глаза, Сцена медленно надвигается на него, расстегивая верхнюю пуговичку пальто. Занавес опасливо пятится.

       Немая Сцена (бросаясь на него):

       -Ах!

                               Занавес опять  шарахается и падает. В антракте из-под Занавеса еще долго слышны хриплые стоны и гнусное причмокивание. Затем сменяется громким чавканьем в  буфете. Антракт...

                                                      Конец второго действия

       

                                                       Действие третье

                                               (Входит инопланетянин)

       

       Фантаст (без особого интереса):

                                     -Эй! Ты чего такой зеленый?

       Инопланетянин (обрадованный, что его заметили):

                                     - А что заметно? Только что с Грелки!

       Фантаст (с удивлением):       

                                      - И что?

       Инопланетянин (отмахиваясь):  

                                     - А! Садомазохизм! 

       Фантаст (заинтригованно):

                                       -Что, и то и другое?

       Инопланетянин (горестно

                                        -Ну. То-то и главное, что все сразу. Все тебя имеют,  как хотят, и хоть бы 

                                         кто-то один похвалил!

       Фантаст (с разочарованием):

                             -Что, совсем никому не понравилось?

       Инопланетянин (обиженно):

                      -Ну да! "Трунное детство зеленошкурых монстров", знаешь? Это про меня!  Конкурс рассчитан на половозрелого автора! Выгнали! Сказали: вырастешь, приходи!

        Изображение  половых сношений как самоцель! А какая у них  еще может быть цель? А? Фантаст (уныло):    

                      -Не  знаю. У меня все больше трудная юность. Но не в Ростове.

       Инопланетянин (сочувствующе):

                        -Жаль! Романтический город. Там живут великие люди! Например, Ба...

       Фантаст (скромный, благоговейно отмахивается обеими руками):

                        -Нет, нет, не надо, не надо имен! Я осознал, я не претендую! Сам-то ты откуда?

       Инопланетянин (мечтательно):

                          -Сам-то я-то из   Зеленограда!

       Фантаст (честно):     

                           -Никогда не слышал!

       Инопланетянин (оживляется):

               -Ну, это ты зря! Это на Альтаире! Жесткая эротика! "Город зеленых градов" - это рулез!

       Фантаст (мучительно соображая): 

                             -Интересное слово! Похоже на "рулет"! (Внезапно понимает). Вон оно как!... (Небольшая печальная пауза. Фантаст снимает шляпу - мексиканское сомбреро):

                                          И что вас всех? Того?

       Инопланетянин (кивает):  

                                          - Один я и уцелел. Сбежал! Альтаир содрогнулся!

       Фантаст:              

                                           -Нет,  так больше нельзя! Ты как хочешь, а я - в галактику!

       Инопланетянин (одобрительно):  

                                             -А что, поехали!

       Виагра (умоляюще):        

                                            - Меня с собой возьмите!

       Фантаст (жестко):   

                                             - Нам третий лишний не нужен! У нас однополая любовь!

       Инопланетянин (смущенно, останавливает его):

                                              -Надеюсь, ты не расист?

       (Фантаст отрицательно машет головой)

       Инопланетянин продолжает:

                                               -Не знаю, у кого как, а у меня лично все три пола на месте!

       Фантаст (уступчиво):   

                                                -Тогда все в порядке! (Виагре): Поедешь с нами! Пятой будешь!

                                (Втроем  исчезают в звездном небе. Вскоре оттуда доносятся крики, грохот взрывов. Виден свет далеких пожаров. Затем шум смолкает). Из-за Сцены опасливо выглядывает Занавес. Спотыкается и падает.

                                                      Конец третьего действия

       

                                                    Действие четвертое

                                                      (Все оставшиеся)

       Автор (тоскливо):

                         -Исчезли. Печально! Самое время завершить эротическую эпопею! 

       Занавес (ехидно):

                         - Я не понял! А где половой акт? Где пена изо рта? Бесконечные фонтаны спермы! 

                          Безумные конвульсии оргазмов! Вывихнутые конечности?

       Автор (с вызовом):

                           -Остановись! 20 оргазмов подряд - явный перегиб! Герои не биороботы! У них 

                           существует   лимит сексуальных возможностей.

       Занавес (мечтательно):

                            -И тут лимит?  А инопланетяне зачем? Та же фантастика? Да и биороботы  

                             неплохо себя показали. Читал. "Роботы на Заре". И можно разбавить 

                             романтическими  бреднями героев!

       Автор (с подковыркой):

                             -И понаблюдать увлекательно?

       Занавес (Немой Сцене с намеком):

                    -Поведение Автора во время  эротических сцен особого значения не  имеет.                        Лучше всего спокойно сидеть за компьютером, шлепая по клавишам и скрежеща зубами.

       Немая Сцена (насмешливо, жестами):

                                       -Застенчивая гимназистка!

       (Демонстративно краснеет. Прикрывает лицо рукой. Застегивает нижнюю пуговицу пальто, оставляя все остальные расстегнутыми.  Под пальто на ней ничего нет).

       Автор (оскорбленный вызывающим поведением Занавеса):

                                 -Женщина в одежде из полупрозрачного шелка, стоящая в тени, куда

                                 эротичнее, чем голая!

       Лысая певица (сексуально поглаживая черный передничек):

                              - Ну, зачем же в тени?

       Темнота (не обращая на нее внимания) Автору:

                             -В тени? Это намек? На что? Кому?

       (Бросается на сопротивляющегося Автора, хватает его за горло и увлекает  за сцену)

        Хор медперсонала психбольницы (несколько раз, шепотом, на мелодию оперетты "Летучая мышь"):                          - А ведь они могли бы жить!

                                                Им только б тему изменить!

                                                За что, за что, о боже мой!

                                                За что, о боже мой?  

                   (Уходят, танцуя канкан. Занавес, потрясенный открывшимися перед ним глубинами, опускается на колени - чтобы лучше видеть. Лысая певица, обернувшись, подмигивает Занавесу и посылает воздушный поцелуй.)

       Занавес (польщенный, поднимается, не в силах оторвать взгляд от ее роскошного зада): 

       -О!

                     ( Тихо звучит Реквием Моцарта. Слышно, как за сценой, громко, стараясь перекричать друг друга, Автор и Темнота читают стихи Козьмы Пруткова - из "Фантазии" и Федерико Гарсия Лорки - из " Кровавой свадьбы". Постепенно их  голоса сливаются в единый эротический коктейль: звуки поцелуев, крики оргазма, предсмертные хрипы).

       Немая Сцена (ревниво распахивая пальто), бросается к Занавесу и стреляет сначала в него, потом в себя. Умирает молча.

       Занавес (из последних сил):    

                                       Наконец, театр абсурда дошел и до нас! Крыша, прощай!

                                            ( Занавес опять падает. На этот раз навсегда)

          (На белой стене появляется экран):  Лысая певица (топлесс) плачет в Париже у подножья Эйфелевой башни. Умирает от горя - там же. (Экран исчезает).

                                  Темнота выволакивает на сцену задушенного в объятиях Автора и бросает рядом с Занавесом. Она торжествует.

                                  Звонит Колокол. Он звонит по всем сразу, чтобы не терять драгоценного времени: завтра с утра на работу.

              С каждым звуком Темнота съеживается, бледнеет. Сгустки мглы, отделяясь, распадаются на плавающие в густом тумане отрубленные руки, ноги, головы, члены... Это члены жюри....Смутные образы....Искаженные мукой и судорожно ухмыляющиеся незнакомые лица...Это организаторы конкурса... Так им и надо... придумывают такие темы....

             Колокол продолжает звонить. Темнота тает,  уменьшается и, наконец, совсем исчезает.

       Хор за Сценой:                         

                                                          Всем конец!

                                                          Бесконечность....

                                                                          

       

       

       

       

       

       

       

    















		
		
		
    48. Аллочка-Зажигалочка Эф: 50 на 50, или - на горизонте взгляда
    999    "Рассказ"  Эротика 


    



      Эф: 50 на 50, или - на горизонте взгляда 

      

      

         Нет, никто ещё никогда не менялся 

         так страшно за такой недолгий срок,.. 

         Эдгар По 

         

         На высокой, серого гранита скале, по-над прозрачно-сине-зелёным тёплым морем, на белой скамейке, легко стоящей на видовой площадке, сидели двое:пьяный, засыпающий, молодой полноватый мужчина и девушка - в лёгком светлом платье, в соломенной золотистой пляжной шляпке с широкими полями; с необычайно ясным лицом и взглядом, восторженно устремлённым в безбрежную легкокрылую морскую даль. 

         Девушка что-то вдохновенно говорила - толстячок засыпал. К скамейке, улыбаясь, с любопытством глядя на странную пару, приблизился молодой парень( девушка ему понравилась: издалека и сразу). Девушка не видела его - она с упоением читала какие-то красивые стихи; толстенький мужчина - спал. 

         Подошедший, сел рядом с уснувшим, от которого пахло французским коньяком, фруктовым мороженным и сливочным шоколадом. 

         ...В стихах говорилось о волшебных, манящих далях, о поющих ветрах, о встрече с далёкой, неведомой, но сказочно красивой любовью. 

         Девушка, закончив читать стихи, плавно замолчала, но взгляд от дали не отвела: 

         - Вам понравились стихи? - спросила она через минуту. 

         - Очень понравились,- ответил пришедший, глядя на "обалденную" девушку и на её пузатого спящего спутника. 

         - Вы любите поэзию?- снова спросила она. 

         Пришедший не любил поэзию. Он работал автослесарем в автоколонне номер восемнадцать восемдесят шесть и любил ремонтировать машины. Однако, сказать этому чистому ангелу правду, - означало отбросить саму мысль о знакомстве с ней ( а такая мысль появилась). Да и спрашивает она не его. Поэтому он вдохнул много тёплого морского воздуха и ответил, в такт рассыпавшейся далеко внизу, под скалой, бледно зелёной волны: 

         - Оч-ч-чень! 

         - Прочитайте мне что-нибудь из того, что вы особенно любите! 

        Пришедший, смутился. 

         - Ну что же вы, читайте, не стесняйтесь! 

        Пришедший, посмотрев в море, где плавало много белых парусов; прочёл: 

         - Белеет парус одинокий в тумане мора голубом. 

        Что случилось в стихотворении дальше, парень помнил смутно и, уж тем более, не помнил наизусть. Оставалось одно: обратить всё в шутку: он прочёл: 

         - Рисует узоры мороз на оконном стекле... 

         -...Солнечный круг - небо вокруг... 

         -...пусть всегда будет солнце!.. 

        Исчерпав до дна весь свой стихотворный запас, парень замолчал. 

         - Пусть всегда будет любовь! Высокая и чистая любовь!- всё ещё продолжая смотреть в даль, проговорила, почти прошептала девушка. Скажите - вам никогда не хотелось побывать там где она есть? 

        Пришедший, не совсем понял вопрос: Во-первых, не совсем понятно, что такое - высокая и чистая любовь, поэтому ещё менее понятно - где "ЭТО" что-то не совсем понятное - живёт. Он стал, как и девушка, смотреть в морскую даль в слабой надежде "достать" оттуда ответ. Ответ не "доставался"; оставалось одно - обратить всё в шутку. 

         - Хорошо там, где нас нет,- сказал парень, уже совсем "ни к селу ни к городу". 

         Повернувшись к девушке, он увидел, что она с некоторым изумлением смотрит на него. 

         - Извините, я сейчас с вами разговаривала? 

         - Да,- кивнул головой слесарь. 

         - А он?- она посмотрела на спящего спутника. 

         - А он, вроде как, спит... или притворяется. 

         - Нет,- улыбнулась девушка,- скорее всего не притворяется. Мы получасом назад сидели в кафэшке: мы там кушали, а он ещё - выпил триста пятьдесят граммов коньяку... Вот и спит теперь. 

         - Не люблю коньяк,- весело сказал слесарь,- коньяк слабит нервы, клонит в сон. Вот водка - другое дело, водка - ядренит! Вы не находите? 

         - Мне нельзя... в общественном месте,- смущённо потупив глаза, тихо сказала девушка. 

         - Жаль,- понимающе кивнул головой слесарь.- Меня зовут Кирилл. У меня седьмого августа - день рождения; будет сорок девять гостей: все любители высокой поэзии. Вы могли бы быть пятидесятой. 

        Их взгляды встретились. Что-то было хорошее, доброе и в его и в её глазах; что-то очень общее: взаимопритягательное. 

         - Можно пить лимонад,- неуверенно сказала она. 

         - Или пепси,- сказал он. 

         - Или спрайт. 

         - Или кока-кола. 

         - Или простую, обыкновенную, но чистую, до волшебства, родниковую воду; холодную, из жестяной кружки,- мечтательно сказала девушка, изящно откидывая голову, и снова принимаясь смотреть в морскую даль. 

         - Меня зовут Кирилл,- сказал Кирилл. Я живу: Третья Морская, дом номер восемь, квартира тридцать два. Седьмого августа, в семь часов вечера... 

         Внезапно, заснувший было толстячок, всхрапнул, икнул, вскрикнул: 

         - Официант, две бутылочки пепси - к седьмому столику! 

         Открыв глаза, он бессмысленно уставился на Кирилла: "Вы кто?" 

         - Автослесарь,- ответил Кирилл не без досады: едва зарождающееся знакомство с "обалденной девахой" порвалось на глазах. 

         - А где официант?.. Ах, прошу прощения, я, кажется, обознался. 

        Обернувшись к своей спутнице, толстяк бодро рассмеялся:" Я тут, Анжелочка, немножко уснумши. Но это ничего: на свежем морском воздухе это даже полезно. И для аппетита очень полезно! Сейчас мы с вами, милая Анжелочка, поедем в один ресторанчик - там так замечательно запекают фазанов под сладким соусом; уверяю вас - ваши пальчики будут облизаны! 

         Толстячок достал от пояса телефон: "Алё, Мишанюшка, ты где?... Помыл? Значит так: мы - на видовой площадке. Я жду тебя УЖЕ... Имей ввиду - считаю до одного! 

         Толстячок и Анжела ушли немедленно - не простившись. Кирилл раздражённо поднялся со скамейки, подошёл к каменным перилам, за которыми гранитная скала обрывалась почти вертикально - к морю: в низу несколько мальчишек удили рыбу; у одного из них клюнуло: в пол колеса согнувшееся удилище предвещало крупную рыбину. 

         - Тяни, ну же, тяни!- побросав свои удочки, и хватаясь за сачки, наперебой кричали остальные мальчишки. 

         ... Из ярко-зелёной глубокой воды,- на воздух взлетела крупная серебристая рыбина; взлетела... выплюнула изо рта, золотом сверкнувшую на солнце блесну, переворачиваясь на бок, показала мальчишкам язык, и снова, с радостным всплеском вернулась в родные домы. 

         - Сорвалась!- с азартным отчаянием кричали мальчишки.- Видали какая была? О-о, какая была, о-о! 

        Кириллу стало жалко мальчишек и... себя. 

         - Это точно,- невесело подумал он, вспоминая только что уведённую от него Анжелу.- Сорвалась! О-о, какая была, о-о! 

         ... 

         В открывающуюся дверь, выглянуло удивлённо-смущённое лицо Кирилла; лицо Анжелы улыбалось: 

         - Здравствуйте. С днём рождения, Кирилл! Извините, ради бога, за опоздание. 

         - Ну что вы... Анжела. Извиняться, и много, - буду я. Вот, честно говоря не ожидал, но... рад - оч-ч-чень! Проходите пожалуйста. 

         Войдя в комнату, девушка в недоумении остановилась: 

         - Я беспокоилась, что приду последней... Я разве - первая пришла, или все сорок девять любителей поэзии курят на балконе? 

         - Вы первая и... последняя,- Кирилл не верил своему счастью, улыбался, не зная куда девать свои руки, - теребил пальцами воротничёк рубашки. 

         - Но простите, вы говорили, что будет сорок девять человек гостей, если не считать меня? 

         - Говорил, да,- сказал парень. - Но я... всех гостей... поделил на пятьдесят. Сосчитайте сколько будет пятьдесят разделить на пятьдесят? 

         - Неостроумно. Один будет. 

         - Неправильно,- радостно сказал парень,- Два раза неправильно. Во-первых не один, а одна. А во-вторых, не будет, а есть: я вас имею ввиду. 

         - Но, извините, перестаньте сейчас же так шутить. Нас что, будет только двое? Я пришла - пережить волшебные минуты, в хорошем обществе любителей поэзии. Пришла пить прозрачную, холодную ключевую воду; читать и слушать стихи... 

         - Да, нас будет только двое. И я до сих пор не могу поверить, что вы ко мне пришли. Запомнили адрес, число; хорошая память у вас. 

         - Ах, ради бога, прекратите! Что и родителей не будет? 

         - Родители живут далеко - в другом городе. 

         - А бабушка с дедушкой? 

         - Бабушка с дедушкой живут с папой и мамой, в том же самом другом городе. 

         - Даже кошки с собакой у вас нет? 

         - У меня нет даже мух и мышек. Мы совершенно одни. 

         - Вы пожалуйстя не обижайтесь,- девушка вздохнула плечами,- но я пожалуй пойду. Вот только не знаю, что теперь с подарком делать. Девушка во всё время разговора вертела в руках что-то завернутое в разноцветную подарочную бумагу. 

         - Вы хотели его мне подарить, так дарите,- парень протянул к подарку обе руки. 

         - Но, простите ради бога, насколько я поняла - у вас нет сегодня никакого дня рождения! 

         - С чего вы решили? Именно сегодня мне исполняется двести тридцать лет, я каждый год за десять считаю. Хотите покажу паспорт? 

         - Не хочу,- капризно надула губки Анжела. 

         - А то ещё, на тортах пишут "С днём рождения!" 

         - Простите, но торт может любой купить, так, что торт - не доказательство. 

         - А вы любите французский коньяк или красную икру? 

         - А это - тем более не доказательство! Берите подарок; кстати развивает умственные способности. Но я, пожалуй, всё же пойду,- девушка неуверенно направилась к двери. 

        Подарком оказался кубик Рубика. 

        Кирилл вместе с девушкой подошёл к двери:"Действительно, говорят эта штука хорошо развивает мозги. Я как-то у знакомого брал, так вместо развития, чуть не переломал всё к чёртовой матери: и мозги свои и кубик. 

         - Фу, как грубо вы выражаетесь! Вы же не на работе; я же не автослесарша... ещё пока. 

         - Анжела,- Кирилл смущённо почезал затылок,- я должен извиниться перед вами. Очень! Дело в том, что обычно нам выдают зарплату четвёртого-пятого... в этот раз, как назло, задержали... Денег-то у меня совсем нет... Но есть ящик рыбных котлет в томатном соусе, луковица есть: одна, но большая, хлеба - почти целая буханка и... две трёхлитровых банки медовухи. Я на прошлой неделе одному чорту движок на "жиге" перебрал, так он вместо денег дал мне целый ящик рыбных консервов, он на рыбоконсервном заводе работает, и шесть литров медовухи, у него пасека своя. 

        Девушка удивилась неприятно. 

         - Извините, ради бога, но вы говорили, что у вас есть французский коньяк и красная икра? 

         - Я не говорил, что у меня есть. Я спросил: вам нравится французский коньяк и красная икра? Только спросил. 

         - А торт? 

         - И торта - нет. Я ведь не говорил, что у меня есть торт, я говорил: "а то ещё на тортах пишут"... 

         - Зачем же вы тогда, извините ради бога, меня к себе зазывали? Чтобы, извините за выражение, бражку с вами на брудершафт пить, и закусывать, ах, боже мой, консервами "Рыбные котлеты в томатном соусе?

         - Не бражку, а медовуху.

         - Не вижу разницы! - сказала Анжи делая ударение на слове "не вижу".

         - Это у вас со зрением неполадки; отремонтируем!.. Анжи, извини, я ведь не знал, что зарплату задержат. Всегда - четвертого-пятого. Но у меня ещё есть луковица; одна но большая,.. а главное у меня есть холодная родниковая вода, мне один шофёр вчера с перевала привёз. 

         - А жестяная кружка у вас есть? 

         - Есть алюминевая, старая, вся во вмятинах и царапинах. 

         - Ну если вся в царапинах, то я, пожалуй, побуду у вас немного... Родниковая вода будет у нас на десерт... Ну открывайте консервы, что ли, - в томатном соусе, чистите луковицу - одну, но большую,  режьте хлеба, почи целую буханку... Наливайте в стаканы. Не стесняйтесь, Кирюша!  

         - А это ничего, что вам спиртное нельзя?- спросил Кирилл. 

         - Я не говорила - нельзя, я сказала: в общественном месте - нельзя; а то разбуянюсь, вдарю кому-нибудь по зубам! 

        Кирилл расхотался. 

         - Отлично; я вижу - вы шутить любите. Вы сейчас какая-то более простая, такая вы мне ещё больше нравитесь. 

         Кирилл открыл банку рыбных котлет, очистив, нарезал луковицу тонкими кольцами; нарезал хлеб,- из трехлитровой банки налил в стаканы медовухи. 

         - Ну ещё раз извините, Анжела, за такой стол. Так что, за мои двадцать три?! 

         - Боже мой, Кирюша, какой вы старый! То есть я хотела сказать, что я моложе вас на четыре года, а считаю себя уже безнадёжной, извините за грубое слово, старухой. С днём рождения! 

         Чокнулись, выпили. Кирил принявшись закусывать, с удивлением увидел, что Анжи даже не притронулась к еде: сидела выпрямившись, слегка прикрыв глаза, словно прислушиваясь к своему нутру. 

         - Что, не пошла?- встревоженно спросил он. 

         - Наоборот, Киря, - классная медовуха. Наливай! 

         Кирил с радостью "кажется пронесло; она даже не в обиде", налил "по второй". Чокнулись, выпили. Кирилл снова принялся за котлету и снова увидел, что Анжи не закусывает: сидела, на котлету глядела, но не ела.

      Кирилл взглянул ей в глаза и увидел в них - разительные перемены: чистота и скромность взгляда стала неясной и не скромной... по краям зрачков какой-то жёлтый туман заклубился. - Однако дело будет,- с тревожной радостью подумал он оглядывая её красивое лицо, ладную до обалдения фигуру, упругие ноги, недлинно прикрытые легким летним платьем.

         -Кирюша, а закурить у тебя не найдётся?- вдруг спросила она. 

         Кирилл поспешно мотнул головой, достал с полки непочатую пачку беломора, подал спички. Анжи закурила. Их взгляды встретились:

         - Ну что ,Кирюша, я вижу,- она снова нажала на "вижу",- ты очень хочешь узнать, что такое - мой толстячок ?

         - Хорошее у тебя зрение: отремонтиривалось! Хочу.

         - Всё просто: он мой спонсор. Когда у меня кончаются деньги, я приезжаю к нему и беру сколько мне нужно. Всё просто; наливай!

         ...

         - А толстяк где деньги берёт - "сколько ему надо"? - наигранно насмешливо спросил Кирилл.

         - Где, где, конечно не в Караганде: В Алжире, где ж ещё? Ресторан у него там. Кстати, вчера улетел туда, второй - открывать. Одного ресторана ему уже мало. На базаре - трёх китайцев купил, которые,- Анжи с усмешкой взглянула на рыбную котлету,- классно умеют рыбу кулинарить. Вот они в четвером и полетели... А я в самолёт не влезла, потому что самолётик у него,- Анжи рассмеявшись, поднесла два пальца к глазу, посмотрела на Кирилла в щелочку,- такой маленький: всего на четыре персоны... А на чужих самолётах он боится летать: парашютов, говорит, нету, террористов развелось как нерезанных собак, и кормят всякой гадостью... Но и хватит о толстячке. Я пришла к тебе, значит мне нужен ты. Наливай!

      После очередного полустакана Кирилл сладко зажмурился от медового вкуса напитка, а когда открыл глаза, то увидел на своём плече - её руку; её глаза, - близкие, горячие, теперь стали уже совершенно не такими какими они были там, на скамейке, на скале у моря. Сейчас в её глазах разухабисто плясали сладострастные черти; Кирилл в каждом глазу - насчитал их по три. 

         - Ну что,- в голосе Анжелы слышалось нетерпение сладострастия,- ты готов к полёту в невесомость? 

         - Смущенная улыбка Кирилла разгладилась: 

         - С тобой хоть... к чёрту на рога... хоть в невесомость. 

         - Со мной, но без меня,- Анжела сжала руку, лежащую на плече парня в плотный кулачок и, довольно чувствительно и часто, застучала им по плечу парня: 

         - Это называется неконтактный секс. Понятно. Встань! 

         Кирилл послушно, как-то по солдатски (но дурашливо) вытянулся, вытянул руки по швам: "Слушаюсь, товарищ царица!" 

         - Теперь ложись на спину. 

         - Куда ложись? 

         - На спину! На пол! 

         - Зачем? 

         Анжела бесовски мотнула глазами, резко повернулась в корпусе, размахнулась и справа изо всей своей девичьей силы ударила Кирила кулаком в челюсть. Искры по глазам у парня не полетели, но зубы клацнули достаточно громко: 

         - Перестанешь мне подчиняться, товарищ рядовой... мужчина - разжалую! 

         - Ну ты даёшь,- Кирилл смущённо улыбаясь, потирая ушибленную челюсть, лёг на пол, на спину. Он не узнавал Анжи: она менялась с каждой минутой, и перемены эти происходили в ней - в прямо противоположном от "высокой и чистой любви" направлении. 

         - Смотри в потолок,- Анжи говорила твёрдо, но всё же в её приказном тоне слышались не солдафонские, но нотки - женской страсти. 

         - Повторяю, это не контактный секс: я не прикасаюсь к себе, ты - к себе. Кирил хотел было поправить:" я - к тебе, ты - ко мне." Но вспомнив о болящей челюсти, - промолчал. 

         - Для разминки сделаем так,- Анжи подошла к голове Кирила и встала правой ногой вплотную к его правому уху, левой - к левому. 

         Оранжевое закатное солнце било прямо в окно комнаты. Просвечивало подол легкого летнего платья, который Кирил, так неожиданно, видел теперь "с изнанки". 

         - У меня красивые ноги?- донеслось сверху. 

         - О, е! 

         - Что ещё тебе нравится? 

         - ... Они зелёные... тоже мне очень нравятся! 

         - Они не зелёные, они - салатовые, балда! Ты сможешь достичь невесомости - т а к, или "салатовые" нужно снять? 

         - Вообще-то не знаю,- Кирилл совершенно обалдел от всего только что произошедшего и происходящего. Руки парня лихорадочно стали расстёгивать ширинку брюк, но он тут же получил оплеуху ( правой ногой - по правому уху). 

         - Я же сказала, балда - неконтактный секс. Я не трогаю себя, ты не трогаешь себя! Руки по швам!.. Нет, всё же лучше - "салатовые" снять. Кирилл я жду! 

         Кирилл поспешно перевернулся со спины на колени, скользя ладонями по бархатистой коже ног, взлетел по коленям,- по упруго вздрогнувшим бёдрам. Ухватив салатовые за резинку, скользя ладонямы по ногам в обратном направление опустил салатовые к полу. Анжела перехватив, бросила салатовые на стол: 

         - Дарю! 

        Они упали рядом с рыбной котлетой (когда рыба была ещё не котлетой, а живой рыбой и плавала не в томатном соусе, а в большом океане - море, она и помечтать не могла о таких посмертных приключениях: лежать, превратившись в котлету, рядом со недопитым стаканом медовухи и с - "салатовыми"!). 

         ... 

         Он снова лежал на спине, она снова стояла своими ногами - к его ушам. 

         - У меня красивые ноги? Руки - по швам! Неконтактный секс! 

         - Оч-ч-чень! 

         - А бёдра? 

         - Бёдра - совсем... 

         - Что тебе ещё "очень-совсем"? 

         - "Лента"... Ты нарочно так побрила? 

         - Балда, такая сейчас мода! В прошлом году в моде были уменьшенные треугольники. В этом году - ленты. В будущем году, говорят, лысины в моде будут. А что тебя впечатляет под лентой? 

         - Влётная полоса! 

         - Влётная, она же - взлётная. Теперь ты сможешь достигнуть невесомости? 

         - Теперь как два пальца... 

         - Смотри, солдатик; считаю до одного: пятьдесят, сорок девять, сорок восемь... тридцать девять, тридцать восемь... ну как ты там? Смотри не засни там, как мой толстячок - на скамейке: шкуру дудкой спущу! 

         - Ну что, ты, что ты... 

         - Тридцать восемь, тридцать семь... взлетаешь? 

         - Разбегаюсь - по ленте-полосе. 

         - Давай, Кирюшенька, давай... ух ты, как меня тоже пробирает от твоего взгляда.- Тридцать, двадцать девять... всё перехожу на междометия: ах!.. ой!.. ойёёй!...уйююй!... двадцать три, двадцать две мурашки... мурашки... уу... уююй - кожа с головы на спину поползла! Ты-то как там? 

         - Уже близко! 

         - ... Девять, восемь, семь,- успеешь? 

         - О, е! 

         - Шесть, пять, четыре, успеваешь? 

         - ...!!! 

         -Три два, один! Ты где? 

         - На счёте три - взлетел. Сейчас... - в невесомости. 

         - Молодец, Кирюша, а теперь иди в ванну и приведи себя в порядок: не лювлю когда в трусах не прибрано. 

         Через минуту, хватив ещё медовухи, Анжи азартно стучала в дверь ванной комнаты: "Киря, открой сейчас же мне!" 

         - Зачем? 

         - Сейчас вот возьму топор, разрублю тебя на две одинаковые  половинки - будешь знать - зачем. 

         Дверь поспешно отворилась, Анжи вошла, уселась на унитаз: но не унитаз был ей нужен: она, с наслаждением осмотрев мужские достоинства Кирилла, осталась довольна:" Он у тебя такой же ладный, красивый и здоровый как и ты сам. Ему сейчас десяти минут на восстановление, за глаза хватит... Я когда тебя увидела, там, на скале, так сразу подумала:" Этот будет мой! Наливай!" 

         ...Опять пошли к столу: выпили, перекурили. 

         - А теперь, Анжи затушила папиросу о недоеденную рыбную котлету,- я должна сходить за почтой. 

         - За какой почтой? 

         - За твоей. Одень меня и дай мне ключ от твоего почтового ящика. 

         Кирил в недоумении взял со стола "салатовые", но Анжи отрицательно замотала головой. 

         - Одень - это значит раздень. Сними с меня сейчас же платье, балда. Кирил, совсем перестав что-либо соображать, потянул вверх платье: плавно обнажая верх бедер, "влётную полосу", "ленту", пупок, грудь. 

         - Теперь насисьник сними!.. да туфли не снимай; что же я босиком по грязной лестнице пойду. Ну ты - балда! Ключ! 

         - Анжи, ты что, серьёзно?- Кирилл не знал что предпринять. 

         ... 

         Совершенно обнажённая Анжи спускалась по лесничным пролётам к почтовому ящику, нарочито громко стуча каблучками. 

         Перепуганный Кирил выглянул на лестничную площадку: никого не было. 

         Закрыв дверь, подошёл к зеркалу. В голове жарко стучало: "Вот это да. Она что, сумасшедшая что ли? Вот это да!" 

         Хлопнула дверь, Анжи вернулась. 

         - Не бойся торопливо-нетерпеливо сказала она,- никто не видел из какой квартиры я вышла и в какую квартиру - вошла... Видишь - я не одета, дай мне майку свою что ли. 

         Кирилл, с лица которого не сходила шалая улыбка, послушно принёс из шифоньера белую майку. Анжи одела, покрутилась перед зеркалом. 

         - Майка на шесть сантиметров - ниже влётной полосы. Если стоять, то и не видно ничего. Если сидеть, то это смотря как сидеть: по мужски, по женски или по-балетному. Но, с другой стороны, мне теперь тебя Кирюша стесняться нечего. Ведь теперь твоё сердце принадлежит мне. 

         - О, е! 

         - О, это очень важно, Кирюша, когда - два сердца - на двоих. Это намного больше, чем одно сердце - на одного... Ты Восстановился? 

         Кирил, взглянув на взбугрившуюся ширинку, поспешно кивнул головой: "Восстановился". 

         - Однако, сходив "за почтой", я увидела, что хотела,- удовлетворённо сказала Анжи,- Двух мужчин, одного, когда спускалась, одного - на обратном пути... Я их очень сильно прочувствовала... Воображаю каково им теперь. 

         - А мне каково?- Кирил лишь головой качал. 

         - Тебе-то что, ты сейчас всё получишь. Иди ко мне... Возьми меня... Вынеби меня! 

        Кирил подошёл к Анжи. 

         - Возьми меня... 

        Кирил послушно стал прижиматься к девушке, прилаживая свой machine gun "по месту действия". 

         - Возьми меня на руки, балда непонятливый. Да отнеси на кровать. Да на кровать не ложи, а брось! Смотри не промахнись: упаду на пол - отомщу люто. Давай, Кирюша, не бойся, попади мной в кровать; попади собой в меня! 

         - Так меня, так - молодец! 

         - ... 

         - Так в меня, так - молодец! 

         - ... 

         - Аа - аа - аа! 

         - ... 

         - Оо - оо - оо! 

         - ... 

         - Ой - ой - ой! 

         ... 

         - А ты... ты... ты... чего... мол... чишь? 

         - Я дума... дума... думаю. 

         - Послушай, мыс... мыс... ли... тель. Ес... если... ты... уле..тишь...рань... ше... меня - я тебе... шас... си ото...рву вмес...те с фюзе... ляжем! 

         ... 

         Они лежали на кровати, смотрели в потолок и видели звёзды: невесомость делает непрозрачные предметы прозрачными; светящиеся предметы - качающимися. Звёзды плавно качались. 

        Наступала ночь. Затем они снова шли к столу: принимали "на грудь" курили... С каждой выпитой "дай бог не последней" Анжи становилась  всё безумнее; дико без причины хохотала, пускалась в огненные танцы, подбрасывая ноги так, что майка взлетала на ней выше пупка, прыгала Кире на спину, била его кулачками куда ни попадя, требовала ещё и ещё - невесомости. Один раз Кирилл не справился: сам "повис", а Анжи не успела. 

         - Значит вот ты как! - зло прошипела она слезая с Кирила - устремляясь к столу. Кирилл - за ней; Анжи схватила со стола большой кухонный нож, с длинным как у кортика лезвием, и так страшно взглянула на парня, что хмельная его улыбка сразу стала трезвой и белой. 

      Громко, от сильного порыва ветра, хлопнула форточка в окне. Анжи поглядела в тёмное окно и что-то увидела там. 

         - Кирилл,- неожиданно закричала она во весь голос.- Мы - партизаны! Гитлеровцы, сто чертей им в глотку, всюду нас ищут! Вон они притаились на балконе, лишь верхушки рогатых касок виднеются. А мы - на свету, нас слишком хорошо видно, поэтому нужно обрезать свет. Анжела схватила электрический шнур настольной лампы и стала с остервенением его перерезать. Лезвие ножа прорезало изоляцию шнура, замкнуло провода: раздался треск короткого замыкания, вспышка - в месте замыкания; пробки перегорели, свет погас. 

         - Тихо,- зашипела в темноте Анжи,- Повторяю свой приказ: мы - партизаны! Гитлеровцы хотят нас найти, но сейчас в темноте... Выкусят! 

         Нож! На ноже остались наши отпечатки пальцев, они могут найти нас по отпечаткам наших пальцев: нож нужно выкинуть в море. В солёной воде нож быстро проржавеет, и отпечатки пальцев - тоже проржавеют... Мы спасены, Кирюша! 

         ... В тёмной комнате повисла тишина. Кирилл, тихо отойдя в дальный угол комнаты, старался не дышать. Ему было не по себе. Да и будет тут не по себе, когда в его комнате, в нескольких метрах от него, в кромешной тьме, стоит красивая стройная молодая женщина, голоногая, беструсая, нежногрудая; в майке с чужого плеча, с большим ножом в руке и с напрочь "оторванной крышей"... 

         - Замени пробки, что ли, что мы здесь, как партизаны, в темноте сидим?- донесся через несколько минут, со стороны стола, спокойный, сразу как-то уставший голос Анжи. 

         - У меня нет запасных пробок,- осторожно сказал Кирилл. 

         - А свечка? 

         - Свечка где-то должна быть. На кухне, в верхнем ящике стола, кажется. 

         ... Они сидели в неровном свете старой жёлтой свечи. Анжи, уставшая, расслабленная, с опущенной головой, с пьяным удивлением смотрела себе на ноги: майка и без того короткая - задралась. 

         - Кирюша, а где мои трусы? 

         - Ты мне их подарила. 

         - Когда? 

         - ...В самом начале ещё. 

         - Мы с тобой что, полюбили друг друга? 

         - Да... и не один раз. Ты разве не помнишь? 

         - Я вспомню, Кирюша, я всё вспомню: каждую мелочь - я так вспомню, что мне будет стыдно - до душевных судорог. Но это будет не сейчас. Сейчас, Кирюша, ты возмёшь меня на руки, отнесёшь в спальню, бережно положишь на кровать, бережно накроешь простынью... и сразу же уходи! Не прикасайся ко мне до утра. Не то я разделаю тебя, как бог черепаху! 

         Кирилл, поняв , что "девятый вал" схлынул, вздыхал и улыбался снова свободно. Но, взяв Анжи на руки, отнеся и бережно положив её на кровать, бережно накрыв простынёй,- сразу же ушёл в ванную комнату, закрылся там на защёлку, и там спал - в неудобной для спанья холодной ванной до самого утра. 

         

         Он проснулся от того, что кто-то бегал и бегал по его комнате. 

         

         Это Анжела суетливо, как перепуганная куропатка, бегала по комнате; взмахивала руками, заглядывая, под стол, под диван, под ковёр. Увидев Кирилла громко вздрогнула, вспыхнула краской стыда, закрыла лицо руками.. 

         - Ах, боже мой, не подходите ко мне - я вас боюсь!.. Боже мой, какой стыд, какой позор! Кирилл, ради всего святого, вы не подумайте, что я такая: я совсем, совсем не такая. Это мне от отца досталось, ах боже ж ты мой: он - отец мой, очень хороший, мухи не обидит. А как выпьет, так хоть святых выноси. Вот и мне по наследству досталось. Но отцу всё же легче: он на следующий день ничего не помнит, а я всё помню. И мне очень, очень, очень стыдно! Вы даже представить себе не можете как мне теперь стыдно! Кирилл, не говорите, ради бога, сейчас ничего. Молчите я вас умоляю... Кирилл, вы не знаете где мои, как бы это покультурнее сказать... ну вещица, которую я на столе вчера оставила? 

         - Трусы что ли?- тупо спросил Кирилл; у него от вчерашних возлияний тупо гудело в голове. 

         - Господи, боже мой, что же вы такие грубые слова употребляете? 

         - В ванной комнате они, я их в стиральную машинку бросил, но они чистые, если хотите.. 

         - Ну конечно, конечно, Анжи уже открывала машинку, доставала "салатовые", одевала их,- я же не могу... в таком виде. Это же ни в какие, я извиняюсь за грубое слово - ворота... По её ресницам катались жемчужные слёзы. 

         Она уходила, не переставая краснеть, смущаться, качать головой, всплёскивать руками. Лицо её было так правдиво исполнено искреннего сожаления за "вчерашнее", было так мило, просто и естественно, что Кирилл прощаясь, не решился даже поцеловать Анжи. Он смотрел ей в глаза и видел в них волшебные лучезарные дали, видел чистоту помыслов, девственность намерений. Видел и ВЕРИЛ В ЭТО. Лишь в последнее мгновение: перед тем, как Анжеле уйти - в её безупречно чистом взгляде - далеко - на самом горизонте её взгляда, увидел он маленьких серых чертиков: исчезающе крошечные - они совсем не замутняли ясного взгляда девушки. Но они БЫЛИ. Сейчас они не плясали: сейчас они лишь слегка пританцовывали... 

      

       

      

      

       

		
		
    
		
    49. гретхен Эф: Неудача Ларса
    999    "Рассказ"  Эротика 


    






    
 
 



    

       

    

    
НЕУДАЧА ЛАРСА

    

    

       

       

       Ранним воскресным утром в благополучном городе Осло, в одном из самых красивых  особняков с видом на Осло-фиорд, сидит сорокапятилетний мужчина по имени Ларс Лангбалле в голубом домашнем халате и пьет коньяк. Весна, солнечно и яблони цветут, а человек пьет коньяк от тоски. Он сидит в глубоком кресле, положив на журнальный столик волосатые ноги. Бутылка с коньяком стоит под креслом, и как только человек слышит приближающиеся шаги, он прячет туда же, под кресло, рюмку, а ноги опускает со столика, заслоняя коньяк от взгляда входящей. Вошла же в кабинет его жена по имени Герд, сухопарая женщина с чисто вымытым лицом, тонкими бесцветными губами и островатым носом. Она пришла сказать, что завтрак был уже готов. "Одну минуточку", - отвечает Ларс и после ухода Герд ставит коньяк в нижний ящик письменного стола.

       

       Воскресный завтрак у семьи Лангбалле всегда американский, то есть неизменно состоящий из маленьких оладышек, которые поливают светлым сиропом. На столе стоит белый воскресный сервиз с золотым кантиком. Когда Ларс входит в столовую, жена с сыном уже сидят за столом и ждут его в воспитанной позе, положив на стол запястья обеих рук. И только после того, как глава семьи берет себе парочку оладий, к блюду тянется его взрослый сын, высокий и худой юнец по имени Томас, с модной прической ежиком. Жена же берет оладьи последней. Эта церемонность всегда раздражала Ларса, но сегодня она раздражет больше обычного. "Игры играем, - думает он о жене, - притворяемся, что я - это глава семьи, а вот если б я сказал, что не хочу этих оладий, она точно раскричалась бы. Мы, мол, кушали вот это в течение двадцати лет, у нас такая семейная традиция." Ларс машинально начинает жевать сладковатые лепешечки. Его лицо, холеное и директорское, с явно намечающимся вторым подбородком, не выражает ничего особенного, разве что скуку. "Поедем, приведем в порядок катер?" - спрашивает сын. "А ты сам не управишься?" - хотел было ответить Ларс, но Герд сразу вмешивается в разговор: "Ты прекрасно знаешь, что не управится". Тогда, вздохнув, Ларс обещает сыну, что после завтрака они сразу поедут в гавань, но едва он успел пообещать, как вспоминает, что выпил коньяк. Значит, если полиция остановит, будут большие неприятности. Но сказать жене и сыну про коньяк совершенно невозможно, и Ларс, проглотив последний кусок, начает собираться.

       

       Ларс Лангбалле является средней руки бизнесменом и занимается импортом автомобилей из Германии, новых и подержанных. У него есть особняк с двойным гаражом, катер и дача. Изредка Ларс нарушает закон, но делает это очень осторожно. Некоторым покупателям он дает приятную скидку при условии, что платят наличными. На квитанции стоит, что автомобиль продан, а сумма не указывается. От этого получаются деньги, которые не облагаются налогами, но этого не знает даже жена. Бумаги у Ларса всегда в порядке, и вся жизнь в порядке: жена работает преподавательницей, сын учит экономику. А хандра у него просто оттого, что неделю назад он пытался изменить жене, и получилось плохо. Тут читатель, наверное, думает, что такие дельцы, как Ларс, всегда изменяют, но на самом деле это было его первым и последним разом.

       

                                                          ***

       

       Ларс познал женщину в возрасте девятнадцати лет после обильных возлияний на одной вечеринке. Это было на лестнице, стоя. Ему ее страшно хотелось, но вышло быстро и неловко. Девчонка, лишившая его невинности, встречаться с ним больше не стала. После этого ему еще много раз хотелось, но все получалось не так. Когда Ларсу был двадцать один год, у него появилась Герд. Она была еще нецелованная и совсем не такая, как девчонки с вечеринок. Герд с самого начала дала понять, что ухаживать за ней можно было только с серьезными намерениями, и познакомила его с родителями. Два года спустя Ларс и Герд были уже женаты, а еще через два года у них родился сын Томас.

       

       Первое время после женитьбы Ларс был доволен своей сексуальной жизнью. Молодожены занимались любовью просто и безыскусно: он сверху, а она снизу. Ларс делал это с удовольствием пару раз в неделю, и ей тоже, вроде бы, нравилось. Но как только Герд забеременела, ничего такого ей больше уже не хотелось. Она сказала, что боялась за ребенка, а Ларс не смел настаивать. Только когда Томасу было уже два года и они отдыхали на юге, к Герд вдруг вернулись прежние супружеские чувства, и после этого у них было года три регулярной сексуальной жизни. А когда Томасу было пять лет, Ларс и Герд решили построить дом. Средства у молодых были ограниченные, поэтому большую часть работ пришлось делать самим, по вечерам и по выходным. Опять-таки из-за ограниченных средств Ларс и Герд въехали в дом, еще не закончив отделочных работ, и года два жили среди опилок и цемента. Строительство их так утомляло, что было не до секса. Вот так супруги и привыкли засыпать каждый сам по себе. К тому же, в новом доме они построили раздельные спальни. Герд считала раздельные спальни совершенно необходимыми, поскольку Ларс храпел, да и она сама с годами начала тихонько похрапывать. Сейчас супруги не дотрагивались друг до друга уже лет пять или шесть, если не все десять. Но если уж на то пошло, то Герд, как женщина, Ларса больше не интересует. С годами она ссохлась, стала жилистой и похожей на аиста. Только иногда у Ларса бывают самые пошлые мечты.

       

       На работе у него есть большой директорский кабинет и приемная с секретаршей, отвечающей на звонки и приносящей кофе и почту. Но если читатель думает, что между Ларсом и секретаршей что-то есть, то ошибается. Секретарша - это племянница жены. Она походит на Герд и худобой, и плоской грудью, так что никаких чувств у Ларса она совсем не возбуждает. Но зато полногрудые дамы из мужских журналов очень даже возбуждают. С годами у Ларса в кабинете, в ящиках директорского письменного стола, накопилось огромное количество мужских журналов, и то количество рабочего времени, которое Ларс потратил ни на что, просто мечтая о пышной брюнетке, могло бы сделать его миллионером. Да, Ларс мечтал о супружеской измене, и при этом он оставался верным мужем. Ему мечталось, например, пойти на пляж нудистов, увидеть молодую нимфу с грудями такими большими, как буйки для швартовки его собственного катера (того самого, о котором говорил сын), поплыть следом за ней, нагнать ее возле какого - нибудь пустынного островка и там ее... Один раз у Ларс ездил в Германию по делам, и на пароме было две девушки-туристки, которым надо было в Данию. Он угощал обеих пивом, они смеялись и рассказывали пошлые анекдоты, но паром причалил слишком скоро, так что Ларс разве что успел поцеловать в щечку одну из красавиц. Ему потом годами мечталось, как он снял бы номер в гостинице, и там с обеими... Очень банально, одним словом.

       

                                                         ***

       

          Ларс думал иногда о разводе. Но никак не хотелось продавать большой, красивый дом и судиться с Герд, а самое главное, он боялся потерять автомобильное дело. И потом Герд умела принимать гостей, понимала в торговле и вообще была хорошей помощницей. Подумав и так, и эдак, Ларс решил, что для счастья ему просто была нужна любовница. Почему бы ему не найти женщину, которой не хватало того же, что и ему самому? Например, молодую женщину, у которой старый муж?

       

       С энергией делового человека Ларс принялся за поиски. Эротический журнал "Купидо" советовал попробовать через Интернет. Журнал  рекомендовал два сайта, Купидо и Лайкос. Ларс поместил по объявлению на обоих: "Щедрый, красивый и умный женатый мужчина в расцвете лет ищет любовницу с пышными формами". С сайта Купидо ему ответила только пара проституток. Это Ларса даже как-то оскорбило: иметь дело с продажными женщинами было ниже его достоинства. Зато на сайте Лайкос ему удалось установить контакт с женщиной, называвшей себя Дианой. Она писала, что была нимфоманка, и что ей всегда было мало. Да, она могла бы составить Ларсу компанию во время следующей деловой поездки в Германию, но сначала Диана желала знать, как Ларс выглядел. Ларс отсканировал и послал по электронной почте свою фотографию, только после этого она просто перестала отвечать. История с фотографией повторилась еще раза три, и Ларс понял, что надо было менять текст объявления. Он написал "щедрый мужчина обыкновенной наружности". После многих неудачных попыток появилась, наконец, Моника, воплощение его мечты.

       

       Она была полногрудая и еще не старая тоскующая женщина. Ее мужу было за семьдесят. Пятнадцать лет назад, когда Моника выходила за него, он был моложавым и крепким, но потом его разбил инсульт, и благоверный супруг превратился в шаркающего ногами старика с кривым ртом. Моника писала, на нее легла ответственность за очень большое и прибыльное семейное дело по торговле канцелярскими принадлежностями. Кроме того, у нее была тринадцатилетняя дочь. Моника прекрасно понимала дилемму Ларса. Для нее самой развод был исключен, потому что она не желала делить ни дом, ни дело, ни деньги. И фотография Ларса ей очень нравилась. "Знаешь, я в тебя тайно влюблена,- писала Моника, - я ночами о тебе мечтаю." И Ларс тоже мечтал о ней по ночам, мусоля, точно женские груди, уголки подушки. По утрам, принимая душ, он представлял себе, что они выделывали бы, если б Моника тоже очутилась там. Когда он думал о ней, у него появлялось ощущение пульсирующей тяжести в чреслах. Но все это оставалось в мире мечтаний, потому что найти возможность встретиться с ним наедине Монике было трудно. После длительной переписки они, наконец, встретились в кафе во время обеденного перерыва.

       

       Моника оказалась совсем не такой, как Ларс ее себе представлял, не милым котеночком, а дородной женщиной, весившей не менее ста килограммов. Но движения у нее были быстрые, щеки румяные, а глаза кокетливые, так что несмотря на размеры, Ларс нашел ее очень даже привлекательной. Но в тот обеденный перерыв, кроме обмена торопливыми поцелуями, ничего между ними не произошло. Переписка продолжалась, и обеим хотелось побыть хоть немного наедине, но как? Прошло месяца два, пока Моника не нашла предлога. Ей нужно было по делам в Данию, и чтобы побыть вместе с Ларсом подольше, она выбрала дорогу морем. Пять ночей у них получалось, сначала на корабле, а потом в гостинице. Уже за две недели до отъезда Ларс жил одним ожиданием. И днем, и ночью ему грезилась ягодицы и бедра Моники и все то, что между бедрами. А что касается Герд, то обмануть ее было нетрудно. Ларс сказал, ему надо было по делам в Германию.

       

                                                      ***

       

       Чтобы их никто не увидел вместе, они договорились, что встретятся не у причала, а прямо в каюте. Моника пришла первой и успела переодеться еще до появления Ларса. Она была в розовом кимоно прямо на голое тело. Вид ее ноги в разрезе кимоно привел Ларса в состояние совершеннейшего возбуждения. Не прошло и двух минут, как он лихорадочно сдирал с себя брюки, носки и трусы. Оба они оказались в чем мать родила. Тело Моники, с массивными бедрами и большими грудями, напоминало языческую богиню плодородия, а тело Ларса, с плавным переходом от плоской груди к округлому брюшку, напоминало по форме баклажан. Между ног у Ларса была лиловая пипка, сантиметров пять иль шесть, походившая на средних размеров гриб. Этот грибочек Ларс торопливо засунул между ног Моники. Та застонала и начала тереться своими бедрами о его бедра. Ларс торопливо закачался взад-вперед, но только через пять-шесть движений грибочек испустил тоненькую струйку слизистой спермы и сник. Ларсу стало ужасно неловко, и он начал извиняться. Моника тактично ответила, что извиняться было не за что, и что ей вообще больше всего хотелось покушать. Им надо было попросту поужинать, и Ларс был совершенно согласен.

       

       Корабль был большой, с прекрасным рестораном. Любовники начали с лосося, которого они запивали белым вином, потом взяли свининки с красным вином, а на закуску - пудинг с ликером. От вина они раскраснелись и развеселились.  Ларс пожирал Монику глазами, и больше всего ему хотелось пойти обратно в каюту и сделать то, что с первого раза получилось не очень, но Монике желала танцевать. Танцевали они долго. Моника все хихикала и прижималась к Ларсу, как настоящая любовница, но когда они, наконец, вернулись в каюту, неудача повторилась еще раз. На этот раз Ларс сделал движений десять - двенадцать до того, как пипка испустила белую слизистую струю и сникла, а вслед за пипкой сник и сам Ларс. Моника повернулась к Ларсу спиной и сказала, что устала и хотела спать. Она сразу засопела, а Ларс лежал еще часа полтора с открытыми глазами. Но только он заснул, как его разбудила теплая рука Моники, ласкающая его яйца. Пипка набухла, опять превращаясь из мягкой тряпочки в округлый грибочек. "Наконец-то!" - подумал Ларс, и с новым вдохновением принялся за дело, но пипка повисла и сникла минуты через две. Моника не сдавалась, она взялась за поникший грибочек губами, и тот опять было надулся, но опять его хватило ненадолго. Ларс хотел удовлетворить Монику рукой, но она досадливо оттолкнула его и опять заснула.

       

    

    
***

    

    

       

       Ларс проснулся один, оделся и пошел искать Монику. Та сидела в салоне и читала книгу. Ее глаза встретили Ларса без улыбки, точно они больше не были любовниками, а просто сослуживцами. Ситуация была неловкой и неприятной. Не зная, как от этой неловкости избавиться, Ларс решил сообщить Монике, что ему и в самом деле было необходимо поехать в Германию. Но распрощавшись с нею  в Копенгагене, он сразу начал об этом сожалеть. Ларс все вспоминал, как Моника вздохнула с непритворной грустью, когда они расставались на причале.

       

       Он и в самом деле поехал в Германию и посетил автомобильную выставку в Гамбурге, но смотрел на машины без энтузиазма, а домой вернулся в подавленном состоянии духа. И вот сейчас он, Ларс Лангбалле, сидит в своем удобном кресле, одетый в голубой домашний халат, и пьет потихонечку немецкий коньяк. И вспоминаются ему грубые строки времен его детства, которые мальчишки пели во дворе. Дразнилка была такая:

       

                          Господь-боже, мой творец, 

                         Дай мне, бедному, пиздец, 

                         Нет, поскольку не встает, 

                         Лучше дай сосущий рот.

       

       Если я не ошибаюсь, Ларс впадает в депрессию.

       

       

                            

       

       

       

       

       

       

       

       4

       

       

       

       

    

























		
		
		
    50.  Ф.К. Эф: Дело девяносто шесть
    999   Оценка:4.41*9    "Рассказ"  Эротика 


    



    
 
 



    

    

    
Дело девяносто шесть

    

    

          Табличка на двери офиса может многое сказать потенциальному посетителю.  Так что уж я озаботился, и  наше табло соответствовало  возможностям фирмы на все сто.  Компаньон, когда долго нет клиентов, на меня ворчит. Этот  фиолетовый инопланетный многоног с видом на земное жительство, считает, что мраморная с золотом доска выглядит несколько легкомысленно. Особенно из-за розовощеких амуров с купидонами по углам и изображения  его мощного щупальца в центре композиции. 

          Думается мне,   коллега  доволен, а  брюзжания -  для поддержания имиджа босса. В конце  концов, звание детективного агентства по бракоразводным процессам и сокрытию адюльтера - обязывает к отсутствию ханжества!  Это про звание. А название у нас чисто обычное: "Штосын и Грядахолмов".  Правильнее было бы мою фамилию поставить второй, однако, согласитесь, "Грядахолмов и Штосын" - звучит хуже. Согласились? 

          Наша компания обеспечит вам алиби, если надо, и  выявит отсутствие любого  алиби - если хочется.  Мы докажем и супружескую измену, и  что ваша встреча явилась деловым ужином, продлившимся до ланча. Мы беремся за все дела, потому что безнадежных дел не бывает.  А вот с бесполезной тратой времени  к нам подваливать не стоит: это не дело. Чёрт те что  к рассмотрению не принимаем!

         Сейчас, когда аренда стоит чрезвычайно дорого,  под офис отведена одна из трех комнат  обычного коттеджа, в котором и живем. Других сотрудников кроме Грядахолмов и Штосына  в агентстве нет. Андроидная роботесса серии "Мягкое сердце, скрепкой попка", исполняющая обязанности секретаря и домработницы, не сотрудник.

          Скрепка не из проволоки, а вроде прищепки, которая на кипу бумаг устанавливается с помощью специального приспособления. Чтобы использовать повторно, надо сначала между "губками"  засунуть, например, монетку и разжать скрепочку.  Прим автора.

          В тот ранний январский вечер, когда все нормальные существа прятались от одуряющей погоды по домам, нам позвонили в бронированную дверь. В коттедже два звонка: в двери и в стене. Стенной замаскирован: о нем знают  лишь свои. 

          Басовитый лай, предупреждающий о прибытии чужого (это у нас звонок такой)  раздался, когда по телевидению показывали вручение Оскаров. Очень полезная в хозяйстве вещь - Оскар.  Такой андроид маленький,  работающий домовым в студиях, мастерских и мансардах. Всё умеет. Но отвлеку вас от разговора о вручении, так же, как и меня отвлек низкий лай звонка.  

          За дверью стоял одетый в строгий костюм с бабочками, высокий и лысый, как белый карлик,  джентльмен. Бабочки вошли в моду недавно, и откровенно говоря, я не привык, что узор  ткани одновременно взлетает, а потом снова садиться на прежнее место. Хотя это мелочи. Четвертое тысячелетие  на дворе: чудеса технологии, оптический обман, нанотехнологии, лазерные проекторы, вмонтированные в тряпки,  и всё такое.  Мне говорили,  что встречаются взлетающие бикини. Это практичней. В сорокаградусную январскую жару в  нашем южном полушарии  напялить деловой  костюм  может только официальный представитель  некой сверхдержавы либо резидент Лиги дураков. 

           После минутного колебания  чопорного посетителя всякими наводящими  вопросами о цели визита - я впустил лысого внутрь. Такой допрос помогает: если клиент не уверен, что ему именно к нам, то он (она) заявляет: "Задолбали!",  и убирается прочь.  Зато у выдержавших процедуру колебания  - вопрос  жизненно важный, и в цене с ними можно не церемониться.

          Джентльмен, устроившись в предложенном кресле, в трех словах обрисовал проблему и разрыдался: 

      -- 
Принц потерял невинность, -  вот что вымолвил  он перед тем,  как облиться потоком горючих слез: дистанционный анализатор выявил в глазных выделениях следы спирта.

      -- 
Гормоны - форева, - посочувствовали мы с компаньоном и принялись успокаивать посетителя с помощью контрабандного наркотика для котов.

         Наконец перестав всхлипывать,  седеющий на глазах мужчина (лысый-то лысый, а вот ресницы не красит)  поведал нам своё горе. Оно оказалось связанным с экспромтным посещением наследником престола не элитарного борделя.  Я использовал мягкий термин, вместо грубого слова "вульгарного".

         Участливо выслушав посетителя, фирма "Штосын и Грядахолмов" в моём лице, отказалась определять горе как "своё" и классифицировала  событие как "государственная проблема", со всеми вытекающими тарифами.

         Получив обещание на откат в два процента, мужчина из созвездия Стрельца (я не сказал, что принц - сын Короля Созвездия?) в костюме с летающим рисунком, прозябающий на должности начальника охраны,  таки  нашёл с нами глубокий консенсус. И тут же оформил по доверенности документы на оплату.

         Старый лис и подлый актеришка, этот двоюродный  брат жены короля.  Если бы не разыгранный спектакль с рыданиями, ему ни за что не обломилось  больше, чем полторы сотой части от сделки! 

          Осложнения  в расследовании обещала вызвать парочка обстоятельств. 

          А. Принц помогать категорически отказывался. Причины такого поведения не известны.  

          Бэ. Если вопрос "Штосын и Грядахолмов" не решали, за дело номер  девяносто шесть - как я его обозвал -  брался Национальный Королевский Ветеринарный Департамент.  Брался он за любые задачи как за ликвидацию очага сибирской язвы, птичьего гриппа или  коровьего бешенства: окружить и сжечь. Мы опасались, что для бравых ветеринаров в черных очках  "очагом" окажется вся  планета. А что мелочиться?  У Короля Созвездия средства и возможности имелись. Так что ту, с кем принц переспал, следовало обнаружить незамедлительно.

         Зачем искать проститутку? В чем вообще проблема? Ведь дело молодое и, на первый взгляд, житейское.  Папашка-король сам виноват. Надо было раньше думать, с фрейлиной там договариваться, например. Но! Неприятность  уже свершилась, фатальная ошибка произошла. А вот заполучив  половые клетки принца злоумышленник (мы-то и не знали, а вон как оказывается!) мог в неограниченном количестве  создать  наследников стрелецкого престола и...   В общем, виват демократия, я вам скажу.  Сколько детей у сына нашего Президента - вообще никого не скребёт по сердцу.

         Тем не менее: контакт подписан, аванс перечислен: за работу, товарищи!

         И вот мы с Грядахолмов отправились в бордель.  Обидно, что содержатель публичного дома не может даже намекнуть, с кем  якшался конкретный пациент. Блюдут врачебную тайну, гиппократы  грудастые.  Ведь у нас  формально проститутки считаются медсестрами, а посетители - пациентами. Почему не как везде - стюардессами и пассажирами?  Потом расскажу. Может быть.

         Наводку  на место морального падения  короля в потенциале, нам организовала  служба сопровождения.   Почему секретсервис  одна не справилась с задачей?  Пыталась. Вломились в помещение, ища криогенную установку и проводя тесты на сверхраннюю беременность. Короче, рыли везде. Только  бестолково.  Тут ведь интеллект нужен! Я не о себе,  просто реально оцениваю способности Грядахолмов, чей  мозг в несколько  раз больше  африканского слона по поверхности. Да,  шкуры всего слона!  Порист мозг, как угольный фильтр.  

         Итак, пришли мы во  дворец терпимости.  Маленькая овальная медная дверь под пурпурным фонариком, закрывающая проход внутрь, располагалась  между двух  округлых розовых стен, давая понять, что здание создано по спецпроекту.    

        Сознаюсь,  в таких заведениях лет двадцать как не был,  вот и заметил сразу:  далеко она шагнула. Сфера сексуальных услуг.  Я  истёк  сожалением, что не был тут эти двадцать лет. Много потерял.  Естественно, не в финансовом смысле.  В деньгах-то я именно что сэкономил.

         Ошеломлял в первую очередь дизайн  приемной.   Ну, что сказать? Располагает. Матовый свет, обволакивающие кресла. Подлокотники такие мягкие и эластичные, пожалуй, даже чуть влажные и теплые.  Цвет кресел - светлая мулатка. На перламутровых стенах - шевелящиеся картинки как наглядные пособия из  кабинетов  амурологии. Конечно, это не картинки, а  жидкостные экраны ... Но, как  говорится: "Пенис фаллоса не слаще". Кстати, никогда не понимал эту, и подобную ей поговорки.  Откуда, к примеру, хрен у редьки?  Короче говоря, посидев в такой приемной, хочешь - не хочешь, а захочешь. Тем более что и звуковое сопровождение имеется. Если прислушаться, можно разобрать. Не музыка, естественно. Хотя для кого-то музыкой и кажется. 

        Рекламу Банка спермы видели?   Жаль.  Они тем роликом добиваются таких же чувств, что и  дизайнер этого зальчика.  На подсознание усердно давят.

        А  запахи?  О... Колоритные запахи носились по зданию. И дело не в том, что заведение имело собственный ресторан - его не было, как не было и собственной аромосауны или курительной комнаты.  Но в то же время... Это был запах тел. Тел, готовых к спариванию.  Откуда он исходил?  Думаю, эта штука входила в состав шампуня для мытья полов. 

        Кстати, о полах. Чередующиеся белые и черные квадраты не двусмысленно напоминали о мужском и женском начале. Инь, понимаете ли, ян и прочие ассоциации с "ведьмиными кругами". 

         Раз упомянул восток. Тут сама аура стен, полов, потолка,  диванов и ламп освещения  завлекала в глубину чувственных ощущений. Я понимаю, что это не их собственная аура, что это - отражения тех чувств, которые переполняли предыдущих посетителей.  И все же, все же, все же....

         Продолжу.  Службу сопровождения оставили на входе в боевой готовности. В дом свиданий прошли  втроем, взяв  только принца. Увидев наследника престола,  мне, наконец,  стало ясно, что такое "кровь с молоком".  Рассказать?

         Это вот такое двухметровое чудо под сто кило, буквально пышущее здоровьем и силой, и в то же время невинное, как  семиграммовая жемчужина.  С легким румянцем  во всю щеку.  В джинсовых шортах. Ноги - гладкие,  без единого волоска.  Золотая бусинка  в пупке. Живот -  окаменевшие барханы пустыни.  Улыбка -  Ферлан Торрес забивает сотый мяч.  Золотые кудри и голубые, как у Казановы из последнего телесериала, глаза. Если бы я  был режиссером "Унесенные солнечным ветром"...  Но не будем о гомосексуализме в глубоком космосе. 

         Грядахолмов  распорядился, как устроиться: сели втроем на диван, а работницы  публичного дома проходили мимо нас, демонстрируя свои прелести. По задумке моего начальника-компаньона, когда вчерашняя партнерша принца появится, наш проказник юный так либо иначе себя выдаст. 

        Обрисую подробно  парад дорогих проституток.

         Грядахолмов сразу же положил мягкое щупальце  на промежность принца, чтобы фиксировать малейший отклик на происходящее.  Мне показалось несколько не удобным сделать то же самое. Как  положить ладонь: на щупальце товарища, что ли?  Секундное замешательство, и я  решил  следить за дрожью рук молодого человека.  Для чего твердо и решительно взял его ладонь и зажал ее между ног у  себя  со словами: "Так надо!".  Он собрался  выдернуть руку из самого моего чувствительного места, но  я держал  крепко. Тут пошли работницы: это так Грядахолмов договорился с мамкой.

         Персонал мог удовлетворить любого заглянувшего на красный огонёк инопланетянина.  

          Первыми шла обслуга малообеспеченных слоёв космических кораблей. Только не стоит думать, что проходившее мимо нашего уютного диванчика  являло собой отталкивающее зрелище. Отнюдь. Жирные женщины с опухшими фиолетовыми лицами  и спустившимися колготками ушли в литературные  произведения об эпохе начала освоения Луны. Ха! Успехи современной медицины и косметологии, делающие  женщину желанной и фертильной в двухсотлетнем возрасте, уж как-нибудь  да справятся с внешним видом столетних.  От двадцатиодногодной  не отличить!  Летней?  Шалишь! Такие годны в любой сезон! Груди - высокие и пышные; волосы длинные, сияющие здоровьем; походка от бедра - стремительная и упругая; животы - гладкие, манящие погладить их с верха до самого конца, то есть не конца, а клитора; зубы -  только вчера нарастили и побелили; губы - скопированы с лучших глянцевых журнальных красавиц; попки - как у нашей резиновой секретарши - скрепочками. Фигурки, соответственно, скрипочками: 95-50-85.   

         Но - сто лет - не шутка.  В смысле: юмор в глазах леди отсутствует напрочь.  Поговорить на отвлеченную тему с такой не получится.  Тут посетителя ни безумного секса, ни терпкой эротики не ждет. Если  за дополнительную плату не заставишь. Чисто механическое доение.  Да - квалифицированное, да - качественное, да - до последней капли, но ...  Моя рука не дрогнула.  Ведь чтобы она дрогнула - ее должен был кто-нибудь толкнуть.  Или что-нибудь?

        Откуда молодому человеку знать, что только от простого поглаживания тугих женских ягодиц уже можно получать эстетическое наслаждение? Или от наблюдения за постепенным затвердеванием дамских сосцов? Или от ритуалов, когда, например, посадив на стол обнаженную куколку, положишь  её ноги себе на плечи, и, двумя руками придерживая талию, осторожно и сладко играешь  в "мордочка слепого голодного котенка ищет у кошечки источник блаженства, но пока не потечет молочко - не найдет".  Откуда ему, я спрашиваю узнать, как не из физического общения с такими вот ветеранками эротико-порнографического фронта?

         Двадцать лет я не общался с этакими шлюшками в публичных заведениях... Двадцать лет они приезжали ко мне в офис по первому требованию. А здесь, наверно, и специальное оборудование имеется.

         Итак, пять бабушек-красавиц продефилировали мимо нас, обдав запахом изумительных антикварных духов, наверно, с целью пробудить фрейдисткие чувства, и скрылись к общей радости. Не те.

        Следом ринулась зеленая молодежь из созвездия Гончих Псов.  Если бы не цвет и фактура кожи - семилетние лолиточки.  Одна к одной, как конфетки-леденцы. Чем-то похожи на  японок или китаянок. Или кореянок?  Ладненькие, улыбаются весело, не заучено. Приятно глазу.  Таких если заказывать, то штуки три сразу надо брать, не меньше. Если предыдущая пятерка промчалась мимо делово и молча, как хоккеисты на предматчевой разминке,  то малышки весело щебетали на непонятном мне языке. Сдается, обсуждали сидящего в середине принца, в котором в ответ ничто не откликнулось.   

         Проститутки, прибывшие к нам  с  планеты Гуляковского, являли лолиткам полную противоположность. Оттуда  у нас  вкалывали здоровенные бабищи, числом два.  На нас не обратили внимания - прошли с видом валькирий, что-то обсуждая друг с другом.   Если я бы встал -  оказался им по пояс. Кожа цвета маслин. Сердце застучало как звонящий будильник по столу. Сразу вспомнились те стародавние времена, когда все женщины были большими, и у меня впервые проснулся к ним интерес.  Принц не разделял моего энтузиазма.  Я взял себя в руки. Профессиональные обязанности - прежде всего!

         На  этом гуманоиды закончились. Пошли нечеловеческие расы. Ну, что вам сказать...  Лично мне очень важно общение теми органами, которые Господь предусмотрел для контакта мужчин и женщин. А с этими...  Ну, о каком общение может идти речь, когда мне, давно правда, предложили воспользоваться презервативом с  пластиковыми шипами?  Другая чувствительность! Вы меня понимаете?

         Первой явилась пред нами кентавр из созвездия Ориона.   Шесть конечностей, из которых четыре - нижние,  рост в холке полтора метра,  три высших образования, знает восемь языков.  Это она нам сразу сообщила сама. Между прочим, туловищем совсем и не лошадь, а олень. Три пары сосцов, мужской торс, прелестное личико лесной феи.  Сразу вспомнились стихи одного древнего поэта, до сих пор кочующие в электронных библиотеках: "Стройна как лань, но убери копыта". И главное - никакого подозрения в скотоложстве: это же разумное существо, да? Вот и пятнистая бархатистая шкурка с большим белым хвостикам удалилась, не заинтересовав принца. Да, наверное, хорошо стоять у такой лани сзади, придерживать одной рукой бархатистый круп, а другой -  мерно охаживать плеткой, чтобы она дергалась в такт. М-м-м-м... А еще, кроме как раком,  приятно, обхватив тело руками и ногами, висеть под туловищем и легонько покачиваться... Мр-р-р-р-р.

         Следующей прошлепала русалка. Должен признаться - на любителя.  Название громкое, но по мне - тюлень, он тюлень и есть. Даже шерсть отсутствует, что естественно. Рыбой воняет: она же сырую ест. Мне связь с русалкой проедставляетя очень противоестественным занятием. Но, это мне - я несколько эстет, я даже отдыхаю лёжа в гамаке в фиесту. А вот Грядахолмов беспокойно завозился, как курица на насесте.  Я даже заметил, что он временно отнял щупальце от нашего подопечного. Испугался оказать физическое воздействие на контролируемый объект?   Мне кажется, что данную особь, черную с ластами и усами - можно было вообще не выпускать на просмотр. Но, раз пустили, значит, люди вступали и с ней в контакт. 

         А затем появилась тигрица.  Настоящая! Тигрица вежливо поздоровалась только со мной.  Я удивился сильнее всех. У нее оказался богатый контральто. Господи, наверно в этом есть что-то будоражащее:  справлять физиологическую нужду с той, от одного вида которой моих предков бросало в дрожь и ступор.  Организм (прошу различать меня и мой организм) захотел тут же самоутвердиться, не откладывая дело на депозит. Черно-оранжевая одарила  на прощание взглядом бесстыдных желтых глаз и скрылась.  Ну, о личном позаботимся попозже. Жаль, что принц не дал повода переговорить с ней поподробней.

        Далее пред нами продефилировали  те,  на кого юный развратник  если бы и позарился, то только  в страшном сне своей мамы. Жук, правда о-о-очень привлекательно пахнущий и со стройной ромбовидной фигуркой,  лебёдушка, так мы называем существо в белых перьях, почти полностью состоящее из мозга на коротких лапах с длинным хоботом, предназначенным на родной планете для обрывания листьев с кустиков и слизывания скальных улиток,  и ежиха.   Эта, видимо, была тут специально для любителей экстрима.  

         Естественно, принц ни с кем из них не согрешил. Мы были уверены.  Ну, дальше пошла  настоящая экзотика.

         Первым из этой плеяды пред нами явился сетевик с планеты Черного Солнца. Про него я много читал в юности в "Юности" и "Плейбое", потому не впечатлился.  По происхождению существо - хищник: заворачивает жертву и внушает какие угодно галлюцинации. Ну, нашему парню миражи были совершенно  ни к чему.  Это для трехсотлетних старичков, которым доктор запретил уже все лекарства. 

         Капелюшка, знаете ли, могла. Эта в одиночку способна справиться с ротой красных роджеров, вернувшихся из подпространственного перехода. Всю попадающую внутрь органику может в момент переварить, если захочет. А не захочет - выплюнет.  Умеет принимать абсолютно любую форму. Хоть Венеры, хоть Марса. Я имею в виду флиртовавших богов греческих, но  запросто изобразит и рельефные глобусы  планет. Не меняет цвет и не имеет ни волос, ни запаха. В спокойном состоянии любимая форма - шар. Принц не реагировал. Может, не узнает?

         Так, кто  ещё? Ага: это той же расы, что и  Грядахолмов. Я его строением специально интересовался. Уникальное явление в природе.  Восемнадцатиног с  соответственным количеством  детородных органов. Для публичного дома - ценная особь  в плане обслуживания корпоративных клиентов.   Неправильная мысль: по пьяни, чего доброго, посоветуешь Грядахолмов профессию сменить. А у него ведь гормоны юмора не вырабатываются...

          Это вот вообще движется  что-то непонятное. Ходячий писсуар какой-то.  Однако борделесодержатели на всё готовы... Как - всё? Девушки кончились?

         А наш молодой друг так и не выдал себя?!

         Я наклонился вперед и взглянул на щупальца своего напарника - более опытного в детективных вопросах. Щупальца не волновались. Значит, ждем.

         Наконец портьера отодвинулась в сторону и явилась сама "мамка". С первого взгляда я понял - змея.  Наличие конечностей - не показатель.  Эволюция порой далеко уводит внешний вид разумных существ от их прародителей. Кто, глядя, например, на меня, может предположить, что человек на Земле произошел от амебы? Затем, конечно,  претерпев ряд значительных перемен. Не верите? Вам это кажется странным? А если я вам покажу фотографию сперматозоида - вы что же, заявите, что я на него не похож? Ну, не похож. А вот Грядахолмов - немного похож на сперматозоид...  Хорошо, оставим этот спор.

          Мамка холодным тоном заявила:

      -- 
Господа, ваши условия выполнены, прошу покинуть заведение.

          И облизнулась, как это порой делают змеи. 

      -- 
Хватай её, Штосын!!!  -  Закричал Грядахолмов и прыгнул на  владелицу дома свиданий. 

         Винюсь: я не  выполнил его указание.  Помните, где была рука принца?  Так он нервно сжал пальцы: теперь придти на помощи коллеге я бы смог только когда распрямятся фаланги. Но мой славный головоногий друг справился и один. Крепко стиснутая восемнадцатью буквально одеревеневшими щупальцами  мадам ничего не могла поделать. Я разве не говорил при рассказе о табличке, что у этого вида разумных существ все восемнадцать щупалец и есть мужские детородные органы?  

        Тут ворвались крепкие  ветеринары из НКВД.  Змее разжали рот стальными щипцами и надавили на небо небольшой бронзовой лопаткой. Вылилось мутная вязкая беловатая жидкость: как полрюмки выплеснули.  Принц сидел краснее глаз вампира, смотрел под ноги и молчал.

       

         Когда мы на следующее утро покидали дворец свиданий, я, так и не найдя самостоятельно ответы на скользкие вопросы, спросил у друга:

      -- 
Грядахолмов! Как же вам удалось вычислить бандершу?  

      -- 
Это просто, мой дорогой Штосын, - вежливо, насколько только возможно с его тембром ответил он. - Ветеринары дали подробное описание  всех проституток, и я путем отбора вариантов пришел к мнению, что им просто негде хранить полученную сперму.  Единственное место, где семя могло бы находиться сравнительно долго -  подскульные мешки боавита.    У них интересный процесс размножения. Самка отсасывает у самца и хранит  половые мужские клетки в таких мешочках. А когда создаются благоприятные условия, она вдувает семя сама себе во влагалище.  Или в клоаку. В разных литературных источниках - называют по-разному. Удобно.  Несколько мешочков, отсасывает у случайных встречных партнеров - не требуется наличие самца в конкретный благоприятный день...  В общем-то  решение было простым.

      -- 
Но принц! Как змея смогла соблазнить принца?

      -- 
Вот по этой причине он и молчал! Было стыдно, что его самым бессовестным образом изнасиловали, причем неоднократно! Попросила показать половой член,  на предмет подбора девушки по размеру: она же по положению о борделях - врач! Принц доверчиво достал и обнажил, та быстро наклонилась, обхватила языком,  а дальше дело техники! А технику эти твари на собственной планете оттачивали тысячи лет. Вы видели ее язык?  Он сильный и в то же время мягкий, увлажненный сладковатой слюной, распятеряется на конце.  А средний кончик такой узкий, что  проникает в мужскую...

      -- 
А  зачем же мы тогда просматривали сотрудниц?

      -- 
Дорогой Штосын, разве вам не понравилось? Разве вы не остались утешить полосатую малютку Р-рурр, лишившуюся руководства?

      -- 
Но и вы...

      -- 
Штосын. Я прошу вас, как друга: запомните, в этом деле была замешана русалка. И ее забрали в НКВД. Хорошо? 

      -- 
Конечно, Грядахолмов, конечно!

       

         На этом та история закончилась.  Только поясню: мой милый Грядахолмов - гермафродит.  Эволюция, я уже говорил. А вот кормятся восемнадцатиноги  на своей планете, как вы уже догадались, тюленями. Предварительно с ними поиграв.

         И упаси вас Бог рассказать в его присутствии  бородатый анекдот про "убил и съел".  У Грядахолмов природа не предусмотрела даже лицевых мускулов для улыбки.

       

       PS   Знаете, есть правило: фамилии  гермафродитов не склоняются. Я говорю про изменение по падежам. Иначе я бы сказал не правило, а закон. 
 
    














		
		
		
    51. Сидоров С.П. Эф: Влечение судьбы
    999    "Рассказ"  Эротика 


    






      Они познакомились на вечере в Доме Кино, где показывали то ли Альмодовара, то ли Бигаса Луну - Дмитрий уже не помнил точно. 

        Аурика, эффектная брюнетка с длинными, прямыми волосами, красиво ниспадавшими на обнаженные плечи, сама подошла к нему, покручивая соломинкой в ярко-желтом апельсиновом соке. 

        - Давайте знакомиться, - просто сказала она, околдовывая Дмитрия немигающим взглядом своих пронзительно синих, бездонных глаз. - Меня зовут Аурика. 

        - Дима, - автоматически выдавил он, чувствуя внутреннюю дрожь, жутко конфузясь от того, что к нему подошла эта вызывающе красивая девушка, за которой он тайно следил уже десять минут, и теперь почти весь ярко разодетый народ в вестибюле, как казалось ему, пристально наблюдал за ними. 

        Его мама отошла буквально на пять минут, и только он развернулся, чтобы продолжить наблюдение за незнакомкой в вечернем платье, как оказалось, что она уже стоит прямо перед ним! 

        Девушка грациозным движением откинула за плечи тяжелый каскад черных, как смоль, волос, толкнув их тыльной стороной ладони. У нее была длинная, гибкая шея и нежная, белая кожа, под которой видимо пульсировала синеватая жилка. 

        - Это была твоя мама? - она отхлебнула прямо из стакана, по-прежнему не сводя с него тяжелого, намагниченного взгляда. 

        - Д-д-да, - заикаясь, признался Дмитрий и мучительно покраснел. 

        Он почувствовал исходящий от нее легкий цветочный аромат, и у него еще сильнее закружилась голова. 

        - Я уже давно за тобой наблюдаю, - продолжила Аурика все тем же ровным, спокойным тоном. - Мне нравятся такие парни, как ты. 

        Она сделала небольшую паузу, чтобы посмотреть в сторону двери, за которой скрылась мать ее собеседника. 

        - Будешь встречаться со мной? 

        Все это было настолько неожиданно, фантастично, что Дима неожиданно для самого себя брякнул невпопад: 

        - А что это за имя - Аурика? 

        - Молдавское имя, - ответила девушка, улыбнувшись одной стороной красивых, тускло блеснувших красной помадой губ. На ее матовой щеке появилась и исчезла детская ямочка. - Я сама из Бельц, из Молдавии, может слышал? А здесь остановилась у подруги в общежитии. 

        - Нет, не слышал, - молодой человек смущенно опустил взгляд. 

        У него было крупное мужское лицо с грубоватыми, но обмякшими чертами. Что-то вроде раскисшего Бельмондо. Дмитрий был до болезненности застенчив и в свои двадцать пять все еще оставался девственником. 

        Однажды он познакомился с девушкой и встречался с ней почти месяц. Сначала она беззлобно подшучивала над его детской стеснительностью, но после того как он потерпел сокрушительное фиаско в постели, ее тон сменился на издевательский. 

        - Тряпка! - сказала она, презрительно сощурив глаза. 

        И перестала звонить ему. 

        Впрочем, за Димой имелись некоторые достоинства. 

        Сейчас он жил с мамой в большой квартире на Ленинском, но для его будущей "самостоятельной жизни" уже была прикуплена отдельная двухкомнатная квартира в Крылатском. Там было все, начиная от итальянской кухни и кончая финской мебелью. 

        Время потихоньку шло, но его властная, целеустремленная мамаша все никак не могла определиться в выборе выгодной партии для своего бесхарактерного сына. Он с облегчением предоставил ей право решить эту проблему за него. 

        Аурика опять оглянулась, чуть-чуть нахмурилась, но затем медленно вернула к его лицу ласковый, слегка надменный взгляд. 

        - Ты можешь подождать у выхода после фильма? Проводишь меня домой, поболтаем... 

        Она опять бросила взгляд через плечо: из-за двери показалась Димина мама. 

        - Ну, пока, - шепнула девушка. - Только маме ничего не говори! 

        И легонько провела пальцами по его плохо выбритой щеке. 

        У него по позвоночнику побежали мурашки. Ее рука была холодной, как лед. 

        Аурика быстро удалилась и растворилась в пестрой, гудевшей разговорами толпе у стойки буфета, так ни разу и не оглянувшись на застывшего, как соляной столп, Дмитрия. 

        Он тупо смотрел на ее длинные, ровные ноги, несколько раз мелькнувшие в боковом вырезе темного вечернего платья, раскрывавшегося при ходьбе почти до самой талии, и даже не услышал вопроса мамы, тихо приблизившейся к нему сзади. 

        - Ты кого там высматриваешь? - с наигранным кокетством осведомилась она. 

        Ее короткий указательный пальчик, украшенный непомерно длинным накладным ногтем, совершил несколько маятниковых движений перед его глазами. 

        - Смотри мне, Димка! Окрутит тебя какая-нибудь, а сейчас пол-Москвы аферисток разных... понаехали тут! Так что держи ухо востро и мне обо всем рассказывай. 

        Так начался их странный конспиративный роман. 

        Его мама, типичная новорусская бизнес-вуман, словно чувствуя неладное, еще чаще, чем прежде, начинала разговоры о легкомысленных знакомствах и их ужасных последствиях. 

        И все же Диме удавалось все это время хранить тайну относительно своей новой знакомой. 

        Он не был чрезмерно наивен, не был и дураком, но манера поведения новой подруги неизменно обескураживала его. Он никак не мог понять, чего она хочет. 

        - Пойдем, погуляем по городу, - говорила она в начале свидания. 

        И они шли через огромный, пыльный город, бесцельно бродили по многолюдным улицам центра или пустынным скверам Бульварного кольца. 

        Они мало разговаривали. Аурика никогда не просила сводить ее в ресторан, никогда не намекала на желательность получения подарка, в отличие от его прошлой знакомой. Не было ни поцелуев, ни объятий. Она прощалась с ним почти так же равнодушно, как и здоровалась при встрече. 

        Когда они встретились в третий или четвертый раз, его новая знакомая сказала: 

        - Ты не пригласишь меня в гости? Я хочу посмотреть, как ты живешь. 

        Дима внутренне напрягся от смутного предчувствия, его спина вдруг зябко покрылась липким бисером холодной испарины. 

        Побледнев, он промямлил: 

        - Мама уехала в командировку до субботы. Можно пойти хоть сейчас. 

        Темно-синие глаза Аурики, обычно малоподвижные, сосредоточенные в себе, заметно оживились, когда они вошли в просторную, богато обставленную квартиру. 

        - А ты, я вижу, живешь, как буржуй, - она потрогала изящную статуэтку нимфы из венецианского стекла, стоявшую на подставке в углу гостиной. 

        Дима пробубнил в ответ что-то невнятное. 

        Девушка прошла в следующую комнату, где в полумраке мерцал стеклом и хромом настоящий бар. Все три полки были заставлены рядами бутылок с желтыми, синими, коричневыми этикетками на разных языках 

        - Может, приготовить кофе? 

        - Зачем же кофе? - ее губы вытянулись в туманной улыбке. - Вон тут сколько у тебя добра. Я думаю и шампанское найдется. 

        Он поспешно достал из выдвижного ящика два больших, продолговатых бокала, но Аурика уже качала головой, тихо смеясь. 

        - Не надо, я пошутила. Покажи мне свою комнату. 

        Дмитрий вошел первым и начал лихорадочно освобождать диван от груды беспорядочного наваленных книг, чтобы она смогла сесть. Ожидая пока он закончит, гостья неторопливо рассматривала золоченные корешки длинных, как товарный состав, собраний сочинений, заполнивших большой, занимающий всю стену, встроенный книжный шкаф. 

        - Ты все это прочитал? 

        - Нет, - сказал Дима и смущенно почесал указательным пальцем нос. - Я читаю другие книги. 

        - Дай посмотреть! - девушка взяла из стопки книг, собранной им в углу дивана, верхнюю и прочитала вслух: "Зигмунд Фрейд. "Влечения и их судьба"". 

        - Говорят, Фрейд много писал о сексе, - Аурика испытующе посмотрела ему в глаза. 

        - Ну, в общем да..., - он опять потер нос. 

        От ее пристального взгляда ему стало не по себе. Он не знал, куда девать руки, повисшие вдоль боков, как безвольные плети. 

        Его гостья продолжала иронично наблюдать за ним из под полуопущенных век. 

        Дима скрестил руки на груди, потом опять опустил их вдоль боков. 

        - Так, приготовить кофе? 

        - Не надо. Еще успеем. Ведь твоя мама появится только через три дня, верно? 

        - Ну, да... 

        - Тогда включи музыку, потанцуем. 

        Он поставил компакт-диск с "медляками", и они начали медленно топтаться посреди его комнаты в такт заунывным гитарным переборам. 

        Из под свинцового брюха тучи, тяжело нависающей над шпилем Университета, показался горящий жидкой медью солнечный сегмент. Вся комната была сразу залита теплым, живым светом, окрасившим светлые стены в медовые цвета, высветившим золотистые точки пылинок, медленно описывающих спирали вокруг танцующей пары. 

        Дима поднял взгляд к ее широко раскрытым, влажным глазам. 

        В глубине их плескалось вечное, бездонное озеро, без берегов и неба, где только ярко-синяя, неподвижная вода наполняла ее зрачки спокойным, безмятежным светом. 

        Почти не думая, он приблизил губы к ее мягкому, полуоткрытому рту. 

        Аурика вернула ему поцелуй, и они застыли на месте, перестав покачиваться в ритм музыке, слыша только собственное учащенное сердцебиение. 

        Наконец, она мягко отстранила его лицо. 

        На ее щеках играл легкий румянец. 

        - Давай посидим немного... У тебя есть семейный альбом, или какие-то фотки? 

        - Да, сейчас. 

        Он принес из другой комнаты толстый, старомодный альбом и они уселись рядом на диване, перелистывая пыльные картонные страницы с ажурными прорезями для углов фотографий. 

        - Вот это я в школе... это опять с классом... а это в Лондоне, я там учил два года английский... 

        Аурика перелистывала страницы, разглядывала фотографии, почти не слушая хозяина, бормочущего под нос комментарии к снимкам. 

        Ее лицо приняло жесткое, непроницаемое выражение, словно на него надели восковую маску. 

        Она перевернула очередную страницу и ее ноздри едва заметно затрепетали, а бледное лицо постепенно залила краска. 

        На фотографии была Димина мама. 

        Она стояла возле дорогой иномарки, придерживая открытую дверь со стороны водительского места. На ее губах играла фальшивая улыбка. Новая машина сверкала безупречной жемчужно-серой полировкой. Это была та самая машина! Никаких сомнений тут не могло быть. Тот самый проклятый "Мерс", забравший у нее Сашку... 

        Аурика несколько раз прерывисто вздохнула, пытаясь унять дрожь в кончиках пальцев. Кровь опять отлила от ее лица, и оно приобрело мертвенно-серый оттенок, напоминающий цвет "Мерседеса" на фотографии. 

        Дмитрий осторожно покосился на нее. 

        - Тебе что, плохо? 

        - Нет... ничего..., - в ее глазах что-то подозрительно заблестело, но она мило улыбнулась ему и сказала: 

        - Ты кажется хотел приготовить кофе? 

        Молодой человек ушел на кухню, и она отложила альбом в сторону. 

        "Сколько уже прошло? Шесть месяцев, целых полгода! Как все-таки медленно тянется время. Кажется, что все это было сто лет назад, а в груди все саднит и ноет, будто Сашки не стало только вчера..." 

        В комнату осторожно вошел Дима, неся поднос с кофейником и пирожными в хрустальной корзинке. 

        Потом они опять начали танцевать и целоваться взасос. 

        За окном уже смеркалось, и все предметы в комнате постепенно теряли четкие очертания, расплывались в темноте, постепенно наползавшей из угадываемых в сумраке невидимых углов. 

        Дмитрий долго гладил ее грудь и ягодицы, потом попытался расстегнуть ее платье сзади. 

        - Подожди, - сказала Аурика, отводя его руки в сторону. 

        Она быстро сбросила платье на пол, затем стянула с себя кружевное черное белье и прошла к выключателю, тускло маячившему красным зрачком на стене возле двери. 

        Его щелчок треснул в тишине комнаты ударом кнута, яркий свет с непривычки больно ударил по глазам, заливая все вокруг ровным, желтоватым свечением. 

        У Димы перехватило дыхание от ее ослепительной наготы. 

        Несмотря на густую, пышную черноту волос, ее кожа была белой и матовой, словно сделанной из тонкого, благородного алебастра. 

        Смутившись, он быстро отвел глаза в сторону от ее гибкой фигуры. 

        - Ты чего-то боишься? - ироническим тоном спросила Аурика, слегка улыбнувшись. Она подняла обе руки, чтобы распустить тяжелые волосы, собранные на затылке в толстый, глянцевый узел, перехваченный резинкой. Упруго качнулись полновесные груши крупных белых грудей, увенчанных широкими, темно-розовыми окружностями сосков. 

        Ему бросились в глаза странные, длинные, как фаланга мизинца, верхушки ее сосков. Они так сильно торчали в стороны, что напомнили ему крохотные фаллосы, налившиеся возбужденной кровью. 

        Внизу плоского живота прятался небольшой, тщательно подстриженный треугольник угольно-черных завитков, чьи плоские, липнущие к коже колечки почти не скрывали продолговато выпуклый холм лобка, разделенный узкой щелью интимного входа. 

        - Теперь ты! - заявила девушка, опуская руки вдоль тела. 

        Его член больно напрягся - ощущение настолько редкое и необычное, что у Димы пересохло в горле. 

        - Я не буду раздеваться, - глухо произнес он. 

        Ее светло-синие глаза удивленно расширились, но она тут же взяла себя в руки, помня о цели своего визита. 

        - Я тебе помогу, - ласково сказала Аурика, подойдя к мужчине и усаживаясь рядом с ним на диван. 

        Почти без всякого участия с его стороны, она постепенно освободила его от одежды. 

        Два раза он привставал, чтобы позволить стянуть с себя брюки, затем трусы. 

        Его член не просто стоял колом - от напряжения он загнулся назад, как туго натянутый лук. 

        Аурика поднесла ладонь под его мошонку - мягкий волосатый мешочек, внутри которого перекатывались два теннисных шарика. 

        Когда она оттянула другой рукой кожу с головки его члена и нагнулась, чтобы принять его в рот, Дмитрий неожиданно закинул голову назад, туго зажмурив глаза, и застонал: 

        - А-а-а! - на его шее выпукло вздулись жилы. 

        Вязкие белые струи ударили ей в щеки и лоб. Она едва успела закрыть глаза. 

        Аурика перехватила рукой его вздрагивающий член и втолкнула брызгающую головку себе в рот, чувствуя, как последние, уже несильные струйки растекаются по ее небу. 

        Она подождала несколько минут, не вынимая твердой головки изо рта, ожидая, пока не спадет его возбуждение. 

        Сперма скопилась на ее языке теплой, сладковатой лужицей, и она шумно сглотнула, поднимая к его лицу огромные синие глаза. 

        Белые сметанные петли залили ей почти все лицо, стекая со щек, накапливаясь в крохотной ямке верхней губы под покрасневшими, трепещущими крыльями носа, капая с подбородка вниз, на ее вздымающуюся полную грудь. 

        - Извини! - обессилено прошептал Дима, опуская вниз пьяные, счастливые глаза. 

        - Ничего, бывает..., - спокойно ответила Аурика, вытирая обеими руками лицо. 

        - Возьми, - он протянул ей свой носовой платок, но девушка отвела его руку в сторону. 

        - Уже не надо. 

        Она начала медленно целовать его в шею, постепенно спускаясь все ниже и ниже, подолгу задерживаясь вокруг сосков, окруженных тонзурой светлых, коротких волосков, описывая вокруг них бесконечные, сужающиеся спиралью круги, затем быстро-быстро покусывая их самыми кончиками острых, белых зубов. 

        Ее рука уже бродила внизу его живота, пытаясь вновь вдохнуть жизнь в повисший вялым крючком член. 

        - Ложись поудобнее... вот так, - Аурика заставила его лечь на спину и начала медленным, но настойчивым движением приподнимать обе его ноги вверх. 

        Мужчина послушно закинул ноги наверх до предела, так что колени приблизились вплотную к его груди. Не переставая покрывать поцелуями его тело, девушка опустилась ниже, затем начала широкими движениями лизать обе выставленные напоказ, покрытые редкими волосками мужские ягодицы. Ее язык оставлял после себя мокрые, блестящие дорожки. 

        Аурика опять начала описывать бесконечную спираль из поцелуев, приближаясь к туго сжатому, темному мускульному узелку в центре его ягодиц. Напрягая язык, как небольшой мускульный таран, она начала атаковать его сведенный судорогой застенчивости задний проход. 

        - О-о-о, - раздался его глухой стон. 

        Кровь заполняла толчками его быстро набухающий, твердеющий пенис. 

        Девушка самодовольно улыбнулась. 

        "Ты у меня еще попляшешь!" - подумала она. 

        Аурика смочила во рту средний палец и с трудом ввела его внутрь Дмитрия. 

        Переместившись чуть выше, она вновь обхватила губами его напрягшийся член и начала медленно двигать губами вверх-вниз по толстой, шелковистой коже ствола. 

        Она специально сосала его пенис с гулкими, хлюпающими, чмокающими звуками, стараясь чтобы они были как можно громче и непристойнее. 

        - Теперь моя очередь, - сказала девушка, забираясь на него верхом. 

        Ее губы были измазаны его выделениями, но глаза блестели лихорадочным глянцем, ноздри чувственно трепетали. 

        Аурика схватила правой рукой его член у самого основания и медленным, уверенным движением оседлала лежащего навзничь мужчину. 

        Некоторое время она сидела неподвижно, глядя ему в глаза немигающим, бездонным взглядом, а потом начала медленно, почти незаметно двигаться. 

        Постепенно ее движения превратились в быструю скачку юной, разгоряченной наездницы на лихом скакуне. 

        Указательный палец правой руки порхал над набухшей почкой раздраженного клитора. 

        "Ты у меня еще попляшешь!" - по-прежнему крутилось у нее в голове. 

        Не слезая с его члена, Аурика повернулась на нем вокруг, как на оси, предоставив возбужденному взору Дмитрия любоваться своей прямой спиной, плавно сужающейся к тонкой талии и затем вновь расходящейся к широкому, упругому заду. 

        Осторожно приподнявшись, девушка позволила твердому члену выпасть из ее мокрого, истекающего прозрачным соком влагалища и вновь ухватила пенис у корня, больно сжимая его в своей руке. 

        Она направила кончик багровой головки чуть выше, в небольшое отверстие между пухлых, белых ягодиц. 

        Дима застонал от боли. 

        Сухое, ничем не смазанное мускульное сплетение больно сдавило сильным кольцом его перевозбужденную плоть. 

        - Сейчас, сейчас, - срывающимся голосом произнесла Аурика. 

        Она выделила немного слюны на кончики пальцев и перенесла ее назад, смазывая еще нераскрывшийся цветок тесного отверстия своей густой, непрозрачной влагой. 

        Профессиональный навык помог ей расслабить кольцевой мускул и ввести туда Димин член до отказа. 

        Опять началась дикая скачка, только теперь Дмитрий видел, как его блестящий, скользкий член легко ходит челноком между ее широких и выпуклых ягодиц. 

        Аурика постепенно убыстряла движения, не переставая теребить зудящий, как от боли, отросток плоти. 

        Оргазм одновременно захватил их обоих жаркой, всепоглощающей волной, и они застонали, забились в спазмах экстаза, до боли сжимая веки, извергая раскаленный поток накопленной страсти, сплетая вместе пальцы и скользя мокрой от пота кожей по грубому ворсу обивки дивана. 

        Отдышавшись, они немного полежали на спине, глядя в потолок, почти не разговаривая. 

        "Ты у меня еще попляшешь!" - устало сказала про себя Аурика. 

        Она вновь наклонилась к увядшему члену и заточила его в плен своих мягких губ... 

         

        * * * 

         

        - Ну ты наливай, наливай, чо тормозишь то? 

        На краю кладбища, там где еще нет никаких деревьев, и только желтая, жидкая глина пачкает бетонные плиты недавно проложенных дорог, сидели двое. 

        Один из них, мужчина средних лет с круглой, стриженной головой, в черной кожаной куртке и новеньких синих джинсах, сидел на деревянной скамеечке возле только что убранной свежими цветами могилы. За ним посреди дороги стояла машина - черная, лакированная, как будто хищно присевшая перед броском, BMW. 

        Другой был в рваном, замусоленном ватнике, и ничем не был похож ни на товарища, ни на спутника солидного хозяина BMW. 

        Он суетливо возился с пробкой пол-литровки, пытаясь успокоить своего неожиданного собутыльника. 

        - Да открываю я, чо ты прям! Давай, рассказывай свою историю. 

        - Так слушай сюда, мужик, - кожаный вздохнул, потер под носом, направил покрасневшие глаза в бледное небо, перешитое лохмотьями рваных, мчащихся на юг облаков, и заговорил: 

        - Значит, я тебе говорю, работал я у этой стервы начальником охраны. Нас там было пять человек, и все посменно, значит, следили за ее безопасностью. Ну и был у нее этот хмырь, Сашка, она его в стриптиз-клубе подцепила. Пацан порченный, конкретно, это я тебе говорю, мужик. Он там за бабки раздевался и голодным бабам яйца свои показывал. Красавчик такой, с длинными курчавыми волосами. Тело свое подкачал. Ходит, в общем, как педик, попкой крутит, плечиками играет. Но бабы таких любят, это я тебе говорю, мужик. 

        Кожаный прервался на минуту, опрокинул в горло, не глотая, половину граненого стакана водки, вытер губы рукавом и продолжил: 

        - Она стала перед ним юлить, шуры-муры, туды-сюды, на приемы его с собой таскать стала. Ну и бабками подкармливать, конечно. Ключи от своего "Мерса" - пожалуйста! Хату для него завела в Крылатском! Все пиздела: "для сына, для сына". С-с-сука! - бывший охранник смачно плюнул на склизкую почву между ног. - А потом, значит, вызывает меня к себе и говорит: "Есть у меня подозрение, Сережа, что меня Сашок обманывает." Нашел себе другую, то есть. Ну я беру под козырек, все таки бывший мент, и начинаю следить за ее ебарем. И впрямь! Смотрю, а он себе девчонку где-то нашел... красивую...охуительно... это я тебе говорю, мужик, - кожаный закатил глаза к небу, торопливо сделал несколько затяжек из потухшей сигареты и опять жалко заплакал, размазывая грязные слезы по измазанным желтой глиной щекам. 

        - Да ты выпей побольше, полегчает, - подобострастно посоветовал мужик в грязном ватнике. 

        Кожаный послушно отхлебнул водки, как теплого чая, и продолжил рассказывать, постепенно успокаиваясь: 

        - Такая красивая девчонка была, ты бы охуел, мужик, если б встретил. Да вон, смотри - фотография ее на кресте, жаль только, что не цветная. Молдаваночкой она была. Волосы черные, как смола, а глаза синие, как небо весной у нас в Феодосии... Ну ладно. Значит, я давай наводить справки. Оказывается, приехала она в Москву недавно и сразу устроилась на базу к Шнырю. Он завел контору, типа телок сдавать, как в публичном доме, но по высшему разряду, только для белых... Эскорт-агентство называется. У него там почти одни иностранцы и паслись. Так вот, эта девочка приезжает к подруге, устраивается у нее и начинает работать под Шнырем. И тут бац! подворачивается ей Сашка. И такая любовь у них начинается, это я тебе говорю, мужик. Жить друг без друга не могут. Сашка совсем эту стерву, мою хозяйку, то есть, забросил, и только проводит все дни и ночи напролет с Ауричкой. Мои ребята нащелкали пару фоток, и я иду к хозяйке. А она уже сидит вся почерневшая, как головешка, кто-то ей до меня уже все рассказал. Я перед ней фотки раскинул и в угол незаметно отошел. Смотрю токо, как она зубами скрипит и страшную месть придумывает. 

        Грязный вдумчиво выпил полный стакан водки, крякнул и занюхал разодранным рукавом, откуда уже лезла желтая вата. 

        - И что же она надумала? - вежливо осведомился он. 

        - Так ты слушай сюда, мужик, я тебе говорю. В общем, приказывает она мне Сашку к ней в кабинет доставить, а Шнырю наказать, чтобы девчонку обратно в ее сраную Молдавию отослал. Мол, все расходы за мой счет, а если Шнырь сопротивляться надумает, то придется ему пообщаться с "измайловскими". Ну, Шнырь Ауричку припугнул как следует, посадил ее на самолет, дал с собой пару штук баксов и гуд бай май лав! А хозяйка тем временем Сашке разнос устроила. "Как ты, сволочь, посмел только - за мои деньги! В моей машине! В моей квартире!". И продолжает орать: "Бросила тебя твоя блядь! Не нужен ты ей больше! Уехала домой, в Молдавию!". Тот выходит из ее кабинета белый весь, только глазами дико вращает. Идет обратно в свой стриптиз, где раньше работал, напивается там в дым, садится в "Мерс" хозяйки, и - в первый попавшийся столб! На скорости сто семьдесят в час. Столб срезало, как спичку, от машины - один утрамбованный металлолом. Ну а труп Сашки еще четыре часа автогеном вырезали... 

        Кожаный опять шумно вздохнул и разом опрокинул в себя остатки водки. 

        - Так прихожу я, значит, домой, а там Ауричка возле подъезда пасется, меня поджидает. Вернулась в Москву на третий день, Сашку своего нигде отыскать не может. Мобильник молчит, дома никто не открывает. Я ей: "Как ты меня нашла, несчастье синеглазое?", а она только умоляюще так смотрит, "не могу сказать", говорит и все глазищами огромными хлопает, слезы роняет. Я конечно догадался, что Шнырь навел, но промолчал. Нет твоего Сашки, говорю, разбился всмятку. Она хлоп! и в обморок, прямо у подъезда. Ну занес я ее к себе, откачал. Две недели у меня потом прожила, боялась, что Шнырь хозяйке настучит и та розыск устроит. Так оно и было, только розыск опять мне поручили... Я и искал ее все две недели, пока она у меня дома жила. Такие дела... 

        Мужчина сделал небольшую паузу, прикуривая сигарету. 

        - Только ты не думай, мужик, что я с ней закрутил что-то. Не... Не было у меня с ней ничего. Не спали мы. Только запала она мне в душу по самое это, - кожаный резанул себя ребром ладони по горлу и жалко всхлипнул. - Бедовая девчонка. Как уставится в стену взглядом, и сидит часами, ничего не видит, не слышит вокруг. О Сашке своем все думает. А я хожу около нее, как неприкаянный, и занять себя ничем не могу. Во любовь-то бывает, это я тебе говорю, мужик! 

        Рассказчик опять шумно вздохнул, вытирая тыльной стороной ладони едкие слезы, навернувшиеся на глаза. 

        - Через две недели она, ничего не говоря, улетает обратно в свою Молдавию. И там находит самых что ни на есть конченных наркоманов. И ширяется с ними каждый день, пока я к ней туда не приезжаю. Я, значит, вытаскиваю ее за уши из этого дерьма, везу обратно в Москву и отдаю в ЦКБ, у меня там друган доктором... И он мне говорит на второй день: СПИД у твоей телки. Я прямо охуел. Допрыгалась, говорю, а сам уже в мыслях ее тухлый городишко хороню вместе со всеми наркоманами. Ну что делать? Доктора ее починили немножко после этого говна, которое она в вены себе заливала, а СПИД-то как вылечишь? Не лечится СПИД... Забрал я ее опять к себе домой. Она пожила с месячишко, потом, вроде как улыбаться начала, повеселела. В кино стала ходить, в театры. А потом однажды рассказывает мне, что она с сыном хозяйки шашни крутила... специально, значит, чтобы его заразить... Ебнуться можно! Я тут же уволился, хату продал и свалил вместе с ней к себе в Феодосию. Тут меня никто не найдет, это я точно знаю. А как переехали, начала она догорать, как свечка тоненькая, что на паперти продают. В три месяца сгорела вся..., - кожаный опять горько замотал головой, сильно зажмуривая глаза, чтобы не разрыдаться. 

        - На, выпей еще! - мужик в ватнике поднес ему полный стакан. 

        Тот выпил, не глотая, обнажив желтый, небритый кадык. 

        - А что с сыном хозяйки то? - спросил грязный. 
  - А хуй его знает! - трезвым голосом ответил кожаный. - В Швейцарии, кажись, вместе с мамкой. Она его там в лучшей клинике от СПИДа лечит. 
		
		
    
		
    52. Ангелина П. Эф: Лали
    996    "Рассказ"  Эротика 


    

    
		
		
		
    53. Соломон Б. Эф: Опасная соседка
    998   Оценка:7.05*5    "Рассказ"  Эротика 


    




      Федор распахнул дверь и потягиваясь вышел на крыльцо. Рассеянно посмотрел вокруг, но вдруг взгляд его оживился.

      -Лена, иди скорее сюда! - крикнул он.

      -Что за спешка? - откликнулась появившаяся следом симпатичная молодая женщина лет тридцати. 

      -Солнечный свет удачно падает, - пояснил мужчина. - И вид просто замечательный. Где наши бравые парни?

      -Сейчас будут, фотохудожник!

      Лена вывела из домика ребят, и Федор живописно расположил жену и детей между клумбой и яблоней: старший стоял рядом с мамой, младший удобно устроился у нее на руках. Федор пару минут потратил на то, чтобы все стояли так, как он задумал, после чего несколько раз нажал на кнопку новенького цифрового фотоаппарата. 

      Дома он принялся внимательно рассматривать сегодняшние кадры на экране монитора. Действительно, они радовали глаз, и он позвал Лену полюбоваться: она с сыновьями на фоне изумрудной листвы, ярких цветов и голубого неба выглядела потрясающе.

      -Как открытка, - прокомментировала Лена. - Ты молодец, как всегда. 

      Она поцеловала мужа и отправилась хлопотать на кухню. Федор еще раз просмотрел каждый кадр и недовольно сморщился: в самом уголке повсюду оказался портивший весь вид расположенный на соседнем участке маленький дряхлый сарайчик с черным чаном на крыше. Щелкая мышью, Федор принялся аккуратно "обрезать" снимки, удаляя с них нефотогеничное сооружение, но вдруг рука его замерла: на одном из кадров дверь сарайчика оказалась приоткрытой, и внутри него находилось что-то очень интересное. Заинтригованный Федор до пределов возможного увеличил фрагмент и восхищенно прищелкнул языком. Сарайчик оказался душевой, и молодая женщина, видимо, не подозревавшая о съемке на соседнем участке, на мгновение приоткрыла дверь, чтобы забрать забытую снаружи обувь. Фотоаппарат застал девушку в момент, когда она наклонилась к стоящим на траве туфлям. В кадр попали только левое ухо, часть щеки и подбородка, густые длинные светлые волосы, рука, изящная грудь и часть восхитительно изогнутого округлого бедра. 

      Раньше на соседней даче постоянно копалась древняя старушка, с которой Федор только здоровался, а вот ее очаровательных молодых родственниц встречать не доводилось. Он вновь вглядывался в не вполне резкое изображение обнаженной незнакомки, и не мог понять, почему его так волнуют эта словно точеная белая грудь и изгиб бедра, которому позавидовала бы Венера Милосская. А ведь не сосчитать, сколько он видел или фотографировал женщин во всех анатомических подробностях, при самых немыслимых обстоятельствах! Мало кто может похвастаться столь внушительным опытом! Однако проклятые "левые" мысли никак не могли угомониться и, расшалившись, постоянно возвращались к таинственной прелестнице.

      -Нет, так нельзя! - вслух сказал себе Федор. - Мужику тридцать шесть, поимел стольких баб, а теперь разволновался, как подросток, впервые подглядевший где-то кусочек сиськи!

      Он резко тряхнул головой, отгоняя приятное наваждение, и решительно зашагал на кухню помогать Лене.

      

      Федор лежал в постели и внимательно смотрел на порхающую по спальне жену. Восемь лет они вместе, хотя женаты только половину этого срока. За прошедшие годы из хрупкой девушки Лена превратилась в обаятельнейшую женщину. Попка, едва прикрытая легкими трусиками, немного пополнела и округлилась после двух родов, но это только придает ей соблазнительности. А вот груди, до отказа высосанные ненасытными сынками,  немного потеряли прежнюю идеальную форму. Вот Лена остановилась перед зеркалом спиной к мужу, и ему хорошо видно, как она смазывает кожу под ними дезодорантом. Вновь некстати нахлынуло воспоминание о безупречном "мраморном" бюсте таинственной незнакомки, и Федор непроизвольно громко вздохнул.

      -Ты чего, Федя? - Лена повернулась к нему. - Не хочешь один на дачу ехать? Не ленись, собери ягоды, недолго же. Ребятишки наши, наверно,  до обеда проспят, как раз и вернешься с угощением. А мне еще и по магазинам пробежаться, и убраться, и обед приготовить, некогда с тобой кататься. 

      -Ничего, Лен, все в порядке, - откликнулся Федор. - Сгоняю, конечно. Это я спросонья.

      Лена внимательно посмотрела на мужа.

      -Спросонья? Эге, что-то глазки у нас подозрительно заблестели. Опять за свое? Ты что мне обещал перед свадьбой, забыл?! Опять кого-то из тех прожженных блядей встретил? Им мало? Я ведь могу им еще разок морды расцарапать!

      -Лена, ну сколько можно ворошить эти древние истории! Все давно забыто и быльем поросло. Вбила себе что-то в голову...

      -Ты меня не проведешь! Я по глазам мысли твои читаю, чувствую, опять что-то непотребное задумал. Или с американской своей родственницей шуры-муры развел? Может, и переписка ваша электронная не деловая, а зашифрованная?

      -Ага! - охотно согласился Федор. - Юстас - Алексу, Алекс - Юстасу, разгадай на досуге.

      Оба весело расхохотались. Лена подошла к кровати и медленно сняла свои легкие трусики. Ее бедра оказались прямо перед лицом мужа и широко раздвинулись.

      -Вот, смотри, - назидательно сказала Лена, демонстрируя Федору свой сокровенный тайник и раскрыв его для наглядности пальцами. - Что там особенного? Несколько складок кожи и отверстие. Ты все это тысячу раз видел и у меня, и у всех своих бывших шлюх. Хоть у одной расположено поперек или по диагонали? И что за Грааль вы, мужики, вечно ищите? Чего вам не хватает?

      Она откинула одеяло с мужа и резко стянула с того трусы, расчехлив давно готовое к бою орудие. Заученным и отработанным до автоматизма движением перебросила ногу через Федора и лихо уселась на него сверху. Перед лицом мужчины быстро замелькал туда-сюда пленительный темный треугольничек кучерявых волосиков, чуть увядшие груди от резких движений хлопали по телу женщины, а из зеркала на Федора задорно смотрело отражение ее соблазнительной округлой попки. Он стиснул зубы и схватил жену за мягкие податливые и чуть влажные от выступившего пота бедра, впившись в них пальцами. Лена, двигаясь взад-вперед, закончила свою философскую сентенцию и принялась за наставления насчет дачи. Правда, через пару минут она все-таки замолчала, тяжело задышала, движения ее участились и стали более резкими. Федор приподнял голову и нежно поцеловал обе груди.

      -Мама, ты где? - раздалось за дверью. - Мне страшный сон приснился!

      Лена пулей спрыгнула с постели, в мгновение ока накинула халат и побежала успокаивать сына. Федор разочарованно вздохнул, поднялся и поплелся в ванную.

      

      Федор привычно остановил машину на площадке у дачного домика. Бегло осмотрел крохотный участок в две сотки - все на месте. Дачу купили в прошлом году - на премию, выплаченную правительством: Лена захотела вложить эти неожиданные деньги в недвижимость. Федор сразу предупредил: никакой картошки, помидор, огурцов - все это легче купить. Только отдых. Оставили лишь грядки садовой земляники, доставшиеся от прежних хозяев, добавили несколько кустов смородины к имеющимся яблоням, вишням и сливе, да еще Лена на каждом свободном клочке насадила самых разных цветов, за которыми с большим удовольствием ухаживала (и какие великолепные фотографии ее обнаженного тела получались на фоне этого разноцветья!). 

      В домике тоже все оказалось в порядке, замок не сломали. Да и брать там было нечего: Федор привез сюда разное старье, которое не стал выбрасывать при переезде на новую квартиру. Он неторопливо переоделся и вышел на улицу в спортивных брюках и белой кепке, достал из багажника ведра и принялся методично собирать садовую землянику - только полностью спелые ягоды. Он так увлекся, что лишь через полчаса вспомнил про так взволновавшую его недавно старенькую душевую на соседнем участке и скосил глаза в сторону. В ту же секунду дыхание его перехватило: незнакомка стояла в каких-то полутора десятках метрах от него. Она сосредоточенно полола грядки спиной к Федору и, казалось, не обращала ни малейшего внимания на соседа. Женщина была в самом обычном дешевом стареньком белье. Длинные роскошные светлые волосы немного выбились из-под платка, лямки бюстгальтера сплетены все вместе, чтобы на спине осталось меньше белых полос, а нехитрые трусики были так смело подвернуты, что аппетитные сочные упругие полушария оказались практически полностью открыты палящему солнцу, к яркому свету которого теперь добавилось излучение глаз Федора, периодически вспоминавшего при этом укоризненный взгляд Лены и ее утреннюю лекцию. Тогда он еще яростнее принимался за ягоды, однако голова сама собой постоянно поворачивалась в сторону очаровательной соседки, и ее округлые плавные формы совершенно заслонили собой отборную красную землянику. Несколько раз, очнувшись от дурмана, Федор с удивлением обнаруживал в ведре то зеленые, то тронутые гнилью ягоды, которые нервно откидывал далеко в сторону. 

      Злился он в первую очередь на себя. "Угомонись! - мысленно приказывал он. - Тебе мало Лены? Тебе мало Людмилы в Москве? Так-то ты держишь свое обещание?" "Очень даже неплохо держишь! - бодро откликнулся внутренний голос. - Ты же больше не встречаешься со всеми этими женщинами, из-за которых в свое время чуть не расстался с Леной. Она тебе предложила выбор - или она, или все эти бабы. Ты выбрал ее, и был прав. А про Люду, связь с которой в Москве началась позже при столь драматических обстоятельствах, тогда еще и речи не было, да и события эти все оправдывают, не говоря уж о Наде с Дианой - после захвата самолета ваше коллективное безумие выше морали, тем более случилось это только раз. Джулия как дальняя родственница в зачет не идет, к тому же она снова в Америке. Выше нос, парень! Ты прекрасно держишь обещание!" "Вот и отлично, - зло ответил Федор внутреннему голосу. -На этом и остановимся!" 

      Не глядя больше на "коварную соблазнительницу", Федор немного успокоился, прислушиваясь к веселому разноголосому щебетанию птичек, быстро наполнил ягодами второе ведро и с облегчением перевел дух, покончив с этим довольно нудным, хоть и приятным делом. Размещая ведра в багажнике, он вдруг услышал дикий женский визг, инстинктивно резко метнулся к соседнему участку и лихо перепрыгнул через невысокий штакетник, разделявший их территории. 

      Перепуганная до полусмерти незнакомка бежала ему навстречу. Не говоря ни слова, она запрыгнула на руки Федору, цепко обняв его за шею, так что он еле успел ухватить ее за бедра и спину. "Отлично, так держать!" - тут же напомнил о себе внутренний голос. "Пошел к черту!" - мысленно отозвался Федор, стараясь вообразить, что держит в руках не очаровательную молодую женщину, а манекен. Задачка довольно сложная, ведь у манекена нет горячего тела, льнущего к твоей обнаженной волосатой груди, которая чувствует маленькие вздувшиеся вишенки даже через плотную ткань бюстгальтера; у манекена просто не может быть таких пышных бедер, упругих и податливо мягких одновременно. 

      Несколько секунд Федор по-настоящему блаженствовал, но, обнаружив причину испуга соседки, засмеялся.

      -Так вот в чем дело! Минуточку, сейчас я решу вашу проблему!

      Он уверенно зашагал на свой участок с приятной ношей на руках, после чего бережно поставил женщину у машины. При этом ее бедро слегка коснулось давным-давно вздувшегося бугра на его спортивных брюках, обдав все тело жаром, но незнакомка никак не отреагировала на это. 

      -Стойте здесь и закройте ладонями уши, - посоветовал Федор. - А еще лучше смотрите в другую сторону.

      Он достал из автомобильного "бардачка" пистолет и направился к соседней даче. Девушка послушалась его наполовину: уши закрыла, однако глаз со своего участка не сводила. Две огромные серые крысы по-прежнему деловито разгуливали между грядками, чувствуя себя там полными хозяевами. Один за другим гулко грянули два выстрела. В ту же секунду птицы с тревожным щебетанием поднялись со всех деревьев вокруг и мигом улетели. 

      Федор поднял убитых грызунов за хвосты и понес на помойку. Когда он вернулся к машине, незнакомка стояла там же, но уже в халате. 

      -Спасибо! - поблагодарила она соседа. - Не знаю, что бы я без вас делала - ужасно боюсь этих тварей. 

      -Да, наглые крысы пошли, - согласился Федор. - Нормальные от вашего крика умчались бы на край света.

      -Так было страшно? - засмеялась женщина. - Извините, не хотела вас напугать. Клубникой не угостите по-соседски?

      -Это не клубника, а садовая земляника, - поправил ее Федор. - Распространенное заблуждение, примерно как с кедровой сосной, которую вся Сибирь ошибочно именует кедром, один Жюль Верн в "Таинственном острове" приводит правильное название. Вон с той грядки наберите, я там оставил немного, в ведра не поместилась. Если хотите, усов возьмите, у себя посадите.

      -Вот спасибо! - обрадовалась незнакомка. - Сейчас сбегаю за блюдом. Хорошо, что просветили насчет земляники и кедровой сосны за компанию. Вы же у нас известный игрок-интеллектуал.

      -Надо же, еще не забыли! - улыбнулся Федор. - А ведь передачу давно законсервировали! Однако нехорошо получается: вы меня знаете, а я вас нет. Где, кстати, бабуля?

      -Я за нее! - откликнулась женщина, копируя Шурика из "Операции "Ы", и тяжело вздохнула. - Умерла моя бабушка зимой. Родители не хотят здесь копаться, у них своя дача. А я вот взялась, все подспорье нам с дочуркой, хоть лук и картошку на зиму не покупать - хотя много ли нам двоим надо! Мотаться сюда на электричке, конечно, утомительно, но ничего, нам к трудностям не привыкать. А зовут меня Жанна.

      Женщина вернулась через минуту с металлическим блюдом, присела на корточки около грядки и принялась умело собирать ягоды - раза в два быстрее Федора. Яркий халат плотно облегал соблазнительные округлые формы молодой соседки, вновь весело запели вернувшиеся птички, сияло солнце, все вокруг цвело и зеленело, и Федор молча любовался открывшейся ему картиной. Жанна, видимо, почувствовала его пристальный взгляд. Она повернула голову и вежливо поинтересовалась:

      -Надеюсь, Федор, я вас не задерживаю?

      -Что вы, что вы! - замахал руками Федор. - Собирайте на здоровье, угостите дочку. Сколько ей, кстати?

      -Пять лет. А пистолет, извините, вам после случая с самолетом выдали?

      Перед глазами Федора вдруг вновь (в который раз за эти месяцы!) всплыла отрезанная голова террориста, которую он держал за волосы,  и плечи инстинктивно судорожно передернулись.

      -Да. Конечно, в случае чего вряд ли поможет, но все-таки намного увереннее себя чувствуешь. Давайте не будем об этом, слишком тяжелые воспоминания.

      -Понимаю. Собственно, я уже закончила. Еще раз огромное вам спасибо.

      Жанна выпрямилась и медленно зашагала на свой участок с блюдом, полным ягод, и парой десятков усов садовой земляники. Перешагнув через штакетник, она нерешительно остановилась и повернулась к мужчине.

      -Между прочим, Федор, я знаю про вас гораздо больше, чем вы думаете. Хотите, покажу вам кое-что?

      Брови мужчины удивленно поползли вверх.

      -Вот так сюрприз! Конечно же, хочу! Так вы что, за мной следили? 

      -Нет, что вы! Совершенно случайно на это наткнулась. Идемте.

      Через несколько секунд они вошли в старенький дачный домик. В маленькой комнатушке хватило место только для столика, табуретки и узкой железной односпальной кровати, однако было очень чисто и приятно в холодке. 

      -Присаживайтесь, - предложила Жанна, и Федор осторожно расположился на скрипучей табуретке. 

      Хозяйка села на кровать, открыла дверцу кухонного стола и достала толстую цветную газету. В тот же момент в кармане у Федора зазвенел мобильный телефон. Это была Лена.

      -Я уже закончил, скоро выезжаю, - кратко обрисовал ей ситуацию Федор. - Пока, целую.

      -Наверное, ваша жена не видела того, что я вам сейчас покажу, ей это вряд ли доставило бы удовольствие, - усмехнулась Жанна, протягивая ему газету, раскрытую на нужной странице.

      Федор уже все понял. Это не очень популярное московское бульварное издание в прошлом году ему показывала Людмила: тогда они, отступив от неукоснительно соблюдавшихся ранее правил конспирации, впервые появились вместе на людях, и нашелся некий папарацци, сфотографировавший их на мюзикле "Хромой барин". А статейка рядом со снимком содержала довольно прозрачные намеки, как ни странно, близкие к истине. 

      -Ну и что? - Федор равнодушно пожал плечами. - С Людмилой Львовой у нас сугубо официальные отношения. Она часто звонит даже нам домой как представитель издательства, с которым я связан договором. Лена ее уже по голосу узнает. Вам известно, что мы выступали в одной команде в передаче "Интеллектуальный град", так что ничего удивительного, что где-то вместе оказались, а мало ли чего вообразит себе некий писака в попытке раздуть дешевую и почти никому не интересную сенсацию на пустом месте!

      -Не знаю, как вы там заговариваете зубы жене, но ваша Лена, прочитав эту статью, наверное, по-другому взглянула бы на ту лапшу, что вы вешаете ей на уши насчет так называемых деловых отношений! - засмеялась Жанна.

      -Думайте что вам угодно. Мы с женой привыкли доверять друг другу.

      -Не сомневаюсь! Вы и сейчас так убедительны в своем "праведном" гневе!

      -Жанна, чего вы добиваетесь? - поинтересовался Федор. - Вы показались мне такой приятной и милой девушкой, а теперь вдруг занялись каким-то мало понятным мне шантажом. Ничего у вас из этой затеи не получится.

      -Спасибо за комплимент! Да не собиралась я вас шантажировать, боже упаси! Интересно было глянуть на вашу реакцию - вот и все. Вы же как-то отвечали в передаче на вопрос, почему женщин не принимали раньше в фокусники: считается, что они не умеют хранить тайну. Вот и мне просто не терпелось рассказать кому-то про эту статью. Купила газету в Москве случайно, чтобы в поезде почитать. Смотрю, про земляка пишут. Я же не знала, что соседями по даче окажемся, но все равно даже заочно не хотела причинять вам никаких неприятностей. С вами теперь поделилась как с заинтересованным лицом - гораздо легче стало, поскольку наконец-то высказалась. 

      -Тогда ладно, - с облегчением вздохнул Федор. - Интересно было поближе с вами познакомиться, но мне уже пора. До свидания.

      -Не торопитесь, это еще не все, - мило улыбнулась Жанна. - Вот та же газета, но за этот год, хоть и не очень свежая. 

      Ошеломленный Федор принялся за чтение. В статье рассказывалось про Диану и Надежду, солисток мюзикла "Хромой барин". Спектакль несколько месяцев назад закрыли, и прежде довольно популярные артистки мгновенно пропали из светских хроник. Судя по статье, для обеих этот факт оказался весьма кстати, однако автор заметки неожиданно вспомнил про них, разыскал и сфотографировал: очаровательные девушки выходили из роддома, держа на руках сыновей, родившихся, как оказалось, в один день. 

      -Рад за них, - прокомментировал Федор, возвращая газету Жанне. - Спасибо, очень интересно. Но при чем здесь я?

      -В вас пропал великий актер! - засмеялась Жанна. - Но вы волнуетесь, этого все равно не скроешь, хотя, конечно, не так, как королевский прокурор де Вильфор, когда узнал своего незаконнорожденного сына в преступнике Бенедетто! Все дело в том, что эти девушки стали мамами ровно через девять месяцев после освобождения захваченного самолета. Они помогали вам справиться с террористами, вы все трое получили государственные награды. Я прекрасно помню тогдашнюю пресс-конференцию. Посмотрите на фотографии - оба мальчика удивительно похожи на вас. Вы настоящий гигант! Но я ничуть не осуждаю этих актрис: не знаю, что именно происходило между вами, какая оргия, но, наверное, для себя каждая решила, чтобы отцом ребенка стал такой незаурядный человек как вы.

      -А в вас, Жанна, видимо, пропал следователь, - проговорил красный от смущения и неожиданного известия Федор. - Вы одна во всей России догадались сопоставить разрозненные факты. Надеюсь, все останется между нами?

      -Конечно, конечно. Не волнуйтесь. Может быть, зря я это затеяла, но уж очень мне хотелось все вам рассказать.

      -Если "Интеллектуальный град" расконсервируют, я приглашу вас в свою команду, - сообщил Федор. - Вы со своими аналитическим умом и необычайной внимательностью будете нам очень полезны. Пойдете?

      -Ни за что! Не хватало еще, чтобы ваша Людочка выдрала мне глаза.

      -Я же вам объяснил...

      -Объяснили, но не убедили. Когда вы выступали в одной команде, невооруженным глазом было видно, как она на вас смотрит. И это даже на экране, наверняка для остальных членов команды ваши взаимоотношения быстро стали секретом Полишинеля, тем более еще одна девушка как-то подозрительно быстро исчезла из команды... Вы неплохо устроились: здесь жена, семья, в Москве шикарная любовница, еще и артисток прибрали за компанию, а тут...

      Жанна неопределенно махнула рукой.

      -А знаете что, давайте меняться! - неожиданно для самого себя предложил Федор. - Вы мне отдаете обе газеты, а я вам вот этот снимок. Вы на прошлой неделе случайно нам в кадр попали.

      Он достал из кармана фотографию.

      -Взгляните.

      -Ха-ха, половина меня... Надо же, все-таки щелкнули в тот момент, когда я вылезла на секундочку! Вода лилась, я и не услышала, что ваше семейство выспалось и выбралось фотографироваться на свежий воздух. Жалко только, что сняли не целиком, да еще не очень резко. Всегда хотелось иметь такую фотографию, но стеснялась. А теперь, можно сказать, Рубикон перейден. 

      Несмотря на столь бодрую тираду, Жанна густо покраснела, немного помолчала и продолжила:

      -Газеты, конечно, я вам отдам, но только не за этот полуфабрикат. Мне нужны настоящие качественные снимки. Фотоаппарат у вас с собой?

      -Да, в машине.

      -Вы где печатаете фотографии?

      -Только сам! Всегда иду в ногу со всеми новинками в фотоделе и покупаю самую передовую аппаратуру, невзирая ни на что.

      -Вот и отлично. Вы меня уже на снимке частично видели, и сегодня полуголой полдня рассматривали, чуть мою бедную попу не просверлили своим орлиным взглядом, так что мне будет легче позировать именно вам, тем более, я читала, вы прекрасный фотохудожник.

      -Все-то вы обо мне знаете! - засмеялся Федор. - Готовьтесь, я сейчас принесу фотоаппарат.

      

      Когда Федор через несколько минут вернулся, Жанна в задумчивости стояла на крыльце домика, накинув халат, но без платка с распущенными длинными волосами, волнами спадавшими на плечи. Федор посмотрел по сторонам и убедился, что на соседнем участке никого нет. 

      -Вы готовы, Жанна?

      -Наверное... 

      -Не забывайте, это ваша личная инициатива, мы можем и не начинать.

      -Нет, нет, все в порядке. Но все-таки впервые, сами понимаете. Нужно собраться с духом.

      -Представьте, что меня нет, вы одна. Если будете держаться скованно, получится просто нейтральное обнаженное тело, примерно как на приеме у врача, некое пособие по анатомии или гинекологии, а не художественная фотография. Поверьте моему солидному опыту.

      -Интересно, как ваша жена относится к этим опытам...

      -Между прочим, первую модель она мне восемь лет назад и привела - свою лучшую подругу.

      -Бьюсь об заклад, что потом об этом горько пожалела.

      -М-м-да... - неопределенно протянул Федор. - Агата Кристи поторопилась родиться и умереть: будь она знакома с вами, детектив-любитель в ее романах была бы не древняя мисс Марпл, а очаровательная молодая светловолосая особа с проницательными голубыми глазами.

      -Вы мне опять льстите. Не нужно быть детективом, чтобы понимать такие вещи. А что, прототипом для Дарьи Донцовой я не сгожусь? Ее книги нам поближе будут.

      Федор сморщился, словно попробовал чего-то очень кислого.

      -Давайте не будем путать божий дар с яичницей, - заметил он. - Но мы, кажется, отвлеклись от темы.

      Жанна вздохнула, решительно сбросила халат, но тут же зарделась и прикрыла одной рукой лоно, другой груди. 

      -А что, так тоже неплохо, - прокомментировал Федор. - Назовем наш первый снимок "Скромница". Только отойдите от этого ужасного памятника архитектуры: вы его, конечно, очень украшаете, но он вас отнюдь нет. Может быть, коньячку для храбрости? У меня в машине есть бутылочка.

      -Чего там только у вас нет! Спасибо, не нужно. Пусть все получается естественно.

      -Аплодирую вашей мудрости. Встаньте около яблони.

      Жанна неловко, боком, оставаясь лицом к мужчине и не убирая рук, перебралась к дереву. Прислонившись к стволу, она изящно выгнула стан, встряхнула волосами и лукаво улыбнулась. У Федора перехватило дыхание.

      -Это просто божественно! - воскликнул он, несколько раз нажав на кнопку. - Отлично! А теперь двигаемся дальше.

      Жанна еще раз вздохнула и опустила руки. Мужскому взору открылись увенчанные миниатюрными розовыми вершинами два мраморных холма, словно изваянные великими античными мастерами, резко контрастирующие с загорелым смуглым телом, на котором еще лишь внизу белел небольшой треугольник, лишенный всякой растительности, где отчетливо выделялся исток теряющейся между ног узкой ложбинки. Фотограф ничего не мог с собой поделать: как ни старался он держаться в рамках приличий, однако могучая гора на спортивных брюках вновь выросла в мгновение ока. Жанна, конечно же, заметила такое влияние своих чар, но виду не подала. По команде Федора она потянулась губами к недозрелому, но крупному яблоку, держа рукой ветку. 

      -Сюда бы еще макет змеи! - вздохнул Федор. - Было бы подлинное "Грехопадение". Ничего, я сделаю вставку - не отличите от настоящей.

      -Давайте грешить дальше, - откликнулась Жанна. - Что теперь?

      -Повернитесь спиной, но лицо должно быть обращено к камере.

      Женщина послушалась, и Федора вновь бросило в жар при виде пары пышных загорелых полусфер, которые уже не скрывал никакой жалкий кусок старой материи, оставивший свой след в виде белого пятна неправильной формы в смуглом океане. 

      -Вы уверены, что так я фотогенична? - поинтересовалась Жанна и вновь покраснела. -Мне кажется, зад у меня почти в полтора раза больше, чем у вашей Лены...

      -Вы напрасно волнуетесь, - отозвался Федор и с некоторым смущением продолжил. - Ну, уж не в полтора, от силы на десять процентов... Не в этом дело. Почему вы, женщины, полагаете, что всем мужикам интересны обтянутые кожей скелеты и изнуряете себя всякими диетами? Тип больше похожей на мальчика костлявой манекенщицы, стриженой "плоскодонки", которую спичкой закрыть можно, ввели в моду все эти непонятно ориентированные кутюрье, на вкус которых лично мне в высшей степени наплевать. Мой взгляд куда больше радуют женщины, каких писали Рембрандт, Ренуар, Кустодиев: вот там есть на что посмотреть. Другое дело, что некоторые безвкусно обтягивают свои прелести какими-то безобразно толстыми юбками или джинсами, так что не подчеркивают соблазнительность этих мест, а превращают в бесформенную глыбу. Но вас это не касается, продолжим.

      Федор вновь и вновь нажимал на кнопку, а женщина каждый раз по-особому изгибала тело, и съемка превратилась для мужчины в подлинную пытку. Затем перешли на его участок, и сделали аналогичные кадры на фоне Лениных цветников. Под конец сеанса Жанна чувствовала себя все раскованнее, а Федор так измучился, что его живой Монблан от перенапряжения наконец-то исчез с рельефа брюк, зато лоб, грудь и спина покрылась холодным потом. "Тебе за вредность нужно молоко давать!" - ехидно хихикнул внутренний голос. 

      Послышалось урчание автомобиля, приближающегося к соседней с Жанниной даче, и женщина стремглав метнулась к своему домику, грациозно перепрыгнув через штакетник, так что по обоим пышным полушариям прошла приливная волна, наклонилась к брошенному на крыльце халату, на доли секунды открыв издали мужчине все свои самые сокровенные таинства, до этого тщательно и скромно оберегаемые, и скрылась внутри. Через минуту она появилась на крыльце - снова в халате и в платке. Федор направился к ней.

      -Жанна, в следующие выходные я привезу конверт с фотографиями и дискетой - на случай, если захотите еще раз сделать эти снимки. Место укажите, куда положить, если вас не будет. У себя я эти файлы уничтожу, а то мой дальний предок-помещик был неожиданно разоблачен женой: нашла в столе сделанные им дагеротипы с изображением обнаженной крепостной девушки. 

      -Ого, какая у вас наследственность! - усмехнулась Жанна. - Веселый был барин: тоже фотохудожник и гуляка. Это очень многое и насчет вас объясняет. Но откуда вам известны столь интимные подробности из жизни предков?

      -В барском доме, который чудом сохранился и теперь выкуплен семьей с помощью состоятельной американской родни, я случайно нашел в тайнике дневник этой самой бывшей крепостной. А не согреши тогда барин с ней, не было бы и меня: его законная жена и две дочери умерли во время эпидемии, и только потом, уже после отмены крепостного права, он узнал, что у него есть сын от той девушки; на ней помещик потом женился. 

      -Ничего себе мелодрама! Написали бы на ее основе сценарий еще одной "Бедной Насти".

      -Тогда получилась бы "Бедная Дуня", но что в ней интересного! Помещик вел образцовое хозяйство, работал с великим князем Константином Николаевичем в комитете по крестьянскому делу, но никаких злодеев и приключений вокруг не было - на сериал это не потянет. 

      -Занимательные подробности можно легко присочинить. Впрочем, дело ваше. А что, обязательно ждать снимков целую неделю? В городе мы не сможем встретиться где-нибудь на нейтральной территории? - спросила Жанна, и голос ее неожиданно дрогнул.

      Федор пристально посмотрел на девушку.

      -А какой смысл?

      -Да хотя бы подробно расскажете про предка, меня очень заинтересовала эта история.

      -Это можно сделать по пути - давайте, я вас подброшу до города. Я ж Лене сказал, что вот-вот выезжаю, а уже целый час резину протянул.

      -По-моему, вы ничего не имели против такой "резины", - Жанна лукаво улыбнулась. - Нет, спасибо, я еще прополку не закончила. 

      -Как хотите. Тогда - до свидания.

      -Газеты заберите, - Жанна протянула Федору "компромат", но из рук почему-то не выпускала.

      -Что-то не так? - Федор пристально посмотрел на девушку.

      Та отрицательно покачала головой, разжала пальцы, молча повернулась и зашла в домик. 

      Федор вернулся на свой участок и с удовольствием поджег обе бульварные газеты. Через пару минут он разворошил палкой золу, и порыв ветра тут же унес ее остатки неведомо куда. И тут Федор увидел стоящую рядом с ним Жанну. Во рту почему-то сразу пересохло.

      -Вы передумали? - еле выговорил он. - Поедете со мной в город?

      Девушка отрицательно покачала головой.

      -Нет. Сама не знаю, зачем пришла. Я просто дура...

      -Не наговаривайте на себя, я сегодня сразу понял, что это совсем не так, - мягко сказал Федор.

      -Нет, я дура! - упрямо повторила Жанна. - Сама не знаю, чего хочу. Все от меня шарахаются, как черт от ладана. Бабы на работе вечно какие-то козни строят, мужики сначала липнут, как кобели, потом мгновенно охладевают...

      -Возможно, вы всех подавляете и раздражаете своим несомненным умственным превосходством, - рассудительно заметил Федор. - Не переживайте, вы еще так молоды, все утрясется. Проще к этому относитесь. 

      -Спасибо. Вы успокаиваете, словно психоаналитик. 

      -Психоаналитик, это человек, который за деньги дает вам советы, которые вы раньше другим раздавали бесплатно, - засмеялся Федор. - Что касается меня, то вы с блеском доказали сегодня, что я тоже пресловутый кобель, о которых вы с таким презрением только что рассуждали.

      -Зато какой породистый! - с жаром сказала Жанна и вдруг решительно обняла Федора и нежно поцеловала в губы. 

      От этого мягкого и сочного волнующего прикосновения будто бы лопнули какие-то внутренние пружины, до сих удерживавшие Федора в рамках дозволенного. Он сжал девушку в богатырских объятиях, осыпая ее лицо и шею бесчисленными поцелуями; то мягко "жевал" ее губы, то страстно, но нежно впивался в крылья носа или мочки ушей, а кончик языка плавно и ласково скользил по ее деснам.

      -Что ты со мной делаешь! - прошептала Жанна. - Я сейчас вся растаю! Теперь понимаю, почему все эти бабы штабелями к твоим ногам падают!

      Федор словно пушинку подхватил девушку на руки и занес в домик, успев тревожно оглядеться: никто вокруг, к счастью, видеть их не мог. В комнате он на мгновение остолбенел: здесь стоял купленный когда-то у друзей за бесценок для первой квартиры старый-престарый диван, на котором много лет назад Лена из девушки превратилась в женщину. Поцелуй Жанны заставил его тут же забыть об этом, и оба, не размыкая объятий, рухнули на жалобно заскрипевший диван. Мужские руки жадно заскользили по мягкому и податливому женскому телу и не желали больше ни секунды терпеть препятствие в виде одежды. Сильные пальцы рванули хрупкую материю, и пуговицы с глухим стуком разлетелись по комнате. Белья под халатом не оказалось, и Федор, не спуская глаз с пленительной обнаженной женщины, в мгновение ока остался в костюме Адама и сел перед Жанной, грозно раскачивая нацеленным на нее орудием. Бедра девушки сами собой упали в разные стороны, открыв взору мужчины широкую долину сочной розовой плоти, в которую превратилась еще недавно столь узкая ложбинка.  Федор рухнул на Жанну, жадно схватив ее за белоснежные холмы и лаская пальцами светло-алые ягодки на их вершинах, ненасытным вампиром впился в мягкие губы и резко погрузил свой ствол во влажную пучину, сразу утонув в этом океане страсти. Старенький диван заходил ходуном, жалобно скрипя, но выдержал запредельную нагрузку. Жанна, цепко держа Федора за спину, бешено дергала бедрами ему навстречу. Мужчина подался далеко вперед, держась теперь за женские плечи, и лицо Жанны оказалось перед его грудью. Могучий ствол теперь при каждом движении скользил по женской ложбине, словно по желобу, плотно касаясь вздувшегося миниатюрного холмика у ее истока. И буквально через несколько секунд Жанна закачала головой и громко и дико закричала, что есть силы раскачиваясь под мужчиной, который едва вырвался из ее объятий, в последний момент с рычанием разрядив свое орудие на пол. 

      -Теперь бы крысы точно убежали! - засмеялся Федор, тяжело дыша.

      Жанна, судорожно сжимая свой тайник, приоткрыла глаза.

      -Ты прав, я словно обезумела. Надеюсь, соседи не подумали, что ты здесь кого-то убиваешь...

      Федор снова лег на диван и обнял женщину одной рукой, другой играя с белоснежными грудями.

      - Черт с ними, с соседями. Если что, объясню, что телевизор смотрел на полной громкости. Интересно, как ты смогла сохранить такую прелесть, словно у юной девушки? Увидев ее на фотографии, я потерял голову, как подросток.

      -А я ребенка не кормила. Муж, как только дочка родилась, ушел. От стресса молоко сразу пропало. И больше мужчин у меня все эти пять лет не было. Хочешь верь, хочешь нет.

      -Верю, конечно.

      Они лежали и болтали о всяких пустяках, совершенно забыв о времени. Федор не выпускал Жанну из рук, мягко поглаживая каждую клеточку женского тела от лба до пятки. Наконец, его ладонь прочно обосновалась во влажном гроте между пышных загорелых бедер, пальцы долго возились с каждой складочкой, сжимая и разминая ее, после чего исчезли в жарких глубинах, игриво пошевеливаясь там. Жанна прервала излияния о своей несчастной судьбе и начала тихонько постанывать.

      -Федя, хватит! - прошептала она. - Еще секунда - и я снова напугаю всех соседей. Тебе, кажется, понравилась моя попа? Так полюбуйся на нее еще!

      Жанна поднялась на диване, уже без тени смущения повернулась спиной к Федору, расставила над ним ноги и резко опустилась, насадившись на живой кол. Федор сжал в ладонях аппетитную румяную попку, которая замелькала перед ним, с неимоверной скоростью дергаясь туда-сюда. Жанна, боясь нарушить их единство, крепко прижала руку к месту слияния, ласково поглаживая его. Федор чувствовал, как настоящее цунами страсти зарождается внутри него, и едва сдерживал себя, до крови закусив губу. Наконец, Жанна вновь дико закричала, бешено подпрыгивая, и он, зверски рыча в унисон с ней, еле успел приподнять женщину, держа ее за ягодицы и расстреливая мощную очередь по обеим полусферам.

      Жанна рухнула рядом, блаженно улыбаясь и бессознательно растирая семя по своим обширным пространствам. 

      -Какой ужас! - прошептала она. - Я сейчас представила: а вдруг эти страшные крысы не появились бы на моем участке!
		
		
    
		
    54. Tydыtь Эф: Мадонна Пауля Конева
    993   Оценка:6.46*7    "Рассказ"  Эротика 


    



    
 
 



    

    

    
Мадонна Пауля Конева

    

    

       

       Если бы в какой-нибудь анкете какого-нибудь отдела кадров имелся вопрос: "Женщин какого типа Вы предпочитаете?",  Пауль Конев, не задумываясь, написал бы: "Рыжих". Ни рост, ни телосложение, ни умственные, ни морально-духовно-этические свойства при этом не уточнялись. Рыжие. Под этим подразумевалось все остальное.

       Нельзя сказать, что Конев был такой уж  нетребовательный к женской красоте. Как раз наоборот. Женщин много, и все они разные, и в каждой есть нечто свое, неповторимое, что делает ее, женщину, уникальным творением природы. Кому, как не Паулю это знать - профессия фотографа не просто позволяла, а прямо-таки обязывала смотреть на людей, как на произведения искусства. И на женщин. Особенно на женщин. Так что он вполне отдавал должное и льдисто-хрупкой красоте блондинок, и таинственной испанскости брюнеток, и мистическому очарованию азиаток. Но рыжие...

       Рыжие в глазах Конева имели какую-то особую, неизъяснимую прелесть. Они были словно совершенно другой расы - не европейской, не азиатской, не африканской, другой. Может быть, инопланетной. Они отличались от не-рыжих, как спелый персик на дереве отличается от  персика в овощной лавке.  Как вишенка от вишневой карамельки. Как золотая рыбка в аквариуме отличается от рыбки, нарисованной на занавеске. Как стебель бамбука отличается от спиннинга. Как... как фотография - от картины.

       Короче, вы  поняли, - рыжие были для Конева более женщинами, чем все другие.

       Но и в их рыжести виделись Коневу свои градации: 

       Светло-одуванчиковая, тонконогая, жеребячья, веснушчатая рыжесть, прилетевшая откуда-то из детства;

       Патинно-медная, тяжелая и горячая, смуглокожая рыжесть, по-змеиному пугающая и завораживающая одновременно;

       Буйная, огненная, гривастая рыжесть, звенящая браслетами, с жемчужным оскалом, с южным морем в глазах;

       Мягкая, тепло-молочная, луговая рыжесть;

       Курчавая рыжесть-пружинка;

       Настырная, рубиновая, блудливоглазая рыжесть; 

       Рыжесть - усталость;

       Рыжесть - пустыня;

       Рыжесть - взведенный курок.

       Да, о многом, о многом мог бы написать в анкете Пауль Конев, если бы были такие анкеты.

       Но нет таких анкет. И нет таких отделов кадров. А есть - тесная фотостудия, где вольный фотограф Пауль Конев лепит свои поделки - фото на паспорт, фото на права, фото в семейный альбом, фото на памятник... Ежедневно десятки людей проходят перед Коневым, оставляя слепки лиц на  пленке. Бывают среди них и рыжие. 

       

       Но, что-то мы взяли очень уж минорный тон - не подумайте, что Конев был такой уж ботаник и тихоня, и женщинами любовался только со стороны.  Конев был нормальный мужчина, если фраза "настоящий мужчина" для вас звучит слишком пафосно.  Был он высокий и даже статный, несмотря на малоподвижную, вроде бы, профессию. И лицом не подкачал - довольно узкое, с крупными чертами, с  этакой бледностью лицо - в общем,  как правило, такие лица женщинам нравятся. По характеру - не мизантроп, но опять же, с некой глубоко зарытой, застарелой душевной драмой, что, между прочим, тоже действует на женщин интригующе и привлекает.

       Драма, кстати, была, но касалась она совсем не несчастной любви, как могли бы предположить, к примеру, вы, а кое-какой медицинской проблемы.

       Конев, конечно, меня убьет, если встретит, за то, что раскрываю его тайну. Ну да ладно. 

       В общем, в армии Конев отморозил... мнэ-э... ноги. По всей длине. То есть до самой поясницы.

       И после этого он не то, чтобы совсем никак, но постоянно опасался. А когда мужчина постоянно опасается... сами понимаете, не дети.

       Отсюда - и несколько заниженная самооценка, и настороженное отношение к женщинам, и даже, может быть, такая особая, мистическая и трепетная тяга к рыжим, как к антропоморфному огню, что ли. Не знаю, не психотерапевт. Это пусть они объясняют, а мы мединститутов не кончали.

       Да это и неважно, главное - Конев был нормальный парень, отличный друг, интересный собеседник, неплохой кой-кому любовник, а маленькие комплексы - ну у кого их нет? Тем более что Конев успешно с ними справлялся.

       До поры - до времени.

       

       ...Тем летом, в самую арбузную пору, жара стояла страшная. Все, кто мог, бросали дела и удирали из города - на дачу, на взморье, в деревню к бабушке - куда угодно, лишь бы сбежать от раскаленных добела улиц. Кто не мог - сидели в домах в обнимку с кондиционером, с ненавистью глядя сквозь окна на безумствующее светило. Блаженствовали только приезжие отпускники - неизбалованные теплом, они принимали зной юга как заслуженную награду и с энтузиазмом коптились на городском пляже, либо наслаждались прохладой пивнушек, сидя с запотевшим бокалом и шевеля пальцами расслабленно вытянутых ног.

       Конев, нехило приподнявшись на выпускных вечерах, запер студию и блаженствовал в святом ничегонеделаньи дома, ожидая конца дневной сиесты.

       Внезапно (это всегда бывает внезапно) раздался телефонный звонок. Конев в одних трусах прошлепал к аппарату: "Алле".

       Звонил старый, еще со школьной скамьи, товарищ Конева, детский врач-фтизиатр, психоватый Женька.

       Обычно покладистый и даже добрый, как и полагается врачам, Женька в личной жизни проявлял себя полнейшим психопатом, если можно назвать личной жизнью бесконечные головокружительные романы, стремительные пышные (где только деньги брал!) свадьбы, столь же стремительные разводы с безобразными скандалами, сценами ревности, мордобоем, дележом барахла... Засим следовала неизменная депрессия, кратковременный запой, в угаре которого возникала новая пассия, и начинался очередной виток  Женькиных безумств. 

       Баб Женька выбирал почему-то всегда похожих - сухих, смуглых и злых брюнеток, смахивающих на голодных грачат, таких же крикливых и жадных. "Это потому, что я скрытый подкаблучник", - объяснял самокритичный  Женька, - "и мне нужна женщина сильнее меня. Но нет таких женщин! Поэтому я  нахожусь в перманентном поиске", - говорил  Женька, тонкий психолог и моралист.

       Вот и сейчас Женька позвонил, чтобы сообщить об очередной женитьбе.

      -- 
Свадьба в начале сентября! - бодро рапортовал он в трубку,- Готовься, будешь шафером!

      -- 
Польщен, - вяло обрадовался Пауль. Шафером у Женьки он был уже раз восемь. - Кто на этот раз?

      -- 
Ты ее не знаешь! Пашка, ты... Ты даже не представляешь! Это не женщина - вулкан! Цунами! 

      -- 
Почему же не представляю? Очень даже представляю, - ответил Пауль, и в самом деле с легкостью рисуя в голове предполагаемый портрет кандидатки.

      -- 
А, что с тобой говорить... Вот увидишь ее - поймешь,- пообещал Женька.

      -- 
Угу.

      -- 
Слушай, я ведь по делу... Тут  закалым подворачивается - на месяц, на бахчу. Ну, а мне, сам понимаешь, денежки к свадьбе нужны, так ты это... Сфотографировал бы ее на память, а? 

      -- 
Бахчу?

      -- 
Ларису!

      -- 
Ларису?

      -- 
Ее - зовут - Лариса! - с нажимом сказал Женька, - мою невесту зовут Лариса, тупой!

      -- 
А... Ну... Тьфу, Женька... То есть, конечно, пожалуйста... Когда, завтра?

      -- 
Не, завтра я уезжаю. Сегодня бы, а, Паш? Дело срочное, поэтому я к тебе... По дружбе, а?

      -- 
Хорошо, давай вечером...

      -- 
Вечером - поздно! Тебе же еще печатать! Сейчас, Паш!

      -- 
Ну ладно... - тяжело вздохнул Пауль, - давай сейчас.

      -- 
Спасибо, дружище! - обрадовался Женька, - Так я тебе ее пришлю? Минут через двадцать у твоей лавки, окей?

      -- 
Акей, - тоскливо протянул Пауль, повесил трубку и побрел за шортами.

       

       В совершенно вялом расположении духа Пауль отпер двери фотомастерской, поставил на табурет бутылку теплой минералки и начал приготовления. Вот так, пропал не только день, но и вечер. Теперь вместо долгожданного отдыха предстоит несколько часов душиться в спертом воздухе лаборатории, стряпая фотоморду очередного вороненка. Потом Женька увезет ее на закалым, через месяц привезет ее, изрядно попользованную, назад, еще через пару месяцев порвет в клочки, потом станет склеивать и обильно поливать нетрезвыми слезами... Все это мы проходили.

       Эхе-хе... Но! Дружба - обязывает. И если Женька его снова попросит, - а в этом можно не сомневаться, - то он, Пауль, обязательно сварганит еще фотоморду, и еще - сколько потребуется. Вот так.

       Гордый за себя и свою с Женькой мужскую дружбу, Пауль поправлял последний софит, когда за спиной приоткрылась дверь и прозвучало:

      -- 
Здравствуйте.

       Пауль скосил глаза на дверь - там, на фоне выцветшей от зноя улицы рельефно чернел женский силуэт. Лариса.

      -- 
Вы Лариса? Проходите, я сейчас... минуточку... вот так.

       Пауль справился с софитом и наконец обернулся.

       Девушка стояла у двери в нерешительности, не зная, куда именно проходить в этой тесной комнатушке, заставленной аппаратурой, заваленной детскими игрушками, шелковыми шарфами, дежурными пиджаками, мундирами и прочим реквизитом.

       И она была рыжая! 

       Ребята, она была рыжая! Но какая!..

       Паулю почудилось, будто Жар-птица  чудом залетела в его комнатенку. Это была ослепительная, царственная, самовольная рыжесть, похожая на... на что? 

       Жертвенный огонь? 

       Лалы в драконовой сокровищнице? 

       Знак "Опасная зона"?..

       

       Пауль не верил своим глазам. Этого не может быть. 

       - Вы точно Лариса?

      -- 
Да, - удивленно ответила она.

      -- 
Вы - от Жени? - все-же решил уточнить Пауль.

      -- 
Ну да... - она пожала плечами,  - а почему вы спрашиваете?.. Что с вами? Вам нехорошо? - встревожилась она, заглянув в каменное лицо Пауля.

      -- 
Нет-нет... Все в порядке... П-прошу, пожалуйста, садитесь, - поспешно отведя глаза, Пауль указал рукой на стул и захлопотал со своими мудреными приспособлениями.  Выставил свет,  установил аппарат, принес и зарядил пластину...

      -- 
Как вы предпочитаете сняться? - выжал из себя он, по-прежнему не оборачиваясь.

      -- 
Вы специалист, вам виднее.

       Ровный голос. Слишком ровный.

      -- 
А... Ну, тогда... сейчас... - Пауль нырнул под черное покрывало, словно спасался. Посмотрел в видоискатель на нее - она сидела, выпрямив спину и сложив руки на коленях - так, как фотографируются для официальных документов.

      -- 
Вы слишком напряжены, - глухо пробурчал Пауль из-под тряпки, - расслабьтесь... - У самого Пауля при этом голос был вовсе не расслабленый. Дрожащий был, ребята, голос. - Немножко развернитесь...

       Девушка немного развернулась.

      -- 
Так?

      -- 
Да... то есть еще немного...

      -- 
Так?

       Ракурс получился прекрасным - она сидела, слегка развернув бедра влево, держа одну руку на колене, а вторую положив на спинку стула. Прорисовалась великолепная линия шеи и плеч. Из-за уха  озорно выглянул тонкий золотистый завиток. Белая кожа в свирепом свете софитов отливала перламутром. Пауль пропустил вопрос.

      -- 
Так?

      -- 
Что? О, да...

       Руки дрожали. Тряслись руки.  С такой дрожью напортачишь...Поскорее нажать на спуск... Теперь все. Все?..

      -- 
Лариса... хотите, еще кадр? Для перестраховки...

       Она пожала плечами.

       Пауль побежал за следующей пластиной. Вернулся, зарядил, накрылся.

      -- 
Теперь сядьте как-нибудь... Ну, как-нибудь иначе...

      -- 
Так? - она изменила позу.

      -- 
Еще немного...

      -- 
Так?

      -- 
Еще, еще...

      -- 
Ну, вот так?

      -- 
Н-нет... нет... еще чуть-чуть... - хрипел Пауль.

      -- 
Знаете что, Паша? - раздраженно сказала она, - Помогите мне. Усадите меня так, как вам понравится! 

       Из-под тряпки показалась голова Пауля. Лицо, покрытое бисеринками пота, было искажено.

       - Да, да! Сделайте, чтобы вам понравилось!- капризный голос.

       Но Пауль боялся к ней приблизиться. Пауль не мог справиться с дрожью в руках, с осипшим голосом. Пауль не мог до нее дотронуться! Иначе от ни за что не отвечает. Иначе...

       - Ну же! - нетерпеливый окрик, приказ.

       

       

        И Пауль пошел к ней. 

       Деревянной походкой, как лунатик, подошел он к ней, протянул руки. Коснулся висков, слегка повернул голову...

      -- 
Вот... может быть, так...

       

       ...Бабы! Вы - чертовки! Какие потусторонние голоса вам подсказывают, какие бесенята шепчут вам на ухо правду? Правду о мужиках? Откуда вы мгновенно узнаете ее? Или волны мужских взрывов докатываются до вас? Или в воздухе в этот миг проносится что-то такое, что могут уловить только ваши шелковые перышки? Уловить, затаиться и ждать?

       

       ... Так или иначе, она уже знала. Прежде, чем Пауль коснулся ее, она знала. И ждала.

       Она послушно повернула голову.

       Пауль провел пальцами по плечам, ровняя, - она покорно развернула плечи.

       Пауль тронул колено - она сняла ногу с ноги, поставила их рядом.

       Пауль прикоснулся к платью, разглаживая несуществующую складку.

       Серая ткань сама притянула его руку, приковала дьявольским магнитом. Он стоял в неудобной позе, нагнувшись к ее коленям, и с удивлением смотрел на свою руку. А рука скользила по платью вниз, вниз. 

       Верите ли вы, что Пауль не мог оторвать рук? Хотел, но не мог! Он смог только поднять глаза, взглядами встретиться с ней и получить ответ.

       И тут густая кисельность атмосферы взорвалась. Только что время тянулось зудяще-медленно и глухо, теперь оно понеслось со скоростью летящего без тормозов самоубийцы.

       Руки Пауля из завороженных сомнабул превратились в голодных зверьков. Они алчно метнулись вверх, сминая ткань, вверх по ногам, прощупывая их, как пауки добычу, разыскивая самое мягкое, самое нежное место.

       Пауль  взглянул ей в лицо, не разбирая выражения на нем, хищно впился в ее губы.

       Пауль почувствовал, как две горячие руки захлестнули его за шею, прижали к мягкому.

       Пауль искал себе места, втискивался меж белых ног, и они раздвигались, пропуская лихорадочное тело в убежище. 

       Пальцы уже нашли то, что искали, жадно вцепились в округлости, сжали, принялись растаскивать в стороны... все еще стараясь ухватить побольше территории, бесцеремонно протискиваясь сквозь препятствия, проникая, добираясь до влажных трепетных складок, алчно помечая захваченное отметинами ногтей, руки тянули и тянули добычу к Паулю, к докрасна раскаленному жертвеннику. Руки перехватывали  добычу, ни на миг не выпуская ее, дрожали, как голодные боги в предвкушении обильной жертвы, чувствуя ответную дрожь. Прогибался хрупкий столб позвоночника, вероломные ноги переплетались за спиной, захватывая захватчика. Жадный живот доискивался истязаний. 

       Два паука, вцепившись друг в друга, судорожно замерли на стуле.

       В голове Пауля бился неистовый вой,  поднимался, переходил в визг... В глазах вспыхивали огненные шары и гасли, оставляя копоть и черный дым. Мир задрожал и стал рассыпаться.

       

       Руки, благословенные руки, видимо, умнее головы. Руки сделали все, как надо. Содрали проклятые шорты, выпустили на волю безумную плоть, а другие, белые и гибкие, показали дорогу в новый плен. 

       И Пашка погрузился в него. В душный, влажный, тесный, жаркий плен, извечный мужской рай.

       И тогда стальной капкан  разжал ядовитые зубья, соскользнул с сердца и стал опускаться, проваливаться вниз, оцарапывая по пути спинной мозг, и внутренности -  все ниже и ниже, пока не лег каменной тяжестью на самое дно.

       Предчувствуя, что еще немного - и произойдет взрыв, который разнесет в клочья их обоих, Пауль привалился к ней, прижался всем телом к бесстыдно оголенному порочному животу, намертво втиснувшись в ее чрево, отказываясь расторгаться...

      -- 
Нееееееет... - глухо завыл он, по-волчьи вытягивая шею.

       И в этот момент стул под ними сломался.

       Бывалый деревянный стул не выдержал и развалился, и вместе с его обломками на пол обрушились два естества, сплавленные в одно в железном кулаке вожделения.

       Пауль упал на женщину, нелепо разбросав долговязые ноги, по пути завалив игрушки, и стойку с мундирами, и треногу фотоаппарата. Сверху на Пауля, словно желая прикрыть его  неприглядную позу, свалилась стопка драпировок. Но ему было все равно - быстро подтянув ноги, он встал на колени, крепко обхватил женщину за ягодицы и резко, в яростном отчаяньи притянул, надел на себя - раз, другой, третий. Протяжно застонал и в изнеможеньи рухнул на распятое тело.

       И был взрыв - затяжной и утробный, словно из-под громадной толщи воды, и была волна - нежная, всесильная волна прокатилась по телам. И серебряные молоточки вбили в каждый позвонок по жемчужной булавке. И распрямились, обмякли пальцы. И словно мягкой теплой ладонью ударило в затылок, поселив в голове звон и легкость. И мир, минуту назад сгоревший и погибший, глубоко вздохнул и начал воскресать. 

       

       ...-Ты жив?

       Пауль раскрыл глаза.

       -Ты жив?

       Она сидела на том же месте - на полу, среди разоренной студии. В одном туфле, в смятом расстегнутом платье, соскользнувшем с плеча. Прическа рассыпалась.

       -Жив... кажется.

      -- 
Хорошо.

       Она вздохнула и прилегла рядом, на пиджаки. Пауль потянулся, по-телячьи ткнулся носом в подмышку. Протяжно втянул воздух. 

      -- 
Рыжая... Господи, а как ты? - спохватился Пауль, приподнявшись на локте, - я же чуть не убил тебя!..

       Она повела плечом: пустяки.

       - Каблук только жаль. Сломался...

       ...Они лежали на полу и молчали. Пауль следил за пылинками, пляшущими в воздухе. Молчал. А что тут говорить?

       Она лежала рядом с едва заметной улыбкой, и глаза ее изумрудно мерцали. Она молчала. Рыжая.

      -- 
Тебе не идет имя Лариса.

       Она повернула голову.

      -- 
Почему?

      -- 
Не знаю... Не  идет.

      -- 
А какое идет?

      -- 
Ну... не знаю. Лора. Мона. Мона Лора... Нет, не то.

      -- 
Зови, как хочешь.

       Пауль перевел на нее глаза. Протянул руку, коснулся  кожи. Провел ладонью по животу. Она закрыла глаза, улыбнулась.

      -- 
Погоди, я сейчас. Не двигайся!

       Он поднялся и направился к аппарату. Снял его с треноги, вернулся. Щелкнул затвор.

      -- 
Я буду звать тебя Мадонной.

      -- 
А я тебя - Пауль. Подойди ко мне... ближе.

       

       Вы знаете, как порой умеет уменьшаться мир? До размеров гостиничного номера, а то и до площади кровати. Знаете? Ну вот. На этот день и вечер мир был уменьшен до размеров пары брошеных на пол пиджаков. Не для всех, конечно. Те, другие, для кого мир оставался прежним, могли бы, если бы подошли поближе к двери Пашкиного ателье и хорошенько прислушались, услышать, как там, в недрах пиджакового мира, разговаривают люди:

       "Нет-нет... Все в порядке..." 

        "Как ты предпочитаешь..." 

       "А... Ну, тогда... сейчас..." 

       "Ты слишком напряжена... расслабься... немножко развернись..."

       "Так?"

       "Да... еще немного..."

       "Так?.. Так?"

       "Что? О, да... о... д-да-а..."

       "Еще, Мадонна?.."

       "Теперь сядь как-нибудь... Ну, как-нибудь иначе..."

       "Так?"

       "Еще немного..."

       "Так?"

       "Еще... еще..."

       "Нет... нет... еще чуть-чуть..."

       

       ***

       "...Ты жив?..."

       

       

    

    
***************

    

    

       

       

       PS. Вот такая, блин, эротика. 

       Вы, конечно, скажете, что рассказ, мол, не окончен, что, мол, надо присобачить какую-нибудь развязку, убить кого-нибудь, в порыве страсти или из ревности, посрамить блудницу, или хотя бы осудить Пашкину измену дружбе. 

       Можно, конечно, присобачить, но надо ли? По-моему, не надо. Нашей задачей было написать эротику, она написана - уж какая есть, такая есть. А все остальное оставим для других рассказов. Акей?

       PPS. Все же, для перестраховки, уведомляю читателя, что П. Конев и Женька действительно существуют на свете, но вся история, им приписаная, есть не что иное, как ложь, клевета и паскудная инсинуация автора.

       PPPS. Кстати, у Конева есть коллекция потрясающих ню. Называется - "Мадонна".

    



















		
		
		
    55. Девица Эф: Трещина
    997    "Рассказ"  Эротика 


    




      ... Вот такие невеселые делишки у Людмилы.  Да и у меня не лучше. 

      Я уверена - Игорь меня сглазил. На курорт ведь отправилась специально для того, чтобы расслабиться и выбросить из головы этого противного нахала, который совсем недостоин того, чтобы я о нем вздыхала целых два месяца после того, как он ушел...  Да, он был в постели великолепен, - но разве это повод вздыхать о нем так долго? 

      Объясни мне, почему я такая бестолковая? Оказывается, заезды в пансионатах родной страны никто не отменял. И хотя место для меня нашлось, я сразу поняла - нормальные поклонники уже все прибраны к рукам. Пришлось скучать целых два дня. Утром и вечером лежала на пляже, днем сидела на балконе, смотрела на море и читала Ремарка. На третий день старожилы уехали, и в столовой появилась партия молодых и не очень, красивых и не очень самцов. То есть мужчин. 

      В этот раз я повелась на запах. Интересно, кто именно проводил исследования, которые якобы доказывают, что если мужчине и женщине нравится одинаковый аромат, то они созданы друг для друга? Он подсел за мой столик - и я обалдела. Одеколон  BalMan мне нравится, им всегда пользовался Игорь, и этот аромат действует на меня, как... В общем, от этого запаха у меня появляется острое желание раздвинуть ноги сразу же перед любым, кто пользуется именно этим парфюмом. 

      Еще на меня произвели впечатление его длинные тонкие ухоженные пальцы и то, как тщательно он пережевывал пищу. Точно так же, как Игорь. На ужин было рыбное филе в кляре. Мой сосед медленно отрезал маленькие кусочки, ловко и быстро отправляя их в рот. Я любовалась движениями его рук и думала: как, должно быть, умело такие пальцы двигаются по телу... Начиная со щиколоток, и медленно поднимаясь вверх, чуть-чуть щекоча... Игорь всегда говорил, что мое тело, как музыкальный инструмент, откликается на легкие постукивания... Он, стервец, умел дотрагиваться так, что я млела и таяла... Особенно он любил гладить меня в ресторане, когда я приступала к десерту, а он, держа руку под столом, тихонько проводил пальцами по ноге, то опуская их к коленям, то поднимая к бедру, затем к животу, пытаясь попасть пальцами под белье...

      Не идиотка ли я? Как только оказываюсь в кафе или ресторане, мгновенно вспоминаю Игоря.  Сразу я старалась поменьше смотреть в лицо новенькому, мне казалось, что похоть брызжет из моих глаз. Правда, когда он спросил, нравится ли мне здешняя кухня, я немного разочаровалась, и даже возбуждение спало. Голос у него оказался не ахти какой - писклявый, и как мне показалось, с легким пришепетыванием. И я смогла, наконец, заглянуть в его глаза - будучи уверенной в том, что собственное "хочу" затаилось где-то в самых уголках моих очей. К светло-серому цвету я всегда была достаточно равнодушна. С ума меня сводили зрачки зеленого цвета. Сосед по застолью лицом совершенно не походил на Игоря, и этот факт меня очень обрадовал. 

      Но, снова опустив глаза, я посмотрела на такие красивые пальцы и подумала - я же не сексом по телефону заниматься собираюсь. А шепот - он и есть шепот, и голос при этом не важно какой. Ведь должен же он шептать мне на ухо слова разные приятные... Игорь  всегда шептал мне, что я самая-самая... Кошечка, пантерочка и прочая...

      Я так размечталась о том, как сотрапезник будет гладить мои ноги, бедра... что даже не подумала о том, какое собственно сама произвела на него впечатление. Тем более, ел он, как я уже сообщила, очень прилично, но быстро. Пришлось посмотреть на него повнимательнее и улыбнуться. 

      Не знаю, насколько завлекательно у меня это получилась, но он поинтересовался, как меня зовут, и представился сам.  Имя у него оказалось такое же противное, как и голос - Геннадий. 

      Он подождал, пока я закончила ужин, развлекая меня кулинарными побасенками. Люблю тех, кто понимает толк в еде.  И в вине.  Важны, на мой взгляд, не установленные давным-давно правила: белое к рыбе, сладкое - к десерту. Главное, чтобы человек получал от еды удовольствие. Обожаю детективы про Ниро Вульфа -  там всегда так смачно описываются блюда, что читать их без тарелочки с фруктами возле кровати я не могу.   

       Признаюсь, в начале разговора Геннадий произвел на меня впечатление штатного "героя-любовника", хотя и не альфонса. Когда мы выходили из зала, спросил, на каком я живу этаже. 

      -  На восьмом.

      - Тебе повезло, - мы еще за столом решили, что будем "на ты". - Из твоего окна должен открываться восхитительный вид, не то, что со второго этажа.

      Естественно,  я предложила подняться ко мне в номер. 

      Пока мы поднимались в лифте, целоваться он не лез, руки держал при себе, в общем, вел себя, словно в детском саду. Зато мне так хотелось провести рукой по его ягодицам. Где написано, что смотреть на округлые аппетитные попки могут только мужчины? Учитывая, что Геннадий не прижимался к стенке лифта, а стоял, словно специально так, чтобы я могла разглядывать его, кажется, весьма упругую задницу, обтянутую тонкими светлыми брюками. 

      Как говориться, век живи, век учись. Позор на мою тупую голову. Оказывается, я уже не могу отличить ловеласа от подобия сексуального маньяка. Точно говорю, Игорь меня сглазил. Раньше я так никогда не ошибалась.  

      В комнате я сразу наклонилась, полезла в тумбочку за презервативом. Как-то неловко было спрашивать: есть эта вещичка у него с собой, или нет. Он ведь поднялся ко мне прямо из столовой. А зачем нормальному человеку таскать с собой везде эти "предохранители"? Да и штатному герою-любовнику они тоже в обеденном зале тоже не очень-то нужны. 

      Правда, я не успела ничего достать, только нагнулась - и почувствовала, что подол моего короткого сарафана взлетел вверх, а трусики - нет, не упали вниз. К сожалению, он их дернул с такой силой, что кружева не выдержали... Он порвал мои любимые трусики! И я чуть не ударилась головой о дверцу тумбочки! Я немного испугалась, даже хотела его прогнать, но он уже успел снять с себя брюки. И главное - он шепотом попросил меня одеть ему презерватив. Ну, это действие у меня занимает, как правило, несколько секунд. Научилась давным-давно: сначала необходимо провести языком очень легко, едва прикасаясь - по всей длине члена, после чего  можно сразу надевать "резинку". Пока одевала, прикинула - размер аппарата стандартный, не большой и не маленький. 

      Я обрадовалась, что он не возражает против презерватива и готов одеть его сразу. Только напрасно радовалась, как выяснилось. Все то, о чем я воображала, сидя за столиком, так и осталось в моих мечтаниях. Он схватил одной рукой мою грудь, пальцами другой сразу полез между ног...  И естественно, повалил меня на кровать. Хорошо, я не ударилась головой об стенку.  

      Назвать его действия ласками не поворачивается язык.  Больше всего это походило на проверку наличия смазки.  Но, то ли к счастью, то ли, наоборот, к огорчению,  мое возбуждение еще не угасло, поэтому он вошел в меня легко... Конечно, такой секс я не люблю. Но раз уж начали - то лучше пусть так, чем прерываться на половине... Естественно, у меня об оргазме речь не шла, но пока он пыхтел, я подумала - может, у него давно никого не было, поэтому он так странно себя ведет... А может, действительно, с отклонениями? Что их, мало сейчас, разных придурков? 

      Всегда путала, как правильно говорить - "совокупление" или "соитие"? Хотя нет, скорее всего, мы - "совершали половой акт".  Ведь назвать происходящее даже сексом можно лишь с огромной натяжкой, а уж обзывать подобный процесс "занятиями  любовью" - значит, испохабить само понятие плотских игрищ. Когда все закончилось, я почувствовала себя так, словно слезла с гинекологического кресла, причем доктор был весьма грубым и равнодушным. Но долго копошащимся.  Видно, что-то разладилось и в моем собственном организме. Такого безразличия во время акта у меня не было уже лет... Даже не помню сколько... Видимо, я не создана для секса с элементами насилия. Хотя с Игорешкой мы иногда изображали сценку "невинная девушка и злобный дядька с большим членом"... Но не так же, как сейчас...  Странный мужчина мне попался. Не садист, точно, но почему- то все время пытался меня ущипнуть то за левую грудь, то за правую. И даже за половые губы. В общем, к такому обращению с собой я не привыкла, и подобных опытов повторять не намерена. Но меня разобрало любопытство - может, он кроме как щипаться, еще и кусаться начнет. 

      Я говорю, эта сволочь, Игорь, меня сглазила. Никогда в жизни во время секса я не думала ни о чем другом, кроме самого секса. И никаких экспериментов сама над собой не проводила. У меня до сегодняшнего дня с головой было все в порядке.   

      Что удивительно, Геннадий когда слез с меня, то соизволил одарить партнершу, то есть меня, поцелуем в шею, и отправился в душ.

      Ты правильно говорила, что моя любовь к дорогому белью рано или поздно сыграет со мной злую шутку. Мне надо было выгнать Геннадия сразу же, как только он вернулся в комнату. Заставить надеть штаны - и выпихать из комнаты. Но мне так жаль стало тех денег, которые придется по милости слишком нетерпеливого Геннадия потратить на  покупку новых трусиков. Я подумала - схожу в душ, а после - поговорю насчет компенсации нанесенного мне ущерба, если не морального, то хотя бы материального.

      Когда я вернулась в комнату - чуть в обморок не упала. Он ушел. Я так испугалась - что он меня ограбил. Сразу полезла в сумку - паспорт на месте, наличные и карточка - тоже. Единственной исчезнувшей вещью оказалась та самая пострадавшая ни за что ни про что тряпочка - им же порванные трусики.

      Вот это начало курортного романа. Меня чуть кондрашка не хватила! Так можно и невроз заработать, а не здоровье на берегу Черного моря поправить. Я в чем стояла - в том и вышла на балкон. То есть без ничего, обнаженной. С моря дул ветерок, я стояла и смотрела, как летают птицы над волнами, чайки,  наверное. И я подумала о том, что совсем уже отупела. Сижу сиднем в этом пансионате, когда можно ведь экскурсионные вылазки делать - тут их через день предлагают. 

      Я долго стояла, смотрела на море, на небо. Как давно я не видела заката солнца, когда облака окрашиваются в лиловый, розовый, сиреневый оттенки, а потом  словно кто-то решает замазать всю эту красоту, и цвет неба становится сероватым, с еле заметным розовым оттенком, а голубизна - темнеет. 

      Спалось мне плохо, но с утра пораньше я отправилась записываться на экскурсию. Больше всего мне приглянулся Новый Свет. Интересно, неужели в этом богом забытой стране еще не разучились делать шампанское? 

      С экскурсоводом нам повезло не очень-то. Ненавижу гидов, которые говорят заученным роботизированным голосом, он такую скуку навевает, что даже из автобуса выходить не хочется. 

      Не знаю, что побудило заговорить со мной молодого человека, члена нашей	 группы. Скорее всего, судьба выбрала его для меня из-за проклятий Игоря, который перед уходом таким неестественно спокойным голосом сказал, мол, я еще буду плакать. И что меня еще заинтересуют в жизни другие вещи, кроме ресторанов и секса. Жаль, что у него в тот момент язык не отпал. И член тоже.

      В общем, мы разговорились с молодым человеком.  Сразу он показался мне похожим на игрушечного плюшевого песика, который был у меня в детстве, и без которого я ни есть не садилась, ни спать не ложилась. Такой же долговязый, нос пимпочкой, и глазищи круглые, в пол-лица.  

      Надо было не смотреть в них, и тогда бы ничего не произошло. Его глаза болотного цвета затянули меня, как в тину. Я утонула в этом омуте, который глядел на меня так, как не смотрел никто раньше. И последствия не заставили себя долго ждать - я полностью растворилась в нем самом. Ночами наши тела сливались, и летали под ночными яркими южными звездами. Когда  он засыпал, я лежала рядом, без сна, чувствуя его тихое сопение. С трепетом дотрагивалась до его волос, нежно проводя пальцами по изгибу позвоночника, опасаясь что он проснется от моих прикосновений. Блаженство и нежность. Теперь я знаю, что означают эти слова. 

      В нашу последнюю ночь мы долго не уходили с пляжа. А потом, когда он уснул, я хотела пойти и утопиться. Но передумала, испугалась - он утром меня не обнаружит рядом, будет искать, волноваться... Нет, свести счеты с жизнью я смогу и на следующий день.

      Он уехал, а я прямо с вокзала отправилась в магазин женского белья. Перемерила там штук двадцать бюстгальтеров. Было так забавно ходить по магазину топлес, прикладывать к телу бюстгальтеры, не смотря ни на цвет, ни на качество. Главное, чтобы размер второй. Продавщица попыталась возражать против такого моего поведения. Но я быстро поставила ее на место. Конечно, не в моих правилах грубить обслуживающему персоналу, но тут не удержалась - сообщила девице, что если она свои два прыщика стесняется выставлять напоказ, то моя грудь заслуживает того, чтобы ее видело как можно больше народа. Моя тирада прозвучала даже несколько забавно, учитывая, что кроме нас двоих в  магазине больше не было ни души. 

      Купив шесть бюстгальтеров, еще взяла на рынке ужасное платье в фиолетовых ромашках, и отправилась в пансионат.

      В комнате я первым делом маникюрными ножницами на мелкие клочки изрезала все свое нижнее белье, и новое и старое. А потом мне стало жалко кромсать остальное - пусть его лучше горничная себе возьмет. А мне оно больше не надо. Каждый раз, надевая вещь, вспоминать, как он ее снимал...

      Я забрала только сумочку с документами и деньгами, вызвала такси и отправилась в аэропорт. По дороге я мечтала о том, как было бы замечательно, если бы мы попали в аварию. Но никакого ДТП с нами не произошло. И почти доехав до аэропорта, я приказала водителю развернуть машину обратно. До начала регистрации оставалось еще сорок пять минут, которые я решила провести с пользой. 

      Терпеть не могу трахаться с незнакомыми мужчинами, поэтому предварительно я выяснила - водителя зовут Колей. Конечно, скорее всего, Николаем Ивановичем или Петровичем, но отчество меня не интересовало. Коля попытался изобразить из себя властного мужчину, попытался объяснить, что не может бросить машину без присмотра прямо на дороге. Тогда я сказала, чтобы он включил счетчик - мы снова едем в аэропорт. После моих слов Коля стушевался, хлопнул себя по лбу, и вспомнил, что буквально в пяти минутах от основной трассы есть замечательная сухая грунтовая дорога, с обеих сторон которой растет густая зелень. Когда мы заехали в эти так называемые кусты, Коля еще раз попытался проявить инициативу. Широким жестом бросил на траву свою футболку и предложил на нее лечь. Я вежливо отказалась, сообщив, что предпочитаю совсем другую позу. Этот Коля явно на себя в зеркало давно смотрел. Лет двадцать тому назад. Брюхо, словно он на седьмом месяце, а член, даже когда стоит, я думаю, Коля из-за живота не видит. 

      Наверное, если лежать, то футболка была бы в самый раз. Но когда я стала раком, ноги ниже коленей очутились в траве. К моему удивлению, Коля оказался более умелым, чем я ожидала. Представляешь, он знаком с  предварительными ласками, и не стесняется применять их на практике даже с незнакомыми курортницами, которых видит первый и последний раз в жизни. Может, он тоже боится потерять квалификацию?

      Один стандартный поцелуй - и его губы заскользили по моему телу. Он долго и умело целовал соски, потом ласкал языком клитор...  Поза 69 в зеленой и достаточно жесткой траве все же для меня неприемлема, поэтому пришлось соблюдать очередность. 

      В маленьком члене одна прелесть - он легко входит в рот, его не приходится заглатывать, словно удав кролика. Я думаю, моими действиями Коля тоже остался доволен. Конечно, когда мы перешли к непосредственному взаимному проникновению мужчины в женщину, трава исколола мне ноги, и это сказалось на времени наступления оргазма - он явно запаздывал. Коле пришлось нелегко, но он справился. В аэропорт мы успели вовремя. 

      Лучше бы я ехала поездом. Потому что наши авиалайнеры не рассчитаны на то, что кому-нибудь приспичит заняться сексом. Весь полет я вспоминала его, человека с которым была счастлива целых девять дней. Как жаль, что наш борт не попал в авиакатастрофу. Ведь жить мне теперь не хочется...  

      

		
		
    
		
    56. Ansuz Эф: Горностай
    996    "Рассказ"  Эротика 


    




                               Горностай 

         

         

         В пустых коридорах, заваленных битым стеклом и бетоном, деревянными обломками и бумажным мусором, звонко разнеслось эхо шагов. Тяжелые армейские ботинки с легкостью хрустели осколками, превращая их в песок. Пустые глазницы окон заполонил поток солнечного света, как будто кто-то лил апельсиновый сок. Лучи косо падали на мужчину, энергично шагающего по коридору. Черные высокие ботинки дополняли брюки, бывшие когда-то защитного цвета, но теперь непонятно какого - серого, выцветшего, заляпанного грязью, землей. Так же выглядела и куртка, надетая под бронежилет защитного цвета. Мужчина напоминал Рембо после нескольких суток путешествия по джунглям: лицо небритое, грязное, со следами сажи и свежих порезов. Голову укрывает кевларовый шлем. Человек напряженно всматривается, сосредоточенные глаза не замечают ни солнечного света, ни бетонной крошки. Все тело мужчины находится в напряжении, готовое броситься в сторону и вниз, чтобы выжить. Он не слышит ни радостные трели птиц, ни эхо своих шагов. В этих звуках нет опасности. Но если птицы мгновенно умолкнут, мужчина схватится за автомат, который сейчас висит за спиной. Кроме калашникова у человека маленький рюкзак за плечами, подсумок с патронами и фляжка на поясе. Руки остаются свободными. 

         Мужчина поднялся по лестнице еще на один пролет четырнадцатиэтажного здания. Когда-то здесь были жилые квартиры. Сейчас остались только пустые коробки комнат. Почти нигде не было дверей. Вывороченные вещи, брошенные на пол, разбитые люстры, провода, торчащие из электрочайников, телевизоры с дырой вместо экрана - впечатление, что банда совершила зверский налет. Ценности похватала, а что не смогла унести - разбила от злости. Это могло быть правдой, если бы касалось одной квартиры. Однако такая ситуация в каждой квартире, в каждом доме, в каждом районе. Какие-то разгромлены больше, какие-то меньше. Но нигде нет жилой, обычной квартиры, где сидит семья и пьет чай. Ни одного живого человека мужчина не видел уже давно. И это нормально. 

         Бегло осматривая квартиры в поисках воды, человек поднялся еще на один этаж. В двух квартирах его ничего не заинтересовало, но, войдя в третью, остановился. Он почувствовал, что там кто-то есть. Шаги превратились в кошачьи, тело пригнулось и напряглось, как у пантеры перед броском. Мужчина держал автомат в руках и медленно продвигался. На кухне никого, в гостиной тоже. Медленно заглядывал в комнаты, выискивая неведомого человека - потенциального врага. 

         Он понял, что человек в этой комнате по запаху разлагающегося тела. Про себя выругался - так привык к этому запаху, что фильтровал его, не замечал. Но трупы уже давно не попадались, и ему следовало почувствовать, к тому же, судя по интенсивности запаха, человек стал трупом всего несколько дней назад, что тоже настораживало. В последние месяцы убийства почти не происходили. Схлынула волна, около года назад, когда мужчина в прямом смысле ходил по трупам. 

         Он осторожно заглянул в пустой дверной проем и вскинул автомат к груди. На полу в засохшей луже крови валялось двое мертвых мужчин. Один лежал на другом, будто пытался, облокачиваясь, дотянутся до чего-то. У нижнего разворочен лоб, так бывает, когда стреляют из пистолета в упор. У того, кто сверху, распорот живот снизу доверху, вывалились кишки и тянутся из одного угла комнаты в другой. У обоих открыты глаза. Оба на полу около высокой железной кровати, как будто сошедшей с картинки сказки о принцессе на горошине, на которой лежит девушка лет двадцати пяти. То, что это девушка, мужчина понял по длинным спутанным волосам. На ней надеты брюки, внешним видом напоминающие его и засаленная грязная рубашка с оторванным рукавом. По лицу трудно догадаться, жива или нет. Закрытые глаза, потрескавшиеся губы, измазанное кровью и грязью лицо. 

         -- Ладно, - подумал мужчина, - по крайней мере, больше здесь людей нет. С двумя трупами и одним полутрупом я справлюсь. 

         Мужчина успокоился, но автомат не опустил. За жизнь он привык не расслабляться даже в кажущихся простыми ситуациях. 

         -- Эй! - окликнул он девушку. 

         Она не пошевелилась. 

         -- Эй! 

         Он крикнул громче. Никакого эффекта. 

         Подошел к кровати, перешагивая трупы, и ткнул девушку автоматом в бок. Молниеносно ее рука взметнулась вверх, наставляя на мужчину пистолет. Щелочки глаз цепко смотрели в его глаза, рука замерла с оружием. 

         Вопрос, почему он не выстрелил, будет еще долго приходить к нему в голову бессонными ночами. Он должен был нажать на курок! Не раздумывая, инстинктивно. Но инстинкт не сработал. Мужчина стоял, наставив автомат на девушку, она держала его на прицеле. Это длилось от силы пару секунд, однако ему казалось - вечность. 

         Когда мужчина услышал звуки, то не сразу понял, что девушка говорит, на столько тихи и глухи были слова, продирающиеся через разбитые губы. 

         -- Он не заряжен. 

         Рука с пистолетом безвольно плюхнулась на матрас. Девушка закрыла глаза и стала опять похожа на труп. 

         Сквозь пелену она не сразу услышала слова, настойчиво прорывающиеся в сознание. 

         -- Сколько ты не ела? Сколько ты не ела, тебя спрашиваю! 

         Странно. Она думала, что мужчина ушел еще на прошлой неделе. Неужели он неделю стоит тут? Зачем? 

         -- Слышишь меня? Отвечай? 

         Он начал ее трясти. Что ему, в конце - концов, надо? 

         Девушка открыла глаза и увидела прямо перед собой смуглое грязное мужское лицо. Удивительно, но лицо менялось. Оно казалось очень знакомым, безумно знакомым, и тут девушка поняла кто это. Как же она сразу не узнала? 

         -- Папа, папа! Папа, купи мне воды. Я выпью море воды. Я целый год не пила. 

         Папа почему-то сказал: "Черт", а потом она опять провалилась во тьму. 

         Девушка закашлялась и открыла глаза. Ее голову держали и в рот вливали воду. Вода! Она жадно припала к фляжке и оторвалась, когда вода кончилась. Только тогда девушка посмотрела на человека, который эту воду дал. В первую же секунду отдернулась. Это был враг. Она почувствовала это так же точно, как и он. Еще год назад попыталась бы его убить. Пистолетом, ножом, зубами. Не важно, что он сильнее и у него автомат. Еще полгода назад она бы сделала вид, что все в порядке, а сама искала возможность убить. Еще месяц назад выведала у него все, что можно и, возможно, оставила в живых. Но сейчас было все равно. В том, что наплевать на свою жизнь, ничего удивительного нет. Но ей наплевать на Дело. Еще месяц назад такого человека в своем движении она бы собственноручно убила. Еще месяц назад... 

         -- Что ты здесь делаешь? - спросил мужчина. 

         -- Живу, - ответила девушка сиплым голосом. 

         -- Ты их убила? 

         Мужчина кивнул на трупы. 

         -- Да. 

         -- Где нож? 

         -- Где-то под кроватью... не знаю. 

         Мужчина посмотрел под кроватью, по углам комнаты и обнаружил нож. Обычный кухонный нож, достаточно большой и тупой. Он его отбросил. Таким только кур пугать. 

         -- Пошли, - сказал он. 

         -- Куда? 

         -- Со мной пойдешь. 

         Девушка неловко приподнялась на локте. Осмотрела себя. 

         -- Мне надо собраться. 

         -- Ну, так собирайся! - рявкнул мужчина, отошел в противоположный конец комнаты и замер. 

         Девушка медленно села на кровати, приходя в себя от головокружения и слабости. Тело практически не слушалось, норовя вновь припасть к живительной подушке. Она энергично поморгала глазами и потерла виски, осторожно покрутила головой. Взгляд скользнул по полу и остановился на трупах. Тело содрогнулось от воспоминаний, нахлынувших со всей беспощадностью. 

         Она долго шла, пытаясь пробраться к дому. И в хорошие времена не очень ориентировалась в Москве, а сейчас, когда город лежит в руинах, вообще не поймешь, где находишься. Если бы не ежедневные вылазки и боевые операции ни за что не добралась бы до цели! Но с таким опытом, как разведка и ведение боя в условиях партизанского сопротивления в течение года не боялась заблудиться или погибнуть по дороге. При виде знакомого дома сердце сжалось. Подъем по лестнице на восьмой этаж прошел совсем не так тяжело, как в детстве, когда ломался лифт. За этот год девушка подвергалась таким физическим нагрузкам, как будто готовилась к олимпийским играм. И вот она - родная квартира. Девушка замедлила шаг и толкнула дверь, держащуюся на одной петле. Коридор, комната, кухня, гостиная, а вот и ее комната. Сознание автоматически отмечало, что поломано, что разбито, чего утащили мародёры, а чего не смогли. Квартира на удивление хорошо сохранилась. Но не это сейчас волновало. Где-то глубоко в душе сидела мысль о том, что дома может встретиться с родителями. Умом, конечно, понимала, что их там нет. Но все же когда обнаружила пустоту, легкое сожаление коснулось сердца. Где они теперь? Целый год не виделись. С того самого дня, как ушла сражаться. Не знала вообще, живы ли ее родные, или погибли в чудовищной мясорубке первых дней войны, когда умирали миллионами. Может, им удалось добраться до Сибири, или еще куда, где нет людей. Потому что любой человек в любом месте страны может тебя убить. И ты не знаешь, кто, пока не занесет над тобой нож или автомат. Это и есть современная гражданская война. 

         Девушка стащила тяжелые грязные зеленые ботинки Dr.Martins, растянулась на своей кровати. Как долго не спала в постели! Руки и ноги размякли, тело разомлело. Родной ПМ лежал под подушкой. Остался один патрон. Пришлось разрядить магазин, пока добиралась. Хотя людей, в последнее время, осталось мало. Тело само встало и прошлепало босиком на кухню. Там девушка отыскала нож, которым мама шинковала капусту и притащила в комнату. Сунув между кроватью и тумбочкой, она, наконец, расслабилась и провалилась в сон. 

         Резко проснувшись, девушка продолжала держать глаза закрытыми. В комнате кто-то находится. Правая рука напряглась, мозг рассчитывал, как удобнее выхватить пистолет. 

         -- Бля, смотри, Дэн, какую птичку я нашел! - послышался хриплый мужской голос. Смех перешел в надсадный кашель. Девушка услышала, как плевок шлепнулся на пол. 

         -- Во, черт! - воскликнул Дэн и выматерился. 

         -- Ценная квартирка! 

         -- А я что говорил? А ты все "не пойдем, не пойдем"! 

         -- Да ладно, проехали. Она жива хотя бы? 

         -- А тебя это колышет? - загоготал Дэн, так как будто ему рассказали до коликов смешной анекдот. 

         -- Ну, ты, юморист, - послышался хриплый голос, - я с трупом ничего делать не буду. 

         -- Как хочешь, - спокойно произнес второй голос, - а у меня так давно бабы не было, что стоит даже на труп. 

         -- Может, она жива? Давай, проверь, - продолжил Дэн. 

         -- Че я - то? 

         -- Тебя это трахает, не меня. 

         Мужчина матюгнулся, но шагнул к девушке. 

         -- Слышь, Дэн, может, привяжем ее сначала? Вдруг живая окажется? 

         -- Думаешь, сопротивляться будет? - загоготал Дэн. 

         Девушка внимательно вслушивалась в разговор, стараясь не пропустить удобный для рывка момент. Мозг работал в форсированном режиме. Их двое, пуля одна, есть еще нож, но до него надо добраться. А двух моментов точно не будет. Придется стрелять в первого, затем пугать второго, подбираясь к ножу. Нужно несколько секунд, чтобы оставшийся в живых не набросился, иначе ей хана. Не промахнуться бы. Избавится хоть от одного. 

         -- Ну, чего встал? 

         -- Знаешь, по-моему, она шевелится, - произнес мужской голос, и девушка поняла, что медлить больше нельзя. 

         Как обычно бывает в таких случаях, ей казалось, что вечность вынимает пистолет, открывает глаза, вскидывает руку и жмет на курок. Для мужчины, который к ней приближался прошло мгновение. Он даже не понял, что умер. Видел только смазанное движение, которое мозг не успел обработать. В следующую секунду грузное тело стукнулось об пол. 

         Рука с пистолетом взметнулась к голове второго человека. 

         -- Стоять на месте, а то пристрелю, - крикнула девушка. 

         -- Бля, сука. Лучше бы ты была трупом. Но щас я это исправлю. 

         -- Стоять, ублюдок, дернешься - убью! 

         -- Ну, давай, что же ты? 

         Наглые светлые глаза смотрели в упор. Парень, на вид лет двадцати семи - тридцати, стоял, раскинув руки. Джинсы и синяя рубашка в клетку заляпаны кровью напарника. Из-под закатанных рукавов видны руки с вздувшимися голубыми жилками. Крепкое телосложение и ненависть в глазах не оставляли сомнений в том, что при рукопашной парень убьет девушку за несколько секунд. 

         Капля крови, запутавшись в светлых волосах Дэна, наконец, нашла дорогу и, повисев немного на белой пряди, упала на щеку. Девушка поняла, что ждать больше нельзя. Уже не думая, успевает ли, метнулась к ножу, бросая пистолет. В это же время парень кинулся к ней. Схватившись за деревянную рукоятку, девушка вскочила с кровати и бросилась на врага. Она хотела перерезать горло, однако не успела. Дэн поскользнулся на луже крови и начал заваливаться вперед. Поднимающаяся рука с ножом наткнулась на его живот и по инерции проскользила вверх, раздирая кожу и мышцы. Мужчина захрипел и отшатнулся назад. От рывка нож выскользнул из мокрых от холодного пота ладоней и, повисев на лохмотьях кожи, прозвенел по полу. По комнате стремительно распространялся запах крови. 

         Дэн уже на середине комнаты обнаружил, что из разреза вываливаются внутренности. Боли не чувствовал, но умом понял, что конец. Он понял это сразу, ясно и четко - и даже смирился. Хотел только забрать ее с собой. Упав на колени, попытался подняться. Почему-то это не получалось. Он не понимал в чем дело: боли не было, ноги не пострадали, но встать просто физически не мог. Тогда решил ползти. Где-то рядом должен быть нож. 

         Девушка, увидев вываленные кишки, вздохнула с облегчением, но не тут то было. Мужчина находился под эффектом болевого шока, поэтому, не осознавая, что его живот стал похож на раскрытую пасть крокодила, попытался встать. Запутавшись в кишках, упал, однако тут же попытался встать вновь. Опять не получилось, кровь хлестала, как из быка, и тогда он пополз. Ледяной ужас сковал тело девушки. У врага хватит сил, чтобы убить! Она запрыгнула с ногами на кровать, забилась к стене, сжавшись в комок, и замерла. Ей оставалось только ждать. Ждать пока раненый доползет, ждать умрет ли он раньше, чем сможет взобраться на высокую кровать и дотянуться до нее. 

         Проходили часы, а девушка не двигалась с места. Руки и ноги онемели, сердце бухало в голове не переставая. Раненый добрался до кровати и начал забираться. Он несколько раз терял сознание, однако, придя в себя, упорно двигался к жертве. Боль накатывала на мужчину со всей яростью, помогая девушке остаться в живых. Не раз Дэна скручивало, когда он был близок к цели. Силы стремительно уходили, оставляя место апатии. Ненависть пропала, и Дэн стремился к девушке уже по инерции, временами забывая, зачем это ему. Все чаще и чаще застывал на месте. И последнее, что помнил - простреленная голова товарища, упирающаяся ему в грудь. 

         Девушка не знала, сколько прошло времени. Страх не отпускал, сковывая по рукам и ногам. Казалось, что человек не умер, что хочет ее убить. Он несколько раз надолго замерал, когда казалось - все, она спасена, однако вновь приходил в сознание и лез вверх. Вот и сейчас: похоже, что наконец, сдох, однако, расслабиться она не могла. После бесконечного ожидания девушка провалилась в сон - как будто потеряла сознание. Страх не оставлял и там. Очнувшись от ужаса, с одеревеневшим телом, продолжала всматриваться в раненого, не веря, что он превратился в труп. Знакомые до боли кишки обвивались вокруг ног, стеклянные светло-голубые глаза смотрели на нее, слипшиеся светлые волосы потемнели от запекшейся крови. От рубашки целыми остались только рукава, на которых девушка изучила все клетки и полоски. Пить хотелось ужасно. Но, во-первых, она ни за что бы не слезла с кровати, а, во-вторых, в доме все равно не было воды. Запасы пищи и воды стали самым ценным для выживания после оружия. И добыча их превратилась в сложное дело. Надеяться, что в разбитом разграбленном доме, который неоднократно обшарили спецназ, партизаны и мародеры осталась вода глупо. Девушка решила подождать еще, может быть, мужчина все-таки умрет. 

         

         -- Ты скоро? - спросил мужчина, переминаясь с ноги на ногу. 

         -- Сейчас. 

         К великой радости в шкафу осталась ее одежда. Юбки и топы во время войны никому не нужны. Девушка выбрала джинсы, рубашку и свитер взамен старого, пришедшего в негодность еще зимой. В джинсах, конечно, не очень удобно, лучше бы такие штаны, как у этого, с автоматом, но у девушки таких не было. Она полностью переоделась в чистую, а главное свою одежду ни мало не заботясь, что незнакомый мужчина смотрит на нее голую. Напоследок надела свои зеленые ботинки, собрала волосы в конский хвост и посмотрела на врага. 

         -- Я готова. 

         Человек тридцати - сорока лет в обмундировании спецназа развернулся и вышел. Девушка пошла за ним. 

         -- А она красавица, - думал мужчина, чувствуя ее за спиной. 

         -- Вот бы увидеть ее в юбке, - подумал он и усмехнулся своим мыслям. 

         Всю жизнь представлял девушек без юбок, а теперь, видя обнаженное женское тело, захотел его одеть. Мысль перескочила на другую тему: 

         -- На кой черт я ее тащу? И почему, твою мать, я не выстрелил? 

         Мужчина задумался, однако продолжал контролировать обстановку. Они вышли из дома и продолжили путь по кварталу. 

         -- Может, хоть поговорить с ней? Узнать, как зовут, кто такая. Хотя и так ясно, кто такая. Из этих. Из партизан. Прибилась, небось, дурочка, суп им варит. 

         Мужчина поймал себя на мысли, что жалеет девушку. Типа, она бедненькая, несчастненькая. А на самом деле ищет оправдания, почему не выстрелил. Не такая уж она несчастненькая, если справилась с двумя здоровенными мужиками лицом к лицу. Причем, одного собственноручно зарезала ножом, пропоров брюхо так, что мало не покажется. Никакая дурочка на такое не способна. Уж он-то знал молодых ребят, прошедших военную подготовку, которые после первого убийства блевали так, что душу выворачивало. И потом им требовалась специальная адаптация, чтобы убить второй раз. Блевотины в комнате не было. И выглядит девушка нормально. Конечно, у нее сильнейшая слабость, но это от обезвоживания и голода. Так что бедненькая и несчастненькая убивала уже не раз. Интересно, как давно она в партизанах, и до какой должности успела дорасти? 

         Когда обнаружили канистру с питьевой водой, то не поверили своему счастью. Это казалось миражем, и они не верили до тех пор, пока во рту не оказалась теплая, мутная не приятно пахнущая жидкость, которую благословляли. Мужчина бросил туда обеззараживающую таблетку, пополнил запасы, и девушка, наконец, вволю напилась. Они даже позволили себе умыться. 

         Мужчина отметил, что не только тело у девушки красиво, но и лицо. Белая кожа, классические черты, карие глаза, как у него. И такой же взгляд - тяжелый, целеустремленный. 

         Он открыл рюкзак и протянул хлеб. 

         -- Как тебя зовут? 

         -- Аня, - ответила девушка через секунду, принимаясь за еду. 

         -- Меня Ян. 

         Девушка промолчала. Ян произнес: 

         -- Мне надо выйти из города. Если хочешь, можешь присоединится. Потом пойду один. 

         Девушка кивнула, не отрываясь от поглощения пищи. 

         -- Тоже мне, цаца, разговаривать не хочет. Да пошла она! - подумал мужчина, проверяя оставшиеся запасы. 

         Аня съела все до последней крошки, но только пробудила голод. Сколько она без еды? Дня четыре точно. Может, больше. Когда Ян заговорил, девушка вздрогнула. В ней опять проснулось смущение. Странно, переодеваться перед ним она не стеснялась, а вот разговаривать боится. С отчаянно бьющимся сердцем, она выдавила из себя имя, а дальше язык отказался повиноваться. Девушка согласилась идти до конца города, потому что все равно не знала, что делать. Вернуться к партизанам не могла, а больше идти не куда. Почему бы не с ним? К тому же таких мужчин она давно не видела. Глядя на него, просыпались давно похороненные эмоции и желания. Захотелось послать все к чертовой матери и чтобы крепкие мужские руки - его руки - прижали к себе. 

         Двое шли достаточно медленно. Аня еще не окрепла, и Ян не хотел уморить ее. Часто делали остановки, Ян подолгу изучал карту. В один из таких привалов девушка не выдержала. 

         -- Ян, покажи, куда тебе надо попасть. 

         Ян удивленно поднял брови. 

         -- Не бойся, - усмехнулась она, - ты со своей картой еще три дня плутать будешь. А то и на партизан нарвешься. Я покажу, как пройти. 

         -- Откуда знаешь дорогу? - спросил мужчина, откладывая карту. 

         -- Это мой район. 

         Ян ткнул в центр Зеленограда. Девушка кивнула и задумалась. 

         -- Я прикинула маршрут, - сказала она через несколько минут, - только есть пара проблем. Первая - партизаны. На севере Москвы их много. 

         -- Но ты можешь провести через них? 

         Девушка посмотрела Яну в глаза. 

         -- Могу, - сказала она, - но не буду. Я поведу тебя в обход. 

         -- Хорошо, - произнес Ян, - а что за вторая проблема? 

         -- Спецназ. Я только примерно знаю, где расположены их укрепления. Если мы нарвемся на спецназ, мне кранты. Я попробую обойти, но вдруг... Ты меня вытащишь? 

         Они смотрели друг на друга. Аня напряглась и ждала ответа. Она рисковала. Человек может сейчас сказать "да", а потом сдать. А может и ничего не сказать. 

         -- Я обещаю, что пока ты ведешь меня, приложу все силы для твоей защиты. 

         -- Договорились, - сказала девушка и протянула руку. Его рука оказалась очень крепкой, и это прикосновение заставило Аню затрепетать. Она надеялась, что Ян ничего не заметил. 

         Мужчина рывком вскинул рюкзак на плечо, подхватил автомат, и они отправились дальше. Его ноги автоматически выбирали наиболее устойчивое положение среди кирпичной крошки и ям, а мозг не мог успокоится. Ее рука напоминала мужскую. Хоть внешне и была тонкой, с длинными пальцами, но по твердости и силе могла сравнится с бойцом его отряда. "Спецназ" сказала она. Мужчина ухмыльнулся. Настоящий спецназ практически не принимал участие в боевых действиях, партизан уничтожали в основном милиция и регулярная армия. Но, по какой-то причине, их всех называли спецназом. 

         -- Привал. Темнеет уже. 

         Костер не зажигали. Подкрепились оставшимися запасами. 

         -- Долго идти? - спросил мужчина. 

         -- Если ничего не случится, к завтрашнему вечеру будем. 

         Он удовлетворенно кивнул. 

         Мужчине представилось, что нет никакой войны. Он бы женился. Он бы обязательно женился на этой девушке. Вот ведь странно, всю жизнь не знал, какую хочет жену. Не было и своего типа девушек. Нравились все и никто. А вот как увидел ее, так и понял, какие девушки нравятся. Сильные, стройные, с длинными каштановыми волосами и карими глазами. Чтобы могла постоять за себя. И чтобы обижалась, если он предложит свою помощь. Но он все равно предложит. Ян представлял, что они на природе, он обхватывает девушку руками, а она ворчит: "Пусти!". 

         -- Не-а! - ответит он. 

         -- Пусти! 

         И она начинает вырываться. Ян не отпускает, они борются. Аня ставит подножку, и оба падают в мягкую траву. Но и в падении он не выпускает девушку из стальных объятий. Борются долго, слышится только тяжелое дыхание. Наконец он кладет ее на обе лопатки. 

         -- Ладно, ладно, - смеется Аня, - опять твоя взяла! 

         Девушка расслабляется и обхватывает его шею руками, приближая голову к своей, шепчет на ухо: 

         -- Будешь поддаваться - обижусь. 

         А потом они целуются самозабвенно, страстно, прижимаясь телами, как будто это последний поцелуй в их жизни. 

         Мужчина, вынырнув из грез, протянул фляжку с водой. 

         -- Аня - это ведь не настоящее твое имя? 

         Фляжка застыла в миллиметре от губ. 

         -- Нет. 

         -- Кто ты? 

         Девушка сделала большой глоток, завернула колпачок и рука протянула фляжку обратно. Девушка запрокинула голову, и с интересом посмотрела на звездное небо. Мириады звезд, не заглушенные светом города, подмигивали планете. Звездного света достаточно, чтобы наблюдать за выражением лица собеседника, чего девушка не хотела. Ей хотелось застыть так на века, чтобы отдохнуть. К человеку, сидящему напротив ее тянуло и отталкивало. Он был враг. Но он был кем-то, кто может стать больше, чем другом. Разум приказывал молчать, но сердце начало говорить: 

         -- Меня называют Горностаем. 

         Девушка опустила голову, чтобы увидеть реакцию на свои слова. Мужчина не изменился в лице. 

         -- Знаешь меня? 

         -- Горностаем зовут главу революционного правительства, полгода назад возглавил вооруженное сопротивление против государственного режима. Собрал вокруг себя разрозненные группы партизан, выстроив дееспособную армию. В настоящее время является врагом номер один. Предположительно, уничтожение Горностая поведет за собой распад всего движения. 

         Девушка кивнула. 

         -- Все правильно. Мое настоящее имя - Ася. 

         -- Считается, что Горностай - мужчина. 

         Девушка сказала: 

         -- Большинство партизан тоже так считает. Меня в лицо знают меньше сотни. А тех, кто давал это прозвище, нет в живых. 

         -- Как произошло, что ты получила эту должность? Училась военному делу? Или двигалась по партийной линии? 

         -- Ни то, ни другое, - произнесла девушка и потерла глаза, пачкая лицо грязными руками. 

         -- Я вообще не состою ни в какой партии. В движении с самого начала было много офицеров. Если не ошибаюсь, одна треть армии поддержала нас. Они и объясняли, как воевать. 

         -- Почему же сейчас ты тут? - тихо спросил Ян. 

         -- Не могу я больше, Ян, не-мо-гу. Дела наши хуже некуда. Проигрываем мы. Уже проиграли. Я не знаю, как быть. Сдаться? И пустить коту под хвост год войны и миллионы убитых? А вести людей в бой на верную смерть совесть не позволяет. Да и сама я выдохлась. Не в состоянии больше воевать. Черт, я больше хочу знать, что случилось с родителями и живы ли они, чем планировать очередную бесполезную вылазку, из которой половина не вернется! Знаешь, я всегда была на стороне Иисуса Христа, а вот теперь, кажется, понимаю Иуду. 

         Ася уткнулась головой в живот Яна, положив плечи ему на колени. Живот оказался твердым, как боксерская груша, и теплым. От Яна пахло прелой землей и, немного, потом. 

         -- А знаешь, - продолжила девушка, - если бы не было войны, мы бы не встретились. Увидев тебя в метро, ни за что не подошла бы. 

         -- Почему? 

         -- Я бы решила, что у тебя жена и трое детей. И еще большая собака. Бобтейл, например. Любимая маленькая дочка, которая любит качаться на твоей ноге и двое мальчишек. По выходным вы играете в футбол. А еще ходите в походы, и по воскресеньям ездите всей семьей за продуктами. Ну, и на кой черт мне подходить? 

         -- Я что, похож на отца семейства? 

         -- Не особо. Но просто не может быть, чтобы такой классный мужик был еще и свободен. 

         -- Мне тридцать семь и я не женат. Детей тоже нет. Да и собаки. К тому же я не ездил в метро. 

         -- А у меня не было машины, - со вздохом произнесла Ася. 

         -- Ты захотела бы подойти ко мне? 

         -- Когда? 

         -- Ну, там, в метро. 

         -- Ужасно. Но ни за что не сделала бы этого. Стояла бы и смотрела, ругая себя, что такая дура, - ответила девушка, улыбаясь. 

         Асе хотелось, чтобы он поцеловал ее, перевернул на спину, и они занялись сексом. Но Ян только гладил ее волосы и не шевелился. А потом девушка провалилась в сон. 

         Открыла глаза и сразу зажмурилась от нестерпимо яркого солнца. Приподнялась, сбрасывая остатки сна. Яна не было. Девушка обошла по периметру место стоянки и увидела рюкзак. Не раздумывая, Ася развязала шнурок и стала перебирать содержимое. Аптечка, пища, концентраты. Она уже была готова закончить осмотр, как рука наткнулась на неприметный кармашек. Там лежала всего одна бумага, сложенная вчетверо. Осторожно, чтобы не повредить, девушка развернула листок. 

         " Полковник Севастьянов Ян Александрович направляется в московский округ для принятия командования. Всем лицам, приказываю оказывать содействие полковнику Севастьянову по любым вопросам. А также принять меры для полного уничтожения партизанского движения в городе Москве. Верховный главнокомандующий. Подпись. Дата." 

         Она прочитала бумагу два раза, когда почувствовала, что запястье сжимает рука. Ян подошел неслышно. Не сопротивляясь, Ася отдала документ и молча принялась за завтрак. 

         -- У тебя нет случайно патрон к ПМ-у? - спросила она, закончив прием пищи. 

         -- А что, сама это не выяснила? 

         -- Не успела. 

         -- Хочешь меня пристрелить? - спросил Ян. 

         -- Мечтаю вас всех пристрелить! Но рука уже устала! 

         Девушка ударила кулаком по земле и защепила мелкий камушек в траве. Боль резанула аж до плеча. Из фаланги указательного пальца потекла кровь. Зато от головы отлила. Ася потрясла рукой, но боль не прошла. 

         -- Извини. Правда извини, - тихо сказала она. 

         -- Мы сейчас пойдем по опасным кварталам. Там много беспредельщиков, стреляют раньше, чем увидят. И не разбираются даже потом. А я совсем пустая, - сказала Ася, кивая на пистолет. 

         Ян достал нож и протянул девушке. Хороший, острый, настоящий армейский. С таким можно и в ближний бой вступить и бросить в противника. 

         -- Нет у меня патрон. 

         -- Спасибо, - сказала Ася, приноравливаясь к рукоятке. 

         -- Пошли, - бросил Ян, подбирая автомат и рюкзак, - время дорого. 

         Передвигались быстро, молча, экономя дыхание. Изредка прикладывались к фляге с водой, еда кончилась. Но Яна это не интересовало - почти дошел. Так никого и не встретив, прошли всю дорогу. 

         -- Привал, - сказала девушка. 

         Ян удивленно посмотрел, но остановился. Костер, конечно, не разжигали - не самоубийцы, расположились на траве около разнесенного в пух и прах панельного здания. 

         -- До твоего места назначения полчаса, - устало сказала Ася, - я дальше не пойду. 

         Мужчина протянул флягу. 

         -- Пей все. Извини, еды дать не могу. 

         Он порылся в рюкзаке и достал несколько таблеток из спец снаряжения. 

         -- Держи, пригодятся. 

         Ася кивнула, принимая. 

         Темнота незаметно окутывала их, смягчая очертания, прятала следы разрушения, как будто стеснялась. Наконец, завладела всем в свое распоряжение, начала перекраивать, лепить по образу и подобию. 

         Ася сидела, скрестив ноги по-турецки. Ян подошел, встав напротив. Медленно стал расстегивать ширинку брюк, пуговицу за пуговицей. Наконец, брюки упали, продемонстрировав возбужденный член. Ася смотрела на мужчину, не отводя глаз. 

         -- Ты так и будешь в бронежилете трахаться? - спросила она. 

         Ян сжал ее голову руками. 

         -- Соси, - хрипло сказал он, приближая голову девушки к своему органу. 

         Ася осторожно взяла член в рот, добавляя к губам и языку движения рукой. Сначала медленно, затем быстрее начала делать ритмичные движения, облизывая, проводя языком по голубым вздувшимся венам и слегка покусывая его. Пенис во рту набухал все сильнее, увеличивая вес и объем. Ян дрожащими руками, закрыв глаза, расстегивал застежки жилета и куртки. Из горла вырвался приглушенный стон. 

         Девушка на несколько секунд прекратила движение, и Ян открыл глаза. Каким-то образом она успела сбросить с себя одежду и теперь, обнаженная, поднималась с колен. Ее руки медленно продвигались снизу вверх по телу Яна, поглаживая и ощупывая торс. Погладили соски, запутались в волосах на груди, но, преодолев препятствие, заскользили по крепким плечам и снова вниз, по рукам. 

         Ян резко прижал девушку к себе, прижался всем телом, гладя по спине, упругим ягодицам, плечам. Плавно опустил Асю на землю, но девушка пискнула: 

         -- Ой! 

         Ее тело уперлось в бетонные осколки, рассыпанные в траве. Тогда Ян разгреб их в разные стороны и бросил под спину девушки первое, что попалось под руку - бронежилет. Посмотрел на Асю и вдруг взял ее голову руками и прижал к груди. Замерев так на секунду, стал целовать ее макушку, волосы, уши, шею, целовал часто и быстро. Вот дошел до ее губ, и они целовались взахлеб, каждый старался взять у другого поцелуй, исследовали рот партнера. Наконец, оторвавшись от пьянящих губ, Ян спустился еще ниже. Ямочка внизу шеи не осталась без внимания, так же как и плечи, руки, каждый пальчик он покрывал поцелуями. Затем прошелся языком по груди девушки, задержался на сосках, уже давно нагло упирающихся в его грудь. Спустился к животу. Асе так хотелось поскорее заняться любовью, что даже сердце подскочило к горлу. Девушка молчала, но по возбужденно вздрагивавшему телу Ян понимал, что ей также хорошо, как и ему. Упругий гладкий живот горячо вздымался под влажным языком. Мужчина провел рукой между ее ног. Там было влажно. Язык скользнул во впадину, и бедра девушки тут же подались навстречу. Но он не остался там, а медленно заскользил по бедрам и коленям. Ася уже извивалась, сдерживая стоны. 

         Ян выпрямился и резким мощным движением вошел в нее. Полу выдох полу стон сорвался с Асиных губ. Ян, раскинув ее ноги, мощно двигался, проникая все глубже. Девушка чувствовала его член в себе, ей казалось, что Ян проник полностью в нее, она стала его частью. Ей так сильно захотелось быть взятой, как ему ее взять. Мечтая только о том, чтобы он продолжал целовать, обнимать, чтобы проник еще глубже, она растворялась в нем, уже не сдерживая стонов, не понимая, где они и кто. Знала только одно - она его женщина, и он владеет ею полностью и безвозвратно. И от этого знания Ася была счастлива. 

         -- Еще, еще, - шептала Ася. 

         Их тела сплетались вместе, выгибаясь судорожно, потные, горячие, жаждущие. 

         Ян с силой проникал в девушку, двигаясь всем телом. 

         Оргазм у них наступил одновременно. Дыхание участилось, мужчина дернулся, изливая сперму, а девушка прижалась к Яну, вцепившись в спину, принимая драгоценные капли в себя. 

         В этот же миг раздалась автоматная очередь над головами. 

         Ян перекатился через плечо, сделав полный оборот, и занял позицию лежа за растрескавшейся бетонной плитой с калашниковым в руках. Впереди метнулись тени и две автоматные очереди слились в одну. 

         -- Бронежилет! Одень! - крикнул Ян девушке. 

         Ася уже практически спряталась за мужчиной, распластавшись по земле. Бетонная крошка нещадно впивалась в нежную кожу, но девушка и не думала дергаться. Быстро, тонкими пальчиками затягивала на себе ремни жилета, стремясь вжаться в землю еще больше, еще глубже. Ян отстреливался короткими очередями, экономя патроны, паля по размытым темным силуэтам. Звуки выстрелов били по ушам, звеня в голове. Тело отказывалось шевелится, перемещаться. Нервы истерично сжались в комок, напряженные, как перетянутые гитарные струны. Страх волнами ударял по ним, грозя безумием. Однако месяцы практики брали свое: Ася из обезумевшего зверька возвращалась в человеческий облик, обретая возможность рационально принимать решения и выполнять их. 

         -- Ёпт! - ругнулся Ян, и Ася увидела струйку крови, стремительно выплескивающуюся из его правого плеча. С другой стороны, видимо поняли, что попали, так как оглушающая стрельба затихла, и в этой звенящей тишине раздался крик: 

         -- Партизаны! Сдавайтесь! Если сейчас сдадитесь, мы сохраним вам жизнь, иначе открываем огонь на поражение. 

         Ян и Ася переглянулись. 

         -- Спецназ. 

         -- Свои, - одновременно произнесли они. 

         На принятие решения было полсекунды. 

         -- Уходи. Быстро, - резко прошептал Ян. 

         -- Я тебя найду. Слово Горностая, - серьезно сказала девушка, глядя в глубокие, как омут карие глаза. 

         -- Партизаны! Открываем огонь! 

         -- Стойте! - выкрикнул Ян, - я выхожу! 

         Мужчина почувствовал, как зубы и язык девушки коснулись его затылка, то ли в покусывании, то ли в поцелуе. 

         -- Я тебя найду, и у нас будет нормальный оргазм, - прошептали губы, делая ударение на слове нормальный. 

         -- Уходи, дура! - прошипел Ян, и услышал легкое шуршание по траве. 

         Мужчина медленно поднялся, держа руки над головой, ладонями вперед. 

         -- Не стреляйте! Я полковник Севастьянов, главное разведывательное управление! 

         Голый человек стоял под дулами автоматов, пока один проверял документы. Яну задавали вопросы, что-то говорили, он отвечал, и все это время чувствовал поцелуй на затылке, который растекался по телу возбуждающими иголочками. 

         -- Нет, я был один. Через всю Москву прошел, ни одной живой души не встретил. Да сами смотрите - следов человека нет. 

         -- Извините, полковник, нам показалось, с вами была женщина. 
   -- Нет, ребята, - сказал со вздохом мужчина, быстро одеваясь, - со мной была только мечта. 
		
		
    
		
    57. Рэйв О. Эф: Инстинкт
    998   Оценка:4.00*3    "Рассказ"  Эротика 


    





      Приспособленческий инстинкт у человека проявляется в любой жизненной ситуации: жить, сохраняя ее при любых обстоятельствах, даже  чрезвычайных.

          Северный Кавказ. Военные действия. При звуках авиации люди выбегают из домов, особенно если это  "многоэтажки", прочь, прочь, дальше от строений, чтобы не быть погребенными под грудой кирпичей.

          Окраина города, рядом с  высотными домами соседствует оставшаяся часть частного сектора, а потом - долины с предгорьями; "зеленка", как называют открытую местность  на Кавказе русские.

      ***

             Ночь. Опять самолеты. Стройная  девушка бежит в сторону маленьких домов, маленькая темная улочка: мелькают заборы, калитки, в домах  выключили свет - темно. Гул самолета заглушает взрыв - в какой-то из домов попал снаряд; там позади - крики, визг, вопль. Усилился ветер. Пошел дождь. Она продолжает бежать. Дождь из  моросящего превращается в частые упругие косые струи, которые хлещут по ее красивому телу. Тонкое платьице облепило ее стан и от прохладного дождя, стекающего от плеч по грудям, животу, бедрам между ног и ляжкам ее тело еще больше вытягивается и сжимается от холода. Вскочив с кровати, она накинула тонкое платье лежавшее под рукой. Хорошо, что  темно, т.к. теперь о наличии одежды наверно трудно было судить со стороны.

             Оказавшись у крайнего частного дома, дальше бежать некуда - зияющая темнота долины, она остановилась. Стучавшее сердце мешало прислушиваться. Что страшнее: позади, где стенания и угроза жизни; или  впереди - темный шум деревьев и возможные неизвестные обитатели, имеющихся там пещер.

               Шум горя и разрушений со стороны города стал заметно слабее. Почему она оказалась здесь одна? Забежала дальше всех, на окраину? Пожалуй, ее гнал страх воспоминаний: в предыдущую бомбежку удалось лишь выскочить из подъезда, как рухнула часть соседнего дома, под обломками которого осталась  мать с братишкой.

             Дождь тоже почти перестал. Она стояла, всматриваясь в темноту, выжидая еще какое-то время, чтобы отправиться обратно к своему дому. Немного успокоившись, девушка заметила  очертания машины, похожей на "бобик", на который не обратила внимания, пробегая мимо. Теперь медленно подходя к машине,  удостоверилась в своей правоте: "УАЗ" с брезентовым верхом. Из него вышел человек и направился к ней. Темнота мешала рассмотреть лицо фигуры, скрывающейся под каким-то темным плащом.

             Девушка остановилась, прижимаясь ближе к дому, стараясь уступить незнакомцу дорогу. Услышала,  как тот тоже замедлил шаги, остановился, можно сказать, дыша ей в спину. Она вздрогнула и непроизвольно сжалась всем телом. Минуты ожидания еще больше парализовали все тело. Мужчина тихо и осторожно положил  руку ей на плечо. Девичьи плечи непроизвольно  взметнулись вверх, резко обозначив контуры ключиц. Как бы расслабляя их, мужская широкая рука начала медленно и нежно спускаться с плеча на руку,  и поглаживая тело по боку, согревая его своим теплом, сползла до талии. Девушка почувствовала себя совершенно голой, как будто не существовало даже мокрого платья: тело - и теплая  мужская рука, наполнявшая ее томной расслабляющей силой и неповторимыми чувствами. Нежные поглаживания в области талии спровоцировали мелкую дрожь во всем теле. Елейно- волнующее чувство парализовало рассудок: не было желания возмущаться, тело ждало продолжения  ощущений.

            Мысленно женская неискушенность оправдывала себя: "мужчина, видя ее страх, решил успокоить ее своим молчаливым участием". Тут же откуда-то подбежал еще один человек в одежде с коричнево-зелеными разводами (брюки и поверх жилет).  Покровитель, кивнув своему напарнику, взяли несчастную  беженку под руки, и неназойливо повели  к машине. Девушка  решила, что ей оказывают помощь. Во время налетов случалось, что дежурные патрульные добровольческие группировки оказывали не раз помощь населению. 

      -Хорошо - скоро буду дома, согреюсь и  очередная  ночь страха позади,- думала девушка. Тем временем машина остановилась: в кромешной темноте признаки жилья разглядеть не удалось; вместо асфальта под ногами - мокрая земля.

      -Куда мены привезли? Похоже на лагерь за городом - продолжали крутиться мысли.

             Ее ввели в помещение: тусклый коридор с грязными стенами; затем маленькая комната, где  из мебели одна какая-то медицинская кушетка. Может из-за нее, теперь ее покровитель, показавшийся уже доктором,  подошел к ней вплотную: его лицо было серьезным, даже суровым, а глаза с огоньком, бесовский этакий блеск; смотрит обжигающим взглядом и руками нежно гладит с обеих сторон волосы на голове. В ушах появился шум. Его ладони соскользнули с прядей волос на плечи и нежно волнующе поглаживали их: сверху вниз по покатым плечам, снизу вверх, переходя к шее,  ушам, играя с их мочками. Тело обдало жаром, словно раньше не намокло, и не было ему холодно. Каскад мурашек пробежал по невинному девичьему телу, начиная от макушки  до пяток, и теплая расслабляющая истома стала наполнять все части тела. Девушка не сопротивлялась. Что это? Как необыкновенно и приятно! Такого она никогда не испытывала. Это было заманчиво соблазнительно. Хотелось рук еще и еще. Она ждала продолжения, не желая даже пошевелиться. Нельзя чтобы это прервалось т.к. эти чувства соблазнительно нарастали, переходя в более сильное качество. Ею двигало желание еще глубже окунуться в эти ощущения и каждой клеточкой раствориться в них - до чего сказочно хорошо. Ее желания уже не поддавались логики. Ее мозг вдруг испугался этого (сознательное самосохранение - опять инстинкт, но уже мышления). Однако мозг был вял, чтобы руководить действиями тела. Сейчас девичье тело жаждало продолжения, оно хотело еще и еще.

             Руки уже мужчины-самца: чувственные, желанно властные и одновременно соблазнительно нежные, медленно с плеч сползли по рукам, конвульсивно  стискивая их с желанием страстно привлечь к себе. И она, если бы такое тут же случилось, с удовольствием прильнула к мужской груди, подстегиваемая нарастающим по силе чувством вожделения.

          Однако мужчина зафиксировал свой порыв;  его руки обожгли ее груди с боков. Похотливые мужские ладони плыли с двух сторон от основания грудей к их вершине - к соскам. Девичья грудь непроизвольно стала подниматься выше и выше, а легкие медленно, но глубоко начали набирать воздух. По мере увеличения грудной клетки, девичьи груди, казалось, раздуваясь, увеличивались в объеме, как бы желая глубже войти  в его теплые и жадные руки........  но пальцы мужских рук не стали производить больше никаких действий, руки замерли в безучастливом положении, к готовому уже на все телу девушки.

            Руки мужчины вернулись в зону подмышек и по бокам проскользили к талии. Дыхание девушки  становилось учащенным и хотелось ей, чтобы действия продолжались  как можно дольше и вечно во времени, т.к. чувства  нарастая, окончательно задушили рассудок. И теперь от еле ощутимого прикосновения к талии, почему-то стали подкашиваться ноги, и какая-то тяжесть начала перемещаться в область между ног. Теперь девичье тело, став безвольным, желало принять горизонтальное положение.  

           Верхняя часть туловища находилось в эфирно-легком состоянии. Глаза сами закрывались. Оцепеневшее тело ждало продолжения!!!  

                Вдруг контакт женского тела и мужских рук закончился. Забрезжили просветы в сознании, она открыла глаза: его зрачки горели бесовским огнем, лицо между тем оставалось прежним, без эмоций; губы плотно сжаты; в то время как у нее они сами немного приоткрылись, и прилившая кровь пульсировала в сочных губах.

             Он кому-то жестом подал в сторону знак и, повернувшись, ушел в другую комнату, закрыв за собой дверь.

      ***

             К девушке, в которой закипала досадная обида из-за оскорбленного ее полного доверия к соблазнителю, подошел человек: худой,  в возрасте, в мрачном халате похожем на рясу и дал короткое однозначное указание: "раздевайся и в душ". 

           Только теперь девушка вспомнила, что это были первые слова, которые услышали ее уши с момента встречи с  загадочными "спасателями". Она не сопротивлялась. Тело ее еще продолжало ощущать состояние истомы, а мысли перебирали логические варианты объяснения  последних событий: "может это повстанческий госпиталь? Здесь осмотрят, окажут помощь и поддержку и утром отправят в город? ...Нет, что за бред...я не ребенок верить таким бредням". Тем не менее, страха не было: "они мне ничего плохого не сделали".

              Девушка похоронила первые свои набежавшие мысли, т.к. ни о чем думать не хотелось, потому что сознание возвращало воспоминания приятных ощущений, впервые испытанного благостного чувства......

      ***

               Выйдя нагая из душа опять в эту маленькую комнату, девушка увидела опять того же худого человека в халате с капюшоном и поймала себя на мысли, что она не стесняется своего голого молодого точеного  тела с плоским животом и упругой стоячей грудью. Может она продолжала находиться под каким-то воздействием, но наперекор здравому смыслу, теперь девушка не хотела прятать свою красивую наготу под одежду: оттого,  что на нее смотрит мужчина, она испытывала вновь остаточное волнение. Ее тело  стало ей нравиться, потому что оно доставляло  приятные ощущения. Девушка желала их испытывать.

             Но данный член противоположного пола, безразлично подойдя, взял ее за руку чуть выше локтя,  открыл дверь в комнату, за которой скрылся "доктор" приводивший девушку в чувства, и втолкнул ее туда.

           Помещение было больше первого. Такой же тусклый свет. Голые серые стены, а вдоль противоположной стены стояла широкая, обитая чем-то мягким, плоская кушетка, на которой лежало чье-то голое тело. Почти рядом находилась и вторая, но уже.  Наверно предназначалось для нее. Служитель не вошел вслед за девушкой, закрыл дверь перед собой. Голое тело не шевелилось. Медленно и тихо девушка направилась к свободному месту. Подойдя ближе, замерла......на 2-м ложе лежал в непристойной позе тот самый "врач": глаза закрыты, без признаков пробуждения; руки и ноги разметались в разные стороны. Девушка впервые увидела "мужское достоинство". Испуг и страх быстро ушли. Мужчина был безопасен, казалось, он крепко спал. Девушка вначале присела на свою кушетку. Осмелев немного, она встала и подошла к нему - любопытство взяло верх. Это был мужчина лет 45. Его "богатство" находилось перед глазами: огромные и непривлекательные яйца из-за растительности и маленький безвольный член, завалившийся на бок в сморщенной тонкой коже. "Как не красиво, - брезгливо думала она, - и чем же они гордятся?"

              Мужчина медленно, не открывая глаз, стал совершать телом движения: вправо и влево, вытягивая одну ногу и поджимая другую. Девушка непроизвольно отпрянула. Глаз спавший, не открыл. Она заметила, что член начал изменяться. Опять  любопытство  заставило ее подойти поближе. Пенис, лежащий теперь между ног, начал конвульсивно дергаться, медленно увеличиваясь в размере и расправляя на себе кожистое свое покрытие. "Матерь Божья", такое чудо девушка наблюдала впервые. Член все разбухал. Она подошла вплотную, завороженная этим преобразованием. Ее голые колени упирались в холодный край кушетки. Кожа на члене совсем расправилась и из нее вылезла гладкая голая головка члена. Грудь девушки сама подалась вперед и тело, увлеченное пробуждением мужского достоинства,  наклонилось над ним. Пенис, словно живой, ощущая совсем рядом присутствие самки - предмет своей похоти, продолжал свое действо: кожа натянулась на нем окончательно; член увеличился, казалось во множество раз, а головка пениса раздулась, став гладкой и заманчиво розовой со своей раздвоенной дырочкой в центре. Сам пенис из ранее вяло лежащего, принял почти вертикальное положение. Теперь между ног  голого мужчина торчало жаждущее живое пульсирующее существо - стикет, напряженно дышащий, конвульсирующий, ищущий ласки или среды приложения своей страсти.

             У девушки опять появилось учащенное дыхание. Уже никакой неприязни к пенису не было. Грудь непроизвольно опять словно взметнулась вверх и начала наливаться, видя член и вспоминая руки. Что-то горячее приливало к соскам. Чем дольше она стояла  над голым мужчиной, глядя на его завораживающей двигающийся объект плоти, тем все значимее становилось желание взять член в руки. "Хорошо, что у мужчины закрыты глаза", - медленно ее руки начали приближаться к живому пенису. Осторожно вначале одним указательным пальчиком она дотронулась до головки члена. Он конвульсивно встрепенулся, налившись еще больше, а рука девушки непроизвольно отдернулась. Человек не смотрел. Она опять потянулась к пенису, взявшись двумя пальчиками за него. О как это было приятно! Его глаза не реагировали, а только член отвечал взаимностью. Как живое существо она принялась поглаживать эту мужскую "невидаль". От ее ласк он запрыгал, проявляя судорожный восторг, головка члена превратилась из розовой в лиловую, раздув свою нижнюю окантовку, став похожей на соблазнительно-красивую шляпку на члене. "Ну какое же это красивое чудо",- думала девушка, продолжая ласкать пенис.   Тело мужчины от ласк его члена пришло в движение, начало, изгибаясь двигаться по ложу.

          Грудь девушки, сильнее наливаясь, принялась  пульсировать с такт пенису; ранее сморщенные соски вытянулись, потому что вся кровь прилила к торчащим сосочкам и скопившаяся в них сила искала выхода через пупырышки на груди вокруг них. Грудь жаждала рук. Девушку уже страстно тянуло к лежащему самцу, ей хотелось упасть на него. Ноги стали ватными.

           Но тут мужчина резко открыл глаза,  бешеного зверя. Рот разверзся оскалом; лицо исказила необъяснимая сила страсти; взметнулись руки, желая схватить ее.

           Все это резко изменило образ человека ранее созданный в ее воображении. Опять дал о себе знать инстинкт самосохранения. О, это был сатана с горящими глазами и злобным лицом.

      ***

          Девушка рванулась к двери. Припустилась бежать по коридору. Страх поглотил все до этого приятные эмоции. Она слышала за спиной раскат его голоса: "далеко не убежишь, все равно приведут ко мне, отсюда тебе не уйти". 

          В конце коридора появились люди в черных халатах,  у раскрытых ворот стояла та же машина. Девушка остановилась, соображая, что же делать. Вдруг увидела, что сбоку по коридору приоткрылась дверь, из которой высунулся парень, прижимая палец к губам, поманил ее. Он был одет обычно, не как люди из этого лагеря, поэтому она, повинуясь, юркнула в дверной проем. Та же беспросветная ночь. Молодой человек быстро ее втолкнул в легковой автомобиль и рванул с места, бросая девушке какой-то халат. 

      -Ты кто? - кутаясь в предложенную одежду, спросила она. 

      -Скажешь спасибо потом, когда минуем ущелье и будем в городе, - бросил ей в ответ парень.

      -Это что, был госпиталь? -

      -Ага, госпиталь..., усмехнулся он, - это бункер сатаны. Оттуда ты бы живой, здоровой уж это точно, не вышла, пока они тебя бы всю не использовали в своих целях, а потом добили бы наркотиками

      -А ты кто?-

      -Считай, мститель. Жалко мне Вас дур. Вот и рискую своей задницей. Уже не одну девчонку они сгубили. Под прикрытием войны похищают и развлекаются, как могут. Фу, ну вот мы и в городе. Теперь считай, что оторвались. Так, где твой дом? -

            Ей стало так стыдно за себя. А подсознание говорило: " вот если бы такие ощущения повторить и продолжить, но с хорошим человеком, настоящим мужчиной. Хотелось бы узнать их кульминацию. И вообще мы созданы для женского счастья, но только в хороших руках оно должно быть настоящим". Инстинкт получения удовольствия - сильная вещь.

          

		
		
    
		
    58. Семьдесят п. Эф: Неправильное "Т", или последний зачет
    993    "Рассказ"  Эротика 


    



    
 
 



    

                                                                    Семьдесят первый

        

                                                     Неправильное "Т", или последний зачёт

         

            Чем хорошо раннее пробуждение? Тем, что можно встать и побыть какое-то время почти в полной тишине. А чем плохо? Тем, что вставать неохота и тянет снова закрыть глаза...

        Андрей осторожно, чтобы не разбудить Веронику, поднялся с постели и направился в кухню. Не зажигая света, начал готовить себе кофе. Сегодня - зачёт по психологии. Последний. Больше он сдавать этот предмет не будет. И вообще, ничего больше сдавать не придется. Кроме дипломного проекта, но это уже немного другое. Значит, сегодня последний раз, когда он ее увидит. То есть, конечно, они могут еще случайно столкнуться в коридоре института. И даже перекинуться парой ничего не значащих фраз. Но вот так, глаза в глаза, один на один... Не будет. И, как назло, нет даже шанса завалить зачет, чтобы прийти в следующий раз - уж слишком хорошо он всё знает. И она знает, что он знает...

       Три года учебы пролетели практически незаметно (именно столько длился ее курс для их потока). Андрей был неглупым парнем и понимал, что шансов у него с нею никаких. Она на пятнадцать лет старше - это раз. Разница в статусе (он - студент, она - преподаватель) - это два. Она замужем, да еще за успешным бизнесменом - это три.  Но мечтать-то себе не запретишь... 

       И он мечтал. Мечтал, что однажды после лекции она попросит его задержаться и помочь отнести на кафедру какие-нибудь плакаты, а потом... потом у нее сломается каблук, и ему надо будет срочно вызывать такси... Да и дома у нее может найтись какая-нибудь проблема, которую в состоянии будет решить только он, Андрей Журавлёв.

       Но время шло, а каблуки не ломались, да и с наглядными пособиями Екатерина Евгеньевна как-то справлялась сама. Более того, почти каждый день после уроков за нею на новеньком БМВ заезжал законный супруг. И по улыбкам, которыми они обменивались, можно было сделать вывод, что у них в семейной  (точнее сказать - интимной) жизни - полный порядок.

       Осознав, что в ближайшие миллион лет Екатерина (так они между собою в группе называли очаровательную психологичку) не подаст ему никаких ожидаемых сигналов, Андрей мысленно спустился на грешную землю. И вскоре нашел Веронику. С соседнего курса. Видел он ее много раз, но как-то не особо отметил: скромная, невысокая, одевается неброско... А тут вдруг решился. И подошел. И познакомился. И даже пригласил в кафе. А через месяц родители отчалили в очередную загранкомандировку, и Андрей ну просто не мог не воспользоваться таким счастливым стечением обстоятельств...

       Вероника оказалась не девушкой. Но это было где-то даже и хорошо. Она приятно поразила Андрея своими обширными практическими  познаниями в интимной сфере, положительно отозвалась о его возможностях, и он после той, первой их ночи твердо решил, что выкинет Екатерину из головы. Решить-то решил...  

        В один из дней, когда Вероника почему-то не пришла (а ее мобильный упорно не отвечал, видать, подвела батарейка) Андрей сел за компьютер с намерением покопаться во всемирной "паутине". Как правило, по эротическим и порносайтам он не путешествовал. Да и сейчас не собирался. Начал, как всегда с почты. Одна случайная знакомая прислала ему письмо с фотографией. Полтора года назад, во время зимних каникул, Андрей ездил в Москву к родственникам и одним вечером забрел в ночной клуб, где и состоялась та, ничего не значащая, встреча. Андрей тогда был не совсем трезв, а девушка - весьма настойчива, и поутру он пробудился в ее постели (из всего, что случилось накануне, он отчетливо помнил лишь ее удивленное: "А почему - пальчиком?" На что он ответил: "Изучаю обстановку. Проверяю, не опасно ли там для моего маленького друга..."). А, уходя, имел глупость оставить свой телефон и интернет-адрес.

       Андрей кликнул "мышкой" по файлу с фотографией... Так и есть. Москвичка, явно желая сделать ему приятное, снялась в обнаженном виде, лежащей на алых простынях. Андрей усмехнулся, разглядывая изображение на мониторе. Попытался представить себе, как  выглядела бы Екатерина Евгеньевна, снимись она в такой же изумительной позе. Эта мысль его позабавила и... возбудила. Он нервно заерзал на стуле. Поймал себя на том, что не может оторвать взгляд от экрана...

      -- 
Эт-то еще кто? - внезапно раздалось у него над ухом.

       Он тут же сообразил, что попался - ведь у Вероники были ключи. Смутившись, Андрей немедленно закрыл почту и вырубил комп. Но это не помогло.

      -- 
Отвечай - что это за метелка такая?

      -- 
Ну, зайчик... Это не метелка. Это одна моя знакомая... Виртуальная. Ну, то есть, мы с нею никогда не виделись. Только письма. Ну, и вот... Иногда она шлет мне свои фото...

      -- 
Врешь ты всё! - обиженно бросила Вероника. - Бабник!

        Она повернулась, чтобы уходить. Он поймал ее уже у самых дверей и едва ли не насильно поцеловал... Дальше было дело техники - вздохи, объятия, какие-то глупые фразы и скрип огромной двуспальной кровати (на которой, вообще-то, проделывать ничего не полагалось, поскольку кровать принадлежала родителям Андрея. И он бы никому, ни за что в жизни не признался, что этот факт его возбуждал дополнительно). 

       Скандал удалось погасить. Но неприятный осадок всё же остался. Вероника теперь то и дело под разными предлогами отказывалась от встреч, а затем и вовсе вернула ключи. 

       За день до зачета Андрей позвонил ей уже без особой надежды. И был удивлен, что она согласилась к нему прийти. Всё было прекрасно. Выпив шампанского, они отправились в спальню (благо, родители вновь были в отъезде).

       Андрей ласкал молодое, гибкое тело своей подруги, стараясь при этом не спешить, чтобы доставить ей максимум  приятных ощущений. И опять его посетила эта фантазия - а что, если бы вместо Вероники с ним сейчас была бы она? И он отдался этому ощущению целиком, решив не замечать реальности. Сейчас он прижимал к себе именно ее. И ласки его стали неистовыми. Он уже не был опытным любовником - он сдавал зачёт. Вероника вначале слегка изумилась этой смене ритма, а затем приняла его со всем энтузиазмом, и  стало казаться, что добротная кровать вот-вот не выдержит. Оргазм захлестнул их с головой...

       Когда они, наконец, заснули, то до рассвета оставалось не более часа.

       

                                                                             *** 

      -- 
Журавлёв!

       Он вздрогнул, отвернулся от окна. В проеме двери стоял его товарищ по группе.

      -- 
Заходи,- сказал он.

      -- 
А ты?

      -- 
Уже сдал. Всё о'кей. Ничего не бойся. Хотя, собственно, тебе и нечего...

       

               Андрей перешагнул порог аудитории.

       - Проходите, Журавлев, - слегка улыбнулась Екатерина Евгеньевна. Сегодня она была в своем новом, кремового цвете костюме. К лацкану пиджака была приколота брошка в виде букетика.

       Он сделал несколько неуверенных шагов к ее столу. 

      -- 
Вот ваша зачетка. Так, посмотрим... Ну что ж, у вас всё неплохо. Я, пожалуй, не буду вас мучить. Тем более, уверена, что вы подготовились. Так как? 

      -- 
Да-да... Я... Я готов ответить. 

      -- 
Знаю,- кивнула она. - Вот вам зачёт. Идите, и желаю успешной защиты диплома.

       

       Через полчаса Андрей уже стоял у пивного ларька, потягивая любимое "Клинское".

       "Всё напрасно,- с горечью думал он. - Она меня в упор не видит. Кто я  для нее? Студент, один из многих. Вот если б у меня были большие деньги, я бы ей заплатил... Хотя... У ней ведь муж - из крутых. На фига ей мои деньги? На фига ей вообще проблемы с таким сопляком?"

       Покончив с пивом, Андрей присел на скамейку. Достал зачетку из внутреннего кармана пиджака. Принялся рассматривать подпись Екатерины Евгеньевны. Остановил взгляд на слове "зачтено", вписанном в соответствующую графу.

       "Как она странно букву "т" пишет. Неправильно как-то.  Навроде креста... Да и "з" необычное. Закорючка, да и только".

       Андрей так увлекся своим занятием, что не заметил Веронику, подошедшую почти вплотную.

       - Ну что, сдал? - поинтересовалась она.

      -- 
Сдал,- ответил он ей так горестно, что на лице  девушки немедленно возникло удивленное выражение.

      -- 
Что вечером делаешь?

      -- 
А? - рассеянно отреагировал он.

      -- 
Ладно. Сиди тут, раз ты такой.

       Она хмыкнула и пошла прочь. Спохватившись, Андрей догнал ее...

       ...И опять всё было как в прошлый раз. Шампанское, объятия, шепот... Андрей увлеченно любил свою недосягаемую Екатерину. А реальная Вероника стонала от этого в голос. Вот в чём был парадокс...

       Они лежали рядом, разглядывая потолок. В комнату проникал слабый отсвет  уличных фонарей. Где-то вдалеке завывала сирена "Скорой помощи".

      -- 
Кому-то плохо,- констатировала Вероника.

       Андрей вздохнул.

      -- 
Ты хочешь за меня замуж?

      -- 
Что-что? - она приподнялась на локотке. - С чего это ты вдруг?

      -- 
Я просто спросил.

      -- 
Я не думала об этом...

      -- 
Подумай. 

      -- 
Хорошо. 

        Он не видел в темноте, но был уверен, что она улыбнулась. Рука ее скользнула под одеяло и нащупала... 

       Андрей понял, что сейчас будет происходить, и не сопротивлялся этому.

       

                                                              ***

      -- 
Здравствуй, Журавлев. Вот ты и пришёл.

      -- 
Здравствуйте, Екатерина Евгеньевна...

      -- 
Проходи, Журавлев, не стой на пороге.

       Она была в обалденном шелковом халатике, расшитом драконами, и почти прозрачном (Андрей как-то раз видел такой на одной знакомой, но это было уже очень давно).

      -- 
Выпьешь со мной?

       Он еще не успел ответить, а она уже налила ему вина в бокал. Он пригубил...

      -- 
Ну как, Журавлев? Приятный напиток, не правда ли? Зачет-то ты мне, может быть, и сдал. А вот психологии не знаешь... Хочешь меня поцеловать? 

      -- 
Да, - произнес он едва слышно.

       Она приблизилась к нему. Их губы соединились... И Андрей проснулся. Под боком у него посапывала Вероника. Андрей взглянул на светящийся циферблат часов. Три-тридцать пять. Встав и натянув майку, он вышел на балкон. Посмотрел вниз и увидел, как во двор въезжает машина. БМВ. Почти такая же тачка, как и у мужа Екатерины, только цвет немного другой. 

        Андрей невольно осознал, что отдал бы многое только за то, чтобы хоть раз, одним глазком взглянуть, как там у них всё происходит. Часто ли они этим занимаются?  Нравится ли ей, или не очень? Что происходит после? Они сразу засыпают или говорят друг с другом?..

       Андрей зажмурился и потряс головой, чтобы отогнать эти дурацкие мыслишки. Вернулся в комнату. Вероника по-прежнему спала, только перевернулась на другой бок. Андрей немного постоял в неподвижности, словно бы решая, что делать дальше. Затем прилег рядом...

       

                                                             *** 

          И снова она посетила его во сне. Он видел ее будто бы сквозь какую-то дымку, и не мог понять, что это такое на ней надето. А потом туман на миг рассеялся, и оказалось, что ничего... 

      -- 
Ек-катерина Ев-вгеньевна... Поч-чему вы так пишете б-бук-кву "т"?

      -- 
Что? - не поняла она.

       Он хотел было повторить свой вопрос. Но не мог издать ни звука. Словно онемел...

       

                                                            *** 

          Защита диплома прошла удачно. Приходя на консультации к своему куратору, Андрей втайне мечтал о том, что увидит ее, хотя бы мельком. Но - не случилось. То ли  в те дни у нее не было никаких дел в институте, то ли просто она не попалась ему на глаза...

       День получения диплома стал для Журавлева едва ли не самым грустным днем в его жизни. Впервые за все двадцать три года его посетила мысль - а стоит ли жить дальше? Ведь больше ему незачем сюда приходить, а, следовательно, и ее он больше не увидит...

       Что же делать? Продолжать спать с Вероникой, воображая, что она и есть та самая?..

       

         Проблема с трудоустройством разрешилась как-то сама собой. Однажды вечером Андрею позвонил школьный друг, и, расспросив о делах, предложил посодействовать в поиске работы. Через неделю или около того друг вновь   вышел на связь и поведал, что в одной из фирм, принадлежащих его отцу, есть подходящее место. Андрей поблагодарил...

       

        В самом конце осени один из коллег Андрея по новой работе пригласил его на вечеринку по случаю своего дня рождения. Андрей вначале собирался отказаться - он не очень-то любил тусоваться в компании малознакомых  ему людей. Но потом вспомнил о своей пустующей квартире, о предстоящем тоскливом вечере перед телевизором (с Вероникой они в очередной раз поцапались) - и согласился.

                                                                 ***

        У приятеля собралось человек  двенадцать. 

      -- 
Проходи, не стесняйся,- сказал хозяин квартиры. 

         Андрей узнал нескольких гостей - это были тоже сотрудники фирмы. С остальными перезнакомился. У виновника торжества оказалась хорошенькая подружка - рыженькая, с тонкой талией. Кроме нее, в компании оказались еще четыре девушки. Но они были совсем не в его, Андрея, вкусе. Хотя одна из них и подарила ему долгий, заинтересованный взгляд...

       За стол не садились - явно ждали  кого-то еще. Включили негромкую музыку. Наконец, раздался звонок в дверь, и "новорожденный" побежал открывать.

       Когда новая гостья вошла в комнату, Андрей едва не подпрыгнул от удивления. Ведь это была она, его королева! Вот только откуда она появилась и что тут делает - одна, без мужа?

      -- 
Здравствуйте, Екатерина Евгеньевна,- смело сказал он, шагнув вперед и любуясь ее шикарным серебристым платьем с боковым разрезом.

       Кажется, она тоже немало удивилась. 

      -- 
Журавлев? Ты?  Ну как, защитился на "отлично", я надеюсь?

      -- 
Нет. На "хорошо",- смущенно пробормотал он.

       За столом они оказались рядом. Андрей очень старался, чтобы так и случилось. Но разговаривать им было, по большому счету, не о чем. Пару раз она обратилась к нему с просьбой передать какое-то блюдо. А через пару часов она и вовсе ушла, извинившись перед хозяином и сославшись на срочные дела. Улучив момент, Андрей подсел к имениннику (это было несложно, поскольку вечеринка плавно перетекала в стадию, когда все встают, курят, танцуют и, как следствие, меняются местами).

      -- 
Ты откуда ее знаешь? 

      -- 
Кого? - не понял приятель, ибо уже порядком нагрузился.

      -- 
Екатерину Евгеньевну.

      -- 
А-а! Так ведь это... Она - моя тётя. Двоюродная. А что?

      -- 
А почему она одна пришла, без мужа?

      -- 
А... Муж - за границей. На Кипре, с секретаршей... Братан, давай-ка в-выпьем...,- он потянулся к бутылке.

      -- 
Спасибо, мне уже хватит. Ты телефон ее знаешь?

      -- 
Чей? Секретарши?

      -- 
Да нет! Тети своей. Я у нее учился... Мне... Привет передать нужно... От наших, с группы.

      -- 
Ага, сейчас...,- на раскрасневшемся лице приятеля отразился нелегкий мыслительный процесс. - Погоди, я на память помню... Так...

       Он произнес заветные цифры. Андрей поблагодарил и сказал, что ему тоже пора идти - до дому был путь неблизкий.

       В полутьме коридора его, как назло, перехватила та самая девица, которая так многообещающе смотрела на него в начале вечера. Ни слова не говоря, она  буквально повисла на Андрее и крепко поцеловала его прямо в губы. Он ощутил сильный запах дорогих духов и не менее крепкий аромат коньяка. 

       - Я хочу тебя,- пробубнила она. - Немедленно - слышишь?..

       С трудом избавившись от напористой представительницы слабого пола, Андрей покинул  квартиру гостеприимного хозяина... 

       

                                                                 ***

           Он абсолютно не представлял себе, что будет говорить, когда она возьмет трубку. Экспромты ему никогда не удавались, даже с ровесницами. А тут...

      -- 
Алло?

       Да, это ее голос - бархатный, грудной. Такого ни у кого больше нет.

      -- 
Алло? Кто это? Говорите.

      -- 
Екатерина... Евгеньевна... Это я, Журавлев. Я тут подумал... В общем, я видел недавно нескольких ребят, с нашей группы. Они просили передать вам... Просили передать...

       "Ну, всё,- вихрем пронеслось в мозгу у Андрея. - Сейчас начнет выпытывать, откуда я взял ее номер. А потом пошлет куда подальше. Так мне и надо..."

      -- 
Журавлев? Андрей? Да, я помню, мы виделись сегодня у Никиты... Послушай, Журавлев, ты сейчас очень занят?

      -- 
Н-нет, - промямлил  он, отметив попутно, что она впервые назвала его по имени. Только вот тон у нее какой-то... Странный.

      -- 
Приезжай ко мне, а? Ты знаешь, где я живу?

      -- 
Н-нет...,- ответил он, чувствуя, что медленно сходит с ума.

      -- 
Значит, так... Записывай...

       

         Ему не нужно было записывать - память железно "схватила" название улицы и номер дома, точно так же, как двумя часами ранее он навечно запомнил магические цифры ее телефона. На ходу застегивая куртку, он выскочил из подъезда и помчался к стоянке такси, которая, по счастью, находилась за углом (в такое время на общественный транспорт надежды уже почти не было). Водитель, пользуясь ситуацией, конечно, заломил цену. Но Андрей не стал тратить время на дискуссии.

       Через пятнадцать минут он уже звонил в ее дверь. Она открыла не сразу. Халатик на ней был совсем не такой, как в его сне. Другой. Без драконов. 

       Кивнув ему, она пошла в глубь квартиры. И тут он сообразил, почему ему показался странным ее голос. На столе в центре комнаты стояла почти пустая бутылка вина...  Она достала из холодильника еще одну.

      -- 
Садись. Пить будешь?

       Вроде всё так, как во сне, и в то же время... не так. Она наполнила его бокал до краев.

      -- 
Не стесняйся... Муж мой... Серёжа... Улетел на Кипр. А меня с собой не взял. Представляешь? Молодую ему подавай...

       Подняв свой бокал, она осушила его в несколько глотков. Андрей последовал ее примеру.

      -- 
Пей, пей, у меня еще есть...,- усмехнулась она. И принялась рассказывать что-то такое не очень связное о своем детстве в деревне, о своей маме и о том, как на втором курсе Университета встретила Сергея - тогда еще никакого не "нового русского", а простого советского инженера, вкалывавшего на заводе за сто тридцать рэ в месяц...

       Бутылка закончилась быстро. Даже слишком быстро. Андрей взглянул на часы и неуверенно поднялся с места.

      -- 
Ну, я п-пойду?

       Она не ответила, глядя в одну точку. Он вышел из комнаты... 

      -- 
Погоди, Журавлев!

       Он обернулся. И увидел, как навстречу ему шагнула Мечта...

       Она обвила его шею руками, и ее губы прильнули к его губам. Дальнейшее запомнилось смутно, фрагментарно. У Екатерины оказалась почти такая же двуспальная кровать...

       Жар ее тела, казалось, вот-вот сведет его с ума. Он был волен делать с нею всё, что хотел. И не мог понять, почему это так трудно ему дается. Ведь он не раз был с ней. Но то было в мечтах, услужливо подсказало ему его второе "я".    

       В конце концов, всё получилось как надо. Он заставил ее прекрасное тело сотрясаться от глубоких ощущений; она не раз исторгла из себя крик боли и удовольствия. Это заканчивалось, и тут же начиналось снова. А спать им довелось в ту ночь всего час или полтора. Но наутро...

       Она смотрела на него чужим, каким-то потерянным взглядом. Видимо, ее терзало чувство вины. Да и у него почему-то не было внутреннего ощущения свершившегося чуда. 

       "А ведь Вероника гораздо лучше",- подумал он. И, одевшись, ушел. Чтобы никогда больше не возвращаться...

        

       

               

       

       

       

       

    
















		
		
		
    59. Sukkub Эф: Ад ожидания
    994    "Рассказ"  Эротика 


    


                                
     АД  ОЖИДАНИЯ. 
    

    

    Молодой герцог, тягостно вздыхая, сидел у открытого окна и созерцал верхушки тополей, бегущих вдоль длинной аллеи.

    Что может сравниться с ожиданием? Оно огнем опаляет душу, как кипящая кровь адских рек, где стонут и мучаются грешники. 

    Что может сравниться с любовным томлением? Сердце будто сжато когтистой рукой злобной фурии, что преследует виновных и не дает им пощады. Почему его любовь так несчастна?

    Что может сравниться с пылкой страстью? Лишь терзания в аду предавших разум вожделению и гонимых свирепым вихрем средь острых скал. 

    Что ожидает его за то преступление против воли и любви, что он затеял, и что должно свершиться сегодня вечером? Ему все равно. Ад наяву сломил все благие цели, оставив нелегкий выбор меж совестью и злодеянием. Да и что грозит ему, всесильному владыке людскому? Ад после смерти? Это случится нескоро, а безответная страсть уже выжгла каленым железом ноющую рану в душе. Плоть его восстает, и огнем горят чресла, стоит хоть на миг сомкнуть веки, чтобы вспомнилась она, обнаженная и невыразимо прекрасная. 

    Такой она случайно предстала пред ним всего несколько дней назад. Герцог откинулся в кресле и бессильно застонал, стиснув рукой гульфик. Проклятая плоть! Сладостное воспоминание сразу наполнило силой и новой болью его фаллос.

    Герцог уже почти проклинал тот день, когда решил поохотиться. Лихой конь умчал его вслед за собачьей сворой, оставив спутников позади. Собаки, преследуя быстрого оленя, затерялись среди деревьев, и тут скакун споткнулся о корень раскидистого дуба. Пришлось спешиться и, поминая черта, брести пешком.

    Герцог не боялся заблудиться в знакомом с детства лесу. Он запел неаполитанскую любовную песенку и пошел по заросшей тропинке. Досада улеглась, уступив место воспоминаниям об амурных приключениях,  навеянных незатейливыми словами. Как жаль, что цветущий Неаполь пришлось покинуть так скоро! 

    Тогда они с Лоренцо обхаживали неприступную красотку, жену племянника короля. Миниатюрная Лаура, казалось, была выточена из  мрамора. Ее нежная кожа поражала белизной, а дивный лик напоминал мадонн Боттичелли. Та же строгость печального взора синих глаз, те же плавные линии плеч и те же рыжие локоны, убранные в скромную прическу. Многие юноши сходили по ней с ума, посылали драгоценные подарки, которые возвращались к ним нераспечатанными вместе с цветами, и устраивали под окнами красавицы серенады, частенько состязаясь друг с другом в искусстве пения. Но ставни  дома неизменно оставались плотно закрытыми, как и ее сердце. Лишь в церковь ходила она ежедневно, где подолгу исповедовалась у священника и неподвижно простаивала пред святым распятием, осеняя себя крестом. Но даже и там не было возможности перекинуться с Лаурой даже парой слов, ее тенью сопровождал огромный, мощного телосложения слуга-мавр. 

    Едва герцог приехал к своему другу Лоренцо, как тот поведал ему о своей безутешной любви к суровой мадонне. Герцог высмеял Лоренцо, но на следующий день сам пал жертвой синих глаз донны Лауры. Любовь захватила его целиком, не давая сердцу биться ровно. Он, уподобясь прочим влюбленным юнцам, распылял деньги на богатые подарки, нанимал лучших неаполитанских музыкантов, платил поэтам, воспевающих в стихах красоту Лауры. Но тщетно. Лоренцо совсем упал духом, отказывался от еды, плакал и без конца пропадал в церкви, высматривая свою жестокосердную возлюбленную. И у герцога созрел дерзкий план.  

    Всем было в Неаполе известно, что муж Лауры пренебрегает их супружеским ложем, предаваясь разврату в гнусной компании мужеложцев. Лишь родство с королем помогало избегать ему скандалов. Всех удивляло, что Лаура, тем не менее, свято чтит ему верность, и, возможно, поэтому ее многочисленные поклонники не собирались сдаваться, рассчитывая, что терпение красавицы наконец-то иссякнет.  

    Герцог предложил Лоренцо пробраться ночью в дом неприступной Лауры и попытаться поговорить с ней наедине, сладкими речами заставить склонить голову ее упрямство, описать прелести наслаждений и уговорить выбрать меж ними, ее самыми верными поклонниками. План был дерзок и безрассуден. Подними красавица тревогу, им пришлось бы спасаться позорным бегством и рисковать быть избытыми ее слугами, но молодость смеется над подобными опасностями. И в ближайший вечер, проводив Лауру из церкви домой, ступая вслед за ней и ее мавром так, чтобы она обратила на них, разряженных и блистающих драгоценностями, свое внимание, они уже могли поклясться друг другу, что мимолетная улыбка озарила ее строгое лицо. Это казалось обоим благостным знаком. 

    В полночь, прихватив садовую лестницу, они взобрались по увитой плющом стене, постаравшись скрыть следы вторжения за вьющимися листьями. Дом спал, ни звука не доносилось из приоткрытой ставни. Осмелев, друзья залезли внутрь. Удача улыбнулась им, они сразу попали в спальню госпожи. Слабым огоньком тлел одинокий светильник у изголовья, и во мраке угадывался среди высоких подушек под балдахином женский силуэт на кровати. Плавно полилась речь Лоренцо, обладавшего даром убеждения в совершенстве. Он уговаривал прелестную Лауру не пугаться непрошеных гостей, а лишь смиренно выслушать, ибо не желают они ей зла, а лишь хотят, чтобы сделала она свой выбор меж ними или, отвергнув их страстную любовь, дала спокойно уйти опять под сень ночи. Госпожа оставалась безмолвна и даже не шевелилась, хотя герцог и был уверен, что она пробудилась и слушает Лоренцо, затаив дыхание. Даже в камень вдохнули бы жизнь его речи. Герцог, скучая и почти не прислушиваясь к другу, шагнул к приоткрытой двери спальни. Ему неожиданно послышался шум на лестнице. Лоренцо, увлекшись, нанизывал слова точно жемчужины, и ничего не слышал. Неслышной тенью герцог выскользнул из спальни и стал спускаться вниз. Неясные звуки доносились отчетливей. Как будто вскрики и удары хлыста. Безумно заинтересованный, герцог сошел на первый этаж, миновал опрятную кухню и наткнулся на приоткрытый подвальный лаз. Женские крики явственно доносились снизу. Сжав в руке острый кинжал, взволнованный герцог без колебаний полез внутрь. 

    Зрелище, что неожиданно предстало пред ним, потрясло. Посреди мрачного сырого подвала на цепях была подвешена тонкая женская фигурка, полностью обнаженная. С кнутом в руке перед ней расхаживал нагой слуга-мавр и рычал на нее по-звериному. Герцог с ужасом узнал донну Лауру. Запрокинув голову с разметавшимся золотом волос, она содрогалась в конвульсиях и жалобно скулила,  точно побитая собачонка. 

    Герцог едва не выскочил с кинжалом наперевес, чтобы избавить ее от страшного мучителя, как вдруг Лаура подняла к мавру свой лик и улыбнулась. У герцога волосы встали дыбом на голове. Отпрянув поспешно за огромную винную бочку, он притаился, не выпуская свое оружие. 

    Мавр схватился за свой восставший фаллос, напомнивший герцогу небольшую толстую дубинку, и принялся водить им по нежным ягодицам подвешенной девушки. По ее нежной коже каплями стекала алая кровь из рассеченных кнутом царапин. Завороженный герцог наблюдал за утехами странной пары, затаив дыхание и забывая моргать. 

    Лаура сладострастно изогнулась, пытаясь насадить свои дивные ягодицы на это копье, но, издав возмущенный возглас, мавр отшатнулся. Девушка вновь жалобно и пронзительно заскулила. Мавр громко расхохотался и неожиданно с силой всадил свой фаллос меж двух ослепительно белеющих полушарий и погрузил его до основания. Лаура закричала от внезапной боли, но крик ее перешел в стон, и она задергалась, принимая и выталкивая из себя здоровенную темную плоть. Наконец, мавр разразился потоком ругательств, вытащил фаллос с белеющими каплями семени, схватил кнут и стал охаживать нежные бока распростертой пред ним пленницы. 

    Герцог утер пот со лба. Славным же утехам предается эта святоша! Надо поскорей убираться из этого проклятого богом подвала! К тому же Лоренцо может отправиться его искать. И как будто в подтверждение мыслей, на его плечо внезапно опустилась рука. Герцог вздрогнул и обернулся. Бледный Лоренцо стоял за его спиной, устремив полный ужаса взгляд на предмет своей страсти. Герцог вдруг заметил, как вспух гульфик его друга, и вдруг сам неожиданно почувствовал, как сладострастный огонь пылает в его паху. Единая мысль мигом пронзила их разум и, не сговариваясь, с кинжалами наперевес они выскочили из своего укрытия. 

    Мавр оцепенел от ужаса и испуганно забился в дальний угол, сжимая бесполезный кнут. Лаура, широко открыв синие глаза, с изумлением наблюдала за странной парой, выскочившей с искаженными яростью лицами из-за винных бочек, точно пара чертей. Изрыгая страшные проклятья, Лоренцо первым подбежал к девушке, на ходу высвобождая разбухший фаллос, хлестнул развратницу наотмашь по щеке и резко овладел ею спереди. Лаура застонала и, подпрыгнув, обхватила ногами бедра Лоренцо, продолжая содрогаться в страстных конвульсиях. На ее перекошенное лицо было страшно смотреть. Герцог, сам сходя с ума от вожделения, несколько мгновений наблюдал за страстной парой, как вдруг зашел сзади и овладел девушкой тем же способом, каким недавно сношал ее мавр. Громкий торжествующий крик Лауры подтвердил то, что она ждала именно этого от второго незваного гостя. Воистину, это было ни с чем не сравнимое удовольствие! Их с Лоренцо пальцы переплетались на ее высокой груди и мягком животе. Повременив сбросить семя, они быстро поменялись местами, и  эхо разнесло вскоре по подземелью их тройной стон, свидетельствующий об окончании ни с чем не сравнимого удовольствия. 

    После этой ночи они никогда не видели донну Лауру. Тем же утром со своим верным мавром она покинула Неаполь в неизвестном направлении. Но герцог и его друг недолго сокрушались, что их мадонна так и не сделала меж ними своего выбора...

    Потрясающее воспоминание о беззаботном времени вызвало смех у герцога. Он потянул поводья, неожиданно заметив впереди просвет.   Деревья расступились, открыв проход к маленькому пруду, усеянному звездочками белых кувшинок. Конь потянулся мордой к воде, усталый герцог хотел было и сам умыться, но щебет девичьих голосков заставил  поспешно отступить под сень плакучей ивы. В чистой воде купались три девушки. Они брызгались и радостно смеялись, перебрасываясь шутками. Герцог выглянул из-за кустов и залюбовался нагими купальщицами. Их гибкие молодые тела заставили позабыть обо всем.

    Девушки звали в воду свою нерешительную спутницу, оставшуюся на берегу. Как не пытался герцог разглядеть ее, но не мог, плакучая ива надежно скрывала ее своими длинными ветвями. Уговоры делались все настойчивей, но герцог даже не прислушивался, позабыв о сидящей на берегу, и во все глаза смотрел на белые тела девушек. Хотя картинка была очаровательна, тем не менее ни одна из купальщиц не взволновала его - тонкого ценителя женской красоты, коим мнил себя не без оснований герцог. Несмотря на свою молодость, он отличался безупречным вкусом и не мог не признать, что именно неприятие несовершенства уменьшало список его любовных побед очень сильно по сравнению с друзьями. 

    Рыженькая девушка обладала красивой полной грудью, но бедра ее были тяжелы, а ягодицы напомнили герцогу круп его любимого скакуна. Он усмехнулся, отводя презрительный взгляд. Брюнетка была сильно тоща, а третья, наоборот, сильно толста, ее огромный рыхлый живот заставил молодого человека брезгливо передернуться. В Неаполе подобная толстуха атаковала его навязчивыми знаками внимания и пылкими признаниями, ему из-за нее пришлось уехать, поскольку она была сестрой короля. 

    Герцог вздохнул, не найдя достойного предмета для любования и уже собрался было вернуться на тропу, как вдруг купальщицы радостно загомонили, видимо, их робкая спутница решилась. Затаив дыхание, герцог выжидал. Сердце его вдруг неистово забилось, будто какое-то смутное предчувствие заставило кровь бежать быстрее. Он едва сдержал изумленный возглас восхищения, когда из-за ветвей показалась четвертая подруга. Никогда в жизни еще не видел герцог подобного совершенства! Девушка была так прекрасна и соблазнительна, что у юноши перехватило дыхание. Схватившись за грудь и позабыв об осторожности, он наполовину высунулся из кустов, пожирая глазами дивную купальщицу. 

    Белокурые локоны ручьем стекали по гладкой мраморной спине до самой земли. Когда девушка подняла изящные руки, чтобы скрепить булавками непослушные пряди, герцог едва не упал в воду только при виде трогательного светленького пушка подмышками нагой прелестницы. Ее грудь - о, верх безупречности, даже по сравнению с Венерой во дворце Медичи, коей он так восторгался! - казалось, тоже была выточена рукой скульптора и увенчана нежно-розовыми кружками маленьких сосков. О, все блага мира отдать бы за то, чтоб приникнуть к ним нетерпеливыми устами и испить сладостный нектар! Пушистый треугольник меж округлых бедер манил прикоснуться к нему перстами и ощутить влажную плоть сокровенного женского лона. Герцог без раздумий расстался б с богатством и титулом ради такого счастья, предложи ему кто-нибудь в этот миг! Но едва повернулась прелестница, и герцог вскрикнул при виде ослепительной красоты безупречных ягодиц. 

    Холодная вода привела его в чувство. Нога соскользнула с влажной земли, и, к своему стыду, он полетел в пруд, изрядно напугав купальщиц. Громкие негодующие крики девушек заставили его, мокрого и грязного, поспешно бежать. Навстречу уже спешили слуги из отставшей свиты. Непритворный ужас на их лицах заставил герцога расхохотаться и позабыть о невольном унижении. Вот только белокурую красавицу он помнил так отчетливо, будто созерцал пред собой всю жизнь, ни на миг не отводя взгляда. 

    Задыхаясь от пережитого волнения, с горящими безумием глазами, герцог без конца вопрошал слуг, кто была она. Напуганная челядь лишь пожимала плечами, пока кто-то не обронил, что должно быть то была дочь обедневшего барона, чей ветхий замок находится поблизости от обширных имений герцога. 

    Юноша воспрянул духом. А, дочь его вассала! Видение становилось реальностью. Только б его не узнали купальщицы, ведь те три, видимо, были ее служанками и могли видеть герцога прежде, если бегали на свидание к его слугам. Если...

    Герцог поспешно переоделся и повелел проводить его в замок барона. Вассалу и в мечтах не привиделся бы подобный визит столь важного гостя. Свежий конь домчал его в миг до покосившейся ограды, и жалкое зрелище нищеты открылось взору господина. 

    Его со свитой встретили испуганно, но с достоинством. Старый барон, смущаясь, пригласил отобедать, но герцог отказался, ужаснувшись тому, чем могли бы его накормить в этом пристанище бедности. Он лишь с вызовом повелел, чтобы дочь барона сегодня же вечером доставили к нему. Но едва произнес герцог подобное, как гнев вспыхнул в глазах вассала, и барон с достоинством ответил, что, скорее, сам перережет ей горло своей отцовской рукой, нежели отдаст на потеху тщеславному юнцу. Француаз - единственная отрада его горестной жизни и память об умершей и горячо любимой жене. Герцог вспылил и хотел было приказать слугам бросить его в темницу, как вдруг само небесное создание бросилось со слезами к его ногам. Роскошные белокурые локоны рассыпались, скрыв пыльный пол и его грязные сапоги. Как она была прекрасна даже в слезах, склоненная и молящая о пощаде! И сердце герцога дрогнуло! Не прощаясь, он вспрыгнул на лошадь и ускакал, оставив в ужасе барона и Француаз. 

    Но, едва выехав за покосившиеся ворота баронского замка, он очутился в аду. Аду неразделенной страсти, аду боли воспаленных чресел, аду любовного томления. Ни есть, ни спать не мог герцог, сидя у окна и глядя вдаль, туда, где жила прелестная Француаз. Он со слезами сравнивал себя с самонадеянным Актеоном, влюбившимся в девственную богиню, жестоко покаравшую его за то, что он подсматривал за ней во время купания. Так же отвергла его чувства и та, ради которой он готов был на все. Почти на все. Жениться герцог не мог на дочери своего вассала. 

    На пятые сутки неутоленная страсть совсем измотала. Бледный, с темными кругами вокруг угасших глаз, герцог сидел, по-прежнему созерцая далекий горизонт. И тогда, на исходе дня, было принято решение.  Привезти девушку в замок! Старого барона, если осмелится протестовать, убить! И Француаз окажется в его власти. Глаза герцога вспыхнули зловещими огоньками, и слугам был отдан четкий приказ, наполнивший его силой сопротивляться боли утомленной плоти. 

    Скоро. Теперь уже совсем скоро.

    Вместе с угасающим солнцем смягчались муки томительного ожидания, и душу понемногу заполняли сладостные грезы. Она опять станет рыдать у его ног, и хрустальные слезы увлажнят лилейные щеки. Но на этот раз он будет непреклонен. Бокал доброго вина смягчит и притупит ее горе и страх перед неизвестностью. Невинная девушка, не познавшая близости с мужчиной, не может представить себе, какая райская услада ожидает ее в его страстных объятиях. Герцог выпьет ее слезы, осушит нежные щеки поцелуями, вкусит блаженство ее розового язычка, испробует божественный вкус ее слюны, что слаще нектара. 

    Шнуровку корсета можно будет разрезать острым кинжалом, Француаз, точно лань, затрепещет при виде острого лезвия. У нее не хватит смелости противиться его воле. Он ласково сожмет ее полную грудь и прильнет поцелуем к розовому  кружку соска. Только б сдержаться и не сбросить семя во время этого восхитительного мгновения. Сможет ли он противостоять своей измученной томлением плоти? Можно на миг оторваться от ароматной кожи и осмотреть ее прелести жадным взглядом, потрогать упругие волоски лобка и проникнуть трепетным пальцем внутрь, раззадоривая в ней желание. Ее гибкое тело выгнется дугой, и он услышит нежный стон. Как важно в тот миг заглушить его своими устами, и тогда она ответит на его поцелуй со всей страстью, на которую способна. Ласковые слова помогут ей преодолеть робость, она раздвинет ноги, готовая отдаться, но герцог еще повременит. Бутон желания еще не раскрылся розовым цветком, но как пахнут бутоны! Он должен сполна насладится ее девственным лоном, пощекотать языком, прежде чем прольется алая кровь, и услышать ее крик. Крик сладострастия. А затем, когда она полностью доверится его опыту, он скинет гульфик и обнажит свой мощный фаллос, но пока незаметно для нее, чтобы не испугать воспаленной, жаждущей плотью и резко войдет в лоно, сломав ту перегородку, что мешает неземному удовольствию. Крик боли Француаз эхом отразится от стен полутемной спальни и угаснет в сумраке. Больше она не станет кричать, только стонать и извиваться, вкушая прелести  любовной страсти. Он измотает ее, выжмет все соки, измазав ее мягкий живот и свой фаллос алой девственной кровью, досуха изопьет ее жадным ртом. И когда она откинется в изнеможении на подушки, он будет ласкать ее грудь умелыми пальцами, целовать припухшие губы и вдыхать запах белокурых волос, что послужат им роскошным ложем любви. 

    

    

    Скорей! Скорей! Герцог нервно заломил руки. Удастся ли слугам отбиться от погони? Увенчается ли успехом дерзкое похищение? Обойдется ли без убийства старого упрямого барона? Герцог выведал, что каждый вечер после ужина девушка со служанками гуляет в саду перед сном, там ее и подстерегут его верные слуги.  

    В волнении он привстал, не отрывая от аллеи взгляда. Топот копыт слышался все явственней и все ближе. Герцог бросился вниз, перепрыгивая через ступени. 

    Он выбежал из двери в тот миг, когда слуги осадили взмыленных лошадей. Француаз, перекинутая лицом вниз через луку седла, была без сознания. Ее роскошные волосы волочились по земле. Герцог подскочил к ней, приподнял голову и, не сдержавшись, впился в пунцовые губки девушки. Француаз слабо пошевелилась, ротик ее открылся, и обильная рвота полилась потоком на роскошный камзол и изысканную бородку влюбленного. Герцог в ужасе отшатнулся, его резко передернуло от нахлынувшего отвращения. Он неловко утерся расшитым жемчугом рукавом и, ссутулившись, побрел обратно, небрежно махнув рукой изумленным слугам. Глаза его были пусты и безжизненны. 

    
		
		
    
		
    60. Nz Эф: Любовь сильнее смерти
    992   Оценка:5.00*3    "Рассказ"  Эротика 


    






    
 
 



    

    

    
Любовь сильнее смерти.

    

    

       

       День выдался суматошный, и под вечер я был совсем разбит. После ужина, выбрав какую-то книжку, устроился в кровати по
читать перед сном. Что-то совсем не читалось. То ли слишком устал, то ли произведение оказалось занудным, но вскоре я его отложил и погасил 
свет. Сон все не шел. На дворе было лето, в комнате жарко и душно, не помогали даже настежь открытое окно и бесшумно работающий вентил
ятор. Я лежал и представлял пустыню. Никогда не был в пустыне и всю жизнь мечтал туда попасть. Лежа с закрытыми глазами я видел себя в п
устыне. Оранжевый песок, барханы и слабый ветер. От песка поднимается раскаленный воздух. И следы. На песке обязательно должны быть сл
еды, следы насекомых, змей, тушканчиков и следы ветра. И я один. Совсем один стою в этом раскаленном мире. Как же это прекрасно! И никого 
вокруг, только тушканчик пробегает вдалеке и с тихим шорохом скрипит песок, подталкиваемый редкими порывами ветра. И я. Иду не спеша. Ж
ар растекается по всему моему телу. Он вокруг меня, он во мне. И сверху, и снизу, и внутри. Солнце беспощадно печет, но я его не замечаю, я р
астворяюсь в этой жаре, я сливаюсь с ней, я уже часть этого мира, часть этой пустыни...

       Проснулся от холода. Надо мной ярко светила крупная луна и блестели холодным огнем яркие звезды. Я сидел на быстро тер
яющем тепло песке и бессмысленно оглядывался, пытаясь понять, где оказался. Какое-то насекомое перебежало через мою ногу и исчезло в тем
ноте. Я резко вскочил. - Черт! Неужели я в пустыне? Этого просто не может быть! -  Вся вокгру было залито лунным светом, присев на корточк
и, я набрал полную горсть песка и осторожно, струйкой высыпал его. Песок был сухой и в лунном свете красиво поблескивал. Поднявшись и ог
лядевшись я заметил, что вся пустыня искрится. Казалось, каждая песчинка играет в свете луны и звезд. Это было так красиво, что я стоял, заво
роженный этим зрелищем, несколько минут. Все вокруг поблескивало и искрилось. У меня стала кружиться голова и стучать в ушах. Прислуша
вшись внимательней, я понял, что это стучит не в ушах, а откуда-то издалека доносится ритмичный звук тамтама. Я стал крутиться на месте, пы
таясь разобрать, откуда идет звук. Это было непросто. Удары тамтама разливались по всей пустыне, и куда бы ни делал шаг, звук становился гр
омче, а еще, через несколько шагов, становился тише. Я поднялся на вершину бархана и огляделся. Вдали горел небольшой, но яркий огонек. Что 
ж, это уже что-то. И я не спеша отправился в направлении огня.

       Идти было на удивление легко, складывалось впечатление, что сам песок помогает мне, а ветер тихонько подталкивает в спи
ну. Уже сам воздух вибрировал от ударов тамтама. Он мерно колыхался - бум-бум-бум. Я шел в ритм, дышал в ритм, и сердце мое билось в ритм 
глухим ударам. 

       Совсем рядом горел костер. Я подошел к границе круга света и остановился. У костра сидели старик и молодая женщина. По 
старику сразу было видно - шаман. Весь разрисован и обвешан амулетами. В левой руке держал тамтам и, неотрывно глядя в жаркий костер, пр
авой мерно стучал в него. Тут, возле костра, звук барабана почему-то был практически не слышен. Женщина, сидевшая рядом с ним подняла го
лову и взглянула на меня. На вид ей было лет тридцать, тридцать пять. Длинные, светлые волосы ниспадали на ее обнаженные плечи, на шее  
было надето много диковинных бус. Широкое лицо с чуть раскосыми глазами, смуглая кожа, полные губы. Ее крупная, крепкая грудь была слегка 
прикрыта ожерельями, но сковзь них просматривались темные, манящие соски. Она была настоящим образцом зрелой красоты. 

       - Садись, - сказала она чарующим голосом и показала рукой  рядом с собой. Я осторожно приблизился к ней и сел, стараясь не 
отрывать от нее взгляда.

       - Я так рада, что ты пришел, - она перевела взгляд на костер и продолжила, - в последнее время мне так одиноко. Меня все м
еньше любят, обо мне все реже вспоминают. - Она опять посмотрела мне в глаза и твердым голосом спросила: - Ты знаешь, кто я?!

       - Да, - ответил я мгновенно охрипшим голосом. - Ты Пустыня. - Она хищно улыбнулась в ответ.

       - Ты прав, мой мальчик. - Она взяла мое лицо рукой, приблизила к своему и тихонько, все так же глядя в глаза, спросила: - Ты 
же мечтал обо мне? - близость красивого полуобнаженного женского тела не давала мне покоя. Судорожно сглотнув я кивнул. - Это хорошо, - у
спокаивающе погладила  меня по щеке. - Ты красивый и молодой. И ты вправду любишь меня, - сказала она, заглядывая в глаза. Ее взор, казало
сь, прожигал меня на сквозь, мной овладело страшное желание. - Ты любишь меня, - продолжала она, - ты хочешь меня. Это хорошо, очень хор
ошо. - Она замолчала и, притянув меня, поцеловала в губы. Ее поцелуй обжигал, я попытался вырваться, но она крепко держала меня. Мои губы 
раскалились до предела, я готов был вот-вот потерять сознание. Резко отпустив меня она грустно улыбнулась.

       - Ты крепкий, в тебе столько сил и столько любви. Я рада, что ты пришел ко мне. - Голова у меня помутилась от жара, губы г
орели. Пустыня придвинулась ко мне совсем близко и провела рукой по моей груди. Затем взяла мои руки и положила себе на плечи. Я провел 
руками по ее шее, по плечам и начал осторожно гладить ее крупную грудь, теребить ее крепкие соски. Это было восхитительно! Я приблизил л
ицо и облизнул сосок. Взял его в рот и начал теребить и покусывать, одновременно гладя ее вторую грудь. Моя рука опускалась все ниже пока не 
достигла бугорка. Она застонала от наслаждения. Я сдернул с нее оставшиеся одежды и повалил на песок. Она предстала передо мной полност
ью обнаженной,  лежащей на песке. Я остановился на мгновение, любуясь этим зрелищем. Ее грудь с крупными, темными сосками часто вздым
алась. Широкий бархатный живот, округлые бедра. Открыв глаза посмотрела на меня и слегка раздвинув ноги прошептала - Иди ко мне! - Я не 
заставил себя долго ждать. Рывком  вошел в нее. Это было просто потрясающе! Каждая клеточка моего организма получала дикое удовольствие. 
Тамтам по-прежнему выбивал ритм, и я двигался под него. Было жарко и удивительно хорошо,  весь расплавившись в этом жаре, я двигался все 
быстрей и быстрей и тамтам вслед за мной ускорял свой темп. Резко кончив я рухнул рядом без сил. Глаза у меня были закрыты. Тамтам замолч
ал и меня окружила удивительная тишина и спокойствие. Я лежал и не в силах был пошевелиться. Нежные женские руки погладили меня и жар
кие губы поцеловали. Мир вокруг закружился, и я провалился в небытие.

       	Очнувшись утром  в своей кровати я долго смотрел в потолок, припоминая события прошлой ночи. У меня дико болели гу
бы. Осторожно встав, я прошел в ванную и посмотрел н в зеркало. Зрелище было ужасное. Сильно распухшие, потрескавшиеся губы, обветренн
ое лицо, небольшие ожоги по всему телу. Мне было больно смотреть на отражение, но еще больней было двигаться. Надо что-то делать! Умыв
шись, достал мазь от ожогов  и смазал все ожоги. С большим трудом позавтракал. Уже через час я вполне сносно себя  чувствовал, если не счит
ать, что ужасно болели обожженные поцелуем губы. Встав у зеркала попытался улыбнуться. Черт! Я чуть не закричал от боли. Говорить в ближ
айшие дни вряд ли смогу. 

       	На работу идти было не обязательно. Я мог поработать и дома, чем и занялся. Но работа не шла. Я чуствовал себя очень ус
талым и разбитым. Сидел, смотрел в окно и вспоминал прошедшую ночь. Неужели это действительно было? Почему со мной? Как это вообще 
могло произойти? Все происшедшее не укладывалось в  усталой голове, мысли очень туго ворочались и я, потихоньку, углубился в работу.

       	Не заметил, как прошел день и пришло время ужина. Посмотрел телевизор и почитал книжку, все откладывая ночной сон. 
Мне хотелось опять попасть к Пустыне, но я и боялся этого. 

       	Уже было очень поздно, когда я решил лечь спать. Практически сразу уснул.

       	На этот раз я проснулся совсем близко от костра. Звук тамтама по-прежнему разносился по пустыне и ярко светила луна. С 
трудом поднявшись с песка побрел к костру. Увидев, как пустыня улыбнулась мне и приветливо кивнула, вся моя усталость разом пропала. Она 
была прекрасна. Я подошел, сел рядом и стал смотреть в костер. Но вскоре я перевел взгляд на нее. Близость такой прекрасной женщины и вос
поминания прошлой ночи волновали и не давало спокойно сидеть. Она мне улыбнулась.

       - Я смотрю, ты устал, но сил у тебя осталось еще много - И  многозначительно посмотрела на мои топорщащиеся трусы. Я см
утился и собирался ответить, но она решительно опустила свою руку в мои трусы, а губами запечатала мой рот. Я откинулся на спину, в то вре
мя как она своей рукой доводила меня до безумия. Когда осталось совсем немного, она ослабила хватку, приблизила ко мне свое лицо и тихонь
ко сказала:

       - Тебе хорошо со мной? - я кивнул, - ты еще не знаешь, что такое хорошо! - Она села на меня верхом, откинулась назад и нача
ла быстро двигаться. Ее прекрасное тело светилось в свете луны, тамтам убыстрялся, она громко дышала, все быстрей и быстрей, мы с ней пар
или в небе, больше не в силах сдерживаться, я схватил ее за бедра, и с последним ударом тамтама мы кончили. 

       Я обессиленный лежал на песке и смотрел на звезды. Она лежала рядом и гладила меня по животу. Голова кружилась и в ней 
не было ни одной мысли. Я смотрел на звезды и любовался ими. Они такие красивые, и такие далекие. Вдруг Пустыня резко вцепилась в меня 
пальцами и, оставляя кровавые царапины, провела по мне ногтями.

       - Не смей! - Прошипела она,  - не смей смотреть на них, не смей думать о них, не смей любить их! - Она наклонилась надо м
ной, ее облик был страшен. - Только я! Ты любишь только меня! Я не прощу предательства.

       - Да ты что? Что я такого сделал? Я просто посмотрел на звезды, смотри, какие они красивые!

       - Ты ничего не понимаешь! Мальчишка! - грубо сказала она. - Звезды... - она задумалась, - я их ненавижу, они стольких увели 
у меня! Пообещай мне, что ты не будешь на них смотреть, что ты любишь только меня!

       - Хорошо, если для тебя это так важно, обещаю.

       - Ну, вот и хорошо, а теперь тебе пора отдохнуть. - Ласково, как бы мирясь, она поцеловала меня, и я заснул.

       	Утром весь разбитый я лежал в своей кровати и долго пытался понять, что же реальность? Ночь или день? Где я живу? По
пробовал думать о работе. О городе. Это все так бессмысленно. Я закрыл глаза и попытался вернуться в пустыню, но ничего не получилось. С 
сожалением я отправился умываться и завтракать. Надо брать себя в руки. Надо работать и жить в этом, реальном мире. Хотя то, что со мной п
роисходило ночью, было не менее реальным.

       	Губы сегодня выглядели не так страшно, и с трудом, но говорить я все-таки мог. Собравшись, отправился на работу. Весь д
ень прошел как-то отстраненно. Все вокруг казалось таким мелким и незначительным, и я был очень рад, вечером снова оказаться дома..

       	Взяв бутылку пива  уселся на подоконник. Мне всегда нравился  подоконник в моей комнате. Большой, широкий и очень у
добный. Устроившись на нем с ногами я долго смотрел на проходящую внизу дорогу, на проезжающие машины, а потом невольно перевел взгл
яд на небо, на звезды. Я обещал пустыне не смотреть на звезды, но мне было интересно, чем они ей так досадили? Мне всегда нравилось звезд
ное небо. Оно очень красиво. И всегда разное. В детстве, я мог часами любоваться им. Звезды, такие далекие и одинокие, мерцают разными огн
ями и манят к себе. В августе, в Крыму, я долго смотрел на млечный путь. Он был таким близким, что казалось, сделай шаг, и ты уже отправишь
ся в неведомое путешествие. А если спустить взгляд к горизонту, то можно увидеть падающую звезду. Я думал, что падающие звезды, как рыбки 
или дельфины выпрыгивают из воды, играя, оставляя на небе красивые следы.

       	Я не заметил, как задремал сидя на подоконнике. Проснулся оттого, что кто-то нежно гладил меня по лицу прохладной рук
ой. После жара пустыни - это было так приятно. Я не сразу открыл глаза.  Рядом  сидели две молодые девушки лет по восемнадцать-девятнадца
ть.

       - Ой, он проснулся, - сказала одна и улыбнулась. Вторая девушка в это время смотрела в окно. Она повернулась и тоже улыб
нулась.

       - Я, Лири, а это моя сестра, Сири. - Сказала она.

       - Мы звезды, - сказала Сири, и они переглянулись.

       Я встряхнул головой. Что-то странное происходит в последнее время.

       - Что вы тут делаете? Зачем вы здесь?

       - Мы пришли к тебе. В гости, - Сири лукаво улыбнулась, - можно?

       - Ты звал нас, - сказала Лири. Она, похоже, была постарше и посерьезней.

       - Но почему вы пришли? Только потому, что я звал вас? Что вообще происходит, вы мне можете объяснить? Вчера я был у П
устыни, сегодня ко мне приходят звезды. Так не бывает!

       Они удивленно посмотрели друг на друга.

       - Так что, Пустыня тебе ничего не сказала? - недоверчиво спросила меня Лири.

       - Похоже на то! - хохотнула Сири. - Он ничего не знает!

       Лири печально посмотрела на меня и взяла меня за руку.

       - Когда ты был у Пустыни?

       - Вчера и позавчера.

       - Два дня, - произнесла Сири.

       - У тебя на земле осталось два дня, - сказала Лири, глядя мне в глаза.

       - Не грусти, - сказала Сири.

       - Есть люди, как ты, которые умеют любить.

       - Сильно, по-настоящему, всем сердцем!

       - Сильно любить, - кивнула Лири, - им дается шанс.

       - Люби меня сильно сильно, - прервала ее Сирии, - и ты станешь моим солнцем, или звездой рядом со мной.

       - Или спутником, - кивнула Лири. - Полюбишь пустыню, и ты станешь частью ее. Ты мог полюбить Море, Небо, Луну...

       - Но ты выбрал нас! - опять вмешалась неугомонная Сирии.

       - И пустыню, - напомнила Лири.

       - Но разве так бывает? Разве он мог выбрать нас и пустыню одновременно? Ведь чтобы выбрать пустыню, он должен любить 
ее сильно-сильно, всем сердцем, или, если он выбрал нас, в его сердце не должно быть места для пустыни!

       - Так бывает. Бывает, но очень редко. Есть люди, в которых очень много любви. Он молодой и сильный, и он еще не успел р
астратить свою любовь. Ее хватит на всех.

       Я сидел и пытался осмыслить услышанное, а Лири и Сири, две звезды, с любовью смотрели на меня своими прекрасными г
олубыми глазами.

       - Что значит, мне осталось два дня? Я через два дня умру?

       - Да. Человек за пять дней до смерти начинает делать свой выбор. Он выбирает первые три дня. И остается еще два дня на ж
изнь. Закончить дела, успокоиться. Чтобы в сердце, в последний день, осталась одна любовь. Сегодня заканчивается твой третий день.

       - Нет! - вмешалась Сирии, - ты же не умрешь! Умрет твое тело, оно останется на земле, а ты... Ты станешь одним из нас!

       - Да, ты останешься. И это самое важное. - Лири грустно посмотрела на меня, - в последнее время люди разучились любить. 
Они учатся, работают, отдыхают. Они перестали смотреть на звезды, на море, на луну. Они не смотрят даже друг на друга. У них полно забот и 
совсем нет времени для любви.

       - Было время, когда нас было много-много и каждый день зажигалась новая звезда.

       - Ладно, не будем о грустном, - прервала ее Лири. - Сегодня последняя ночь посещений, - сказала она, обращаясь ко мне и п
ристально глядя в глаза. - У тебя останется два дня на выбор. Пустыня или мы. А может, ты выберешь нас всех.

       - В тебе так много любви. Скажи, я ведь прекрасна? - Спросила меня Сири, соскочила с подоконника и закружилась по комн
ате. - Бросай печалиться, завтра погрустишь, а сегодня давайте отдыхать и веселиться! Мы так редко бываем на земле, и нам так редко удается н
асладиться земными удовольствиями. Слезай, - Она схватила меня за руку и стащила с окна. Лири включила музыку и мы стали танцевать. Дев
ушки смеялись и веселились. Я был опьянен радостью и присутствием двух удивительных нимф.

       	Мы  с Сири, усталые, закружились в танце и она впилась в мои губы поцелуем. Я прижал ее к себе, мои руки скользили по 
ее спине к упругой попке и обратно. Она была такая молодая, веселая и желанная. Еще раз поцеловав меня, так, что от желания закружилась гол
ова, потом, вырвавшись из объятий и со смехом закружилась по комнате.

       - Поймай меня! - Лири с улыбкой смотрела, как я гоняюсь за ее сестрой. Гонялся я недолго, вскоре мы с ней лежали на крова
ти и я торопливо срывал с нее одежду. Сири смеялась и извивалась подо мной, чем еще больше распаляла мое желание. У нее была небольшая, 
безумно красивая грудь, белая, очень нежная кожа, но мне хотелось только одного, поскорее войти в нее. Она играла со мной, не давая снять с с
ебя трусы, она уже давно меня целиком раздела, а сама опять убежала, я поймал ее и повалил на пол, Сири затихла, и я поцеловал ее в губы дол
гим, страстным поцелуем, она сама сняла свои трусы и помогла мне войти в нее. Рядом сидела Лири и внимательно смотрела на нас глазами, п
олными желания. Когда я кончил, Лири уже разделась и выжидающе посмотрела на меня. У нее было очень красивое тело. Стройные ноги, упр
угий животик, небольшая, крепкая грудь. Она сидела напротив  на стуле, бесстыдно раздвинув ноги. Я не устоял. Они не давали спать мне всю 
ночь, я не ожидал, что способен на такой секс.

       	Утром  долго не мог проснуться, был уже час дня, когда я все-таки заставил себя подняться с кровати. Тело ныло от устало
сти, зато губы перестали болеть. Внимательно осмотрел себя в зеркале. Да, губы выглядят великолепно, как новенькие. Но что-то не так. Я пос
мотрел повнимательней. - Черт! - Мои светлокарие глаза стали холодного синего цвета. - Вот это да! - удивился я. Глядя на себя в зеркало вспо
мнилаьс прошедшая ночь.Возбуждение вновь охватило меня. - Надо с этим бороться, - пробормотал я и залез под контрастный душ.

       	Лениво позавтракав, отправился на работу. Всю дорогу  размышлял над тем, что мне рассказали Лири и Сири. Неужели, м
не осталось жить всего два дня? Как такое может быть? Неужели все это правда? Я прислушался к своим ощущениям и понял, что  совсем не б
оюсь смерти. Особенно теперь, когда передо мной открываются перспективы настоящего бессмертия. Я чувствовал себя большим, довольным, 
ленивым котом. Мне было так хорошо! Мной владело полное безразличие ко всему, что меня окружает, а также к смерти, которая, возможно, м
еня ожидает в ближайшее время. Хотя где-то в глубине и затаился страх, но красота и любывь, пьянящие чувства не давали ему вырваться.

       	Весь день прошел в раздумьях и мечтах. Вечером, сидя на окне я смотрел на звездное небо, пытаясь отыскать две маленькие 
звездочки. Такие веселые и непринужденные. Как хорошо мне было с ними прошедшей ночью. Я уже не мог думать о сексе, меня страшно клон
ило в сон, и я перебрался в кровать. Как только тело мое коснулось простыни, сразу вспомнил о пустыне. Как же она была прекрасна. Опытная, 
зрелая женщина, которая все умеет и прекрасно знает, что хочет. Я никак не мог понять, с кем мне понравилось больше? Кого же выберу и как я 
должен выбрать? Мне нравилась пустыня Я любил ее всем сердцем, всей душой. Но точно также я любил и звезды. Наверно во мне действител
ьно слишком много любви. И ее вполне хватит и на Пустыню, и на Звезды. С этой мыслю я, успокоенный, заснул.

       	Утром проснулся в отличном настроении. Ночь прошла тихо и спокойно, и я замечательно выспался. Насвистывая каку
ю-то песенку, отправился на работу. Меня не покидало чувство счастья. - Любовь - это наркотик, - решил я. Счастье просто переполняло меня.

       	Погода за окном была замечательная. Улица так и манила прогуляться. В обед я решил сходить погулять. Ярко светило сол
нце, дул освежающий ветерок. - Как прекрасно, - думал я. - Неужели сегодня мой последний день? В такую погоду и умирать не хочется.- Я усм
ехнулся. Но потом вспомнил Пустыню и двух сестер. - Нет! Я же не умру! Любовь - сильнее смерти!

       	Пора было отправляться в офис. Обеденное время давно вышло. Я посмотрел налево, направо. Солнце било прямо в глаза. 
Махнув рукой я побежал через дорогу.

       

       Водитель грузовика потом рассказывал начальнику, что солнце било прямо в глаза и он даже не заметил этого сумасшедшего 
пешехода. Он ничего не мог поделать.

       

       Доктор из Скорой помощи, приехавший на ДТП, рассказывал своим коллегам, что, судя по всему, смерть была мгновенной. И 
он еще никогда не видел у погибших такого счастливого лица, как у этого парня. И, - добавлял он шепотом, - у него была эрекция. Представляет
е?! - коллеги качали головой и недоверчиво удивлялись.

       

       Из СМИ, 15 июня.

       "... В этот день астрономы многих стран обнаружили новую яркую звезду в созвездии Сириус. Особо удивляет тот факт, что с
озвездие это давно и хорошо изучено учеными, и никто не мог предположить..."  

       

       "...Самый высокий песчаный бархан Европы Сарыкум, высота которого в последние годы катастрофически уменьшалась, вне
запно, за одну ночь увеличился до прежних своих размеров. Удивляет тот факт, что ночь была абсолютно тихой и спокойной, и никаких бурь за
фиксировано не было. Ученые ломают голову над разгадкой..."

    

















		
		
		
    61. Оса Эф: Юля
    996    "Рассказ"  Эротика 


    




            День начался с того, что Юля вошла в мой кабинет, села на край моего стола и, поправив очки, сказала:  - Знаешь, нам нужно расстаться. Я поднял голову, отрывая взгляд от монитора.

      - Прости, что ты сказала? - Почему ты все время переспрашиваешь? -  с легким возмущением в голосе воскликнула Юля. - Я же ясно сказала, что нам нужно расстаться!  - Хм, да...- Я встал из-за стола, сунул руки в карманы. Встал напротив Юли.             На ней был костюм песочного цвета, приталенный пиджак и юбка чуть выше колен. А колени у нее были очень красивыми, особенно сейчас, на моем столе. - Хорошо, ну и почему ты пришла к такому решению? Юля усмехнулась и сняв очки, стала вертеть их в руках за дужку, против часовой стрелки. - Понимаешь, это отношения без перспективы. Мы с тобой работаем вместе, нас разделяет всего один кабинет, и нам нужно ходить мимо друг друга, как чужим, потому что ты боишься, что твои подчиненные узнают о нашей связи. Но каждую среду мы едем к тебе и просто трахаемся всю ночь, после чего ты клянешься мне в вечной любви. И так продолжается уже семь месяцев. Никакого же отношения к данному вопросу, говорит такие слова. 

      - Знаешь, мне очень хорошо с тобой, честное слово. - грустно сказала Юля, покачивая носком коричневой туфельки. - Ты хороший человек, с тобой хорошо в постели, чего нельзя сказать о многих моих бывших мужчинах, и у тебя есть квартира, где мы можем встречаться. Но у тебя нет одного, самого главного - желания довести наши отношения до более высокого предела, чуть выше, чем просто еженедельные занятия сексом и ресторан с пятницу вечером.

          Я подошел к ней вплотную. Посмотрел в ее зеленые, большие глаза. Она не стала отводить взгляд, посмотрела на меня очень жестко, как никогда. 

      - Значит, это окончательное решение? - тихо спросил я, кладя ей руку на колено, обтянутое скользким чулком.  - И  ничего его не сможет изменить?

      - Знаешь, не надо меня соблазнять сейчас, хорошо? - сказала Юля, но руку мою не убрала. - Это решение очень твердое, я думала над этим последние две недели, так что...

      - Так что у меня нет шансов? - моя рука скользнула по ее ноге чуть вверх, по округлому бедру, кончики пальцев  прикоснулись к краю юбки, провели по жестковатой ткани. Юля дернула ногой.

      - Пожалуйста, не заставляй меня думать о тебе плохо! - попросила она. - Если ты сейчас продолжишь, я буду всю жизнь думать, что ты держал меня за пустышку, решения которой можно отменить, поласкав ее  между ног. Это еще хуже, чем пугать меня увольнением, если я брошу тебя! - она убрала мою руку мягким жестом своей ладони, встала и подошла к двери. - Я все сказала. Если ты не хочешь ничего сказать - значит теперь ты просто мой начальник, договорились?

           И она вышла. Я стоял посреди кабинета и смотрел на дверь. Потом положил ладонь на тот угол стола, где Юля только что сидела. Деревянная поверхность впитала тепло ее тела. 

           Юлька была слишком хорошей. Слишком. Правда, я понятия не имел, как она готовит или занимается бытовыми делами, но в отношениях с женщинами я считал это делом десятым. Она была красива. Она была страстна. Она была безумно раскована, позволяла мне делать с ее телом все, что я хочу, требуя от меня жарких ласк и бесконечного потока оргазмов. У нее было чувство юмора. Короче, у нее было многое из того, чего я ценил в женщинах. Вот только она бросила от меня. Значит, я чего не сказал, чего - то не сделал. Значит, я просто упустил момент, когда можно было все исправить, дать нашим отношениям другой ход. Эх, Юля, Юля, чего же теперь делать то?

           День прошел как - то сумбурно и бездарно. Я пару раз видел Юлю в коридоре, и, проходя мимо нее, старался задеть ее руку, разумеется, при этом оглянувшись, не видит ли кто. Но Юля руку все время вовремя отдергивала и смотрела на меня так, словно я помочился на ее любимый бабушкин коврик. И повода вызвать ее к себе у меня не было. 

           Потом пошел дождь. Он барабанил по пластиковым стеклам офиса, расплывался  пятнами на стекле. На улице стало серо и пасмурно, пару раз полыхнула молния, и громыхнул гром, вызвал стойкие взвизгивания девушек - референтов. И такое ненастье продолжалось до конца рабочего дня. 

           В восемь вечера я оделся, закрыл кабинет. Поставил его на сигнализацию, и, выйдя на улицу, добежал до машины. Пискнула сигнализации. Я отряхнулся и сел в машину, включая мотор. Домой ехать не хотелось, стоять в пробках не хотелось, ничего не хотелось вообще. Мотор тихо урчал, разогреваясь.

           Вдруг я увидел, как двери здания, где располагался наш офис, открылись, выпуская на улицу одинокую женскую фигуру в песочном костюме. Юля быстро засеменила по тротуару, накрывая голову узкой кожаной сумочкой. Я подъехал к ней и посигналил. Она обернулась.

      - Юля, садись в машину, я тебя довезу! - крикнул я, опуская стекло.

      - Зачем? - усмехнулась она. - Мы же все выяснили.

      -Да, но это не повод мокнуть! Да ладно тебе, я же помочь тебе хочу, а то заболеешь еще.

      Юля постояла, посмотрела по сторонам, потом опустила сумочку и, обойдя машину спереди, села возле меня. С нее буквально текло.

      - Ну, спасибо за любезность! - сказала она, глядя в зеркало и поправляя прическу. 

      - Куда тебя отвезти? 

      - Ааа, ты же ни разу не был у меня! - воскликнула она. - Ладно, поехали, покажу дорогу.

      Мы немного поплутали в пересечении мокрых улиц, затем выехали на блестящее под искусственным светом фонарей шоссе.

       - Юля... - я покосился на нее. Мокрая челка прилипла ко лбу, мокрые ноги были вызывающе возбуждающи в полумраке машины. - Может быть, у тебя появился другой мужчина?

      Юля тяжело вздохнула.

      - Почему все мужики думают, что когда женщина порывает с ним, значит, она нашла себе другого? Почему Вы всегда готовы винить в разрыве нас, но никогда не можете увидеть своей вины?

      - Наверное, это инстинкт собственника. - ответил я. - Просто я хочу понять, что происходило между нами и почему нам нужно расстаться. 

      - О, господи, ну чего ты всегда делаешь из всего проблему? Честное слово, ничего космического и философского здесь нет! Я просто не хочу быть любовницей своего босса! Все это хорошо, когда проходит быстро, когда пару раз переспишь с ним и сходишь в ресторан, после чего все возвращаются на свои места полностью удовлетворенными. Это естественно. А вот встречаться более полугода и при этом скрыть все от кого бы то ни было, и не предпринимать никаких дальнейших ходов - вот это странно! Пойми, я прекрасно понимаю, ты красивый и обеспеченный, ты проводишь все свободное время на работе, тебе нужна женщина для отдыха. Я была твоей женщиной, но теперь мне нужно от жизни нечто большее!

          Я чуть снизил скорость и посмотрел на Юлю. Волосы ее высохли, одежда тоже. Узкие, тонкие ладони лежали на коленях, нервно поглаживали их. 

           Так странно...в ту минуту я понял, что нам, мужчинам, больше всего хочется ту женщину, которая для нас теперь по разным причинам недоступна. Я смотрел на нее долю секунды (нельзя было отвлекаться от дороги), и под этой влажной одеждой я видел ее тело. Ее плавные изгибы груди, маленькая коричневая родинка над левым соском,  плоский живот (Юля активно занималась спортом), полоска выбеленных волос, спускающаяся от пупка вниз,  к аккуратному треугольнику, скрывающему ее женское естество. А как она весело смеялась, когда я ласкал языком ее пальцы на ногах...Я почувствовал нарастающее возбуждение и переключил внимание на дорогу. 

           Мы ехали в молчании минут пять, за это время она только объяснила мне, как проехать к ее дому. По моим подсчетам, нам оставалось ехать минут десять. Я чуть снизил скорость, хотя и так ехал медленно из-за скользкой дороги. Хотелось что-то сделать, что-то предпринять. Но зачем? Что это может изменить? 

           Часто порывая с женщинами (увы, этим кончались все мои любовные истории), я научился не испытывать разочарования от этого, научился не вспоминать об этом. Это стало естественным - не задумываться ни о чем, не говорить "прости". Лучше было целиком отдаться работе,  а там все наладится. И женщины понимали это, они никогда больше не делали попыток вернуть меня, не звонили вечерами. И все действительно налаживалось, появлялась новая женщина, мы отлично проводили время, после чего все повторялось. Очень редко женщины поднимали разговор о браке, после чего наш разрыв был предрешен. Я жил так, и все было отлично. И эта ситуация с Юлей должна была привести к тому же...Но было что - то, что притягивало меня к этой женщине все эти семь месяцев. Не обычное сексуальное возбуждение.

           - Знаешь, за это время... - тихо начала Юля, когда мы въехали во двор ее дома, и я заглушил двигатель. - Вообщем, за все время, что мы с тобой встречались,  у меня не было никого. Семь месяцев я отдала тебе. И только три недели назад на моем пути появился один мужчина...

      Я сжал руль.

      - Значит, мои подозрения были...

      - Ничего подобного! - перебила она меня, достала косметичку и стала поправлять макияж. - Поверь, с этим мужчиной у нас ничего не было, даже за руки не подержались.

      - Так почему ты сейчас говоришь об этом?

      Юля развернулась и посмотрела мне в глаза. 

      - Знаешь, этот мужчина делал мне знаки внимания. Читал мне стихи. Дарил цветы. Говорил разные громкие слова о том, что я королева его сердца. Обещал, что сделает для меня все, что только будет мне угодно. Он признавался мне в любви по нескольку раз на дню. 

      - И поэтому ты хочешь расстаться со мной, чтобы быть с ним?

      Юля грустно усмехнулась, отворачиваясь. 

      - Я рассталась с ним две недели назад, после недельного знакомства. И знаешь, почему?

      - Почему? 

      - Потому что я думала о тебе. Я помнила о том, что ты мой мужчина, что тебе принадлежит мое тело, пусть не каждый день, но хотя бы раз в неделю. Я надеялась, тогда еще надеялась, что между нами все будет хорошо, что мы сможем преодолеть все проблемы, решить все вопросы. Ты так этого никогда и не понял, но я любила тебя.

      Я повернулся к ней, но она не смотрела в мою сторону. Ее взгляд блуждал по мокрому боковому стеклу.

      - Может, ты и не поймешь в силу разных причин, то, что я тебе сейчас скажу. Но, понимаешь, женщина не может встречаться с мужчиной столько времени только потому, что он ей симпатичен. Либо она начинает его любить и полностью отдаваться, либо просто выводит его из своего мирка. Для тебя вполне естественны встречи с красивой женщиной без любви, просто ради того, чтобы не быть одиноким. Но я поняла, что это совершенно не устраивает меня.  Будь я помоложе, меня бы распирало на части от осознания того, что я сплю со своим боссом, что я делаю ему минет каждую среду и играю в школьницу два раза в месяц, но сейчас меня это перестало устраивать, извини. Думаю, что ты можешь найти себе какую-нибудь молодую пустышку с хорошей фигурой, с твоими деньгами и репутацией это можно сделать осень легко. Мне надо идти.

      - Юля, - я неожиданно схватил ее за руку и привлек к себе, она даже не успела отшатнутся. - Ну зачем ты так говоришь? Не надо думать, что ты была для меня просто любовницей. Мне было очень хорошо с тобой, но это не значит...

      - Даже сегодня днем, когда ты тянул ко мне руки в коридорах, ты смотрел, нет ли кого рядом! - вскрикнула Юля, отпихивая меня. - Тебе стыдно, просто стыдно оттого, что спишь со мной!

           Я лихорадочно соображал. Понимал, что у меня есть последний шанс решить эту проблему. Вся беда была в том, что я по  прежнему хотел Юлю, хотел именно в сексуальном плане. Это было то самое яростное желание, которое распирает тело, отключает мозг. Сейчас мне хотелось ее голого тела, ради этого я был готов на все, даже поклясться ей в вечной любви. Но что обычно бывало потом, после тяжелого и болезненного оргазма, когда я как дурак сидел возле распятого на постели женского тела? Эти мысли, эти усталые мысли о том, что не так это все и важно, что это просто секс, что без этого то точно можно было обойтись. Сейчас, в эти минуты, Юля, Юленька  раскрывала передо мной свою душу, это был искренний разговор, последний искренний разговор. А я ничего не мог ответить ей, я вспоминал только ее тело, я думал об этом, забывая о чем - то главном. Любил ли я ее?  Господи, да за что ее любить? За ее глаза, за длинные ноги, за ласковые руки, горячие губы и тяжелые, округлые груди? Это же все временно, как и моя потенция, волосы на голове, ровная здоровая кожа. Это же есть у каждой женщины вокруг меня. И многих из них я мог бы взять прямо сегодня, достаточно было только уговорить! Тогда за что? И нужно ли мне любить ее, тот ли она человек, которого я могу любить? Я не знал, не знал это. И вся беда в том, что я не хотел этого знать все эти семь месяцев. Но сейчас она была искренней со мной. Как никто раньше. 

           Мне показалось, что в уголках глаз Юли заблестели слезы, но, может быть, это было отражение мокрых фонарей. 

      - Ладно, не буду тебя задерживать. Я пошла.

      Я схватил ее за руку.

      - Подожди, пожалуйста!

      - Слушай, - она мягким движением освободила свою руку, - давай закончим с этим, хорошо? Ты же сам этого хочешь, признайся самому себе, что тебе не нужны лишние проблемы со мной!

      Я прижал ее к себе против ее воли.

      - Юленька, подожди, ну не уходи пока, хорошо? - попросил я, зарываясь губами в ее волосы, влажные от дождя. - Я не готов сейчас потерять тебя, понимаешь?

      - А на что ты готов?  - раздался ее сдавленный голос с моей груди. - Ты же понимаешь, я не прошу много.

      Я взял ее лицо в ладони и стал целовать губы, щеки кончик носа, буквально осыпать ее поцелуями. Она отстранялась, но без лишней энергии. Затем вдруг резко оттолкнула меня, открыла дверь и выскочила на улицу. 

      - Подожди! - Я вылез из машины. Тут же меня обдали потоки дождя. Юля уже была у подъезда. Я подбежал к ней, схватил за плечи и резко развернул. Она размахнулась и ударила меня по лицу. 

      - Почему ты так поступаешь со мной? - вскрикнула она, и из ее глаз полились слезы. - Зачем, зачем тебе это все?

           Я обнял ее и снова стал целовать. Словно хотел закрыть ей рот своими губами, не дать ей возможности что-то говорить. Она уперлась кулачками мне в грудь, пыталась отстранится, но я был тяжел для нее, а за ее спиной была дверь в подъезд.  

           Сначала она отворачивалась от моих поцелуев, отбивалась от меня, но потом ее губы, мокрые от падающего на нас дождя, стали отвечать на мои ласки. Сначала робко она прикасалась к моим губам, что-то бормоча и по - прежнему отпихивая меня, потом я почувствовал кончик ее языка в уголках своего рта, а потом она неожиданно обняла меня, прижалась всем телом. Она не целовала, она засасывала  меня в себя, облизывая языком и не давая перевести дыхание. Я почувствовал невероятное возбуждение. 

      - Я тебя ненавижу, - прошептала она, отрываясь от моих губ, - ненавижу за твою нелюбовь, за все, что ты делаешь со мной, за твое предательство моей любви...ненавижу, ненавижу, ненавижу...

      - И именно за это я тебя люблю. - вырвалось из меня. 

      Она развернулась, открыла дверь, ведущую в темный, дурно пахнущий подъезд и потащила меня. Вверх, по выщербленной лестнице, к массивной двери. В ее руке звякнули ключи, дверь медленно открылась, и мы буквально упали в темный коридор. 

          Как сумасшедшие, мы стали срывать друг с друга мокрую одежду, разбрасывая ее по полу. Тяжелое дыхание Юли невероятно возбуждало меня, ее стоны и вскрики, когда я срывал с нее былье и прикасался губами к горячей коже, сводили меня с ума. Она лежала с закрытыми глазами, ее губы шевелились, тихо проклиная меня, ее руки освобождали меня от одежды, неловко путаясь в галстуке и пуговицах. Я опустил ее лифчик и, сжал груди, стал ласкать соски, покусывать их, облизывать, пощипывать кончиками пальцев, делая так, как Юле нравилось больше всего. Она выгнулась и застонала.

      - Я хочу тебя, давай, трахни меня! - вскрикнула она, сорвала с меня трусы и обхватив ногами, буквально вжала в себя. Я задохнулся от возбуждения, она помогла мне дрожащей рукой,  и я резко вошел в нее, опустился в ее глубину. Юля выгнулась, стиснула зубы и стала яростно двигаться мне на встречу, я даже испугался, что ей будет больно. Ее голое тело покрылось испариной, соски упирались мне в грудь. Она тихо бормотала проклятия и ругательства (да, она часто ругалась во время секса), царапала мне спину и грудь, кусая шею. Это была новая, необычно страстная Юля, возбуждающе прекрасная, манящая и уже не моя.  Я сделал все возможное, чтобы сдержать возбуждение, не закончить раньше ее, но мне это не удалось. Мучительный оргазм потряс меня, я кончил на живот Юли и безвольно лег на нее. 

      - Мерзавец, - прохрипела Юля запуская руки в мои волосы. - Ты специально это сделал, мерзавец, я тебя нена...

      Я приподнялся и закрыл ей рот ладонью.

      - Юля,  помолчи, солнышко мое. Я...знаешь, никто,  никогда  не говорил мне, что ненавидит меня, а потом занимался со мной любовью. Я понял только сейчас, как я виноват перед тобой, перед твоей честностью. Ты.. знаешь, ты мне нужна, я понял это, нужна твоя любовь, твоя ненависть, вся ты. 

      Юля убрала мою ладонь со своих губ.

      - Скажи мне, что ты хочешь делать дальше,  - попросила она. - Скажи и будь честен со мной, как никогда.

      Я посмотрел в ее глаза. Холодные глаза, с трудом верилось, что еще недавно из них лились слезы. 

      - Я...я...Юля, я...

      Она усмехнулась, выползла из-под меня, села на корточки, подняла с пола свои трусы и стала вытирать мою сперму со своего живота.

      - Не бери в голову, хорошо? - попросила она. - Давай будем считать все, сказанное нами, влиянием ситуации.

      Я сел на пол и дотронулся до ее руки.

      - Юля, я просто хотел сказать, что люблю...

      - Любишь трахаться со мной? - перебила она меня. - Поверь, это любили делать многие. Только они, как и ты не могли сказать три простых слова не могли переступить через свои дурацкие принципы и понятия...Да, я одинока, очень одинока, но ты, ты страшно одинок, ужасно одинок. Я могу сказать любимому человеку о том, что люблю его больше жизни, я могу показать это ему. Ты никогда этого не сможешь делать. Ты живешь в слишком условном мире, ты думаешь о многих вещах, но никогда не сможешь думать о том, кто тебя любит. Это истина, которую я открывала для себя все это время. 

      - Юля, но я действительно люблю тебя! - вскрикнул я. -  Как  мне доказать тебе это?

      - Это надо говорить до, а не после! - Юля встала и пошла в комнату. - Прощай. Спасибо за все, что было между нами все это время. Мне было очень хорошо с тобой!

      Она прошла в комнату и закрыла дверь. Я встал, медленно оделся и вышел из ее квартиры. Вышел из подъезда и сел в машину. Дождь перестал. Я завел мотор  уехал.

          На следующий день Юля написала заявление об увольнении. Отработав  положенные две недели ( за это время мы не обмолвились словом и наши взгляды ни разу не пересеклись), она ушла. И больше я  никогда ее не видел.

          Через полтора года я встретил женщину, на которой спустя некоторое время женился. Это был счастливый брак, с необходимым количеством любви и ссор. И первая ссора, которая разгорелась через несколько месяцев после свадьбы, была вызвана тем, что я назвал свою жену в минуту близости Юлей...

      

                                                       07.07.04

		
		
    
		
    62. Craft L. Эф: Петушиная война
    992    "Рассказ"  Эротика 


    




    
 
 



    

       

                                       	ПЕТУШИНАЯ  ВОЙНА

       

       Уже третью неделю у криминального корреспондента непотопляемого "MK" Феди Спичкина свербело в носу, мозгу, сердце, заднице и т.д. Всеми фибрами своего, тончайше настроенного на криминал тела, он чувствовал, что в столице происходит что-то из ряда вон выходящее,  и именно в сфере его профессиональных интересов. Но все попытки разобраться, что же происходит на самом деле, натыкались на непроходимую стену молчания. Надо сказать, что такая ситуация, сколько Федя помнил себя в своем профессиональном качестве, случалась впервые. У него, как и у большинства коллег по цеху, имелся огромный штат осведомителей из числа работников правоохранительных органов. "MK", огромный издательский концерн, обладал достаточными средствами для подкупа должностных лиц с целью информирования читателей о том, что власть всячески пыталась утаить от них. Уже третью неделю каждый божий день Федя получал в бухгалтерии по полтораста баксов на представительские расходы и отправлялся пить со знакомыми ментами, количество коих не поддавалось исчислению. А также каждый божий вечер, а то и ночь, машина с мигалкой подвозила его к даче главного редактора и вываливала у порога. "Молчат, суки!" - заплетающимся языком докладывал Федя и на не менее заплетающихся ногах ковылял к флигелю отсыпаться. Назавтра вся история повторялась сызнова.

       Тайна приоткрылась до смешного просто и, как ни странно, без всяких усилий со стороны знакомого нам Феди Спичкина. Летнем полднем сидел он в открытом кафе на свежем воздухе, в огромном количестве возникающих в столице с наступлением жары, и не без удовольствия расслаблялся "Туборгом" за казенный счет. Сегодня утром, подбрасывая его в редакцию, Главный сказал, что дело, по-видимому, идет о милицейских разборках: либо "крышу" не поделили, либо кто-то взял не по чину. Короче, копай в этом направлении.

       К сообщению Главного Федя отнесся скептически. Милицейская коррупция давно стала притчей во языцах, но, слава Богу, публикации материалов о подобных расследованиях власть до сих пор не препятствовала, прекрасно понимая, что такие запреты на руку как "правым", так и "левым". С образованием пропрезидентской коалиции в парламенте ситуация несколько изменилась. Теперь с "левыми", а, тем более, с "правыми" партиями можно было не считаться, называя их разоблачения обычной парламентской демагогией, и самой поиграть на столь прекрасно унавоженном поле. Генеральная прокуратура сообразила несколько громких антикоррупционных процессов, которыми, впрочем, больше интересовались за рубежом, чем в России.

       Федя с тоской вспоминал недавние времена, когда каждый второй политический скандал был замешан на сексе. Газеты прямо вырывали из рук распространителей, что позволило концерну прочно встать на ноги и пополнить палитру своих изданий желтым цветом. И это, между прочим, отнюдь не российская экзотика, а общемировая тенденция. Что значит, к примеру, антимонопольный "наезд" на компанию Microsoft по сравнению с сенсационным сообщением о том, что некая стажерка отсосала у некоего президента? Такой материал можно было мусолить до следующих выборов или, по крайней мере, до той поры, пока какая-нибудь чернокожая проститутка не сообразит, что самое время отсосать у известного британского актера. Именно на таких сенсациях создавались книги и состояния.

       - Чего, Федя, голову повесил? Или воровать в России разучились? - услыхал репортер громовые раскаты с подветренной стороны.

       С восемью бутылками, по четыре в каждой руке, цепко прихваченными между пальцами, к нему приближался стриженый гигант совершенно бандитской наружности. Правда, в отличие от братков, облачен он был в модный итальянский костюм с галстуком в тон. Громыхнув бутылками о пластик стола, гигант приподнял пиджак со спины, но вместо грозного "шпалера", выудил оттуда еще две бутылки.

       - Баста! Теперь полный боекомплект, - удовлетворенно пробасил гость. - Чего, Федя, не узнаешь старых друзей?

       Но Федя уже узнал. Несмотря на лощеный прикид, перед ним стоял все тот же Лешка Фадеев, некогда один из лучших сотрудников Уголовного розыска, а ныне, поговаривали, начальник охраны крупного коммерческого банка.

       - Слышь, красивая, закусочки принеси. Да побольше, - продолжал распоряжаться зычноголосый.

       - Тебя, Леха, и не узнать! Как сунул руку под ремень, все, думаю, грохнуть пришли бедного репортера, - улыбаясь, сказал Федя.

       - А надо бы грохнуть! Забурел. Не звонит. Известный журналист, мать твою так-растак!

       - Не боись. Сам помру. От водки или Главный придушит.

       - А что так? - удивился гигант, отшелушевая крышки бутылка об бутылку.

       - Знаешь, Леха, жопой чую, что в Москве что-то раскручивается! Какое-то грандиозное ЧП. Не исключено, в ментовской среде, говорит Главный. И хоть бы одна сука...

       - Однако, не дурак твой Главный! Обоняет, откуда жаренным пахнет, - усмехнулся гигант и неожиданно затянул шаляпинским басом:

       На святой Руси петухи поют,

       Скоро будет день на святой Руси!..

       - Под Невзорова косишь? В церковный хор записался?

       - Нет, Феденька, - понизив голос до шепота, сказал бывший сыскарь. - Петухи-то и вправду поют, да так заливисто, что все "силовики" от МВД до ФСБ на ушах стоят!

       Тут чертова официантка притащила тушеное мясо в горшочках, салаты, тонко нарезанную ветчину... Матерясь в душе на так некстати появившуюся женщину, Федя полез за деньгами.

       - Отставить! Я башляю, - распорядился Лешка, щедро рассчитываясь с официанткой.

       - Ну и дурак! - сказал Федя. - У меня все ровно бабки казенные. Специально на ментовской подкуп дадены.

       - Я, между прочим, давно не мент и подкупать меня не советую! - отчетливо произнес гигант.

       - Да ты чего, Леха, обиделся?! - засуетился Федя, проклиная мясо в горшочках, ветчину и всю жрачку на белом свете.- Думаешь, я не знаю, что ты теперь в банковских структурах. Таких подкупать, себе дороже!

       - То-то, - примирительно сказал Лешка, отхлебнул из горлышка и поморщился. - Поляки делали. Разнести эту богадельню к чертовой матери, что ли?

       - Нехай живут. Не до них. Так чего происходит-то? - спросил Федя и полез в сумку за сигаретами, не забыв незаметно включить припрятанный там диктофон.

       Лешка с показным интересом разглядывал этикетку паленого "Туборга", поминутно вскидывая глаза на репортера и что-то взвешивая про себя.

       - Двадцать одно изнасилование за неполный месяц, - ответил он, наконец.

       Федя присвистнул и пнул ногой сумку поближе к собеседнику.

       - Никак опять маньяк объявился? Но почему закрыли информацию? Что они там сдурели, что ли!

       - Так ведь это... смотря кого е..т, Феденька! - прищурившись, сказал Лешка.

       - Несовершеннолетних?

       - Представителей правоохранительных органов. От участковых милиционеров до полковника МВД.

       Федя поперхнулся пивом, и гиганту пару раз пришлось хлопнуть его между лопаток. От такого лечения репортер малость потерял сознание.

       - Баб? - спросил он, приходя в себя.

       - Ни единой, - последовал ответ. - Все изнасилованные мужеского пола. Ничего не забирают: ни денег, ни документов, ни оружия. Нападение, внутримышечная инъекция и, как говориться, процесс пошел. Потом оставляют со спущенными штанами на перекрестке.

       - Как такое возможно, взять - и мента оттрахать, в голове не укладывается! - поморщился Федя. - Может, они сами были... того...

       - Самые обычные менты. Взяточники и вымогатели. Таких в любом городе пруд пруди!

       - Нет, Леха, ты чего-то не договариваешь, - не мог взять в толк репортер. - Ментовская мзда - "штука" баксов в лучшем случае. Взяточники и воры повыше сидят!

       - Не исключено, что и до них доберутся!

       - Не доберутся. Там все схвачено. Одно из двух: либо местная братва совсем распоясалась и "опускает" тех, кто их сажал, что, впрочем, маловероятно; либо чечены решили показать, кто в Москве хозяин. Лично я склоняюсь к последней версии, - сказал журналист.

       - Не ты один, - невесело усмехнулся Лешка. - Чеченскую диаспору сейчас так трясут, что только пух и перья летят!

       - А что я говорил! Менты, небось, совсем осатанели. Глядишь, всех черножопых за Урал переселят. Туда им и дорога, - с энтузиазмом воскликнул Федя.

       Лешка сидел смурной и, опустив голову, размазывал по столу пивную лужу. На его стриженом затылке репортер заметил две макушки. Счастливец, подумал он. Вовремя смыться в переднего края - это ли не синоним удачи? Зашибает бабки и живет в свое удовольствие. Хотя он это заслужил. Федя помнил времена, когда упрямого и несговорчивого сыскаря, невзирая на прошлые заслуга, третировали в официальных кабинетах.

       - Я, пожалуй, пойду,- сказал Лешка, поднимаясь из-за стола.

       От прежнего разбитного и веселого отставного майора не осталось и следа. Переживает, подумал Федя. С виду цветет и пахнет, а все равно в душе ментом остался. За своих стыдно.

       - Слушай, Леха, я могу воспользоваться твоей информацией? Разумеется, не называя источника. Ты ведь меня знаешь. Я никого не подставлял, - взмолился Федя.

       - Я бы повременил. Сдается мне, что это только начало, - ответил тот.

       - Не думаю. Менты таких шуток над собой не прощают!

       - Если решитесь печатать или, лучше сказать, вам позволят напечатать, позвони. Номер моего сотового ты знаешь. И помни: то, что я тебя "слил", является государственной тайной. Я рискую всем.

       - Да уж пытать-то  меня не станут, - весело сказал Федя.

       - Как знать, - ответил Лешка и понуро зашагал к своему джипу.

       

       Очередное экстренное совещание у президента все никак не начиналось. Ждали Самого, который, к слову, редко опаздывал. Кроме "силовиков" были приглашены министры иностранных дел, экономики, здравоохранения, по делам печати, по чрезвычайным ситуациям и начальник Службы собственной безопасности МВД. Чиновники безмолвствовали. Каждый шелестел своими бумагами и молил Бога, чтобы на сей раз пронесло. Расследование продвигалось туго, а, вернее, совсем не двигалось. Наличие единственной и уже навязшей в зубах версии вряд ли могло считаться даже подобьем успеха. Гроза могла обрушиться на кого угодно, и чиновники прекрасно понимали это.

       Президент вошел в кабинет и быстро прошествовал к своему месту во главе стола. Чиновники встали. Военные по стойке "смирно", гражданские, в подражание военным, по стойке "смирно" в квадрате. Президент поздоровался, разрешил садиться и, после недолгих раздумий, произнес сакраментальную фразу:

       - Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие. Сегодня ночью на выходе из ресторана на Рублевском шоссе найден депутат Госдумы. От проправительственной коалиции, между прочим. О причинах этой (президент на мгновенье замешкался, подыскивая подходящее слово) драмы вы, надеюсь, догадываетесь.

       - Господин президент, так ведь это война! - вырвалось у министра обороны.

       - Именно так, господа! Война, хотя гражданской ее не назовешь. Происходит методическое избиение государственный чиновников, - согласился президент.

       - Дефлорация, - тихо уточнил министр здравоохранения.

       - Пока дело ограничивалось милицией, еще можно было рассматривать версию об изощренной бандитской мести. Но этим мерзавцам мало. Заместитель районного прокурора, два генерала интендантской службы, а теперь еще и депутат Госдумы. Я не удивлюсь, если следующей жертвой станет чиновник администрации президента. За всем этим явно прослеживается политический аспект, - сухо констатировал президент.

       - Да, но почему они сменили тактику? Взрывы с многочисленными жертвами и, извините, единичные акты мужеложства - совершенно разные вещи! Неужто гуманизмом просквозило? - выразил всеобщее недоумение министр обороны.

       - Как же! Дождешься от них! Любят они это дело - вот и вся недолга! - высказался не склонный к эвфемизмам министр МЧС.

       Не смотря на всю трагичность ситуации, чиновникам стоило большого труда удержаться от смеха.

       - Итак, мы по-прежнему располагаем только одной версией? - вернул совещание в конструктивное русло президент.

       - За наши организованные преступные группировки я ручаюсь! Это не их рук дело, - страстно отрапортовал министр МВД.

       - Господа, прошу внимания! - сказал  президент. -  Между прочим, вопрос о смене тактики представляется мне вполне правомерным. Что это - влияние Евросоюза? Или трудами ФСБ у сепаратистов не осталось отчаянных лидеров?

       - Я думаю, что смена тактики обусловлена несколькими причинами. Во-первых, боевики поняли, что после 11 сентября потеряли Америку в качестве своего потенциального союзника, а от Евросоюза прок не велик. Во-вторых, ФСБ сумело нейтрализовать денежный канал из Франции. В-третьих, ситуация в Ираке резко ограничила поступления из Саудовской Аравии... - размышлял вслух глава МИДа.

       - Ну-ну! Нет денег на проституток, займемся изнасилованием! - встрял известно кто.- Не примешивайте сюда геополитику, господа. Ее здесь нет. Начался глубоко продуманный процесс дискредитации власти. По гамбургскому счету.

       - Не логично. Для подобной дискредитации необходимо, по меньшей мере, чтобы информация о массовых изнасилованиях представителей власти просочилась в прессу. А этого, как ты мог бы догадаться, не будет! - резко возразил министр по делам печати.

       - Что удалось установить из показаний потерпевших? Кстати, где они сейчас?

       - Все находятся в одном из санаториев бывшего Четвертого управления под усиленной охраной. Проводим медикаментозное лечение, но в основном восстановительная психотерапия. Думая, не стоит уточнять, что все пациенты пребывают в глубоко подавленном состоянии. Генерала, к сожалению, спасти не удалось. Обширный инфаркт. Я не исключаю попыток суицида, но, заверяю вас, господин президент, что все находятся под круглосуточным наблюдением. Колющие и режущие предметы удалены, - доложил министр здравоохранения.

       - А что это за история с лейтенантом... как его?...

       - Гороховым, - подсказал министр МВД. - Вы ведь знаете, господин президент, что такое наша "Скорая помощь"! На подъезде к Склифу лейтенанта угораздило прийти в себя. В чем дело? Что со мной? А врач с санитаром, сучьи дети, ему в ответ: повезло тебе, лейтенант. На весь свет прославился. Бандюги в зад отодрали по самое не хочу. Тот к кобуре. Оружие на месте. Сунул в рот и нажал на курок.

       - А я и далее не исключаю случаев суицида, -  взвился, как ужаленный, министр здравоохранения, - если милиция и Служба собственной безопасности МВД не перестанет допекать пациентов ежедневными допросами! Им нужен покой и сон, а не постоянное напоминание о собственном позоре!

       - Извините, профессор, но это жестокая необходимость! Они профессионалы и должны понимать, что без их помощи нам не выйти на преступников, -  мягко сказал президент. - Что нам известно о группе?

       - К сожалению, не много, господин президент, - вынужден был признаться министр МВД. - Человек семь-восемь. Работают архипрофессионально под видом спецназа. Судя по тому, что не менее половины потерпевших были в штацком, нападения не случайны. Жертву, мы считаем, выбирают заранее. Просчитывают маршрут или "ведут" от места работы. Нападают, как правило, в подъезде или блокируют патрульную машину своими транспортными средствами. Несколько патрулей успели сообщить по рации, что спецназ оборзел и проверяет милицейские машины. Мы срочно выезжали на место происшествия и однажды успели засечь нападавших. Уходили на двух аудио с  заляпанными грязью номерами разными маршрутами. Разумеется, задействовали "Сирену", но преступника как сквозь землю провалились. Вообще, в этом деле много необъяснимого. Машины, используемые при проведении операций, - аудио, БМВ, форды, фольксвагены и даже микроавтобус ПАЗ, - по сводкам на следующий день не числились в угонах, а это весьма не характерно для профессионалов. Последние используют угнанную машину в течение двух-трех часов, а потом бросают в первой попавшейся подворотне. Это, во-первых. Во-вторых, из девяти нападений на милицейские патрули насилию были подвергнуты только по одному из сотрудников. Напарников просто усыпляли. В-третьих, оружие, документы и деньги. Небывалый случай, но их оставляют на месте! Впрочем, один факт пропажи денег нами зафиксирован. Это показалось странным, и мы провели внутреннее расследование. Как ни стыдно в этом признаться, но работников патруля обобрали свои же сослуживцы, прибывшие на помощь. Но это частный случай, за который провинившиеся понесут суровую кару. В общем и целом, действенные меры, предпринятые работниками МВД, возымели желаемый результат. За последнюю неделю не было зарегистрировано ни одного нападения на сотрудников милиции, господин президент! Террористы напуганы и решили затаиться.

       - Не с испугу ли они с обычных милиционеров переключились на генералов и депутата парламента? - подлил ложку дегтя "в общем и целом" оптимистический прогноз главного милиционера министр обороны.

       - Разговаривают между собой по-чеченски? - спросил президент.

       - По-чеченски, - с энтузиазмом подтвердил министр МВД. - Правда, только один. По-видимому, главный. Остальные работают молча.

       - Не согласен. По нашим сведениям несколько потерпевших отчетливо слышали русскую речь. Без признаков акцента, - уточнил директор ФСБ. - Этого чечена, мы полагаем, таскают с собой для отвода глаз и в качестве быка-производителя. Между прочим, "работает", если можно так выразиться, наш герой в презервативе. Можете успокоить потерпевших, профессор. СПИДа они не заработали.

       - Что это за "действенные меры", так напугавшие преступников? - в голосе президента явственно прослушивались металлические нотки.

       - Самые радикальные! - Предчувствуя недоброе, главный милиционер, сам того не замечая, начал сбиваться на скороговорку. - К патрулированию привлечены армейские подразделения. Всем сотрудникам милиции на время дежурства выдается автоматическое оружие. Прочесываем рынки, вокзалы, бары и игровые павильоны, любят собираться кавказцы, метро и общественный транспорт. Уже задержаны более шести тысяч человек, проживающих без временной регистрации, утвержденной московским правительством, а также изъяты несколько килограммов наркотиков, масса холодного оружия и один револьвер системы "наган".

       - Еще расстреляли четырех представителей вологодского ОМОНА, - дополнил директор ФСБ список "побед" МВД.

       - Но ведь они оказали сопротивление!

       - Пьяными были в стельку, вот и возбухнули. Те же их покосили в крошево. Из Центрального парка прямо в морг отправили.

       Главный милиционер развел руками: дескать, на войне как на войне.

       - Федеральная служба безопасности давно похерила версию о чеченском следе. Это не их стиль. Сепаратисты воюют, а в нашем случае, я согласен с коллегой, просматриваются явные попытки дискредитации власти. Причем в самой циничной и изощренной форме. Много во всем этом какого-то извращенного интеллектуализма и, скажем прямо, высокого профессионализма. За три недели не наследить под силу только настоящим профи. Мы считаем, что группой руководит кто-то из бывших работников спецслужб с обширными связями. Но что ими движет, вот вопрос, над которым я постоянно ломаю голову? Каковы мотивы? - сказал директор ФСБ.

       - Я расскажу вам о мотивах, - неожиданно для всех заявил начальник Службы собственной безопасности МВД. - Вы позволите?

       - Разумеется, генерал. Мы вас слушаем, - кивнул президент.

       - Моя информация базируется на том неутешительном факте, что из двадцати пяти случаев нападений, включая последний, двадцать один касается непосредственно работников МВД. Уже в первую неделю у меня стали возникать кое-какие подозрения, основанные на неслучайных совпадениях. Во вторую и третью недели созрела уверенность, подкрепленная фактами. Сегодня я готов изложить свою версию происходящего.

       - Сначала бы следовало изложить свою версию непосредственному начальнику, - в голосе министра МВД слышалась угроза.

       - Прошу отметить, господа, что Служба собственной безопасности лишь номинально подчинена министру МВД. Фактически мы подотчетны правительству и лично президенту.

       - Я согласен с вами, генерал. У нас на каждом шагу проверяющий отчитывается перед проверяемым. Типично русский абсурд, - раздраженно заметил президент.

       - С вашего разрешения, я продолжу. На первую неделю пришлось семь случаев нападений. Относительно четырех пострадавших, можно сказать так: они были у нас под колпаком. Велось негласное внутреннее расследование о взятках и вымогательстве. Мы срочно проверили трех остальных. Из той же породы. Во вторую и третью недели вы..ли (генерал с нарочитой отчетливостью выделил неприличное слово) еще четырнадцать! Тоже наши люди, по которым тюрьма плачет!

       - Это заговор и провокация! Он сам из этой банды! - не сдержавшись, крикнул министр МВД.

       - Молчать! - оборвал его президент.

       - В четвертую неделю эти экстремальные антикоррупционеры, - а это именно так, господа, и я бы поостерегся навязывать им намерения целенаправленной дискредитации власти; скорее, точечное спермометание по заранее отработанным целям, - преступили новую грань недозволенного. Они покусились на коррупционеров из высшего эшелона власти. Заместитель прокурора, два генерала и депутат парламента, согласитесь, не шутка.

       - Вы располагаете фактами, чтобы обвинить этих людей в коррупции? - спросил президент.

       - Косвенными. Роскошная дача, построенная солдатиками, и полуторамиллионный счет в кипрском банке вряд ли в наше время заслуживают называться прямыми уликами. С тремя высокопоставленными потерпевшими я успел переговорить.

       - Вы допрашивали боевых генералов без соответствующей санкции, правильно я вас понял? - вскинул брови министр обороны.

       - Я не сказал "допрашивал". Просто переговорили по душам.

       - Именно после этого "разговора по душам" у генерала случился инфаркт, - жестко отметил министр здравоохранения.

       - Я очень сожалею об этом, коллега, но насчет боевых генералов вы явно погорячились. Интендантская служба, занятая поиском строительных фирм для возведения жилья военнослужащим. Классическая форма посредничества, живущая "откатами".

       - Они в чем-нибудь сознались? - не отставал министр обороны.

       - Ни единым словом. Но вышеупомянутый трагический исход вынудил работников милиции опечатывать квартиру генерала. Тот был вдовцом, а дочь с мужем в это время находились за границей. Мы их оповестили и надеемся, что они успеют прибыть на похороны. Так вот: во время опечатывания квартиры и обнаружились номер счета в кипрском банке и один небезынтересный документ.

       - Иными словами, вы проводили обыск без санкции прокурора? - вкрадчиво спросил министр МВД.

       - Выходит, так, - согласился начальник Службы собственной безопасности.

       - Хотя знали, что изъятые вами документы не будут иметь юридической силы и не смогут фигурировать  в суде?

       - Знал. Но в данный момент меня меньше всего интересует юридическая сторона дела. Я уверен, что расследование зашло в тупик, сосредоточив все свои силы на надуманной чеченской версии.

       - Прошу занести эти слова в протокол, а завтра жду от вас рапорта об отставке!

       - Господи, да заткнет кто-нибудь этот фонтан, наконец! - не выдержал министр МЧС. - Ни ты его назначал, ни тебе и снимать!

       - С рапортом об отставке мы, пожалуй, повременим, - сказал президент, не без интереса наблюдая внутриведомственную перепалку. - О каком еще документе вы говорили?

       Генерал протянул ему лист бумаги, испещренный наклеенными на него словам, явно вырезанными из газет.

                                  Чрезвычайно дорогой Иван Сергеевич!

       Нам, твоим доброжелателям, достоверно известно, что за время своей службы наворовать ты успел немало. Полтора миллиона долларов в кипрском банке на фамилию дочери (номер счета нам, конечно, известен), дача в Подмосковье, оцененная еще в один миллион, и две элитные квартиры в доме улучшенной планировки, согласись, неплохой задел, чтобы достойно провести остаток жизни. Так вот, имей в виду, Иван Сергеевич, что гарантировать тебе спокойную старость можем только мы при выполнении определенных условий с твоей стороны. Условия наши таковы:

       1. Ты немедля подаешь в отставку в связи с ухудшением здоровья. Это пока не факт, но мы настоятельно рекомендуем подстраховаться.

       2. 50% от полутора миллионов, т.е. 750 тысяч долларов, будешь переводить на счета благотворительных фондов, какие мы укажем, ибо большинство благотворительных фондов такие же воры, как и ты.

       3. Дачу продашь, и половину от вырученной суммы также переведешь на счета детских и инвалидных домов (соответствующий список по завершении сделки будет тебе представлен).

       Вот, собственно, и все условия. Заметь, Иван Сергеевич, что мы изымаем средства не в свой карман и, самое существенное, не все, а только пытаемся по мере сил восстановить поруганную справедливость. При выполнении наших условий, спокойная и безбедная старость тебе обеспечена.

       В случае невыполнения наших условий, ты будешь подвергнут жестокому и унизительному наказанию посредством изнасилования в задний проход с последующим преданием этому факту широкой огласки. Поверь, Иван Сергеевич, нам очень не хотелось бы, чтобы вышеупомянутая мера социальной защиты сограждан стала свершившимся фактом и достоянием печати. Надеемся на твое благоразумие.

                                                                             Твои доброжелатели

       P.S. В случае согласия, как в старом добром шпионском кинофильме, выставь свою засохшую пальму на подоконник.

       

       Далее послание пошло по рукам, вызывая всплески осторожного негодования или смеха, в зависимости от состояния ума и кошелька прочитавшего.

       - Из какой газеты настрогали, не проверяли? - поинтересовался директор ФСБ.

       - Проверял. Из "Правительственного вестника".

       - Во, блин, робин гуды! Они еще и директивы спускают, - воскликнул министр экономики.

       - Еще как спускают! Такого финта даже "Мише - три процента" не придумать! - ляпнул по простоте душевной министр МЧС.

       - Прямо сталинская терминология - "мера социальной защиты"! И что это за чудовищное наказание - изнасилование?! Подобного не было в мировой практике, - заявил министр здравоохранения.

       - Ошибаетесь, коллега! Семьдесят лет Советской власти нас е..и во все дыры! Растирали в "лагерную пыль". После падения режима началась вакханалия криминала. Продолжается и сейчас. Если принять за основу, что живем мы не в правовом государстве, а в полубандитском, выбранная мера наказания представляется наиболее действенной из всех, какие только можно придумать. Проворовавшийся чиновник со связями всегда найдет себе высокооплачиваемую работу в коммерческих структурах. "Опетушенного" чиновника не возьмет никто. "По понятиям" ему уготована роль изгоя. Я вполне понимаю лейтенанта Горохова, и сам поступил точно так же на его месте. Таковы реалии, и нам с ними жить, - высказался генерал от собственной безопасности.

       - Но ведь это бесчеловечно! - воскликнул зав.здоровьем нации.

       - А оставлять две трети собственного населения без средств к существованию - это человечно?15 миллионов на окраинах бывшей империи, проживающие теперь на птичьих правах в чужих землях, -  тоже человечно? Вы думаете, что все это скоро прекратиться? Моисей сорок лет водил свой народ по пустыне с известной целью. Не верю! Нужно, по меньшей мере, триста лет, чтобы превратить взбалмошного ковбоя в законопослушного яппи. Вы располагаете таким временем?

       Президент, задумавшись, что-то чертил на листе бумаги.

       - А вообще, 50% отступного за легализацию криминального капитала, как будет выглядеть с точки зрения международного права? -  неожиданно спросил он.

       - Криминальный капитал не может быть легализован, - ответил глава МИДа. - Узаконь мы подобную схему, и почетное место в черном списке FATE гарантировано нам на вечные времена.

       - Да, но кто возьмется отделить криминальный капитал от, так называемого, "серого", бежавшего за бугор от непредсказуемых колебаний российской политической конъюнктуры? Любые косвенные методы проверки, о которых упоминал генерал, широко применяемые в Европе и в Америке, между прочим, почему-то вызывают у нас потоки негодования в парламенте и прессе, - заметил министр экономики.

       - А вы приглядитесь, кто негодует, - сказал министр МЧС. - Издания, скупленные на корню олигархами, и господа депутаты, кормящиеся из тех же рук. Лично я считаю, что все неправедно нажитые деньги должны быть возвращены в полном объеме. В крайнем случае, с рассрочкой на 10-20 лет.

       - Эдак вы мне из локального конфликта с привкусом порнографии полномасштабную гражданскую войну устроите, - усмехнулся президент.

       - Для Центробанка любые зарубежные активы россиян априори являются криминальными, если он не давал разрешение на их размещение, - напомнил министр экономики. - А, между тем, стоит приглядеться, кто является главным поставщиком инвестиций в российскую экономику. Смешно сказать, крошечные Кипр и Бельгия. Как это понимать? А понимать следует так: те же оффшорные каналы, по которые денежка утекала за рубеж, начинают работать в обратном направлении. 4% годовых для нашего предпринимателя, не привыкшего отрывать задницу от стула менее, чем за половинную прибыль, все равно, что плевок в физиономию.

       - И в результате получается замкнутый круг. Дифференцировать капиталы по цветности мы не можем. Доверия со стороны бизнеса к власти, как удачно сказал поэт, меньше, чем единица. Бросаться, очертя голову, в казахские авантюры России тоже не с руки. А через два года сделки по залоговым аукционам не будут пересматриваться в суда в связи с истечением срока давности. Будем и дальше держать олигархов на крючке или попробуем установить общие для всех правила игры? - задался непростым вопросом президент.

       Нет ответа.

       - Как я понимаю, это ведь не единственное послание, не так ли? - как бы невзначай спросил директор ФСБ.

       - По некоторым признакам - не единственное, - ответил начальник Службы собственной безопасности МВД.

       - По каким признакам?

       - Грядет волна отставок по собственному желанию. В МВД за последнюю неделю подано пятнадцать рапортов от старших офицеров. Если эти ребята пробьются к средствам массовой информации, ручеек может превратиться в бурный поток.

       - У меня тоже девять, - мрачно заметил министр обороны.

       - Восемь с половиной. Как у Феллини, - сказал директор ФСБ. - Относительно одного я еще не решил, принимать или нет.

       - Четыре из пятнадцати - мои, - развел руками чиновный прорицатель.

       - А у меня как всегда! - гордо вскинул голову "чрезвычайщик".

       - А у тебя и воровать-то нечего! - улыбнулся министр экономики.

       - Как это нечего! - раскипятился тот. - Продукты, медикаменты, палатки, стройматериалы, одежонка разная... Да я с любого каравана на мильон могу спустить на сторону так, что никто не заметит!

       И тогда министры позволили себе расслабиться. Даже главный милиционер пару раз хмыкнул для приличия. Остальные закатывались дружным хохотом.

       - Хватит, повеселились, - устало сказал президент. - Время закругляться. Значит, так: пока парламентарии на каникулах, ФСБ аккуратно, - я повторяю - аккуратно, шумиха в парламенте мне не нужна, - проверит нашего нарвавшегося коллегу и тех двоих, кто не единым словом...

       - Я предлагаю передать это дело в производство ФСБ. Наши экстремалы  непременно будут выходить на контакт со средствами массовой информации, тут-то они их и накроют, если повезет, - предложил начальник Службы собственной безопасности.

       - Я согласен с генералом, - присоединился министр обороны.

       - Я тоже, - поддержал глава МИДа.

       Президент продолжал что-то рисовать на листе бумаги.

       - Мы не будем передавать это дело ФСБ, - отчетливо произнес он, не поднимая глаз. - Пускай МВД продолжает разыскивать чеченских террористов. Бог в помощь! Министерство финансов к началу сентября подготовит законопроект о легализации вывезенных капиталов по откорректированному бельгийскому сценарию: 13% подоходного налога при условии возврата четверти суммы в Россию. Остальные средства будут считаться легализованными и могут продолжать работать за рубежом. В случае возврата всего капитала на срок не менее трех лет подоходный налог составит 9%. Особое внимание прощу уделить гарантиям безопасности тем, кто нас услышит. Кто не услышит, пусть запасется бронированными штанами. И последнее: мы не станем препятствовать публикации материалов о деятельности этих робин гудов.

       - Ну, дела! - воскликнул министр экономики. - Ведь побегут из России!

       - А мы посмотрим, кто побежит. Или мы не члены Интерпола?

       - Много он нам помог, этот Интерпол! Только подставил в Афинах с Гусинским, - проворчал министр иностранных дел.

       - Надо самим не быть раззявами и отзывать запрос, коль сумели договориться!

       - За границей сочтут, что все это дело инспирировано властями, - не сдавался глава МИДа.

       - Пора бы уже и привыкнуть! Когда за пятнадцать с половиной миллионов долларов выпускают из тюрьмы зятя Шеварднадзе или конфискуют без суда и следствия имущество Абашидзе, что-то они не шибко возмущаются! Какую вы прогнозируете реакцию на сообщение о деяниях новоявленных антикоррупционеров? - обратился президент к министру по делам печати.

       - Самую положительную, если сумеем убедить народ, что правительство не причастно к самоуправству. Закон о легализации капиталов как вынужденная мера против экстремальных правдоискателей. Между прочим, главный редактор "MK" с самого утра ломится в мой кабинет. Сердце подсказывает, что по этому поводу.

       - Ознакомьте его с имеющимися материалами. Пусть публикует, но никаких фамилий! Докопаются сами, флаг им в руки!

       - А мне что делать со своими подопечными! К каждому по паре санитаров приставить! - возопил министр здравоохранения.

       - Выдай им ножи и вилки! - посоветовал главный знаток того, как вести себя в чрезвычайных обстоятельствах.

       

       Возвратившись из Кремля, Главный первым делом распорядился задержать печатанье уже сверстанного завтрашнего номера, заперся у себя в кабинете, отключил телефоны и собственноручно и координально переработал опус своего криминального репортера. Подписав статью его именем, он долго раздумывал над заглавием. Остановился на вызывающе-двусмысленном названии, в полной мере отражающем стиль издания, главным редактором и фактическим владельцем которого он состоял, - "Петушиное возмездие". Распечатал статью на принтере, еще раз перечитал и единым росчерком пера подписал к печати.

       

       Федя Спичкин, как и обещал, отзвонил своему информатору.

       - Можешь говорить свободно? - спросил он.

       - Перезвони через десять минут!

       Федя перезвонил.

       - Теперь порядок. Можешь рассказывать, где скрывается наш друг Бен Ладен, - услышал он знакомый голос "с той стороны".

       - Кремль дал "добро" на публикацию. Не прозевай завтрашний номер.

       - Поставлю будильник на шесть. Иголки под ногти не загоняли?

       - Напротив. Ваше художество пришлось очень кстати. Кремль решил пропихнуть под шумок закон о легализации вывезенных капиталов.

       - Под шумок?

       - Ну, скажем, под истерику, которой не миновать. Считай, получил лицензию на от..б крупного зверя!

       - Фильтруй базар, придурок!

       - Шутка. Говорящие по сотовому, равно как и присутствующие, всегда вне подозрений.

       - Ты своими дурацкими домыслами ни с кем не делись! Дольше проживешь!

       - Заметано. С меня, кстати, кабак. Куда двинем?

       - Я, Федя, не потребляю! 

       - Да ну! И давно? - удивился репортер.

       - Уже больше года. С тех пор, как вышел в отставку.

       - Надеюсь, не по состоянию здоровья! - рискованно пошутил журналист.

       - По убеждению, - басовито пропела трубка.

       - Жаль, что не потребляешь! Но все равно - спасибо! Твоя информация - настоящая бомба!

       - Тебе спасибо, Федор!

       - За что?

       - Подумай на досуге!

       Абонент отключился. Федя Спичкин сунул телефон в карман, до хруста в костях расправил плечи, наполнил грудь воздухом и, подражая лешкиному басу, затянул:

        На святой Руси петухи поют,

       Скоро будет день на святой Руси!..

       Впрочем, как у Лешки, не получилось. Дал-таки петуха. 

           

       

             

                         

             

       

             

         

                

                   

             

               

        

           

       

                                

    














		
		
		
    63. Шеду Эф:вавилонский Бык.
    993    "Рассказ"  Эротика 


    

    
		
		
		
    64. Муха Эф: Рабыня
    993   Оценка:5.93*7    "Рассказ"  Эротика 


    



      	Сати натирала песком огромный закопченный чан и, не спеша, полировала его задубелой шкуркой. Она намеренно затягивала свою работу, потому что знала о другой работе, еще менее приятной, которая ее поджидала: убирать за лошадьми. Если как следует потянуть время, придет Урма и все сделает. Урма - невзрачное и, главное, безропотное создание, подоила с утра кобылиц и отправилась на стирку. Она любит лошадей, хорошо с ними управляется и не боится грязной работы. Сати лошадей боится и страдает брезгливостью. Ничто не могло убить в ней эту брезгливость: ни жизнь с мужем-садистом, ни война, ни плен, ни позорная казнь, ни два года службы храмовой блудницей в Доме Иштар. Она заметила, что хозяйка уже начинает бросать недовольные взгляды в ее сторону, изобразила на лице крайнюю степень сосредоточенности и энергичнее заскрежетала шкуркой по чану. Вокруг носились трое детей хозяйки: мальчик и две девочки, и еще одна девочка, дочь Урмы. Матери повезло, что родилась дочь, а не сын, иначе ребенок бы умер, не прожив и месяца. Хозяйка ни за что не допустила бы конкуренцию своему наследнику со стороны сына служанки. А еще одна рабыня в доме будет не лишняя: хозяйство большое, много лошадей, хозяин привозит с войны горы добычи. Пока дети малы, одинаково босы и чумазы, выполняют мелкие поручения и разницы между ними не чувствуется, но все прекрасно знают и понимают, кто есть кто - кто раб, кто хозяин. 

      Хозяйка лишь иногда снисходительно покрикивала на них и подозрительно косилась на Сати. Когда муж привез из набега первую рабыню - Урму - хозяйка не сильно обеспокоилась. Во-первых, Урма была слишком некрасивая и муж ее попользовал всего лишь раз, на пепелище ее родной деревни, опьянев от вражеской крови. Привезя пленницу в свое становище, он швырнул скрюченное тельце к ногам жены: "Вот тебе помощница" и забыл о ее существовании. Урма от этого единственного раза с хозяином понесла, хозяйка все девять месяцев ходила в напряжении и раздумывала: а не убить ли рабыню сейчас и не мучиться - кто родится? У хозяйки тогда было еще две дочери и рождение мальчика от рабыни могло существенно поменять расстановку сил в семье хозяина. Но слишком жаль было терять служанку и опять взваливать на себя полностью заботы по хозяйству. И правильно сделала, что пощадила Урму, потому что та родила девочку - еще одну служанку, а сама хозяйка через некоторое время подарила-таки мужу долгожданного наследника. 

      И все складывалось как нельзя лучше, пока хозяин не привез из очередного набега еще одну рабыню - Сати. Хозяйка сразу почувствовала угрозу своему благополучию, исходившую от этой хрупкой смуглой девушки, почти ребенка, с недетским взглядом огромных раскосых глаз. Она ни слова не понимала из того, что ей говорили, а на все обращения только кланялась и подобострастно улыбалась, буравя блестящими черными глазами рот того, кто к ней обращался. Хозяйке как раз нужна была еще одна помощница для своего богатеющего с каждым новым удачным мужниным походом дома, но от Сати она решила избавиться, как от гадины. И сделала бы это немедленно, если бы не слова мужа: "За здоровье новенькой отвечаешь головой". Скрепя сердцем, хозяйка примирилась с новенькой, которая непонятно что делала с ее мужем, что он не замечал ничего вокруг себя. 

      Может быть, это колдовство, но его все время тянуло к этой новой рабыне. Он вспомнил, как впервые увидел ее, съежившуюся под колючим кустом. Неправдоподобно огромные глаза занимали чуть ли не половину ее узкого овального личика, обрамленного густой шапкой черных всколоченных волос. Филигранно обрисованный пухлый рот с ямочками по углам, верхняя губка трогательно вытянута вперед. Маленькое, худенькое тельце с узкими, как у мальчика, бедрами, едва округлившимися грудками и чуть выпяченным по-детски животиком. Руки, ноги, пальцы - длинные и тонкие, вот-вот сломаются. Ребенок? Нет, что-то подсказывало ему, что это уже женщина. Что-то во взгляде, в плавности движений. И он не ошибся, когда увидел, как исказилось ее нежное личико гримасой страсти, как вздернулась верхняя губа, обнажив крупные белые зубы, какой стон вырвался у нее из груди, когда он ее взял. 

      Она напоминала ему хрупкий и яркий цветок из тех, что цветут поздней весной на восточных пастбищах. Ее смуглая кожа пахла тонко и незнакомо. Она умела быть все время разной. Хозяин вспомнил их второй раз: он напоил ее забродившим кобыльим молоком, ее щеки порозовели и она неожиданно оседлала его и, как безумная наездница, вытрясла всю душу из его мощного тела. А в следующий раз она довела его экстаза, только легонько касаясь его кончиками пальцев и языка. 

      Хозяин не выдержал и посреди ночи опять отправился в кибитку рабов. Он что-то рассказывал, но она ничего не понимала, внимательно смотрела, качала головой, потом мягким движением уложила его на спину. Зашла со стороны головы и стала медленно поливать его голый торс теплым молоком. Потом, как зверушка, медленно двигаясь вперед на четвереньках, стала методично слизывать то, что налила. Особенно она старалась над сосками, потому что прекрасно знала о том, насколько чувствительны они бывают у мужчин, даже у таких огромных и грубых, как хозяин. Он вперился бессмысленным взглядом в маленькие груди, маячащие прямо над его лицом и оцепенел. Постепенно она продвигалась все ниже и ниже, пока не дошла до его готового лопнуть члена и занялась им, начав с легкой, дразнящей щекотки. Теперь над его лицом оказался черный кудрявый треугольник и ему безотчетно захотелось вцепиться в него зубами, но он был слишком высоко. По мере того, как ее ласки усиливались, треугольник спускался все ниже. Вот он уже увидел прямо перед собой, сквозь черные завитки, налитые кровью и готовые раскрыться половые губы и потянулся к ним. В это время с его членом творилась уже какая-то вакханалия, он был на пределе, но держался. И тут он увидел, как ее губы раскрываются, между ними поблескивает маленький, напряженный комочек плоти, а ниже истекает ароматным соком аккуратная дырочка. Рванув вперед, он врезался в этот влажный, влекущий плод языком и носом и обхватил зубами красную твердую кнопку, и это был сигнал. Она застонала, как от боли, и его член взорвался горячей струей, вызывая его ответный стон. 

      

      - Что ты прилип к этой черной? Хоть бы спросил, что твой сын уже умеет, сколько лун его не видел? Где взял-то ее, страшную такую? Харя что в  саже измазана. 

      - Сама ты страшная. Кобыла толстая. У куриани отбили, а они как раз каких-то богатых ванцев грабанули. Полный обоз добра: серебро, медь. Даже золото, но золото все Арья Ага себе взял. Хотел и эту шлюху, но я сказал: тебе золото, мне шлюху. Все по-честному. А то что, раз ты глава совета, так другие арьи после тебя должны объедки подбирать? Он побухтел, но драться не стал. На всякий случай я отдал свою долю меди Арье Раке и он пообещал выставить на мою сторону всех своих домочадцев. При такой поддержке я скоро буду таким же влиятельным в совете, как и Арья Ага. Ведь за меня вся дружина лучников и домочадцы Рака и Скора. Дети подрастут и у нас будет свой Дом. Надо рожать побольше мальчиков и...

      - Так ты что, отдал свою долю меди, глупый ты мерин? - оборвала жена мечтательный голос хозяина. - Долю меди за вот эту тощую облезлую мышь? Совсем сдурел. 

      - Не за нее, а за поддержку Раки. И вообще, ты чего на меня орешь, баба? Знай свое место, а то вишь, зарвалась.

      - Мое место? Кола видит, мое место - не место рабыни. Я хозяйка! Между прочим, я из дома Арьи Скора, если ты не забыл. Хочешь влияния в совете? Тогда не забывай важных вещей. 

      - Ну не сердись, моя кобылка. Ты у меня главная, сама знаешь. Вон, у твоего отца сколько жен было? То-то. Потому и Дом у него большой: каждая жена родила ему хотя бы одного мальчика. А уж сколько у него сыновей от наложниц - и не сосчитать. Целая армия. Оттуда и сила, и влияние.

      - Все жены моего отца были из почтенных семейств. Он не обделял их вниманием из-за какой-то чумазой рабыни. 

      - Но ты же сама не хотела, чтобы я брал еще жен. Ты хотела быть единственной. Вот я и не беру. А рабыни тебе нужнее, чем мне. Ты же хозяйством управляешь. 

      - Вот именно, для хозяйства они нужны! А не для того, чтобы ты с ними сутки напролет в кибитке валялся и не для того, чтобы они сыновей рожали. Сыновей я тебе и сама нарожаю сколько хочешь! Только если ты со мной будешь спать, а не с этой ящерицей. Я от ветра не смогу сына понести. Мне мужик нужен! Конечно, если ты хочешь, чтобы твоим наследством управляли чумазые выродки, а не чистокровные арьи, продолжай спать с этой сучкой. И не говори мне о влиянии в совете и о благородном Доме. Я слышать этого не хочу!

      - Ну, ну, завелась совсем... Нельзя мне поразвлечься со своей рабыней, что ли? Хозяин я или нет? Она такие штучки умеет делать, тебе и не снилось. Наверное, ее специально учили, такого сам не придумаешь. Хмм...

      Хозяйка, взбесившись от мечтательного выражения, вернувшегося на лицо мужа, хотела было опять разразиться бранью, но передумала. Чем она хуже этой недомерки? Она хозяйка, дочь и жена арьи. Сколько еще будет их, этих рабынь. Он их попользует и отправит на кухню. А она будет всегда. Она мать его наследников, она главная. От этих нехитрых мыслей хозяйка воспряла духом и тихонько засмеялась. Быстро оголила грудь и ловко нащупала в складках одежды мужа его толстый член, который от прикосновения мгновенно налился кровью и окаменел. С удовольствием погладила вздувшиеся венки, сгребла в горсть яйца и тихонько их потянула. 

      - Иди ко мне, жеребец. Я тебе доставлю настоящее удовольствие, правильное. А потом рожу еще сына. Много сыновей. Иди, иди...

      Такой поворот семейной ссоры весьма понравился хозяину, он тоже тихонько засмеялся, потом сделал зверское лицо, заурчал и набросился на жену, как тесто замесив ее толстые белые ляжки. Поднял ее рывком и понес в кибитку, а она взвизгнула, обвила его ногами и захохотала, откинув назад голову. 

      Эту сцену наблюдали все домочадцы: дети лишь немного проводили хозяев взглядом, тут же забыли о них и понеслись по своим детским делам, Урма печально вздохнула, а Сати скривилась в презрительной улыбке. Глупая толстая корова, если хозяйку можно вообще сравнить со священным животным. Впрочем, эти дикари и не знали, что такое коровы, они доили кобылиц, ели конину и иногда полевую дичь, не умели молоть злаки. 

      Сати задумалась. Что-то странное с ней происходило в последнее время. Причудливый ветер судьбы занес ее так далеко от дома, как не смог бы представить ни один даже самый ученый жрец ее родной страны. Все время своих странствий она мечтала об одном: умереть на родине. Именно умереть -  она стремилась домой не затем, чтобы жить долго и счастливо, слишком уж много невзгод было за плечами. Она жила надеждой, что ее похоронят по всем правилам и в соответствии со всеми традициями истинной веры, а то не видать ей вечной жизни на блаженных полях Иалу. Всей душой Сати стремилась домой, каждый день она с надеждой смотрела на юг и молилась, молилась... Но судьба издевалась над ней, забрасывая все дальше и дальше на север. Она вспомнила, как попала сюда.

      

      - Зачем тебе это, Тамиза? Ты хотела от меня отделаться? Это было уже близко. Самое большое через пару лун я бы уехала навсегда и ты бы заняла свое прежнее место рядом с Араму. 

      - Ага, уехала бы с почестями и славой! А я хочу, чтоб ты сгнила заживо, проклятая сука. Будешь теперь убирать за овцами и жрать помои в самой глухой горной деревне. А мои братья позаботятся о том, чтобы каждый день тебя насиловали не менее двадцати человек. Интересно, долго ли ты протянешь.

      - Я не виновата, что Араму так поступил с тобой! При чем тут я? Твоя ненависть глупа! Ты ради нее идешь на преступление, на измену. И ты не сможешь это долго скрывать. Ты подстроила этот грабеж, подумай о последствиях. Все ценности, которые царь вез на жертвы храмам и пожалования вассалам, украдены. За меня царь должен был получить выкуп в пятьдесят талантов серебра - он его не получит. Он получит только неприятности в отношениях с соседями. А сколько воинов было убито самым предательским образом? Как ты можешь так поступать из-за мелкой ревности? Ты ведь столько лет служила Уруарти...

      - Я служила царю, на Уруарти мне наплевать. Араму оскорбил меня и он ответил. Но он не скоро поймет, что это я его наказала, уж будь уверена - я чисто замела все следы. Так что, я возвращаюсь в Тушпу, займу свое законное место рядом с государем и отправлюсь в паломничество, после которого все виновники этого неприятного инцидента будут казнены - их у меня целая толпа на примете. Знатно повеселимся. А тебе, моя прелесть, желаю сдохнуть как можно мучительнее. 

      После этих слов она сказала что-то вождю куриани, кивнула в сторону Сати и мужчины громко захохотали. Тамиза вскочила на услужливо подведенного коня, крикнула что-то, обращаясь ко всему отряду, ей ответил нестройный хор, взмахнула рукой и умчалась по той дорожке, по которой приехала. Сати не заметила, как оказалась в плотном кольце воинов. Лихорадочно блестящие глаза, нервно облизывающиеся рты, прерывистое дыхание. Она почувствовала прилив слабости, колени задрожали, в горле перехватило. Поднеся руку к шее, она наткнулась на цепочку. Сати была одета в платье из дорогой синей ткани - тонкой и прозрачной. В походе она не стала менять его на ночь, лишь сняла с себя самые тяжелые украшения: дутые браслеты, пояс из золотых пластинок с подвесками, массивное ожерелье с самоцветами. Но на ней оставались еще длинные серьги с бирюзой, шейная цепочка, тонкие браслеты на руках и ногах и колечки на пальцах. Трясущимися руками она расстегнула замок, подбежала к самому главному и сунула цепочку ему в руку, умоляюще глядя в глаза. Потом, ломая ногти, сорвала кольца, браслеты с рук, ног, отдала ему. Вождь хищно улыбнулся и протянул руку к ее уху. Сати, в ужасе, что сейчас ей вырвут серьги вместе с ушами, поспешно закивала и вынула их. Потом затравлено оглянулась: круг мужчин сжимался все туже. Она бросилась к вождю на грудь, припала к ней губами, схватила руки и стала осыпать их поцелуями. Собиралась уже упасть на колени, но вдруг передумала. Слишком она хорошо знала мужчин: они любят, когда перед ними унижаются, очень любят. Но мысли о милосердии приходят на ум только самым цивилизованным и достойным. А для большинства, тем более, для таких дикарей, унижение только дразнит жестокость. Поэтому Сати сменила тактику: вместо того, чтобы целовать вождю ноги, она прижалась к нему всем телом, потерлась животом о то место, где у него под длинной кожаной рубахой должен был быть член, поиграла бедрами из стороны в сторону, привстала на цыпочки и провела языком между его усмехающихся губ. 

      Это сработало. Главный посмотрел на Сати с удивлением, потом широко осклабился, обдав ее смрадом своего рта, приобнял за плечи и что-то властно крикнул своим воинам. Те остановились и зароптали. Послышались отдельные выкрики, потом один, кривоносый, с вытекшим глазом, стал горячо что-то говорить, время от времени поворачиваясь к своим товарищам за подтверждением и яростно жестикулируя. В его речи несколько раз послышалось имя Тамизы и Сати поняла, что та обещала ее всем воинам, а вождь присвоил себе общую добычу. Если вождь уступит, ее растерзают эти животные, вся надежда на него. Сати прильнула губами к его шее (жаль, что до уха ей не достать - роста не хватало) и принялась тихонько щекотать ее кончиком языка. Усилием воли она придала своему взгляду выражение томного ожидания и многозначительно заглянула в его глаза. Главный посмотрел на нее, потом на кривоносого и резко гаркнул на него. Воины зашумели и придвинулись. Вождь остановил их жестом руки и заговорил умиротворяющим тоном, потом повысил голос, стукнул себя кулаком в грудь, а затем снова перешел на более спокойный тон и даже, кажется, пошутил, потому что многие заулыбались. Сати примерно представляла, о чем они говорят: сначала я, имею право, так как вождь, а потом уже все остальные поразвлекаются вдосталь. Она немного успокоилась. Ну хоть так, время потянуть, и то хорошо. А потом разберемся, что делать. 

      В этот момент на поляну выскочил воин и что-то возбужденно закричал. На лицах остальных появилось озабоченное выражение, все стали деловито собираться, связывать добычу в узлы, навьючивать лошадей. Вождь подвел ее к черной кобыле, рывком поднял и посадил на спину животному. Сати обмерла от ужаса, вцепилась в гриву лошади и прильнула к ее шее. Вскоре все двинулись верхом, но она не знала, как сдвинуть с места эту огромную скотину. Вождь усмехнулся, подъехал сзади и ткнул чем-то острым в лошадиный круп. Кобыла послушно пошла вслед за остальными по узкой тропе, вьющейся в гору. Никогда еще ей не приходилось ехать верхом, никогда, даже в дурном сне, она не могла себе представить, что на лошадях можно скакать вот так, просто сев на спину. Лошадей можно запрягать в повозки, в колесницы, но передвигаться у них на закорках, ощущать всем телом каждое движение мышц гривастого чудовища - это уже слишком. 

      Они ехали молча и если кто-то вдруг издавал какой-нибудь случайный возглас, на него сразу же шикали. Вероятно, рядом были уруарты, рыскающие по ущельям в поисках царевых обидчиков. Дурную мысль о том, чтобы закричать и привлечь внимание погони, Сати отмела сразу же. После такого крика жить бы ей оставалось считанные мгновения. Поэтому она ехала молча и изо всех сил пыталась сохранить равновесие.

      После перехода, длившегося весь этот день и следующую ночь с короткими привалами, они, наконец, остановились в узкой, темной расщелине. Разбили основательный лагерь, выставили часовых, развели огонь с помощью сухого трутня. Сати сняли с коня и она тут же уселась на землю. С непривычки все тело ломило и болело, особенно, спина, поясница и бедра изнутри. Больше всего ей хотелось посидеть, а лучше, полежать. Но подскочивший вождь с неизвестно откуда взявшейся энергией схватил ее за шею, поставил на четвереньки, задрал платье и тут же, не смущаясь ничьим присутствием, изнасиловал сзади. Все произошло очень быстро: видимо, он уже долго в себе держал и торопился, а вырвавшийся у Сати от боли и отвращения стон еще подстегнул его и вождь, попыхтев от силы минуту, оттолкнул ее, развернул к себе, схватил за волосы и с хриплым криком кончил прямо ей в лицо. Она уже столько раз была изнасилована за свою недолгую жизнь, что сильным потрясением для нее это не стало. Напротив, умненькая Сати быстро взяла себя в руки и сообразила, как ей себя вести, чтобы главный подольше не отпускал ее от себя. Она с трудом подавила в себе рвотный позыв, собрала рукой остатки спермы с щек и, далеко высунув язык, смачно слизала ее с ладони, задорно глядя ему в глаза. Ему это, видимо, понравилось и он громко захохотал, похлопывая Сати по ляжке, как кобылу. Остальные только покосились на произошедшее, но никто не стал снова ругаться с вождем, терпеливо поджидая своего часа. После сытного ужина разомлевший вождь лениво поманил к себе пленницу. У нее была четкая цель - как можно дольше не позволять себе ему надоесть, чтобы не стать достоянием его отряда. Поэтому она сделала вождю умопомрачительный массаж, вспомнив все, о чем ее учили, доведя его до экстаза за короткий промежуток времени. И добилась своего: с этой ночи вождь не подпускал к ней никого и ревниво держался все время рядом. 

      Потом потянулись долгие дни перехода через горный хребет. Отряд поднимался все выше, становилось все холоднее и холоднее. Сати еще ни разу не оказывалась на такой высоте и с непривычки стала задыхаться. В какой-то момент тропа стала совсем узкой и все воины спешились, чтобы идти гуськом и вести лошадей под уздцы. На десятый день путешествия они подошли к ущелью, такому же узкому, как и тропа. Углубились в него и время как будто бы замерло. В гулкой тишине цокот копыт отражался оглушающим эхом от отвесных скал, а где-то далеко наверху бушевал ветер. 

      Миновав ущелье, они попетляли немного среди огромных зазубренных осколков горы и спустились на небольшое плоскогорье. Сзади и сбоку были скалы, впереди - плато, поросшее травой и низким кустарником. Решили здесь заночевать, послав постовых вперед на полет стрелы. Сати посмотрела на горы, оставшиеся позади. Она вдруг со всей ясностью ощутила, что не только безнадежно далеко от родной страны, но теперь еще и заперта неприступной стеной из цепочки горных хребтов с белыми шапками, в которых ей самой никогда не найти дорогу. Последняя надежда безжалостно обрывалась, ей нет пути домой. Не в силах больше сдерживаться, она вцепилась пальцами в волосы, повалилась ничком и безудержно зарыдала. 

      

      - Ары, ары!!!

      Они налетели внезапно, как весенняя гроза. Небо только начинало сереть в преддверии восхода, как Сати разбудили истошные вопли и беготня. Она открыла глаза и увидела картину жуткой бойни. Мечущиеся по лагерю, как загнанные животные, воины куриани падали, пронзенные стрелами, которые свистящей тучей носились над лагерем. Некоторые схватили свои дубинки и ножи и встали в боевые позиции, готовые отразить натиск еще невидимого врага. Среди них был и вождь, которые лишь обернулся к Сати и что-то крикнул ей. Она, естественно, не поняла, но на всякий случай ползком попятилась подальше в кусты. Вождь с удовлетворением кивнул и отвернулся, но в это мгновение Сати как будто увидела в его взгляде нечто большее, чем обычная дикарская похоть. Легкая грустинка, сожаление и даже что-то, похожее на нежность, непонятно тронули ее сердце, но думать об этом было некогда, потому что из утреннего тумана на полном скаку вырвались бородатые всадники в накидках из серых, клочкастых шкур. 

      Они сидели на конях, как влитые, и управляли ими ногами, руками же они стреляли из луков. Оказавшись в лагере, они молниеносно спрятали луки и достали из-за спины свое оружие: огромные топоры и короткие копья. Не сбавляя шага, они налетели на остатки сопротивления и смяли их, растоптали, зарубили, закололи. Несколько куриани успели вскочить на коней и броситься в рассыпную, но далеко им было не уйти: часть отряда атакующих помчалась за ними, остальные добивали раненых в лагере. Вождь даже не пытался убежать: он помчался навстречу ближайшему из врагов, вонзил в грудь его коня свой длинный бронзовый нож, отскочил, увернулся от удара тяжелого топора, но был пронзен копьем, брошенным другим конным воином издали. Упав на землю, он еще продолжал корчиться и пытаться поднять голову, но воин, спрыгнувший с убитого коня, наступил ему на грудь и, не спеша размахнувшись, опустил топор ему на голову. Затем присел на корточки, вытащил короткий широкий нож из незнакомого черного металла и ловко отпилил голову вождя. Довольно усмехаясь и что-то приговаривая, он кинул голову в мешок, висевший у пояса. Оцепеневшая Сати  наблюдала, как другие воины занимались тем же: они отрезали головы у убитых ими куриани и кидали их в свои мешки, причем некоторые спорили, махая перед носом друг у друга обломками стрел. Сати заметила, что у каждой стрелы оперение было выкрашено в свой цвет, видимо, так они узнавали свою жертву. 

      Воин, убивший вождя куриани, находился ближе всех к Сати, он-то ее и нашел. Рыская по земле в поисках убитых, он наткнулся на узлы с добычей, которую куриани отбили у уруартов, и издал победный клич. К нему тут же поспешили другие воины, а убийца вождя, пошарив кругом, вдруг встретился взглядом с Сати, съежившейся под кустом какого-то колючего растения. Он подходил, а она пятилась, вжимаясь все глубже в кустарник, не обращая внимание на раздирающие ее одежду и тело шипы. Он схватил ее за тонкую лодыжку и легко выдернул из укрытия. Сати безвольно замерла на спине и заворожено смотрела на этого великана, заслонившего свет. Он показался ей каким-то мифическим созданием, слишком огромным, слишком красивым, неправдоподобно светлокожим и светловолосым. Наверное, она попала на край света, где живут великаны из сказки. Из страшной сказки. Он наклонился, протянул огромную ручищу и ленивым жестом дернул платье. С жалобным треском ткань разлетелась в стороны, обнажив худенькое, исцарапанное тело Сати. Отбросил мешок, сквозь который просочилась и капала на землю черная кровь, встал на колени и снял пояс, придерживающий шкуру. Взял в руку свой огромный, красный член с набухшими венами, другой рукой поднял ей одну ногу и положил себе на плечо. Послюнявил пальцы, раздвинул ими ее половые губы, расцепил на них слипшийся пушок и с нажимом ввел член. Без всякого выражения, только чуть выдвинув вперед нижнюю челюсть, он понаблюдал, как Сати выгнулась дугой, и стал рывками двигаться взад-вперед. 

      Ей показалось, что ее нутро опалили. Много мужчин она знала, но этот был самый огромный. Удовольствие на грани боли заставило ее забыть про все женские штучки. Сати просто распласталась под навалившейся на нее тяжестью, закрыла глаза и хватала ртом воздух. Она подняла вторую ногу на плечо мужчины, потом развела их широко в стороны и стала двигать бедрами ему навстречу. Волна наслаждения, которая обычно подкрадывалась исподволь, теперь нахлынула на нее, как ураган. Сати изо всех сил обхватила воина ногами, прижалась к нему всем естеством и почувствовала его яйца на своей промежности. Это стало крайней точкой и все ее тело сотрясла судорога. Одной рукой она вцепилась в его бедро, а другую поднесла ко рту руку и впилась зубами в кисть, поэтому вместо крика из нее вырвалось хриплое рычание. После этого тело ее обмякло, что стало своеобразным сигналом и для воина. Он не издал ни звука, только оскалился и, вжавшись в нее со всей силой, замер на несколько мгновений. После этого встал, повязал пояс и, как ни в чем не бывало повернулся к своим товарищам, вступив в какую-то бурную дискуссию. 

      Сати лежала, раскинув руки и ноги. Она видела, как к ней подходят другие воины, видела, как один из них снимает с себя пояс, а другие ждут рядом, пересмеиваясь и тыкая в нее пальцем. Она закрыла глаза и впала в странную прострацию. Чувствовала, как ее насилуют - один, потом второй, но не шелохнулась. Может быть, так лучше. Пусть ее совсем убьют. Она на краю земли, ее окружили светловолосые бородатые великаны. Могучие боги. Они ее попользуют, а потом бросят на съедение воронам. Что им смертная. А смертные после такого и не живут. 

      Раздались громкие возгласы с нарастанием угрожающих ноток и Сати с трудом разлепила глаза. Вновь появился первый - убийца вождя куриани, оттащил воина, собирающегося следующим изнасиловать Сати и пригрозил ему своим топором. Воин, видимо, стоял ниже в их иерархии и поэтому не стал спорить. Спорил пожилой воин с бородой до пояса, заплетенной в косу. Они долго кричали, жестикулировали, обращались к окружившим их воинам. Пожилой успокоился только тогда, когда первый наклонился к разложенной на кучки добыче и что-то долго перебирал, откладывая в сторону. После этого все воины разошлись по своим делам, а первый подошел к Сати, все так же раскинувшейся на земле. Он поднял ее за локти, но она снова упала, как тряпичная кукла. Тогда он сходил за кувшином, сел на корточки, помочил ей губы и стал заворачивать в лохмотья, которые остались от ее платья. Боясь смотреть ему в глаза, она коснулась указательным пальцем своей груди и тихонько прошелестела:

      - Сати.

      - Вар, - он ткнул себя кулаком в грудь и сказал громче: - Арья Вар.

      Следующее путешествие Сати почти не помнила. Только бешенная скачка на лошадях, короткие привалы и почти религиозный экстаз от любви Вара. Она могла часами, не отрываясь, смотреть на него, видя божественную искру в его облике - слишком красив, слишком необычен. Он был молод и борода была еще короткой, скорее, длинная щетина. Льняные волосы, неровно обрезанные над бровями и по щекам, чтобы не мешать, сзади спускались густой спутанной гривой до середины спины. Прямой короткий нос, тонкие губы, тяжелый квадратный подбородок, небольшие близко посаженные глаза, как осколки голубого неба, чуть насупленные брови такого же золотистого цвета, как волосы и борода. Кожа была обветренная и задубелая, в красных прожилках, но в самых интимных местах, куда не доставали солнце и ветер, Сати видела кожу белоснежную и полупрозрачную. Лицо как будто нарисованное недрогнувшей рукой прямыми, чистыми линиями. Ничего лишнего или безобразного, ничего женственного. Лицо первозданного мужчины.

      Немного оправившись от первого шока, стала понемногу применять свои умения, чем интриговала и привязывала к себе своего нового господина. Но было видно, что это его забавляет - не более. Она не чувствовала с его стороны слабины, которую чувствовала во всех предыдущих мужчинах, даже в вожде куриани. Этот дикарь был самый дикий из всех, что Сати приходилось видеть, и этим он был сильнее всех. Первобытная мощь, прямолинейность и простота завораживали ее. Когда он ее не хотел, он ее просто отшвыривал в сторону, как мешающий предмет. Когда хотел, брал. Смелость Сати в любовных экспериментах ему нравилась, но чрезмерная изощренность утомляла. Когда она взялась ему делать интимный массаж, он немного потерпел, потом грубо ее оборвал и подмял под себя.

      

      По дороге они ограбили несколько горных деревень, где жили люди, похожие на куриани, затем горы остались позади и они долго двигались по абсолютно необитаемой, бескрайней, как небо, степи, заросшей высокой травой. Город, в который они прибыли, трудно было назвать городом, скорее, становищем кочевников. На огромной территории раскинулся лагерь из кибиток, в середине была площадь с огромным шатром в центре, по окраинам паслись бесчисленные стада лошадей. Дикие горцы хотя бы кое-как возделывали землю, а здесь даже намека на это не было. Становище было многолюдным, навстречу их отряду, состоящему где-то из сотни воинов, вышло около тысячи человек. Однако, подобные отряды приходили чуть ли не каждый день с разных сторон света, некоторые с добычей более богатой, чем отряд Вара. Сати поняла, что это племя живет разведением лошадей и разбоем. 

      Сати стала свыкаться с мыслью, что она закончит свои дни здесь, среди этих людей. Она быстро учила язык арьев, их простой быт, бесхитростные нравы показались ей более жизненно правильными, чем то, к чему она, выросшая во дворцах, привыкла. Поистине добрым знаком оказалось то, что арьи тоже поклонялись солнцу. Они именовали солнце Кола и почтительно называли отцом, совсем как Сати. Окончательно она утвердилась в мысли, что Благой отец примет ее после смерти на полях блаженства так же хорошо, как если бы ее погребли на родине, после того, как совершила паломничество к дому Колы вместе с домочадцами и родичами Вара в день летнего солнцестояния. Еще через несколько дней после религиозного празднества Вара призвали в дальний поход на восток. 

      

      Спустя три луны хозяин вернулся с богатой добычей и новой рабыней. Это было маленькое, тщедушное создание, даже меньше и тоньше, чем Сати, только еще с короткими кривыми ножками. Длинные и жидкие черные волосы заплетены в две косички, на круглом и плоском, как блюдо, лице, как в прорезях, поблескивали необыкновенно узкие глаза. Вдобавок ко всему кожа ее имела совершенно нездоровый желтый цвет. Сати никогда не видела таких уродин и не понимала своего хозяина: как можно на такую позариться? Примерно то же самое подумала и хозяйка, которая все время отсутствия Вара ревниво следила, не беременная ли Сати? Когда поняла, что нет, расслабилась и даже снисходила до разговоров с ней. Увидев новое приобретение супруга, она только фыркнула, постучала по голове и махнула рукой, мол, что с него возьмешь: дальний поход, тут любая юбка станет желанной.

      Зареванная новенькая являла собой такое жалкое зрелище, что женщины дома Вара без всяких обид дали ей одежду взамен ее лохмотьев, накормили, напоили и попытались расспросить, естественно, безуспешно. Выяснилось только имя: Фу Хао, которое тут же упростили и получилось Фуха. Однако, когда хозяйка и Сати поняли, что хозяин все ночи проводит с новенькой, полностью игнорируя их, они посерьезнели. Что было в этом чудовище такого, чего не было в них? Сати понаблюдала, поразмыслила и поняла: этим что-то была невинность. Фуха была девственницей, когда хозяин взял ее, потому что она до сих пор страшно боялась его близости и явно испытывала неприятные и даже болезненные ощущения, что было слышно из совсем не страстных, а страдальческих стонов и даже плача, которые слышались по ночам из кибитки. Сати была в отчаянии. Никакие умения и таланты в искусстве любви не могли бы ей вернуть невинности. А именно невинность и ничто другое, а также садистское наслаждение болью девушки интересовали сейчас хозяина. И сколько бы она ни пыталась привлечь внимание Вара - все было напрасным, он был занят новой игрушкой. 

      Как-то вечером хозяин заглянул в кибитку рабов и бросил Фухе: "Скоро приду к тебе. Остальные - уйдите". Фуха не поняла слов, но прекрасно осознала, что сегодня ей предстоит очередная пытка. Сати посмотрела на ее наполнившиеся слезами глаза, обреченное выражение на лице и, вместо обычного прилива гнева, почувствовала острый укол жалости. Не виновата же эта несчастная, напуганная, маленькая девчонка, что Вар пришел в ее деревню, ограбил, сжег, наверняка перебил всю родню, а теперь насилует ее изо дня в день. Если бы она хоть умела получать какое-никакое удовольствие от любви. Тут Сати осенило: она ей немного поможет. Она вспомнила, как ее учили готовиться к работе в Доме Иштар. Она подошла к всхлипывающей Фухе вплотную и задрала ей подол. Та в испуге отшатнулась, но Сати успокаивающе улыбнулась и погладила ее по голове. Потом тщательно намочила указательный палец слюной и провела им по направлению к себе, разъединяя половые губы и нащупывая бугорок клитора. Фуха вздрогнула и застыла, не в силах поднять глаза. Сати нашла то, что искала безнадежно сухим и сморщенным. Ободряюще погладила ее по плечу, снова как следует послюнявила палец и принялась мягкими круговыми движениями массировать маленький бугорок. Фуха оттаяла не сразу, Сати пришлось потрудиться. Наконец, она почувствовала, как бугорок под ее пальцами начинает расти, а новенькая задышала часто и прерывисто. Вскоре палец Сати увлажнился уже естественной смазкой, а Фуха распалилась настолько, что стала даже двигать бедрами вперед-назад. Снаружи послышались шаги, Сати убрала руку из-под подола, взяла Фуху за подбородок и посмотрела ей в глаза. Затем вышла из кибитки, едва не столкнувшись с хозяином. 

      После этого Сати стала ловить на себе несмелые, обожающие взгляды новой рабыни. Она вспомнила, что поначалу тоже так смотрела, но на хозяина. Ей льстило, что на нее смотрят снизу вверх - впервые в жизни. Ее унижали, насиловали, били, продавали и покупали, а теперь она сама в роли сильной. Ей понравилась эта игра в мужчину и однажды она улучила момент, подошла к оробевшей Фухе, прижала ее к стене и стала вальяжным движением ласкать ее маленькую грудь, при этом покусывая за мочку уха. У той перехватило дыхание и она задрожала. Сати понравилось. Она поймала себя на том, что ей уже не слишком интересно соблазнять хозяина, гораздо интересно играть с этим неискушенным созданием. Фуха уже не казалась ей такой уродливой. Сати привыкла к ее разрезу глаз, присмотревшись, поняла, что в ее плоском профиле есть что-то нежное и беззащитное, а полные мягкие губы просто хороши. Иногда она задумывалась, а правильно ли это делать с женщинами? Каких-то особенных запретов она на этот счет не слышала, равно как и разрешений. Поэтому в один прекрасный день она решилась на более масштабные действия - нужно было научить Фуху получать наслаждение.

      Прокравшись ночью в ее угол кибитки, Сати стала осторожно будить ее нежными поглаживаниями. Когда увидела, как блеснули в темноте щелки ее глаз, осторожно легла сверху. Стала, не спеша, целовать ее щеки, губы, уши, шею. Легонько покусывала и поглаживала языком. Прошлась по всей шее от ушей до ключиц, спустилась к плечам, потом перешла на грудь. Здесь Фуха стала тихонько постанывать. Сати не торопилась, она целовала ей грудь до тех пор, пока Фуха не стала выгибаться дугой и царапать ногтями лежанку. Затем перешла к основному блюду. Губы ей не пришлось разъединять, они уже были готовы: вздуты и влажны. Твердый, набухший клитор мягко пульсировал. От Сати уже много не требовалось: равномерный, с нажимом, массаж языком и через несколько мгновений Фуха протяжно застонала и раскрылась, как цветок. Язык Сати увлажнился от пахучей, вязкой жидкости, хлынувшей из этого цветка. После этого Сати с удовлетворением ушла в свой угол и спокойно заснула. 

      На следующую ночь ее разбудила Фуха. Судя по всему, она решила повторить все, что с ней сделали прошлой ночью, и начала целовать мочки ушей, но Сати мягко подвинула ее голову вниз, она не нуждалась в долгой прелюдии. Фуха действовала неумело, но с душой и очень скоро Сати уже извивалась в мучительно-сладких судорогах, закусив руку, чтобы не кричать. 

      С этого времени они любили друг друга каждую ночь. По очереди были мужчинами, хитроумно привязывая себе толстую гладкую палку, придумывали какие-то игры, глупые, если смотреть со стороны, но будоражащие их воображение. Они даже не заметили, как хозяина вновь призвали в поход, настолько были поглощены собой. Отрезвление наступило, когда из похода вернулось его мертвое тело и их призвали готовиться к смерти. По обычаям арьев, воина хоронили вместе с конем, со всеми женами и рабами. Времени у них было - десять дней для прохождения через все подобающие обряды.

      Нет нужды описывать их хитроумный план побега и хронику долгой погони. Факт в том, что убежать им двоим все-таки удалось, что само по себе почти невероятно. Их бросили преследовать, потому что знали - им суждено умереть в бескрайних степях. Если удастся добыть еды - не найдут воду. Если возьмут правильное направление и выйдут к реке - там их ждут племена людоедов. На севере - глухой лес, на юге - горы, на востоке и западе - степь, степь, степь. И они действительно умирали. Кони давно пали, они шли пешком. Иногда им удавалось поймать змею или ящерицу, для более солидной добычи не было оружия. Скудные запасы воды удавалось немного пополнить с утренней росой. Но они держали направление на юго-восток и степь становилась все засушливее. В один прекрасный момент у Фухи отказали ноги. Она лежала и бредила, с трудом шевеля пересохшими губами. Тогда Сати взяла единственное оружие - самодельный кремниевый нож, поцеловала Фуху в губы и аккуратно перерезала ей горло. Спустила кровь в мехи, попила, отрезала кусок от бедра и съела его сырым. Ее стошнило. Она немного отдышалась и повторила эксперимент. На сей раз ей стало лучше и она надолго заснула. Проснулась приободрившаяся, еще немного попила и поела, взяла с собой про запас и пошла, не оглядываясь. Сати твердо знала, что должна вернуться домой, что бы ей это ни стоило. У нее не возникло ни сомнений, ни сожалений. Над тем, что осталось от Фухи, уже работали стервятники.

		
		
    
		
    65. Грон Эф: Игра
    998   Оценка:7.00*3    "Рассказ"  Эротика 


    


    
 
 



    

       Стас бесшумно подошёл к сидящей за чертёжной доской Ирине и остановился за её спиной. Поглощённая работой женщина не замечала его присутствия, продолжая ловко гонять послушный карандаш по листу ватмана. Незаметно для самого себя и Стас поддался черно-белой магии чертежа. Тонкие, пунктирные, толстые, сплошные линии.... Что может сказать непосвящённому человеку их хитросплетение? Этот стройный воздушный танец графитовых отметин на белоснежном листе? Разве увидит он за ними как ржавый кусок металла превращается в серебристую деталь, освобождаясь от синей змейки-стружки? Или как груда разрозненных деталей, словно по волшебству, соединяется в единое целое, послушно следуя воле конструктора? Нет, для человека со стороны, это так и останется потрёпанными листами испачканной бумаги. Вернувшись в реальность, Стас потёр уставшие глаза и сфокусировал взгляд на Ирине. Его неторопливый расслабленный взгляд опустился в вырез её блузки. Небольшая курносая грудь уютно расположилась в поддерживающих её чашечках бюстгальтера. Вздёрнутые коричневые сосочки дерзко смотрели на Стаса, почти выглядывая из-за бежевого кружева. Практически не стесняемая бюстгальтером грудь, казалось, жила своей собственной, независящей от хозяйки жизнью, как два тёплых зверька-близнеца. Картинка завораживала. Стас наклонился к голове женщины, ощущая её сладковатый, такой запоминающийся запах, и опустил руки на мягкую теплоту груди. Ирина вздрогнула от неожиданности, затем слегка расслабилась, узнавая, но тут же произнесла:


      -- 
Стас, что ты себе позволяешь? Вокруг люди!


      -- 
Какие люди, лапка? Уже пятнадцать минут как закончился рабочий день, все давно разъехались.


      -- 
Всё равно! Ты не должен так делать!


      -- 
Это почему? А если мне этого хочется?


       Всегда она так! Можно подумать, ей это не нравится! Но, надо соблюдать правила игры: она - скромная девушка, терпящая настойчивые приставания своего начальника. Стас, не обращая внимания на её слова, нагнулся к ней ещё ближе и, забрав карандаш, расстегнул верхнюю пуговицу блузки. Ирина слегка отстранилась, неодобрительно передёрнув плечами, но Стас её не пустил, прижав к себе ещё сильнее. Сделав для приличия ещё пару попыток освободиться, женщина расслабилась. Поняв, что вырваться не удастся, Ирина откинулась на спинку стула, позволив Стасу ласкать свою грудь. Ей нравилась его уверенность, его сила, с которой он себя вёл. Ей так хотелось расслабиться и отдаться целиком его воле, довериться, почувствовать себя защищённой. Может это обычное желание для женщины, которой уже давно пора выйти замуж и нарожать детей? Но годы шли, надежды таяли. А Стас - это яркое пятно в её серенькой монотонной жизни. Но.... Он давно и счастливо женат, и даже верен своей жене, если не считать изменой их с Ириной почти невинные обжимания и поцелуи. Ирина закрыла глаза, чувствуя, как пальцы Стаса справляются с оставшимися пуговицами её блузки, как щёлкает застёжка бюстгальтера - "анжелики", как обнажается грудь. Она попыталась ещё раз остановить Стаса, или хотя бы закрыть грудь руками, но тот был начеку. Держа её руки за запястья, он опустился перед ней на корточки и тронул языком маленький сосок. Ирина вздрогнула, ощутив лёгкое прикосновение. За первым касанием последовало второе, третье.... Сосок, превратившийся в вишнёвую косточку, заставил Ирину затрепетать, передавая своё возбуждение сладко занывшему низу живота. А когда, наигравшись с одной грудью, Стас освободил от бюстгальтера холмик второй груди.... Громко хлопнувшая дверь в пустынном коридоре отрезвила их обоих. 


      -- 
А ты дверь закрыл? - осипшим голосом спросила Ирина


      -- 
Чёрт! Совсем забыл! - раздосадовано сказал Стас, поднимаясь на ноги. - Ладно, сегодня уже поздно, давай по домам, а завтра, поезжай с утра на завод, запустим в производство узел, который ты сегодня закончила.


      -- 
Почти закончила, ещё осталось начертить одну деталь и дописать спецификацию.


      -- 
Хорошо, тогда подъезжай после обеда. Тебя подвезти домой?


       Весело насвистывая, Стас шёл к машине. Ирина осталась, чтобы закрыть офис и поставить дверь на сигнализацию. Лёгкое возбуждение приятно окрыляло Стаса. Здорово! Этот флирт с Ириной, длящийся уже третий год, его приятно стимулировал. Что с того, что они ни разу не дошли до секса? Так гораздо лучше! И жене не изменяю и такая мощная сексуальная подпитка, когда всё внутри поёт.... А что секс? Он у него и дома есть. А вот где взять эту недосказанность, недозволенность, запретность, и это чувство полной власти над другим человеком? Чувствуешь себя Господом Богом, или, по крайней мере, бессмертным титаном. А Ирина.... Она далеко не такая простая, какой кажется, или хочет казаться. Дама с гонорком, ершистая. Подчинить такую - это победа. Почему она в свои тридцать восемь ещё не замужем? Желающих не было? Были. Но она всё искала чего-то особенного, предъявляя слишком жёсткие требования к своему избраннику. Вот и осталась одна. А какое это удовольствие, день за днём, месяц за месяцем приручать такую женщину! Шаг, ещё шажок, постепенно, не торопясь, с каждым разом проникая всё глубже и глубже в её интимную сферу, в её фантазии.... Это сложнее и куда приятнее, чем банальный служебный роман.


       Вечер у Ирины прошёл как всегда. Ужин перед телевизором, сытая кошка, спящая рядом, мытьё посуды, душ. Теперь, лёжа в темноте, на жаркой простыне и устремив невидящий взор на деревья, шепчущие за окном, она мысленно возвращалась к сегодняшнему эпизоду. Так всегда! Он ворвался в её сознание, шутя, смял робкое сопротивление, подчинил своей воле. Но.... От этого так приятно! Это завораживает, даёт ощущение её востребованности как женщины, чувство того, что она ещё кому-то интересна, кого-то может возбудить. А уж его эрекцию нельзя было не заметить. Раньше он этого стеснялся, старался её скрыть, а сейчас нет. Интересно почему? Значит ли это, что их отношения будут развиваться? Ведь они не могут оставаться на одном, замёрзшем уровне. Они должны или идти дальше, или прекратиться, умереть. Хотя.... Это решать ему, ведь у него семья, ребёнок, а я.... Буду подстраиваться под него. Странно, скажи мне кто-нибудь пять лет назад, что я буду в такой ситуации, наверно бы только посмеялась. А сейчас, меня это вполне устраивает. Это то, что даёт мне возможность чувствовать себя человеком. Это ключ к моему тайному, доступному только мне, миру моих фантазий. Моих грёз. Моих сказок на ночь. Сколько раз, мысленно, я отдавалась ему? Когда распалённое его умелыми ласками тело просило любви. Когда я была готова на всё, только бы он не останавливался в самом начале долгой дороги любви, дал выход моей страсти. Сейчас не так. Я научилась брать то, что он даёт, всё до конца, до последнего звука, до случайного жеста. А потом прокручивать это в своей памяти, добавляя желанные эпизоды, расцвечивая свежими красками, добавляемыми моим вибратором. Какое наслаждение! Какое удовлетворение.... Теперь, я научилась ждать каждый день, как очередную главу любимой книги, с новыми событиями, фантазиями, персонажами...


       Когда на следующий день Ирина приехала на завод, работа там кипела вовсю. Стас, как демон ада, носился по всему цеху, заставляя крутиться всю эту махину. Заготовительный участок, токаря, фрезеровка, гильотины, сварочное отделение.... Казалось, он был везде, во всех местах одновременно. Решая текущие вопросы, ставя новые задачи, контролируя выполнение старых. Увидев Ирину, он подлетел к ней, забрал пачку принесённых ею чертежей и снова умчался. Ирина вздохнула и пошла в бытовку переодеваться. Ему сейчас не до меня. Поднявшись на второй этаж, почти под самую крышу цеха, Ирина почувствовала, насколько здесь жарко. На улице лето в самом разгаре, а здесь, в помещении, где работало множество станков, было ещё жарче. Закрыв дверь, Ирина стала переодеваться. Достав из шкафа свой синий халат, она повесила на плечики снятые светлую блузку и юбку. Потом подумала и сняла бюстгальтер, надев халат на голое тело. Да, так гораздо легче. Да и одежда целее будет. В цеху такая пыль, ржавчина, опилки, что потом недостираешься. Сменив свои лёгкие туфли, на рабочие, на толстой твёрдой подошве, Ирина спустилась вниз, в грохочущий цех.


       День шёл как обычно. Ирина просмотрела с заводским технологом операционные карты, сходила в заготовительный участок, в снабжение, определилась с необходимым инструментом.... Когда основная часть работы была проделана, на часах было, почти пять. Народ постепенно расходился, цех пустел. Выходя из инструментальной кладовой, Ирина натолкнулась на Стаса.


      -- 
Задержись немного, сегодня надо закончить с твоим узлом, - сказал он ей.


      -- 
Хорошо.


       А почему нет? Она жила недалеко от завода, ей до квартиры идти пятнадцать минут неспешным шагом. Да и что делать дома? Тупо смотреть в экран телевизора? Ирина ещё раз сходила к технологу, затем, вместе с ним, в заготовительный, уточнила недостающий металл. Прошло ещё полчаса. Цех совершенно обезлюдел. Ирина пошла в бытовку, чтобы свериться со своими записями. Поднявшись по крутой лестнице на второй этаж, она остановилась отдышаться, опершись на ограждающие перила. Всё огромное цеховое пространство раскинулось около её ног. Рабочее освещение уже было выключено и цех освещался только лучами вечернего солнца, проникающими сквозь мутные стёкла окон. Нагревшиеся за время дневной работы станки теперь медленно остывали, замерев в сонном оцепенении. Тишину цеха нарушал только лёгкий свист сжатого воздуха, выходящего из открытого на ночь ресивера сетевого компрессора. И этот запах, запах нагретого металла, машинного масла, охлаждающей эмульсии, резины.... Почему говорят, что среди станков женщине не место? А если нравится? Ирине, например, эта атмосфера была привычна и приятна. И даже вселяла чувство уверенности, чувство того, что ты делаешь что-то важное, нужное, вечное, а все твои мелкие проблемы, изматывающие душу и житейские напасти это так, ерунда.


       Плавный ход её мыслей нарушил шум заработавшей кран-балки. Посмотрев вниз, Ирина увидела Стаса, перемещающего от токарей на сборочный участок тяжёлый, отливающий чистым металлом вал. Увидев Ирину, он поманил её пальцем. Пока она спускалась вниз, он уже положил его на пол и, сняв стропы, поднял крюк кран-балки вверх, чтобы не мешался.


      -- 
Смотри, - коротко бросил он, и дал Ирине чертёж. Она бегло его просмотрела и вопросительно посмотрела на Стаса.


      -- 
Не видишь? Тогда смотри сборку.


       Она подошла к развёрнутому рядом полотну сборочного чертежа. Не может быть! Достав из кармана халата калькулятор, Ирина стала лихорадочно пересчитывать размеры. Точно! Какая детская, нелепая ошибка. Вал оказался ровно на сто миллиметров короче, чем он должен быть. Неисправимый конструкторский брак.


      -- 
И что теперь делать? Ты знаешь, сколько он стоит? Это хорошо, что я сейчас нашёл ошибку, когда он только токарку прошёл. А если бы его полностью изготовили и отдали слесарям на сборку?


      -- 
Стасик, милый, ну ты же видишь, что это просто арифметическая ошибка.


      -- 
Ну и что? Что от этого меняется? Проверять разве не надо?


      -- 
Стас, я...


      -- 
Не пойму, о чём ты думала, если у тебя такие ошибки...


      -- 
Виновата, извини. Накажи меня, раз заслужила...


      -- 
Как наказать? Расстрелять на городской площади? Или повесить? Хотя...


       Ирина проследила за его загоревшимся взглядом, остановившемся на крюке кран-балки. Прекрасно зная, что значит такой его взгляд, она с недоумением посмотрела на Стаса.


      -- 
Стасик, ведь ты не...


      -- 
Раздевайся! - приказал Стас


      -- 
Стас, я...


      -- 
Раздевайся! Или ты хочешь, чтобы я тебя раздел?


       	Дрожащими от волнения пальцами, Ирина стала расстёгивать пуговицы халата. Интересно, что он придумал? И насколько он рассержен?


      -- 
Быстрее, - резко сказал Стас, заставив женщину вздрогнуть. Наконец, справившись с пуговицами, Ирина медленно опустила руки, позволяя халату распахнуться, и выжидающе посмотрела на Стаса. 


      -- 
Снимай полностью!


       Ирина сняла халат и, свернув бросила на верстак, оставшись в одних трусиках. Стас взял клиновой ремень, который рабочие использовали в качестве строп и сложил его петлёй.


       	- Иди ко мне, - приказал Стас, в упор смотря на Ирину, робко приближающуюся к нему, на её внутреннюю борьбу, легко читающуюся на её лице: закрыть грудь руками, или идти так, что бы ни разозлить Стаса ещё сильнее.
    	- Давай сюда руки, - сказал он, когда женщина подошла вплотную к нему. Ловко накинув приготовленную петлю на протянутые к нему руки, он набросил второй конец на крюк кран-балки, подняв её запястья вверх и взялся за пульт. Заработал электродвигатель, нарушая тишину спящего тёмного цеха, и крюк медленно пополз вверх. Когда женское тело вытянулось в тугую струну и Ирина уже хотела встать на цыпочки, чтобы не было больно рукам, крюк остановился. Стас выпустил из рук пульт.


       	- Вот так. Удобно? Вот и побудь в таком подвешенном состоянии. Как я, перед заказчиком, за твои ошибки. Справедливо?


       	Ирина кивнула, закусив губу. Стас подошёл к ней вплотную, настолько, что ощутил запах её тела, и провел рукой по изгибу бедра. 


      -- 
А вот это лишнее, - сказал он, натыкаясь на трусики.


      -- 
Стас, перестань! Ты что? Вдруг кто-то зайдёт?


      -- 
И что? Может и зайдёт. И увидит тебя голую, посреди цеха. Красота!


       Продолжая улыбаться, Стас ловко стянул с Ирины трусики и бросил их рядом с халатом. Странная вещь. Оглядываясь в прошлое, Стас подумал, что он раньше залез к Ирине в трусики, чем они даже стали целоваться. Почему? Вспомнил, как она почти впадала в ступор, чувствуя его ладонь между своих ног.... Стас положил ладони на прохладные ягодицы женщины, провёл по пояснице, по плавному, мягкому боку, опустился на бёдра, заставив её задышать чуть чаще. Приблизив лицо вплотную к её ушку, он, одновременно накрыл ладонью её лобок, проваливаясь пальцем в увлажнённую щель.


       - Нет, так мы не договаривались! - выдохнул он. - Ты уже совсем мокрая, а ведь это наказание! Охладись-ка немного.
    	С этими словами он оставил беспомощно висящую на крюке Ирину и растаял в сумраке цеха. Сначала она слышала его гулкие шаги, но затем и они исчезли. Потекли минуты, похожие друг на друга, как братья близнецы. Совершенно одинаковые, беззвучные, напряжённые. Женщина закрыла глаза. Охватившее было её возбуждение прошло и сменилось тревожным ожиданием. Где Стас? Куда он ушёл? Ведь не бросит он её так на всю ночь? Она конечно виновата, но не настолько, чтобы оставить её здесь до утра. Поднятые вверх руки стали медленно затекать. Ирина чуть приподнялась на носочках, восстанавливая кровообращение и опять приняла прежнее положение. Постепенно в её душу закралась паника. А если он всё-таки не придёт? Сможет ли она достоять так до утра? И как её найдут утром люди, в таком виде? Господи! Пусть Стас придёт скорее, пожалуйста! Ну что тебе стоит? Внезапно раздался сухой щелчок и цех осветился красным, тусклым светом. "Кто-то включил дежурное освещение", - догадалась Ирина. "Но кто"? Обманчивый свет, слишком слабый для такого большого пространства, равномерно разлился по цеху, выхватывая отдельные его фрагменты в тех местах, где сумрак был не такой густой. В Иринином же сознании, подавленном паникой, рисовались ужасные картины, ещё больше пугающие её. Обычно такие знакомые части цеха, когда он весь залит ярким светом, теперь приобретали иной, зловещий смысл. Ирина попыталась собрать свою волю в кулак, но не смогла. Со всех сторон, из каждого сумрачного угла, на неё, казалось, смотрели сотни и сотни глаз. И это там, где она могла видеть. А что творится за её спиной? Ирину бросило в пот. Она попыталась повернуться на крюке, заставив его вращаться вместе со своим телом, но безуспешно. Или сил у неё не хватало, или положение было неудобное. "Так, хватит!" - приказала себе Ирина. "Сколько тебе лет? Тридцать восемь или четыре? Нельзя так малодушничать"! На какое то время Ирина успокоилась и затихла. Тогда появились они. Эти ужасные, скребущие звуки. Откуда-то из-под железных плит пола, на котором она стояла. Десятки острых коготков царапали что-то твёрдое, сопровождая это еле слышным сопением. Ирина прислушивалась до боли в ушах. Потом две лёгкие, бесплотные тени прошмыгнули возле самых её ног. Женщина хотела закричать, но не смогла, настолько всё произошло мгновенно. "Крысы"! - догадалась она, одновременно чувствуя громадное облегчение, ведь они хоть и мерзкие, но реальные, живые. Опять успокоившись, Ирина расслабилась, уже почти с интересом прислушиваясь к возне ночных хозяев цеха. Наблюдая за крысами, деловито снующими по всему огромному пространству, Ирина увлеклась и не сразу услышала лёгкие крадущиеся шаги за своей спиной. Сердце опять тревожно застучало. Шаги приближались. Ирина снова попыталась повернуться на встречу новой опасности, но опять не смогла. Теперь шаги были не крадущимися, а уверенными, неумолимыми. Женщина вся внутренне сжалась, не в силах ничего сделать. 


      -- 
Стас, это ты? 


       Тишина. Только шаги, но уже рядом.


      -- 
Стаааас!


       Опять тишина. Отголосок её крика взлетел под самые потолочные перекрытия и разбился там, на множество мелких шепотков. Теперь Ирина чувствовала тяжёлое сопящее дыхание у себя за спиной, уже самым затылком. Чья то рука легла на её бок, под самой грудью, в нос ударил запах старого машинного масла и собачей шерсти. У Ирины закружилась голова. Кто это может быть? Неужели Стас не закрыл ворота в цех и сюда пожаловал какой-то бомж? Но нет. Запахи конечно резкие, но от бомжа пахнет совсем не так.... Тем временем, незнакомец, убедившись в своей безнаказанности, уже вовсю орудовал на подвластном ему теперь, беззащитном теле женщины. Грубые руки жадно бегали по нежной коже, царапая её. Ирина попыталась скосить глаза вниз, чтобы увидеть хоть что-то, но не смогла. Зато почувствовала, как ней всем телом прижался человек-ночь. Его губы коснулись её шеи, лёгкий, такой знакомый поцелуй...


      -- 
Стас?


       Но нет. От незнакомца просто разило табаком, а Стас не курит. И руки у него не такие шершавые.... Грубоватые ласки насильника путали её и без того беспорядочные мысли, не давая сосредоточиться. Но постепенно Ирина расслабилась. И даже сама этому удивилась. Она что, совсем без ума? Её, беззащитно связанную, лапает грубыми ручищами какой-то мужлан, а она абсолютно спокойна. И даже начинает получать удовольствие. Это что? Клиника? Руки незнакомца уже не казались такими заскорузлыми, а легко скользили по телу, даря почти приятные ощущения, заставляя кожу порозоветь, то ли от такого массажа, то ли от возбуждения. Грудь, умело возбуждаемая им, налилась, соски приятно затвердели. Нет, это не бомж. Разве он может вот так неспешно, как она любит, пройтись по её животу, по внутренней стороне бёдер, по пояснице, по округлым ягодицам...? Ах, какая разница кто он?! Если то, что он делает так приятно! Ирина отбросила остатки мыслей и, закрыв глаза, отдалась неспешным, но настойчивым ласкам. Его пальцы дошли до щетинки её лобка, поиграли чуть с белокурой растительностью и поднялись выше, к ямке пупка. "Странно", - подумала Ирина,  "А почему он всё время сзади меня, почему не зайдёт спереди"? Но и эта мысль растаяла, после того, как пальцы мужчины провалились во влажную пустоту её влагалища. Подчинённое положение, в котором она находилась, зависимость от чужого человека, вызывали из Ирининого подсознания странные яркие  образы, освещая скрытые ранее, неведомые даже для неё самой тёмные закоулки её психики. Сейчас Ирину дико возбуждал сам факт принятия ею чужой воли, чужих решений, чужих действий. Ей больше не нужно думать о себе, не нужно ничего хотеть. Всё решат за неё. Не спрашивая её согласия. От этого становилось так легко! И когда, наконец, жёсткий член грубо вошёл в её глубину, она подалась навстречу ему со всей силой, со всей страстью, на которую только была способна. Чувствуя, как с каждым его движением, тугая пружина, сжатая в её темноте, сжимается ещё сильнее, до самого последнего предела, до .... Взрыв! Свет! Абсолютная, звенящая тишина, затопившая уши! Звездная карусель Вселенной, странно уместившейся в её маленьком теле, ставшим в одно мгновение таким чудовищно огромным, пространство, разрывающееся на мельчайшие куски, не воспринимаемые глазом. И чувство зарождающейся лёгкости, в которое ещё нельзя поверить, там, где раньше давили жёсткие витки... 


       Когда Ирина пришла в себя, незнакомец ещё трудился за её спиной. Женщина чуть сжала ноги, делая его фрикции более чувствительными и вскоре, он, ускорив свой темп, излился в Ирину, подавив готовый сорваться стон. С благодарностью приняв его груз, Ирина почти с сожалением почувствовала пустоту, оставшуюся после выскользнувшего из неё члена. Шорох одежды, удаляющиеся шаги и Ирина опять осталась одна. Женщина закрыла глаза, медленно приходя в себя, а когда открыла их вновь, то увидела Стаса, бодро идущего к ней.


       - Извини, чуть задержался, - он начал говорить едва подойдя к ней. - Кузьмич мне позвонил на трубку, сказал, что видел, как кто-то прошмыгнул мимо сторожки. Пришлось ходить с ним проверять все ворота. Хотя я ему говорю, что раз собаки не лаяли, значит, ему померещилось, старику то в обед - сто лет. А чего ты такая растрёпанная? Устала?
    	Пока Стас освобождал Ирину, опуская крюк, пока снимал ремень с затёкших рук, она тихо всхлипывала, не в силах справиться с нахлынувшими эмоциями.


       - Ну что ты? Да меня не было пятнадцать минут! Чего ты плачешь? Руки затекли? Давай разотру.
    	Рассказать ему о том, что произошло? Или не надо? Как он на это отреагирует? Станет себя винить, просить прощения? Или кинется искать незнакомца? Или просто не поверит?
    	- Ну, как лучше? - слова, обращённые к ней, вернули в реальность. - Давай наверх переодевайся, и иди к машине, а я сейчас проверю склад и тоже подойду.
    	Едва покинув женщину, Стас завернул за угол, нащупал оставленный там свёрток и поспешил к сторожке. Войдя в накуренное помещение, он отпихнул, кинувшегося было целоваться Дружка, и протянул свёрток сторожу.
    	- Держи Кузьмич, спасибо за куртку.


       - А чего она тебе понадобилась-то? - откладывая газету, спросил Кузьмич


       - Да понимаешь, показалось, что радиатор потек, пришлось под машину заглядывать. Ну не в чистом же? А в бытовку карабкаться под самый потолок, по такой жаре... 


       - А.... Ну тогда кинь на топчан, я её сейчас всё равно не одеваю, - зевнул сторож.


       - Ну, народ, - ворчал Кузьмич, глядя в спину удаляющегося от сторожки Стаса, пружинисто идущего к машине, возле которой уже топталась Ирина. - Под машину он лазил. Ну-ну. Это в своих-то белых брюках! Значит, если Кузьмичу за восемьдесят, и он тут сторожует, так его за дурака держать можно? А ведь я ещё вам молодым фору дам! И девке этой, чего голову морочит? А ещё инженеры! Тьфу...


       

       

       

       

       

       

       

       

       

       1


       

       

       

       


    










		
		
		
    66. Софья Эф: Оглашенные
    995   Оценка:8.00*3    "Рассказ"  Эротика 


    




    
 
 



    

    

    
Оглашенные*

    

    

       

       

    

       Очень могло это быть, потому что чего тогда не было?

    
Ф.М. Достоевский

    

    

       

       Дождило весь день, а под вечер разыгрался нешуточный ливень с грозой и натуральным ураганом, бушевал полтора часа кряду и теперь, когда малиновое закатное солнце медленно падало за горизонт, выкрашивая облака и лужи в цвет тревоги, стало неожиданно тихо и безветренно.

       Парило безбожно, свежевымытые улицы N-ска превращались в знойную баню.

       "Они такие, эти июньские грозы, верно как моя никчемная жизнь", - продумал молодой мужчина, неторопливо идущий к центру города.

       Именно продумал, то есть мысленно произнёс, словно слукавил. Действительно, реплика получилась фальшивой, и мужчина горько усмехнулся, мол, уже и с собой лицемерю.

       На вид ему было лет двадцать пять. Он был одет в добротный не первой моды серый костюм и видавшие виды дорогие чёрные туфли. Карманы сюртука топорщились, будто под завязку набитые, и даже мешали ходьбе: "цепляли" за руки. 

       В правой мужчина нёс серую же шляпу, которая могла бы служить предметом зависти любого модника: в Европе такие английские уборы только-только входили в оборот, оттого стоили недёшево. Явный диссонанс шляпы с одеждой незнакомца выдавал в нём человека отнюдь не стесняющегося в средствах, а, скорее, небрежного.

       Это впечатление подкреплялось досадной щетиной на чуть вытянутом скуластом лице. Зелёные глаза смотрели беспокойно, остро, но как-то мимо всего, прямой с горбинкой нос то и дело морщился, - наверное, незнакомец вспоминал нечто неприятное. В таком разе он тряс русой шевелюрой, отгоняя навязчивые думы, но тут же снова погружался в их омут, откуда решительно не мог вынырнуть.

       Так он и шёл, хмурясь и изредка поднося свободную руку ко лбу, чтобы потереть висок; запинаясь о сломанные ураганом тополиные веточки, ступая по недогляду в лужи и явно чем-то внутренне тяготясь. Тонкий рот его был вытянут в неопределённую улыбку, или, наверное, не в улыбку, а в гримаску сожаления.

       Если на пути незнакомца случался редкий прохожий, он или не замечал его, или механически кивал, останавливаясь и вроде бы пропуская, хотя мостовая была вполне широкой.

       Люди сразу обращали внимание на неестественную бледность молодого человека, а самые внимательные замечали, что шляпа в его руке дрожит.

       Когда на одном из перекрёстков незнакомец нечаянно столкнулся с довольно преуспевающим на вид мещанином, тот сжал кулаки и зло прошипел:

       - Оглашенный...

       Но наш мужчина, похоже, не заметил и этого, хотя и пробормотал на ходу какие-то не то извинения, не то приветствия.

       Пройдя было роскошный красного кирпича двухэтажный особняк с небольшими клумбами и аккуратно постриженными кустами у фасада, незнакомец будто проснулся: остановившись, он почти шлёпнул себя ладонью по лицу и провел ею вниз, как бы стягивая маску сонной задумчивости. Несколько раз моргнув, он оглянулся и всплеснул руками, отчего шляпа чуть не вылетела. Именно сейчас мужчина словно только-только её заметил и водрузил на голову.

       Вернувшись к подъезду особняка, незнакомец дважды позвонил в колокольчик. Через полминуты отворили, на пороге возникла немолодая служанка. Ничего не говоря, она впустила посетителя внутрь, зашла за ним сама и заперла дверь.

       

       

       В отделанной бархатом передней мужчина рассеянно поглядел на вставшую перед ним служанку, затем понял, чего она ждёт, снял и протянул ей шляпу.

       С лестницы спустилась хозяйка дома. Это была, как принято характеризовать таких особ, необыкновенной красоты женщина. Пожалуй, ровесница посетителя. Голубое платье её подчёркивало тончайшую талию и превосходнейшую грудь, плечи были открыты, впрочем, сейчас она спрятала их за большим китайским веером.

       Лицо женщины, идеальное, наводящее на мысль о несомненном существовании в природе окончательного математического совершенства, было печально. Густые чёрные брови изгибались почти вопросительно, в карих глазах отражались огни свеч, горевших в передней. Чуть пухлые алые губы не выказывали ничего. Смоляные волосы были собраны в затейливую причёску, и лишь один локон струился по лицу.

       "Какой нарочитый локон, - отметил про себя мужчина, - какой специально неряшливый! Она банальна, я, несомненно, прав, прав... Но как хороша!.."

       Тем временем женщина увидала гостя.

       - Так значит, это вы, - констатировала она с явно избыточным равнодушием.

       - Я, - взгляд мужчины был вызывающ сущие мгновения, а затем погас.

       - Ну, что же, Алексей Гаврилович, пойдёмте, сядем, я хочу услышать подробный рассказ... Имею право, - она одним движением сложила веер и указала им путь к гостиной,  сама обратилась к служанке. - Подай кофею мне и графу, а сама ступай во флигель, не беспокой боле.

       Устроившись в креслах, мужчина и женщина выжидательно уставились друг на друга.

       - Говорите же! - хозяйка топнула в нетерпении ногой, но Алексей Гаврилович ясно читал театральность этого жеста.

       - Ев-Евгения Ниловна, всё прошло, как вы и велели, - проговорил, заикаясь, граф и замолчал.

       Женщина сперва нахмурилась, затем откинулась в кресле и, насмешливо прищурившись, оглядела графа с ног до головы.

       - Да вы никак боитесь? Или совестно меня было в орлянку разыгрывать? - протянула она.

       Он ответил ей зло:

       - А вы как п-полагаете?

       - Неважно, - махнула она веером. - Рассказывайте, я требую. Правда, монетку бросали?

       - Нет, Евгения Ниловна, не бросали. Мы вс-встретились с Росщепкиным в полдень. Он настаивал стреляться по жребию...

       - Как это? - наклонилась вперёд женщина.

       Граф усмехнулся:

       - Взять д... д... Взять д-два одинаковых пистолета, заставить слугу зарядить один боевым, другой холостым, положить в мешок, потом пусть он уйдёт другим выходом, а мы войдём, возьмём наугад по пистолету, приставим к голове и выстрелим, когда ударят ч-часы.

       Евгения Ниловна неожиданно расхохоталась в голос, колотя веером в подлокотник кресла:

       - Ай да Росщепкин! Ай да романтик! Но продолжайте, продолжайте, вы, конечно, не стрелялись... Не тот народец...

       Алексей Гаврилович смотрел на раскрасневшуюся, оскорбительно смеющуюся  женщину и думал о том, что, разумеется, он боится, боится её, как прокажённую, а этот животный страх и есть главный движитель восторга, страсти, с которыми его влечёт к этой женщине.

       Она что-то уловила во взгляде графа.

       - Не смотрите так обожающе, словно убить затеяли, - приказала она.

       

       

       Вошла служанка с кофием. Церемонно поставила на столик и удалилась

       Граф всё это время смаковал свой страх и любовался Евгенией Ниловной. 

       Страшная, лютая женщина досталась нынче графу!

       Евгения Ниловна приходилась падчерицей князю В. Немолодой отец её, тоже князь, предводитель N-ского дворянства генерал О., человек исключительных качеств, больной, к сожалению, сердечной болезнью, умер в 18... году, когда дочери было девять. Мать была в два раза моложе отца и недолго ходила в трауре. Князь В., как позже прояснилось, добивался её благосклонности ещё при жизни супруга. В. был напорист и желанен. В. победил. Евгения была как-то ловко отправлена к бабке, матери отца, которая и дала ей надлежащее воспитание да оставила неплохое наследство.

       Бабка преставилась, когда Евгении было двадцать. И тут же князь В. стал выказывать прямо-таки нездоровое участие в устройстве судьбы падчерицы. Он неожиданно активно занялся подбором женихов, нисколько не сверяясь с мнением юной Евгении. 

       Но красавица попалась непростая. Она умудрилась расстроить три свадьбы с ненавистными ей, но выгодными отчиму женихами. В четвёртый раз В. обставил дело так, что отвертеться не было решительно никакой возможности. Дошло до нелепого и ужасного. Мать, всегда холодно относившаяся к дочери, пригрозила проклятием. Девушка не раз убеждалась: княгиня стала молчаливым орудием в руках мужа. 

       Евгения Ниловна ненавидела своё семейство. Да, да, она ненавидела и мать, притом с особенною пылкостью. Армия поклонников, ежевечерние салоны (невеста жила отдельно - в особняке бабки), эпатирующие поступки, упоминания в скандальных слухах - это всё было для них, им на зло. 

       Но помолвка состоялась. Оставалось отомстить ещё и будущему мужу, блистательному офицеру, напыщенному болвану... Но о нём после, не он сейчас занимал мысли Евгении Ниловны.

       - Так как вы, Алексей Гаврилович, избежали испытания пистолетами? - спросила она, норовя оскорбить собеседника.

       Граф поправил сюртук и заложил ногу на ногу. Неторопливо отпив кофею, вдыхая прекрасный его аромат, он ответил с тайной насмешкой:

       - Т-так они оба не сработали, любезнейшая моя Евгения Ниловна, вот и избежал-с.

       Княжна открыла рот и долго не могла прийти в себя. Затем спохватилась:

       - Не верю ни единому слову вашему! Не способны вы на такое, не лгите мне...

       - А я и не лгу, - пожал плечами граф. - Никаких не имею резонов вам врать. Лучше с-слушайте далее. Росщепкин оказался любитель экзаменов. Оба пистоля были снаряжены холостыми. Хо-хотел, говорит, тебя проверить. Трус ты или наш человек. На что я ему ответил, что никогда их человеком не был и не стану. Вы, Евгения Ниловна, и так нам устроили сущий фарс своим предложением...

       Граф почувствовал, что распаляется, и сделал паузу, но горячность мысли и слова не прошла. Чем больше он разгонялся, тем меньше заикался.

       - Мы же оба, понимаете, оба вас... обожаем! - иступлённо вскричал Алексей Гаврилович, вскочив и уронив чашку с недопитым кофеем на ковёр. - Вы изводите нас... Изводили... Предназначенная другому, дающая надежду мне, Росщепкину... Он ужасается вас! Я боюсь до дрожи зубовной! Вы страшная женщина, бежать бы от вас! Но тянет, тянет к вам, прекрасный диавол!..

       Мужчина зашагал было по гостиной, но к последнему восклицанию упал перед Евгенией Ниловной на колени и крепко взял её за руки.

       - Вы и теперь дрожите, - прошептала страшная женщина. - Вот и чашку разбили...

       Алексей Гаврилович скосил взор на ковёр. Стушевался. Ослабил хватку.

       Евгения Ниловна высвободила руку, коснулась пальцами щеки графа. Сказала:

       - Вы ребёнок. Поцелуйте меня.

       

       

       Граф ещё более сконфузился, но в глазах княжны не было ни тени насмешки, только требование. 

       Будучи в нечеловеческом смятении, он приблизил лицо к лицу Евгении Ниловны, мельком услышал тончайший запах её духов, в меру сладкий, но в то же время весьма эмансипе, и робко, точно школяр, поцеловал столь желанные губы. 

       Женщина ответила. Ответила, как предвещали духи: осторожно, нежно, но неожиданно пылко, даже чуть хищно.

       Растерянность графа моментально исчезла, да и не было ей места - волна наивысшего, как он тогда решил,  наслаждения захлестнула всё его существо. Мир отступил, не было ничего, кроме этого поцелуя. Алексею Гавриловичу казалось, он узрел свою душу, собравшуюся в районе затылка. Золотой комок света - душа! - сжался в мизерную точку, чтобы взорваться, заполнить сиянием тело, передать это драгоценное пламя княжне.

       Она уже обхватила руками голову графа, впиваясь губами в его, словно проникая глубже и глубже, язычок её нашёл язык Алексея Гавриловича и затеял с ним восхитительную игру, не дающую золотому свечению померкнуть.

       Граф полностью забылся, он потерялся, растворился... Этот поцелуй отменял всё: и почти годичные издевательства Евгении Ниловны, и глупые слухи, и искусственное соперничество с Росщепкиным, и слепую ревность, и бессонные ночи... За бесконечный миг наслаждения прощалось любое и каждое, любой и каждый, даже он сам, но главное - она. Осознание этого пришло к Алексею Гавриловичу чуть позже, сначала же к трепету золотой благодати незаметно добавилась горчинка сожаления... того... что... это... должно... кончиться... Когда же стало очевидным, что поцелуй завершается, губы княжны покидают графа, его поразило острое страдание, боль утраты рая, в котором он только что побывал и который он потерял навсегда, ведь это был пусть не единственный, но первый поцелуй... 

       Алексей Гаврилович вновь растерялся, что почувствовала Евгения Ниловна и тут же, окончательно разрывая поцелуй, пребольно куснула нижнюю губу графа острыми зубками. 

       Он "мекнул" от боли, а потом взглянул на обидчицу такими наивно-обиженными детскими глазами, что ей стало совестно, и она запечатлела краткий успокаивающий поцелуй в уязвлённую губу.

       - Не зевайте, граф, я требую, - шепнула Евгения Ниловна.

       Мужчина почувствовал кровь. Чему-то улыбнулся.

       Всё ещё стоя на коленях, он поймал рукой подол платья княжны, другою бережно поймал её ножку, и подняв голубую воздушную ткань, бросился целовать ноги своей возлюбленной мучительницы, исступлённо, чуть не рыдая. Тут он увидел панталоны, отороченные розовыми кружевами, и вовсе потерял голову. Сей фетиш произвёл на графа столь сильное воздействие, что он почти упал в обморок, но удержался в сознании, заключил ноги Евгении Ниловны в объятия и уложил голову на её колени.

       Женщина запустила пальцы в волосы графа, что-то бессвязно шепча; наконец, почти жестоко сжала их, принуждая мужчину отнять голову от коленей, сама опустилась с кресла на пол, встав вровень с Алексеем Гавриловичем.

       Теперь он лобызал плечи и шею княжны, гладя её руки, оставшиеся без дела. Она вынула гребень, и замысловатая причёска осыпалась чёрным снопом густых волос, скрывших от графа обнажённые плечи.

       Евгения Ниловна решительно отстранила мужчину:

       - Как же всё-таки вы решили спор?

       Алексей Гаврилович отвернулся, пряча лицо в ладони.

       - Убийца в-вы, - проговорил он с чрезвычайной мукой. - Погибельные задачи задали, к погибели меня толкаете! Известно как решили... Честь потеряли оба из-за самой необходимости такого решения. Что вы наделали, Евгения Ниловна, что вы наделали?..

       

       

       "Злая как чёрт и красивая как ангел", - так отзывался о падчерице князь В. Похожими словами он описал девушку и четвёртому претенденту. Сей четвёртый был подстать князю: сам потомственный дворянин, победитель и красавец, богатый и перспективный. Отличный протекционер родным детям князя. 

       Голенищев, так его звали. Молодой офицер, бодро и успешно делающий карьеру, он стал бывать на вечерах у В., куда настоятельно звали и Евгению Ниловну. Ей приходилось являться, хоть через раз (проклятые нравы и проклятая нерешительность!). 

       Свели, познакомили.

       Нет, он был отнюдь не плох, этот Голенищев. Может, слегка хвастоват и шумен, но, что греха таить, красавец. Высокий, стройный, рыжий, блестяще воспитанный и образованный. Неожиданно интересный как собеседник. Евгения Ниловна растерялась. Он был ей симпатичен, коль скоро цитировал впопад Байрона... Но он был навязанный. Это перечёркивало любые достоинства. В игру вступали ненависть к предательнице-матери (а девушка с самого девятилетнего возраста положила себе считать родительницу изменщицей) и презрение к отчиму и его приплоду (именно так и не иначе она величала про себя неполных братьев). Казалось, будь этот навязанный хоть Сын Божий, она бы не оставила мечты о мести.

       Нечаянный чтец дневников молодой княжны всё бы уразумел, едва его раскрыв. Эпиграф на титуле говорил сам за себя: "И аз месть воздам".

       Когда бы родители знали, какие тайны хранят их дети! Виновна ли княгиня в том, что не любила первого мужа? Разумеется, нет. Но отчего не любила она дочерь? Нелюбовь к ребёнку нельзя объяснить ничем. Кажется, это просто неестественно. И уж наверняка такое не спрячешь от чада.

       - Ты плачешь, детонька? - пугалась бабка, глядя на юную княжну, сидящую в библиотеке с томиком Шейкспира.

       - Ах, бабушка, жаль Дездемону, - всхлипывая, отвечала Евгения, пряча глаза где-то в строчках совсем другой пиэсы, пиэсы о мести.

       - Нас бы кто так жалел, - вздыхала старая княгиня.

       Через многие лета тихой ненависти план отмщения был составлен и приводился в исполнение. 

       Семья утонет в позоре. Она, Евгения, утопит этих людишек. Погубит свою репутацию, а вместе с нею и репутацию фамилии. 

       "В.? Что за В.? А, это те, у кого дочка стыд потеряла перед самой свадьбой? Сбежавшая-то?"

       О да, она убьёт их всех публичным и доказанным позором. Ей всё равно...

       Но отчего она плачет, стоя на коленях перед бедным графом Алексеем, и прячет лицо за роскошными волосами?

       Оттого, что он её любит! И оттого, что её любит нервный Росщепкин. И оттого, что этот надутый павлин Голенищев, похоже, также влюблён... 

       Она тварь, бесспорная тварь. Змея, которой нужно было распространить яд окрест себя. Свои страдания, чёрную злобу она выместит на этих трёх глупцах. Один будет ославлен, двум другим она приказала самим решить, чья она. И прав этот Алёшка, убийственный выбор: оба слишком любят, чтобы отречься. 

       Через три дня свадьба с Голенищевым. Она заявит во всеуслышание о том, что случится сегодня...

       Но... Признаться, она ждала Росщепкина. 

       Ждала по двум причинам. Во-первых, он всегда и везде был сильнее графа Алексея Гавриловича. Во-вторых... Она любила! Она любила графа. Хотела, чтобы пришёл граф. И сила вещей, подлость мировая просто обязаны были вмешаться - подстроить всё наихудшим образом...

       И вот он - граф. И вот она - взаимность. А может, это и есть наихудший образ?

       "Ну же, рассказывай, как с Росщепкиным разыгрывали меня! Говори и с каждым словом презирай меня сильнее и сильнее, ведь и себя теперь ты презираешь пуще любого врага..."

       

       

       - Господи, д-да убил его и сразу к вам! - недобро усмехнулся Алексей Гаврилович, оттирая испарину со лба.

       - Плохие шутки, - обиделась княжна. - Не томите.

        Граф вздохнул. 

       - Порох отсырел, стало быть. Выяснили, что его пистолет по-настоящему заряжен. Сели, вина выпили. Росщепкин озлился, предложил как вы и говорили, кидать монету. Я ему сказал, это в высшей степени оскорбительный способ. Он захохотал и ответил, мол, любой способ будет оскорбительный, "дурак человек" меня назвал, пистолеты же только ко всему добавили бы грех самоубийства. Правильно рассудил, не поспоришь. Стали перебирать дуэли, карты, прочую чушь... Он всё скоморошничал. Затем отсмеялся и заявил, раз уж пуля была... Вы меня не слушаете? - осёкся Алексей Гаврилович. - Вы плачете?

       Он убрал волосы с лица Евгении Ниловны, вздрагивавшей всем телом.

       - Не п-плачьте, нынче м-мне впору плакать! Я ведь нынче честь потерял. И свою, хотя откуда она у меня-то?.. И - вашу. Нынче мы с Росщепкиным ведь на вас играли.

       - Бог с тобой, граф, - простонала Евгения Ниловна, не замечая, что отставила все эти великосветские выканья. - Это я играла да заигралась! Думала, пиэсу пишу, дура... Ты прости меня, граф!.. Простишь?.. Скажи сейчас же, но честно скажи!

       И она заглянула в глаза Алексея Гавриловича самым пытливым образом.

       - Я в-вас... в-вас... - мужчина проглотил вставший в горле комок. - Т-т-тебя люблю... Люблю ведь! Всё тебе простил и прощу, Ев-вгения, будь м-м-моя!

       Граф так разволновался, что на бледном его лице выступил трогательный румянец. У княжны мелькнула идея, приложи она сейчас к щеке мужчины руку - и обожжёшься. А слова-то произнёс какие... детские!

       - Глупый ты, Алёша, - почти зашептала Евгения Ниловна. - Я тебя тоже люблю... Твоей буду... Прямо сейчас и после... и всегда твоей! Только твоей!..

       Она покрыла лицо графа неистовыми краткими поцелуями, и её слёзы смешались с его. Потом их губы вновь вступили в борьбу, но теперь восторг единения смешался с привкусом соли.

       - Знаешь ли ты, что такое счастье? - спросила княжна, глубоко дыша.

       Глаза её непередаваемо, по особенному блестели.

       - Да, - ответил Алексей Гаврилович. - Счастье - это сейчас. Это нынешний момент, когда я знаю, что ты моя, а я твой, что через минуту мы соединимся...

       Он бережно подхватил Евгению Ниловну на руки, встал в полный рост и провальсировал пару кругов. 

       - Осторожней, - засмеялась она. - Спальня на втором этаже.

       

       

       Уже давно стемнело. Просторную спальню еле-еле освещали две лампады, стоявшие в изголовье кровати. Окно было отворено, в него лениво забредал лёгкий ночной ветерок, тревожа шторы. 

       Граф внёс свою любимую в комнату, и тотчас на стенах ожили долговязые тени.

       Усадив княжну на кровать, Алексей Гаврилович сел подле неё. Убрав непослушные волосы княжны за плечи, он гладил её, запоминая пальцами бархат кожи, приближаясь к возлюбленной всем телом. Она потянулась ему навстречу, расстегнула пуговицы сюртука. Мужчина растерялся, не зная, как снимается платье. Женщина лукаво улыбнулась, поднялась с постели. 

       - Ладно, граф, не робей, - она отступила на три шага, в центр спальни. - Сиди и смотри, что тебе досталось.

       Евгения стала раздеваться, сперва стеснённо, избегая Алёшиного взгляда, но в какой-то миг в её душе произошло изменение, родился своеобразный вызов. Стыдливость оставила женщину, и сейчас она разоблачалась, исподлобья пронзая графа неким взыскательным взором, мол, прокляну, умерщвлю, растерзаю, если твоя очарованность пройдёт... А Алексей Гаврилович, не в силах одолеть внутреннее смятение, безотрывно любовался своим юным ангелом, избавляющимся от платья, туфелек, исподнего...

       Граф одновременно радовался и пугался этому в высшей степени интимному акту, посвящённому ему. Ему, и только! Ему - ничтожному влюблённому, перворазрядному грешнику (так он сам неоднократно уничижал себя), глупцу и слепцу... "Боги, боги мои, как хороша!" - мысленно восклицал Алексей Гаврилович, застыв и не имея никакой возможности оторваться от прекрасного тела, возбуждаясь боле и боле по мере того, как княжна сбрасывала новый и новый предмет. 

       Она открывала графу тайну, открывала, наслаждаясь производимым на него воздействием, имея власть над ним, подмечая каждое изменение в Алёше! Ох, как пересохло во рту, вот он неосознанно облизывает губы... Какая страшная судорога прошла по его телу, когда на пол упал последний предмет!.. "Этот мужчина мой, мой во всех отношениях!" - ликовала Евгения Ниловна.

       - Что же ты без дела сидишь? - голос её стал неимоверно глубок.

       Алексей Гаврилович спохватился, сбросил сюртук (тот упал на пол с каким-то особенным грохотом - в карманах было нечто тяжёлое), расстегнул дрожащими пальцами рубаху, стянул её, чуть ли не порвав, скинул туфли, встал, снимая брюки, и смотрел, смотрел безотрывно на своего ангела.

       Обнажённая княжна нарочно дразнила, показывалась вся: "Гляди, гляди, какова твоя любовь! Не молчи, славь меня!" Раздражаясь смятению и безмолвию графа, ступила мелкий шаг и оказалась как бы вполоборота к Алексею Гавриловичу. Сложившаяся поза её вдруг напомнила графу кажущийся теперь бесконечно давним эпизод, когда вот так же плечико было выставлено вперёд... Не кокетливо, нет! Это совсем иное, более мощное чувство, это утверждение силы своей, вот что сие было!.. Итак, плечико подалось вперёд, на лицо ниспадала эта же прядка волос, глаза смотрели столь же требовательно и... Зло?..

       Да-да, именно так она глядела во время их объяснения по нелепейшему, позорнейшему поводу: Евгения Ниловна распекала графа за его визит к В. Он осмелился просить её руки, был поднят на смех и выпровожен вон. Он был уничтожен. А наутро княжна сплясала на могиле его сердца, как бы вычурно сказал поэт. Тогда было положено начало неестественному, противоречащему всякому смыслу соперничеству графа с Росщепкиным.

       - С чего вы взяли, что я за вас пойду? - бушевала Евгения Ниловна, сидя вполоборота к растерзанному позором Алексею Гавриловичу.

       (На ней было - ах! - то же самое голубое платье, что нынче лежало у ног графа, словно знамя капитулировавшего противника!)

       - Я отнюдь ещё не выбрала. Мне теперь Росщепкин объяснился. Куда как мужчина...

       И она принялась со вкусом расписывать достоинства ненавистного Росщепкина.

       Алексей Гаврилович не слышал ни слова. Он безмолвно призывал смерть на голову соперника и, - прости, Господи, и помилуй, - на её голову! Клялся, притом упоительно клялся совершить убийство... Гримаса ненависти исказила тогда лик его... Княжна осеклась, с боязливым интересом наблюдая это проявление ярости. Тут-то она и полюбила, теперь сомнений не могло быть!.. 

       

       

       Граф вынырнул из воспоминаний и нашёл себя в положении изрядно комическом: склонившись, он держал порты, начав было их снимать, но вот задумался и замер... Очевидно,  тень той самой гримасы мелькнула на лице Алексея Гавриловича, женщина недоумённо отступила ещё на шаг.

       - С-с-спина болит... Ушиб, - нашёлся граф.

       Теперь они стояли друг перед другом обнажённые. Слышался лишь шорох ветра в ветвях и шторах да пение далёкого соловья. 

       Тени повторяли движения людей. Тень женщины приблизилась к тени мужчины. Через мгновение две тени стали одной.

       О, напрасно романисты приписывают мужчине славу покорителя, этакого бравого завоевателя женщины, врывающегося в лоно её подобно конному полководцу в распахнувшиеся пред силою ворота вражеской крепости! Это в высшей степени узкий и искусственный тип героя-любовника, рождённый писателями, как ни странно, на потребу читателям и - представьте - читательницам. Мужчины рады поддерживать миф об отчаянно-деспотичном покорителе, ведь за сим мифом легко спрятать истинные, чистые восторг и страх настоящих переживаний, кои выпадает испытать познавшему плотскую любовь человеку. Недаром мы знаем, что среди дикарей Африки бытуют вопиющие заблуждения, складывающиеся в целые культы женского лона. Воистину, то, что даёт новую жизнь, должно нести в себе и семя смерти. Дикари страшатся и магии зачатия, и магии соития - наивысшего удовольствия, которое сродни маленькой гибели. И любой мужчина, если только он не извращённый маниак, не только вторгается в святая святых, но и растворяется там.

       Видит Бог, граф был девственник. Вестимо, он был девственник осведомлённый, однако крайне робкий. Княжна также была честна, но в книжных и почерпнутых в стыдных разговорах знаниях своих была решительна, и коль кому захочется поговорить о завоевателях-крепостях, то уж поверьте: Евгения Ниловна была натуральный завоеватель.

       Она неоднократно грезила теперешним моментом, представляя его по-разному в зависимости от настроения и свежих впечатлений (в основном, под влиянием романов). Натура властная и порывистая, сейчас она всецело завладела инициативой, оттолкнув графа на постель и забравшись на него, подобно наезднице. Алёша совершенно ошалел и что-то шептал, лаская грудь и живот княгини неверными руками, любуясь ею и, похоже, чуть ли не плача.

       Евгения склонилась к лицу графа. Длинные чёрные волосы её, будто ручьи, заструились по его лбу и щекам, а затем княжна подарила ему новый сумасшедше-долгий поцелуй, в омуте которого Алёша, по своему обыкновению, потерялся, закрыл глаза, безотчётно сжимая, стискивая возлюбленную в объятиях. Рука женщины проскользила от лица мужчины по шее и груди. Потом граф почувствовал осторожное касание этой руки там. Это было абсолютно новое ощущение, пальцы княжны нежно, но настойчиво завладели чреслами мужчины. Женщине явно нравилось владеть тем, чем она сейчас деликатно играла. Чуть сжав фаллос, княжна направила его в своё лоно, отчего-то зажмурилась и рывком села на графа.

       Невольный вскрик Евгении заставил Алексея распахнуть глаза. Он теперь увидел богиню обладающую, богиню женственную. Княжна закрыла очи графа ладошкой, и вновь склонилась к самому его лицу. Мужчина запоздало прочувствовал, что теперь он внутри. 

       Новый вихрь ощущений пронёсся в его душе! Нет, даже отдалённо схожего граф никогда не испытывал. Погружённый в святая святых фаллос, казалось, пульсировал в такт барабанящему в ушах Алексея пульсу. Княжна сжимала любимого бёдрами, льнула к нему грудью и вцепилась в его плечи неожиданно сильными пальчиками. Мужчина осознал себя словно бы внутри чего-то давно забытого, ласкового и тёплого, может, в материнской утробе, да Алеша и не подыскал бы в тот миг такого сравнения, потому как мысли его, став вязкими и приглушёнными, вовсе замерли, осталась лишь божественная радость и тот же золотой свет во всём существе. Если разобраться, Алёши и не было!

       Княжна тихо-тихо стонала от переполнявшего её страдательного наслаждения. Осторожно двигаясь на горячем фаллосе графа ("И откуда-то узнала, как надо!" - успело проскочить искрой изумление), Евгения растворялась в возлюбленном, так же как и он в ней, отрешалась от себя, забывалась... Не было Алёши, не было и княжны.

       Она почувствовала вдруг, тело графа изогнулось, руки его до боли вцепились в её бёдра, и услышала исторгшийся из его груди стон - мученический и одновременно счастливый. Это вернуло Евгению. Она отстранённо примечала, как расслабился Алёша, разжались руки... 

       Женщина приникла к мужчине, и он принялся лобзать её лицо, шептать бесконечные "люблю тебя", гладить шею за ухом, вновь целовать, хрипло признаваться, обнимать... Всё медленнее, расслабленнее, тише...

       "Отдалась..." - вспыхнуло и погасло в сознании княжны.

       

       

       Они долго лежали рядом, глядя друг другу в глаза. За окном по-прежнему пел соловей и гулял ветерок. И вот сейчас, когда волшебство близости покинуло графа и княжну, каждый остался наедине со своей катастрофой.

       Княжна... Порушит ли она незагубленные ещё судьбы? Голенищев, семейство В...

       Как сжигало душу осознание непоправимого фарса, в который она столь стремилась попасть сама и завести всех, всех вокруг! Болью неутолимой сменилась свежая истома. Евгения Ниловна беззвучно заплакала.

       Алексея Гавриловича пожирала пустота. Он вдруг ясно, словно пережив, вспомнил минувший день и вечер, вплоть до свидания с княжной. "Как же, что же это я?.." - бесчисленное количество раз повторял в уме граф. И неугасаемым эхо звучало в его голове имя Росщепкина.

       Поэтому когда с улицы донесся топот многих ног, тревожные возгласы и звон колокольчика, Алексей Гаврилович уже знал, что это пришли за ним. Глаза его недобро сверкнули: граф, похоже, сделал окончательный выбор.

       Он приложил указательный палец к губам Евгении Ниловны, горячо и в адском волнении прошептав:

       - Молчи, ангел мой, молчи... - он сел на постели, склонился к вороху одежды, стал искать сюртук. - Н-н-не мог, не имел я пр-права тебя п-п-потерять, Евгения!

       Тем временем колокольчик замолк, и донеслись отчётливые слова:

       - Откройте, это приставы!

       Загремел замок, скрипнула дверь, ноги затопали внутрь.

       В руках Алексея Гавриловича появилась пара небольших пистолетов.

       - Вот они, жребии, - граф показал оружие княжне, вставая в полный рост. - Я... Росщепкина... Без монеток... С-с-с-сам, с порога... слугу вот т-тоже...

       Евгения Ниловна зажала ладошкой рот. Ужас запечатлелся во всём её лике - пред нею стоял затравленный зверь. Зверь, коего она воспитала! 

       - Прости... - выдохнула княжна.

       - И т-ты...

       Раздался выстрел, спустя некоторое время другой. 

       Запыхавшиеся приставы и служанка ворвались в спальню. Им открылась картина, которую потом долго пересказывали, дополняли новыми трогательными штрихами и совсем уж перевирали в народе: застреленная в грудь обнажённая женщина лежала на кровати, а подле, на полу, сидел окровавленный мужчина с одним пистолетом во рту (другой лежал на одеяле), и еле-еле касался бледной руки возлюбленной кончиками пальцев. 

       Белые тела покойников словно светились в полумраке спальни.

       Вбежавшие как-то разом затаили сбившееся от бега по лестнице и коридору дыхание. Наступила неестественная, будто бы вечная тишина.

       Наконец, пистолет выскользнул и с грохотом упал на пол.

       Служанка завизжала.

       

    

    
17-21.06.2004

    

    

    

    


    

    

    

    


    

    

    

    
__________

    

    

       

       "ОГЛАШЕННЫЙ, оглашенная, оглашенное (церк.-слав. - названный) (простореч. неодобрит.). Ведущий себя бессмысленно, бестолково, шумно. Кричит, как оглашенный. Он какой-то оглашенный. Пошел бегать по всем этажам, как оглашенный. Тургенев. (Первонач. - объявленный готовящимся принять христианство и в древности обязанный по возгласу во время литургии "оглашенные, изыдите" выйти из церкви.)" (Словарь Ушакова). 

    

    


    

    

       

		
		
    
		
    67.  
    996   


    

    
		
		
		
    68. Партагеноссе Эф: Спортлото
    996    "Рассказ"  Эротика 


    




      Обычный рабочий день подходит к концу, и болтовня по телефону на интересные темы позволяет облегчить муки ожидания свободы.

      - Ты туда же, зануда! Ну ладно, зайду.

      - Туда, это куда? Катюш, я прошу, у меня для тебя сюрприз. Давай?

      - Хорошо. Сказала же, в пятницу загляну. Ладно, мне некогда. Пока! - Катя захлопнула мобильник.

      Катя могла не прийти, забыть, просто исчезнуть из жизни Андрея. Не девушка - ветер. Нет - ураган. Сплошные жертвы и разрушения на ее пути. Надежда уцелеть от буйства стихии определенно есть, и умирать ей, в смысле надежде, Андрей не позволит. 

      Андрей, будучи человеком умным и самодостаточным, давно пытался искоренить в себе болезненную тягу к Кате. Перспектив никаких от этого общения не было, все старания напоминали периодичные удары головой об стену, сопровождающиеся редкими оргазмами. Мазохизм, к тому же дорогой. 

      Американские горки. Так Катя называла его выглядевшие в профиль плавки. Чистая преданность плоти. Кувыркнуться раз в месяц с таким произведением искусства, - это как аттракцион - дух захватывает. Но не чаще. Частое кувыркание, это тоже как аттракцион - тошнить начинает. К сожалению, Андрею нечем больше похвастаться. Природа скупа на излишества. 

      "Это последний раз" Опять поклялся Андрей и стал размышлять о менее обидных вещах.

      ***

      Телефон на столе Катерины не умолкал. Подруга Маша нещадно расходовала рабочее время ценного сотрудника.

      - Кать, ты не обижайся, но поверь мне, тебе он не нужен.

      - Слушай, хорош! Давай я сама разберусь. Гоген нормальный парень, я тебя познакомлю. Потом.

      - И куда вы сегодня?

      - Не знаю, стандартная программа, - казино, ночные гонки.

      - У него Порш?

      - Да, навороченный какой-то - Каррера.

      - Ясно, Анжелка мне сказала тут, что ты напоминаешь спортлото.

      - Чо за бред? 

      - Все твои пацаны - шарики, стоит одному выскочить из желобка, как на его место - хоп, сразу следующий, кто ближе оказался. Ни секунды пусто не бывает.

      - Да ну тебя,... шарики. Эти шарики обычно сразу парами заскакивают. Обтянутые дряблой кожицей...

      - Ха-ха, вот я и говорю!

      - Ладно. Короче, созвонимся. В пятницу я не смогу, в субботу может встретимся.

      Катя положила трубку служебного сименса, и взялась за мышку. Унылый день, унылый вечер. "Хоть нажрусь сегодня по человечески. В казино - корзина фруктов, шнапсу и - в дамки! А там.... "Я вас умоляю!!!". 

      Катя отправилась переносить какие-то бумажки. В этом заключался ее ежедневный труд. Смысл написанного в бумажках был недоступен, так как с пяти часов вечера глаза и ум отказывался понимать суть происходящего в офисе. Тело уже невольно подрагивало в такт пульсирующей в голове клубной музыке. Поэтому надо просто ходить по офису бодрой походкой, да пританцовывая, чтоб всем было понятно - человеку от работы хорошо, от труда ему хочется плясать!

      - Звезда, мля!

      - Ой,ой,ой!

      Подобные комментарии рождались каждый раз, когда Катерина проходила по офису. Действительно звезда. Действительно - "Ой,ой,ой!". Катя улыбалась злобным шепталкам.

       Подруги тоже молча завидовали Кате, но сами пользовались одним плюсом общения с ней. Все симпатичные ребята, не принятые по конкурсу в ее объятия, автоматически доставались на растерзание Маше и Анжеле. "Женская гордость? Да. Есть такое слово. Но ничего, как-нибудь она нарвется". Этот единственный тайный, но здравый аргумент, поддерживавший их дружбу, был похож на несбыточную мечту.

      Не очень высокая, черные волосы, со спины ничего особенного. За исключением потрясающе гармоничных плавных линий и изгибов. Талия переходила в элегантные бедра с такой крутизной и возбуждающей непосредственностью, что можно уверенно сказать, слово пропорция - родилось впервые тогда, когда человек увидел нечто подобное. 

      Аккуратное личико, с вздернутым носиком, большие глаза морского оттенка, и выражение лица, передающее какую-то глубоко скрытую порочность, которая замаскирована под семью печатями воспитаний, образований и так далее. Губы всегда подернуты в легкой ухмылке, делая  лицо открытым, милым.  Сразу ясно, - эта девушка умеет готовить фарш из мужских чувств и желаний. Глядя на нее, возникает ощущение вседозволенности, и азарта, который увлекает как перспектива неожиданного выигрыша. 

      Сотрудники фирмы не упускали возможность обсудить Катерину. Даже не ее саму, а парадокс невероятного антиуродства, на фоне которого мир становился блеклым и нудным.

      Как-то, Катя работала за компьютером одного из сотрудников. О, там было много интересного! Кроме откровенных картинок и нашпигованных матом анекдотов, Катя реанимировала переписку на тему "Что бы я сделал с Катей Малышевой. И как бы я это сделал". Три человека в ущерб правописанию, - чувствовалось напряжение, мешавшее сосредоточится на буквах, обрисовывали свои фантазии. Фантазии двух мечтателей были вполне обычными - джакузи, пузыри скользят по спине, а Катя ныряет, - на ней только длинная прозрачная майка. И менеджер Малышева как акула заглатывает наживку. Причем,  ныряет она без акваланга, и не понятно, как предполагалось ей дышать?

       Интересный был вариант - облокотить ее на ксерокс, чуть наклонить, приподнять юбочку и поиграть под юбочкой в какую-нибудь безобидную игру. Как следует раззадорить, а потом проникнуть в дебри загадок, чтобы почувствовать причину невероятного магнетизма чудо-девушки. В самый ответственный момент прислонить лицо Кати к стеклу копира, нажать на кнопку "старт" и под выезжающий листок с изображением кричащего в экстазе лица разразиться бурными аплодисментами. Прямо на спину.

      Или вот еще. "Хирургическо-геологическая экспедиция в дебри наслаждений". Пациент, он же предмет исследования - Катерина Малышева. 

      Она  в белых свободных брюках без верха попадает на операционный стол. Немного общего наркоза. Думаю, пол-литра мартини - это то, что нужно. К сожалению, резиновых перчаток нет, и придется все делать голыми руками.  

      Теперь сама операция. Катя под наркозом, лежит на животе. Ноги раздвинуты. Для более удобного положения исследуемой области, под нее подкладывается мягкая подушка. Чтоб попка оттопырилась! Надо срочно убрать лишнюю брючную ткань, под ней скрывается нечто неисследованное! От молнии, вниз по шву делается разрез. Десять сантиметров, чуть выше предполагаемой зоны исследования. Итак, инструменты в сторону, раздвигаем разрезанную материю, закрепляем ее по краям. Нашему взгляду открывается восхитительная картина. Для того, что бы добраться до нужного органа, необходимо убрать в сторону сухожилия тонких, впившихся в попку трусиков кремового шелка. Они совершенно беззащитны перед глазами опытного профессионала, и не дают обмануть фантазию. Но сейчас не до фантазий. Правильные холмы возвышаются над столом, как естественные продолжения чудесных ножек. Надо попасть в лощину счастья, скрытую между холмов. По преданию, только там мужчина может почувствовать себя настоящим мужчиной. Трусики в сторону, теперь картина открылась нам полностью, и она завораживает. Это даже не Алтайские горы, усыпанные яркими эдельвейсами, это не чудесные Камчатские вулканы, нетронутые похабной человеческой рукой, это божественные сопки, замершие в ожидании разборчивого и умелого путника, умеющего не навредить красотам первозданной природы. Такому путнику вход в лощину счастья открыт, горячие ключи ждут, когда в них погрузиться печальное, страждущее неги и ласк, крепкое тело воина любви....

       И все-таки фантазии увлекли доктора. Предварительный поверхностный осмотр ничего не дал, но надолго приковал к себе внимание. 

      Смущенный врач, гуляющий взглядом по волшебным холмам и равнинам открывшегося пейзажа, не в силах нарушить эталонный рельеф. Он лишь нежно стонет над размеренно вздыхающим телом "нехоженых" гор и, преодолевая смущение граничащее с дерзостью, аккуратно и тихо погружается в ущелье страсти. Только ступив на зыбкие влажные почвы ущелья, можно понять, какую роковую ошибку совершил человек, поддавшись соблазну. Ущелье, скрытое за лощиной манит, засасывает, внутри хорошо и тепло. Чувство единения с природой заставляет принести жертву на священные алтари, расположенные внутри горячих целебных ключей. Как рыба, спешащая на нерест в высокогрные реки, путник совершает тысячи усилий, чтобы прийти и принести жертву - частичку самого себя.

       Катя ожидала от сотрудников нечто подобное, но чтобы так извратиться.... Можно было ожидать чего угодно рядом с матерными анекдотами, но не сравнений собственной попки с божественными сопками...

      

      ***

      Вечерняя прохлада августа уже не позволяла носить воздушные вещи, которые только оттеняли томные изгибы тела. Сегодня Катя была одета достаточно скромно. Джинсы, легкий свитерок одетый поверх голубой футболки. Она гуляла напротив зоопарка, где должна была встретиться с Гогеном. 

      На следующей неделе с Мурзиком, - хорошо воспитанным бандитом на Лексусе. Как-то  раз Катя взялась подсчитать, сколько у нее было мужиков, и после этого как будто что-то лопнуло внутри. Видимо, это что-то давно зрело, и лопнуло просто от неожиданности. Бесформенное облако предчувствия закрыло солнечный горизонт. Какая-то серая жуть стала наваливаться и беспокоить веселую, беспечальную душу. Обычный легкомысленный пофигизм, который с успехом перемалывал любые пропасти и напасти, на этот раз заклинило не на шутку.

       Анализы в норме, за исключением пары распространенных и легко излечимых болячек. На работе - порядок, в семье как всегда. И все-таки, предчувствие - такая штука, его не высморкаешь в платок. С ним приходится жить. 

      Хотелось быстрее прибыть в культурно-развлекательное место и отдаться веселому буйству плоти.  Когда ты в дамках, вряд ли тебя сожрут. Скорее ты кого-нибудь!

      

       

      ***

      Погрузившись в себя, Катя ушла достаточно далеко от Зоопарка. Внезапно она услышала характерные удары басов мощной автомузыки, развернулась, и, увидев желтую машину, расплюснутую как жаба, с облегчением засмеялась. 

      - Эй, красавица, я уже два круг проэхал, - воскликнул Гоген с деланным грузинским акцентом. Мужчина роста выше среднего, с приятными, чуть мягкими чертами лица, черной шапкой волос на груди, вылезающей из-под яркой рубахи, подошел к Катерине и обнял. Катя потянулась на носочки, чмокнула его в щеку, и оба прошли к машине.

      Вечер удался! В казино поиграли, эротическое шоу посмотрели, Гоген находился в чудесном расположении духа - сегодня он после двух часов игры на покере был в плюсе. И теперь они просто гоняли по ночной Москве. Движок урчал, Гоген топил педаль, смазанная Москва проносилась мимо, и грусть, вылетев через открытое окно, была тут же забыта.  Катя скинула туфли, положила ноги на торпеду. Она очень неприлично смеялась  над очередным рассказом Гогена, и время от времени опрокидывала из горла бутылку Блю Курасао.

      - Гогенчик, миленький, хватит! Поехали к реке, на набережной погуляем.

      - Конэчно, как скажэшь! - Гоген тоже был пьян, но ловко справлялся с рулем заряженного автомобиля. 

      Катя закрыла бутылку, кинула ее назад, сняла ноги с приборной доски и, перекинувшись через подлокотник, одной рукой стала нащупывать молнию на брюках Гогена. 

      - Вах, вах, дэвушка, - какой приятный массаж, продолжайте, пожалуйста!

      Она расстегнула ширинку, запустила руку вглубь.

      - Приподнимитесь, пациент, - требовательно попросила Катя.

      Гоген приподнялся, Катя ловким движением расстегнула пуговицу брюк и ремень. Сдернула до колен штаны и оставила его в одних трусах.

      - Что ты делаешь? Нет..... как ты это делаешь?! - почти кричал Гоген, чувствуя мягкие, но очень правильные движения руками, а затем и язычком. Катя хлюпала от удовольствия как маленькая девочка "Чупа-чупсом". Непонятно, кому больше нравилось происходящее - Гогену, ей, или проезжающим мимо невольным наблюдателям.

      - Эй, подожди, давай остановлюсь, ай! - Катя вошла в раж и завелась покруче  самого Гогена. Ее тело извивалось, а голова беспорядочно вращалась между рулем и озадаченным Гогеном.

      - Подожди, Кать, Гаишники! - на выдохе произнес Гоген. 

      Катя нехотя оторвалась, поправила челку, и откинула спинку сидения. Игриво вылезла в окошко и крикнула:

      - Люди, что за беспредел?!

      - Инспектор Гаврилюк, документы, пожалуйста.

      Гоген, не одевая штанов, прикрытый только трусами, как будто так принято ездить по городу, вытащил из солнцезащитного козырька какой-то ламинированный листок, протянул его инспектору, тот смотрел в него несколько секунд, отдал. Гоген резко нажал педаль газа, машина завизжала и сорвалась с места. 

      - Нас прервали, красавица, едем! - Гоген вытащил бутылку из-под сидения, и неожиданно агрессивно крикнул:

      - Что сидим? Продолжаем, я сказал!

      Катя испуганно дернулась обратно и продолжила. Гордость ее даже не шелохнулась, хотя тон Гогена был слишком грубым для столь интимного момента. Катя просто опустилась и как-то неряшливо, по-вампирски впилась в ждущую плоть, сильно сжав кулаками цветастую рубаху.  Гоген пригубил бутылку, и чтобы сделать глоток, притормозил. Машина дернулась, Катя дернулась вслед за машиной и, как это  в таких случаях бывает, инстинктивно сжала челюсть.

      - Что ты делаешь, дура! - Крикнул Гоген, схватил ее за волосы, резко оторвал от себя. Катя завизжала, Гоген с силой ударил по педали газа. 

      ГАИшник смотрел вслед улетающему Поршу, размышляя, почему все люди делятся на тех, у кого есть ксивы, и тех, кто их проверяет? Вот человек на крутой тачке, сидит пьяный, без штанов, рядом пьяная соска. А его гаишная судьба распорядилась смотреть на это и сглатывать слюни. 

      Через несколько секунд, разогнавшийся Порш поменял траекторию движения. ГАИшник застыл. Не снижая скорости, машина стала уходить вправо к обочине. У обочины в ряд выстроились транзитные фуры, которые обычно ночуют недалеко от постов ГАИ, во избежание неприятных инцидентов с бандитами.

      Удар пришелся в зад одному из тихо спящих грузовиков. ГАИшник открыл от изумления рот. Сила удара была такова, что из фуры, в которую влетела машина, посыпались какие то коробки, а сама фура ударила впереди стоящую. 

      - Скорую, скорую быстрей вызывай!- закричал Гаишник, чувствуя прилив сладкого чувства неизвестной природы. Он даже не мог понять, что ему больше хочется - первым доложить руководству о происшествии, или увидеть то, что осталось от пьяных экстремалов секса.

      ***

      

      Время - бесплатный лекарь. Оно не задерживается по долгу на месте. Спешит куда-то. Родственники Кати сделали все, чтобы дочь забыла об аварии. Серьезная психическая травма лечилась в домашних условиях. Родители уговорили врачей отдать любимое чадо домой, под строгое наблюдение. Четыре месяца после трагедии изменили Катю до неузнаваемости. Исчезло безупречное сексуальное сияние, слепившее прохожих. На его место пришел штамп отчужденности и испуга. Катерина как будто не хотела верить в происходящее. Улыбка, если и блуждала на ее губах, то только под воздействием психотропных препаратов, которые делали из любого человека комнатное растение.

      Гоген исчез из ее жизни. Был странный конверт с деньгами без обратного адреса, но его телефон и знакомые молчали.

      ***

      "Черт! Опять затяжка на чулке!"  Катя быстро достала лак для ногтей и нанесла маленькую каплю на место разрыва. "Дальше не поедут пока. Хватит на пару дней".

      Она лежала в кровати и размышляла над последними расходами. Срочно нужны деньги на обновление гардероба. Главное - несколько пар новых чулочков. С подтяжками. Безобидный предмет - дело вкуса. Но Андрюше так нравится. Он остался последним прихожанином в ее храм рухнувших надежд. 

      Катя представляла, как прокатится сейчас на аттракционе. Все поменялось с точностью до наоборот. Она вызванивала его неделю. Андрей ей очень нужен. Как реальная связь с тем миром, где она была королевой. Без Андрея старый мир просто исчезнет, оставив в памяти смешные и неприличные картинки. Андрюха сделает все, как она любит. Нет, конечно, сначала она разбудит Саамского духа Куйву, которого боги заточили ему в трусы, а затем он просто разнесет ее по стенам.

      "Эх Андрюха, Андрюха! Если б не ты, рвал бы сейчас меня на части чехол от градусника, обернутый в презерватив". Грусть, поселившаяся с момента аварии в глазах Кати, превратила сексуальную фантазию в мазохизм чистой воды. 

      По началу были только кошмары. Огромный скорпион залезает в искореженную машину и хочет изнасиловать нежное Катино тело. У него сильная эрекция, и он двигает тазом (если у скорпионов вообще он присутствует) как профессиональный танцор. Но скорпион не может пролезть сквозь вздутый металл, а только хватается клешнями за ее ноги и пытается своими желваками разгрызть обмякшую подушку безопасности. 

      Этот сон опускал Катю в мир ужаса, из которого она вырывалась в слезах и с криком. Нейролептики, со временем сделали свое дело, Катя подружилась со скорпионом во сне. Она знала, как удовлетворить возбужденное насекомое. В общем, так же, как и человека.

      Звонок в дверь вывел Катю из оцепенения, она не спеша подошла к двери и впустила Андрея. 

      -	Привет! - Катя бросилась в объятия Андрея.

      -	Привет... - ответил Андрей, пассивно отвечая на ласки. 

      -	Что с тобой? Да ладно заходи! Я тебя заждалась! Кофе будешь?

      -	Нет. Вот... Вискарь. Пропустим по соточке? - Тихо спросил Андрей.

      -	Вау, самое то, что нужно! Деньги что ли зарабатывать стал? 

      Андрей промолчал, поставил ботинки в угол, неловко подтянул штаны и проследовал на кухню. 

      Катя вытащила два бокала, разлила в них виски. 

      -	Холодно?

      -	Да, ветер,- сволочь! - Андрей потер рука об руку, прошел на кухню и шумно разместился на стуле - Ну ладно, будем здоровы! За тебя, красавица!

      -	За нас, Андрюшка!

      Они залпом выпили, но Андрей не вышел из оцепенения. Он как сидел, в позе замерзшего якута,  так и остался сидеть. Катя взяла его за руки, и стала согревать озябшие ладони:

      -	Андрюшка замерз, Андрюшке холодно!

      -	Да нет, Катюш, все нормально.

      -	Да, ладно, чо те нормально? Сидишь, блин, как бирюк! Хорош рожу морщить...- Катя попыталась засмеяться, но получилось фальшиво.

      -	Андрей молча налил еще порцию себе и Кате, выпил.  

      Катя придвинула свой стул поближе к Андрею, затем руками обвила его шею, и впилась губами в губы Андрея. Он ответил. Но как-то сдержанно. Катя еще сильней впилась губами, за тем обвила руками шею, и стала целовать Андрея в грудь. Андрей откинулся. Катя игриво стала расстегивать рубаху, как только открывалось свободное от тряпок пространство,  она сразу же, с театральным рвением припадала к оголенному телу губами. 

      Одной рукой нащупала ширинку на джинсах Андрея, медленно потянула замок вниз. Она чувствовала, как внутри просыпается дух, ширинка из-за внутреннего давления открывалась все труднее и труднее. Андрей, наконец, очнулся, и как бы догоняя упущенное, стал целовать Катю в шею. Когда она уже опустила голову ему в штаны, поцелуи настигли Катину спину. Руки Андрея нервно задвигались в поисках нежной кожи, скрытой под халатом. Одна рука нащупала лямку от чулок и стала пробираться дальше.

      Андрей согрелся. Катя почувствовала, что он уже как прежде дрожит под ее опытным языком. Когда она услышала частое возбужденное дыхание Андрея, оторвалась от священного места и потянулась за поцелуем. Руки Андрея уже раздвигали бедра желанной красавицы. Катя закинула ноги за спину Андрею. Чтобы потом придвинуться плотнее, чтобы потом слиться....

      Но вдруг... Неаккуратное движение.... Катя нечаянно уронила правую ногу на пол. Раздался глухой стук пластика о паркет.

      Андрей сразу съежился,  выпустил лямки. Катя почувствовала, как руки дернулись в попытке освободиться.

      -	Ты что, Андрюш?

      -	Да нет, Кать.... Извини, все нормально. - Андрей отодвинулся на несколько сантиметров, и потянул руку к бутылке.

      -	Что нормально? - Катя застыла, прожигая взглядом Андрея. Затем внезапно обмякла, убрала ноги под стул, и выпила налитое виски.

      -	Ну что ты? Что, не хочешь уже? - Катя запустила руку в штаны Андрея, но дух Куйва уже спал. Аттракцион закрылся. Катя молча выпила.

      -	Чо мнешься?! Что ты хочешь? Что ты сюда вообще приперся? - Сгусток агрессии готов был вырваться из Кати. Андрей почувствовал угрозу и отодвинулся еще на шаг.

      -	Чо ты приперся? Что те надо?

      -	Кать, успокойся. Давай поговорим. Я не хочу вспоминать прошлое...

      -	Ты уже его вспомнил! - Катя сорвалась. Слова срывались с ее губ напряженные и вибрирующие. Халат растрепался и обнажил упругую грудь, которая  содрогалась в такт движениям.

      -	Катя, многое изменилось, но ты сейчас пытаешься давить на меня. Я уже не мальчик. То, что с тобой случилось тогда, - не моя вина. 

      -	Да, это моя вина, но ты же всю жизнь хотел меня! Так на! Что сидишь.... Бери! Или без ноги уже не хочется?

      -	Не в этом дело, Кать, ты очень красивая девушка, и я совершенно не имел в виду эту аварию. Просто у меня есть подруга...

      -	Нормальная? - заорала Катя, - обе ноги на месте? Протез не стучит по полу? Сука ты!!! Чего тебе еще надо? Я твоя, ты меня пять лет добиваешься! - Катя схватила бутылку и из горлышка сделала глоток. Закрыла глаза руками. Частые всхлипывания заставили Андрея съежиться и убраться в угол, ближе к холодильнику.  

      -	Кать, успокойся. Вокруг тебя полно поклонников. Просто мы всегда были друзьями, мы ими останемся. Я же не ухожу от тебя, мы будем встречаться.

      Катя ладонью закрыла рот, отвела глаза в сторону, и сделала такой вид, какой обычно делают девушки, когда хотят показать, что разговаривают с идиотом. Андрей прекрасно понимал состояние Кати, но помочь ни чем не мог. Красавица, которая издевалась над ним полгода назад, теперь нуждалась в нем самом. Но Андрею она стала как-то.... противна? Или что-то вроде этого. Дело даже не в ампутированной ниже колена ноге, а в ее готовности прыгнуть на любого, кто сумеет вытерпеть красивую калеку в своей жизни. Конкретно Андрей ей не был нужен. Нужна была любая подпорка, чтобы не так сильно хромать по жизни.

      -	Слушай, заткнись пожалуйста. Ты не видишь - мне плохо, у меня нет никого! Все разбежались. Денег бросили, и разбежались, - Катя истерично ревела.

      -	Катя, ты зря убиваешься, ты ни чем не изменилась, подумаешь, авария. Хорошо, что жива осталась. - Андрей пытался помочь. Но выглядело это как помощь себе, а не Кате. 

      -	Что ты несешь? Ты что несешь? Лучше б я сдохла там. Кто я теперь? Кукла? Предки работают мне на протезы? Иди ты....

      Андрей налил Кате виски, она выпила. Взгляд ее стал еще более мутный и отрешенный. Заплаканные глаза очень не шли к искаженной сексуальной ухмылке.

      -	Ладно. Иди.

      -	Кать...

      -	Иди говорят.

      -	Ты если что...- Андрей поспешно стал собираться. - звони.

      Катя выпила, затем подняла взгляд на Андрея, достала сигарету и закурила.

      -	Суки, вы... все, если б знать пораньше... - еле слышно сказала Катя. Андрей сделал вид, что не слышит, натянул полудружескую улыбку на лицо. 

      -	Хорошо! До встречи, Катюш, если что надо, - звони!

      -	Пока!

      Дверь захлопнулась, Катя медленно, опираясь о стены и косяки, прошла в спальню, где ее ждала холодная постель. "Ну их всех! Щас нажрусь, и в дамки... Американские горки я сама себе устрою.  Спортлото сломалось! Все отдыхают!!!" 

      	Катя сняла чулки, и уставилась на свой дорогой японский протез. Потом она начала отстегивать лямки протеза. Культя правой ноги со свежими шрамами была уродлива, и очень напоминала ее бесформенное будущее. 

		
		
    
		
    69. Ёперныйтеатр Эф: Одиночество.
    999    "Рассказ"  Эротика 


    




                                          



      

      К цветной фольге крахмальных простыней 

      Прижаться, ощутив горячей кожей 

      Прохладу льна. 

      Там, в зыбком полусне, 

      Воспоминанием себя тревожа 

      И, не сумев желаний побороть, 

      Не зная одиночеству предела, 

      Истечь в ладонь - за неименьем тела - 

      Сжав истово бунтующую плоть.

      

      Геннадий Нейман

      

      

      

      Едва проснувшись, я понял, что это будет один из тех сотен или тысяч в равной степени бесконечных и бессмысленных дней, которые нужно просто пережить. Позабытая на столе бутылка с остатками минералки весело искрилась в лучах солнца, так что нечего было и думать о прохладной водичке. Еще один день. Еще один день бессмысленной борьбы с безразличием, Боже, как я устал...

      Сашка уже в институте, завтрак на столе. Балует меня, балует котенок...

      Муська мыркнула, я насыпал ей корма. Она еще раз мыркнула, для пущей убедительности подойдя к двери.

      "Гулять хочешь, мохнатая?" - "Мырр".

      Если бы я сподобился проснуться пораньше, наверняка получил бы свою порцию ласки, а так пришлось уже стоя под душем представлять милую взъерошенную челку, нежную озорную и немного смущенную улыбку, стройные ножки, шаловливые ручки и все прочее, разумеется. Так просто и легко, даже не потребовалось помогать себе руками.

      Я отправился на кладбище. Люблю по нему гулять - тихо и никто не мешает.

      Пятнадцать метров по прямой, поворот, и вот то самое место, с которого стоит начать прогулку по некрополю.

      Эта могилка не такая, как другие. За невысокой оградкой в уголке растет молодой клен, а под ним возле самого холмика с мраморным памятником небольшая скамеечка для двоих. Здесь шесть лет назад был похоронен мальчик, не доживший пяти дней до своего тринадцатого дня рождения, - во всяком случае, это следовало из выбитых на мраморе дат. Хотел бы я иметь такую вот могилку - с деревом, со скамеечкой, уютную... Глупо конечно желать того, чем не сможешь воспользоваться. Но, - хотел бы.

      Я прибавил шаг, минуя цыганские захоронения. Не люблю их. Возле дороги как попало понатыканы, оградки никакой, зато кресты мраморные да гранитные до небес. И венки искусственные, не прошлогодние и, кажется, не позапрошлогодние.

      Здесь нет моих родных - они в других местах, осталась только сестра, с которой я лет пять не виделся. Так что я свободен. Застрелюсь, может быть, или вены вскрою как закончу аспирантуру, а может даже раньше. Вот только Саша...

      А тут были сатанисты, кошек жгли. Жуткое зрелище, я с тех пор по кладбищу только днем гуляю, чтоб на них не нарваться. После ритуального мучительства у них еще была групповуха, тоже не очень красиво - все разделись, мальчики совали свои члены друг в друга и в немногочисленных девочек. 

      Возле этого места я всегда надолго останавливаюсь. Старая часть кладбища, старые могилы. Все заросло кустами и травой, не пройти. Так тоже хорошо, надо только подождать, когда зарастет тропинка, по которой никто не ходит. Мертвому легко ждать, а мне долго ждать и не придется.

      Хотя, есть Сашка. Сашенька.

      

      Воспоминания.

      Детство. Всегда мечтал стать математиком... Стал, как ни странно. 

      Как-то с Машкой искали цветок папоротника. Всю ночь бродили по лесам, родителей перепугали своим отсутствием... Потом нам объяснили, конечно, что папоротник не цветет. Тогда Маша сказала: "Словно свет в конце тоннеля выключили".

      Однажды увидел сестру с ее парнем. Они стояли в стайке среди граблей и целовались. Он запустил руки сестре под платье и начал было стаскивать с нее трусы, но Аня сказала, что только после свадьбы, потому что если она принесет в подоле, мать ее на улицу выгонит. Что значит "принести в подоле" я не знал, а в то, что мама может выгнать, не верил.

      Отрочества и юности я почти не помню, лишь несвязные обрывки порой проскальзывают. Вот мы стоим на крыше пятиэтажки и втроем с Машкой и Лехой уговариваем Стаса не прыгать вниз. Не уговорили. Он, оказывается, замечательно рисовал, у меня до сих пор его картина, где мы стоим вчетвером, но как бы уже порознь. По такой картине он оставил каждому из нас. Вот мы провожаем Машу в Москву, а уже через несколько дней я провожаю Леху в армию. Он обнимает свою маму, жмет мне руку, а спустя пол года приходит похоронка. Мать Алексея умерла через год. 

      Вот я приехал в город и поступил в универ на матфак. А вот я просыпаюсь после попойки в честь окончания первой сессии в постели с однокурсником. Пытаюсь переползти через него, чтобы покинуть кровать, задеваю членом его бедро и не выдерживаю... И уже после брожу до вечера по скользкому зимнему городу, с ужасом вспоминая свой безумный восторг от обладания красивым спящим парнем. Кем? Не знаю. Когда восторг кончился, я пулей вылетел из квартиры, едва успев одеться, и даже не посмотрел с кем спал. И до и после я любил женщин, но их почему-то не помню.

      Однажды весной перед лекцией по матанализу к нам зашел проповедник. Славное время, аудитории почти все стояли открытыми, и не нужно было дожидаться препода под дверью, как теперь... Примерно через две минуты я понял, что проповедник невменяем, и послал его нахуй. Он сообщил, что слово "хуй" неприличное, и вот тут меня понесло... Хуй... ХУй... ХУЙ... Чем неприлично? Где?? Буквосочетанием? Так может "Буй" неприлично на две трети? А "езда" на три четверти? Ах, тем, что обозначает... а слово "член" прилично? Вот, кстати, странно: голову можно назвать головой, а хуй хуем нельзя?.. И далее примерно в таком духе. Ну не люблю я фанатов...

      Еще один неприятный эпизод произошел осенью. Вадиму вся математика давалась легко, но вместо того чтоб заниматься ею всерьез, он откровенно бездельничал. Я часами долбился над теоремами Коши, леммой Жордана, Римановыми поверхностями, наконец... а он пил пиво и гулял с девочками, и всякий раз отвечал лучше всех, решал лучше всех, понимал лучше всех... Смешно, но я ревновал к математике. Смешно. Нет, об этом случае я рассказывать не буду. Слишком стыдно.

      Месяца за два до защиты диплома я слег. Диагноз как приговор "Противопоказана любая умственная деятельность". И всё. Я защитился и поступил в аспирантуру - удалось упросить врача не заносить в карточку. 

      Вот так, словно свет в конце тоннеля выключили.

      

      Безумие.

      Часами по квартире туда-сюда. Без цели, без смысла туда-сюда. Приходя в сознание, обнаруживаешь себя забившимся в угол и пускающим слюни. И снова туда-сюда, туда-сюда, а мысли все дробятся и дробятся...

      Чем-то себя занять. Фантастикой? Нда... Странные люди писатели-фантасты... Столько физических явлений интересных, а они придумывают... и ладно бы хоть логично сочиняли! - я отложил книгу. - Что теперь? "Математические модели...", "Оптические и фотофизические...",  "Рекурсия в...", "Фракталы и..."...

      Можно женские романы почитать. Вот, например, очень занимательное повествование о юной девственнице, соблазняемой опытным дядечкой в какой-то жуткой пещере... Интересно, как она в эту пещеру попала?.. Вот дядечка, оказавшийся неким графом, ласкает ее небольшие белоснежные груди, зажимает между пальцами маленький розовый сосок, похожий на бутон розы, и тот твердеет. Граф развязывает девушки руки - у нее что, и руки были связаны? - и она стыдливо прикрывается остатками разорванного платья... Еще наверное кровища будет описываться, раз она девственница... Нда...

      Ладно. В конце концов, можно поискать что-нибудь в сети или еще лучше в чате зависнуть... Чаты непонятные... как в них регистрироваться-то?.. Ладно. Ладно, пойдем в форум... Нет, только не в "Лазер физикс", что-нибудь развлекательное...

      А может, ну это все нахрен? Диагноз он высказал в частном порядке, пойду, никто и не заметит... "Умственная деятельность не рекомендуется", или как он там сказал? Не важно. Двадцать три года, что теперь, вагоны чтоли разгружать? Нет, решено, завтра же в аспирантуру...

      Холодно. И каждый день туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда... Трахаться хочется. Пусть она будет блондинкой с пышной грудью и длинными ногами. Неоригинально, ну и ладно. Она снимает платье, и остается в маленьких прозрачных трусиках и туфлях на высоченных шпильках. Под музыку, медленно поворачивается ко мне спиной и снимает трусики... разумеется, там у нее нет волос... Ненавижу волосы... Она садится на меня сверху и медленно принимает в себя мою игрушку... И эти суки пусть тогда хоть заглядятся из стен, им ничего не достанется... Ненавижу...

      Кончив, я мыл руки и снова ходил туда-сюда, туда-сюда... В тот период почему-то я не мог заставить себя мыться полностью, вообще не хотел прикасаться к воде.

      

      Битва с безумием.

      В конце лета позвонил доктор, поставивший мне диагноз. Он предложил поучаствовать в эксперименте в качестве подопытного.

      Мы встретились в парке. Дмитрий Иванович рассказал, что опыт разрабатывался на основе методики Тимоти Лири и Джона Лилли, что побочным эффектом может стать бисексуальность, изменение отношения к религиям, изменение привычек, личных моральных норм и прочее и прочее... Вдобавок, опыт был не вполне легальным, а точнее не легальным вовсе.

      На весь эксперимент отводился месяц, хотя самое главное заняло всего шесть часов. Меня привели на какой-то заброшенный после перестройки завод, вкололи чего-то и закрыли в пустой темной комнате. Сначала стало просто неуютно, казалось, что-то движется или шевелится. Затем появилась тихая музыка, иногда переходящая в шепот или отвратительное хлюпанье. Потом явились видения.

      Более всего они походили на светлые тени, если так можно выразиться. Фантомы. Они летали, очень реальные, заставляли порой отшатываться. Я как-то незаметно начал говорить сам с собой. "Вот забавно, не думал, что боюсь темноты." - "Но и не думал же, что не боишься? Если честно, вообще ни о чем не думал"...

      Среди летающих призраков возникла прекрасная девушка. Длинные жемчужные волосы и подол белого платья развевались, будто от ветра, глаза цвета грозового неба с испугом и любопытством смотрели на меня, прекрасные розовые губки трепетали в несмелой полуулыбке. Лет пятнадцати на вид, это очаровательное создание воспаленного воображения вызывало желание. Наконец, она улыбнулась, но что-то было не так, не правильно... Ах да, клыки. Ее совсем не красили большие желтоватые клыки. И взгляд неприятный, оценивающий. Она подошла чуть ближе, и я заметил, что кожа у нее как у мумии, а ротик перепачкан кровью. Она подходила все ближе и становилась соответственно страшнее. Кажется, я кричал, не помню. Ребята экспериментаторы говорили, что слышали молитву, но этого я тоже не помню.

      Открылась дверь. Свет буквально слепил, но видения исчезли, все снова стало простым и ясным. И прекрасным. Несколько позже я узнал, что это есть состояние импринтной уязвимости, а пока же все мне казалось прекрасным. На полу лежала книга Джона Касти "Большие системы", я прочитал ее всю. Связность, сложность, катастрофы... как все было интересно! Зашел парень - Прекрасный! - лет двадцати, с серо-зелеными глазами и пропорциями древнегреческих богов. О, с каким любопытством и смущением он на меня смотрел! Я влюбился.

      Вопросы, тесты, и меня отпустили домой. И, наконец, я два дня чувствовал себя прекрасно - до следующего сеанса. Я читал теоретические работы о сложных системах.

      И снова пустая комната, темнота. На сей раз, правда, мне ничего не кололи, и длилась эта экзекуция несколько меньше. Восторг после выхода на свет поубавился, но, в общем, то же самое. На этот раз первым зашел Дмитрий Иванович. После тестов мы пили чай и знакомились. Прекрасного юношу звали Сашей, а девушку Алисой. У нее был ежик пепельных волос и темно-серые глаза, чем-то она напоминала девушку из моего видения, но вот только не ясно в какой стадии трансформации.

      После знакомства мы пошли гулять с Сашкой и совершенно естественно догуляли до моей квартиры. Снова пили чай. Он смутился, когда заметил мой взгляд. Насмотревшись вдоволь, я поцеловал его, такого податливого, покорного, провел рукой по его бедру... И вот мы уже целуемся стоя, привалившись к стене. Моя рука шарится в его широких джинсах чуть пониже спины, другой рукой я прижимаю его к себе. Он тоже лапает мою задницу, но поверх брюк. Снимаю с него футболку и, пока он возится с пуговицами на моей рубашке, расстегиваю джинсы, стаскиваю с него трусы, глажу его руки, плечи, грудь...

      Звонит телефон. Ошиблись номером.

      Я обнял голого Сашку, посадил на диван, быстро разделся сам. Стал целовать его лицо, шею, грудь, живот... ниже, еще ниже... Нет, не решился. Просто прижался к нему всем телом, так и кончили. А потом лежали и курили. Я был у него первый.

      Сашка остался на ночь. Позвонил родителям, сказал что заночует у друга... В общем, не так уж и соврал.

      Последующие три дня я занимался исключительно сексом и математикой - обсчитывал забавный фотофизический эффект в золях купрума и учился делать минет Саньке. Потом снова была темная комната - теперь уже совсем ненадолго, последний раз. Затем были две недели одиночества, без людей, книг и компьютера, по словам Алисы "чтобы стабилизировать достигнутое состояние".

      

      Теперь? Что теперь, теперь... Теперь меня ни что, в общем-то, не интересует. Одиночество. Есть с кем спать, есть с кем работать. Достаточно и тех, кто меня понимает, - странное такое одиночество, безответное.

      Мне нравится Сашка, с ним как будто уютно. Мне нравится гладить его ноги от лодыжек вверх до ягодиц, волоски приятно щекочут руку, возбуждение накатывает само собой. Сашенька сползает с постели, и мы стоим рядом, а затем он опускается на колени так, чтоб мой член касался его слегка пушистой груди и, когда лицо этого бесенка оказывается на одном уровне с моей игрушкой, он кладет руки мне на бедра и язычком доводит до... До оргазма, наверное. Не люблю это слово, весь настрой сбивает.

      Еще один день.

      Я проснулся. Сашка еще дрыхнет, свернувшись клубочком как котенок. На подоконнике рыжая Муська охотится на муху. Отстраненно и равнодушно смотрю на него и на себя, словно со стороны. Год уже такая тоска. Санька перебрался ко мне на зимние каникулы, так и остался. В конце каникул перетащил свой здоровый папоротник, компьютер и кошку. Пережили и наезды его родителей, и шипение соседей, и сплетни в институте.

      Странная тоска, как тоска по эмоциям или может быть чувствам. Говорил с Алисой об этом, она дала почитать отчет об эксперименте. Оказывается, я всего лишь лишился всего привнесенного конгломерата целей и установок, так что теперь эти цели могу ставить себе сам. Вот такая свобода, бля. Нахуй только она такая нужна. Просил вернуть все назад, Алиса меня послала. Сказала, что теперь я буду помнить эту легкость решения математических задачек, и если ее лишусь, приобретя взамен лишь желание стать математиком, мне будет еще хуже. Добрая она... исполнительница мечт, блин.

      Гложет какая-то тоска по тому времени, когда я еще был бездарным прямо скажем математиком, но любил... Правда, я это плохо помню, лишь несвязные обрывки порой...

      А недавно в газете прочитал: "Американские генетики вывели цветущий папоротник...". 

      

      Еще один день.

      Тут Сашка с Алиской что-то интересное затевают, уже грозились меня как математика припахать и еще одного парня - биолога. Видел я того биолога, даже Саньку моего ревновать начал... Стыд и позор. Сашка, кстати, очень смеялся, когда я ему сказал.

      Я сейчас моделировать эволюцию пытаюсь через рекурсию. Так еще никто не делал, но может что и получится, хотя с трудом представляю как ее можно будет практически использовать... А еще мне интересно непознанное. У нас ведь, по сути, нет методов для работы с непознанным, есть только методы превращения его в познанное...

      

      Что-то подумал... Может быть, это и есть счастье? Черт его знает.

      

      

      

      

      

      

      

      

      

      

		
		
    
		
    70. Карлович Эф: Домашний падишах
    999   Оценка:6.68*6    "Рассказ"  Эротика 


    










    Чайник уже вскипел. Он натужно дул паром в
старый, привинченный к носику свисток,
старательно вытягивая фальшивую ноту "ля".
Даша, прихватив рукавичку, сняла его с огня.
    

    - Садись, чай попьём. 
    
- Не хочу, мам. Значит, я могу на дискотеку
пойти?
    
- Конечно.
    
- До часу ночи?
    
- Да.
    
- А... может... я у подружки переночую?
    
- Хорошо.
    
- Круто! Почаще бы к тебе мужики ходили!
    
- Что ты болтаешь? Дядя Валера хороший. Поди
лучше тетю Машу позови, чай пить будем.
    

    Светка пожала плечами, выглянула за дверь
в коридор и крикнула:
    

    - Тёть Маш! Мама зовет.
    

    Хм. Тетя Маша. Ну, на десяток лет старше
Светки. Светка её и зовет тётей с натягом,
лишь потому, что мама так велит. Между
прочим, у Светки парень почти ровесник этой
тёти. Маша в кухню зашла растрепанная,
раскрасневшаяся после принятой ванны,  в
халатике с оторванным рукавом, с
единственной пуговицей на животе. Почему не
выбросить? Удобный очень.
    

    - Чего?
    
- Чай идём пить. И давайте, вымётывайтесь с
квартиры, скоро Валера придет.
    
- А познакомить? Сколько лет-то?
    
- Сорок пять. Мой начальник цеха.
    
- Уже небось и предложение сделал? - заметила
Маша с некоторой завистью.
    
- Ты что? - испугалась Даша. - Как можно так
сразу?
    

    Повезло бабе. Один мужичонка на весь цех,
неженатый, кажется - разведенный, кажется -
дважды. Ну и что? Свободный же! А баб в цехе
тридцать пять штук, и все как звери голодные,
мужика надобно. 
    

    - Ага. Вспомни, полтора года назад, Колю.
Надо было сначала штамп потребовать в
паспорт, а потом ноги раздвигать.
    

     Даша покраснела. Светка прыснула. Не
тётя у нее, а линейное отделение милиции.
    

    - Что ты! Что ты. Как не стыдно при Светке?
    
- А что? Кобыла здоровая, самой пора уже
давать...
    

    Да. Да. Да. Так Светка им всё и выложила! 
Вадик давно уже просит, вот сегодня она это
и сделает. Случай вполне подходящий.
    

    - Мам, а можно, я в воскресенье вернусь
домой? В школу всё равно не идти.
    
- Нет, завтра утром чтоб была дома, я
волноваться буду.
    
- Ахха, - вздохнула Светка, - я в ванну пошла.
    

    Чай с вишневым вареньем - это хорошо. С
булочкой. С маслом. И косточки выплевывать в
блюдечко с золоченой полоской по краю. Они
так звонко стучат о блюдечко. Раздался
звонок. Даша испуганно метнула взгляд на
часы, встроенные в кухонный сервант. Почему
так рано? Пришел, а сестра с дочерью еще не
ушли. Она даже ванну не успела принять.
Заволновалась, стушевалась, посмотрела на
Машу.
    

    - Откроешь?
    
- Открою. А ты?
    
- А я толком не приготовилась. Волнуюсь.
    
- Ути-путеньки. С мужиками так разве надо? 
    

    Валера стоял перед дверью на лестничной
площадке, переминался с ноги на ногу. С
букетом цветов. Бутылка водки и пучок
первой редиски в авоське.  Да, с цветами
он выглядел довольно-таки по-идиотски. Сам
понимал. Озирался и прислушивался: вдруг
кто-нибудь из соседей надумает мусор
выносить? Занес было палец над кнопкой
звонка, чтобы позвонить еще раз. Дверь резко
распахнулась. Ошибся дверью? Девушка в
драном халате, очень красивая, с чуть
пухлыми, выразительными губами. Валера
провел взглядом от губ по подбородку,
изящной шее, вдоль чуть приоткрытых створок
халата до единственной пуговицы,
застегнутой на пупке. Зацепился взглядом за
впадину между  грудей. Ниже пуговицы
смотреть не решился.
    

    - Э-э-э-э-э. Здравствуйте. Э-э-э-э-э.
    
- Валерий?
    
- Да.
    
- Ну заходи, дорогой, - Маша пропустила его
мимо себя. Душно пахнуло дешевым одеколоном.
Наверняка "Шипр". Ужас! Закрыла дверь. -
Там... тебя уже заждались.
    

    Он неловко протянул Маше цветы. 
    

    - Надо полагать, цветы не мне?
    
- Да, то есть нет. Цветы Даше, или вам, или
поставь их куда-нибудь. - Валера не знал, как
себя держать, он вообще не ожидал здесь
увидеть эту девушку, так развязно себя
ведущую с ним. Может, правда перейти сразу
на "ты", чтобы себя свободней
чувствовать?  Она ведь и повод дает.
Выпить бы, тогда бы он по-другому показался.
Кретин. Нужно было хлобыстнуть для
храбрости. Снял фуражку, пригладив пучок
волос на лысине, глянул в зеркало в прихожей.
Оказия! Плохо выбрил подбородок, вон
островок седой щетины торчит. Плохо, очень
плохо.
    

    - Проходите в зал, сейчас Даша выйдет.  
    

    Ну вот. Сам виноват, своим поведением
поставил официальный тон. Теперь девушка
его на "ты" не называет. Он прошел
вглубь зала, сел в кресло. Взгромоздил на
колено авоську с водкой и редиской, отчего
стал похож на короля со скипетром и
державой. Маша с букетом фиалок исчезла на
кухне.
    

    - И как он тебе? - шепотом спросила Даша.
    
- Пресненький, без лоска - в общем, на графа
не тянет. И староват. Он же на девять лет
тебя старше.
    
- Знаешь, какая у него зарплата? Пятнадцать
тысяч с хвостиком! 
    
- Пошла я собираться и вымётываться с
квартиры.
    
- Погоди ты! Посиди с ним, пока я не приведу
себя в порядок.
    
- Дура, что ли? Иди, выйди к нему, а то сейчас
он там прокиснет от комплексов.
    
- А как я не умытая и не причесанная? Светка,
зараза, долго сидит в ванной...
    
- Пусть любят нас такими, какие мы есть, -
самоуверенно произнесла Маша, поправляя
халат на груди, - иди уж. 
    

    Поджав губы, Даша вышла из кухни и
нерешительно отправилась в зал.
    

    - Здравствуйте, Валерий Павлович!
    
- Привет, Дашенька. Вроде виделись сегодня. А
почему так официально?
    
- Ну как же... А? Почему официально? Ничего не
официально...
    

    Она скромно присела в другое кресло
напротив, то и дело поправляя выцветшее
домашнее короткое платье; плотно сжала
голые колени. Говорить не о чем.
Затягивается неловкая пауза. Валера вынул
пачку сигарет, зажигалку, сотовый телефон и
выложил все это на журнальный столик.
    

    - Можно, я закурю?
    
- Да.
    
- Дашенька, а давайте выпьем? Я тут принес...
    
- Да. Я сейчас, - сказала Даша и, приняв
авоську из рук Валерия, крикнула: - Маша!
Неси рюмки.
    

    Сейчас они выпьют, и станет не так
напряженно. Как все неловко! И дочка еще в
ванной засела, не выкуришь. Не успела Даша
приготовиться как следует, и в квартире
полно народу. 
    

    Маша молча вошла, забрала авоську и
вернулась на кухню, через некоторое время
застучал нож по разделочной доске. Салатик
будет. Тягостное молчание продолжалось, и
напряжение достигло предельной точки,
когда терпеть уже нет сил.
    

    - Я сейчас, - сказала Даша и метнулась на
кухню.
    

    - Сестрёнка! - горячо зашептала она Маше. -
Тебе всё равно ведь некуда идти, останься с
нами. Я забыла, как вести себя с мужиками.
    
- А я тут при чем? Твой ведь мужик, - так же
шепотом ответила Маша, - кстати, где такого
жлобину откопала?
    
- Да не мой он. Еще ничего не известно. А я
понятия не имею, о чем с ним говорить! Ты
можешь как-то с ними обращаться. Давай
выпьем вместе?
    
- Ты же знаешь, когда выпью хоть чуть-чуть, я
такая дура!
    
- Ну и что?  Помоги мне!
    
- Ладно, пойдем, - решительно сказала Маша и
одним махом загребла в серванте три рюмочки,
- бери салат и колбасу. Но помни, я тебя
предупреждала.
    

    - Та-да-а-а! - воскликнула Маша, появившись в
зале; держала на изящно вытянутых руках
рюмки и бутылку водки. Сегодня она за
дежурного клоуна, будет веселить больших
деток. - А вот и мы! Валера, как единственный
мужчина на нашем девичнике, назначается
виночерпием. 
    
- Эт мы могём! - обрадовался Валера наконец
наступившей разрядке. - Эт мы запросто!
Садитесь, девочки.
    

    Он взял бутылку, мельком глянув на
распахнувшийся было халат Маши; откупорил
дрожащими руками, разлил по рюмкам,
проливая немного на журнальный столик. Он
спешил наконец осмелеть.
    

    - Выпьем?
    
- За что?
    
- Неважно, за что-нибудь и выпьем, -
усмехнулась Маша, усевшись в кресло.
Халатик честно, изо всех сил пытался
прикрывать ее тело.
    

    Выпили. Поморщились. Помолчали.
    

    - Выпьем?
    
- Выпьем.
    

    Выпили еще. Потом Валера налил снова. 
Побыстрее бы развязался язык, а то он совсем
лососем себя чувствует. Только
разглядывает коленки Даши, переводит
взгляд на приоткрывшийся халатик Маши, где
предполагается крепкая и молодая грудь.
Девочки обе хороши. Одна - возможно, мягкая и
женственная, с раздавшимися бедрами,  с
ногами, за которые так и хочется схватить, 
что он и сделал сегодня до обеда, когда Даша
поднималась на стеллаж, приставленный к
станку. А потом напросился в гости, весь
обеденный перерыв обдумывая детали
разговора. Вторая - молодая и, похоже, не
рожавшая. Сидит несколько развязно, в
домашнем халате откровенного смысла.
Интересно, какие у нее соски? Наверное,
приятные на ощупь горошины. Тьфу. Дурные
мысли...
    

    Щелкнул замок в ванной. 
    

    - Ну, наконец-то! - выпалила Даша радостно. -
Знаешь ли, ты там час уже бултыхалась!
    

    Затем сконфуженно помолчала и виноватым
тоном добавила:
    

    - Дочка моя.
    

    Светка впорхнула в зал распаренная,
завернутая в огромное банное полотенце, на
голове чалма из полотенца поменьше.
    

    - Ой! Простите. Дядя уже пришел! -
затараторила сорокой и бочком, бочком
пробежала мимо  в свою комнату,
оглядываясь. А дяденька-то ублюдок, глазки
как шаловливо заиграли:
    

    Ух! Деваха. И задом сверкнула, едва
прикрытым полотенцем. У Валеры остро
заломило в паху. Надо бы присмотреться к
этой семейке внимательней. Валера приятно
удивлен. Цветник. А не пойти ли сюда
садовником? А, собственно, зачем он сюда
пришел? Три тридцатиграммовые рюмки уже
сделали свое дело. Он стал превращаться в
того, кем всегда мечтал быть. Еще бы парочку,
и тогда он наконец станет Пирсом Броснаном.
Эх, мало водки купил! Бутылочки бы три, и
порядок. Он стал внимательнее разглядывать
женщин, сидящих напротив. Маша несомненно
хороша, сбитая и с фигурой девушки, ни
живота, ни даже лишнего жирка, а самое
главное - она смелая, не прочь мужчину
поиметь... Такого, как он, например! Даша...
Влюблена в него по уши. А как же! Вон как
краснеет и плотнее сжимает свои красивые
ноги под его взглядом. Он же её начальник -
почти бог. Что начальник скажет, то и хорошо
будет. Замечательно! Он думал это, слушая
оживленный трёп Маши. Вдруг заметил: рюмка
Маши полная. Она так за три круга ни разу и
не выпила. Непорядок! 
    

    - Халтуришь, Машенька!
    
- Что?
    
- Мы с Дашенькой уже по три выпили.
    
- А я не пью, мне и так неплохо.
    
- Нет! Ты непременно выпей!
    
- Да не буду я пить.
    
- Выпей, Маш, - сказала подобревшая  Даша, -
веселее же!
    
- Не буду!
    
- А давай я тебе ликёр принесу, лимонный? Он
слабенький, всего двадцать градусов.
    
- Я за неё выпью! - раздался над ними возглас.
    

    Светка. Она уже переоделась и подкралась
незаметно к компании, увлеченной уговорами.
Подхватила рюмку и опрокинула её в рот. Маша
с Дашей от неожиданной выходки обомлели.
Валера обомлел по другому поводу. Черные в
обтяжку лосины, топ-маечка,  закрывающая
лишь грудь, зелёный зеркальный шарик в
пупке.  Глаз ласкают правильные изгибы
тела, практически ничем не скрадывающиеся.
Лобок! Он так туго обтянут черным трико, что
его низ раздваивается на две половинки,
выдавая половые губы, а ниже... Валера
судорожно глотнул воздух. Провел взглядом
по идеальному паху на совершенно плоский
живот, пупок с пирсингом, выше, выше. Грудь
под маечкой без лифчика. Малолетке лифчик-то
зачем?  Еще, еще выше. Губы, крашенные
малиновой помадой. И глаза. Светка смотрела
насмешливо и дерзко ему прямо в лицо, она
поняла, что творится сейчас с Валерой.  И
сделала губками: "Муа!" Взгляд Валеры
заметался, как у вора, только что пойманного
с поличным.
    

    - Ты что? - вспыхнула Даша, отойдя от
десятисекундного шока. - Ты что сейчас
сделала?
    
- Как что? Выпила. Что мне, на дискотеку
всухую идти, что ли?
    
- Никуда ты не пойдешь! Ты же сейчас пьяная!
    
- Ой-ёй-ёй. От махонькой рюмочки. Нет, я пойду.
У вас тут оргия намечается, а мне что делать,
книжку читать?
    
- Ну-ка пойдем на кухню, сейчас же. А то перед
Валерием Павловичем неудобно.
    

    Драть, драть, драть! Дрянную девчонку.
Совсем от рук отбилась! Ага, вот сейчас мама
пеной изойдет. А чего это она такого ублюдка
привела в дом? 
    

    - Ты соображаешь, что делаешь? - зашипела 
Даша, предварительно прикрыв дверь, на
кухне.
    
- Соображаю, мама, - Светка стала в позу: руки
в бока, глаза мечут гнев. - А ты понимаешь,
что этот Валет Палкович - козел?!
    
- Тшшшшш! - Даша испугалась громкого голоса
Светки. - Не смей про него так говорить.
Знаешь, какая у него зарплата и машина?
    
- А что? Зарплата из козла делает мужчину? По
мне, пусть мальчик на велосипеде, но не
козел. А этот - старый, обрюзгший, лысый,
вонючий козел!
    

    Даша бессильно опустилась на стул. С
изумлением смотрела на дочь. Светка не
понимает! Она же для неё старается. Мужик в
доме нужен, чтобы жизнь наладилась...
    

    - Мама, ты же его не любишь. И он тебя не
любит. Зачем он нам нужен? Прогони его. -
Светка расплылась в наивной и невинной
улыбке. - Ма, дай сто рублей.
    
- Хорошо, доча... Пойдем в зал, я тебе дам
деньги. Только не делай так больше, ладно?
    

    Не делай так больше? Да Светка сейчас
покажет этим двум кудахтающим клушкам, чего
стоит этот Валет Палкович!
    

    Светка пошла вслед за матерью, улыбаясь
так загадочно, что будь поблизости Леонардо
да Винчи, то он тут же бросился ее писать. Ну
как не увековечить такую прелесть?
    

    - Что? Досталось? - хохотнула Маша.
    
- Ничуть! Я же у мамы единственная и любимая.
    
- Ну, ну, невозможный ребенок, давай музыку
нам заведи, без музыки беда. Что посоветуешь?
    
- Янку. Сейчас поставлю сидюшник.
    
- Нет, нет! - ввязался в разговор Валера. -
Алла Пугачёва есть?
    
- Фу-у-у-у-у! Как пошло, Валер Палыч!
Попсой балуетесь?
    
- Я? Нет! - смутился Валера, он не знал, что
такое попса, да и из артистов знал только
Аллу Пугачеву.
    
- О! - воскликнула Светка, увидев сотовый
телефон Валеры. - Мобильник! Жээсэмка? Можно,
я потрачу пару ваших копеек? Мессагу нужно
отправить.
    
-  Конечно, конечно, девочка моя! - с
радостью согласился  Валера и поиграл
бровями игриво. - У меня там целый час на
карточке, можешь тратить все!
    
-  Вы такой щедрый! - выдохнула Светка в
благоговении. И глаза, и глаза заволокло
такой нежностью. И застывшее движение -
порыв благодарности.
    

    Валере показалось: будь они в комнате одни,
то она непременно села бы ему на колени...
чёрт! Положительно ему нравится эта семья.
Он вольется сюда добрым хозяином... М-да.
Будет пасти этих породистых лошадок.
Козлище! Глаза не сломай. То ли ещё будет.
Светка ставила диск в музыкальный центр и
при этом лихорадочно набирала текст для
Вадика на телефоне: "Тебя люблю. Сегодня
или никогда!" Заиграла бодренькая
танцевальная музыка. Янку Светка пожалела.
Не доросли еще предки до Янки, пусть попсой
давятся.
    

    - На тебе сто рублей, - сказала Даша, уже
мечтая, чтобы Светка быстрее убиралась на
свою дискотеку. Не дай бог, еще что-нибудь
выкинет. 
    
- Вот спасибочки! А может, мне и дядя Валер
Палыч подбросит еще двести? Он такой добрый
и щедрый!
    
-  Господи! - простонала Даша. - Светлана,
уйди с глаз долой!
    
- Почему же, Дашенька? Я, конечно, дам ребенку
двести рублей. Детей нужно баловать иногда.
- Валера лихорадочно стал рыться по
карманам. Дрожащей рукой достал кошелек и
отсчитал нужную сумму.
    
- Да что вы, Валерий Павлович? Она ведь
просто пошутила!
    
- Ничего я не шутила! С чего мне шутить?
Деньги пригодятся всегда.
    
- Исчезни! Нет, стой! - Даша наконец решила
быть твердой. - Это что за наряд такой? Ты же
в нем проституткой смотришься!
    
- Подумаешь! Могу и снять! Все равно из моды
давным-давно вышло, - обиженно воскликнула
Светка и, ухватив обеими руками за край 
маечки, сдернула ее через голову. Грудь
вырвалась на свободу, упруго завибрировала.
Два полушария, похожих на большие груши, с
припухлыми сосками, как у годовалой не
раздоенной козочки. Валера чуть не
задохнулся от неожиданности и выронил
деньги на журнальный столик. Светка
схватилась за края лосин в намерении снять
и их.
    
- Взбесилась, что ли? Что за демонстрации
здесь? - не выдержала Маша. - Постыдись
Валерия Павловича!
    
- Незачем мне стыдиться, - сказала Светка
мягким воркующим голосом и смотрела прямо в
глаза Валере, медленно, медленно, по
миллиметру продолжала снимать лосины. - Он
сисек не видел, что ли? Он же вроде моим
папой собирается быть? Так чего же папы
стыдиться? 
    

    Слово "папа" прозвучало из уст Светки
не то чтобы кощунственно, а страшным
надругательством вообще над всем
институтом брака и семьи.
    

    - Стоп! - крикнула Даша. - Достаточно. Просто
уйди тихо. Ясно?
    
- Ясно, - кивнула Светка и, напялив маечку
обратно, сгребла деньги со столика. Честно
заработала. - Всем чао! Приятно было
познакомиться с вами, Валер Палыч.
    

    И она выпорхнула из квартиры, оставив
взрослых в замешательстве.
    

    - Да-а-а-а! - хрипло протянул Валера. - Растут
детки.
    

    Он, конечно, не имел в виду то, о чем думал,
но Даша расценила это по-своему, как укор ей
за плохое воспитание.
    

    - Простите её, Валерий Павлович... Простите
меня...
    
- Что ты, Дашенька! Ни к чему извинения.
Просто я сказал, что дети растут, а мы
считаем их детьми. Давайте лучше выпьем?
    
- Давайте! - подхватила Даша. - Маш, так я тебе
ликёр принесу?
    

    Даша не стала дожидаться протестов,
убежала на кухню, где в холодильнике
который год стояла початая бутылка ликёра.
Там еще было полбутылки перцовки. Когда
Светка болела, Даша растирала ее.
Прихватила на всякий случай и перцовку.
Жгла обида на дочь. Эгоистка чертова! Вот
завтра она сделает ей промывание мозгов.
Ишь что устроила, мужчина ей не понравился.
Назло выйти замуж за Валеру, что ли? Пусть
принимает такого отца, которого выберет
мать. Да, да. Так она и сделает.
    

    - Валерий Павлович, а вам, как мужчине,
покрепче! - сказала она, расставляя бутылки
на столике.
    

    Валера налил Маше ликёра с особенным
азартом. Вот сейчас он их подпоит, а потом
будет делать с ними что захочет. Себе
перцовки. Настоящий напиток - для настоящих
мужчин! Даше водки. На глазок прикинул, ей
как раз хватит. Жаль, что дочка ушла, ей бы он
намешал до дури. Перед глазами так и маячила
грудь резиновыми мячиками, с сосками, пухло
топорщившимися в разные стороны. Двести
рублей жалко... Но будем считать, что он
оплатил себе будущее. Надо, ох как надо
расположить к себе девочку. И, похоже, это
ему удалось. Как она смотрела! Ладно, это
позже, а сейчас пьянка. И как там девочка
говорила? "У вас тут оргия намечается".
Еще как намечается!
    

    - Выпьем, - сказал он.
    

    Даша залпом вылила рюмку в рот. Скорее
напиться, чтобы не испытывать стыда за
недавние выходки Светки! Наверное,
полегчает от выпитого, и тогда она немного
осмелеет, и тогда Валера сделает ей
предложение. Маша долго нюхала ликёр, не
решаясь пригубить. Пахнет здорово... лимоном...
Завтра сильно будет болеть голова. Ради
сестры. И как только Дашка расслабится -
сразу же уйдет, оставит их вдвоем: пусть
договариваются. Надо же бабе счастье тоже
иметь, хоть плохонькое. Эх, не тот мужик, не
тот. Приложила губы к рюмке.
    

    - Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна! -
скандировал Валера,  Даша с восторгом
присоединилась: - Пей до дна!
    
- О-о-о-о-о-о! - в один голос воскликнули Даша с
Валерой, когда Маша таки выпила. Ну наконец-то!
Налаживается веселье и доброе расположение
духа. Надо бы побыстрее забыть инцидент.
Музыку сделать погромче - станет еще уютнее.
    

    - Давайте еще? - Валера разлил каждому свой
напиток. Он же виночерпий сегодня, а это всё
равно что Дионис. Он тут оргией руководит.
    

    Маша вторую рюмку выпила смелее и уже без
уговоров. Стало вдруг так тепло вот тут в
груди: Слегка закружилась голова. Она
оценивающе посмотрела на этих несмелых
будущих любовников. Так. Еще пару рюмочек, и
они будут готовы слиться. Тогда она и
уберется тихонечко. Надо их встряхнуть
немножко. Музыка играет, а они сидят, как кол
проглотили. Почему бы им не потанцевать
вдвоем? Танцы сближают. Конечно!
    

    - Эй, народ! - воскликнула Маша. - Почему не
танцуем? А ну живо всем танцевать!
    
- Не-е-ет, - смутилась Даша, - не хочется что-то.
    
- Почему, Дашенька? Пойдем потанцуем? Живо,
живо! - продолжала свою роль Маша и сама
первая подала пример, поднялась с кресла,
отчего халатик взмахнул полами, как
крыльями, обнажив белые трусики. Подошла к
проигрывателю, увеличила громкость и
сделала несколько танцевальных движений.
Возбужденно замахала руками, приглашая
всех: "Ну же! Смелее! Видите, я уже танцую?"
    
- Дашенька! Пойдем, - Валера поднялся,
протянув ей руку.
    
- Ой. Не знаю, право. Так неловко себя
чувствую. Вы идите, а я присоединюсь чуть
позже.
    

    Валера присоединился к Маше и стал
неуклюже копировать её движения. Да. Тазом
он не может вот так шевелить, и ноги почему-то
не слушаются. Невольно залюбовался Машей.
Как танцует! И рукой поддержит волосы,  и
эротично погладит себя по животу. И губы
вытягивает в воображаемом поцелуе. И глаза
при этом закрывает. Очень сексуальная
женщина!  Фигура ничуть не хуже Дженнифер
Лопез. Или какая там артистка есть? Дашенька
тоже хороша, только слегка полновата.
    

    - Валерий! От тебя так пахнет здорово! -
сказала Маша, не прекращая движений. - "Шипр"?
    
- Нет. - У Валеры сперло дыхание от такого
комплимента, плюс - наконец девушка стала
называть его на "ты". Теперь остановка
за Дашей. - Этот одеколон - мой тезка! Я
всегда им пользуюсь.
    
- Очень хорошо! И как стильно! Принеси мне
выпить прямо сюда?
    
- Конечно! - Валера дернулся как ужаленный и
бросился исполнять каприз.
    
- Дашенька? Тебе водочки. Мне перцовочки. А
Машеньке ликёрчика, - приговаривал он,
колдуя с бутылками. - Пойдем танцевать?
    
- Я позже. Посмотрю лучше, как вы танцуете.
    

    Даша выпила, восхищенно глядя на
танцующих. Вот Машка! Умеет же завести... Ей
бы так... наверное, не оставалась бы одна
никогда. Показалось мало, налила себе еще,
на этот раз ликёра. Выпила. Рука самовольно
потянулась за следующей порцией. Вот ещё
выпьет, и тогда тоже сможет танцевать не
столь скованно. Поднялась, чтобы
присоединиться к танцующим.
    

    - У-у-у-у-у! Йес, йес, йес, - завизжала Маша в
фальшивом восторге. - Леди анд джентльмены,
явление великой артистки народу! Сейчас она
покажет эротический танец живота! За это
нужно выпить, Валерий!
    

    Маша пошла в разнос. Теперь в горле стояла
ненасытная жажда. Хотелось пить, пить и пить.
Сколько она не пила уже? Лет пять? Да, да,
именно с тех пор, как расстроила свадьбу
своей лучшей подруги...
    

    - Мне перцовки, пожалуйста! -
предупредительно воскликнула Маша. - Хочу
попробовать, что это такое. Небось гадость
какая?
    
- Нет! Вполне приличная.
    
- Тогда налей, налей, и побольше.
    
- А тебе, Дашенька?
    
- А мне ликёра.
    

    Валера принес три рюмки в круг. Маша
выпила, продолжая бешено двигаться в ритме,
конвульсивно трясла бедрами. Ближний
Восток, не иначе! Халатик распахнулся, более
не в силах сдерживать тяжелую грудь. Боже!
Какое великолепие! Горошинки-соски, как и
предполагалось. Валера инстинктивно
посмотрел на свою ладонь. Сравнил. Как раз
помещаться будет в ладошку. Идеальная грудь.
    

    - Давай, давай, Дашка! Покажи танец пупка!
Ты же умеешь это делать, вот так, - и она
показала, как это делается, то и дело
поправляя расползающийся халат.
    
- Ну тебя! Перехваливаешь. Не умею я
танцевать.
    
- Почему, Дашенька? Ты танцуешь как... как...
лебёдушка!
    
- Леблёдушка! - хохотнула Маша.
    

    Трэк закончился и через секунду сменился
плавной мелодией. Танец для двоих. Самое
время бросить любовников в объятия друг
друга.
    

    - А ну-ка! Сейчас я посмотрю, как вы
танцуете вместе!
    

    Она решительно подтолкнула Дашу к Валере,
а сама, тяжело дыша и на ходу поправляя
халат, отошла к столику.
    

    - Танцуйте! - воскликнула и пощелкала
пальцами над бутылками, выбирая, что себе
налить. Надо попробовать теперь водки.
    

    Валера взял за талию Дашу. Мягкая! Не
женщина - сама нежность. Чуть опустил руки
ниже. Придавил ладонями. Мягкая! В штанах
почувствовал давно забытое шевеление.
Неужели? Ну, теперь все в порядке. Работает!
Вот некогда всё, некогда, а жизнь проходит.
Сейчас, разумеется, станет по-другому, он
будет падишахом при трёх женах. Прекрасно...
Даша млела. До нее так давно не дотрагивался
мужчина! Даже ноги вдруг стали плохо
слушаться, она едва ими передвигала. Маша
наблюдала за танцующей парой, держала в
руке рюмку с ликёром и потихоньку
потягивала. Пригубит, проведет по губам
языком, чтобы насладиться вкусом. А что?
Вроде и неплохой мужик, вон как бережно
Дашку поддерживает. Скромняга - это хорошо, 
то, что жадина, - тоже. Для дома, для семьи
стараться будет. Такой всё в дом тащит...
Сейчас допьёт эту рюмку и исчезнет, пусть
поворкуют. Сделала попытку подняться с
кресла. Упс... Набралась. Как же? Теперь она
не сможет уйти. А надо. А надо?
    

    - Эй! А ну, поцеловались быстро! - Маша таки
поднялась и сделала неловкий шаг,
повалилась на пол рядом со столиком.
    
- Ой, сестренка! Как ты напилась! -
запричитала Даша. - Пойдем, я отведу тебя в
твою комнату.
    
- Не-е-е-ет! - Маша упрямо мотнула головой. -
Мне нужно идти.
    
- Куда ж ты пойдешь в таком виде? Изнасилует
еще кто-нибудь по дороге.
    
- Ха. Ха. Ха. Спасибо скажу.
    
- Нет, нет. Машеньке никуда не нужно идти.
Давай отнесём ее в спальню.
    
- Не хочу я спать! - Маша изо всех сил
оказывала сопротивление. - Я хочу танцевать.
Быстрая музыка началась, это для меня. Вы
думаете, я напилась? Напилась?
    

    Она всё-таки поднялась, лицо ее кривилось
в пьяной усмешке. Вышла на свободное место и
стала танцевать, совсем уже не заботясь о
распахивающемся халате; все время норовила
упасть и, если бы не Валера,
предупредительно подхватывающий ее,
непременно расквасила бы себе нос. Вскоре
совсем повисла на Валере, цепко держась за
его шею. Даше ничего не оставалось делать,
как отойти. Она подошла к столику. Ну и денек
сегодня! Сначала Светка, теперь Машка.
Налила в рюмку остатки водки, выпила, потом
перцовки, потом ликёра...
    

    - Я тебя хочу, - шепнул Валера Маше на ухо.
Не было сил терпеть и чувствовать почти
голое тело так близко. Он уже мял ее
податливую грудь, когда поворачивался
спиной к взгрустнувшей в одиночестве Даше.
    
- Меня? О. О... А что? Это идея! Ха-ха-ха. Ты-то
хоть целоваться можешь?
    
- Могу.
    
- Не верю! С Дашкой не целовались. А ну покажи?
    

    Валера ткнулся губами в ее губы.
    

    - И всё? И это ты называешь "могу"?
    

     Она нижней губой быстро провела по его
верхней губе. У Валеры от неожиданности
отвисла челюсть. Маша языком потрогала его
нёбо. У нее такой длинный язык!  Острый
импульс потряс все внутренности. Чертовка!
Как хороша! 
    

    - Вот так нужно целоваться.
    

    Валера в порыве захотел еще. 
    

    - Еще!
    

    Маша лизнула его от подбородка по всей
щеке до самого уха. Чуть куснула ухо.
    

    - Дашка! Мы изобрели новый способ
целоваться - по-собачьи! Иди сюда, тебе
Валерий сейчас покажет.
    

    Даша видела всё. Приступ обиды и ревности
перехватил дыхание. Машка! Что она делает?
Боже, какой позор! Вот и нет у нее мужчины
теперь. И как же в понедельник на работу?
Хоть увольняйся с завода.
    

    - Иди сюда, тебе говорят!
    

    Даша поднялась и покорно подошла.
Ненавижу! На глазах навернулись слезы. И она
всхлипнула.
    

    - Дура! Чего ревёшь? Для тебя стараюсь. А ну-ка
поцеловались, сейчас же... А я спать пойду. 
Целуйтесь, целуйтесь!
    

    Валера притянул к себе упирающуюся Дашу и
впился ей в губы. Губы мягкие и солоноватые
от слез. Чуть горчит. Ну, это от алкоголя.
Долго, долго держал ее так, пока она не
расслабилась и не ответила слабым, едва
похожим на поцелуй движением губами.
    

    - Ну вот! - удовлетворенно сказала Маша и,
покачнувшись, рухнула на пол, раскинув ноги.
    
- Давай, Дашенька, отнесем её в спальню. И она
не будет нам мешать.
    
- Да.
    

    Он подхватил Машу под мышки и, приподняв,
привлек к себе. Рука удобно легла на
оголенную грудь.
    

    - Куда?
    
- Вот в эту дверь, там её спальня.
    

    Машу бросили прямо на неразобранную
кровать, ноги так и остались на полу. Ух,
девушка! Валера еще вернется. Вышли из
комнаты, Даша тихо притворила дверь. Сели на
диван. Говорить стало не о чем.
    

    - Дашенька.
    
- Что?
    
- Дашенька...
    
- Говорите, Валерий Павлович.
    
- Выходи за меня замуж?
    

    Он положил свою руку на её колено, Даша
напряглась и подалась вперед. Валера взял
её за шею и притянул лицо к себе. Поцелуй.
Еще робкий и с былой обидой. Даша 
вздохнула вместе с тройным всхлипом, но
приоткрыла рот, тем самым давая согласие.
Рука пошла выше, задирая платье. Рука
чувствует тело, такое мягкое и сдобное!
Наверное, от ударов остаются ссадины. Даше
нужно в ванну. Идея фикс с самого начала
вечера. Она вся воняет. Как же сейчас
сделать то, к чему клонит Валера? 
    

    - Мне нужно пятнадцать минут.
    
- Зачем?
    
- В ванну... - она это сказала тихо и
смутившись.
    
- Хорошо, Дашенька. Я подожду и выпью еще.
    

    Она выскользнула из его объятий. Какая
удача!!! Там, в спальне, его ждет Маша с
раскинутыми ногами. Пятнадцати минут
должно хватить. Из ванны послышался плеск
наливающейся воды. Может, не надо? Как это не
надо? Коротко глотнул содержимое рюмки,
плавно поставил ее на столик и в страшном
волнении, воровски отправился к
вожделенной двери. Тихо отворил, неслышно
проник в спальню. Двери оставил
приоткрытыми. На всякий случай, чтобы
контролировать ситуацию. Прислушался - вода
шумит.
    

    Маша лежала в том же положении, в каком ее
оставили: ноги свисают с кровати. Почти не
дышит. Может, она в обмороке?  Склонился
над ней. Дыхание есть. Слабое. Все в порядке.
Осторожно расстегнул пуговицу на халате.
Нащупал твердый, пружинящий ободок трусов;
очень тихо, напрягаясь от затаённого
дыхания, стал снимать. Маша пошевелилась и
сонно вздохнула. Сейчас лопнет сердце:
глухо стучит и отдается толчками в горле, в
висках. Дождался, когда она снова задышит
ровно, продолжил, увлекшись процессом. Снял.
В спальне света совсем немного от
приоткрытой двери, но этого достаточно -
отсвечивать наготу Маши на белом покрывале.
Вот это приключение! Дальше-то что?
    

    Расстегнул ширинку. Стоит-то как!  
Мягко взял Машу за щиколотки ног, подтянул
её  на край кровати: так удобнее.
Раздвинуть вялые ноги совсем просто. Но как
теперь войти? А вдруг проснется и поднимет
скандал? Тогда... А, один раз живем! Девка в
дупель пьяная, спит мертвецки, по ней
бульдозер проедет - не заметит. Взялся за
бедра, легко надавливая, вошел. Лобки
встретились. Затаился, прислушиваясь к
ощущениям и звукам из ванной. Маша снова
зашевелилась, причмокнула губами. Отпрянул.
Но, вкусив влажное тепло её лона, уже не смог
сопротивляться соблазну. Хрен с ним! Хрен с
ним! Хрен с ним! Он вспомнил недавние танцы,
как она трясла своими грудями, как он мял их,
как она целовала его языком. Теперь он не
будет трусить. 
    

    Раз, два, три плавных движения. Маша стала
дышать громче. Затаился. Еще пара движений.
Она, всхрапнув, чуть приподняла ноги и
согнула в коленях. Что это значит?
Проснулась? Разрешает ему?  Еще, еще, еще.
Слабо стонет. Еще, еще, еще.  Валера
схватил её за грудь и сильно сжал. Мечта его
жизни исполняется! Он падишах! У него будет
три жены. Еще, еще, еще! Близко склонился над
ее лицом.
    

    -  Ах! Ах! Ах!
    

    Маша уже не притворяется спящей. Обвила
руками его шею. Целует. Только она так может;
язык глубоко в рот, до самого нёба. Она
наслаждается им. Наслаждается! Тихо
заскулила, задрожала, забилась в конвульсии,
сильно сжимая бедра, и затихла,
расслабилась. Всё. Дальше нельзя, иначе Даша...
Нужно уходить, вода перестала шуметь.
    

    Даша вышла из ванной. Ой, как стыдно! Она
своим поступком явно дала понять, что
сейчас будет. Валерий Павлович, наверное,
станет её презирать за то, что так быстро
сдалась. Простила Машкины поцелуи... Но ведь
у Даши полтора года не было мужчины. Но
Валерий Павлович сделал ей предложение.
Значит? Она ему уже как жена? Хм. Жена... Как
это? Дочку родила - и не знает. Да и родила
почти случайно. Дима не в курсе, поди, что у
него есть ребенок. И где тот Дима?   
    

    Валера сидит в кресле в задумчивости,
подперев щеку кулаком. Заскучал, бедненький.
Стало опять неловко за свой поступок:
заставила его ждать.
    

    - Милая Дашенька!
    

    Дверь в комнату Машки приоткрыта. Она же
помнит - закрывала! Что такое? Страшное
подозрение ударило больно в сердце. В
удивлении посмотрела на Валеру. Он там был?
Резво направилась к открытой двери,
включила свет. Бог мой! Маша голая, с
раздвинутыми ногами. Спит. Трусы лежат на
полу.
    

    - Уходите, Валерий Павлович!
    
- Что ты, Дашенька! Я тебя люблю.
    
- Уходите немедленно.
    

    Валера сделал к ней твердый шаг,
решительно привлек к себе, крепко сжал. Он
же Пирс Броснан! Она тщетно пыталась
вырваться, сопротивлялась, пока не
растратила силы. Валера медленно приблизил
губы к ее лицу и нежно тронул нос. Ниже, ниже,
еще ниже. Накрыл ртом ее губы. Даша
заплакала, но  губы дрогнули, открываясь
для поцелуя.
    




		
		
		
    71. Фенечка Эф: Чат
    999   Оценка:4.00*3    "Рассказ"  Эротика 


    



    
 
 



    

    

    
Чат

    

    

    

    
История первая.

    

    

    

    
Амелия 

    

    

       Вы  всегда шли с ней нога в ногу. Ну, это выражение такое. Вроде - спина к спине... Да, да, всегда и во всем. С самого детства. А как же иначе, если  родители  были соседями, и за вас все решили!

       	Так вот, вы были вместе долго. Почти  двадцать пять лет. Учились в одной школе. Защищали диплом у одного профессора. И все было хорошо. Просто замечательно. Ты любил ее. Она отвечала взаимностью. Правда не такой, какая  была нужна тебе. Считала тебя другом, почти братом, вот и любовь у нее  выходила соответствующая. 

       Нет, конечно, она не питала иллюзий насчет  вечной дружбы между парнем и девушкой. 

       Мужчиной  и женщиной, как вариант.

       Она отдала тебе самое дорогое, как любят выражаться наши бабушки. Ну, бабушки они ведь такие. Любят выражаться витиевато. 

       А она, просто напросто, отдалась тебе, в те золотые деньки, когда вы учились в десятом классе. Не от большого  чувства отдалась, а просто от  сознания того, что  так надо.  Чтобы ты был рядом, и позволял с собой дружить. Ты понимал, но  не возражал. Так было удобно. 

       С другой стороны, чувство близости меркло, когда вы занимались любовью.

       Вот так вы и жили. Иногда  встречались как любовники, но всегда оставались родственниками. Пусть не по крови, но по духу. 

       	Так пролетели годы детства, отрочества и  юности. Когда остался позади институт, а  будущее  звало за собой, славные родители опять решили за вас. И вот  через какой-то  месяц вы оказались скованы узами. 

       Брака. 

       Хотя браком хорошее дело не назовешь. Так  говорили знающие люди. Наверное, в энциклопедии вычитали. Что интересно, говоря это, они многозначительно кивали и хмурили брови. 

       Умники хреновы.

       Да, ладно, фигня, было не до этого. К тому же те люди, которые просвещали вас насчет слова "брак", потом улыбались и желали счастья. Говорили, мол, такие близкие люди должны жить вместе. А брак, он такой, помогает в этом.

       Они улыбались, а ты спрашивал у "людей", какой энциклопедии они начитались.

       	Немудрено, что однажды ты проснулся утром, и понял, что все потеряно. Не что-то именно, а именно все. Тебе уже 25 лет. Впереди маячит блестящая карьера в солидной фирме, а на тебе мертвым грузом висит семья. В лице жены. Зачем спрашивается?  

       	Тук-тук, беда стучится в дом.

       	В чем дело?

       	Банально, как и все в этой жизни.

       Вчера ты познакомился. С женщиной,  естественно,  с новой коллегой. Секретарем шефа. 

       	Амелия, так ее зовут, только три дня как приступила к работе. Заменила предыдущего секретаря - та ушла в декрет. В  фирме  поговаривали: ребенок шефа, точно. Ага. И многозначительно кивали.

       	А тебе было плевать - ты уверился почему-то, что Амелия - девушка из чата. Твоя знакомая.

       Чем еще заниматься в свободное время на работе? Ну не к жене же звонить, правда? Самое простое: войти в сеть, набрать адрес портала в окошечке браузера и все. Ты - король, а дамы у твоих ног.

       В буквальном смысле.. В тот же вечер стоят перед тобой на коленях и расстегивают ширинку.

       В какой энциклопедии вычитали, как расстегивать ширинку?

       Скольких девушек ты имел на этой неделе? В этом месяце?  За последний квартал?

       Не помнишь, а отчеты небесная канцелярия тебе не предоставляет. Не дослужился, наверное.

       Главное, с ними легко, с чатовскими девчонками, не надо заморачиваться. Им не нужна дружба и понимание. Все эти глупые вещи им не важны. Таких девушек больше волнует, есть ли у тебя машина и сколькиголосовая полифония у твоего мобильника. А также, сколько заплатишь за миньет.

       Ну, не обязательно деньгами.

       Есть же еще рестораны, драгоценности всякие.

       Цветы, да.

       А потом! 

       Как они раскованы, когда  занимаются с тобой этим на  водительском сидении BMW. Их возбуждает все. И легкий ветерок кондиционера, дующий в спину, и открытое окно, и даже проклятый руль, от которого не деться, не скрыться. 

       Если мимо ходят люди, это тоже, конечно клево. Еще девчонкам нравится, когда ты сажаешь их верхом на себя, но лицом к окну. И чтоб голые сиськи плющились о чертов руль.

       Амелия из чата, точно. Она похожа на тех девчонок. Также подразнивает и заманивает в приват. Но в самый ответственный момент прекращает общение. Ты  пробовал  поставить ее в игнор,  но не получалось. То, как она общалась с другими,  раздражало и радовало одновременно. Ты искренне завидовал ее мужу, который  даже не догадывался, как она его любит.

       И злился на нее - как это Амелия до сих пор не очутилась на заднем сиденьи бумера?

       Короче говоря, теперь вы встретились, и вот уже 26 часов (взгляд на часы: тринадцать минут и семь секунд) ты думаешь только о ней. Лишь закроешь глаза, как сразу представляешь ее  чувственные губки, ласкающие твой торс. Маленькие твердые грудки, которые  трутся о твой пах, а еще представляешь ее теплое местечко. Больное воображение рисует такие позы, о которых камасутра даже и не подозревает. 

       Мечтаешь, мечтаешь и вдруг вспоминаешь о жене. Неприятно? Не то слово. Мало того вспомнил, так она еще и сама нарисовалась. Ей, видите ли,  подмести надо  под тем самым креслом, где как раз восседаешь ты.

       	Ну, ты, конечно, образцовый муж и, не выказав раздражения, встаешь и пересаживаешься на диван. Замечаешь, что "дружок" напрягся. 

       	Жена это тоже заметила. 

       	Постаралась сделать вид, что так и должно быть. Но ты то усек! Раздражена, как обычно. Когда дело касалось секса, ты всегда  ловил  этот взгляд. Она ведь давала тебе просто  дружбы ради. А каково трахать бревно?

       	Никто  никогда не  интересовался? 

       	Ну, не важно.

       	Нечего было слушаться друзей и родителей. Никогда не женись на девушке, которая считает тебя братом.

       	Твое раздражение, казалось, заполнило всю квартиру. Ты понимал, что  встал-то он вовсе не на жену. На нее встает только по выходным с утра, и то когда нет возможности втихаря  кончить в руку. Однако ж  на  онанизм времени нет. Через час тебе необходимо  быть на работе. И смотреть  на  Амелию как  на  соратника, коллегу, как на женщину шефа, в конце концов. 

       Но не  как на  женщину, которую ты желаешь. 

       Твою мать...

       	А жена? Вот она рядом.

       	Что ей сделается? Должна же она хоть когда-нибудь  долг супружеский выполнять!

       	Ты рывком поднялся с дивана, подошел к жене сзади, задрал ночную рубашку, под которой никогда не было  нижнего  белья, спустил с себя трусы и  грубо вошел в нее. Веник жена, конечно, выронила, и для  того чтоб как-то удержаться на ногах, ухватилась за кресло.  И, о чудо, стала  двигаться тебе в такт, а там внизу у нее все намокло и набухло.

       	Такого еще никогда  не случалось!  Даже  в институтские годы, когда вы напивались вдрызг. Она все равно оставалась зажатой и чрезмерно скромной. Ты  обязан  был трахать ее  лежа, или, в крайнем случае, усадив сверху. Конечно, сперва, было важно доставить ей удовольствие, но скоро смирился. Тем более,  когда она сказала, что  ваша дружба для нее  превыше всего. Поэтому в те редкие моменты, когда  вы  занимались сексом, ты сажал ее на своего "дружка", зажимал в ладонях небольшие грудки и задавал такт. А она  иногда  пыталась имитировать оргазм. 

       	Не очень искусно.

       	Но такого!

       Это не имитация!

       	Если бы было  не наплевать, то  ты б задумался. 

       Однако ты лишь сильнее зажмурился и представил Амелию. Вот тянешься к ее соскам, а она к твоей мошонке. Пощипываешь одной рукой ягодицы, а другой - соски, каждый по очереди. Она стонет и извивается под тобой. Рассматривает тебя снизу. Трогает мошонку. 

       Погоди-ка....

       	Трогает мошонку? Ты открываешь   глаза и  понимаешь, что нет, не кажется, трогает... твоя жена!

       	Твоя фригидная, ленивая в любви жена. И ей это понравилось?

       	Судя по  стонам и по тому, как она истекает влагой, очень...

       	Но тебе некогда о ней думать. Занят мыслями о другой. В последний раз, напрягшись, изо всех сил прижимаешь попку Амелии к своим бедрам - ты так глубоко вошел, что выходить уже нет сил. Еще рывок, и кончаешь. Открываешь глаза.

       	Жена  осела на пол. У нее  такое лицо, будто у котенка, который объелся валерьянки. Блаженство, радость - всего и не разглядишь. И ... она похорошела?! 

       	Но тебе некогда об этом думать. Поправляешь трусы, гладишь ее по голове, и отправляешься в коридор одевать носки. Ты до сих пор не понял, что что-то изменилось. 

       	Амелия. Вот о ком твои мысли. Оргазм отступил, и  мозг прокручивает все, что  произошло пять минут назад. 

       	Тонкое, бледное тело. Амелии... Жены? Вставшие и отвердевшие соски.

       	Амелии? Жены!

       	Стоны удовольствия. 

       	Амелии... Жены?

       	Влага и то, как сокращается матка во время оргазма

       	Амелии! Жены!

       	

       	Ты уже на работе. Давно пришел. Успел покурить, загрузить компьютер. Сходить в приемную, чтобы посмотреть на нее. 

       	Но вот облом, ты ее не увидел.

       	Вчера, после работы к ней приставал шеф, рассказывают всезнающие коллеги, Амелия  вылетела в  коридор вся в слезах. Убегала из офиса под крик начальника: "Ты уволена!".

       	Коллеги многозначительно поднимают левую бровь и говорят шепотом: "Да, так оно и было". Еще они говорят: "Сегодня вечером надо будет попить пивка и обсудить все подробнее".

         	

       	А сейчас ты стоишь и отказываешься верить в то, что больше  никогда ее не увидишь. 

       Звонит жена - просит прийти пораньше.

       	Вечером -  романтический  ужин при свечах.

       	И ты опять  трахаешь жену раком и представляешь другую. 

       	Но вот пуританка-жена тянется губами сперва к твоему  животу, а потом  принимает разбухший член в рот... Образ Амелии меркнет. 

       	Ты открываешь жену заново. 

       	Не друга, но любовницу. 

       	И, о чудо, ее  неумелые ласки вновь доводят тебя до оргазма.

       	Совсем не важно, что перед твоим приходом она  листала порножурналы, сидя за столом в строгих учительских очках, а отдельные моменты несколько раз повторяла в слух.

       	Ну и фиг с ним.

       	Твоя жена всегда во всем была усердной. 

       Ты же помнишь? 

       	Оказалось, что и в любви она очень даже ничего.

       Если захочет.

       	 

    

    
История вторая.

    

    

    

    
Игра в любовь.

    

    

       Снова вечер, и она сидит за экраном старенького монитора.

       День пролетел, как всегда быстро и незаметно. Словно самая медленная на свете черепашка, только наоборот.

       Дети спят. Она  может вздохнуть спокойно. Открывает окошко  "эксплорера" и  входит в сеть.  Ее путь лежит в городской чат или в аську. 

       Замените союз "или" союзом "и". Так будет ближе к истине...

       Сегодня пятница.

       12 часов ночи. Можно  посидеть подольше.

       Завтра выспаться. 

       В чате, как всегда по ночам, народу много. 

       Амелия. Страстный. КарлSON. Jane.

       Не важно.

       Главное, что он в чате. Ее мальчик. Ее любовь. 

       "Теперь початимся", - думает и посылает первое, невинное такое сообщение.

       "Привет, Сеня, рада тебя видеть".

       Ничего ведь такого, да? Просто поздоровалась...

       Через пару-тройку минут приходит ответ от Сени: "Пошла на х., старая сука. 

       Она не может понять, что произошло. А сообщения летят и летят. 

       "Отстань от меня, ты меня зае... Я тебя в рот... Больше не пиши мне".

       Такое чувство, что все происходит в реале.

       "Но, Сеня", - пытается вставить она. 

       А в ответ: "ОТСТАНЬ".

       Да, не заладилась ночка. Слезы градом. Несколько капель  валокордина, и  живительный никотин, самый волшебный наркотик на свете. Ну ладно. Она берет себя в руки. 

       Фигня. Жизнь ведь прекрасна.

       Она  совершенно спокойна. Она закрывает окно  чата, потому как  не может больше  читать  всю ту ахинею, что пишет любимый. Открывает почту и скачивает письмо с сервера.

        От Сени.

       Написанное сегодня днем.

       "Здравствуй, моя любимая Катюша.

       Я долго думал и решил, что ты мой идеал. Мне  уже надоели все эти крашенные блондинки, ненастоящие рыжие и  брюнетки. Все мне надоели, кроме тебя. Хочу быть только с тобой. 

       Знаешь, я очень часто представляю себе то, о чем ты тоже, наверное, думаешь. Я представляю нас и нашу любовь. 

       Вот ты  просыпаешься утром и идешь в ванную комнату, но тут звоню я, и ты отвечаешь мне сонным голосом в трубку. Я не говорю ни слова, просто  дышу. Ты  стоишь и слушаешь  мое дыхание еще  минуту, пока не раздается звонок в дверь. Распахиваешь дверь. Там я. Мы вместе идем принимать душ. 

       Милая, хочешь знать, что будет дальше? 

       Тогда жду тебя сегодня с 11 до 2 ночи в нашем чате".

       Она читает и продолжает реветь. Спокойствие, где ты? Маска равнодушия превращается в исковерканное болью, обидой, лицо. 

       Ну, конечно, он  ведь совсем молодой. Решил разыграть. Блин. А ей уже 30. За плечами неудавшийся брак, оставивший в наследство двух маленьких детей. И зачем она только встретила Сеню? В ее жизни все только-только стало налаживаться. 

       Прав был ее муж. Она неумеха. И неудачница. С очень высоким самомнением.

       Случись такое в самом начале их с Сеней знакомства, она бы послала наглого мальчишку в ответ. 

       Но тогда было приятно, что двадцатилетний юнец за ней ухаживает. Первые разговоры в сети  закончились встречей. Огромный  букет красных роз - знак  большого желания, принес ей Сеня. Потом ресторан и ее квартира. 

       Они предавались  ласкам. 

       Нет, ничего серьезного.

       Легкий петтинг. 

       Как он хотел. 

       Но и  так он  доставил ей удовольствие. 

       Да что там! Он первый мужчина, с которым ей удалось кончить от руки. Его руки. 

       Вот тогда все и началось. Прошло уже полгода, а все никак не кончится. И самое обидное, что не было ничего  серьезного. А она так и млеет от одного воспоминания о той ночи. 

       Ее соски  твердеют, словно он опять теребит их большим и указательным пальцами левой руки. Ее клитор пульсирует, словно  правая ладонь Сени вновь его поглаживает. 

       Она плачет и мокреет внизу. Она хочет его. Сеня издевается. 

       Какой же он гад!

       Она закрывает глаза и откидывается в кресле. Ноги закидывает на подлокотники кресла. Она  говорит себе: "Ладно, дружок, с тобой мы потом разберемся. А сейчас в последний раз". 

       Она опускает руку вниз. Оттягивает  немного  плоти на  бугорок клитора, и начинает мастурбировать.

       Перед глазами Сеня, снимающий рубашку. 

       Ох, какая у него  волосатая грудь!

       Она протягивает левую руку и  касается волосков на  его  груди. Спускается ниже к паху. Там  растительность гуще. Расстегивает брюки, и освобождает его член. 

       Да, он не носит плавки. 

       Да!

       Ей это нравится.

       Пальцы движутся всё быстрее. Клитор  уже  так набух, что плоти становится мало. Она опускает указательный палец ниже.

       Вот так, немного влаги, и продолжать думать о нем.

       На этот раз  легким петтингом Сеня не отделается, думает она и ухмыляется. Опускается перед ним на колени, и целует головку члена. 

       Да, это то, что ей нужно сегодня.

       Такой большой и толстый, ага.

       И все ради нее.

       Она засасывает его в себя. Сильнее. Глубже.

       Глупое подсознание: длинее. Выше. Дальше. Привет олимпийским спортсменам!

       Она мысленно шикает на идиотское подсознание: не мешай, мол.

       Выпускает член изо рта и  мгновение смотрит на его лицо. Лицо недовольно. Почему остановка? 

       Она ухмыляется, и  вновь берет Сенькин член в рот.  Еще несколько  поцелуев, и член так  разбухает, что не умещается в ее маленьком ротике. 

       Да, о да, еще чуть, чуть,  ей это нравится.

       Потом  она  поднимается с колен, и целует Сеню в губы. Как, ему это не нравится? Не беда. Главное ей хорошо. Приобнимает его за плечи и подталкивает к кровати. 

       Ложись и слушайся свою королеву! 

       Она  проводит  указательным пальчиком левой руки по сосочкам Сени, поднимается выше, к губам. Засовывает пальчик в рот. Обратно к соскам. Теперь  прелюдия завершена.

       Да, да, ее пальчики внизу движутся быстрее.

       Медленно снимает с себя  ночнушку, наклоняется над испуганным мальчишкой,  трется грудями о его член. Ее груди не маленькие и не большие. Сеня пытается сжать ее грудки, и даже успевает немножко подвигать своим дружком  между ними. Но ей нужно не это. 

       Да, ага, сейчас.

       Она  садится сверху и помогает ему войти. Внутри все так мокро! Сеня начинает стонать от удовольствия, хлопать ее по попе. Она просит: "Трахнешь меня, как сучку? Пожалуйста".

       Да, да, да.

       Очень вежливую сучку... идиотское подсознание!

       Несколько долгих секунд - и она кончает. 

       Реальность наваливается сверху, как пьяный, потный, ненавистный мужик. Опять становится грустно. 

       Ее рука тянется к мышке. Оставляет мокрые пятна на клавиатуре и столе.

       Чат.

       SuperFucker. Амелия. Stranger.

       Сеня.

       Дон Жуан.

       Ага...

       "Привет, Сеня!"

       

    

    
История третья.

    

    

    

    
Ник: Ромуальдо.

    

    

       

       Бывают люди, которые рассказывают в чате всем обо всем. Ну, о себе в основном, конечно.

       Вот Амелия, она девушка приличная, замужем, дальше флирта дело у нее не заходит. О себе говорит много, но ничего интересного. Семья, ребенок, работа.

       Вот парень с ником Бяка - он женат, изменяет жене направо и налево. Те девчонки, которые спали с ним, говорят, что у него бумер. Прикольная такая тачка.

       Девушка с ником Jane хвастается, что трахалась с Бякой в его бумере на переднем сиденье. Два или даже три раза. Больше о себе она ничего не говорит.

       А этот...

       Нет, этот расскажет вам все и сразу. Даже, если не попросите.

       Ну, в смысле, даже если вам плевать с колокольни.

       Ромуальдо, такой у него ник.

       

       Привет!

       Меня зовут Димон. Но больше нравится, когда меня называют Митей. Мне 25 лет. Три года назад был женат. Потом развелся. У меня растет сынишка. Короче, все как у людей. Только не совсем.

       Ну, вы же понимаете, я не такой как все. 

       Именно поэтому не могу найти свою половинку. Ну, то есть любовь. Я ищу ее постоянно. Везде. Абсолютно. Еду на автобусе и жду. Стою на остановке и жду. Ну в смысле, любовь жду, не только автобус.

       Хотя и его тоже.

       Но везет мне  редко. Поэтому каждый раз, когда выпадает такая возможность, выхожу в инет и ныряю в наш городской чат. Ник мой - Ромуальдо. Люблю старые сказки, да и звучит прикольно.

       Ну, знаете, стильно, на другие ники не похоже.

       Нет, пока любви до гроба я там не встретил. Но иногда  случаются очень даже интересные истории.

       Вам неинтересно?

       Плевать.

       Амелия, хочешь тебе расскажу?

       Конечно, в последнее время наш чат здорово изменился. Теперь здесь много малолеток, которым и шестнадцати нет! Но бывают и постарше девчонки. Вот с  ними и завязывается виртуальная дружба. 

       Иногда даже не совсем виртуальная, и не совсем дружба.

       Гы-гы.

       Амелия, ты куда?

       Вышла, блин.

       Jane, как дела?

       В такие дни я счастлив. Вообще-то  девочки из чата  сами не прочь позажигать. Что, не так что ли? Ведь давно доказано, что через инет знакомятся те, у кого, либо не ладится в семье, либо нет  надежды найти  парня в реале. А иногда  встречаются и просто повернутые на сексе дамочки.  

       Вот с такими я и встречаюсь. 

       Вы скажете, что так  любовь до гроба не найдешь?

       Ну и на фиг она нужна, не подскажите? 

       У меня, как у любого нормального мужчины, была постоянная девушка. Мы были с ней вместе 2 года. 

       А почти неделю назад она ушла.

       Сука.

       Обидно? 

       Не то слово. Меня просто кроет. Впрочем, фигня, ведь  если  человек  к тебе больше ничего не  чувствует, то его надо отпустить. 

       Пускай катится колбаской!

       А она еще заявила: у меня скопилась в сердце пустота, Дима. Я еще спросил, сколько она ее копила и почему в сердце, а не в почках там или желудке.

       А она собрала вещи и ушла. 

       Вот.

       Теперь сижу  и думаю - ну и что  дальше?

       Чего-чего, Jane? Говоришь, тебе не интересны сопливые истории?

       Ну и пошла нах.!

       Бяка, здорово, дружище!

       Слушай, что расскажу...

       Сказать, что я ее любил, не могу. Наверное. 

       Но в то же время, мне  противна сама мысль о том, что ее коснется  кто-то другой. Что кто-то, а не я, будет ласкать ее грудь. Кто-то, а не я, оближет лобок, коснется языком там, где ей особо приятно. Блин, да я просто зверею...

       Чего говоришь, Бяка?

       Лизун?

       Сам такой, сволочь!

       Слушайте все, короче! 

       Наверное, не все еще потеряно.

       Три дня назад, поздно вечером, когда я  сидел в чате, она вдруг позвонила на мобилу. Сказала, что не может без меня. И я растаял. 

       Прибежал на следующий день. Мы провели незабываемый вечер, а потом было продолжение ночью. Но утром, когда проснулся, она опять принялась за старое, типа с тобой не могу и без тебя хреново.

       В итоге - снова выгнала.

       У меня последнее время такое настроение, просто ужас. Даже в чате совсем не интересно стало. 

       Короче, в чат теперь если захожу, то только для того, чтоб найти того, с кем расслабиться можно, оттянуться ненапряжно. Забить тоску, как говорится. 

       Недавно, на днях, можно сказать, такую телочку снял!

       Ой, ну вАще...

       Молоденькая, стройненькая. Моей бывшей до нее раком по буеракам. Да только все неправильно вышло.

       Так завела меня чертовка, что не выдержал, и  после нескольких толчков кончил. Ну, девочка, конечно, не скисла.  Зашла в ванную комнату, а оттуда вернулась, завернувшись в  полотенце и  с флаконом увлажняющего масла. 

       И что вы думаете, она меня им натерла? Не-е, не угадали, она себя  стала   пальчиком аккуратно так натирать. Ну я тут же в игру включился, налил себе масла на ладонь и по ее  спинке  нежно так провел. Она, прям, застонала от удовольствия. Правда, с маслицем переборщил маленько, секретер обляпал, ну и фиг с ним!

       Натер я ее всю. От кончиков пальцев на ногах до  прекрасного личика. А потом...

       Знаете, что было потом? 

       Тайский массаж. 

       Нет, точно. Как в кино прям. Только лучше, да.

       Ночь была просто  замечательная. Спать мы улеглись под утро.  А утром...

       Ооо!

       Блин, а о том, что утром было, даже говорить не хочется. 

       Собралась моя красотка уходить. Уже туфельки на ножки свои нежные натянула, а тут - раз! -  в замочной скважине  ключ повернулся. Дверь открылась.

       На пороге моя ненаглядная с чемоданом.

       "Придурок" - подумал я, - "Ключи забрать надо было".

       Вы, наверное, сами понимаете, что дальше было?

       Черт...

       И вот теперь я тут.

       Прошу меня выслушать.

       Пожалуйста...

       Млядь, да будет меня слушать в этом чате хоть кто-нибудь?

       

       

       

       1

       

       

       

       

    














		
		
		
    72. Гуигнгнм Эф: Благословите брата
    999    "Рассказ"  Эротика 


    





      	Григорий не считал себя беспомощным в быту - отнюдь. Всё это прибрать, убрать, вымыть или протереть он исполнял легко. Постирать и погладить бельё, полить цветы, пропылесосить ковры и паласы. Починить кран и настенные часы, сколотить распавшуюся табуретку, наклеить обои, даже постелить паркет.

      	Вот только готовить не любил и не умел. Вернее, не умел готовить что-нибудь серьёзное. Картошку или макароны сварить, яичницу пожарить, сварганить бутерброды, когда до выхода на работу осталось всего две-три минуты, - это пожалуйста, а вот что-то типа супчика, борщеца, котлеток и даже, скажем, настрогать салата - уж увольте.

      	Поэтому когда жена и дочь уехали в отпуск "за бугор", Григорий перешёл на очень уж простецкую еду: сосиски, пельмени, колбаса, хот-дог в фаст-футе. Рестораны и кафе он не любил. В компании - другое дело, а торчать одному за столиком...

      	Лишь два раза в неделю, по вторникам и пятницам, к нему заскакивала с работы сестра, чтобы приготовить для братца родного настоящую домашнюю пищу - скажем, рассольник и мясную подливку с гречневым гарниром, или уху и бифштексы с пюре. Да мало ли.

      	Обычно в то время, как Рита хлопотала на кухне, Григорий сидел тут же и развлекал её разговорами. В смысле, поддерживал монолог сестры. Иногда помогал: чистил овощи, мыл кастрюли и сковородки, доставал что нужно из холодильника.

      	Уже три недели всё шло по заведённому: во вторник и пятницу Рита посещала "холостяцкую" квартиру Григория, все остальные дни тот питался как мог.

      	Как мог справлялся и с другой своей проблемой - отсутствием жены как женщины. С последней своей любовницей Григорий расстался лет пять назад, новой так и не завёл. И вот уже три недели о женском теле мог только мечтать.

      

      	Рита была младше брата на четыре с половиной года. Тридцатипятилетняя черноволосая красавица, умная и начитанная, чуть полноватая. Она привлекала мужчин и отпугивала их одновременно. Ну в самом деле, не каждый решится иметь рядом эффектную женщину, которая от случая к случаю с лёгкостью цитирует "Двенадцать стульев" и "Мастера и Маргариту", монологи Жванецкого и рассказы Довлатова, стихи Тарковского и старые советские комедии. И нередко ставит в дурацкое положение тех, кто всего этого не знает, не смотрит, не читает, а главное - не понимает.

      	Она меняла мужиков ну точно как перчатки. Неизменным оставалось лишь общество её подруг, большинство из которых, кстати, тоже не смогло найти счастья в семейном бытии.

      	Григорий знал почти о всех переменах в жизни Риты - она была откровенна с братом. Как раз на днях ей пришлось расстаться с очередным своим ухажёром.

      	- Он, конечно, милый, - растирая что-то по дну сковородки, рассказывала Рита. - Цветы, шампанское и всё такое. Он охранником в казино работает. Здоровенный такой. А в голове ноль. Представляешь?

      	Григорий кивнул. Он таких безмозглых громил в своей жизни повидал.

      	- В лес на шашлыки оттянуться, в баню там, в ресторан - самое то. В крайнем случае - американский боевик в кинотеатре. А тут московский академический приехал, такие интересные артисты, такие спектакли, а он упёрся. "Не хочу" - и всё. Пришлось с Галкой идти. А на вторую премьеру с Ольгой и Наташкой.

      	- Разошлись-то с ним из-за чего?

      	- Из-за чего? - Рита на мгновенье задумалась. - Не помню. Да наверное я просто утомилась от простоты его. Ни книжек не хочет читать, ни в театр... То ли дело мой братик, - она приблизилась к Григорию, наклонилась и поцеловала его в макушку. - Вот пример настоящего мужчины... Но такие уже кончились.

      	- Как же, - чувствуя себя от похвалы не совсем в своей тарелке, проворчал тот. - А кто выговаривал мне за сделку с итальяшками?

      	- Но в итоге же я оказалась не права. И, кстати, призналась в этом. Разве не так? Гриш, я же тогда испугалась за тебя, думала - кинут иностранцы, разорят твою фирму. С чем бы ты сейчас был?.. Вот то-то же.

      	Вопрос с передачей крупной суммы итальянским представителям под честное слово был темой до сих пор ещё острой, поэтому продолжать об этом разговор не стали.

      	- А так, вот поверь мне, мужиков твоего уровня просто не существует. Ну, по крайней мере, в нашем городе.

      	Григорий вздохнул. Её бы слова, да в уши... В чьи бы уши-то?.. Он задумался. Работа в последнее время отнимала слишком много сил, заглядываться на сторону просто не получалось. Видел, конечно, симпатичные мордашки и сногсшибательные фигурки молодых девчонок, но до завязывания отношений дело как-то не доходило. По разным причинам. В основном, конечно, из-за нехватки времени. И ещё из опасения, что предварительные шуры-муры окажутся сильно утомительными. Пока её раскрутишь, пока к постели подтолкнёшь...

      	Самый верный способ - корпоративные вечеринки. Но тут возникало другое препятствие - народная мудрость о том, что там, где живёшь и работаешь... В общем, все знают. И, тем не менее, все нарушают. А вот Григорий ни-ни. Как постановил для себя не заводить служебных и соседских романов, так и соответствовал.

      	А теперь, можно сказать, за свою принципиальность расплачивался.

      	- ...нас ведь так воспитывают. (Григорий, придя в себя, включился в разговор на полуфразе.) Мальчишкам что всегда говорят? "Не плачь, ты же не девчонка. Чего раскис? Утри сопли". И всё такое. Вот парень в себе и замыкается, не даёт волю чувствам. А для девочек таких табу не существует. Они с самого детства раскрепощены и эмоциональны... Кто такой друг? Вот скажи, что ты ждёшь от настоящего друга?

      	- Ну, крепкое плечо, поддержку. Хорошую компанию... Помощь, если вдруг...

      	- Да понятно, понятно. Я не о том. У мужиков это всегда серьёзно. А у нас? Легко выплеснула из себя всё наболевшее, посплетничала. Самое главное - чтобы было кому высказаться. Сам посмотри: куда бы женщина ни приехала-переехала, она прежде всего находит себе товарок, вроде бы подруг, а на самом деле - свободные уши, чтобы можно было разряжаться. А что мужчина?..

      	Григорий слушал и смотрел на сестру, любовался ею. "Блин, вот женщина пропадает. Ну хоть бы раз ей повезло, познакомилась с каким-нибудь интересным мужиком..."

      	Помимо воли он представил сестру обнажённой. Довольно крупная грудь, крутые бёдра, хорошо прорисованная талия. Он мотнул головой, отгоняя наважденье.

      	"Не дай бог завестись от родной сестры..."

      	- ...и подруги нужны только для этого. Ничего серьёзного, чаще всего, между нами не происходит, не создаётся. Подруга нужна с одной целью - она должна выслушать...

      	Рита почти одновременно заправляла две дымящиеся на плите кастрюли, и всё что-то пыталась доказать. Не то брату, не то себе. А Григорий, слушая вполуха, вдруг вспомнил одного из Ритиных мужчин. Лет на семь-восемь старше её сутуловатый крепыш, уступавший в росте чуть не полголовы, куряга, выпивоха и кутила. Тогда Григорий про себя недоумевал - и что сестра в нём нашла? Спросил у Риты.

      	- А мне с ним интересно, - пожала та плечами.

      	И откуда-то возникло чувство ревности. Ей с ним интересно. Наверняка не так, как с Григорием, по-другому. Этот мужик и задержался рядом с Ритой дольше, чем все другие - более года ходил в женихах. Потом, правда, всё резко кончилось, но этот год...

      	Григорий представил, как мохнатые ручищи мнут нежную грудь сестры, как жадные губы высасывают её дыхание, как стройные ноги Риты обхватывают мощный торс чужака, слышится частое дыхание, и вот он - стон вожделения...

      	Григорий встряхнул головой.

      	- ...Представляешь, Стас меня спрашивает: "А Фаберже, это где?" Вот чукча, ну! И ведь обижался, когда я называла его дубиной.

      	- Так и не надо было. Мужиков такие слова сильно оскорбляют.

      	- Да пошёл он!.. Вот, посмотри сюда. Из этой кастрюли ешь сегодня. Понял? Вторую ближе к ночи поставишь в холодильник. Это на завтра... Так о чём я?.. Ага, Стас. Раз, наверное, тысячу я ему говорила: "Не ложить, а класть" - и хоть бы в стену горох!..

      	По кухне разносились запахи готовой еды. Отчаянно захотелось есть. Григорий стянул ломоть хлеба, откусил чуть не четверть, принялся жевать.

      	- Эй! - обернулась Рита. - Куда ты так торопишься? Сейчас тебе супика налью. Как маленький... Как Стас прямо. Тот тоже всё норовил до обеда нахвататься.

      	Уже из некоторого любопытства Григорий представил сестру в объятиях "громилы" из казино. Сильные руки с нежностью обводят контуры Ритиного тела, гладят бёдра, спину и плечи. Слегка касаясь пальцами, намечают крупные соски. А через мгновение, метнувшись вниз, те же пальцы ерошат волосы тёмного треугольничка на лобке.

      	"Ласковый сукин сын!" - расслабляется Григорий и вновь возвращается на кухню.

      	- Наваливайся давай, - ставя перед братом тарелку с щами, посоветовала Рита.

      	- А сама?

      	- Чуть позже сяду. Котлеток ещё пожарю, а уж потом.

      	"Пожарит..." Это слово вызвало ассоциацию с неким мужским жаргонизмом.

      	"И кто же следующий будет тебя "жарить", сестрица? Такой же как Стас здоровенный дурак или безобразный бонвиван? А может, утончённый интеллектуал, кандидат чего-нибудь там необычного?.." - Это даже в мыслях прозвучало резко, нагло, абсолютно не в стиле Григория. Но от "высказанного" стало легче.

      	Отодвинув опустевшую тарелку, он взглядом заинтересованного мужчины окинул фигуру сестры, склонившейся над разделочной доской. "И ведь очень даже..."

      	Тут же вспомнил далёкое детство. Когда-то, когда родители пропадали на работе, они играли в больницу. Голый Гришка-доктор важно ходил по комнате со вздёрнутым вверх писюнчиком и что-то говорил, поучая. Голая же Ритуля-пациентка смирно лежала на диване, внимательно его слушая. И не довлели над ними никакие этические и моральные догматы. Если б они умели, они тогда бы уже, наверное, стали любовниками. Но они не умели. А потом на них навалились взрослые правила...

      	"Эй, паренёк! - поостерёг сам себя Григорий. - Ты вроде бы заходишь за линию".

      	"Да, захожу. Но недалеко".

      	- Что, уже снова проголодался? - уловив взгляд брата, устремлённый к ней, улыбнулась Рита. - Ещё несколько минут подожди. Я скоро.

      	Заскворчали на сковороде котлеты. Сняв и повесив на крючок фартук, Рита ушла в прихожую - посмотреться в зеркало и причесаться.

      	- Я тут недавно с астрологом одним поговорила, - вернувшись в кухню, определила новую тему сестра. - Не из этих, не из раскрученных. Милый такой парень, застенчивый. В очках. И знаешь, что он мне сказал?

      	- Что звёзды врут.

      	- Ну, не совсем так. Есть звёзды, которые и в самом деле влияют на судьбу, но далеко не все, на которые ссылаются астрологи. Представляешь?

      	- Да рассказывай уже.

      	- Так вот, - устроившись на стуле перед братом, продолжила делиться информацией Рита. - Есть звёзды ближние и есть дальние, со слабым эффектом влияния. В общем, примерно так он объяснял...

      	"Ну-ну... Как бы этот астролог не стал следующим твоим хахалем..."

      	"Что, Гриша, ревнуешь?.."

      	"Да ничуть. Просто не хочется, чтобы шарлатаны возле девчонки ошивались..."

      	Не слушая лекцию по астрологии, Григорий смотрел из-под прикрытых век на сестру. И его прямо тянуло к ней. Он улыбался, а ему хотелось зарыться лицом у неё на груди.

      	- Ой, котлеты, котлеты! - вдруг подхватилась Рита, вскакивая со стула и подбегая к плите. - Сейчас бы забыла и сожгла.

      	Григорий пожал плечами. Как можно было бы забыть о котлетах, когда по кухне такие запахи? Вспомнили бы, ещё как вспомнили.

      	"Не возжелай жену ближнего своего... Нет, не то, не то... Эдипов комплекс... Опять мимо. Эдип, по-моему, женился на матери своей... Вот чёрт! А как же в науке или в мировой литературе называется любовь брата к сестре?.. Инцест? Но это, кажется, общее название всех кровосмесительных актов... Нет, не помню... "Калигулу" помню. Фильм исторический. Там главный герой тоже занимался сексом с сестрой. И как-то никто не был против... Но с другой стороны, это всего лишь кино... И век бог знает какой..."

      	Рита выставила на стол тарелки с котлетами и с гарниром из нарезанных овощей - помидоров и огурцов.

      	- Вот. Второе.

      	- Угу, - буркнул брат. - Спасибочки.

      	Какое-то время оба сидели молча. Но вот Григорий начал подмечать, как ест сестра. Вилка в изящной левой ручке. Цепляет сочный ломтик огурца. Аккуратно отправляет его в рот. Неторопливое пережёвывание... Легко, непринуждённо... И улыбается ему...

      	Наверняка вот так же легко и непринуждённо она ведёт себя в постели.

      	...Он расстёгивает одну за другой пуговички её блузки. Помогает с рукавами. Потом отбрасывает блузку в сторону... Оглаживает спину женщины... Тело буквально трепещет в его руках... Чуть промешкавшись, расстёгивает лифчик... Прижимается губами к обнажённой груди, вбирает в рот сосок, слегка покусывает его, касается языком... И вот уже снимает с партнёрши юбку. Вслед за юбкой - ажурные чёрные трусики... Вдыхает аромат женского тела... Проводит рукой по лобку, и наконец проникает между бёдер...

      	...Она откликается, отвечает лаской... Прижимается к нему, целует то в подбородок, то мочки ушей... Ногти почти царапают его спину, оставляя светлые следы... Вздрагивает от интимных прикосновений... Заставляет мужчину сесть в кресло, и сама становится перед ним на колени... Гладит возбуждённый член... И вот приникает к нему губами...

      	Григорий очнулся, когда в его тарелке уже было пусто. Что ел, какова на вкус была еда? Ничего не осталось в памяти.

      	- Ладно, сиди, - собрав со стола грязную посуду, распорядилась Рита. - Я их сейчас быстро помою.

      	"А ведь в сексе между родственниками главное - чтобы не возникло потомства. Или я ошибаюсь?.. Значит, необходимо только одно - предохраняться... А у меня, между прочим, есть презервативы. Целая упаковка. Так, на всякий случай... Ну так что?.."

      	Григорий считал, что ещё сомневается, что ещё взвешивает разнообразные "за" и "против", но на самом деле, уже всё для себя решив, он буквально горел от желания и возбуждения. И вряд ли что могло его остановить.

      	"О, друзья мои и недруги, боги и предки-пращуры, живые и мёртвые, ревнители морали и яростные противники кровосмешения, и все-все прочие. Благословите брата на сестру... Или же идите к чёрту!"
	Он поднялся со стула, подошёл к Рите сзади, обнял и прижался к ней всем своим жаждущим, тоскующим по женской ласке телом.
		
		
    
		
    73. Shadow_spb Эф: Рыжая
    999   Оценка:3.06*6    "Рассказ"  Эротика 


    



      
    РЫЖАЯ
    

      

      Я подбил вездеход из подствольника.

      Мы шли вдоль замусоренной набережной. От баррикад, сметенных имперскими танками в первые дни революции, почти ничего не осталось. Я хорошо помнил те дни - тогда всем казалось, что восставшие проиграли, а теперь... Теперь была война, - третий месяц люди охотились друг за другом, копошась на растерзанном трупе погибшей Столицы.

      Вот и сейчас мы - квартет вконец озверевших бывших людей, а ныне разведка четвертой отдельной мотострелковой роты дивизии имени Революции - устало топали вдоль разрушенных бомбежками домов. Брели, выискивая местечко для наших парней, которые сейчас выгружались с баржи в бывшем речном порту. 

      Джип выскочил неожиданно, откуда бы ему взяться здесь, в нашем глубоком тылу? Этот район зачищали штрафники, бывшие уголовники, - за три дня в округе не должно было остаться ничего живого. Аристократики были отброшены далеко, сейчас они отчаянно сражались где-то в пригородах. И уж, конечно, здесь, на разбитой еще в начале революции набережной, их быть не могло, но... Вот он: угловатый, несущийся по обломкам навстречу нашей группке, раскрашенный бело-синими разводами камуфляжа имперский вездеход. Как во сне: катит по центру проспекта, будто призрак из прошлого. Преодолевая легкое обалдение, вскидываю автомат - благодаря неведомого мне изобретателя подствольных гранатометов - сколько жизней спасли или отняли эти небольшие трубочки со спусковым крючком и предохранительной скобой... Щелчок, вездеход несется юзом и втыкается в огромную бетонную плиту отломанную взрывом авиабомбы от модерновой в недалеком прошлом высотки. Смотрю на эту картинку ощущая себя деревенским дурачком на ярмарке - откуда здесь взяться имперцам, да еще на этом глупом вездеходике, он похоже даже не бронирован...

      

       --Ложись, дурак! - орет мне кто-то в ухо, сшибая плечом прямо в кучу битого кирпича и какого-то хлама.

      

      Падаю, но вижу, как распахиваются дверцы машины и оттуда выкатываются две фигуры в размалеванных белым и голубым комбезах. Не различаю лиц. Только смазанные темные пятна глаз и бледный цветок пламени, бьющийся в руках одного из врагов. Того пламени, что убивает. Они знают, что обречены. Вернее обречен этот, бьющий с колена скупыми очередями. Прикрывающий отход товарища...

      Хлопок, пыль, уши закладывает... Граната. Пит? Я не смотрю на то, что стало с врагом. Сейчас мир для меня сжался до размера темного силуэта. Тени бегущей к развалинам. Фигурки, что несется прочь, забавно раскачивая корпусом. Цели. Плавно тяну спуск. А он все бежит... Бежит долго и мне начинает казаться, что перекосило патрон и аристократ скроется в развалинах. Автомат в руках оживает - на напряженной спине брызгами расцветают бурые цветы, а изломанная фигурка заваливается в пыль, вздрагивая в последней агонии, у самого подножия полуразрушенной жилой башни... Первый. Мой первый.

      Питер, пнув останки автоматчика, довольно хмыкнул:

      

      --Учишься, студент! Поздравляю. Только одно замечание - со ста шагов надо не колесико у керосинки ломать, а коптить эту хрень намертво! - он протягивает огромную лапу, но я поднимаюсь сам.

      

      Поднимаюсь, стараясь отвести взгляд от оскаленного в последней усмешке лица, присыпанного пылью... Темная пыль набухает влагой... В голове шум от грохота или от адреналина, хорошо представилось, что было бы, не сшиби меня Шип - "кирасы" на такой жаре мы надевать не стали, зачем они в тылу... А людей с нашпигованными свинцом животами мне приходилось видеть... Встряхиваю головой, пытаясь напомнить себе, что идет война, а там, под палящим солнцем, лежит мой первый. Во рту пересохло - показалось, что все звуки проходят сквозь тяжелое зимнее одеяло, которые нам бывало выдавали в общаге, где первокурсников частенько морозил экономный декан с ласковым прозвищем "му-му".

      Злобный мат отвлек меня от воспоминаний, Шип первым подошедший к вездеходу, рыча, тащил из него сопротивляющуюся девчонку одетую в форму королевской гвардии. Сутулый, похожий на седую гориллу Шип, грязно выругался и сообщил:

      

      --Эта дрянь какие-то бумаги сжигала... - и отвесил девчонке подзатыльник.

      

      Растрепанная рыжеватая худышка неудачно шлепнулась на пыльную мостовую, вскочила, мне показалось, что хотела броситься прочь...

      

      --Не балуй, - хрипло предупредил я, хлопнув ладонью по своему автомату.

      

      --Подержи, - неприятно осклабился Питер и навесил мне на плечо свой пулемет, аккуратно положил на обломок бетонной плиты "джин-трубу", которую всегда таскал с собой "на всякий случай", и вразвалочку двинулся к девчонке.

      

      Сделав какой-то знак хмурому Шипу, он успокаивающе заметил:

      

      --Девочка-аристократочка - лучшее лекарство от спермотоксикоза! - и ласковым голосом, от которого даже у меня побежали мурашки озноба, несмотря на палящее солнце, продолжил:

      

      --Стоящая бабенка! - и ущипнул девушку за грудь.

      

      --Убери руки, негодяй! - пискнула девчонка и, ойкнув, скорчилась - Питер ударил без замаха, жестко, выбивая дыхание из хрупкого тела.

      

      Потом пнул скорчившуюся у его ног девушку по лицу огромным пыльным башмаком. Девушка взвыла, голова ее мотнулась в сторону.

      

      --Мразь! - зло выкрикнула она, - Всех перевеша...

      

      Договорить ей не удалось, - подскочивший к ней Шип одним рывком за волосы дернул ее на ноги, выкручивая руки за спину. Пит ловко заткнул ей рот черным беретом, вытащенным из под погончика форменной синей рубашки девушки и ловко закрепил берет сорванной со своего потного лба банданой.

      

      --Ты зачем? - возмутился было Шип, удерживающий брыкающуюся пленницу.

      

      --Чтоб не материлась, - сосредоточено отозвался Пит.

      

      --А в рот? - недовольно осведомился Шип. 

      

      Отчего-то вспомнилось, что погоняло свое он получил за на редкость противный голос: тихий, шипящий, будто радиопомеха из передатчика.

      

      --Поглядим, - успокоил его Пит затягивая на лице рыженькой косынку банданы. 

      

      Кричать девушка больше не могла, лишь издавала тихое рычание.

      Мне было не по себе. Вроде всякого навидался за эти месяцы, но вот привыкнуть к такому не мог. Я хотел отвернуться, но...

      

      --Студент, тебе, как герою дня, первое слово, - великодушно предложил Шип.

      

      Я только молча помотал головой и процедил извиняясь:

      

      --Глушануло что-то, надо дух перевести, - и, подтверждая свои слова, тяжело оперся о пулемет Пита, как о костыль.

      

      --Бывает...

      

      Воспользовавшись тем, что Пит отвлекся на разговор со мной, девчонка попыталась лягнуть Шипа, держащего ее со спины. Звонкий хлопок очередной затрещины отвешенной непокорной Питом заставил ее бессильно обвиснуть.

      

      --Фиговые дойнички, так себе, - деловито сообщил Пит, стискивая грудь девчонки сквозь тонкую ткань рубашки.

      

      Повел ладонями вниз: по бокам, по бедрам - глядя прямо в глаза пленнице, и резким движением задрал серую форменную юбку, стиснул обтянутые светлыми колготками ягодицы. Почему-то эти колготки, потрясли меня больше всего - довоенные паутинки сейчас, когда даже кусок тряпки заменяющий многим носки было не достать... Юбочка, чулочки... Наши девчонки-связистки из полкового штаба ходили в уродливых пятнистых штанах, которые приходилось застегивать где-то на груди... А тут... Да откуда она взялась, идиотка?! На ней даже форма смотрелась как наряд на кукле в витрине.

      

      --И задница тоже не очень. Костлявая сучка, - задумчиво протянул Пит и оптимистично добавил, - А может и лучше, чем жирная!

      

      --Ну, где там Капитан, без него начинать неохота! - громко крикнул Шип.

      

      Капитан неспешно обыскивал убитого мной гвардейцев. Покрутил пистолет вытащенный из кобуры, брезгливо отбросил, сплюнул на труп, спрятал что-то в карман своих брюк и вразвалочку потопал к нам. Наш "Капитан" до революции был капитаном баржи. Когда начались первые столкновения, он затопил свою баржу, перекрыв фарватер, не дав имперским крейсерам войти в устье Рины... 

      

      --Кэп, курочка подана! - снова заорал приглашающе Шип.

      

      Капитан, не спеша подошел - коренастый, бородатый, основательный... Пит тут же отошел в сторону, уступая место. Девчонка перестала мычать, сейчас она, побелев лицом, смотрела на подходящего к ней человека. Иссеченная шрамами рожа капитана, украшенная сизым переломанным носом, могла напугать кого угодно. Помнится, я к его виду неделю привыкал, а ведь не институтка впечатлительная...

      Кэп мстил. Никто толком не знал правды, но говорили, что двух дочек Кэпа однажды поймали имперцы из "Столичной Бригады"... За эти месяцы я слышал много таких историй. Очень

      много.

      Медленно, наслаждаясь ужасом в глазах девушки, Кэп будто повторил действия Пита: протянул руку и, задрав юбку спереди, прямо через  колготки ухватил жертву между ног. Глядя в ее наполненные болью глаза, задвигал взад-вперед, улыбнулся криво, наблюдая за реакцией - рыжая застонала и дернулась, однако Шип держал ее крепко. 

      

      --Багажник откройте! - рявкнул Капитан, прекратив мять женский животик.

      

      Пит торопливо бросился к вездеходу, откинул багажник с закрепленной на ней запаской и проорал:

      

      --Ложе для Ее Высочества готово!

      

      Капитан сгреб пленницу за волосы. Вдвоем с Шипом они подтащили ее к корме джипа и повалили пытающуюся сопротивляться девчонку на откинутый бортик. Шип кряхтя протиснулся внутрь машины и, умостившись, задорно выругался. Пит ловко ухватил девчонку за лодыжки и развел ноги извивающейся жертвы в стороны. Она пыталась сопротивляться, но по Питу это было незаметно - признанный ротный силач, как-никак бывший имперский десантник, с первых дней поддерживающий восстание.

      Кэп, не теряя времени, задрал рубашку девушки к самой шее и одним рывком сдернув черное кружево бюстгальтера обнажил маленькие острые груди с розовыми "кнопочками" сосков.

      Меня затошнило. Почему-то было нестерпимо жалко эту дуру, незнамо зачем ввязавшуюся в войну, - девчонка совсем.

      Вспомнилась другая девчонка. Та, с золотистыми ноготками, которая три часа держала нашу роту под огнем, засев на колокольне кирхи, ту, которую Рэй (будет небо ему пухом) изрезал так, что узнать, как выглядела аристократка при жизни не было никакой возможности... Вот только золотые ногти запомнились.

      

      --Тьфу, ну и доска! Даже ухватится не за что, - оторвал меня от воспоминаний Пит.

      

      --Доска - два соска! - пробасил капитан, щупая маленькие грудешки.

      

      Девчонка тихонько выла то ли от ужаса, то ли от боли. Пыталась извернуться, но Шип с Питом держали ее надежно. Капитан деловито стянул с имперки юбку. Пит, держащий ноги, помог ему, и, довольно хмыкая, запульнул обрывки ткани куда-то в сумрак салона. После чего (зачем-то врезав девчонке по груди), спустил колготки вместе с черненькими трусиками, обнажив поросший редкими светлыми волосиками холмик. Грубо ощупывая рукой сокровенное местечко, Кэп зло буркнул:

      

      --Сухая...

      

      Но все же расстегнул ширинку, взялся за ногу продолжающей стонать рыженькой и, отведя ее в сторону, протиснулся мимо Питера. Встал между широко раздвинутых ног. Глумливо покачал извлеченным толстеньким членом. Девчонка снова выгнулась пытаясь сжать ноги, удерживающий ее за плечи Шип даже выругался сквозь зубы...

      Чувствуя, как что-то темное и теплое бьет в голову, я наблюдал, как огромной затянутой в перчатки с обрезанными пальцами клешней Кэп широко разводит розовенькие нижние губки жертвы, а другой пытается заправить свою толстенькую сосиску...

      Девчонка стонала не переставая...

      

      --Гадство! Сухая, фригидная с-сука. Больно, - вроде как удивился Кэп.

      

      --Слюнями смочи, - гыкнул Пит.

      

      --Не... Так моряки не поступают!

      

      --Сейчас ты меня сама захочешь! Протечешь... Моя старуха тоже

      бывалоча... - забормотал Кэп, - ладно, тут главное найтить офигенные зоны...

      

      --Может эрогенные? - ухмыльнулся Шип.

      

      --... - в рифму, согласился Кэп.

      

      --Ну, подстилка имперская, что думаешь? - обратился он к девчонке.

      

      После чего снова схватил ее груди и принялся терзать их, грубо дергая и выкручивая соски.

      

      --Встают? - осведомился Шип.

      

      --Ага. Сам погляди, - Кэп перенес свои усилия ниже, а Шип придавив одну руку девчонки коленкой и таким образом освободив руку себе тоже ухватился за грудь отвлекаясь только на то, чтобы дать жертве очередную пощечину.

      Девчонка стонала, пытаясь кричать - в мычании, доносившемся сквозь берет, угадывались слова "не надо" и "перестаньте". Бородач, не обращая внимания на крики, продолжал тереть губки пленницы.

      

      --Дергани за пимпочку! - посоветовал Пит.

      

      Капитан тут же последовал рекомендации и запустил пальцы внутрь девичьего тела.

      

      --Прекратите! - не выдержал я. В голове шумело, но что-то внутри словно вопило в голос, что нельзя ТАК... Даже с врагом, - нельзя...

      

      В глазах плыло. Звон в ушах усилился...

      

      --Ага, открыла кингстоны! - довольный рев Кэпа, забил мой шепот.

      

      --Как по маслу, - доложил он и, вцепившись в женские бедра, задвигал волосатым задом, торчащим над приспущенными камуфляжными штанами, сначала медленно, потом быстрей, резче. Визжащую девчонку дергало по откинутому бортику взад-вперед...

      

      Наконец, Капитан тяжело вздохнул, сделав еще несколько толчков, вынул член, и подтянул штаны. После чего перехватил ноги у Пита, а Пит занял его место...

      

      Даже за несколько шагов были отчетливо слышны чавкающие, тошнотворные звуки. А девчонка продолжала стонать. Сдавленно крича в берет при особо резких движениях Пита.

      

      --Гля, она кончила, - заржал Пит.

      

      --Ну вот, а брыкалась, аристократочка, - глумливо протянул Шип.

      

      --Давай, - Пит сел на грудь девчонки, а Шип поднырнув под тонкую бледную ногу начал умащиваться перед распятой женщиной.

      

      Кончил он быстро.

      

      --Студент? - вопросительно вскинул белесые выгоревшие на солнце брови Шип.

      

      Я лишь помотал головой и не удержавшись вытошнил утреннее сало в сухую пыль мостовой.

      

      --Разморило парня, - сочувственно бормотнул Пит.

      

      И примерившись, резко ударил трепыхавшуюся под ним девушку в висок.

      Соскочив на землю, он легко повернул потерявшую сознание девушку набок. Снова расстегнув штаны, он стал пристраиваться к ней со спины. Пару раз сунув член в беспомощную девушку, Пит развел рукой ее ягодицы, и стал пихать свой орган туда. Тут девчонка снова задергалась, но разозленный собственной неудачей Шип просто ударил ее по лицу, зашипев:

      

      --Лежать, дрянь!

      

      --Тихо, тихо - еще немного... - приговаривал Пит, шлепая ее по ягодицам. Однако член не лез. Тогда Пит всунул в ее задик палец и, подвигав им, снова принялся запихивать свой орган.

      

      Девчонка выла от боли.

      

      --А что ты хотела, тебе столько удовольствий доставили, теперь надо чуть потерпеть, сделать братцу Питу хорошо, - глумился Пит.

      

      --Узкая шлюха, жопа тесная, - сочувственно вздохнул Кэп и пробормотал, - валить бы надо, что-то мы здесь задержались, тыл тылом, но эта-та шлюховозка как-то здесь оказалась...

      

      Женский крик вновь ударил мне по ушам - я вскочил, вскидывая автомат. Короткая очередь звонко прощелкала над головой Пита.

      

      --Ты чего, студент? - улыбнулся он.

      

      Хорошо так улыбнулся, по-доброму. Тот самый Пит, деливший со мной один котелок уже два месяца, натаскивающий меня, как щенка, учащий премудрости войны среди руин...

      

      --Моя очередь, - прохрипел я, оттирая Пита от его жертвы.

      

      --Так бы и сказал! - крепкая лапа хлопнула меня по плечу.

      

      Я подошел к распростертому телу, похлопал по бледным щекам... Залитые слезами синие глаза с ненавистью глянули на меня, тоненькие руки попытались вцепиться в горло... Легко схватив ее за запястья, я сдернул девушку с позорного ложа, в которое превратилось откинутый бортик подбитого вездеходика. Она не сразу удержалась на ногах, обмякая у меня в ладонях. Содрав с ее лица бандану Пита, я бросил косынку в пыль. 

      

      --Ты чего, Студент? - удивленно вскинулся Кэп.

      

      Чуть встряхнув девушку, убедился, что она может стоять, и скомандовал:

      

      --Все, беги отсюда! - толкнул девчонку за спину, и удобнее перехватил автомат, удерживая шагнувшего было ко мне Шипа.

      

      --Стоять! - внутри сжималась тугая пружина, было мерзко, противно и стыдно...

      

      Я глянул через плечо - девчонка в одной рубашке, покачиваясь, шла по загаженной, замусоренной набережной... Босая. Ее ботиночки так и валились в пыли рядом со смятыми колготками...

      

      --Ты что, Мика? - добро осклабился Пит.

      

      --За что вы ее так?! - выкрикнул я, чувствуя как слезы начинают бежать из глаз...

      

      --Сзади! - заорал Пит, бросаясь ко мне.

      

      Выстрел из пистолета был почти не слышен. Откатившись, я увидел стоящую широко расставив длинные, белые, такие беззащитные ноги, девчонку. Растрепанная рыжая, закусив от усердия губу, палила по нам из пистолета убитого мной гвардейца...

      

      --Не стреляйте! - крикнул я, но Шип уже поднял автомат - короткая очередь в два патрона, и улицу накрыла тишина...

      

      --Все, - коротко подытожил Кэп.

      

      Он ошибся.

      Раздался грохот и треск, стена полуразрушенного дома за спиной Кэпа обрушилась, обвалилась, и в образовавшийся на месте дома проем, вздымая вихри пыли, треща и блестя черной броней, величаво выплыл "Ирокез". Хищно покачавшись в облаке пыли, штурмовой вертолет понесся в нескольких метрах над улицей. Все ближе и ближе, - гремящая, неизбежная смерть.

      

      "Расплата за девчонку", - подумал я, и мне стало легко...

      

      --Х... всем! - Пит стоял прямо перед летящей на него громадой "Ирокеза", вскинув "овод" на плечо. Я увидел как понеслась огненная черта навстречу вертолету, тоже окутавшемуся огнями отстреливаемых НУРСов, а затем улица наполнилась огнем и грохотом, за которыми пришла тьма.

      Тьма пахла гарью и еще чем-то незнакомым и женским.

      

      --Где я? - спросил я тьму, морщась от боли: болело все, даже воздух, пахнущий чем-то терпким, доставлял боль.

      

      --Не знаю, - грустно ответила тьма голосом рыжей девчонки.

      

      Этот ответ меня почему-то успокоил, и я позволил тьме окружить себя, забрав у меня боль.

		
		
    
		
    74. Ая_Эюя Эф: Симплекс метод
    999    "Рассказ"  Эротика 


    





         Резкий звонок в дверь застал Андрея в ванной за стиркой носков и нижнего 

      белья. Он сердито поморщился, гадая: "Кого там еще принесло". Не одеваясь, он 

      вышел в прихожую, приоткрыл входную дверь и высунулся наружу. Из-за решетки 

      железной двери на двух соседей, на Андрея смотрела улыбающаяся Сашкина 

      физиономия. Его хмельные голубые глаза поблескивали веселыми искорками.

         -  Открывай, Андрей! Принимай гостей.

         -  Сейчас, только шнурки поглажу, - недовольно буркнул Андрей, понимая по 
      Сашкиному виду, что он всерьез и надолго. - А ты с кем?

         -  Неважно. Ты ее все равно не знаешь. Открывай.

         -  Ее? - растерянно переспросил Андрей. - Тогда погоди. Я прямо из ванной, 

      сейчас оденусь.

         -  Давай. Только побыстрей, - рассердился Сашка. - Вот так всегда, - 

      обернулся он к кому-то за дверью.

         -  Ничего, подождешь, - раздался из-за двери приятный женский голос.

         Андрей, оставивший приоткрытой входную дверь с интересом прислушался, но 

      женщина замолчала. Он торопливо кинулся в спальню. Быстро натянув спортивные 

      брюки и футболку, Андрей вернулся к двери. Сашка по-прежнему заглядывал в их 

      "закуток", просунув нос сквозь прутья решетки.

         -  Ну, ты скоро? - недовольно рявкнул он, увидев Андрея.

         -  Ты прям как на пожар, - возмутился Андрей. - Потерпишь.

         -  Да! Гостеприимный ты хозяин, Андрюх, слов никаких нет, - сокрушенно 

      вздохнул Саша.

         -  Нет слов - тогда молчи, - пришел на выручку Андрею все тот же приятный 

      женский голос. 

         Андрей торопливо распахнул дверь "предбанника" и с интересом взглянул на 

      незнакомку, скрывавшуюся за дверью. Это была высокая стройная красивая 

      женщина, примерно Сашкиного возраста, то есть где-то между тридцатью двумя и 

      тридцатью шестью. Отступив в сторону, Андрей пропустил гостей. Сашка, 

      бесцеремонно схватив незнакомку под руку, поволок ее в квартиру, та, слегка 

      смущенно взглянув на хозяина, подчинилась. Андрей, закрыв дверь, направился 

      следом, разглядывая незнакомку. Со спины она выглядела не менее 

      привлекательно, чем спереди: красивые плечи, тонкая талия, изящная попочка 

      обалденные бедра... "Везет же Сашке", - Андрей невольно вздохнул и продолжил 

      осмотр посетительницы. На женщине была темно-красная блузка и короткая черная 

      юбка, из-под которой выглядывали длинные, безукоризненной формы ноги, обутые 

      в красивые черные туфельки на шпильках и обтянутые черными колготками. Ее 

      длинные густые золотистые волосы красивыми локонами рассыпались по плечам. На 

      правом плече гостьи висела черная сумочка, а на изгибе руки, светло-серый 

      плащ. В Сашкиных руках был большой полиэтиленовый пакет, угадать содержимое 

      которого не представляло большого труда. Судя по форме бутылок, скрытых в 

      пакете, там были коньяк и пиво.

         Зайдя в прихожую, женщина освободила руку и приостановилась, с 

      любопытством осматриваясь по сторонам. Андрей отвернулся к двери, чтобы не 

      встретиться с ней взглядом и начал преувеличенно деловито закрывать двери. 

      Наиболее раскованно себя в этой ситуации чувствовал Сашка: он, быстро скинув 

      обувь, помчался в туалет.

         -  Раздевайся, - бросил он на ходу незнакомке, - И чувствуй себя как дома.

         Незнакомка проводила его сердитым взглядом и вопросительно посмотрела на 

      Андрея. Андрей машинально кивнул и, наклонившись над тумбочкой, полез за 

      тапочками для дамы, чувствуя себя довольно скованно. Он совершенно не был 

      донжуаном, несмотря на то, что женщины всегда обращали на него пристальное 

      внимание. Да и как было не обратить на него внимания?! Его рост был метр 

      восемьдесят восемь, вес около восьмидесяти пяти килограммов, стройный 

      красивый смуглый брюнет с яркими голубыми глазами. Андрей всегда держался с 

      дамами очень сдержанно и спокойно. Наверно поэтому, все его знакомые девушки 

      почему-то всегда были уверены, что их у Андрея едва ли не миллион, поэтому 

      все умные и красивые девчонки предпочитали любоваться им исподтишка, а 

      страшненькие вешались на него со страшной силой, вгоняя его в краску и 

      сильнейшее замешательство, а иногда даже в тяжелый шок. Сашка всегда ругал 

      его за нерешительность в отношениях с телками - так он любовно называл 

      абсолютно всех женщин, независимо от возраста, точнее, от пятнадцати до 

      пятидесяти - и советовал ему трахать всех, кого только можно - то есть тех, 

      кто не болел венерическими заболеваниями. Сам он именно так и поступал, 

      правда, почему-то все его подруги были очень даже привлекательными, этому 

      факту Андрей сильно удивлялся, а порой страшно завидовал. В его годы, - а 

      Андрею буквально месяц назад исполнилось двадцать три - у него была только 

      одна близкая подруга, Наташа Лаврова, с которой он три последних школьных 

      года дружил, а затем после окончания школы и поступления в университет на 

      протяжении трех лет жил с ней у своих родителей как с женой. Наташа была 

      умница - золотая медалистка, - очень хороша собой и она вполне устраивала 

      Андрея во всех качествах. Однако к его удивлению и еще большему удивлению его 

      родителей вступать с ним в законный брак Наталья не торопилась. Как позже 

      выяснилось,  Наташка зря времени не теряла, она познакомилась через Интернет 

      с испанским миллионером американского происхождения, который занимался 

      туристическим и гостиничным бизнесом, и по окончании третьего курса вышла за 

      него замуж и укатила в Испанию. Год назад, весной, она приезжала в гости к 

      своим родителям и толи случайно, толи нарочно столкнулась с Андреем на даче. 

      Дача Лавровых и дача Андрея, доставшаяся ему в наследство от родителей, 

      находились рядом. Наталья повзрослела, похорошела и выглядела очень 

      респектабельной и уверенной в себе дамой. По ее словам, она теперь вместе 

      с мужем занималась туристическим бизнесом, вернее, он больше 

      специализировался на гостиничном, оставив ей туристический. Обсуждать свои 

      семейные отношения она с Андреем не стала, но от ее родителей он знал, что 

      муж Натальи на пару лет старше ее отца и его дочь от первого брака на три 

      года старше ее самой. Несмотря на такую разницу в возрасте Наташка на своего 

      мужа ни родителям, ни Андрею не жаловалась. Поступок Наташи в свое время 

      сильно подкосил Андрея, хотя внешне держался он молодцом. Он возил Наталью на 

      родительской машине в аэропорт, когда она встречала своего будущего мужа, был 

      у них свидетелем на свадьбе и ничем не показал, что ему от всего этого очень 

      плохо. Новой подруги после Натали - как он ее называл - Андрей так и не 

      завел. Вскоре, после отъезда Натальи в Испанию, в Москве умер его дед, и 

      родители с младшей сестрой перебрались в столицу, купив ему двухкомнатную 

      квартиру недалеко от университета, старую четырехкомнатную, расположенную в 

      центре они продали. После окончания университета Андрей поступил в 

      аспирантуру и сейчас учился на первом курсе. Здесь, в районе университета, 

      друзей и знакомых у Андрея было очень немного, из друзей, пожалуй, жил только 

      Сашка - Александр Халин, - с которым он познакомился в турпоходе по Восточным 

      Саянам.

         -  Надеюсь, мы вам не очень помешали? - поинтересовалась незнакомка, 

      похоже, не вполне уверенно чувствовавшая себя.

         -  Да, нет. Все нормально, - покрутил головой Андрей, избегая встречаться 

      глазами с гостьей.

         -  Правда? - настаивала незнакомка.

         -  Правда, правда! - вмешался в разговор Саша, даже не потрудившийся 

      закрыть на защелку дверь туалета, и громко журчавший струей в унитаз. - 

      Завтра праздник, и не какой-нибудь, Первое мая, а у него ни в одном глазу. 

      Так нельзя! Праздники надо отмечать в кругу семьи или друзей.

         -  Но мы ведь тоже по делу зашли, - возразила незнакомка, с досадой 

      поглядывая на приоткрытую дверь туалета. - Ты разве уже забыл?

         -  Ах, да... - почесал затылок Сашка, возвращаясь в прихожую. - Андрюха, ты 

      знаешь "Симплекс метод"?

         -  Чего, чего? - не понял Андрей, растерянно косясь на своих гостей.

         -  Значит, не знаешь? - насмешливо взглянул Саша на свою подругу. Та 

      огорченно прикусила губу. - Но послушай, ты же по методичке сможешь 

      разобраться?

         -  Не знаю, - недоуменно пожал плечами Андрей. - Мы матметоды давно 

      проходили, и я уже его совсем забыл.   

         -  Но ведь проходили... Значит, можешь вспомнить, - оживился Сашка, со 

      значением посмотрев на спутницу. Та слегка кивнула. Андрей заметил их 

      переглядки, но ничего не понял. - Андрюха, Люда - заочница, она учится на 

      экономическом, ей надо контрольную по информатике сделать. Вернее, мы с ней 

      уже все сделали, но Грибова "Симплекс метод" почему-то не зачла. Вот и пришли к 

      тебе за помощью. 

         -  Но я же программист, а не экономист.

         -  Да какая разница, - усмехнулся Сашка. - Лишь бы человек был хороший. Я 

      ведь электронщик, мне это вообще темный лес. Да и времени у меня сейчас 

      совсем нет. Дел по горло. Горю синим пламенем.

         -  А что случилось?

         -  Ты разве не знаешь?! Квартиру продаю. Я скоро уезжаю.

         -  Куда? - огорчился Андрей.

         -  Далеко, - махнул рукой Сашка. - Не хочу загадывать. Потом напишу. Ну, 

      что, может, заодно и выпьем? Завтра все-таки праздник. Первое мая, - 

      вопросительно посмотрел он на спутницу.

         Люда растерянно смотрела то на него, то на Андрея.

         -  А вы не против? - обратилась она к Андрею.

         -  Ну, я особо не пью, - растерянно пожал плечами Андрей.

         -  Врешь, пьешь, - озорно подмигнул Саша.

         -  Ей богу нет, - поддержал его Андрей.

         -  А бога нет... - уже вовсю орал Сашка.

         -  Да замолчи ты, пожалуйста, - недовольно поморщилась Люда, не знавшая 

      этой песни и поэтому не оценившая их шутку.

         -  А зачем молчать-то, - обиделся Сашка. - Еще не поздно. Сейчас и шести 

      нет. Завтра праздник. Можно и повеселиться. Пошли на кухню. Да не беспокойся 

      ты, Людок, Андрюха парень свой, он не против. Пошли, - прихватил он подругу 

      за талию, и та безропотно пошла на кухню, слегка растерянно оглядываясь на 

      Андрея.

         Андрей с удовольствием заметил, что когда Сашка, без всякого стеснения 

      облапив Люду, хотел поцеловать подружку в губы, та резко отвернулась, и он 

      чмокнул ее в щечку. Люда сильно толкнула ухажера в грудь, и тот тяжело 

      плюхнулся стул, едва не свалившись на  пол. Сашка оглянулся на Андрея и 

      лукаво подмигнул ему.

         -  Давай гони закуски, Андрюха. С нашей стороны спиртное.

         Люда выставила на стол литровую бутыль пива, бутылку "Белого аиста", 

      плитку шоколада и несколько яблок. Саша достал из холодильника: вареные яйца, 

      сыр, отварное мясо, копченую рыбу, литровые банки клубничного, вишневого и 

      смородинного варенья, перетертые с сахаром голубицу и бруснику, трехлитровые 

      банки соленых огурцов и помидор, печенье и конфеты.

         -  Хватит, хватит, - удержала его Люда. - Вы и так уже весь стол 

      заставили. Подождите, я сейчас варенье по розеткам разложу, а помидоры и 

      огурцы по тарелкам, и вы банки обратно уберете. Вы не возражаете, если я 

      надену ваш передник? - обратилась она к Андрею.

         -  Конечно, нет.

         -  Ты вообще могла бы переодеться,  - подмигнул ей Сашка.

         -  Замолчи, - порозовела Люда и, быстро накинув фартук, принялась 

      хозяйничать на кухне.

         Вскоре к банкету все было готово. Стол был богато и красиво сервирован. 

      Рюмки были наполнены. Люда сидела посредине, мужчины по краям.

         -  За что пьем? - спросила Люда.   

         -  Ясное дело за любовь, - подмигнул ей Сашка. 

         Люда смутилась и посмотрела на Андрея: - Как вы?

         -  За любовь, - тоже слегка смущенно согласился Андрей, стараясь не 

      встречаться глазами с гостьей.

         -  За любовь! - решительно подняла свою рюмку Люда, в свою очередь избегая 

      глаз хозяина. Дружно чокнувшись и приняв по первой, компания навалилась на 

      закуску.

         Банкет продолжался. Андрей сходил в спальню включил комп и поставил 

      проигрываться музыку. В квартире стало весело и шумно. Сашка часто и удачно 

      шутил. Люда весело улыбалась и заливисто хохотала над его особо острыми 

      шуточками, но у Андрея все больше и больше портилось настроение. Мысль о том, 

      что гости рано или поздно уйдут, а он останется один, жестоко угнетала его. 

      Теперь Люда казалась ему еще красивей и притягательней чем вначале. От 

      взгляда на ее красиво очерченные губы, изящную шейку и высокий бюст у него 

      перехватывало дыхание, и сильно напрягался член, соскучившийся по серьезной 

      работе. Низ его живота страшно разболелся. Люда изредка поглядывала на него 

      своими искристыми от веселых слез темно-серыми глазами, вызывая у Андрея 

      такое жуткое желание остаться с ней наедине, что у него едва хватало сил 

      сдерживать свои чувства. 

         Спиртное заканчивалось. Саша разлил по последней, взял рюмку и посмотрел 

      на Андрея.

         -  За что пьем?

         -  Не знаю, - растерялся Андрей.

         -  За что будем пить? - Саша взглянул теперь на Люду. Люда долго и очень 

      внимательно смотрела Сашке в глаза, они словно разговаривали друг с другом 

      посредством телепатии. Андрею показалось, что гости совершенно забыли о 

      хозяине. Наконец Люда решительно подняла рюмку.

         -  За "Симплекс метод"! - провозгласила она загадочным тоном, даже не 

      взглянув в сторону Андрея.

         -  За "Симплекс метод"! - дружно поддержали ее мужчины.

         Все уже наелись, разговоры начали угасать, Саша, без удержу трепавшийся в 

      течение двух часов, притих изредка задумчиво поглядывая на друга. Андрей с 

      тоскою в сердце ощущал: праздник заканчивается, гости вот-вот уйдут, а он 

      останется один - и мучительно ломал голову хорошо это или плохо и как ему 

      быть.

         -  Может, я схожу, еще водки куплю? - внезапно предложил Саша, поглядывая 

      на Люду.

         Андрей посмотрел на их прекрасную половину. Та, хотя пила совсем немного, 

      сильно раскраснелась, немного захмелела, но выглядела вполне нормально, и 

      даже еще более привлекательно. В ответ на Сашино предложение она энергично 

      отрицательно замотала головой.

         -  Не надо! Я не хочу. Ты разве забыл, нам же еще с Андреем симплекс 

      методом позаниматься надо.

         -  Ну, ладно, занимайтесь "симплекс методом", тогда я пошел, - немного 

      сердито буркнул Сашка, вставая из-за стола. - До завтра. Ты меня проводишь? - 

      посмотрел он на растерянного Андрея.

         -  Конечно, конечно, - резко вскочил Андрей, опрокидывая стул. 

         -  Ну, началось в колхозе утро... - Саша насмешливо посмотрел на друга. - 

      Стол смотри, не опрокинь. Пошли.

         -  Пошли, - кивнул Андрей еще не поверивший, что Люда остается. Он изо 

      всех сил прятал от нее глаза.

         Андрей вышел за Сашей в коридор и машинально закрыл за собой дверь на 

      ключ. 

         -  Боишься, что сбежит? - насмешливо фыркнул Саша. - Не волнуйся, Андрюха, 

      все будет как надо. Главное веди себя с ней уверенно.

         -  Ты о чем говоришь? - шепотом возмутился Андрей, быстро подводя приятеля 

      к железной двери.

         Друзья вышли в коридор и подошли к дверям лифта. Саша попытался вызвать 

      лифт, но тот уже не работал. Саша посмотрел на часы.

         -  У лифтера, наверно, сейчас тоже праздник. Уже девять. Быстро время 

      пролетело, - вздохнул он, направляясь к лестнице, Андрей спустился с ним на 

      пару пролетов. Саша остановился и хлопнул его по плечу.  - Жми домой, 

      Андрюха. Тебя уже заждались. Ну, давай! - протянул ему руку Саша.

         -  А как быть с ней? - мотнул головой Андрей.

         -  Ты что! Маленький что ли? Не знаешь как себя с бабами вести? Трахни ее 

      от души. Оторвись по полной программе.

         -  А она как... даст?

         -  А что, ты думаешь, она сама не хочет? Ее аж трясет - до чего хочет.

         -  Но она же меня лет на десять старше, - растерянно посмотрел на 

      Александра Андрей.

         -  Ну и что? - недоуменно пожал плечами Саша. - Хуй ровесницу не ищет. А 

      насчет возраста - так это же самый классный бабский возраст. С тридцати до 

      сорока. Ты же разглядел, какая она? Не женщина - персик. Замужем. Чистая. 

      Двое детей. Еби ее и ни о чем не думай. Такая не залетит и на ней ничего не 

      поймаешь. Да и денег на нее тратить не придется. Она получает раз в восемь 

      больше тебя. Муж - бизнесмен. Замуж за тебя не собирается, ты для нее просто 

      бесплатное развлечение. Так что не теряйся - развлекайся. Иди, трахай. Потом 

      поговорим, если захочешь. Она тебя ждет. А мне пора - меня тоже ждут. Пока, - 

      Саша подтолкнул Андрея в спину и бегом начал спускаться вниз по лестнице.

         -  Пока, - буркнул ему в спину Андрей. - Ты, кстати, скоро уезжаешь?

         -  Не волнуйся. До отъезда еще успеем увидеться, - крикнул в ответ Саша.

         Оставшись на лестнице один, Андрей растерянно замер, обдумывая, как ему 

      вести себя дальше со своей гостьей. В такой ситуации ему оказываться еще 

      никогда не приходилось. Вдруг он вспомнил, что запер Люду в квартире на ключ, 

      когда уходил. "А вдруг она рассердится на меня и захочет уйти", - испуганно 

      подумал парень. Он торопливо поднялся вверх и вернулся в квартиру. Заглянув 

      на кухню, Андрей обнаружил, что Люда со стола все уже убрала, но ее самой на 

      кухне не было. Заглянув в зал, а затем и в спальню, он увидел, что и там ее 

      нет. Немного озадаченный он замер на пороге спальни. Внезапно дверь ванной 

      приоткрылась и из нее высунулась Людмила.

         -  Вы не возражаете, что я у вас тут немного похозяйничала? - смущенно 

      поинтересовалась гостья. - Я вам не мешаю?

         -  Да, нет, нет, что вы... - запротестовал хозяин. - Я очень рад. Правда, у 

      меня там такой бардак, - поморщился он, вспомнив не достиранное нижнее белье, 

      брошенное в ванной.

         -  Бардак?! О нет! Вы бы посмотрели... - начала Люда и неожиданно на 

      несколько секунд приумолкла, - какой бардак бывает у некоторых мужиков, когда 

      они остаются одни, - вывернулась она, скрывшись на мгновение в ванной. - Я 

      тут нечаянно вареньем на колготки капнула и зашла его смыть. Ну, так как, мы 

      сейчас посмотрим "Симплекс метод", или вы уже сильно устали? - резко сменила 

      она тему, выходя в коридор.

         -  Давайте посмотрим, - без энтузиазма согласился Андрей, у которого при 

      упоминании о "Симплекс методе" улетучился весь боевой запал.

         -  Мы здесь будем заниматься? - кивнула на спальню гостья, подходя 

      вплотную к хозяину. - Я там, у вас на столе, уже методичку положила.

         -  Давайте здесь, - ошеломленно согласился парень, пытаясь определить по 

      лицу Люды, как она поведет себя, если он попробует ее обнять. Но что-то в ее 

      облике подсказывало ему, что строить из себя супермена не следует, хотя он 

      отметил, что гостья расстегнула на блузке еще несколько пуговиц, и вид сверху 

      был просто прекрасный. Чуть смуглые, изумительной формы груди заочницы были 

      направлены на хозяина, подобно пушкам линкора времен первой мировой. Боевой 

      запал начал возвращаться к Андрею.

         Андрей усадил гостью за стол, сел рядом и открыл методичку. Люда сидела 

      совсем близко к нему, его правое плечо чувствовало тепло, исходящее от ее 

      тела. Он растерянно несколько раз перелистал методичку, не встретив ни одного 

      знакомого слова.

         -  А-а-а, где ваш вариант? - наконец нашелся он.

         Люда забрала у него методичку, скользнув грудью по его плечу. Она начала, 

      было, ее листать, но тут же остановилась.

         -  Ой, извините! Я вам не ту методичку дала.

         Она вскочила и стремительно направилась в прихожую, где на столике у 

      зеркала оставила свою сумочку. Андрей встать не рискнул, чтобы не испугать 

      свою гостью. Он торопливо шарил рукой в кармане, чтобы незаметно освободить 

      запутавшийся в трусах член. Люда быстро вернулась обратно.

         -  Вы знаете, я ее дома забыла. Может вы тогда мою контрольную по 

      сопромату посмотрите?

         -  Давайте, - с легким сердцем согласился Андрей, если в "Симплекс методе" 

      он точно ничего не понимал, то в сопромате хоть что-то знал.

         -  Я знаю, что в ней все правильно, мне ее делал очень грамотный мужик, а 

      когда сдала на проверку, то Кленов в ней начеркал на каждом эпюре и ни одной 

      задачи не зачел, - возмущенно сообщила Люда.

         -  Щас, разберемся, - машинально кивнул Андрей, раскрывая тетрадь.

         Люда снова подсела к нему. Теперь она пододвинулась ближе, и ее бедро 

      постоянно прижималось к его бедру, а грудь то и дело касалась его плеча. 

      Андрей весь истекал от такой близости. Он с трудом разбирался в исписанных 

      мелким почерком рисунках, изредка бормоча: 

         -  Так, здесь все правильно, тут правильно. Эпюр правильный, что этому 

      Кленову не понравилось не пойму.

         Люда с умным видом пялилась в тетрадь, пытаясь обсуждать с ним ход решения 

      задач, Андрей с удивлением обнаружил, что в сопромате она разбирается 

      ненамного хуже него.

         -  Ты что, - недоуменно спросил он, - сопромат знаешь?

         -  Да, немного. Я закончила строительный техникум, что-то еще помню.

         -  А почему не пошла на строительный?

         -  Да я работаю экономистом. Уже давно. Сама училась по книжкам. А теперь 

      вот диплом нужен. Ты, наверное, устал. Это не к спеху. Давай отдохнем 

      немного. Можно я посмотрю твой календарь?

         -  Смотри, - согласился Андрей, про себя отметив, что они перешли на ты.

         Люда подошла к японскому календарю, висевшему на стене, рядом с кроватью и 

      принялась рассматривать фотографии девушек. Андрей осторожно подошел к ней и 

      встал сзади.

         -  Какие они красивые?! - завистливо вздохнула гостья.   

         -  Ну, ты ничуть не хуже, - попытался успокоить ее Андрей. - Ты намного 

      лучше, - быстро поправился он, осторожно кладя руки на ее плечи и нежно 

      сжимая их. Люда, полностью поглощенная календарем, ничего, конечно, не 

      заметила. Андрей немного осмелел, и начал легонько гладить рукой ее плечу.

         -  Все вы мужчины, такие льстецы... - недоверчиво проронила гостья. - Ты 

      только посмотри, какая у них нежная и красивая кожа.

         -  У тебя еще лучше, еще нежней, - настаивал Андрей осмелев до того, что 

      начал тыльной стороной ладони водить по шее и щеке Люды. Та ничуть не 

      протестовала, она наоборот машинально подставляла и шейку и щеку так, чтобы 

      ему было удобнее их гладить. Андрей смелел до дерзости, его левая рука 

      проскользнула под мышкой у Люды, добралась до ее груди и принялась изучать ее 

      упругие свойства, но все внимание хозяйки было по-прежнему поглощено 

      календарем. Она рассеянно откинула голову на плечо Андрею и внимательно 

      разглядывала майскую красавицу. 

         -  Ах, все-таки какая у нее фигура! - томно вздохнула Люда.

         -  Ты просто себя совершенно не ценишь, - убежденно заявил Андрей, 

      разворачивая лицом к себе гостью и принимаясь нежно целовать ее шейку. 

         От удовольствия Люда жмурилась, как кошка под солнцем, вставала перед ним 

      на носочки, подставляя ему для обработки то тот, то дугой участок своего 

      тела, но на все попытки поцеловать ее в губы она успевала увернуться. Это 

      превращалось в какую-то только ей понятную игру. Наконец Андрей, 

      изловчившись, поймал ее губы и жадно впился в них. Люда замерла, ее руки 

      взметнулись и, обхватив шею партнера, она со стоном приникла к нему. Ее 

      язычок скользнул к нему в уста и быстро, как у змейки перемещаясь, принялся 

      умело хозяйничать во рту. Андрей даже замер от удовольствия, затем он мягко 

      повалился на кровать, увлекая за собой свою гостью. Люда лежала теперь на 

      нем, не отрываясь от его губ. Руки Андрея жадно зашарили по телу партнерши. 

      Наткнувшись на молнию, он быстро расстегнул ее и залез под трусики левой 

      рукой, нежно поглаживая ее шелковистую упругую попочку. Правая рука была 

      занята борьбой с пуговицами на блузке партнерши. Наконец с ее помощью ему 

      удалось забраться под блузку, добраться до лифчика и расстегнуть его. Андрей 

      в радостной лихорадке начал знакомиться с грудью заочницы.

         Люда, урча, как голодная кошка, сосала его язык, губы и ерзала по телу 

      партнера, несколько раз она больно заехала ему ногой по яичкам. После 

      очередного удара Андрей не выдержал и слегка застонал, отталкивая рукой ее 

      бедро, так и норовившее забраться к нему между ног.

         -  Ты что! Тебе больно? - растерянно шепнула наконец оторвавшаяся от него 

      Люда.

         -  Ты мне ногой по яйцам врезала, - простонал Андрей, у которого теперь 

      низ живота просто разламывался от боли. Он сел на кровати и укоризненно 

      взглянул на лежавшую рядом с ним огорченную гостью.  

         -  Извини! Я нечаянно... Я не хотела, - растерянно смотрела на партнера 

      Люда.

         -  Ладно, сейчас пройдет, - махнул рукой Андрей. - Может, разденемся и 

      ляжем в кровать? Так будет удобнее.

         -  Давай, - кивнула Люда. - Ты куда? - удивилась она, увидев, что партнер 

      встал и собирается выйти из спальни.

         -  Я сейчас схожу, умоюсь и зубы почищу, а ты раздевайся и ложись. Я 

      быстро. Через пять минут вернусь.

         Андрей немного кривил душой. Ему надо было просто прийти в себя: после 

      удара ногой по яичкам низ живота ломило со страшной силой, и парень чуть не 

      пританцовывал от боли. По дороге он выключил свет в спальне и ворвался в 

      ванную. Быстро раздевшись, он осмотрел себя. До яичек невозможно было даже 

      легонько дотронуться. Забравшись в ванну, он включил холодную воду и начал 

      студить ей низ живота. Потихоньку острая боль улеглась, но яички все равно 

      побаливали. Член Андрея перешел в странное промежуточное состояние, он был 

      каким-то полунапряженным. Парень недоверчиво посмотрел на него, боясь, как бы 

      в решительный момент он его не подвел. Умывшись и почистив зубы, Андрей в 

      костюме Адама вернулся в спальню. Люда сидела на краю кровати, ожидая его. 

      Она почему-то еще не разделась. Правда, белеющая в темноте, кожа ног говорила 

      ему, что колготки она все-таки сняла. Андрей недоуменно посмотрел на нее и 

      сел рядом.

         -  Ты чего не раздеваешься?

         -  Я подумала, вдруг ты на меня разозлился за то, что я тебя "там" ударила... 

         -  Да, ладно. Уже почти прошло.

         -  Еще болит? - с сочувствием в голосе спросила подруга.

         -  Капельку, - соврал Андрей, начиная стаскивать с нее блузку.

         Люда охотно помогала ему. Сняв блузку, Андрей взял ее на руки и легко поднял над 
         кроватью.

         -  Какой ты сильный! - довольно пискнула заочница.

         Андрей молча попытался ее ножкой подцепить одеяло на кровати. Догадавшись, 

      что от нее хочет партнер, Люда ловко отбросила в сторону одеяло. Андрей 

      невольно вспомнил, что когда-то этот трюк они придумали с Наташей и, негромко 

      вздохнув, поставил Люду на кровать. Люда, стоя на кровати, теперь возвышалась над 
      ним. Андрей принялся целовать ее тело, вспоминая их с Натали постельные подвиги. 
         Он неторопливо снял с подруги юбку и трусики, продолжая ласкать ее тело. Люда 
      наклонилась к нему, чтобы он мог поласкать ее грудь. Ее руки обвились вокруг его 
      шеи, она жарко задышала ему в ухо.

         -  Как здорово! - шепнула она. - Со мной никогда еще такого не было. Я уже 

      готова. Ты как?

         Андрей снова взял ее на руки и уложил на кровать, а затем прилег рядом с ней. 

      Он с сомнением дотронулся рукой до своего члена, твердость которого и сейчас 

      вызывала у него некоторые сомнение, яички и низ живота побаливали уже не так 

      остро, но продолжали ныть. Однако парень решил рискнуть, он повернулся к 

      подруге, и та жадно затянула его на себя. С первой попытки он не попал и от 

      стыда чуть ли не сгорел, но тут же с помощью Люды он легко и просто оказался 

      в ней. Все еще красный от волнения он тихонько не то замычал, не то застонал, 

      перебарывая чувство стыда за свою неловкость.

         -  Тебе больно? - встревожилась подруга, прижимая его к себе.

         -  Мелочи, - хмыкнул он, начиная увеличивать темп. С каждым толчком его 

      член становился все тверже и тверже, руки партнерши жадно впивались в него, 

      заставляя менять темп, ее тело старалось слиться с ним, а затем резко 

      отрывалось. Иногда она принималась не то рычать, не то шипеть. Наконец Люда, 

      застонав, откинулась на подушку и пьяными глазами посмотрела на него. Андрей 

      приостановился:  - Тебе как, нормально?

         -  Ты просто чудо! Я сегодня уже три раза успела кончить. Это фантастика!

         -  Надеюсь, на этом ты не собираешься останавливаться.

         -  Нет. Продолжай, милый, продолжай. Все замечательно милый. Все просто 

      чудесно!

		
		
    
		
    75. Партак в.с. Эф: Шо я имею вам сказать
    999   Оценка:7.14*9    "Рассказ"  Эротика 


    


      Шо я имею вам сказать

      (к вопросу об эротике и порнографии; из записок театрального осветителя среднего возраста)

      

      

      - Всё, перерыв окончен! - Режиссёр выбежал в центр студии энергично захлопал в ладоши. - Давай-давай, Стёпа, энергичней, работаем-работаем! В темпе! - Он замахал руками колесом. - Герой готов?

      Герой - атлетически сложенный малый с красивым рисунком мышц, услыхав о своей готовности, глуповато усмехнулся и выпятил вперед живот. Из-под полупрозрачных красных плавок агрессивно выпирало его неслабое достоинство, красноречиво подчеркивая степень готовности.

      Режиссёр болезненно сморщился, пробормотал:

      - Вижу... действительно... герой готов. - И в момент, снова сделавшись энергичным, заворковал, увидев жующего помрежа: - Степан! Хватит жрать, в конце-то концов! Сколько это будет продолжаться? Последний раз тебя предупреждаю! - И опять переменив тон, закричал в пространство студии: - Всем внимательно! Снимаем заглавную сцену! Камера, свет. Посерьезней! Чтоб всё было на раз! Да... - Что-то припомнив он повернулся уже предметно к осветителю. - Да, Анатолий... Анатолий? Ведь правильно? Так вот, вы у нас человек новый... да и в эротике тоже...

      Толик, действительно, в эротике был человек новый. Его заболевший друг Пашка попросил. Они вместе работали в театре "Модерн", бывшем "Театре Ленинского комсомола". "Толян, будь другом, - Пашка с умоляющим хрипом выкатил воспалённые глаза, - у меня температура за сорок, а там центральная сцена. Там, наконец, герой оте..т героиню". "Я ж не знаю мизансцены? - Толя слабо отнекивался, уже практически согласившись - уж очень хорошие платили деньги. "Какая там ...? - Павел густо выругался. От этого забористого мата, свойственного только лошадиным барышникам и театральным осветителям, Толя совершенно уверился, что справится. - Ты Ленина освещал?" Пашка задал вопрос провокационный. После него любой уважающий себя осветитель либо соглашается, либо расписывается в полной профнепригодности. "Я освещал все великие вехи и личности, - Анатолий отвечал с горделивым достоинством. - От Бориса Годунова до Ельцина". На том и порешили. "Ты, главное внимательно, куда режиссёр скажет - туда и свети. Ну, там в точку или "лопуха" дашь" - Последняя инструкция которую Пашка смог выдавить из своего осипшего голоса.

      - Эротика - это совсем другое дело. - Режиссер заглядывал в глаза, махал перед лицом крючком своего указательного пальца. - Тут, понимаете, всё тоньше, мягче и одновременно острее!.. Улавливаете суть?

      Режиссёр говорил "мягше" и "тоньче" стараясь этим подчеркнуть свою мысль. Толик не улавливал. Но с готовностью закивал головой. Режиссера это не убедило. Он еще раз заглянул Толику в глаза и буркнул уже надломленным басом:

      - Ладно, там видно будет. Внимательно следите за моими командами и побольше... - он задумался, - поэзии.

      Совершенно сбитый с толку, осветитель невнятно пообещал.

      - Так! Все готовы? Поехали, мотор! - И тут же, не давая оператору опомниться, заорал: - Стоп-стоп-стоп! Что с героиней? Почему не готова?

      Героиня, изображая готовность, приняла такую обольстительную позу, что все присутствующие мужчины опустили глаза в пол. Все кроме режиссера. Тот напротив, с крайней степенью недовольства на лице, подкатился шариком к дивану - центральному месту действия, поставил героя с героиней перед собой и, голосом, не терпящим возражений, стал внушать:

      - Что это такое? Что мы снимаем? Порнографию? Нет! - Голос его звенел, возносясь к высоченному потолку студии. - Мы снимаем эротику. Э-ро-ти-ку. Вы знаете, что такое эротика? Чем она отличается от гнусной, мерзкой порнографии?

      Крючок пальца уперся Герою в голый живот, решительно требуя ответа. Герой мялся с ноги на ногу точно конь в стойле, но сказать не решался. Такую робость он испытывал в последний раз в шестом классе, на уроке биологии, когда его вызвали отвечать анатомию человека. Режиссёр сжалился, стал помогать:

      - Вот допустим Камасутра... что это по вашему за книга?

      - Ну... это... это книжка где трахаются. - Выпалил Герой. Он пожал плечами, мол, все это знают.

      Героиня мелко захихикала. Режиссер схватился руками за запрокинутую голову. От этого он стал совершенно похож на первый искусственный спутник Земли. Он даже хотел упасть на колени, но вспомнил про белые свои дивные брюки и воздержался. Ограничился только выражением на лице зубной боли.

      - Что вы говорите! Боже мой! Мы уже два месяца снимаем фильм, и вы такое заявляете? Ужас! Просто ужас! - Казалось горю и разочарованию не будет предела. Но уже через секунду режиссёр заговорил с привычным жаром. - Хорошо! Бог с ней, с Камасутрой. Забудем. Про Ромео и Джульетту вы помните? - Не дав Герою с Героиней открыть рта, стал увещевать сам. "Накачивать артиста" - как он это называл.

      Лысина на макушке, окруженная густым каре вьющихся волос, покрылась испариной. Эта маленькая золотистая плешка была настолько гладкой и блестящей, что в ней неугасимым огнем отражались все лампочки студии. Когда она покрывалась испариной, а это случалось довольно часто, то светилась уже мягким, рассеянным светом, ибо лампочки отражались уже в тысячах маленьких капелек.

      - ... Вы вместе противостоите всем ужасам окружающего мира. - Голос режиссёра раскрашивал картинку. Сейчас он говорил низким страшным полу-басом. - Только вы. Вас всего двое против целого враждебного мира. Мастер и его Маргарита, Страдивари и его Скрипка. - Он повернулся к Герою, голос сделался лирическим тенором: - О как вам хочется остаться с ней наедине, укрыться от навязчивых похотливых взглядов, провести рукой по её тонким изгибам, почувствовать пальцами теплоту её лака и, наконец, медленно и вдохновенно сыграть на ней - в стремительном пассаже обрести неземное блаженство!..

      Герой слушал раскрыв рот. Он никак не представлял себе, что это действие, то которое он чуть не ежедневно производил с бабами, женщинами и девками можно так красиво изобразить. Монолог режиссёра произвел на него глубочайшее впечатление. Но, непонятно почему, степень его "готовности" заметно поубавилась и смотрелась за прозрачными плавками уже не так выразительно.

      - Ну, вы поняли? - Режиссёр спросил напрямик, когда фонтан его красноречия иссяк. - Она - скрипка, вы - маэстро, вы впервые остались наедине, вы играете на ней и наслаждаетесь своей игрой. Это понятно? Хорошо... Славно... Позиция первая: Герой раздевает героиню... ну в смысле всё что осталось...

      И, раздражившись на нерешительность на площадке, режиссёр вновь замахал руками, заорал в потолок:

      - Поехали - поехали! Работаем!

      ****

      

      После первой сцены с раздеванием, была вторая сцена с "вдохновением", когда героиня вдохновляла своего "маэстро" глубоким продолжительным минетом. Была третья сцена, в которой Герой, в глубоком пассаже, овладел таки своей "скрипкой" в позиции сзади.

      И третья, и четвёртая сцены тоже были...

      Режиссёр всё время вскакивал, махал волосатыми руками, взвизгивал и хватался за голову. Требовал вдохновенных взглядов, полных глубочайшего проникновения в духовный мир своего партнера, требовал музыки, поэзии, ещё бог знает чего...

      Часто подбегал к Анатолию, сам выбирал светофильтр, требовал то фокусировки луча, то напротив, мягкого рассеянного "мыльного" света. Вскрикивал при этом: "Ну как вы не понимаете?" складывал короткие толстые пальцы в щепоть и чмокал губами.

      К пятой, заключительной сцене, все замордавались до чёртиков.

      Печальнее всего составил зрелище Герой. Совершенно измождённый он был абсолютно "не готов".

      Режиссёрские увещевания результатов не дали. "Смычок" безжизненно висел, наплевав на высокое искусство эротики. Помреж Степан предложил вернуться ко второй сцене. Пояснив, что за его обширную практику этот метод, хотя никогда крупным планом на экране не демонстрировался, но сбоев не давал.

      Мужчины стали дружно вспоминать случаи, когда этот метод действительно помогал и в более сложных ситуациях, но Герой от чего-то заартачился, сказал что это не профессионально и что это не его метод. И, надо сказать должное, как-то собрался, напрягся и... смог. Быть может, монолог режиссёра помог, а может ещё что... Нет, конечно, до былых форм он не дотянул, но результат можно было считать приемлемым.

      Приступили к пятой сцене.

      Это была кульминация. Герой должен был усадить Героиню лицом к себе, затем вместе с ней подняться, забраться на высокую инсталляцию, символизирующую вершины драматического искусства, и только там, вдохновенно, отдаться нахлынувшим чувствам...

      Для осветителя это был шок. Такой световой партитуры он не встречал даже в "Чапаеве", когда освещал засаду белых, в которую попал красноармейский авангард.

      Рампы раскалились, фильтр на пушке уже дымил и, от едкой его гари, хотелось чихать...

      ****

      

      Сцену сняли.

      В миг, когда режиссёр выстрелил в воздух: "Стоп! Снято!" у всех присутствующих вырвался стон облегчения, и одна и та же мысль родилась в головах всех людей на студии: "О, боже, как хорошо!" Вторая мысль была у всех разная:

      "О, боже, как хорошо! - подумал режиссёр, - гениально снято! Я - гений!" Следом пошли мысли ещё более пафосные.

      "О, боже, как хорошо! - думал Герой, поглядывая от чего-то на свои руки. - Я думал эта мука никогда не кончится". Впервые половой акт не принёс удовлетворения.

      "О, боже, как хорошо! - Героиня прилегла на диван в позу номер четыре. - Мерилин тоже начинала с эротики. Но я лучше..." Она стала мысленно примерять на себя фильм "В джазе только девушки"...

      Осветитель Анатолий выключил рампы, погасил световую пушку, измождённо опустился на стул, откинулся на спинку. Мучительно хотелось курить.

      "Боже мой, как хорошо, что я только один раз... - Толик подумал и закурил, нарушая все правила режиссёра. - Пусть только пикнет - морду набью!" Мысли осветителя сделались злыми.

      И только один человек на студии подумал иначе. Помощник режиссёра Степан. Уравновешенность характера не позволила его мыслям рвануть ввысь, под купол студии с воплем "О, боже...", и смачно ругаться он тоже не стал. У него родилась мысль другая, скупая на слова, но с большим чувством: "Сколько лет снимаем эротику, а такой порнографии ещё никогда не было".

      Через четверть часа все разошлись.

      ****

      

      Выйдя из павильона, Толик первым делом метнулся в пивную. Появился оттуда минут через сорок. В душе еще царил сумбур, но мысли уже удавалось контролировать и колени не дрожали.

      До дома решил пройти пешком - проветриться.

      Тёплый вечер, солнце багровым диском опускалось за редкие облака, свежий ветерок, молодая листва тополей - пройтись одно удовольствие.

      Многочисленные девушки приветливо демонстрировали свои прелести в глубоких разрезах и коротких юбках. Тонкие, обтягивающие бриджи тоже не выглядели целомудренно. В прежние времена Толик с удовольствием разглядывал девичьи бёдра, да и в разрез платья заглянуть не считал зазорным. И делал это при каждом удобном случае. Но не сейчас.

      Сейчас, лишь только Анатолий представлял приглянувшуюся красавицу обнаженной, ему сразу виделся режиссёрский скрюченный палец. Он милицейским жезлом летал вверх-вниз и громовой голос откуда-то снизу оглашал: "Это скрипка... Вдвоём против ужасов современного мира", потом спрашивал: "Ты маэстро? Маэстро - это ты?"

      От этого пропадало всякое желание.

      Толик попробовал несколько раз. Результат был одинаков. Более того, голос с каждым разом становился всё громче и настойчивее.

      Анатолий зло сплюнул в сторону, нечаянно попал в болонку гражданина интеллигентной наружности, хотел ещё и нахамить - расправить душу. Но интеллигент заговорил неожиданно голосом режиссёра. Напуганный Толик стал извиняться. Он прикладывал руку к груди и клялся, что "больше ни-ни", что "в последний раз", что "само вырвалось"...

      ****

      

      Домой пришел в расстроенных чувствах. Совершенно разбитый и опустошенный.

      На ужин был борщ. Толик упал на диван, не чувствуя в себе ни малейшего аппетита, но сладкий запах так вызывающе щекотал ноздри, что удержаться было невозможно.

      Тарелка борща насытила желудок, подлечила душу. Вторая тарелка уж совсем успокоила. Он весело посмеивался, вспоминая сегодняшний день на студии, усмехался.

      - Чего смеёшься? - Катюха - жена Анатолия симпатичная девка двадцати пяти лет мыла на кухне полы. Она подкатала юбку выше колен, завязала её бантом. Длинные рыжие волосы были заколоты на затылке, отчего белая длинная шея красиво обнажилась.

      Она чудь подогнула колени и широкими сильными движениями водила тряпкой. Пышные, молочно-белые груди колыхались в такт движениям.

      Когда она проходила вперед, Анатолий это заметил, но, памятуя о режиссере, не стал даже пытаться. Когда же она пошла назад и упругая задница, ритмически подмахивая, пошла на него сил сдержаться не стало.

      Мозг моментально прострелила картинка, что вот этот крепкий зад с родинкой справа идёт на него совершенно голый. Приветливо помахивает, а между ног хорошо видна уже набухшая и расцветшая...

      Анатолий отложил ложку в сторону, запустил руку глубоко в карман. Всё было в полной боевой готовности. Он подошел к жене, сильно и ласково ухватил её двумя руками, подтянул к себе и закинул юбку наверх. То, что он увидел, понравилось Анатолию даже больше, чем он представлял себе.

      Катя, чутьем имеющимся от природы только у женщин, поняла, что сейчас её будут еб... И, с радостью, отдалась этому внезапному желанию мужа.

      ****

      

      Они прошли все сцены. От первой до пятой.

      В радостном возбуждении срывали друг с друга одежды, стараясь как можно быстрее. Толик мял груди жены, отчего она иногда взвизгивала и не больно хлопала его по рукам.

      Потом прошли сцену номер два. Анатолий с наслаждением наблюдал, как его член погружается в маленький женский ротик, как на нём остаются следы губной помады, как они размазываются по стволу. Радостно чувствовал щекотание шершавого язычка и наблюдал, как ловко он летает вдоль...

      Третья сцена тоже была великолепна. Толик взял жену сзади. Развел в стороны мягкие округлости и обалдел. От увиденного он просто задохнулся. Вошел одним движением, с приятным бархатным шлепком.

      - Ну что ты как голый в баню? - Катюха возмутилась, но уже двигала вперед-назад задницей.

      Толя не отвечал. Слишком было приятно. Он то наклонялся, ложился на женскую спину, сдавливал и оттягивал груди, то откидывался назад, наблюдая как... "Блин, как красиво!"

      Ему припомнилось его детство, техникум, где он обучался на автослесаря и уроки по устройству двигателя. Преподаватель крутил рукоять и поршня с шелестом гоняли в цилиндрах туда-сюда... От такой аналогии Толик усмехнулся и наддал. Сопение, охи и мягкие частые шлепки наполнили комнату.

      Возбуждение росло, рос и темп. Вот-вот...

      - Подожди! - Катя оттолкнула мужа, перевернулась на спину.

      Наступила сцена номер четыре. Толик высоко задрал её ноги, потом развёл в стороны, полюбовался картиной, приставил свой "смычок" к "скрипке" и заиграл...

      Четвертая сцена затянулась. Она разбилась на кучу маленьких действий: легендарную позу шестьдесят девять, и "наездников", и "сверху", потом "сидя" и "сидя наоборот". Было здорово. Особенно наблюдать, как ходит поршень. Как он выходит, почти до конца, обнажая головку, как он потом "чпок" - яростно входит в женское лоно.

      К пятой, заключительной сцене оба изрядно устали.

      Толик сел на край кровати, усадил жену к себе на колени, медленно ввёл натруженный "смычок".

      Они стали плавно покачиваться. Медленно, чуть-чуть. Темп позволял прочувствовать, ощутить до глубины.

      Так гурман наслаждается десертным вином: откусывает маленький кусочек твёрдого сыра, отпивает глоток, держит его на языке, катает под языком, проглатывает и чуть приоткрывает рот, впуская каплю воздуху. И в этом рождается букет вкуса.

      Они наслаждались друг другом, каждым мгновением, каждым миллиметром их молодых горячих тел, каждым движением.

      Волна нестерпимого, невероятного блаженства подхватила и понесла... Темп возрос многократно, движения слились в одну неразделимую судорогу и, наконец, разрядились огненным фонтаном в головах.

      Без сил они упали на подушки и несколько минут так и лежали одним общим телом.

      

      - Ох, какой ты был сегодня горячий! - Катя ласково потрепала вихор мужа. - С чего это ты так возбудился?

      - Да на работе... это... эротики насмотрелся. - Толик саркастически хмыкнул, представляя, что бы сказал на это режиссёр.

      - Я тоже хочу. Принёс бы кассету посмотреть. - Жена, играя, закапризничала.

      - Не надо. Зачем нам? Это такая...!!

		
		
    
		
    76. Irin S.K. Эф: Её утро – день – ночь...
    999    "Рассказ"  Эротика 


    



 

    

    Он заснул, обняв её за плечо.

    Он заснул, прижавшись к её спине..

    Он не вышел, оставшись в ней: горячо.

    ...Ей в глаза улыбнулась луна в окне..
    

     

    ....Что это ? Будильник? Господи, уже утро? Почему  она не услышала, как звонит будильник? Опять глаза открылись на десять минут раньше - привычка: чтобы звонок не разбудил детей, спящих тут же, на раскладных креслах.

        ...Это называется жить в однокомнатной квартире - улыбнулась сама себе грустно. Надо вставать. Теплое легкое одеяло отброшено в сторону, ноги ищут по привычке тапочки и опять же по привычке их не находят: ведь вчера прилегла с сыном - он попросил полежать с ним - вон и тапки там, возле его кресла. Что ж, надо вставать...

     Кухня... За окном еще совсем темно (когда же наконец переведут часы ???). Зажженная лампа отделила тьму от света  - прямо Библейский сюжет с ней в главной роли. Чайник тихо зашумел...йогурты из холодильника - на стол, чтобы согрелись. Хлеб в молоко - для гренок. Что забыла? Вот - не включила комп. Загорелась голубая лампочка процессора, зашумел сидишник. Пароль - подключение к Интернету - аутлук: есть ли письма??? Сегодня - пусто. Ну ничего, после работы, вечером, что-нибудь да будет,просто не может быть, чтобы не было! А может, придет письмо от него ? Хотя нет, вряд ли. А так хочется...

             ...Ладно, размечталась.Что там на часах? Ого!!! Бегом в ванную - под душ. Горяче-жесткие струи воды потекли по захолодавшему после теплой постели телу. Закрытые глаза на подставленном воде лице... промельк в голове: - что снилось? - не помнится....  Полотенце вокруг груди, полотенце на мокрых волосах - жарить гренки, срочно !!! Но сначала разбудить чебурашек. Дети, вставайте !!! И быстрее на кухню, чтобы не слышать в который раз недовольного ворчания этих старичков от школы.

        Все, гренки готовы, кофе налит - молоко добавила? - да.  Идите кушать !! Съели? Ну, счастливо. Осторожнее через дорогу!! - и затихающий внизу гул кабины лифта...

         Теперь - заняться собой - любимой. Полотенце - прочь!  Халат... Стоп.

             ....И взгляд задерживается на увиденном в зеркале.А ведь ничего еще. Грудь полная. Соски большие, розовые. Талия...хорошая талия, между прочим! И рука сама собой проводит линию амфоры по прогибу тела, по выпуклости обнаженного бедра... Господи, как приятно!!! И глаза закрываются. А руки... Руки начинает начинают своё таинство, притрагиваясь к теплой коже, лаская чувствительную мягкость грудей, живота.Ниже... Замирают над жестковатой курчавостью ...дальше - по бедрам : по их нежной коже внутри. Дрожь по спине. Сладко замирает в груди. ...И - мечты...мечтания...тоска тела...память тела : о ласке... Желание ласки...

    Руки  гладят и нежно прикасаются к самым чувствительным местечкам.....

    ....Опять???!!!!!! Нет !!! Но разум засыпает. ХОЧУ! И пальцы уже  делают свое нежное дело: гладят и слегка теребят курчавые  волосы. Глаза пристально смотрят в зеркало: раздвинуть? Да!!!  И вот она -  влажная розовость лепестков. Господи !!! Какое жгучее желание !!! А пальчик сам находит упругую выпуклость и начинает нежно ласкать ее...потом ниже, в тепло, сочащееся тягучей влагой. Там, поглубже, есть такая маленькая складочка,несколько складочек. Вот они !! оооооооооо !!!!!! И ноги начинают дрожать, и уже не до зеркала: где кровать? - лечь, быстрее лечь !!! И ладони, пальцы начинают таинство - и разум теряется в ощущениях...

    ....Что? Уже???!!! О нет,НЕТ !!! Хочу еще !!! Рука, не уставай !!! Мне же этого мало !!! Ну же !!! Вот так...так...ммммммммммм...перевести дыхание....Сердце в бешенном ритме...

    ....................Но, господи, как же ей не хватает этого восхитительного ощущения наполненности внутри, там, глубоко !!!! Тело хочет тяжести  другого тела!! Хочет тепла проникновения и ощущения полноты...

    ...Полноты не только телесной, но и...и....

    ...И слезы. Опять эти предательские слезы неудовлетворенности и желания:  милый, ну почему ты не здесь, не со мной ???? 

     ...А потом - легкое забытье, когда слезы высыхают на горящих щеках, когда кожа начинает остывать и - возвращается ощущение шелковистости покрывала под телом....Рука медленно, прощаясь, скользит по коже. Всё...

    ....Сколько там ? Сколько???!!!!! Опаздываю !!! И привычные, отработанные до автоматизма движения : трусики - бюстгальтер (ччччеррррт - опять эти крючки !!!).  Джинсы - что к джинсам в этот раз? А, ладно, опять свитер. Помада - тени - тушь - за полминуты,Феном просушить волосы, немного геля... Ну как? И прищур в зеркало : нормально,нет, класс!! 

    И уже по дороге на остановку понимание, что низ живота - в пламени неутоленного желания, а влажность стала не только влажностью кожи и волос, а и влажностью трусиков...ЧЧЧЕРРРРТ !!!!!!!

    ............................

    ...Как хорошо, что есть эта работа, отвлекающая от всего - и от жизни тоже. Бездумное выполнение своих обязанностей! Вот сейчас приеду в офис и - вновь по кругу, а не по спирали. Вход в метро - вместе с толпой таких же роботов. Удалось найти свободное местечко в вагоне, заполненном телами, но не душами. Спят они, души...

    А моя? Моя погружается в воспоминания.. Где реальная грань между явью и НЕ явью? А зачем искать её, когда стоит лишь закрыть глаза - и ты  - ТАМ? Где это - моё "ТАМ"? Неважно-неважно-неважно : под стук колёс...

      ...Иди сюда - позвал он.. 

    Я оторвалась от созерцания его распростертого на растерзанной кровати, обнаженного великолепного тела, которое пыталась рассмотреть сквозь расплывчатость наполненного коньяком бокала.

    Иди сюда - повторил он.

    Зачем?

    Возьми нож - и иди сюда - приказал он мне..

        Стало интересно - как может быть только в том состоянии послелюбовной эйфории, когда нелепые вопросы и фразы воспринимаются так же естественно и без вопросов, как смена позы во время стремительного, захватывающего всё и вся секса.  

        Я вышла на кухню, на пару секунд задумалась : какой нож взять, маленький или большой? Выбрала большой, с огромным плоским лезвием.

        Вот, возьми..

    Он берёт нож из моих рук, приставляет его к своей груди - напротив  сердца.

    Ляг на меня - просит он.

        И я ложусь, с удовольствием, с наслаждением ощущая всем своим телом теплоту его кожи, трусь грудями о густую кучерявость на его груди, чувствуя, как возбуждено его бесподобное мужское естество, к которому прикасаются мои - ТЕ - губы. 

              ....А нож - нож лежит на полу, рядом с кроватью.

        А потом, после того, как бросив мне: "Проститутка! Ты была проституткой! - иначе откуда в тебе столько умения?!", он поднимает нож. Прижимает мою обнаженную спину к своей груди - и приставляет его, нож, уже к МОЕМУ сердцу. И, не придумав ничего лучшего, чем потерять сознание, я, обмякнув в его руках, удобно улеглась на ковёр - в "беспамятстве". 

        Перестань притворяться ! - и лёгкое похлопывание по щеке его огромной, такой не по-мужски нежной ладони..

       ...А потом - его тело, его губы, его руки.. И вот мы снова на необъятности кровати. И перед моими затуманенными ощущениями глазами - восхитительное зрелище его промежности - и губы ловят теплый, огромный стержень его желания, а пальцы ласкают нежную упругость яичек. А он.. О! Что вытворяют его губы, его язык со мной, с моим телом там, внизу!!!

     Да ! Да!! - кричу я.. Или не кричу - ведь кричать нечем - я полна им! 

    ...Как хорошо, милый!! 

           Не останавливайся, прошу! Только не останавливайся!!!...

     

      ...Господи, где я? Всё ещё в метро? Какая остановка?? Что??!! Проехала так далеко? Да ведь шеф меня уволит - и без выходного пособия!! Пустите! Пропустите, я вам говорю!! И - по ногам - каблуками-шпильками, ловя спиной "Сумасшедшая! Спать надо меньше!.."

     Люди-люди.. Побольше вам надо улыбаться в этой жизни.. 

       Всё! Прочь всё - я в офисе. Хук!!...

    ..............................

    ...Ну вот и ещё один день позади.. Накормлены дети, проверены уроки. Тишина и сонное дыхание.. Не могу заснуть, не могу . Опять эта луна... 

       Ворочаюсь в постели, не находя места своему телу. Грешные мысли, вместе с пальцами  блуждающие по моему одинокому в пространстве этой постели телу. Надо как-то отвлечься. Как?? 

    ...Фантазии.. Опять фантазии??! Но - уже не успеваю, не могу остановиться. Перед глазами - картина  из прошлого.. Чьё - это  прошлоё??

      ...Ну, пойдем же! Он тянет ее за руку, шепчет на самое ухо: Пойдем, я хочу тебя, ну же! А ей страшно, страшно, хотя она сознает, что все ее существо жаждет этого! Но она боится: ведь с детства внушено матерью, что девственность - это самое ценное, что есть у девчонки. Но сейчас она пьяна... Перед нею - расплывающееся пламя костра, горячее, жаляще - призывное.  Костер - как искушающее начало, когда грудь, живот, колени, согретые его пламенем, жаждут прикосновения чужих рук... Когда там, внизу, между сильно сжатыми бедрами - другой костер, другое пламя, погасить которое, кажется, возможно только одним. И это одно - вот оно, рядом, крепкими руками обнимающее ее за талию, стремящееся поднять и увлечь прочь от яркого света пламени, туда, в темноту волжского берега, на влажный теплый песок... Погоди, шепчут её губы, дай мне выпить еще...я боюсь, мне страшно...Пей!...пей!! И у её губ алюминиевая кружка, до краев наполненная противной на вкус, но хотя бы холодной водкой. И она молча пьет, пока не чувствует, как струйки этого пойла не начинают стекать по губам и подбородку. И с отвращением выливает остатки в костер. А тот благодарно слизывает множеством своих жаждущих язычков эту влагу....

       Идем же!!! И сильная настойчивая рука подхватывает и увлекает в темноту. Ноги проваливаются в зыбучести влажного песка. И вот уже этот песок под спиной. И ноги раздвинуты нетерпеливыми руками...и что-то твердое и теплое стремится в нее. Но она не пускает, отодвигается...

    Куда ты?  

    Мне больно! 

    Погоди, сейчас не будет больно.

    Мне страшно!! 

    Погоди же !! Я ведь хочу тебя! Ну же!! 

    Аааа...!!!!!!!!! 

    И рука, зажимающая ее рот...

      Тише...тише...погоди...успокойся..        И долгое ожидание...И потом - медленное начало...волнообразные движения внутри ее тела - неведомые и прекрасные, когда хочется раскрыться до предела, вобрать в глубину, открытую только что в самой себе для самой же себя. И приглушенный шепот : Боже...боже!!!...

      ...И еще : у меня никогда не было девственницы...

     

    ..ОО-о-о-ох!! До дрожи. Откуда берётся то, что, казалось бы, забыто навеки, навсегда? Запрятано от самоё себя за тысячи дверей и запоров. Но ведь - было!

      ... Ведь есть, было такое, что и не придумается. Ибо что может быть неожиданнее самой жизни? Вот такими воспоминаниями и жива душа одиночества..

    ...........................................

    ...Тебе приятно?
 Да.  Рукой!
 Сейчас, милый...
 Хорошо...
 И ощущение его движений навстречу её губам, язычку.
 Вне их, спрятавшихся под навес зенитной пушки - посреди мемориального парка - сотни гуляющих. Гроза и град разогнали всех: кого - под деревья, кого - под навесы кафе. Эти двое оказались под укрытием старинной военной зенитной пушки.
  Он поднялся на ступеньку чуть впереди и повернулся лицом к хлещущим струям дождевой воды. Она, стоя  ниже , обняла его за талию, прижалась лицом к его слегка влажному свитеру и - почувствовала у своей груди, стянутой шёлком бюстгальтера, выпуклости его естества..
 Что ты делаешь?! Ведь кругом люди!
 Милый, какие люди? Сюда никто сейчас не придёт!
 А рука уже расстегнула метал замка на его джинсах и пробралась в тепло  паха.
 Боже! Перестань!
 Тебе ведь приятно?
 Да!
 Ты этого хочешь?
 Да!! Но сюда могут зайти!
 ..Но в ответ - её тихий переливчатый смех.
 И вот губы уже ласкают тёплую нежность его головки. Джинсы мешают, но какое это имеет значение?   Её поза неудобна, дождь заливает её чулки и туфельки. НО КАКОЕ ЭТО ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ?? Ведь любимый - вот он, весь в её власти. И её губы,  язычок, её пальчики приносят ему такое наслаждение! На миг поднимает взгляд к его лицу: глаза закрыты, он весь в своих ощущениях...
 Тебе приятно?
 Да
 Сейчас, милый.
 Рукой!
 Хорошо.
  Пальцы плотнее охватывают его горячий, напряженный стержень. 

    Быстрее!
 Да!!
 Тело его начинает вибрировать, приближаясь к  своей кульминации. Она плотнее смыкает губы, ощущая во рту начало появления его невыразимо приятной солёности. Рука его ложится на её затылок, ладонями она крепче обнимает его бёдра..
 Ну..!!!
...  И вдруг - громкий детский смех, и мокрый карапуз лет пяти влетает к ним под навес.. 
  Её милый широко открывает свои невидящие, затуманенные желанием глаза. Беспомощное, недоуменное выражение появляется на его лице:
 Что делать?
 Её руки быстрым движением натягивают свитер на его обнаженное, прекрасное лакомство, которым несколько мгновений назад наслаждалось всё её существо.
  Он переводит дух, и медленно, с трудом, укладывает себя, такого огромного, в маленькую прорезь молнии на джинсах, а потом - глубже, под темноту плавок.

     Как жаль - вздыхает её грудь. Так хотелось проглотить эту солёную влагу, насладиться вкусом его семени!
  Но - гроза закончилась.. 

    ...Вполне придя в себя, он берёт её за руку и выводит из-под козырька, прикрывавшего их любовь - так недолго...

    .. Воздух напоен запахом свежей хвои, лужи под ногами -  тёплой водой. Она промокла: мокры её туфли, чулки, низ юбки.. Мокры её трусики. 
Как ты? - спрашивает она у него.
 Он улыбается в ответ и говорит: хорошо, что на мне плотные джинсы.
 Она кладет свою ладонь на его джинсы и ощущает, насколько он ещё возбуждён.
 Бедный мой! Может, постоим немножко? Тебе не трудно идти?
  Нет, идём! Смотри, асфальт парит. И соловей поёт!
  Она проводит ладошкой по шее над вырезом его свитера : испарина.. От пригревающего ли солнышка или же от неутоленного желания? Скорее всего, эти капли его тела - не излившиеся ТЕ потоки. 
Милый мой! Как же я люблю тебя, - шепчут её припухшие губы, а глаза  любуются его чеканным римским профилем...
 И лёгкий вздох... Он притягивает её руку к своему большому, сильному телу. А она прижимается лицом к его плечу, проводит пальчиком по мягкой коже его щеки : Любовь моя! Как мне хорошо рядом с тобой!

     А потом - последние медленно бредущие метры перед расставанием - на месяцы и месяцы разлуки. И тесно сплетённые пальцы их рук. И его прощальный воздушный поцелуй - сквозь стекло двери вагона метро, уносящего её - от него....И небытиё - разлуки ли, сна ли...

    ...............................

        ..Аа-а-ах... Снова утро!... Как сладко ощущать на лице ласку солнца, его тёплых лучиков.. Так, опять липкость между ног! Что же снилось сегодня?!!

    ...Надо бы зайти в аську, давно не заглядывала. Привет всем! Кто тут есть? -Привет! -Привет! -Привет!

    Сколько вас сегодня на мою голову!! Тут бы не перепутать окошечки! Ну, ребятки, что-то вы мне расскажете сегодня?...

     

    .....Ты знаешь, она просто сидит рядом со мной и смотрит телевизор. Ей все равно, что я сижу и перестукиваюсь с другими. Ей наплевать на меня, на мои потребности. Потому я и сижу у нее на глазах, и стучу по этим дурацким клавишам...

     

     

      ....У меня в квартире три компа, и мы с дочками выходим на одного мужика с разных асек, под разными именами, и начинаем его раскручивать на виртуальный секс.Я исполняю роль женщины , и одновременно руковожу дочерьми : ведь мне, как мужчине, понятнее, какие эмоции вызывают у нашего собеседника те или иные наши фразы, этакий перекрестный огонь. Особенно хорошо получается это у моей младшенькой: ей всего одиннадцать. А как она может "завести" любого мужика в аське!!! Я ею горжусь...

     

     

      .... Расскажи мне о своих эротических мечтаниях. Ну что тебе стоит? Мне доставит огромное удовольствие послушать твои мечты, да и тебе, наверное, тоже будет  приятно поделиться ими...хоть здесь. Ведь мы никогда не увидим друг друга. Хочешь, я встану перед тобой на колени и дотронусь губами до твоего тела?...

     

     

       ....У нас восемь лет назад погиб от лейкоза ребенок. И я теперь не могу оставить ее. Хотя у меня есть любимая...и у нее тоже есть две девочки. Они меня называют "примаком". Вот и разрываюсь, мучаю и любимую, и себя. И ведь жена тоже мучается. У нее тоже кто-то есть,я это чувствую, а может, я ошибаюсь... И не могу первым начать разговор, понимаешь, не могу...

     

     

       ....Она выше меня почти на полторы головы...Она как подснежник..нежная...стройная..Я плакал, когда провожал ее на самолет. Она говорила, что ни с кем ей так хорошо не было, как со мной...Мои размеры как нельзя лучше подошли для ее увлечения аналом. Мне так приятно было доставить ей это удовольствие, хотя я никогда раньше этим не занимался и не буду заниматься впредь ни с кем -только с ней....

     

     

     ....Я обожаю секс...Но у нас здесь, в Штатах, нельзя заниматься этим на работе.Жена меня уже давно не устраивает как женщина. Я даже кровать купил новую, широкую, чтобы мы были как можно дальше друг от друга. О, у меня есть любовница,нет, даже две! И я позволяю себе раз в полгода уезжать в "командировку" на недельку-другую. И она, любовница, тоже приезжает ко мне туда. Мы останавливаемся в отеле и не вылазим из постели сутками! Она заранее готовится к нашим встречам, придумывает что-то новенькое, звонит мне и начинает рассказывать, что и как она будет делать при нашей встрече...

     

     

     ....Со мной никто не может долго оставаться наедине, потому что у меня жуткая аллергия. Моя последняя женщина так прямо мне и сказала по телефону, что она не может слушать, как во время поцелуя или занятия любовью я шмыгаю носом...

     

     

      ....Ну же, повернись ко мне попочкой, прижмись ею ко мне.Я чувствую, как она играет...я глажу твою грудь, животик, писечку. Оооо, двигайся же, возьми меня в ротик...соси...сосииииииииииииииииииии !!!!!!!!!........

     

     

     ....Мне уже почти шестьдесят, милая. Моей жене давно ничего не нужно. Я сижу на работе в своем закутке, меня никто не видит. Я тянусь к тебе через океан, я хочу, чтобы тебе стало хоть на минуточку хорошо, милая! Я так люблю твои розовые лепестки с жемчужинками росы...Будь моей ласковой пушистенькой кошечкой, прыгни мне на колени...

     

     

     

    ....Сашка-букашка...Это несомненно рифма...рифма...

     Сейчас попробую сотворить.. стишок, кураж вроде бы есть. Жди...

    Сашка - это имя букашки, по стенке ползущей.

    Это - имя в тетрадке девчонки-толстушки.

    Это имя - в дыханье прерывистом страсти.

    Это имя в мечтах Ваших влажных... нет, не несчастье..

        Тебе понравилось?

     

     

    ...Я думал, что иду ей навстречу один, по широкой улице, а оказывается, вместе со мной идут ещё и ещё люди - другие мужчины, невидимые мне в тумане инета...

     

     

    ...Самая моя большая ошибка в том, что я с ней развелся...Знаешь, как это произошло? Мы жили уже пять лет вместе - и внезапно я влюбился.У нас не было детей - куда же было в коммуналке, где в одной комнате живут четверо взрослых людей? И я , дурак, ей сказал о своей этой любви. Она тут же развелась со мной и в течение недели вышла замуж, ...а через месяц уже была беременна.. Как мосты сжигала...

     А у меня через месяц все прошло, как и не было! Знаешь, это как шприц-тюбик: выпустили из него все содержимое - и он опустел. Я ей позвонил, просил вернуться, если не поздно - освободиться от ребенка или родить его для меня. Но она - она отказалась. Гордая...Нам так было хорошо вместе...ни с кем мне не было потом хорошо, как с ней.  

    Мы занимались с ней любовью как-то в очередной мой приезд. Это было как...как тогда, до всего... 

    А потом у нее начался рак груди.

    Какой же я был дурак,какой дурак...

     

    .... Хватит! Хватит, мальчики !!! Чтоб вас....

     

    Надо опять собираться на работу..

    ... И уже в переполненном автобусе, уходя от реалии тесноты и прикосновения чужих тел, сама собой складывается сказка - как грёза любви...

    Моя сказка - о любви и смерти. И вечная - как сама любовь..

          ...Жил-был человек. Это был очень хороший, и умный человек и все звали его "профессор".   У этого человека был свой дом, и любимая работа, и жена, и дети. 

      А еще был у него его сад.... И этот сад профессор любил больше всего, ибо каждое дерево, каждый куст, каждый цветок были посажены и взращены его собственными руками. Профессор не жалел времени и сил, разыскивая по всему свету редкие растения. Но зато и сад был у него - самый красивый во всем свете....

        И каждому цветку он отводил подходящее место, и каждое деревце было аккуратно подрезано. Как только выдавалась свободная минута, человек выходил из дома и шел в свой сад. И при его появлении стройные деревца пытались стать еще более изящными и стройными, а цветы тянулись к нему своими стеблями и раскрывали навстречу самые красивые бутоны. Человек наклонялся и целовал их в самую сердцевинку - и цветы трепетали от этих поцелуев всеми своими листочками. А деревья были счастливы, когда нежные, чуткие пальцы человека ласкали их кору или касались прожилок на  их листьях. И не было в этом саду ни одного сорняка, и к каждому растеньицу была проведена маленькая канавка, по которой текла родниковая вода - человек следил, чтобы все было в полном порядке в его саду...

      Но вот однажды, прогуливаясь и мимоходом наклоняясь к наиболее полюбившимся цветам, профессор увидел в одном из закутков своего великолепного сада - ромашку. Это была обыкновенная  ромашка, каких много растет по полянам между березок, или на лугах, или по краям полей золотистой пшеницы...

      Как ты здесь очутилась? - спросил человек ромашку ( он был очень мудрым человеком и знал, что цветы тоже умеют разговаривать, хоть и не так свободно, как люди..)

      Не знаю, - ответила ромашка, - но мне очень нравится у тебя в саду...

      Тебе здесь не место, - сказал человек и протянул руку, чтобы вырвать цветок из земли...

      Прошу тебя, не делай этого! - взмолилось бедное растеньице.

      Почему? - спросило он

      Потому ...Потому что за то время, что я  здесь, я полюбила тебя...всем своим маленьким сердцем, - ответил цветочек и затрепетал кружевом своих листиков..

      Хмммм...- задумался человек, - У меня много великолепных цветов, гордящихся своей красотой и иногда в этой своей гордости даже колющих меня своими шипами. Проучу ка их немного - пусть знают, что у них по соседству растет простой полевой цветок!

      Хорошо, - сказал профессор, обращаясь к ромашке, - Я позволю тебе остаться в моем цветнике и любить себя. Но ты должна быть готова к тому, что я не буду заботиться о тебе, рыхлить землю вокруг твоих корней, поить тебя водой.

      Я согласна, - прошептала ромашка, - Главное, что я буду видеть тебя.

      Э, нет, - рассмеялся профессор,- Я и заглядывать к тебе буду редко, практически и не буду вовсе - ты мне не интересна, я люблю экзотические, прекрасные, благоухающие бутоны. А у тебя нет ничего этого...

      Я согласна на все, - ответила ромашка, - Только позволь мне жить под одним с тобой небом. И позволь надеяться на то, что когда-нибудь ты все же забредешь в этот уголок сада и посмотришь на меня. Мне большего не надо.  Я люблю тебя и хочу, чтобы ты это знал - и буду счастлива этим даже вдали от тебя..

        И человек ушел. И продолжал лелеять свой сад, и находил новые цветы и деревья, и ухаживал за ними, и наслаждался их красотой и изысканностью, и вдыхал их арматы. И, казалось, совсем забыл о скромной ромашке. Но на самом деле он помнил, что где-то в глубине его сада живет существо, любящее его просто так, потому - что любит. И это знание приятно согревало его сердце,  и он не трогал ромашку, а даже иногда подходил к ней поближе и махал ей рукой. И ромашка была счастлива этими небольшими знаками внимания - ведь любящему сердцу так мало надо для счастья...

      Но вот однажды профессор решил провести небольшой эксперимент ( не зря же он был настоящим профессором!!). Он подошел к ромашке,  задрожавшей всем своим стебельком от такого внимания любимого, нагнулся к ней и, обдавая  своим теплым дыханием, спросил:

    Ромашка, а чем ты сможешь доказать, что любишь меня?

    Не знаю, - растерявшись, ответил цветок, - А разве нужны доказательства? Неужели ты не знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете?

    И все же,- настаивал человек, - Давай как-нибудь проверим, любишь ты меня или нет..

    Хорошо, - кивнула ромашка своей золотисто-белой головкой, - Проверяй, как хочешь, я согласна.

     И тогда он ...сорвал цветок, поднес его к своим карим глазам и начал обрывать лепестки,  один за другим, произнося старые как мир слова: "Любит - не любит". И когда остался последний белый лепесток, губы профессора произнесли слово "Любит".

    Любит,- машинально повторил он, глядя на то, что некогда было живым цветком. 

    Так ты меня любишь в самом деле?

    Но ромашка уже не смогла ответить на этот вопрос...

       ...И все же...

    .....Все же с ее уже почти неживого стебелька на ладонь любимому, в самую ее середку, туда, где кожа такая нежная, упала маленькая прозрачная росинка - последняя капелька сока, которым несколько минут назад было еще полно все ее тело....

    ..... Как поцелуй, о котором  мечтало её любящее сердце всю его недолгую жизнь...

    
		
		
    
		
    77.  
    999   


    

    
		
		
		
    78. Заварка Эф: Чай с бергамотом
    999    "Рассказ"  Эротика 


    






    
 
 



    

       	Чай с бергамотом

       

       	1.

       

       	Ты знаешь это лет с пятнадцати. Добрый дядя, а может быть и папа, говорит тебе: девушка должна кончить первой. Самый кайф - довести ее до одного, второго, третьего оргазма.

       	Добрый дядя (папа, как вариант) в первый раз наливает тебе в стакан теплое невкусное пиво и объясняет: девушки, они такие. Ты готов кончить уже минуты через полторы, а их необходимо разогревать. Надо сдерживаться. Думать о чем-нибудь другом, оттягивая оргазм. Представлять какое-нибудь дерьмо. И двигаться, двигаться, двигаться, пока она не закричит от счастья. 

       А потом уже можно и кончить.

       	Но лучше всего довести ее еще пару раз.

       	Понял, мой мальчик? - спрашивает дядя.

       	Ты сидишь, тупо уставившись в стол, а добрый дядя (он ведет себя как твой отец!) объясняет: так надо. Девушки, мол,  должны получить удовольствие. Они тоже, оказывается, люди.

       	Слушать дядю неинтересно - ты хочешь пойти на улицу к друзьям, но дядя пьяный и если попробуешь встать со стула и уйти - он отвесит подзатыльник, и ты шлепнешься обратно за стол. Поэтому сидишь и терпеливо слушаешь. Иногда киваешь, иногда пьешь пиво.

       	Очень хочешь сорваться с места и заорать:

       	- Да пошел ты на хрен, ублюдок! Ты даже не мой отец! Какого черта тогда указываешь? Кто ты такой вообще?

       	Но вместо этого молчишь и киваешь. Тебя тошнит от пива, но все равно пьешь.

       	Ты, мать твою, знаешь, что так надо.

       	Надо слушать дядю.

       	Надо довести девушку до оргазма.

       	Все это знаешь...

       	Проходит десять лет, а тот разговор до сих пор звучит у тебя в мозгу, словно он был вчера.

       

       	2.

       

        	Дождь ассоциируется у тебя с девушкой Леной. С обычной светловолосой девчонкой, которая летом ходит в синих джинсах и голубой маечке, а зимой в длинном коричневом пальто. Она носит крохотный серебряный крестик на веревочке. У нее на ключице маленькая родинка-полумесяц, а глаза у Леночки светло-синие, как вода в весеннем озере. 

       И нос картошкой.

       Она его стесняется, своего носика. Смущается, когда вы вдвоем рассматриваете фотоальбом, где Лена с собачкой Чапой, с мамой, папой и старенькой бабушкой.

       Тебе очень нравится, как Лена смущается и краснеет. Ты улыбаешься, когда она спрашивает, сколько стоит пластическая операция. Ну, чтоб починить нос. Смеешься, а Ленка дуется, и ты целуешь свою девушку в губы.

       И, конечно же, в носик.

       	Еще вы любите ходить на каток. Лена катается, как Богиня, и ты любуешься своей маленькой Афродитой: просто стоишь и глядишь на нее, прислонившись к бортику.

       	Каток - это замороженная вода, говорит Лена. И дождь - это тоже вода.

       	Ленка очень любит дождь, и она так часто признавалась тебе в этом, что если с неба льет как из ведра - думаешь только о ней.

       	Если град - тоже самое.

       	Даже если слегка моросит - аналогично.

       	Дождь ассоциируется у тебя с девушкой Леной и больше ни с кем.

       	С ней приятно поболтать о том о сем, когда за окном бухтит гром и сверкает молния, когда вода чертит на стекле ломаные линии. Самое оно, если ты при этом держишь Лену за руку, и она говорит:

       	- Когда дождь вокруг тебя - значит, ты одинок. Когда, дождь за окном - значит, у тебя есть семья.

       	Короче говоря, в ваших отношениях сплошная романтика. Все здорово.

       	Одна проблема. Малюсенькая такая проблемка.

       	Вы встречаетесь уже полтора года, а так до сих пор и не переспали.

       	Хотя она хочет, это точно.

       	Воспитанная педантичной мамашей и строгим отцом, она чертовски тебя хочет. До умопомрачения. Об этом намекают ее жадные губы и ласковые руки. Когда вы обнимаетесь или целуетесь - это пожар. И дождевые капли испаряются, не долетев до окна. И молнии, кажется, бьют сквозь стекло прямо в вас.

       	Как сейчас, например.

       	Лена говорит тебе:

       	- Данька, ну давай...

       	Вы вдвоем, в ее комнате. У Ленки розовая такая комната: розовые обои, розовый ночник, даже плюшевые игрушки на софе в основном нежно-розового цвета. Только секретер выбивается из общей картины - он деревянный и совсем-совсем не розовый. Зато в нем полно книжек и тетрадок - Ленка собирается поступать в университет.

       Отец Лены на работе, а мать до вечера гостит у бабушки. Квартира в вашем распоряжении, но ты молча стоишь и ничего не предпринимаешь. Обнимаешь Ленку и тупо разглядываешь старинные часы-ходики на стене. Из часов выглядывает потрепанная временем, облезлая розовая кукушка. Она ехидно подмигивает пластмассовым глазом и говорит голосом дяди:

       	- Дань, ну давай. Доставь девушке удовольствие. 

       	Тебе кажется, что в комнате пахнет дешевым прокисшим пивом. Еще кажется, что ты снова подросток.

       	Кукушка шепчет, ныряя обратно в часы:

       	- Она ведь не может вечно оставаться девственницей, Данька... Она рано или поздно пойдет налево. Найдет другого, а ты останешься с носом...

       	И, кажется, что пластмассовая птица ехидно хихикает.

       	Лена нежно касается твоей щеки и шепчет:

       	- Подумаешь, мне только семнадцать... всего три месяца до дня рождения! А потом мы поженимся, Даня! И родители не против... Они же видят, какой ты замечательный, какой хороший...

       	Лена отклоняется, чтобы погладить твою щеку, и ее грудь, которую скрывает тоненькая хлопковая маечка, теперь не касается тебя. 

       Становится чуток легче, и ты говоришь, чтоб отвлечься. Ну, просто для того, чтобы не смотреть на затвердевшие соски девушки Лены. На сосочки, темные кружки которых проглядывают сквозь тонкий материал:

       	- На работе с начальником поцапался. Козел, блин. Навесил на меня работу проектировщиков... обидно, черт подери...

       	Лена прикасается мизинчиком к твоим губам и говорит:

       	- Даня, уходишь от темы.

       	Уйдешь тут, думаешь ты, и с ненавистью глядишь на розового мишку.

       	Два варианта: либо от мишки разит крепким пивом, и он ухмыляется, либо ты не в себе. Поэтому и кажется всякое.

       	Левой рукой Леночка трогает твои губы, а правая ладошка в это самое время спускается вниз и ласкает промежность. Очень нежно, верх-вниз, гладит, касается кончиками пальцев, и ты, черт возьми, понимаешь, что сейчас не выдержишь.

       	Поэтому легонько отталкиваешь девушку и говоришь:

       	- Лена, прости. Мне пора. Мне срочно нужно на... на работу... да-да, на работу...

       	Пятишься к двери, а Лена хмуро разглядывает твою физиономию:

       	- Даня, сегодня воскресенье.

        	- Шеф - козел, - говоришь. Ну, просто, чтоб не молчать. Не говорить же правду, верно? Правда - это такая сволочная штука, которая никому не нужна. От правды одни неприятности и все такое.

       	Спотыкаешься о разбросанную в прихожей обувь, нащупываешь свои башмаки, поспешно обуваешься. Руки у тебя дрожат, как у паралитика.

       	Лена появляется в дверном проеме. Злая, как стая чертей. Видно, что она на грани. Лицо бледное, только скулы наоборот порозовели - еще минута, и Лена взорвется, утопит тебя в сотне самых обидных на свете слов.

       	- На улице дождь льет, куда собрался? - спрашивает девушка.

       	Ты должен сказать ей примерно вот что: Лена, я тебя люблю. Именно поэтому не хочу с тобой спать. 

       	Или так: Леночка, поверь мне, если займемся сексом - нашему чувству конец.

       	Но вместо этого молчишь, потому что знаешь, какая последует реакция.

       	Именно по этой причине поспешно обуваешься, чистишь кремом "дивидик" ботинки и не смотришь Лене в глаза. Бормочешь что-то вроде:

       	- Ну, я пошел... срочное дело, шеф, блин, козел... перезвоню тебе вечером, солнышко... да, ага...

       	Лена хмурится. 

       	Мямлишь растерянно:

       	- Ага... да... - И выходишь на площадку.

       	Дверь громко хлопает за твоей спиной. Крепкая такая железная дверь. Родители Ленки чертовски боятся квартирных воров. Вообще, боятся всяких преступников: грабителей, убийц и насильников. 

       Боятся-то, боятся, но с завидным упорством продолжают каждый вечер собираться в зале перед телевизором. И смотрят только криминальные новости. 

       	Происходит это так.

       Мама Лены печет вкусное песочное печенье, а Ленкин папа стоит на балконе в махровом халате и курит "приму" в мундштуке. При этом он неодобрительно поглядывает на заходящее солнце. Не нравится ему оно почему-то.

       Потом мама раскладывает печенье по специальным вазочкам, а папа стряхивает пепел с сигареты вниз, на балконы соседей. Наверное, чтоб им неповадно было.

       	Печенье разложено, и мама Лены заваривает ароматный чай с бергамотом. Им с папой он очень нравится. Ленкин отец уверен, что все англичане пьют именно такой чай.

       	Мама заваривает чай, а папа продолжает курить. Иногда он бухтит под нос: "Уроды... сволочи..." Или нечто в этом роде.

       	Мама Ленки ставит вазочки с печеньем, а также чашки с чаем на разноцветный праздничный поднос и несет угощение в зал. Папа возвращается в этот момент с балкона, они садятся на диван напротив телевизора и принимаются за печенье.

       	На экране очередной безумец зарезал молоденькую девчонку, искромсал ее вдоль и поперек, отсек тупым перочинным ножом все пальцы и скинул в реку, а папа Лены нахваливает мамино печенье. Говорит, что мама превзошла бабушку. А та, упокой Господи ее душу, была знатная повариха. 

       На экране очередной "браток" получил пулю в лоб в своем подъезде, а мама поправляет тонкие "интеллигентные" очки и говорит "спасибо". Мило так краснеет (наподобие Леночки) и подвигает вазочку с печеньем поближе к папе.

       	На экране террористы утопили в крови провинциальный городок, а у папы чай булькает в горле. Ароматный чай, с бергамотом. Очень-очень вкусный.

       	Короче говоря, когда ты впервые увидел эту сцену, то сразу понял, что родители Леночки очень боятся бандитов.

       Но на самом деле они больше всего боятся не за себя, а за дочку.

       	Железная входная дверь - это только вершина айсберга. Кроме того, были постоянные звонки в школу, прогулки под ручку, пока Ленке не стукнуло пятнадцать, а еще огромная овчарка Марина, призванная охранять честь девушки-подростка.

       	Ирония судьбы, но именно так вы и познакомились: чертова псина укусила тебя за ногу одним прекрасным весенним утром. Не больно, но обидно. И на работу опоздал. 

       	Ленкин папа долго извинялся, а ее мама перебинтовала тебе ногу и заварила чай. Чай с бергамотом, очень вкусный. Потом вы сидели за одним столом, и папа восхищался твоей смелостью, мама улыбалась, снисходительно разглядывая мятый костюм (ну, не успел с утра прогладить!), а Ленка елозила ножкой под столом, касаясь тапочком твоей штанины. Думала, наверное, что это очень сексуально.

       	За окном как раз накрапывал дождик - и это было здорово. Будто нежданно-негаданно обрел семью.

       	С тех пор прошло полтора года, а вы так и не переспали. Легкий петтинг - и ничего более. А петтинг, это ведь не считается, правда? Это как маленькая ложь - если никто не узнал, значит не считается. Или как если бы ты стащил у пьяницы, который решил уснуть на улице, бумажник - тоже не считается. Один черт, все пропил бы

       Да-да, в мире полно вещей, которые не считаются. Без них жить было бы гораздо сложнее.

       

       	3.

       

       	На улице льет как из ведра, а ты стоишь в парадном Ленкиного дома, еще не зная, куда пойти. На тебе легкий летний костюмчик и остроносые легкие туфли - одет явно не по погоде. 

       Разглядываешь лужи, подернутые бензиновой пленкой. Прохладно, но ты этого не замечаешь, и руки дрожат вовсе не потому.

       	Пасмурно, но в глазах темнеет не из-за этого.

       	Мимо проносятся машины, воняет бензином, но подташнивает тебя совсем-совсем по другой причине.

       	Так всегда бывает, когда начинаешь вспоминать.

       	Например, то, как встал и все-таки сказал дяде, сволочному дяде, который посмел учить тебя, словно отец:

       	- Извините, мне пора.

       	Дядя умолк, внимательно посмотрел на кружку (грязную такую кружку, с прилипшей ко дну мошкой) и медленно допил пиво. Ты слышал как эта гадость булькает в горле дяди, как дядя довольно отрыгивает. Ты видел, как он утирает мокрые губы рукавом и ставит кружку на стол (часть напитка пролилась на белую скатерть - желтое пятно впоследствии так и не вывели). 

       Потом он сказал вот что:

       	- Ты не слушал меня, малыш?

       	Конечно, можно было сказать, что у тебя уже есть девушка, и она вполне довольна вашими отношениями. И что ты умеешь доводить ее до оргазма. Доводил, кстати, в последний раз буквально вчера. 

       	Надо было сказать все это.

       	Но тебе тогда было только пятнадцать, а от дяди разило пивом и потом. Он был огромный и вонючий, как чертов Кинг Конг. Такую скотину любой бы испугался.

       	И ты промолчал.

       	А дядя схватил тебя за шкирку и пару раз дернул из стороны в сторону. А потом сжал твою голову в лапищах, ткнул носом в стол (капельки крови попали на белую скатерть - коричневые пятна впоследствии так и не вывели) и проорал:

       	- Взрослых надо слушаться! Понял? Всегда! Вот матушку твою, гаденыш, я уже воспитал! И тебя сломаю, будь уверен... Ишь... учишь его учишь, а он, сволочь неблагодарная, перечить вздумал!

       	Дядя кричал еще долго, пока скатерть полностью не покрылась красно-коричневыми пятнами.

       	Была белая скатерть - стала белая в горошек. 

       Хорошо хоть, что столик маленький был, думаешь ты. На большой крови ушло бы больше. Ну, чтоб полностью скатерть окрасить.

       	Такие вот дурацкие мысли лезут в голову, пока стоишь в парадном сталинки, где живет Ленка.

       	На самом деле эти мысли лишь для того, чтобы не вспоминать, что случилось потом. Просто, если сравнивать, то эти воспоминания еще ничего.

       	Почти приятные даже.

       

       	4.

       

       Дождь тем временем превращается в легкую морось, а сквозь тучи проглядывает солнце. Фиолетовые от натекшего бензина лужи блестят, лица прохожих озаряются светом. Даже автомобили, кажется, выглядят счастливее. Чище, что ли...

       	Ты выходишь из парадного, шмыгаешь носом, засовываешь руки в карманы и шагаешь по тротуару прочь. Ты знаешь, что там, на третьем этаже, в окно выглядывает Леночка. Знаешь, что она злится и что сегодня вечером придется очень долго до нее дозваниваться. Что сначала Ленкина мама будет говорить: дочери нет дома. А потом скажет по секрету: Данька, она тут. Просто очередная хандра у чертовки. Лежит, уткнувшись в розовую подушку, и хнычет. Перезвони через полчасика, я с ней поговорю по душам, может успокоится?

       	Полтора года как встречаетесь - и Ленка до сих девственница. За это ее мама тебя очень уважает. А папа как-то позвал вместе с собой на балкон - покурить. Вы выкурили по сигарете (он - "приму", ты - "Мальборо"), а потом папа крепко пожал тебе руку и сказал:

       	- Даниил, вы самый лучший представитель современной молодежи. Я рад, что выбор Елены пал на вас.

       	И прослезился.

       	Помнится, ты сам в тот момент чуть не пустил слезу. А кому будет неприятно, если его назовут лучшим? Любому будет приятно. И прослезиться любой может, когда поймет, что его, наконец, оценили по заслугам.

       	Ну, даже если и не по заслугам - один черт, поднимает настроение.

       	Рука у Ленкиного папы была потная, но ты пожал ее крепко и сказал:

       	- Спасибо. На самом деле это мне очень повезло.

       	Здорово получилось.

       	Семья, все такое.

       	Зато теперь - сплошные проблемы.

       Твои отнекивания, мол, юная еще слишком, восемнадцати нет - уже не действуют. Ленка - страстная девчонка, и она хочет здорового секса.

       	Да и ты тоже.

       	Но Ленку ты любишь, а вот Наташку, девчонку с которой познакомился на прошлой неделе, нет.

       	Поэтому, не переставая шагать по тротуару, достаешь из кармана мобильный и набираешь ее номер.

       	Голос у Наташи с хрипотцой, женственный такой голос. Наверное, похожий был у Мерилин Монро. По крайней мере, в твоем представлении.

       	- Алло!

       	- Привет, Наташка. Помнишь меня?

       	- О, мистер Даниил. Конечно же, помню. Цветы, что вы мне прислали, они чудесные... Как вы угадали, что я люблю розы?

       	Ничего ты, конечно, не угадывал. Просто всегда даришь девушкам розы - и девушки тают. 

       Все, как одна.

       	Розы, они ведь дорогие. Особенно если их много.

       	Говоришь:

       	- Просто-напросто я - провидец.

       	И далее по накатанной. Пока солнце не скрылось за горизонтом - обедаете вдвоем в недорогом, но уютном ресторанчике, пьете алкогольные коктейли и кушаете ванильное мороженое. Ты как бы походя демонстрируешь толстенный золотой перстень на указательном пальце и телефон "Nokia" со встроенной фотокамерой и диктофоном. Это чтоб не было сомнений, что переспать с тобой в первый же день знакомства - дело святое.

       

       	5.

       	

       	Наташа совсем не похожа на Лену. Во-первых, она брюнетка, короткостриженная. Во-вторых, грудь у нее раза в два больше. Лет Наталье на вид тридцать, а лицо скрыто под толстым слоем косметики. Может, оно у Наташи и симпатичное, но помада скрывает губы, тушь - глаза, пудра - щеки и только нос на свободе. Хотя, нет. Какой-то мазью замаскирован прыщ у правой ноздри. Вместе с прыщом замаскировано и все остальное.

       	Столько косметики, что тебе совсем не хочется целовать ее лицо. С таким же успехом можно целовать карнавальную маску. Повесить ее на стену, целовать и мастурбировать.

       	Тьфу, думаешь ты.

       	Вечер, мягкая постель (ничего розового!) - целуешь Наташу в шею. Касаешься языком мягкой податливой кожи. Потом ниже, спускаешься к груди и берешь сосок в рот, посасываешь его. Соски у Наташи коричневые, большие, груди тоже ничего себе. Размер третий, наверное.

       	Наташа стонет, а ты все не можешь сосредоточиться, потому что в Наташкиной комнате воняет терпкими духами, базиликом и еще какой-то гадостью. Квартира очень неряшливо обставлена - странно для девушки, которая живет одна. Светло-коричневые обои (все в жирных пятнах), массивный дубовый стол и древний компьютер на нем, пыльная люстра под потолком - вот и весь интерьер. Просто ужас!

       	Простыни на кровати не свежие какие-то, слово впитавшие в себя пот многих мужчин до тебя.

       	Наташа стонет, подталкивает твою голову ниже, к бритому лобку.

       	Шепчет что-то невнятно, и ты мысленно переводишь:

       	Хорошо полижешь, тогда и я постараюсь. Один черт, миньет правильно делать не умею, но изображать действие буду старательно.

       	Что надо ответить, знаешь?

       	Главное в сексе - это доставить удовольствие женщине.

       	Помни доброго дядюшку и его советы.

       	Ты сдерживаешься. С трудом, но держишься.

       	И мысленно умоляешь: молчи, молчи, молчи... Наташа, молчи...

       	Отталкиваешь Наташкину руку, нависаешь над ней и резко входишь, помогая себе рукой. Она в принципе не против, подается тебе навстречу, обхватывает шею руками и шепчет:

       	- Прошу тебя, не останавливайся, Даня...

       	С таким же успехом она могла сказать:

       	- Еще!

       	Или:

       	- Продолжай, милый! Глубже! Да!

       	Фраза "выйди из меня вовремя" тоже сойдет.

       	Они все действуют на тебя одинаково, эти женские фразы.

       	Дядино воспитание не прошло даром.

       

       	6.

       

       	Наташка живет не очень далеко, надо пройти всего пять кварталов, и через час ты уже дома: усталый, грязный и одинокий. Садишься за журнальный столик, не включая свет, смотришь за окно - на улице снова дождь. В квартире тихо, только щелкает пузатый будильник да перешептываются соседи за стеной.

       	Квартира у тебя однокомнатная, очень темная. Наверное, потому что постоянно держишь шторы задернутыми. А еще обои на стенах - они темно-синие, почти черные, мрачные. Когда кто-нибудь приходит к тебе в гости, он сначала думает, что попал в склеп. Ну, или в замок к Дракуле.

       	Дождь скрывает улицу, и ты не видишь дом напротив, ту самую сталинку, в которой живет Ленка.

       	Зато помнишь слова любимой.

       	Когда дождь вокруг тебя - значит, ты одинок. Когда, дождь за окном - значит, у тебя есть семья.

       	Берешь в руки телефонную трубку и набираешь номер, потому что когда на улице дождь, думать можешь только о Леночке.

       	Ну ладно, не только...

       	Еще можешь вспоминать.

       

       	Это случилось в ту же ночь. Ты зашел в родительскую спальню и долго стоял на пороге, разглядывая дядю Васю и маму. Они лежали на кровати в обнимку, укрывшись теплым одеялом. Дядя громко храпел, и мама вторила ему.

       	Ты смахнул с носа кровь и позвал тихонько:

       	- Дядя Вася...

       	Так, для очистки совести. Потому что дядя Вася все равно был пьяный. Мама, впрочем, тоже.

       	Потом ты замахнулся и пырнул дядю Васю кухонным ножом в живот. Он захрипел, дернулся пару раз и затих. Мама шевельнулась и захрапела громче. Прошло минут двадцать, ты все стоял возле кровати, а она так и не проснулась.

       Тогда ты аккуратно положил нож на живот дяди Васи и пошел спать в свою комнату. Стал ждать, когда явятся менты, чтобы забрать тебя в тюрьму.

       Получилось иначе. 

       Мама проснулась рано утром и, не совсем соображая, что делает, схватила нож. Потом, когда поняла, что рядом лежит не дядя Вася, а труп дяди Васи, завизжала и потеряла сознание. Произошло все очень быстро.

       Нож она так и не отпустила.

       Позже, на допросе, твоя мать не смогла вспомнить, что делала вчера вечером. И зачем она зарезала сожителя, Сидорова Василия Петровича такого-то года рождения, безработного и т.д.

       Короче говоря, посадили ее, а не тебя.

       Ты был рад? Нет. Маму-то любил... впрочем, не настолько, чтобы сказать милиции правду.

       Правда, она вообще-то сволочная штука, и совсем никому не нужна. Вот, например, что такое честный врач? "Сынок, а ты ведь завтра умрешь. Максимум - в течение недели. Поверь, сынок, у меня большой опыт..."

       Короче говоря, врите напропалую - Родина скажет вам спасибо.

       Ты это понял давненько.

       Но было это до того, как встретил ее.

       

       Трубку поднимает мать Ленки, и ты говоришь, заикаясь от волнения:

       - Мама, хочу с вами поговорить.

       - Данечка, не переживай. Я все знаю. Но и Леночку пойми - девочка молодая, хочет сразу всего. Не злись на нее, Даня. Ты поступаешь не по годам мудро, но Леночка переживает, что ты ее разлюбил и поэтому...

       - Мама, я не об этом хотел с вами поговорить.

       Дождь тоскливо стучит по стеклу, и ты сейчас любишь Ленку как никогда сильно. Вселенской такой любовью. 

       Вспоминаешь последний поход на каток и свою любимую: на ней тогда была смешная вязаная шапочка с бубенчиками и пушистые белые варежки.

       Еще ты вспоминаешь ее острые соcочки.

       Не очень романтично, зато правда.

       - Что случилось, Даня? - спрашивает мама.

       Ленкин папа сейчас наверняка стоит на балконе и курит. Леночка плачет в свою розовую подушку. Их мир такой хрупкий и нежный, и ты не хочешь его разрушать.

       Говоришь:

       - Я не могу быть вместе с Ленкой. Поверьте, я очень люблю вашу дочь, но... понимаете, это я...

       Запинаешься, вытираешь со лба холодный пот и бормочешь:

       - Я - маньяк.

       Слово-то какое глупое, особенно по отношению к себе...

       Мама Лены спрашивает:

       - Что?

       - Я - убийца молодых девушек. Про меня передают в новостях.

       

       7.

       

       Началось все в тот день, когда дядя измазал в твоей крови стол, а потом стянул с тебя брюки...

       Нет, он не собирался тебя шлепать. Совсем, нет. Дядя задумал кое-что другое.

       Ты орал, а он двигался и при этом еще приговаривал:

       - Девушке надо доставить удовольствие.

       Дядюшка, который безуспешно притворялся твоим отцом, пыхтел сзади и говорил:

       - Она... должна... кончить... первой... Лучше... два... или три... раза...

       Потом он отпустил тебя. Жалкого, разбитого, с трясущимися коленками. Иди, мол, куда хочешь. На улице, один черт, льет как из ведра...

       Ты пошел к своей девушке. Она пригрела, отмыла, накормила, выслушала, захлебывающегося слезами и соплями тебя.

       Потом вы занимались любовью.

       Ты был готов уже кончить, когда девушка прошептала нежно, кусая за ушко:

       - Данька, продолжай, милый... я хочу еще разок...

       Тебя переклинило.

       - Сука, - сказал ты.

       Вот тогда-то все и началось.

       

       Труп девушки выловили в местной речке через полгода.

       

       8.

       

       Ленкина мама спрашивает:

       - Что?

       Через полчаса начнутся "криминальные новости". Их семья соберется вместе. Они будут пить чай с бергамотом и радоваться, что беда прошла мимо.

       Могло быть, конечно, и по-другому.

       Звонки в милицию, плач матери, стеклянный взгляд отца - и выкуренная за час пачка "примы".

       Дочь пропала...

       - Передайте Ленке, что я ее очень люблю, - шепчешь ты. - Что я жить без нее не могу.

       Тишина и шорох на том конце провода. Молчишь, и, не дождавшись реплики, говоришь:

       - И позвоните, пожалуйста, в милицию, скажите, что это я изнасиловал и убил час назад Наталью Скороходову, проживающую по адресу...

       Диктуешь адрес и аккуратно кладешь трубку на место.

       Потом отдергиваешь шторы и прислоняешься носом к холодному стеклу.

       Дождь колотит в окно. Кажется, еще чуть-чуть и стекло разлетится на сотни осколков, которые вопьются в твое тело, разрежут его на тысячи маленьких кусочков.

       Распахиваешь окно, и дождь врывается в темную комнату. 

       	Когда дождь вокруг тебя - значит, ты одинок...

       Правда, она сволочная штука. Можно ведь было смолчать - имелся же шанс, что выдержишь, не сорвешься, если Ленка попросит "Еще!"

       Хм...

       На самом деле, ты думаешь так, потому что уже поздно что-то изменить.

       Сейчас перед тобой стена дождя и больше ничего. И очень хочется шагнуть в дождь, слиться с ним, но не можешь решиться. Выдохся весь, когда говорил правду.

       Поэтому просто стоишь, и вода стекает у тебя по лицу. Попадает на ладони, которые крепко сжали подоконник. Вода смывает кровь с пальцев, и ты вдруг чуешь запах чая с бергамотом.

       Принюхиваешься - да, точно. Дождь и аромат свежего чая. 

       Именно такой чай, наверное, пьют англичане...

       Замираешь, стараясь не упустить, поймать, продлить мгновение. 

       Молишь, чтобы запах не растворился в дожде - запах обычной, уютной жизни, которой ты лишился десять лет назад.

       Признай, что у тебя такой жизни никогда уже не будет.

       Правда, она вообще-то сволочная штука...

       Но у тебя еще есть несколько минут и можно пока наслаждаться едва уловимым ароматом чая.

       Чая с бергамотом.

    


















		
		
		
    79. show_me_how Эф: Эротика
    999   Оценка:5.00*3    "Рассказ"  Эротика 


    






    
 
 



    

       

    

    
Эротика

    

    

    

    
(странное поведение одного сумасшедшего)

    

    

       

       The girl of my nightmares, 

       erotic and skull-faced. 

       The girl 

       of my

       nightmares

       

       Pulp "Freaks"

       

       Он очнулся и обнаружил, что давно уже лежит на спине, подложив руки под голову, на холодном, сыром тротуаре. Озноб прошел по телу. Н. быстро пришел в себя, попрыгав на месте, и посмотрел на часы. Полночь. Влажный ночной воздух. Кругом - ни души. 

       Тетя Ксеня в исступлении упала на пол и стала принимать самые странные и жуткие позы, то подбираясь к Н., то, как будто неожиданно испугавшись его, резко отползая назад. -...но что же мне оставалось делать, я ведь просто беззащитная женщина, что я могу, что?! Кобель! Сволочь! Принял меня за последнюю..., - она, извиваясь, исступленно ползала по полу, дергаясь в каких-то странных болезненных конвульсиях, проходящих через все тело; переворачивалась, кувыркалась. Волосы ее растрепались, на лице многочисленная косметика смешалась со слезами, ее голос изменился на страшный хрип, - а я что...я разве юбку задирала?!... Задирала?!

       	Она залилась безумным и страшным смехом. Н. некоторое время стоял и с испугом глядел на тетю. Вдруг лицо его резко переменилось, губы дрогнули, в глазах его отчетливо отразилась острая обида, а затем - неприязнь. Он приблизился к ней и без всякого предупреждения и замешательства в полсилы боднул ее ногой. Тетя тут же вскочила. Тяжело дыша, икая и сглатывая, она безумно уставилась на Н. Он сказал.

       	-Ты позоришь меня! Неужели ты думаешь, что вызовешь во мне жалость этим спектаклем? Ты больна. Но ты же знаешь, это ничего. Поэтому, если хочешь со мной жить, изволь одеться. 

       	Тетя Ксеня подбежала к зеркалу в коридоре. Она с ужасом отпрянула, обнаружив, что абсолютно нагая. Они разбросали по квартире окровавленные бинты. Кровь уже немного подсохла. Пахло органикой.

       Я помню фотографа. Он щелкнул меня, когда я решил заняться онанизмом в школе. Я выбрал для этого воскресенье. Не защитная ли это реакция подсознания? В воскресенье никто не учится.

       -Да за это дело никто и не возьмется, слишком уж оно специфическое, - сказал фотограф и, слегка склонив голову набок, приблизился к Н. и взял его подбородок, - понимаете меня? Ведь я единственный специалист по таким вопросам.

       Они уселись на ступеньку перед входом в университет, и Н. устало склонил голову на плечо фотографу. Они прижались друг к другу.

       -А знаете, - почти шепотом заговорил фотограф, - я ведь не просто мелкий фотограф из газеты. Для меня фотография - это искусство, я в какой-то мере считаю себя художником. Я обязательно подарю вам фотоальбом со своими авторскими фотографиями. Я фотографирую людей. Вы смотрели, должно быть, Маленькую смерть Франсуа Озона, где два гомосексуалиста фотографировали друг друга во время оргазма... Я считаю, что фотография в какой-то степени превосходит по художественным ценностям картины, выполненные на холсте красками, ведь художник пишет прежде всего то, что видит, искажая увиденное по своей прихоти и подобию,  - фотограф говорил тихо, уже как будто самому себе, - а фотограф...это посредник между человеком и природой. Фотография - как взгляд божий на человека, взгляд правдивый и честный, он видит все без искажений...

       Фотограф говорил еще что-то, но Н. уже не слышал.

       	Эротический сон подростка оставляет желать лучшего. Именно от этого он уже совершенен. Хотелось увидеть свое тело ночью. Я любил утром, проснувшись, окунуться под одеяло и почувствовать запах своего тела. Спустя время, когда я учился в Академии культуры, я часто возбуждался, глядя на девушек в самый ответственный момент - перед экзаменом.

       Коридор тонул в сумраке. В горле першило от сильного больничного запаха. Он остановился перед дверью. В аудитории кто-то ударил по столу и раздался знакомый голос профессора: "Господа, прошу внимания! Что?...да, теперь запишем. Водонапорные башни и резервуары. Резервуары нас не интересуют... Записываем. Водонапорные башни - это сооружения в системе водоснабжения для регулирования напора и расхода воды в водопроводной сети, создания ее запаса и выравнивания графика работы насосных станций. Водонапорная башня состоит из бака для воды, обычно цилиндрической формы, и опорной конструкции - ствола. Высота водонапорной башни...Внимание! Высота, расстояние от поверхности земли до низа бака, обычно не превышает 25 метров, в редких случаях - 30 метров. Емкость бака - от нескольких десятков метров кубических до нескольких тысяч метров кубических. Опорные конструкции выполняются в основном из стали, железобетона, иногда из кирпича, баки - преимущественно из железобетона и стали". Н. резко дернул дверь и вошел внутрь.

       Реакция на его появление была моментальной: сидящие за столами студенты, их было около двадцати, лихорадочно закопошились, начали прятать какие-то бумаги, листики, кто-то нервно сворачивал огромный плакат с рисунком или чертежом. Профессор сразу не понял, что явилось причиной такого оживления, затем, поправив очки, увидел Н., стоящего у двери, бледного, с нездоровым и подозрительным видом. Профессор машинально сгреб все бумаги со своего стола и принялся лихорадочно писать на доске математические формулы. Студенты успели достать тетради и уже переписывали формулы вслед за профессором. Профессор оторвал взгляд от доски и сделал вид, что только заметил Н.

       -Н., заходите. Мы вас не ждали, - хрипло заговорил он, нервно вытирая платком мокрый лоб. 

       Н. сел за последний стол. Чуть впереди сидела девушка с зонтом на коленях. Концом зонтика она осторожно стала поднимать себе и без того короткую юбку, проталкивая зонтик все дальше; уже прикрыла глаза, как вдруг встретилась с напряженным взглядом Н. Зонтик выпал у нее из рук и она, как ни в чем не бывало, оправила юбку, подняла зонт и продолжала записывать что-то в тетради. Н. дрожащей рукой провел по мокрому лбу.

       -Роман Александрович, а можно вопрос? - нарочито громко, чтобы скрыть дрожь в голосе, спросил он.

       Профессор быстро повернулся и напряженно уставился на Н.

       -А когда у нас экзамен?

       Профессор с надеждой посмотрел в аудиторию, реакция которой ошеломила его. Люди постепенно стали подниматься и собирать вещи, стараясь не глядеть на профессора.

       -Что ж, - сказал профессор дрожащим голосом, стараясь взять себя в руки, - на сегодня все, можете быть свободны.

       Когда последний студент исчез за дверью, профессор подошел к Н. и со всей силы дал ему пощечину. Н. отпрянул назад, покачнулся, затем уставился на профессора. 

       -Что вы за спектакль тут устроили?! - резко заговорил профессор. - Неужели после всего, что я для вас сделал, вы не можете проявить хоть немного такта? 

       Лицо Н. исказилось рыданием. Он в истерике накинулся на профессора, тогда тот еще раз отпустил ему пощечину, пуще прежней. Затем еще одну. Н. упал на колени и обнял ноги профессора, который, мгновенно смягчившись, прислонил голову сотрясающегося от рыданий Н. к животу и стал легко гладить его волосы.

       -Профессор, простите меня...Роман...

       -Ну, ну..., - тихонько перебил его профессор, - профессор, только профессор, - он прикрыл глаза и облизнул губы, - я люблю, когда меня называют профессором...

       Н. поднялся с колен  и заплаканное лицо его оказалось прямо перед лицом профессора.

       -Что ж, Н., - сказал профессор, отстранив Н., и голос его неожиданно принял официальный тон, - считайте, что вы взяли меня сегодня измором. Давайте зачетку.

       Мне часто снится сон. Я в общественном туалете, в каждой кабинке по парочке. Запах туалета смешивается с потом женского тела. Тяжелое дыхание, капает вода. И я не выдерживаю, скидываю с себя одежду, а дальше, так стыдно, мерзко, падаю на ледяной, мокрый кафель...и я уже кричу во все горло, меня уносит куда-то. И я не знаю, женский это туалет, или мужской...Я все порываюсь выползти, посмотреть на дверь, но возбуждение держит меня...

       Он слетел по лестнице вниз, миновал холл, затем еще два пролета и остановился перед открытой металлической  дверью. Крадущейся походкой он пошел вперед. Это был длинный, узкий тоннель, по обоим сторонам тянулись толстые трубы с периодическими подтеками, капала вода; потолок был так низко, что Н. приходилось идти, наклонившись. Лампочки, облепленные насекомыми, тусклым светом освещали подвал. Спустя некоторое время появились альтернативные ходы, все как один похожие, основная же линия подвала стала сворачивать. Скоро послышались голоса; рядом были люди. Н. остановился и прислушался. Из комнаты доносилось тяжелое дыхание и шелест одежды.

       -Подожди, - прерывисто сказал женский голос и Н. прекрасно узнал в нем хрипловатый от курения голос тети Ксени, - кажется, я что-то слышала.

       -Не придумывай, - быстро зашептал голос мужчины, - здесь никого нет...

       -Иди сюда, - зашептал другой голос, тоже мужской и Н. понял, что их там трое.

       Последовал долгий поцелуй. Н. шагнул вперед и моментально, скорее даже фантастически быстро, все трое со словами "это он...подожди мой цилиндр..." шмыгнули в узкий проем, похожий на огромную нору. В углу тускло освещенной комнаты стоял стол, заваленный бумагами, на нем - настольная лампа и старый механический телефон. У Н. перехватило дыхание. Комната была увешана сложнейшими чертежами, схемами водонапорных башен. Тут были и маленькие башенки, огромные башни, отдельно плакаты с резервуарами, отдельно со схемами стволов. На некоторых плакатах башни показывались в разрезах, и здесь становилось видно, как сложно они устроены. Все эти материалы были сдобрены заумными математическими формулами, расчетами, а кое-где встречались даже красивые красочные рисунки башен, вокруг которых на траве сидели люди. Подойдя к столу, Н. увидел множество неизвестных документов, бумаг, на некоторых снова были чертежи, на других - текст: здесь было и описание башен, истории строительства, причины возникновения. В углу стола Н. нашел несколько книг и взял ту, что лежала сверху. На первом же развороте он увидел выполненный карандашом рисунок, изображавший толстого обнаженного мужчину с очень густой бородой до самой земли. Рядом с ним на земле лежала женщина, тоже обнаженная, одной рукой она схватила его бороду, другой же отчаянно к нему тянулась, как бы умоляя его. Сам мужчина стоял с широко расставленными ногами и гневно указывал на нее пальцем. На другом развороте была также весьма неприличная картинка, на ней были изображены уже другие люди, тоже мужчина и женщина. Они лежали на траве, абсолютно голые; оба лежали на траве, вытянувшись во всю длину, и тянулись друг к другу губами. Н. беззвучно провалился в беспамятство.

       Он смотрел в окно и сейчас, рядом с тетей все его проблемы, сомнения, почему-то рассеялись. За окном мелькали вывески ночных магазинов, на тротуарах возникали парочки, спешащие домой; свет фонарей опускал блики на дышащий дождевой влагой асфальт. Еще какое-то время Н. понимал, в какой части города они находятся, но скоро глаза его закрылись и он заснул, убаюканный монотонным шумом двигателя и теплым, масляным воздухом автомобиля.

       Проснулся он от того, что они остановились. Н. посмотрел в окно. Они очутились в небольшом дворике, рядом с широким зданием, состоящим из нескольких корпусов, разных по высоте, но совершенно нераздельных. Здание больницы тонуло в темноте, горел лишь тусклый фонарь рядом. Водитель оставил включенными фары; яркий свет их терялся в темноте больничного входа.

       -Приехали, - сказал шофер и неуверенно оглянулся на пассажиров.

       Тетя Ксеня спала, откинувшись. Н. с отвращением заметил, что изо рта у нее струится желтая жидкость с неприятным резко-соленым запахом. Н. достал платок и как можно быстрее, пока водитель не заметил, принялся вытирать ей рот. Водитель резко обернулся.

       -Черт, так я и знал, - воскликнул он, - проваливайте!

       Н. стал трясти тетю, расталкивать; она только мычала что-то невнятное. Водитель выскочил из машины, открыл дверь и схватил Н. за шиворот, пытаясь вытянуть его из машины. Тетя Ксеня уже приходила в себя. Н. стал отчаянно сопротивляться. Вместо того, чтобы очистить лицо тети от неприятных выделений, Н. еще больше размазал всю жидкость по лицу и теперь был крайне раздосадован этой оплошностью. Он стал отпираться, украдкой стараясь еще немного поелозить платком по тетиным губам. Огромное тело водителя уже было в машине.

       -Ах ты упрямый..., - пыхтел водитель, неуклюже оттаскивая Н. от тети. Кепка его сползла на затылок, на лбу блестели капельки пота.

       -Мне разбудить ее надо, - задыхаясь говорил Н., - понимаете, уснула чертовка, почуяла тепло...угрелась...

       -Еще бы, под печкой ей самое место, там бы и держал ее, - водитель не унимался, и уже весь этот процесс стал походить на медленную, ленивую возню; водитель уже не хватал Н., а легко колотил его ладонями.  Н. отталкивал водителя, иногда попадая ладонью ему прямо в лицо; тогда водитель легонько покусывал его пальцы. Он уже навалился всем телом на Н., а тот в свою очередь, почти лежал на тете, которая никак не могла проснуться окончательно, только шевелилась под тяжестью тел, постанывала. Машина отчаянно скрипела, на заднем сидении водитель уже успел скинуть куртку, ему стало жарко, и теперь он сам тихо мурчал как кот. Куртка его невыносимо воняла бензином. Вдруг громкий женский голос раздался снаружи.

       -Что тут происходит? 

       Реакция на голос была мгновенной. Водитель выскочил первым; Н., истерично брыкаясь, чуть ли не выполз из машины, за ним, сонная, выплыла тетя Ксеня, позевывая и томно оглядывая окрестности. Перед ними стояла молодая красивая женщина в белом халате, светлые волосы были сбиты в необычный и чересчур высокий ком, создавая на голове как будто башню. Она строго смотрела поверх очков. Заговорила тетя Ксеня.

       -Довольно ломать комедию, - сказала тетя Ксеня,  лениво подойдя к женщине. - У нас медосмотр. Я думаю это и так видно, и вы давно уже догадались. Пытаетесь нас отшить? Не получится, дорогуша. Оклахомский драматический театр с нами не проходит.

       Женщина смотрела на тетю внимательно, потом улыбнулась. 

       -Этот с тобой? - бесцеремонно спросила она, указывая на Н.

       -Да.

       -А шофер? А...смотри..., - она скривилась в ухмылке.

       -О...маленький дурачок, - хихикнула тетя, обернувшись назад и заглядывая в машину. Действительно, водитель сидел на заднем сидении, забившись в угол. Поджав колени и обхватив их руками, он испуганно наблюдал за ситуацией.

       -Ладно, - сказала тетя, - ты нас впустишь?

       -Нет, милочка, сегодня целый улей. И открываться скоро, три утра уже. Я с удовольствием, ты же знаешь...

       Н. приблизился к женщинам и стал довольно близко к ним. Женщина в белом халате уже полулежала на капоте автомобиля, тетя обняла ее и нежно целовала в шею. Потом губы их встретились. Одновременно тетя стала расстегивать белый халат и Н. увидел, что это единственная одежда медсестры. Тетя целовала ее грудь, спускалась губами все ниже. Н. наблюдал некоторое время.

       Н. решительно направился к дверям больницы.

       -Ой, ты куда, малыш?! - воскликнула медсестра, взбрыкнула и, позабыв набросить медицинский халат, рванула за Н., - туда нельзя!

       Н. остановился прямо перед входом, очутившись в ярком свете автомобильных фар. Обнаженная медсестра подбежала к нему и схватила за плечи, приблизив лицо к его лицу так, что он почувствовал ее дыхание с запахом лекарственных препаратов. Он смотрел в ее темные глаза и, сам не понимая зачем, отчаянно пытался что-то в них увидеть, может какие-то тайны или желания. Он легонько провел кончиками пальцев по ее щеке. Она запустила руку ему в волосы, прижалась щекой к щеке и языком достала его ухо. 

       Он поднял голову, она смотрела на него влажными глазами.

       -Я понимаю, - прошептала она еле слышно, по щекам побежали ручейки слез. Н. вздрогнул.

        Позади медсестры возникла тетя Ксеня. Она накинула на медсестру белый халат и заключила ее в объятья, почти как ребенка. Совсем не выглядела медсестра уже так самоуверенно, как при встрече. Теперь, в объятьях тети, Н. видел маленькую женщину, хрупкую и беззащитную, которая запуталась и потерялась в дебрях своей жизни. Теперь он, глядя на ее дрожащее тело, стыдливо закутанное в халат, увидел, что она совсем немолода и лицо ее уже тронуто мелкими морщинками. Ему стало мучительно больно, захотелось утешить ее, тронуть ее плечо, приласкать. Но он ничего не сказал, а только заплакал. Шел к машине, все плакал и плакал, вытирал слезы, совсем как маленький, приговаривал себе: я уже море наплакал, хватит. Так он сел в машину и сам не заметил, как положил голову на колени водителю, свернувшись в калачик. Продолжая что-то приговаривать, всхлипывая, он услышал тихое журчание двигателя. Оказывается,  тетя села за руль. Она переглянулась с водителем, тот глазами попросил ее не будить Н., который уже спал глубоким сном.

       	Дома они упали на кровать, и тетя в страшном оскале начала стаскивать с Н. одежду. С потолка капала вода: нелегко и неудобно жить в водонапорной башне. Мокрые одеяла смешались в кучу, Н. хрипло постанывал, пытаясь поцеловать тетю, но та почему-то не давалась, отворачивала лицо то в одну, то в другую сторону. Наконец они сцепились в неистовстве и забились на кровати. Тетя по-прежнему старалась отвернуть лицо так, чтобы Н. его не увидел, при этом звуки она издавала с каждой минутой все более необычные, как будто пищала. "У-у-у, жучиха-рогачиха", стучало у Н. в голове. Он кричал, тетя хохотала; и в один момент, видимо по неосторожности, она выпустила два длинных усика, полметра каждый, которые зашевелились с огромной скоростью. Н. схватил их руками и прижал к стене, а у тети изо рта потекла прозрачно-желтая струйка и Н., понимая, что это от удовольствия, в безумном порыве слизал ее, ощутив горьковато-соленый вкус. 

       Уже было далеко за полдень, солнце смягчилось; многие вышли на воскресную прогулку. Прижавшись спиной к стене дома, Н. осторожно заглянул в распахнутое окно первого этажа и увидел преинтересную сцену. Молодой человек и девушка, оба совершенно ему неизвестны, на кровати предавались любви, причем Н. заметил странного огромного жука у парня на спине. Это самка - подумал Н. и на душе у него стало хорошо - конечно самка, рогов не вижу. Ветер легонько щекотал ему лицо, разбрасывал по лбу волосы. Н., улыбаясь, посмотрел на ребят, которые за его спиной отчаянно вытягивали шеи в надежде что-то разглядеть. Некоторые мальчишки заговорчески ему улыбались, остальные старались скрыть недовольство, что он им загораживает всю картинку. 

       Он не видел конца улицы. Слабо освещенный тротуар терялся в темноте. Вдали он увидел две неестественно высокие фигуры, различить которых было крайне трудно, но что-то решительно вырисовывало их из воздуха. Фигуры быстро приближались и Н. хотел было остановиться уже, но продолжал идти, не отрывая от них глаз, его тянуло как магнитом. Постепенно фигуры обретали все более четкую форму и скоро Н. различил цилиндры на их головах, они и придавали дополнительную высоту фигурам. Н. остановился перед двумя мужчинами абсолютно странного вида. Чувство очень похожее на жалость закипело в нем; он никак не мог отвести от них взгляд. Страха он не испытывал. На него смотрели два господина в черных сюртуках, которые сидели немного мешковато. Полные, бледные лица их были похожи как две капли воды, ни малейшего различия. Болезненной их бледность назвать нельзя было. Она полностью и органично сочеталась со странными, как будто прозрачными голубыми глазами. Н. пристально наблюдал их, невольно стараясь уловить мельчайшую деталь. Внимательный взгляд Н. отмечал двойной подборок, гладко выбритые щеки, собранные в несколько больших складок жира; длинные седые волосы выбивались из-под цилиндров. Под глазами и в уголках их губ Н. заметил небольшое скопление прозрачной, чуть вязкой жидкости желтоватого оттенка. Н. почувствовал отвращение; эти два господина - не что иное, как полуфабрикаты, они - средство для чего-то, что получится после, незаконченная форма какого-то существа. Н. стал задыхаться. Голова закружилась, он чувствовал, что смотреть на них - выше его сил. Такого он еще не испытывал. Он с ужасом отметил слабые ухмылки, вдруг искривившие их губы. У Н. закатились глаза; их очертания с сильнейшей концентрацией заполнили весь его ум. Его начало тошнить. В голове промелькнуло бесконечное множество картин, ситуаций, положений, он не придавал им значения, он просто видел движения, действия, события, все то, что случалось с ним, а может и не с ним, с другими людьми. Два господина захохотали, жестоко, мерзко, разбрызгивая в стороны желтую жидкость, и некуда было бежать от этого страшного хохота. Послышался звук распахивающихся окон, из которых выглядывали люди. Молнией пронеслось в голове, что ведь они стоят на улице, за ними наблюдает уже не одна пара глаз, возможно эти люди хотят помочь, а может напротив - они все враги. Кто же они? Может быть, они как мухи слетелись на бесплатное цирковое представление; возможно, им приятно смотреть на его страдания; и все они смеются, развлекаются, свисают со своих окон, показывают ему языки. Лязгают зубами. А вот они уже разбудили детей; но улыбки у детей не жестокие, они не насмехаются, не издеваются. Они просто довольны, что им вдруг позволено смотреть на такое.

       Вот он перед ними голый. Рано или поздно это случилось бы. Как тетя Ксеня тогда, в первую встречу, когда он оставил ее и велел одеться, что только она не вытворяла перед зеркалом, представляя себя с Н. Он совсем нагой, дрожит перед всеми этими людьми. А профессор, который тогда упал на его кровать и разрыдался, зарываясь в подушки и вдыхая их запах. Шепот в туалете, напрашивающийся на интимные отношения, стоило только открыть дверцу... Жалкая медсестра, поколоченная любовником. И фотограф... Который все видел, все понимает. Н. колотил озноб, тошнило его все больше, лихорадка усиливалась. Его раздели, он гол и стыдлив. Ведь это совсем не то, что им нужно! Ведь два господина по-прежнему смеются, но уже добродушно и весело, даже пытаются развеселить Н., приободрить его. Уже нет жестокости в их лицах. Но ведь вы этого хотели! А теперь разочарованы. Два господина повернулись друг к другу так, что их лица касались одно другого, и слились в поцелуе, который вдруг начал приобретать странные формы. Н. сквозь туман видел, как грани между ними стираются, кожа на лицах начинает трескаться, черные сюртуки смешиваются с их телами, цилиндры постепенно опускаются и исчезают. Их объятья сжимались все сильнее и через минуту, странная полужидкая масса шевелилась перед Н., пытаясь вылиться во что-то определенное и ясное. Скоро Н. увидел, что из двух мужчин появляется совершенно новое существо, он видел уже как обозначились контуры нового тела, руки, голова. Процесс превращения подходил к концу и здесь Н. почувствовал, что вся лихорадка его вдруг прошла. Силы к нему стремительно возвращались, видел он теперь ясно. Перед ним стояла красивая обнаженная девушка и смотрела на него многозначительно. Ее идеальная фигура отливала теплыми оттенками в свете фонаря. Темные волосы ложились на плечи. Где-то капала вода. Мяукнула кошка. Со двора, под гитарный аккомпанемент, зазвучал мальчишеский голос. По мокрому асфальту пронесся автомобиль. Доносились звуки телевизора. Послышалось эхо разбитой бутылки. Кто-то выругался. Еле слышно гудел фонарь. Н. поднялся с земли, посмотрел на девушку и усмехнулся. Все его недавние переживания рассеялись.

       	-А ты такая..., - прошептал Н., притягивая ее к себе, - съедобная.

       	Девушка улыбнулась.

       	Он достал из урны осколок бутылки. Сцепил зубы и, размахнувшись, вонзил острие себе в левую руку, чуть ниже локтя. Брызнула кровь.

       	The girl of my nightmares, 

       erotic and skull-faced.

       	The girl of my nightmares,

       sultry and corpse-like.

       -Заткните глотку этому Джарвису...!

    
















		
		
		
    80. Дарвин Эф: Возвращение к природе
    999    "Рассказ"  Проза 


    





    

    - И она к тебе подошла? - недоверчиво спросил  Максим.- Там же вокруг столько парней, и ты, по-моему, не самый симпатичный.

    - Про то, что я несимпатичный, можешь не язвить - на себя посмотри,- обидчиво ответил Игорь.- А подошла ко мне. Ну, я не знаю, может, она и не имела в виду чего-то серьезного, но мы танцевали с ней два раза.

    	Юноши обсуждали вчерашнюю лицейскую вечеринку. Максим не смог на ней побывать, и ему было очень интересно, что же там происходило. Для Игоря главным событием было то, что на него обратила внимание Лена, и рассказать товарищу о чем-то другом он просто не мог.

    - Понимаешь, я так разволновался, что больше никуда не смотрел, только на Леночку. Маша и Алеша, как всегда, зажимались в углу, но в этом ничего нового и интересного нет. А Лена... Она такая красивая. Да и вообще, по-моему, самая лучшая девчонка в нашем лицее. Умная, вежливая, деловая.

    - Может быть, и так, - вздохнув, сказал Максим. Видимо, к Лене он тоже был не равнодушен. Во всяком случае, Игорю он завидовал, хоть и скрывал это. - Но я бы все-таки на твоем месте не обольщался. Не потому так говорю, что разочаровать тебя хочу, нет. Как друг. Взгляни на себя объективно. Стрижка короткая, вихры в разные стороны торчат. Краситься нормально не умеешь. Что это за цвет для волос - рыжий? Небось, хну использовал? Каменный век! Лучше бы ты настоящие русые волосы оставил. А на серьгу свою глянь! Это вообще недоразумение. Купил бы или модную, или дорогую. Кто сейчас ходит с крестиком в ухе? Но главное, конечно - цвет волос. Тебе нужно срочно перекраситься! Завивку сделать. А лучше - мелирование:

    - Можно подумать, твои светло-зеленые волосы - прекрасная находка, - огрызнулся Игорь.

    - Я себя в пример не ставлю, - не слишком обиделся Максим. - Мы про тебя сейчас речь ведем. Ненакачанный совершенно - только что брюшка нет, но и мускулатуры никакой. Учишься на тройки и четверки. В самодеятельности не участвуешь, стихи не пишешь. Тьфу, да и только.

    	Игорь задумчиво подергал серьгу в ухе, уставился в темный угол, где на специальной вешалке висело шестнадцать галстуков Максима, распределенных по цветам: от темно-бордового в черную крапинку до светло-салатного с белыми полосками.

    - А, может, ее во мне и привлекает то, что я на других не похож, - заявил он. - Может, у нее накачанные отличники с золотыми висюльками в ухе и сияющими шевелюрами отвращение вызывают.

    - Что-то не думаю я, что Леночка - с извращениями, - поморщился Максим. - Она бы себе могла такого парня найти... И не обязательно в нашем лицее. Нет, ты пойми, я желаю тебе всяческих успехов. Но не хочется, чтобы ты понадеялся сейчас, а потом месяц кислым ходил.

    - Да уж как-нибудь переживем, - проворчал Игорь.

    - Угу, - кивнул Максим. - Если в петлю не полезешь.

    	Звякнула кофейная машина, оповещая о том, что кофе приготовлен. Максим достал из буфета две фарфоровые чашечки, разлил дымящийся напиток.

    - Сахар будешь?

    - Ты что? - почти испугался Игорь. - Ожирение, кариес, диабет: Я и в компот только ксилит кладу.

    - Ну, ладно. Попьем так. В лицей завтра ты что собираешься надеть?

    - Джинсовый костюм, пожалуй, как всегда, - нахмурился Игорь. - Что, и костюм тебе мой не нравится? 

    - Костюм неплохой, но затасканный. Все тебя в нем уже видели. Я бы на твоем месте надел шелковую рубашечку, ту, голубенькую, и темные брючки. Одежда, она, конечно, ничего сама по себе не значит, но подчеркнуть достоинства человека всегда может.

    - Ладно уж, разберусь, - буркнул Игорь. - Что-то ты меня сегодня достал. Как думаешь, может, мне самому активность проявить?

    - В каком смысле?

    - В кино там ее пригласить, или в гости.

    	Максим в негодовании возвел глаза к потолку.

    - Пригласи, пригласи. Она подумает, что ты всех приглашаешь. Думаешь, ей юноша легкого поведения нужен? Тут ты, опять же, не профессионал, поэтому советую вести себя скромнее.

    - Ладно, поеду я домой, пока фуникулер не отключили. Последнее время что-то часто линия останавливается. Скоро на профилактику, наверное, закроют. А в метро толкаться удовольствия нет.

    - Красиво жить не запретишь, - заметил Максим. - Фуникулер! Ишь ты: Я бы лучше два рубля на какие-нибудь фенечки потратил, а доехал за тридцать копеек, в подземке. Три месяца на метро поездишь - и серьгу золотую купить можно. Но не буду тебя жизни учить. Счастливо.

    - Будь здоров.

    

    	Утро понедельника выдалось хмурым, хотя и не холодным. Молодые люди потихоньку стягивались в лицей. Те, что жили поближе, приезжали на своих мобиках. Из дальних концов города на мобике было не успеть. Хотя заторов на улице сейчас почти не случалось, тридцать километров в час - не та скорость, которая нужна для того, чтобы попасть из одного конца города в другой даже за час. А кому хочется трястись час на мобике, если даже на подземке ехать двадцать минут?

    	Лена жила неподалеку от лицея и каждый день приезжала на большом, ярко раскрашенном двухместном мобике. Это была последняя модель подмосковного завода механической корпорации 'Боярыня'. Основного аккумулятора хватало на сто пятьдесят километров, скорость он развивал до сорока километров в час. Мобику завидовали почти все девчонки лицея. А на пассажирское место с вожделением поглядывали многие ребята.

    	Припарковавшись на своем стояночном месте, Лена легко взлетела по ступенькам. Она, как всегда, была в атласном брючном костюме, на этот раз светло-песочного цвета. Длинные вьющиеся волосы красиво рассыпались по плечам. Высоко подняв голову, Лена прошла мимо охранницы, проверяющей пропуска на входе.

    	Игорь в голубой шелковой рубашке топтался около раздевалки. Поскольку на дворе стояла поздняя весна, движения его были необъяснимы. Каждому было ясно, что он кого-то ждет, и все понимали, что для этого он выбрал не лучшее место. Завидев Лену, Игорь поспешно отвернулся. Однако от девушки не укрылся его смущенный вид и странное поведение. Она подошла к Игорю.

    - Привет, Нестерушкин!

    - Здравствуй, Лена.

    - Что ты тусуешься возле раздевалки? Спереть чего-то хочешь?

    - Не знаю, - замялся Игорь. - А что, например?

    - Ничего: Странный ты какой-то. У тебя, я смотрю, прикид новый?

    - Нет, не новый, я просто в лицей никогда так не одевался.

    - Зря. Тебе идет.

    - Спасибо.

    - Ты после уроков что делать собираешься?

    - Домой поеду.

    - А где ты живешь?

    - В Советском районе.

    - Далековато, однако. Но, если хочешь, я бы могла тебя отвезти.

    	Игорь лихорадочно соображал. Отказаться - второго предложения может и не последовать. Согласиться - не будет ли это слишком нескромным?

    - Если тебя это не затруднит, я бы с радостью.

    - Договорились! Подходи после уроков к моему мобику. 

    

    	О чем рассказывал преподаватель истории на первом уроке, Игорь не слышал. На математике, после того, как ему едва не поставили "неудовлетворительно", Нестерушкин собрался и немного пришел в себя. А на перемене решил не попадаться Лене на глаза. Скрылся в туалете, где группа его одноклассников горячо обсуждала какую-то интересную, судя по частым взвизгам и утробному хохоту, тему. 

    - О чем базар, братцы? - спросил Игорь.

    - Ты не слышал последние новости? - закричал Алеша Ступин. - Ты Нестерушкину еще ничего не рассказывал, Макс?

    - Да когда бы я успел? - удивился Максим. - Ты и мне рассказал только на прошлой перемене.

    - Эх, Игорек, просто тихий ужас. Жуть берет, как представишь. Саню Коновалова в субботу изнасиловали.

    - Да ты что? - удивился Игорь. - И как же? 

    - А так. Нечего шляться по ночам. После танцев все нормальные люди разошлись по домам, а Саню с Колей Зайцевым черти понесли в бар. Искали они приключения на свои ягодицы. Сидели до полуночи. Ну, Коля, понятное дело, свалил на своем мобике домой. Это все рядом с его хатой происходило, а мобик у него одноместный - Саня в пролете. И вот чалит одинокий Саня через парк к метро, поскольку никакой транспорт больше уже не работает. Топает он через парк, расфуфыренный и поддатый, а ему навстречу - три девки. Схватили без лишних слов. Изорвали всю одежду. Понятное дело, как он не отбивался - хотя я думаю, не слишком-то он отбивался - сделали с ним все, что хотели. Он бы, может, и скрыл такое дело, да тут патруль. Девицы убежали, Саню в патрульный автомобиль - и в участок. Ему делать нечего, пишет заявление. Соответственно, сообщают родителям, проверка на заболевания, все дела. И в сводку он попадает, и уже не рад, что милиция там оказалась, хотя, конечно, неизвестно еще, какие девицы на него дальнейшие виды имели - нынче ведь всякое бывает.

    - А зачем Саня отбивался так, что на нем одежду рвать пришлось? Мог бы с ними ласково договориться, чтобы ни заболеваний, ни других проблем. Девицы больно уродливые были? - спросил Вася Мезенцев, известный своими веселыми похождениями.

    - И это тоже. Но, видно, просто чувствовал он дальнейшее развитие событий, - хихикнул Алеша. - Потому что уже в воскресенье все стало известно Клаве, которая с ним гуляет. Клава, как вы все знаете, на два года старше его и вообще, девушка с характером. В тот же день приезжает, видит его исцарапанную рожу, и сразу по морде ему, по морде - не шляйся по ночам, подонок!

    - Да, ей, конечно, обидно, - заметил Максим.

    - Еще бы не обидно. Он, по-моему, с ней не спит, а тут какие-то бандитки из парка добиваются того, чего она уже три месяца достичь не может.

    	Прозвенел звонок, и ребята вышли из туалета. Тут же они нос к носу столкнулись с героем истории - Сашей Коноваловым. Лицо у него действительно было довольно сильно изодрано, вид он имел печальный, поскольку получил сильное нервное потрясение и к тому же разругался с Клавой вдрызг. Под гогот сестер Девяткиных, известных хулиганок, Коновалов прошел на свое место. Ребята сочувственно промолчали. Только Вася Мезенцев как-то странно хмыкнул.

    

    	На следующих уроках Игорь опять был невнимателен. Квантовая механика ему никогда не давалась, а, ожидая свидания, он вообще был не в своей тарелке. Поэтому задачу решить не смог, получил нулевой балл, но даже не расстроился. На китайской литературе, его, к счастью, к доске не вызывали, а по химии преподаватель читал лекцию.

    	В расслабленном состоянии Нестерушкин ждал конца шестого урока, совершенно не слушая лектора. Его терзали сомнения. Бежать к мобику Лены сразу? Но тогда не оберешься насмешек. Заставлять ее ждать? Некрасиво, да и вдруг не дождется? А если у нее вообще изменились планы? Вот будет облом!

    - Удачи тебе, Нестерушкин, - напутствовал товарища Максим после уроков.

    - Сплюнь, - мрачно ответил Игорь.

    	Не спеша вышел он на школьный двор. Лена уже сидела в мобике и поглядывала на двери. Увидев Нестерушкина, помахала ему рукой. Игорь торопливо сбежал по ступенькам и сел рядом с девушкой. Та лихо рванула с места. 

    - Нас на десять минут раньше отпустили, - сообщила она.

    - Была тебе охота меня ждать... А заряда у тебя хватит до Советского района доехать? - спросил Игорь.

    - Аккумулятор заряжен полностью, я перед лицеем заезжала на станцию. Так что можешь не беспокоиться - толкать не придется.

    	Сидеть в мобике, на первый взгляд большом, было не очень удобно - на двоих все же места не хватало, приходилось тесно прижиматься друг к другу. Игорь, вообще-то, не был против.

    - Только бы не начала сразу меня лапать, - подумалось ему. - Мне кажется, что она хорошая, скромная девчонка, а она сейчас возьмет, да и покажет свое настоящее лицо.

    	Под эти размышления Игоря мобик шустро выскочил на Большую Садовую.

    - Хочешь послушать радио? - спросила Лена.

    - Для фона можно включить. Что-нибудь местное, с музыкой.

    - У меня приемник обычно настроен на 'Европу'. Там такие милые ди-джеи.

    - Ничего не имею против.

    	По 'Европе' шел выпуск новостей.

    - Движение за лишение мужчин избирательных прав набирает силу в Соединенных Штатах Америки, - вещал бодрый женский голос. - Как известно, активистки движения требуют запретить мужчинам участвовать во всех выборах, кроме выборов в органы местного самоуправления. Хотя всерьез эти требования пока никто не воспринимает, митинг участниц движения в Нью-Йорке собрал больше полумиллиона участниц. Они приехали со всех концов страны. 

    - А как ты относишься к таким идеям? - осторожно спросил Игорь.

    - Да мне, вообще-то, все равно. Вам волю дай, вы обязательно начнете войны развязывать, пытаться утвердить свое доминирующее положение, основанное на грубой физической силе, обижать женщин. - Лена говорила так, будто вспоминала учебник по индустриальной истории. - А, может, и не начнете. Но зачем тебе, скажем, избирательные права? 

    - Как это зачем? - возмутился Игорь. - Что я, не человек, что ли, хоть и мужчина?

    - И часто ты на выборы будешь ходить? Вот мамин брат за последние десять лет ни разу не ходил. Маму даже депутатом района избирали. Она его стыдит, а он говорит - мне никакие выборы не нужны. Многие мужчины такие.

    - Кому не нужно, тот пусть не ходит, - упрямо возразил Игорь. - А лишать меня права голоса я никому не позволю.

    - Да не расстраивайся, это просто экстремистки, - широко улыбнулась Лена. - Хочешь, зайдем в кафе, мороженого поедим? Или просто на улице, у разносчика мороженое купить?

    - Давай у разносчика, - поскромничал Нестерушкин.

    	Игорь пригрелся в мобике, ему было приятно, что Лена - совсем рядом. 

    - Можно по парку покататься, - предложила девушка.

    - Давай.

    	Лена включила на мобике сигнализацию 'прогулочный режим' и со скоростью пять километров в час въехала в парк.

    - Тебе какое? - остановившись у разносчика, спросила она.

    - Ванильное, - со вздохом ответил Игорь. Он бы с большим удовольствием выпил чего-нибудь слабоалкогольного, но предлагать Лене угостить его пивом или газированным коктейлем постеснялся.

    - Ванильное и шоколадное, - попросила девушка.

    	Разносчик широко, даже несколько развязно улыбнулся и вручил Лене два вафельных стаканчика, громко звякнув тяжелой золотой серьгой в форме колокольчика.

    	Игорь тоже полез в карман за деньгами, но Лена остановила его:

    - Что ты, сегодня я плачу. Ведь я же предложила.

    	Игорь покорно опустил руку.

    - Может, тебя "отверткой" угостить? - спросил он.

    	Лена удивленно взглянула на него.

    - Спасибо, я ведь за рулем. Если хочешь, можешь взять себе.

    - Нет, я без тебя не буду:

    	Похрустывая мороженым, они покатились по аллеям парка. 

    - Какая у тебя красивая рубашечка, - заметила Лена.

    - Мама подарила, - ответил Игорь. - А ты сама очень красивая.

    - Правда? - притворно удивилась девушка. - Никогда бы не подумала. 

    - Да уж, - сказал Игорь.

    	Оба рассмеялись.

    - Как твои папа и мама познакомились? - поинтересовалась вдруг Лена.

    	Сердце у Игоря заныло. Не зря же она спрашивает? Может, имеет на него все-таки какие-то виды?

    - Трудно сказать, - осторожно начал он. - Учились вместе в университете. На последнем курсе мама предложила оформить отношения. Так и поженились. 

    - А у меня папа первый подошел к маме. Представляешь? Тогда это еще не было признаком дурного тона. Иногда женщина предлагала мужчине дружить, а иногда - мужчина. Почти полное равноправие.

    - И что же твоя мама?

    - Мама сначала не соглашалась. Она была известная феминистка, а тут парень сам к ней подходит, да еще норовит в стерео заплатить за двоих. Но потом они поладили.

    - Тебе, наверное, нравятся такие мужчины, как твой отец?

    - Вообще-то, да. 

    - Я не такой, - грустно заявил Игорь.

    	Потом он судорожно огляделся по сторонам, покраснел как рак, и вдруг решительно поцеловал Лену.

    - О, а говоришь - не такой, - прошептала девушка спустя пару минут. На поцелуй она ответила горячо и нежно.

    "Что бы подумали обо мне папа с мамой, и Максим", - тоскливо подумал Игорь. - "Самому вешаться на шею девушке! Но что поделать, если она мне так нравится"... 

    

    
		
		
		
    81. Лофри О. Эф: Бо Финне
    999   Оценка:1.00*3    "Рассказ"  Эротика 


    



    
 
 



    

       

       Меня зовут Бенедикт - спасибо папочке. И матушке спасибо - второе моё имя Бонифас.

       Так что для нормальных людей я - БиБо. Но теперь уже чаще откликаюсь на Бо Финне. Это значит "Белая Корова", сначала я понятия не имел, а когда узнал - привык уже и не обижался. Звучит, во всяком случае, не хуже, чем Бенедикт Бонифас Ле Карре Четвёртый.

       Я - фотограф. Ну, как это - алюминиевые "зонтики", свет, подиум, на нём кто-нибудь более или менее одетый, а посреди картины раскоряченная задница в джинсах.  Эта задница моя, потому что я ловлю ракурс. Я люблю такую работу не потому, что можно увидеть девушек голых и даже более чем - когда на них глядишь через камеру, это совсем не то, что вдвоём. Это известная штука. Но хороша в моём деле свобода - ты сам по себе, весть о тебе, какая ни на есть, впереди полегоньку бежит. Там оставишь снимок, тут - глядишь, ты уже на слуху, без куска хлеба не останешься. Если, конечно, не обещают заплатить в конце месяца, или после того, как уйдёт тираж.

       А вот Келли платил сразу. Больше того, он обычно платил вперёд, потому я часто соглашался с ним поработать. Хотя сказать, что Келли - странный тип, - считай, ничего не сказать. Из-за него были у меня знакомства и приятные, с красивыми добрыми девушками, и нелепые - с девами-лесбиянками в кожаных штанах, и с липучими парнями, которых я не привечал - ещё чего! Но одно знакомство буду помнить до последней доски - теперь уж точно.

       Позвонил он - и сходу:

       	- Бо Финне, я тебе должен двести.

       	- За что?!

       	- Приезжай.

       Я приехал. Две сотни на дороге не валяются, а у меня ещё блок питания сдох... Отсчитывая задаток, Келли сказал, чтобы я завтра послал всех на фиг, потому что мы будем снимать целый день.

       	- Я уговорил его, он придёт.

       	- Кто?

       	- Лус. Бо Финне, ты пропадёшь. Какой парень!

       	- Мне-то что? Я парнями не увлекаюсь, ты знаешь.

       	- Глупый! Людей надо любить. Всех. 

       	- И без разбору. А что? Иммунодефицит теперь лечат, как насморк. Можно...

       	- Ладно тебе. Не подведи, Бо Финне, не вздумай - дорогого человека я позвал, не прощу, если продинамишь.

       Я весело послал его, куда обычно посылают, вышел - посмотрел на новенькие червончики и по-быстрому стёр все другие дела на завтра, написал новое. Лус. Как женское имя - трансвестит, что ли?

       

       Не угадал. Мы с Келли пришли раньше времени - ему не терпелось, засели на первом этаже Башни, в "Апельсине", и успели выпить по пиву. Тут Келли толкнул меня:

       	- Вот они, там - Лус. И этот его... Ким. Вон, у входа.

       Ким - надо думать, вон тот, маленький, с проволочной копной чёрных волос, брови густые, глаза - запятые, рот скорбный, сам весь обтянут лайкрой, угловат. Тьма ночная. А Лус... Я просто обалдел. Никогда не видел такого красивого парня... и подумал, до чего Келли мастер давать прозвища. Лус. Свет. Он рядом с этим чёрным пятном просто светился.  Я сразу увидел то, что для меня было важно: как держится! Как всадник. И лицо - в любом ракурсе обозначивается чётко, это хорошо...Я не удивлялся, что Келли смотрит на него, нервно скалясь и терзая сигаретку. Лус оглянулся,  заметил нас, положил руки тому раскосому на плечи. Наклонился и поцеловал. И чёрный мальчик ушёл, топорща локти и не оглядываясь.

       Вот тут мне стало страшно. Не потому, что я какой-нибудь гомофоб, да и от приятелей Келли - чего ещё ожидать... Я испугался, потому что ухватила за горло дикая мысль: как бы я на месте этого чёрного человечка... О-ой, пропал БиБо, всё - набрался от тех, с кем повёлся. Это что ж такое, что? Ох, морда-то горит, как свекольный салат - спрятал в кружку с пивом, а он уже здесь...

       	- Привет, друже ! - Келли его обнял, но целоваться они не стали, поздоровались по-мужски. - Это Би Бо Финне, он будет снимать. Бо, знакомься  - это Луснаграйне.

       	- Лус... что?

       - Подсолнух, - отвечал Лус, усаживаясь. -  Келли всех клеймит, по обычаю... Иногда попадает в точку. 

       	- Всегда попадаю. Подсолнух - так и есть. А вот он - Бо Финне, потому что он белая корова. Глупая белая корова. Посмотри, как он на тебя пялится. Лус, ты бы хоть щёки сажей мазал. Парень влюбился с первого взгляда.

       	- Вообще-то, меня зовут Симон, - Лус улыбнулся... - А работаю в "Подсолнухе", вот ему и показалось очень удачным... Хорошо, Келли, сколько у нас времени? Кофе успею?

       	- Успеешь, - отвечал тот, суетливо пододвигая сахарницу, делая зазывную гримасу официантке и пр. Я уже опомнился от первого потрясения, но острое чувство беды ушло, а осталось напряжение - как будто струна. Я собственными глазами видел, как Лус поцеловал того мальчишку. Я знал, что он гей, но не мог поверить. Передо мной сидел парень, как парень - красивый, но мужской красотой, не слащавый, не с тайной тоской в глазах, как у Келли, который за пять минут скурил две сигареты и порывался вытащить третью. Бедный Келли. Бедный я... Вдруг накатило:  сообразил, что не знаю, какую именно съёмку задумал чёртов ирландец... Я ужаснулся от одной мысли, что Лус будет ломаться в томных позах, закатывать глаза, я и подумать не мог, что он нацепит на себя танги, или позволит обрядить в кожаные шортики, в браслет и каскетку, что Марьям положит влажный блеск вот на эти твёрдые, тёмные, как черешня, губы, и воин превратится в проститутку... Я, наверное, побледнел. Келли прекратил ковырять пачку, сообразил, что она пустая, смял и выкинул. Тут и перехватил мой взгляд. Не знаю, догадался ли, но прочистил горло и сказал, что нам пора.

       Всю дорогу до студии, даже в лифте, я думал только том, как бы мне смыться. Но для этого нужно было по-хорошему отдать Келли его вчерашние полста, а я уже купил плёнку, да и блок питания новый, и от полусот остался гулькин нос. Угораздило же связаться с этой похотливой свинюкой, которому всё равно - с парнями или с девушками, это я знал доподлинно, да и деньги его Бог знает какие - ходили слухи, что он с братьями круто срубает в каком-то элитном порношоу. Я уже забыл, как вчера обрадовался задатку - видел только, что Келли поглядывает на Луса и улыбается нервно. Блядски улыбается - так мне казалось в сумеречном лифте, и только когда я у дверей студии увидел Марьям, толкающую две фирменные стойки с одеждой от Паса Калье - бросился ей помогать, зарылся лицом в холодный шёлк и в рубчатые твиды, чтобы только ни Лус, ни Келли не увидели, какое облегчение...

       Снимали долго. Келли был в ударе. Он вроде бы носился по студии, участвовал, обсуждал каждую позу, застегнуть или расстегнуть пуговицу, то или это надеть вот под этот пиджак, растрепать волосы или, наоборот, попросить Марьям пройтись щёткой... Но выходило так, что ничего от Келли не оставалось, и снимал я так, как хотел, очевидно, Лус - я бы сказал, строго. Я знай себе клацал затвором, и думал - этот парень понимает, что делает. Ему не надо притворяться, усаживаться верхом на стул, оглядываться через плечо... все эти расхожие приёмчики просто не существуют. Я делал пять-шесть кадров, потом Лус шёл в угол переодеваться, и от меня требовалось всё самообладание, чтобы не смотреть в ту сторону. Как он отпускал пальцы, проверяя застёжки - с ума сойти, ведь это молнии-пуговицы, а если бы там было живое - кожа, или волосы, или губы... Мне было уже всё равно, я под конец сессии настолько одурел, что и мыслям этим не ужасался. Наконец мы пошабашили - Паса пришёл за своими вещичками, у Келли кончились сигареты из недельного запаса, я с ног валился, и Лус, поглядев на часы, улыбнулся сердечно и сказал, что ему пора.

       

       Мне бы ехать домой, проявлять, смотреть, что и как - но я сразу сказал - режь меня, два дня - не меньше. Келли кивнул. Время шло к полуночи, но мы оба были немного на взводе, а он ещё и от табака - и дорога нам была в "Апельсин", мы и не сговаривались.  

       Келли посигналил бармену, и ему принесли кофе с виски, но не дамский, со сливочками наверху, а бомбу -  без сахара и молока.  Келли прихлёбывал и щурил воспалённые глаза, а я для чего-то заказал пива и теперь с отвращением смотрел на высокую пену "Стеллы". Так мы сидели, помалкивали, и я сдался - или будем молчать о нём, или заговорим.

       	- А ты - давно его знаешь?

       	- Давно. Слушай, купи мне сигарет.

       	- Почему я?

       	- Я на них уже смотреть не могу...

       	- А курить будешь? Чудак ты.

       	- Давай, Бо Финне, слушайся старших. На вот.

       Я слез с табурета.

       	- Ладно. Каких тебе?

       	- Всё равно. Только не лайтс и не дамские, конечно.

       Я проторчал у автомата минут пять, выбирая не лайтс и не дамские, потому что на сигары не хватало, а поганые "кармен" без фильтра я из одного человеколюбия покупать бы не стал. Вернувшись, заподозрил, что Келли просто меня отсылал подальше, потому что он быстренько прибрал телефон в карман. И - чокнутый, ей-Богу, - всё-таки закурил, уставился сквозь дым прямо в душу. Уж не прикидывает ли виды на меня? Вот чего бы совсем не хотелось... Но Келли не прикидывал. Хорошее у него было правило - если знал, что товарищ не склонен, то и не пытался. Правда, после сегодняшнего - как бы не передумал. Нет уж, извини, наваждения - это одно, а по жизни...

       	- Ты не расстраивайся, - Келли заговорил тихо, голос у него сел от курева и виски. - Это все так. Все, кто его в первый раз видит.

       	- А во второй?

       	- И во второй. И всегда.

       	- Он модель?

       Келли покачал головой.

       	- Писатель. Что, не веришь? Думаешь, у писателя перо за ухом, седалищная мозоль и нимб?

       	- Да ничего я не думаю. А что он пишет?

       	- Так... Классные вещи, но... В "Подсолнухе" он так, дамочек развлекает, отделом искусств заведует... А что снимается - это тоже... для удовольствия, и чтобы мне приятно. Я тебе дам почитать, если хочешь, или сам у него попроси.

       	- А разве я его увижу ещё?

       	- Почему нет?

       	- Не знаю... Как-то он... Как ангел. Разве люди такие бывают?

       	- Бывают, Бо Финне. Это ты хорошо сказал - как ангел. Или как фьярши, знаешь, кто такие?

       	- Не от мира сего?

       Келли снова кивнул и допил кофе. И тут же показал сонному бармену - повтори.

       Я подумал и сказал:

       	- И я ещё... знаешь, как это - что такой парень - гей? Я бы никогда не поверил...

       	- Отчего же? - отвечал Келли, вкручивая недокуренную сигарету в пепельницу. - Я, например, с ним спал.

       	- И... как? - Богом клянусь, ничего другого у меня не вырвалось.

       Келли ткнул в губы окурок, спохватился, чиркал зажигалкой, затянулся всё-таки и стал смотреть уже не на меня, а на дым, как он тяжко всплывает кверху.

       	- Любовник он замечательный, если ты это имеешь в виду. Но, наверное, не это. Видел Кима? Вот кто счастливчик. Чёрт, что-то меня совсем развезло - что он там, мензурки перепутал?

       Келли взглянул на меня мутно, было похоже, что он вправду пьян - от усталости или от тоски.

       	- Я бы его убил. Кима. Только смысла нет.

       	- Почему? - я тоже порол чушь, дальше-больше, но сил не было перестать.

       	- Ха! Потому что Лус... Нет, ты не поймёшь. Но так скажем - мне бы потом и самому не жить. А он пошёл бы с повинной - с чистым сердцем. Он - такой, понимаешь! Ладно, я... болтаю всякую хрень. Не слушай, - и он стал пить свою адскую смесь, как тёплое молоко, большими глотками. - Лус... Так уж вышло. Он - верный... Не то, что некоторые.

       	- Подумаешь, - от "Стеллы" не опьянеешь, но я тоже устал до синевы в глазах, и охмелевший Келли казался мне теперь братом по несчастью - ну, не ангелы мы с ним... - зато ты можешь выбирать...

       	- Ничего ты не понимаешь, Бо Финне, - горько отвечал Келли и поднялся, сунув деньги под блюдечко. - Ты ещё маленький. Жизнь... короткая. Но можно быть верным. А можно быть шлюхой. Вот я и... Ладно. До завтра... то есть, ну, ты понял. Позвони, когда напечатаешь...

       

       Так я познакомился с Лусом. Келли сказал, что  снимки пошли на ура, но больше работать с Симоном не пришлось. Встречались по другим делам, потому что теперь уже Лус нашёл мне кусок работы у своих знакомых - в каком-то экстремальном фолке, где на ритме сидел тот самый чёрный Ким. Я им помогал оформлять альбом, делал постеры - было весело и немного страшно,  - а ну, как они у меня на глазах истекут голосами, как кровью,  - но, конечно, обошлось... Однажды я набрался нахальства и попросил у него что-нибудь почитать - и пропал совсем, потому что Лус, один Бог знает, как - писал обо мне. Короткими стихами в четыре строчки. Рассказиками в пять. Я читал и представлял его лицо - ясное и спокойное, читал и думал - эти глаза видят не то, что можно увидеть даже из самой высокой башни,  если это не сны, не трава - то как это? Откуда? Почему обо мне? Если бы меня уже тогда спросили, я бы сказал - люблю. Если бы он позвал меня - я бы не сомневался ни секунды, и мне не было страшно. Может быть, потому что я знал - он не позовёт. Дьявол его разберёт, что у него там было с Кимом, что за великая любовь, какое искушение - но я точно знал, что Лус умирать будет, но не оставит этого чёрного воробышка. Я боялся часто думать об этом, и не мог ни с кем поговорить - не Келли же мучить, с какой стати? - но меня всегда будто морозом подирало: свет и тьма, тьма такая маленькая, хрупкая, но свету некуда деваться...

       Потом как-то всё наладилось, и я привык - сам себе удивлялся, например, Ванилечке своей не сказал ни слова, она и не догадывалась, по-моему, какие меня одолевали страсти... А ещё потом неугомонный Келли затащил меня в "Апельсин" - показать, в какую, по его словам, фейри влюбился Лус. Наверное, бедняге очень хотелось в это поверить - что Лус, пусть и не такой уж, как он сам, но всё же не верный настолько... Женщина была, правду сказать, очень красивая, может быть, тоже с ирландской кровью - рыжеволосая, отчего Келли её феей и приложил... Но я разглядел, как она на него смотрела - да так же, как и я сам. Как Келли. А Лус был спокоен, и чуточку лишь печалился, глядя на золотые волосы ... Я хотел было высказать Келли всё, что я насчёт этого думаю, но только взглянул на него - увидел настоящее горе, какого никакими словами не отрезвишь и не разведёшь, вот и промолчал. Жизнь короткая...

       

       Я и вправду не знал, насколько короткая. После того подглядывания в "Апельсине" не прошло и двух недель, как случилась заварушка. Стыдно будет признаться, что это были лучшие пять дней - и по сию пору? Мне в голову не пришло бежать, я был ужасно молодой и глупый - Бо Финне, даже не подумал, как это может быть страшно. А потом и страх стал пьянить - раз всё равно деваться некуда. Я уж так гордился собой, шнырял по забаррикадированным улицам и фотографировал повстанцев... Там где-то был Сен-Мартен, всё думал - повстречаю, скажу - ну, ты, брат, даёшь! Я видел тогда и злобу, и тупую ярость, видел убитых, растоптанных толпой, повешенных в окнах. Я считал, что стал уже достаточно жестоким и взрослым, когда на третий день припёрся в штаб "Свободной прессы" и обалдел: да это же Лус там, в углу - пулемётно набирает текст на портативном компьютере... И мы с ним обнялись - но не поцеловались, конечно! -  и я всё кружил возле - в каждом глазу по звезде, наверное!

       В эти двое суток - может, чуть больше - я был абсолютно счастлив. Каждую минуту, что бы ни происходило.  С нами было то, за что я готов был любить Луса, за что я его любил. Какая-то мягкая, покоящая сила - и свет. Он не знал  тупой усталости, не злился понапрасну и не отчаивался. Когда Большой Берет захватил телесеть и объявил, что он то-то и то-то, в том числе каждого третьего за саботаж... когда мы спешно паковали вещи, портативную типографию, бумагу, краску, плёнку - всё, что нашлось полезного в Башне Цветов - он не суетился, не ронял рук в драматических позах - просто ловко и быстро укладывал груз, давал дельные советы - что где лежит по этажам и издательствам, - и казался таким спокойным, будто мы собирались просто переезжать по соседству. Не встревал в наши глупые отчаянные перепалки - ни о страхе, ни о ненависти, ни о долге честного человека - да, он писал листовки, но там была весёлая ярость и уверенность в том, что тупая сила проиграет, больше ничего. Мы вынесли бесчисленные коробки через подвал, и там какие-то странные парни в милитарках, но без знаков различия,  погрузили это всё и отвезли, куда сказал им Лус. Людям места не хватило. К Башне потихоньку стягивались войска, наверху была вертолётная площадка, за ней наверняка следили снайперы, да и где бы нам взять вертолёт? Даже Лус этого, очевидно, не мог. Поэтому кому-то предстояло переночевать в Башне. Оказалось таких пятеро или шестеро - я, Лус, ещё одна девочка из "Подсолнуха" - Юрика, Су Ан с "Радио Га-Га" и то ли сам Ники Вандербильт из "Звезды Пророка", то ли его брат Вики, я их вечно путал... Я помню, Лус уговаривал Юрику идти домой, но она больше боялась этого, чем ещё одной ночи в Башне, которую могли взорвать или взять штурмом в любой час - те либо другие, не всё ли равно?

       И мы остались. Легли на полу в спальниках - их тоже принёс Лус, но я уже ничему не удивлялся, разве только он всё знал заранее и готовился к такому повороту... Не знаю, как там Су Ан и Вики-Ники, но мы трое не могли уснуть. Юрика вздыхала - может, даже плакала украдкой.

       Лус поднялся и сел что-то скрести карандашом на обрывке бумаги - все серьёзные письменные принадлежности уехали в надёжное место. Я смотрел на него, думая, что это, как обычно, успокоит, но покоя не было. Лус был печален. Я решился, вылез из спальника, сел рядом.

       	- Лус, скажи мне...

       	- Да, Бо Финне.

       	- Вот мы тут все - нам всё-таки страшно. Я знаю, все хорохорятся, но... А ты - что, в самом деле... ничего не боишься? Разве так можно?

       Лус даже развеселился немного.

       	- Вот ещё! Кто тебе сказал? Я боюсь. Очень даже. Я бы, например, очень не хотел попасть в плен к беретам. Знаешь, что они делают с геями?

       	- Догадываюсь. Так как же?

       	- Не знаю, - Лус посмотрел в окно - там бежала в облаках полная Луна. - Я не боюсь смерти, Бо Финне, но это... просто. Это как последний экзамен - ты должен сдать, и пусть никто не подсказывает... Да ну, что об этом. Ты только не думай, будто я не из того же теста, что другие. 

       	- Ты? Нет, Лус, у тебя есть сила, за тобой можно...Только радости от этого - никакой. Послушай, -ты сам-то хоть знаешь, что тебя нельзя не любить? И любить - нельзя. Ты кому-нибудь позволил? Хоть раз?

       Лус повернул от окна лицо в серебряных тенях:

       	- БиБо, БиБо, о чём ты говоришь? И ты еще...

       	- Да! - я почти кричал это, но всё же шёпотом, потому что была ночь... и тьма. - Я люблю тебя, Лус, и Келли - он бы жизнь отдал за тебя, и эта маленькая Юрика, и та, рыжая, с которой ты... А ты сам - одного его, этого Кима? Или никого вовсе?

       	- Ким в безопасности, - твёрдо отвечал Лус. - Это всё не для него. И та женщина - откуда ты, кстати, знаешь?

       	- Келли показал.

       	- Келли, - Лус вдруг придвинулся ближе, на колени встал, что ли? - Бо Финне, а ты знаешь, что случилось с Келли?

       	- Нет... А он...

       	- Убит, - Лус выговорил это, сглатывая гласные, и я не поверил - знать такое, не сказать ни слова... хотя бы мне...

      -- 
В первую же ночь... - и, не особенно подбирая выражения, рассказывал тихо и страшно, а я бы и рад был не слушать...

      -- 
Наконец нашёлся милостивец, застрелил его... просто мешок мяса и костей, вот так.

       	- Откуда ты знаешь? - выдавил я. Меня колотил озноб, сердце заливала тошнота. Келли... Боже крепкий, как я ненавижу...

       	- Знаю, - коротко, как выстрелом милостивца точку поставил. - А ты говоришь, жизнь... Молчи, Бо Финне, или я...

       Он поднялся рывком, подошёл к окну, на фоне стекла ясно обрисовался силуэт. И тут как раз штурм начался - обвалом. Я увидел, именно сначала увидел, а треск лопастей осознал уже после, - плавно, как привидение с мотором, сверху спустилась маленькая "вертушка", и стрелок полоснул по окнам нашего этажа.

       Лус завалился набок, ухватившись рукой за горло. Я понимал, что он ранен - но ничего не мог поделать: лопалось стекло, над головой рвался бетон, пули с противным звуком рикошетили от стен. Нужно было подняться, но куда - под перестрелку? -  и каждая секунда тянулась так долго, что я успевал себе сказать: ну, потерпи, это же только ещё секунда, потерпи, сейчас всё это кончится...

       Я был честный малый - вскочил и жабкой поскакал к окну, как только стрельба переместилась. Видно было, как днём: над площадью висели три ракеты, сверху и снизу лупили прожектора - откуда что взялось, что это? И в этом дурацком изобилии света мы четверо увидали, что Лус не ранен, а убит наповал. Пулей или осколком стекла - у него была перебита артерия, белая водолазка пропиталась кровью, и ничего уже нельзя было разобрать на размокшем клочке бумаги.

       

       

       Хуже всего в дни потом, да и сейчас ещё - если нечем отогнать - была мысль о том, как нелепо и страшно он погиб. Нелепо - ведь в той "вертушке" сидел солдат правительственных войск.  Беретов в ту ночь за какие-нибудь сорок минут окружили хитрым ходом в местах сосредоточения и перебили, как цыплят - а остатки их, оказывается, пробились через метро в Башню, им дела не было уже - кто там и что внутри, они рвались на вертолетную площадку, смыться... Тот ублюдок, стрелок, должен был накрыть цель выше, но, может быть, ему ещё захотелось пугнуть, пустить вниз по стене битое стекло... Нелепо. И страшно, потому что ещё с минуту Лус, наверное, был в сознании, но не мог ни закричать, ни подняться, и мы, в двух шагах от него, так и уплыли навеки во тьму - без помощи, без памяти. Без надежды.

       

       Я получил несколько царапин и два дня провёл в больнице. Я ни с кем не хотел разговаривать, видеть - никого, но сразу стал доискиваться, что сталось с телами погибших в эти дни. Я должен был прийти -  просто повыть на могиле Келли, поплакать над Лусом.

       Это оказалось совсем нетрудно.

       Их всех - и гражданских, и военных, и беретов - похоронили в одной яме. В общей. Или в братской - как угодно. Так решили власти - мудро, что и говорить. Но если Келли, истерзанного и перемолотого заживо, могли не забрать его братья хотя бы поэтому, то почему никто не пришёл за Лусом - аккуратной жертвой последних боёв?

       Да нет, он приходил, конечно. Об этом мне рассказал один из городских чиновников, я произвёл на него впечатление свежими шрамами и обещанием разнести на хрен всю их чиновничью богадельню... А что он мог сделать - мальчик? Ему дали прочесть распоряжение мэра насчёт общего захоронения, но юноша настаивал - ведь это Симон Валье-Торрес, известный в городе журналист и писатель, он опознан, почему же нельзя забрать тело? Тогда полицейский, приставленный к похоронке, засмеялся - а ты, небось, его девчонка? И Ким ударил его. Попал в кутузку, а когда вышел - всё уже было сделано. Яма вырыта, бульдозер пущен.

       

       Я потом так и не встретил Кима. Я многих недосчитался - и живых, и мёртвых. Ванилечку потерял, Сен-Мартена. Келли. Луса. Девочка моя просто не вернулась - бывает и без заварушки, а вот Сен-Мартена застрелили правительственные солдаты; его родителей, чёрных, как кладбищенская земля, я видел у каменной плиты. Там замышлялась только уравнительная надпись: жертвы событий.... года.... месяца... числа... , но те, кто знал или думал, что их родные там, - те стали приносить фотографии, рисунки, просто плакатики с именами, и я подумал - всё, что могу... Фото Келли у меня нашлось, но все снимки Луса я отдал, и негативы - тоже, а для себя - не удосужился клацнуть затвором хотя бы раз. Как я мог?

       Я пришёл туда с фото и плакатом, плиту уже саму впору было фотографировать - такая мозаика, и почти все лица ясные, чистые, улыбающиеся - как вы могли? Я отыскал место и старательно приклеил залитое в пластик лицо - весёлый рот, печальные глаза, Келли Шоннеси, неполных тридцать, зверски замучен... прижимая края, заметил рядом кое-что -  обомлел. Кто-то уже сделал это до меня - аккуратно вогнал шурупы в камень: Симон Валье-Торрес, журналист, тридцать пять, убит в бою.

       И я подумал - это правильно, кто бы он ни был - этот человек плакал со мной, как за минуту до смерти Лус без слёз плакал над Келли, и они, выходит, отомщены? Или отплаканы? Или вызволены из горького небытия?

       Я только над словами "убит в бою" приписал то имя, которое любил: Луснаграйне.

       

    













		
		
		
    82. Пассивный П. Эф: С чего начинается...
    999   Оценка:3.81*5    "Рассказ"  Эротика 


    




    
 
 



    

       Сашкиного друга, Колю Чукина, воспитательница Вера Александровна из-за стола выгнала. Кашу перловую Коля есть не хотел, кидался ею с ложки в соседей.

       Саша тоже кашу есть не хотел. Сидел, ковырялся в тарелке, ждал, пока закончится обед.

       -- Сашка, иди сюда! -- раздался громкий шёпот из-за спины.

       Между игровой и спальной комнатами в стене было маленькое окошко. В этом окне светилась счастливая Колькина физиономия.

       -- Иди сюда, тут Машка голая!

       Веры Александровны в игровой не было, дети давились кашей под наблюдением глуховатой нянечки Ильинишны.

       Саша медленно спустился под стол и на коленях пополз в спальную комнату.

       Коля обманул. Машка была не голая. Она куталась в одеяло с пододеяльником и разворачиваться не собиралась.

       -- Она честное слово голая! -- Коля показал пальцем на торчащие из-под одеяла босые ноги. -- Только показывать не хочет.

       Машка сегодня пришла в сад в новом комбинезоне. Красивом таком, с клубничками на карманах. Хвасталась перед девчонками, всё утро снимать не хотела. А на прогулке они с Катькой совок не поделили и Машка во весь рост плюхнулась в плескательный бассейн. Всё промочила: ботинки, колготки, комбинезон. Даже трусики, наверное, промочила. Вера Александровна увела промокшую в спальную комнату и, до обеда никто Машку не видел.

       -- А ты правда голая? -- Саша попытался заглянуть под одеяло.

       -- Мне тётя Вера колготки утюгом сушит. -- Машка подвинула Саше тарелку с перловой кашей. -- Хочешь  кашу доесть?

       -- Ещё чего!

       Саша даже обиделся. Конечно, котлету съела, компот выпила, а кашу ему? Подруга называется.

       -- Ну, пожалуйста! -- заканючила Машка. -- А то тётя Вера обидится и маме расскажет, что я новый комбинезон испачкала.

       -- А ты Сашке письку покажешь? -- спросил Коля.

       Тарелка с кашей съехала на край кровати и опасно качалась на пружинах матраца.

       -- Сейчас упадёт. -- подумал Саша. Тарелка падать не спешила

       -- А то он не верит, что у девочек письки нет! -- оправдался Коля.

       -- Тётя Вера не разрешает девочкам в письки-попки играть. Забыл, как она Катьку ругала?

       -- Она не будет ругать! -- почти перебил Машу Коля. -- Её саму директорша ругала. Я всё слышал. Директорша сказала, что про письки-попки вообще говорить не надо. Чтобы остальные дети не узнали, что это такое, и не захотели попробовать. Понятно?

       -- Я не хочу кашу есть. -- буркнул Саша, глядя в сторону. -- Я ещё свою не съел.

       -- Вот видишь? -- кивнула Маша Кольке. -- Он всё равно не будет.

       -- Он будет! -- схватил тарелку Коля. -- Честное слово, будет!

       -- Не буду!

       -- А я всем расскажу, что тебе уже пять лет, а ты девчёночей письки не видел. Трус, трус, трус!

       -- Сам ты трус! -- Саша забрал у Кольки тарелку.

       -- Там немного совсем! -- подбодрил Коля.

       -- Ага, немного. Целая тарелка. Ты тоже ешь, давай.

       -- А чего сразу я? -- искренне изумился Коля. -- Я не буду!

       -- Тогда смотреть тоже не будешь. -- заявила Маша, поплотнее запахивая одеяло. -- Или ешь или отворачивайся.

       Коля вздохнул и с тоской поглядел на горку крупных слизистых зёрен в тарелке.

       -- Ты первый! -- Саша протянул ему ложку. -- А то опять обманешь.

       -- А я придумал! -- схватил Коля тарелку с ложкой и полез открывать форточку. -- Мы её сейчас голубям отдадим! Голуби кашу любят!

       -- Нельзя еду выкидывать... -- неуверенно возразила Маша.

       -- А я не выкидываю! -- Коля счищал остатки каши ложкой. -- Мы голубей кормим. Они там голодные, а кашу эту всё равно Ильинишна домой заберёт.

       -- Выкидываешь... -- буркнула Маша.

       -- Ну что? -- спрыгнул с кровати Коля и показал всем пустую тарелку. -- Где каша?

       -- Нету каши. -- сказал Саша.

       -- На улице каша. -- не глядела в тарелку Маша. -- Её найдут и ругаться будут.

       -- Не найдут! -- поставил Коля тарелку на тумбочку. -- Теперь письку показывай.

       На жестяной подоконник, где выброшенная каша оставила влажные потёки, сел воробей и пару раз клюнул прилипшие зёрна.

       -- Не буду показывать! -- Маша смотрела на воробья.

       -- Так нечестно. -- надул губу Коля.

       -- А вы честно кашу ели?

       -- Всё равно нечестно. -- Коля чуть не плакал. -- Над Сашкой теперь все смеяться будут. Подруга называется. Вы же с ним в одном подъезде живёте.

       Саше тоже было обидно. Они, с Машей жили не только в одном подъезде, а ещё и на одном этаже.

       -- А почему это я должна вам показывать? -- встала с кровать Машка. -- Вы мне ничего не показывали!

       -- А тебе Сашка покажет! -- обрадовался Коля. -- Правда, Саш?

       -- Не буду. Она опять обманет.

       -- Я никого не обманывала! Это вы вруны! Обещали кашу съесть!

       Саша развернулся и пошёл к двери.

       -- Ты трус! -- крикнул вдогонку Коля.

       -- Сам ты трус!

       -- Нет ты! Тебе уже пять лет, а ты ещё ни разу девчёнке письку не показывал! Трус, трус, трус!

       -- Сам ты трус! -- остановился Саша. -- А если не трус, тогда сам показывай!

       -- Так нечестно! -- подумав, ответил Коля. -- Я кашу первый ел.

       Отвечать было нечем. Машка смотрела на Сашу, склонив голову набок.

       -- А ты точно покажешь? -- спросил её Саша. -- Скажи: "честное слово"!

       -- Честное слово, покажу. -- улыбнулась Машка.

       -- Она пальцы скрестила, под одеялом! -- сказал Коля.

       -- А на "честное слово" пальцы не крестят, потому что нечестно! -- Маша показала Кольке язык.

       Колька ничего не сказал. Саша смотрел на девочку. Машка уже не улыбалась. Просто смотрела, даже носом шмыгать перестала.

       Точно так же было на утреннике. Когда пришёл Дед Мороз, поставил Сашу на табуретку и сказал читать стихи. Мама смотрела на Сашку, Маша смотрела, а ещё Вера Александровна и директриса. И вся группа тоже смотрела. Очень чесались уши и в голове было пусто-пусто и стыдно.

       -- Зайку бросила хозяйка! -- шёпотом подсказала тогда Вера Александровна.

       -- Снимай колготки... -- нормальным голосом сказала сейчас Машка.

       К тому утреннику Саша учил совсем другой стих. Но рассказал про зайку и получил свою коробку с конфетами.

       Теперь Сашка стягивал с себя колготки, думая только о том, как чешутся уши.

       Хотел ведь посмотреть, а не показывать.

       -- А у моего папы совсем не такая.

       Саша слышал только голос. Глаза были закрыты.

       -- У моего папы вот здесь...

       -- Ой! -- Сашка отпрыгнул и, ещё на лету, начал натягивать колготки.

       -- Ты чего? -- удивилась Маша. -- я ведь только пальчиком дотронулась...

       -- Теперь ты показывай. -- часто дыша, ответил Саша.

       -- А ты щипаться не будешь? -- Маша встала с кровати, продолжая кутаться в одеяло. -- А то Мишка всё время щиплется.

       Сашка ничего не ответил. Просто стоял и смотрел, забыв про вдох и выдох.

       Коротенькое Машкино одеяльце разошлось внизу широким клином, из самой верхушки которого торчал выпяченный шарик пупка, а ниже...

       Колька даже присел на корточки, чтобы рассмотреть поближе.

       -- Там нету ничего. -- тихо, словно для себя одного, сказал Саша. -- Не выросла ещё.

       -- Я тебе говорил, что у девочек не растёт?! Даже волосов нету! -- победоносно уставив руки в боки, поднялся на ноги Коля.

       Сам Коля об этом узнал совсем недавно. На весь июнь в доме отключили горячую воду и мама водила сына в баню. Женскую. Помыться.

       Никакого мытья, понятное дело, не получилось. Некогда было.

       Примерно как сейчас Машке не хватало рук, чтобы прикрыть коварным одеялом все важные участки тела, так и тёткам в бане недоставало шаек и мочалок, когда широко раскрывший глаза пацан подходил вплотную и замирал, уставившись в одну точку.

       -- Там только дверь, откуда маленькие дети выходят! -- продолжал Коля делиться банно-прачечными познаниями. -- Маш, ну куда ты закрылась? Дай покажу.

       -- Не дам.

       Машка выглядела обманутой. Как-то всё само получилось. Не так, как положено.

       Хотя, чётко сказать себе "как положено" Машка не могла. Знала только, что сразу показывать нельзя. Даже не знала. Чувствовала.

       -- Так нече-естно! -- затянул Колька. -- Ты Сашкину письку трогала, а мы твою - нет!

       -- Письку руками трогать нехорошо... -- начал было Саша, и даже хотел объяснить почему, но передумал. Без объяснений.

       Коля посмотрел на него, как на предателя общего дела. Даже кулак показал. После чего повернулся к Машке и снова начал канючить:

       -- Маш, ну я не буду трогать. Я так покажу.

       -- Не дам!

       -- Ну почему?

       -- А почему Сашка колготки надел? Я не хочу одна тут голая стоять!

       Машка ещё не успела договорить, как Саша стянул свои колготки по колено. Это получилось просто. И никакие Деды Морозы в голову не лезли.

       Пока Машка смотрела на снятые колготки, Колька сдёрнул с неё одеяло.

       -- Отдай! -- охнула Маша.

       -- Я только покажу и отдам! -- прятал Коля одеяло за спину. -- А то ты опять спрячешься.

       Машкина попка была в крупных клетках от сидения на пружинном матрасе голой кровати. С утра все бельё прятали в шкафы. Закутаться Машке было не во что. Она стояла к мальчикам спиною, чуть боком и тёрла глаза руками.

       -- Вот видишь?! -- показывал Коля Сашке на глубоко впечатавшиеся клетки. -- Вот у неё спереди такая же попка, только маленькая. Туда взрослые дяди детей кладут, а дети потом оттуда рождаются.

       -- Неправда! -- хлюпнула носом Машка. -- Туда ничего класть нельзя. Потому что болеть будет и детей потом не будет!

       Саша стоял, опустив взгляд и раздумывал: одевать колготки, или подождать?

       -- А куда они детей кладут? -- защищал свой взгляд на жизнь Колька.

       -- Они вообще ничего не кладут! Они их даже из роддома забрать не могут, потому что пьяные! -- Машка почти плакала, а голос у неё был такой же, как у её мамы.

       -- Не, так не бывает... -- почесал в затылке Коля. -- Мишка сказал, что сначала нужно трахаться.

       Сказал и протянул Машке одеяло.

       -- Это плохое слово. -- буркнул Саша и взялся за колготки.

       -- Ты просто не знаешь. -- отмахнулся Коля. -- Меня мама всегда на улицу гулять отпускает, когда к ней дядя Серёжа приходит. А Мишка сказал, что они там трахаются. Мишку мама тоже всегда на улицу выгоняет.

       -- Ну и врёт всё твой Мишка! -- набросила Машка одеяло на плечи. -- Они там чай пьют. Меня мама на улицу не пускает, потому что у нас квартира двухкомнатная.

       -- Когда мой папа ещё не уехал, насовсем, -- Коля говорил как-то непривычно, как будто стихи читал, или чужие слова повторял, -- они с мамой тоже чай пили. А когда уехал -- они трахаются.

       -- И ничего они не трахаются! -- Катька набросилась на Кольку, словно не Колька это был, а Катька с совком. -- К маме один раз дядя Лёша, с работы, приходил. И ничего они не трахались. Мама ему просто письку целовала.

       -- Зачем? -- не понял Сашка. Колготки, на уровне резинки, скрутились в жгуты и одеться никак не получалось.

       -- Потому что у дяди Лёши писька болит. -- у Машки были ответы на все вопросы. -- Ему, знаешь, как мой папа ногой по письке ударил?

       -- Ногой по письке больно. -- авторитетно заметил Саша. Колготки всё никак не желали одеваться.

       -- Врёшь ты всё! -- Колька Машке.

       -- Сам ты врёшь! -- Машка Кольке.

       -- Это мама твоя врёт! -- Колька всерьёз разозлился. -- Я тоже всё видел! У меня ангина была, меня мама спать положила, а сама на кухню пошла, с дядей Серёжей. И они там трахались, как Мишка рассказывал. Дядя Серёжа на маме лежал, на коврике.

       -- Как лежал? -- Сашка оставил в покое непослушные колготки.

       -- Ложись, -- показал Колька Маше на кровать, -- покажу.

       Машка ложиться не стала. Просто села на краешек, не разворачивая одеяла.

       Но Кольку уже было не остановить. Он возбуждённо расстёгивал фигурные пуговицы на шортах, одетых поверх колготок.

       -- У нас на кухне коврик возле холодильника. -- Колька пихнул Машку в плечо, опрокинув на скрипнувшие пружины. -- Я пописать вышел из комнаты, а там дядя Серёжа на маме лежит и трахается.

       -- Это плохое слово! -- толкнул Колю Сашка. -- Это по-другому называется.

       В этот момент Колька понял, почему не снимались трусы. Они зацепились за нижнюю пуговицу на рубашке. Когда Сашка начал толкаться пуговица оторвалась.

       Машка прикрыла глаза ладошкой и хихикнула.

       Она лежала на кровати, опираясь на локоть, не пытаясь прикрыться распахнувшимся одеялом.

       -- А у Кольки писька бубликом! -- ткнув пальцем в нужную сторону, объяснила Машка причину своего смеха.

       Саша, если честно, не сразу понял: при чём тут Колькина писька? Которая, и в самом деле, была бубликом. Налево загнутым. Даже не крючком. Ну, или очень кривым крючком.

       А ещё Саша не понял, почему Колька покраснел, как помидор, натянул колготки и засеменил к выходу из спальни. Трусы он натянуть забыл и они бугрились под колготками где-то на уровне колен, мешая бежать. За левую сандалию зацепились шорты.

       -- Он всё врёт! -- сказал Саша, наблюдая за неуклюжим бегством своего друга, Коли Чукина. -- Когда папа лежит на маме, это называется любовь. Я по телевизору видел.

       -- Любовь, это когда целуются... -- Машка говорила и сама себе не верила.

       -- И целуются тоже! -- согласился Сашка.

       Однажды папа принёс домой новые мультики и пообещал включить. А потом забыл. Тогда Сашка сам всё включил, но мультиков на экране не было. Там показывали маму и папу, на диване.

       -- Они целовались? -- спросила Машка.

       Кто ж тебе запомнит? Сашка подумал и сказал, что целовались тоже.

       Мама в тот день очень сердилась. Сашу в угол поставила, с папой поругалась. А папа кассету поломал, Сашку из угла достал и сказал, что ничего там не было страшного. Что просто мама и папа любят друг друга.

       -- А как они целовались? -- Машка всё ещё лежала, опираясь на локоть.

       Очень больно было коленке. Она упёрлась прямо в железную раму кровати, сквозь сетку. Мягко лечь не получилось. Саша плюхнулся на Машку, сильно ударившись носом об её острое плечико.

       Маша даже не ойкнула. Лежала, тёплая, на одеяле, смотрела в потолок. Словно ждала чего-то. В её глазах отражался квадрат окна с небом, облаком и деревом.

       Сашка поймал себя на том, что громко сопит и пытается рассмотреть в отражённом окне наглого воробья с желтыми пятнышками по бокам от клюва. А Машка всё ждала. От неё пахло котлетой и компотом.

       Наконец, Саша догадался. Уткнулся носом в ухо и, сквозь прядку спутанных волос, громко чмокнул мягкую щёку.

       Машка вздрогнула. Вздрогнула всем телом, будто у неё над ухом рванули пачку пистонов. Потом как-то резко расслабилась и хлюпнула носом. Во внутреннем углу глаза, недалеко от окна с воробьём, вздулась и задрожала переливчатая слезинка.

       -- Так любят, да? -- спросила Машка, всё ещё глядя в потолок.

       Ответ, как всегда, пришлось додумывать самостоятельно.

       -- И что мне с вами делать? -- спросила, стоящая в дверях Вера Александровна.

       В руках воспитательница держала отутюженную Машкину одежду, а сзади, из-за широкой юбки, выглядывали дети, во главе с Колькой.

       Пока Вера Александровна закрывала специальной шторкой окошко в стене, Колька вытолкал всех лишних и спиной удерживал дверь от штурма.

       На Сашку напал непонятный столбняк. Он бревном лежал на судорожно выкручивающемся из-под него Машкином тельце и руки, корявыми сучьями висели в воздухе.

       Машка, словно ящерица оставляющая хвост, вырвалась из коряжистых полуобъятий без одеяла. Так и стояла - голая, дрожащая, вся спина в крупную, матрацную клетку. Сашка только-только начал подниматься с кровати на негнущихся ногах, высоко отставляя заголённую пятую точку.

       -- Ну, Маша, -- тётя Вера, вздохнув, присела на соседнюю кровать, -- ты что-нибудь хочешь мне сказать?

       Машка молчала довольно долго. Уже Полубуратино Саша поднялся со скомканного одеяла и развернулся лицом к лобному месту. Уже начались довольно ощутимые толчки в дверь, которые Колька принимал на спину. Уже пора было что-нибудь сказать.

       -- А у Чукина писька бубликом! -- сказала Маша, уткнулась лицом в свежевыглаженный комбинезон и заплакала. Зарыдала.

       Колька снова побурел, как помидор, выскочил за дверь и закрыл её. Больше в спальню никто не совался.

       -- Саша, -- Вера Александровна, словно болонку, гладила по голове плачущую Машу, -- расскажи мне, как мальчик, как мужчина: что вы тут делали?

       -- Мы играли. -- трудно отвечать и натягивать колготки, которые уже навсегда сбились в небывалый узел.

       -- Тебе не стыдно?

       Воспитательница притянула Сашку за руку и надела спутанные колготки как положено в приличных детских садах.

       Сашка молчал. Стыдно ему ещё не было, но, потихоньку, становилось.

       -- Разве ты не знаешь, что в эту игру играть нехорошо? -- тётя Вера обращалась к окну, облаку, дереву. На детей она не смотрела. Одевала Машку не глядя. Привычка.

       -- А мы не в эту игру играли! -- Сашка, вдруг, прозрел.

       И вправду: а чего такого мы сделали?

       -- Во что же вы играли? -- облако и дерево заняли воспитательницу ненадолго.

       -- В папу и маму, которые любят...

       Сашка сам едва услышал, что сказал.

       -- Вера Александровна! -- появилась в двери нянечка Ильнишна. -- Там за Чукиным мама пришла. Вас чегой-то зовёт.

       -- Саша, -- воспитательница почти застегнула на Машкином комбинезоне все пуговицы, -- твоя мама говорила, что ты никогда не обманываешь и всегда делаешь то, что обещал. Это правда?

       Сашка отстранённо кивнул. Неужели нет никакой разницы? Как Машка с Мишкой, или как папа с мамой? Неужели нету?

       -- Пообещай, что никогда не будешь так делать! Обещаешь?

       Сашка кивнул. Как именно "так" было уже неважно. Едва хватало терпения держать руки внизу. Очень чесались уши.

       Вера Александровна уходила. Возле самой двери она обернулась и ещё раз спросила:

       -- Саша, ты обещаешь?

       -- Обещаю! -- громко и чётко ответил мальчик.

       Когда воспитательница вышла, заплаканная Машка тоже начала пробираться между кроватями к выходу и показала Сашке язык.

       -- А ты почему не обещаешь? -- спросил он вслед.

       -- А я и так не буду. -- не глядя ответила Машка и понесла свои клубнички на задних карманах в игровую комнату.

    














		
		
		
    83. Мефисто Эф: "Сатанисты" с нашего двора
    999   Оценка:4.73*8    "Рассказ"  Эротика 


    



    
 
 



    

       Я  вспоминаю наш двор таким,  каким он был почти двадцать лет назад, в середине восьмидесятых.  Две  обшарпанные  "хрущевки"  и  девятиэтажное  панельное  здание с  хлебным  магазином  на первом  этаже   с трех сторон окружают  детскую площадку. С четвертой стороны - пустырь  и  "незарастающая народная тропа",  добросовестно  протоптанная  вдоль  газона  прямо к троллейбусной остановке. На облезлых зеленых лавочках  под  окнами  сплетничают  бабульки  в бигудях, на площадке с визгом  воинственных индейцев играют дети.  Пьяницы  дядя  Вася  и  дядя  Федя  валяются на  привычном  месте под   мусорным  контейнером.  "Сухой  закон"  еще  не  досаждает  им. 

       Мне недавно исполнилось четырнадцать. И друзья мои - такие же  четырнадцатилетние  оболтусы, как и я. Заводилой в нашей веселой компании был  Женька.

       Имелось  в этом Женьке что-то такое, что заставляло нас, мальчишек, слушаться его,  идти у него на поводу: сила воли или задатки лидера, что ли? Так или иначе, мы всегда играли в те игры, которые предлагал он. Будь то   "казаки-разбойники",  "прятки"  или  бессменная  мальчишеская  "война".  В  десяти-двенадцатилетнем возрасте  Женька, затевая игру в "войну", всегда назначал себя командиром. И непременно  "русским". "Немцами"  становились слабаки, неугодные Женьке.  И все мальчишки, стремясь попасть в Женькину команду,  наперебой кричали: "Я тоже  русский!"  К четырнадцати годам Женька изменился. Следуя какому-то капризному подростковому упрямству,  он  теперь объявлял себя только "немцем". И мы, Женькины верные поклонники, тоже становились "немцами".   Женька-"фашист" разгуливал по двору, во весь рот горланя "Дойчланд юбер аллес" (где он только  научился?), задирая девчонок  и шокируя старушек на лавочках. 

       Но и такая "война" вскоре наскучила Женьке, и он объявил ее "забавой для сопляков". 

       - Какую клевую игру я придумал, ребята! - восторженно рассказывал Женька жарким июньским  днем, когда мы  лениво перекидывались в карты за  гаражом. 

      -- 
Что за игра? - поинтересовался Сашка-Цыган, прозванный так за смуглое лицо и черные волнистые  волосы, которыми частенько любовались тетеньки постарше, приводя Сашку в неописуемое смущение. 

      -- 
Это даже не игра! Это - настоящее дело! - захлебывался от восторга Женька. 

      -- 
Ну,  говори! Не тяни кота за хвост, -- попросил я, кроя туза козырной семеркой. 

      -- 
Не  тяни  кота  за  яйца,  лопух!  --  поправил  меня  Валерик, сын местного дворника. От отца он перенял богатый лексикон  и неустанно обогащал нашу речь новыми заковыристыми выражениями.

      -- 
Давайте поиграем в "сатанистов"! - наконец  ляпнул Женька. 

       Поначалу  мы  опешили. Молча переглянулись. Термин  этот был знаком нам понаслышке. Каждый из нас знал, что сатанисты - это поклонники  дьявола. Этим, правда, и ограничивалось    наше  знакомство  с  сатанизмом.  Но признавать невежество перед Женькой не хотелось. К тому же,  слова  "сатана"  и  "сатанизм"   странно  будоражили  наши  незрелые  души. Казалось, что говоря о потустороней силе, мы приобщаемся  к  запретному  миру  взрослых. Равно, как и покуривая "Приму" в подворотне, царапая  на  стенах  подъезда  похабные  словечки  или  допивая  водку,  оставшуюся на донышке бутылки, оброненной  дядей  Федей. 

      -- 
А как играют в "сатанистов"? - наконец осмелился спросить  Валерик. 

         Похоже, Женька  и сам толком  не знал как. Однако, начав бахвалиться, он  не смел остановиться  на  полпути. Опасался  за  свой  авторитет.  Поэтому, важно надувшись, он заявил: 

       -  Будем слушать тяжелый рок: "KISS" и другие группы.  Вы ведь знаете, что "KISS" -- сатанисты? 

       -  Конечно!  -- солидно  закивали  головами  Сашка и Валерик. Я  тоже  кивнул, стараясь  показать, что и я, мол,  не  последний  дурак --  знаю  "KISS", как  свои  пять пальцев. 

      -- 
Мой   двоюродный  братан  достал мне целую кассету отбойной музыки, -- продолжал Женька. - И две фотографии. Эти  "KISS"  так классно разрисованы! Прикинуты под скелетов! Прически - офигенные! 

      -- 
Ну  ладно! Какую нужно слушать музыку -  более-менее  ясно. А что еще надо делать, чтобы стать сатанистами? - нетерпеливо спросил  я.  Женька  на секунду запнулся  в  замешательстве, но быстро выпалил: 

      -- 
Служить черную мессу! 

       Мы снова переглянулись. Я чувствовал, как гулко бъется в груди сердце. Паузы между ударами казались невероятно длинными, почти бесконечными. Черная месса!  Это вам не хухры-мухры, не жалкие "прятки" для детей младшего школьного возраста!  Но как служится эта черная месса? 

       Вероятно, мои друзья чувствовали то же, что и я: любопытство, смешанное с легким страхом, и непреодолимое желание чего-нибудь особенного, уводящего от обычной повседневности. Вопрос, который уже вертелся на моем языке, Сашка и Валерик задали почти одновременно: 

       -      Как служить черную мессу?

      -- 
Я не знаю точно, -- неопределенно  пожал плечами Женька. - Каждая группа имеет свой ритуал. Мы сами должны что-то придумать. Одно я знаю наверняка: нужно поклоняться дьяволу! Молиться ему, что ли. И приносить ему в жертву кровь.

      -- 
Как кровь? - опешил  Сашка. -  Где   мы ее возьмем? 

      -- 
Как, как!.. - рассердился  Женька.  Его  веснушчатое  лицо скривилось в презрительной гримасе. - Вы сами, если хотите стать сатанистами,  должны  сообразить, где брать кровь.  Я же не могу всегда думать за вас! 

      -- 
Найдем кровь, -- вдруг решительно заявил Сашка-Цыган. -  Когда  моя мамаша разделывает мясо на доске, то столько крови стекает на пол! Наш котяра прямо тащится, вылизывая ее.  

      -- 
А из старых простыней можем наделать сатанистских плащей! - довольно потирая ладони, воскликнул  Валерик. - Нарисуем   дьявола черной краской - и плащ готов!

      -- 
Это  мысль! - одобрил Женька. -  Значит так:   делаем  плащи,  достаем кровь, отжимая мясо... Что еще?  Ах да, рога! Сашка, у тебя ведь есть рога! Ну эти, которые висят у вас в прихожей. Твой предок еще вешает на них шляпу. 

      -- 
Да ты что! - воспротивился Сашка. - Мне мамаша за них голову оторвет! 

      -- 
 Мы  ненадолго, -- принялся уговаривать его Женька. - Возьмем на часок, а потом повесишь их назад. Зато представь себе эту картину: мы  в  плащах, с рогами на голове, страшненько завываем: "Привет тебе, хозяин ада!"  А если еще ночью, на кладбище... 

      -- 
Нет, на кладбище ночью я не пойду! - перебил  Валерик.  - Вдруг вылезет покойник из могилы?.. 

      -- 
А кто тебя гонит на кладбище? - возмутился Женька. - Ты что, уже полные штаны  наложил? И все же, рога нам нужны позарез. Без рогов какие мы сатанисты? Слышь, Сашок, на тебя вся надежда, -- просительно закончил он. 

      -- 
Ну,  я не знаю... - неуверенно начал Сашка.

      -- 
Не ломайся, -- оборвал Женька.  - Ты хочешь быть сатанистом? Да или нет? 

      -- 
Хочу, -- буркнул Сашка. 

      -- 
Тогда неси рога! - категорично заявил Женька. 

      -- 
Ну, хорошо. Постараюсь принести. Но только, когда никого не будет дома, -- сдался Сашка. 

      -- 
Я принесу мясо, -- в лихорадочном возбуждении воскликнул я. Мне до смерти хотелось поучаствовать в таком интересном деле, но как назло, никакие идеи не приходили в голову. Даже обидно! Сашка-Цыган придумал, откуда брать кровь; Валерик - плащи. Не будь  Женьки, мы вообще бы  не стали сатанистами. А я? Что бы мне такое сообразить, чтобы удивить друзей и вызвать их   восхищение? Но сколько я не напрягался, в голову ничего не лезло. "Не беда!" -- решил я. - "Этой ночью я не засну, пока не придумаю что-нибудь!" 

      -- 
... А самое главное, что мы будем делать, -- шептал тем временем Женька, заметно вздрагивая от волнения,  --  это трахать девок!..  

       Я  почувствовал,  как  пылают мои щеки. Вот оно! То, чего я с недавнего времени  ждал и опасался одновременно. Необъяснимые  жгучие  позывы  внизу  живота,  мучительное томление, когда мимо проходит  девочка  постарше, прячущая  небольшие  холмики  грудей под ситцевым платьицем...  Мое тело странно напрягалось и ставило меня в неудобное положение, когда девочки сверкали голыми ляжками и белыми трусиками, прыгая через скакалку. Несколько специфических журналов и, особенно, дружки  в подворотне объяснили мне, что мучает меня - половое желание, которое, по их рассказам,  должно закончится ни с чем не сравнимым удовольствием. И вот... Неужели  я  скоро  узнаю, как происходит "это"? 

      -- 
А девки  захотят? - недоверчиво спросил Валерик, перебивая мои размышления. 

      -- 
Не захотят - заставим! - решительно заявил Женька. 

       

    

    
*  *  *

    

    

       Первое собрание сатанистов состоялось ровно через неделю на квартире у Женьки. Его мать  работала во вторую смену, а отца у Женьки не было. Заговорщицки  озираясь и дрожа от волнения, мы  вступили в двухкомнатную  "хрущевскую" квартиру. В тесной, выкрашенной ядовито-синей краской прихожей было темно. Женька намеренно не зажигал свет, чтобы придать нашему сборищу больше таинственности. Сашка все-таки принес рога. С гордостью вытащил их из огромной спортивной сумки и вручил Женьке. 

      -- 
Только смотри, чтобы ничего не случилось, -- предупредил он. - А  то  мамаша... 

      -- 
Знаю, знаю! Голову тебе оторвет, -- отмахнулся  Женька, довольно осматривая развесистые оленьи рога, прикрепленные к отполированной дубовой дощечке.   

        Как  проходят  собрания сатанистов --  мы, разумеется, не знали. Приходилось действовать по наитию, наобум. Мы надели зараннее припасенные и разрисованные чертиками простыни. Полукругом столпились у стола, на котором горела свеча, криво воткнутая в старый чугунный подсвечник, который Женька, наверное, откопал в прабабушкином чулане.  Валерик держал оленьи рога над рыжей головой нашего предводителя. Женька правой рукой подхватил кусок мяса, с которого стекала кровь, а левой неумело крестился. 

      -- 
Зачем ты крестишься? --  возмущенно зашипел Сашка. - Мы же поклоняемся не богу, а дьяволу! 

      -- 
Поэтому я и крещусь левой рукой, то есть  неправильно, наоборот! - огрызнулся  Женька. - Так надо.  А ты, если  не знаешь -  молчи! 

       Женька  продолжал   странные телодвижения, прибавив к ним еще и заклинания: бессмысленную абракадабру, записанную им  на листочке в клеточку, вырванном из старой тетрадки. Небось, всю ночь сочинял! Мне стало смешно. Но я поспешил подавить смех, чтобы не навлечь на себя гнев товарищей. 

      -- 
Теперь лижите кровь,  -- заявил  Женька, переходя, наконец, на общепонятную речь. 

      -- 
Зачем еще? - не понял Сашка. 

      -- 
Чтобы быть посвященным в сатанисты, козел! - обругал его Женька. - Вот так! 

       И Женька  лизнул кусок сырого мяса. Сашка, наблюдая за ним, скривился от отвращения. Женька, заметив его гримасу, сердито ткнул мясо в лицо Цыгану. Сашка невольно отшатнулся. Мясо оставило  на  его губах  склизкие  алые  пятна.  Сашка нехотя облизнул пятна крови и заметил: 

      -- 
Соленая... 

       Наступила  моя  очередь. Женька поднес к моему лицу отвратительно дрожащее мясо. Я собрался с силами и, закрыв глаза, дотронулся к мясу кончиком языка. Кровяная капля, которую я судорожно сглотнул  не была ни соленой, ни сладкой. Скорее всего - бесвкусной, но с отвратительным запахом. 

       Валерик лизнул мясо поспешно, не колеблясь. Словно досадуя, что ему пришлось последним приобщиться к сатанизму. 

      -- 
А когда же будет  это?..  Ну, девки?..  --  запинаясь, спросил он. 

      -- 
Послезавтра, в нашу следующую встречу, -- ответил Женька и, напуская на себя таинственный вид, добавил:  --У  меня есть один план. 

       Надо ли говорить, с каким нетерпением мы ждали  наступления  послезавтра? 

       На следующее утро, наскоро позавтракав и натянув застиранную полосатую футболку и джинсы советского производства, я бесцельно слонялся по двору. Под окном одной из соседних хрущевок  зрели  вишни.  Нестерпимо захотелось сорвать одну ярко-алую ягоду. Но было немного страшно. В любой момент из окна могла высунуться толстая и противная тетка Лида, которая почему-то считала, что вишни под окнами домов насажены исключительно для нее. А орать и ругаться тетка Лида умела так, что ставила в тупик даже  признанного  мастера сего искусства - дворника, Валеркиного отца. А самое плохое - крашеная перекисью водорода голова вредной тетки постоянно торчала из окна. И когда она только работает, эта толстая  ведьма? 

       Оглянувшись  на  вышеуказанное окно и не заметив присутствия врага, я направился к вишне и потянул  руку  к  манящей ягоде. И вдруг на меня сверху свалился неопознаный предмет. "Тетка  Лида, дрянь, бросается чем-то!"  -- поначалу подумал я, испуганно вжав голову в плечи. Так как продолжения атаки не последовало, то я осмелел и огляделся вокруг в поисках упавшего метательного снаряда. В зарослях одуванчиков и лопухов лежала книга в темно-синем переплете. Я с любопытством поднял ее и прочитал название. "Спартак" -- одна из моих самых любимых книг. Но чем  провинился  славный гладиатор, что его так неаккуратно вышвырнули из окна? Я поднял глаза увидел  русоволосую головку,  выглядывавшую из окна на третьем этаже. В голубоглазой девчонке  я узнал Ксюшу, мою однокласницу, скромную и незаметную серенькую мышку. 

      -- 
Привет, Игорь, -- виновато проговорила она. - Моя книга случайно упала. Занеси мне ее, пожалуйста. Я  живу  в  двенадцатой квартире. 

       Ну что тут поделаешь, пришлось огибать дом  и  относить  Ксюше-растеряхе ее книгу! 

       Когда я поднялся на третий этаж, Ксюша уже ждала меня у открытой двери. Я сунул ей книгу, грубовато  буркнув: "Вот, возьми", и уже повернулся, чтобы уйти. Но вдруг Ксюша сказала: 

      -- 
Спасибо. Хочешь  "Тархуна"? 

      -- 
Чего? - переспросил я, удивленно оборачиваясь. 

      -- 
"Тархун" -- улыбнулась Ксюша. - Напиток такой новый. Зелененький,  очень вкусный. 

      -- 
Первый раз слышу, -- заявил  я, стараясь выдавить улыбку.  Но тело уже плохо слушалось  меня, потому что глаза успели заметить, как  вырисовываются  острые  ксюшины  грудки  под тоненькой трикотажной майкой. 

      -- 
Заходи, я угощу тебя, -- указывала на открытую дверь  Ксюша  тонкой  загорелой  рукой. 

       И я зашел.     

       В квартире Ксюши было уютно. Толстые цветастые ковры укрывали пол. Мягко горели светильники-бра.  Я  сел   на темно-вишневый  диван, почти утонув в податливых подушках. Ксюша принесла с кухни стакан обещанного "Тархуна". Потягивая  ароматную зеленую жидкость, я рассматривал  картины  на  стенах.  Одна из картин мне показалась очень занятной: какая-то  тетка  в розовой  ночной рубашке голой ногой  наступает на отрезанную голову  мужика. 

      -- 
Это кто? - спросил я, кивнув по направлению  картины. 

      -- 
Юдифь, убившая  Олоферна, -- терпеливо пояснила Ксюша. 

       "Надо же", -- подумал  я. - "Наверное,  приставал к ней старый хрыч.  Вот она его и прирезала". 

       Я переключился на книжный шкаф и обомлел: какое количество книг! Я люблю читать. У нас дома  тоже имеется приличная библиотека. Но до этой ей определенно далеко! К тому же, из наших книг половина - детективы или бредни про любовь, которые обожает моя мамаша. 

      -- 
Тебе  нравится читать? - спросила Ксюша, проследив направление моего взгляда. 

      -- 
Еще как! - восторженно заметил я. 

      -- 
А какие книги ты любишь?

      -- 
Про  рыцарей, про мушкетеров, -- начал перечислять  я, загибая пальцы. - Про гладиаторов.  "Спартак", которого ты уронила  -- моя любимая книга. 

      -- 
О, мне тоже нравится история Древнего Рима, -- искренне обрадовалась Ксюша. - У меня есть альбом  с  изображениями  римских статуй и монет. Хочешь посмотреть?

      -- 
Угу! - промычал  я. 

       Ксюша поспешно бросилась к шкафу. Коротенькая  клетчатая  юбочка  слегка приподнялась, на мгновение обнажив персиковую наготу худощавых ног.  Девочка привстала на цыпочки, стараясь дотянуться до яркого толстого фолианта, стоявшего на верхней полке. Я наблюдал за нею расширенными глазами. До мельчайших подробностей мне запомнилась эта картина: слегка напряженные  мышцы  тонких  девичьих  ног, едва заметный   белый  шрам  у  коленки, один розовый носочек туго натянут, другой  сполз почти до пятки...  В тот момент мне впервые открылась красота женского тела - нескладного, угловатого тела девочки-подростка. Может, двадцатилетние накрашенные красотки с гитарообразными телами привлекательнее, но мне, четырнадцатилетнему, ровесница  Ксюша  показалась совершенством. 

       Ксюша положила мне на колени увесистую книгу. Села рядом, почти касаясь тонким плечом моего  неожиданно онемевшего тела. 

       Непослушными руками я перелистывал яркие глянцевые страницы. "Ну и пошляки были  эти римляне! Куда ни глянь - голые. Прямо какой-то массовый культпоход в баню!" -- думал  я, рассеянно  прислушиваясь  к  объяснениям  Ксюши. Надеюсь, читатель извинит и  поймет  меня: разве можно  требовать от четырнадцатилетнего мальчишки правильного понимания высокого искусства? 

       В конце концов мне немного наскучило рассматривать безруких теток и носатых полководцев. Я украдкой взглянул на Ксюшу. Она сидела так близко, что я отчетливо видел нежный пушок на румяной щеке, а ее русые волосы шевелились от моего дыхания. Поддавшись неожиданному порыву я обнял ее за  плечи и неумело поцеловал в щеку. И чуть не задохнулся от нахлынувшего волнения: до того сладкой   и ароматной показалась мне ее кожа. 

       Ксюша вздрогнула. Она взглянула на меня  странно  немигающими серо-голубыми глазами  и вдруг  уткнулась пылающим лицом в мое плечо. Книга сползла на ковер, но мы, охваченные томительно-сладкой истомой, не подняли ее.  Я смотрел на ксюшины  коленки и мучительно желал  положить  ладонь   на  шелковистую  гладкую ляжку девочки. Но  не решался, боясь, что Ксюша рассердится и прогонит меня. И к тому же, я чувствовал, что, прежде, чем позволить себе дальнейшие действия, я должен сказать что-то Ксюше. А Ксюша с волнением ждала моих слов. 

      -- 
Ксюша, ты мне очень нравишься, -- наконец пробормормотал я, краснея. - Ты такая девчонка!  Такая, такая... - у меня не хватало слов, объяснить девочке нахлынувшие чувства. Но Ксюша уже не нуждалась в объяснениях. Она  счастливо  сияла, додумывая про себя то, что я не сумел сказать. 

      -- 
Ты мне тоже очень нравишься, Игорек! - восторженно шептала она. - Давно. Еще с пятого класса... 

       Ошалев, я обнимал Ксюшу, мял ее хрупкую спину, неумело слюнявил ее лицо. 

       "Как  целуются  взрослые?" -- лихорадочно  думал  я,  вспоминая советы старших  дружков. "Кажется, языком?"  Мне почему-то не хотелось, чтобы  Ксюша догадалась, что я не умею целоваться. Хотелось  выглядеть в ее глазах настоящим крутым парнем, все знающим и умеющим.  Выработав в голове план  настоящего "взрослого"  поцелуя, я просунул язык меж  пухлых розовых губ девочки. Ксюша послушно раздвинула губы, позволив моему настойчивому языку прогуляться по полости ее рта.  

       Милая Ксюша была так податлива, так радостно и  пылко отвечала на мои неумелые ласки, что я осмелел. Руки мои шарили по ее телу. Сквозь тонкую  майку  я  ощущал  округлость  грудей.  Мой верный  дружок   внизу  живота  неожиданно   вспух  и  увеличился  в  размере.   Но стыда, как прежде в таких случаях, я уже не чувствовал. Только приятное жжение и желание чего-то неизведанного. Изнемогая, я  навалилися  на  Ксюшу. Терся  бедрами  о  ее  обнажившуюся  шелковистую  ляжку, словно стараясь унять это жжение, сладкое и мучительное одновременно. Наверное, я  исцарапал ее   кожу ременной пряжкой, но Ксюша не жаловалась. Она полулежала на диване, искательно вглядываясь  в  мое  лицо в ожидании чуда. 

       Наконец я  добрался  до  вожделенной  ксюшиной  ноги. Гладил и мял ее, поднимаясь все выше и выше. Мой большой палец коснулся края трусиков. Ксюша  что-то возмущенно промычала. Я не разобрал, что именно, ведь  рот девочки  был занят моими поцелуями. Немного высвободившись из-под меня, Ксюша сверкнула глазами и отодвинула мою не в меру вольную руку подальше. А  потом  самозабвенно  закинула  руки  мне на плечи  и снова прильнула поцелуем к моим губам.  Рука моя к великому разочарованию вернулась к угловатому ксюшиному колену.   Совершенно обнаглев, я  опять проделал  уже известный мне путь от  коленки  до  голубых трусиков. На этот раз Ксюша ослабила сопротивление и позволила  моим дрожащим пальцам пролезть под тонкую ткань. Чувствуя, как кровь пульсирует в висках, я дотронулся до  тонких пушистых волосков. 

       Скрежет ключа в замочной скважине прозвучал для меня громом среди ясного неба. Ксюша поспешно оттолкнула меня и, оправив задравшуюся  юбку, бросилась в прихожую. У меня похолодело в груди. Стараясь отдышаться, я прислушивался к щебетанию Ксюши, доносившемуся из прихожей: 

      -- 
Привет, мама!  А у нас гости.  Игорь  из моего класса. Ты помнишь его? Я уронила книжку, когда читала, сидя на подоконнике. Игорь подобрал ее и занес мне. Я угостила его "Тархуном" и показываю ему книгу о Древнем Риме. 

       Я не расслышал, что ответила ксюшина мама. Книга! Где она?! Испуганно осмотревшись, я заметил книгу, одиноко  валявшуюся на ковре  и  облегченно  пристроил ее на коленях. И очень кстати:  толстый  том  скрыл  моего все еще предательски  опухшего дружка. Когда ксюшина мама вошла в комнату, я заинтересованно рассматривал первую попавшуюся страницу и, подняв голову, культурно  поздоровался  с Еленой Петровной, как и положено воспитанному мальчику. 

       Выждав минуту, когда Елена Петровна убралась на кухню, я тихо заявил Ксюше, что мне пора уходить. Ксюша провела меня до двери. Прощаясь, она  поспешно шепнула мне на ухо:

      -- 
Приходи  в  понедельник утром. Родители будут весь день на работе. 

       Я улыбнулся. Конечно приду, милая Ксюша! Дверь еще не захлопнулась за мной, а я уже нетерпеливо ожидаю новой встречи!  

       Меня  ждала  вторая  подряд  бессонная ночь. Ворочаясь без сна  на раскладном диване,  я  грезил уже не об обещанных Женькою девках, а о Ксюше. 

       

    

    
***

    

    

       Часов около шести вечера  Сашка, Валерик  и  я сидели в женькиной комнате тихо и смирно, как нашкодившие щенки. Женька  на  кухне  уговаривал Лариску.   

       "Согласится  или  нет?" -- гадали  мы, прислушиваясь к происходившему за стеной. Время от времени кто-нибудь из нас выходил в прихожую и, стараясь не шуметь,  прикладывал  ухо  к двери. Любопытство и волнение изматывали нас. 

       Прокравшись на цыпочках к кухонной двери, я слышал обрывки разговора, скрип табуретов и звуки, похожие на поцелуй.

      -- 
Ну давай, Ларисочка! Я прошу тебя, -- говорил Женька, пытаясь придать резкому срывающемуся голосу определенную нежность. 

      -- 
 Не хочу, -- упрямилась  Лариса. Я знал, что  она  давно  влюблена в Женьку.  Весною они  часто   целовались в полутемном  подъезде и даже несколько раз ходили вместе в кино. Причем Женька сделал так, что за билеты заплатила Лариска.

      -- 
Ну, пожалуйста... - канючил  Женька.  - Докажи, что ты любишь меня. 

      -- 
А ты любишь меня? - обиженно спросила Лариска. - Ты давно уже не хочешь гулять со мной. 

       Женька горячо оправдывался, придумывал отговорки. Но нам, своим друзьям, Женька еще в мае сказал, что Лариска ему надоела. А ей самой, оказывается об этом еще не говорил. Наоборот, он поклялся девчонке, что все еще любит ее. 

       -        И буду любить еще больше, если ты сделаешь, что я прошу, -- убежденно добавил он.    

      -- 
Если только  с  тобой,  то я согласилась бы... - наконец шепнула Лариса так тихо, что я, стоя за неплотно закрытой дверью не столько расслышал, сколько угадал ее слова.

      -- 
  Я тоже хочу,  чтобы ты была только со мной, -- горячо отозвался Женька. - Но мои друзья обидятся,  посчитают меня западлом.  Ты хочешь, чтобы все во дворе  называли  меня западлом? 

       Лариска  молчала.  По крайней мере, ответа я так и не дождался. Возможно, ответ отразился  на ее лице, но  я-то  его не видел!

       -  Не бойся, они  не  будут  тебя  трахать. Только посмотрят, полапают немного и все. И мы никому ничего не расскажем. А ты, если будешь классной компанейской девчонкой, то станешь членом нашей группы сатанистов. Но для этого ты должна доказать ребятам, что ты - своя в доску! 

      -- 
А как будет: по одному или все вместе? - неуверенно спросила  Лариска. 

      -- 
 Как ты хочешь? - немедленно поинтересовался Женька. 

      -- 
Конечно, по одному. 

      -- 
Значит, ты согласна? - обрадовался Женька. 

      -- 
Нет, -- ответила Лариска. - Я только спросила. 

       Неожиданно женькин  голос стал твердым  и  жестким.  Таким голосом он отдавал приказы, когда мы играли в "войну". И мальчишки беспрекословно слушались его. 

      -- 
Если ты не исполнишь мою просьбу, то я разлюблю тебя! Даже разговаривать с тобой не буду. 

       Я не слышал, что ответила Лариска. Кажется, она слабо всхлипнула. Я же, ощутив запоздалый стыд, отполз от кухонной  двери  в комнату. 

      -- 
Ну как там? - встретили  меня  мальчишки нетерпеливым вопросом. 

       Я неопределенно передернул плечами, не зная, что ответить. Но в этот момент в комнату вошел Женька. 

      -- 
Она согласилась, -- прошептал он. - Пойдем  по очереди. А сейчас катитесь на балкон и сидите тихо, пока я отведу ее в спальню. Она не хочет, чтобы вы сейчас ее видели. Стесняется. 

      -- 
 Да уж! - вполголоса присвистнул Валерик. - Стеснительная   попалась  телка!  Ты уламывал ее целых сорок минут. Я специально засек время. 

      -- 
Главное, что все-таки уломал! - невозмутимо заявил Женька. - Ты бы и этого не смог. А сейчас - быстро на балкон! 

       Мы  послушно  втолкнулись  в узкую дверь балкона, смешные и оглупевшие от охватившего нас возбуждения. 

       Женька отвел Лариску в спальню и побыл с ней минут пять. Подгатавливал, наверное. Затем вернулся к нам. 

       - Так, она уже готова! - проговорил он, волнуясь, как перед экзаменом по математике. - У каждого из нас по десять... Нет,  по пятнадцать минут. 

      -- 
Чур, я первый!  -- заорал  Валерик. 

      -- 
По  жребию надо! - оттолкнул его Сашка. 

       Мы  тянули  жребий.  Первому выпало идти Сашке.

       Сашка вошел в спальню, а мы втроем  возбужденно и лихорадочно толпились у двери. Верхняя половина  двери была стеклянной. Но стекло было прикрыто с другой стороны цветастой ситцевой занавеской, оставляющей для обозрения лишь тонюсенькую полосочку. Мы, отталкивая друг друга, попеременно  припадали глазом  к этому узенькому просвету, в надежде увидеть хоть что-нибудь. Но видели  лишь шевелящееся одеяло. 

       Прошли пятнадцать минут. Женька постучал по двери и крикнул:  

      -- 
Сашка, выходи. 

       Прошло минуты две-три прежде, чем появился Сашка,  взъерошенный  и с глуповато-довольным выражением лица.  

      -- 
Ну как? - нетерпеливо расспрашивали мы. 

      -- 
Во! - заявил Сашка, оттопыривая большой палец. - Она вся такая  мягкая!..  Короче, сами пощупаете и все узнаете. 

      -- 
А ты ее трахнул? - допытывался Валерик. 

      -- 
Конечно! -  услышал я самодовольный ответ в тот момент, когда меня, следующего по очереди, уже вталкивали в спальню. 

       Лариска лежала на старой железной койке, с головою укрывшись одеялом.  Я подошел к ней, сдерживаемый  волнением  и  подгоняемый  любопытством. 

      -- 
Можно прилечь рядом с тобой? - несмело спросил я. 

      -- 
Ложись! - раздраженно прошипела Лариса из-под одеяла. 

       Я молниеносно нырнул под одеяло и тоже укрылся с головой. Теперь я почти не видел ее, только чувствовал горячее девичье бедро рядом с моей ногой. 

       Немного полежав неподвижно, я подумал, что нельзя напрасно терять драгоценное время. Ведь у меня всего лишь пятнадцать минут! 

      -- 
Можно потрогать тебя? --  замирая, спросил я. 

      -- 
Трогай, -- отозвалась Лариска, и я опять уловил в ее голосе нотку раздражения. 

       А впрочем, плевал я на нее! Пусть сердится! Главное, что мне разрешено делать все, что я хочу! А раз так, то берегись, Лариска...  Я засунул руку  под ее футболку и нащупал  начавшую оформляться грудь. Лариска лежала не шевелясь, даже лицо отвернула к стене. Я подумал, что надо бы поцеловать ее,  но  наткнулся  на  затылок.  Ну да бог с ними, с поцелуями!  Займемся  исследованием.  

       Я  трогал  ларискину  грудь, мусоля нежный сосок большим и указательным пальцами. Потом переключился на другую и обнаружил, что обе они одинаковы. А чего вы усмехаетесь? Для четырнадцатилетнего  мальчишки  это  открытие огромной  важности!  

       Мне хотелось увидеть ее голой. Я попытался поднять край одеяла, но Лариска еще крепче натянула его на себя, злобно шепнув при этом:

       - Нельзя! Хочешь трогать - трогай, а смотреть нельзя.    

       Ну ладно, нельзя  так  нельзя! А что можно? Дрожащими руками я залез девчонке под юбку. Женьке так и не удалось уговорить ее раздеться, и она лежала в одежде. Трусики и живот  были липкими. В тот момент я по неопытности не понял почему. Теперь знаю:  Сашка постарался. Я неловко попытался приспустить ей трусы, и Лариска, громко вздохнув, помогла мне, слегка приподняв бедра.  А дальше...

       А дальше я не стану подробно расписывать, как я прижался к Лариске, дергаясь в судороге и оскверняя  мутной слизью ее живот!  Каждый сам может представить себе происшедшее на основании  собственного опыта. Скажу только одно:  отдышавшись,  я  ощутил  смесь удовлетворения, стыда и  отвращения. Но более всего - досаду оттого, что рядом со мной лежала не Ксюша, а ненужная и несимпатичная  мне  Лариса. 

       Я выполз из-под одеяла прежде, чем  истекли пятнадцать минут. 

      -- 
Ну как? - обступили  меня  мальчишки, навязчиво заглядывая в лицо.

      -- 
Сами узнаете, -- отмахнулся я. 

       Говорить не хотелось. Я опустился на старый расшатанный стул и, отстраненно наблюдая за возбужденной суетой мальчишек,  задумался. Вот и случилось долгожданное посвящение в мужчины. А что изменилось? 

       

    

    
*** 

    

    

       На следующий день  мы  валялись в густой траве между гаражами и мусорным контейнером, обмениваясь впечатлениями и похваляясь подвигами. Впрочем, оказалось, что никто из нас так и не лишил Лариску девственности. Неопытные, неумелые мальчишки ограничились тем, что порядком потискали и измазали ее. Тем лучше, честно говоря.  Может быть, неразумная девчонка  забудет  случившееся и через несколько лет встретится с кем-то, способным оценить ее по иному. Кстати, что заставило четырнадцатилетнюю девочку лечь в постель с кучей сексуально озабоченных сопляков? Стремление  поскорее стать взрослой?  Или  желание восполнить недостачу любви, которую Лариска так отчаянно искала в предавшем ее Женьке?

      -- 
А вообще, мы все делали неправильно! - поучительно заявил Женька. 

      -- 
Это точно, -- подтвердил Валерик. - Сначала надо  изучить книги, желательно с картинками. А то я никак не мог найти, куда нужно всунуть... 

      -- 
Я не об этом, -- оборвал его Женька. 

      -- 
А о чем тогда? - опешил Валерик. 

      -- 
Мы  забыли, что мы - сатанисты! - выкрикнул Женька. - Нужно было привязать ее к кровати за руки и ноги, посвятить ее дьяволу, прочитать заклинания и только после этого...

      -- 
Точно! - согласился  Валерик. - А еще: вымазать ее тело кровью! 

      -- 
Спокойно. Мы можем сделать это в следующий раз, -- заметил Сашка, самый рассудительный в компании. 

      -- 
Сделаем, -- кивнул Женька. - Но с кем?

      -- 
Как с кем? С Лариской! - почти в один голос сказали мы. 

      -- 
Надоела  мне  Лариска, -- скривился Женька. - Хочется чего-то новенького. 

      -- 
С кем тогда? - спросил я. 

      -- 
Лариску привел я, --  ответил Женька. - Теперь ваша очередь привести кого-нибудь. 

       Мальчишки  переглянулись,  в напряженном раздумии морща лбы. 

      -- 
Ну чего  вы думаете? - передразнил нас Женька. - Лариска была моей  девчонкой. Наверное, у кого-нибудь из вас есть подружки, которые вас слушаются? Тащите их в общую  постель!

      -- 
А  Игорек  ходит к Ксюхе!.. - паскудно  улыбаясь,  заявил Валерик.    

      -- 
А что! - оживился Женька. -  Ксюха - девка ничего! Тащи ее к нам. 

      -- 
А если она не захочет? - спросил я, чувствуя, как пылают уши. 

      -- 
Уговори ее! - уверенно посоветовал Женька. - Я ведь уломал Лариску. Ты хочешь быть нашим другом? - добавил он, многозначительно глядя на меня. 

       И я сдался. 

       На  следующий день я,  встретясь с Ксюшей, уговорил ее пойти со мной к Женьке. Она поначалу  упиралась, но я так живо расписал ей, какие хорошие ребята мои друзья, и какую интересную тайную компанию мы придумали, что Ксюша согласилась.

       Мы вошли в Женькину квартиру. Ксюша доверчиво цеплялась за мое плечо. Ребята довольно переглянулись,  встречая нас. 

      -- 
Хочешь быть членом нашего общества сатанистов? - добродушно спросил Женька. 

       Ксюша посмотрела на меня и только после этого утвердительно кивнула. 

      -- 
Обожди немного, мы приготовим все к посвящению, -- ухмыльнулся Женька и ушел на кухню, увлекая за собой Сашку и Валерика. До меня долетал их приглушенный неразборчивый шепот. Я сидел, как на ножах. Ксюша с интересом рассматривала женькину квартиру. 

      -- 
Игорь, иди сюда на минутку, -- позвал Женька, просовывая в дверной проем взлохмаченную рыжую голову. 

      -- 
Я сейчас вернусь, -- уверил я Ксюшу и выскочил на кухню. 

      -- 
Давай  затащим ее  в спальню и привяжем к кровати, -- лихорадочно зашептал Женька прямо мне в лицо. 

      -- 
Ребята, а может не надо?.. - слабо воспротивился я. 

      -- 
Надо, надо! Еще как надо! - напевал Валерик, похабно скалясь и высовывая язык.

      -- 
Подожди здесь, -- наконец распорядился Женька. - Мы все сделаем сами, а потом позовем тебя.  

       Я остался один. Тупо глядел на уложенную зеленым кафелем стену, прислушиваясь к происходящему за стеной. Вырываясь, Ксюша звала меня на помощь. А я в каком-то странном отупении разглядывал уродливых бородатых гномов, накленных на кафель. 

       Меня позвали. Я вошел в спальню. Ксюша лежала на койке. Ее хрупкие руки были заведены наверх и привязаны веревкой к железной спинке. Кожа покраснела в тех местах, где ее натирала веревка. Ксюша плакала и  отчаянно билась, стараясь вырваться. Сашка и Валерик, оба в простынях, размалеванных чертиками, крепко держали ее за ноги. 

       Женька лихорадочно завязывал у шеи свой "дьявольский плащ". 

      -- 
Принеси рога! - отрывисто приказал он. 

       Я механически повиновался. Отыскал рога и вернулся к ребятам. 

      -- 
Держи их над моей головой! - прохрипел Женька. 

       Женькин рогатый силуэт отчетливо вырисовывался на противоположной стене. Мне стало страшно: казалось, сатана действительно вселился в него. 

       Женька, бормоча знакомую абракадабру,  задрал девочке юбку и стянул с нее трусы. 

      -- 
Не надо!.. - прорыдала Ксюша. 

       Она  выглядела такой беззащитной, такой слабой. И четверо одуревших от похоти подростков жадно рассматривали  ее полуобнаженное тело. 

       Не в силах смотреть на Ксюшу, я зажмурился.  Но даже сквозь веки видел худое полудетское тело на грязной, протертой до дыр женькиной простыне, искаженные похотью лица друзей,  горящую оранжевым пламенем свечу,  рогатый  силуэт на стене и надежду, угасающую в серо-голубых ксюшиных глазах...

      -- 
Хватит! - заорал я, отбрасывая в сторону рога.

      -- 
Ты чего? - испуганно оглянулся на меня Женька. Руки его, уже теребящие молнию брюк, нервно задрожали. 

      -- 
Отпустите ее, -- решительно заявил я, избегая смотреть на Ксюшу и на Женьку. 

       Сашка и Валерик повиновались. Отпустили ксюшины ноги, ослабили веревку на запястьях. Ксюша поспешно соскользнула с койки и, натягивая на ходу трусы, бросилась к выходу. 

      -- 
Ну ты и западло! --  Женька обиженно толкнул меня в грудь. - Как в кровать с Лариской - так ты первый! А как свою девку дать нам полапать - так жлобишься! Что ему сделаем, ребята? -- он  огляделся вокруг в поисках поддержки. - Исключим из сатанистов? 

      -- 
Сам ты западло! - сквозь зубы процедил я. - Провались со своим сатанизмом. 

       Я развернулся и направился к двери. 

      -- 
Чуть было не стали насильниками, -- отозвался Сашка, поспешно сбрасывая сатанинский плащ и устремляясь за мной. 

       

    

    
***

    

    

       С Женькой я больше не водился. Научился подыскивать себе друзей по иным критериям. 

       В течение двух последующих месяцев я настойчиво искал возможности поговорить с Ксюшей.  Безуспешно. Девочка  избегала  меня. А в конце августа ее семья получила новую квартиру в другом районе. Никогда больше я не видел Ксюшу. 

       Такова история моей первой любви и моего первого сексуального опыта. Оба события произошли  одновременно, но  не переплелись, не сложились  в одно целое. 

       Вспоминая то лето, я возвращаюсь в прошлое. Возможно, потому в рассказ зрелого мужчины ощутимо врывается голос того взбалмошного легкомысленного подростка, каким я был в восемьдесят пятом году.    

       Иногда вспоминаю Ксюшу. Где она? Как она теперь выглядит? Замужем или нет? Счастлива ли она? Сумела ли забыть о том случае? Вопросов бесконечное множество, а просьба только одна: Ксюша, прости меня! 

    













		
		
		
    84. Аноним69 Эф: Я подарю тебе Таллинн
    999    "Рассказ"  Эротика 


    





      Ранние сумерки холодно облепили старинное здание Вильнюсского университета. Момент где-то на грани между затянувшейся осенью и задержавшейся зимой. Было как-то слякотно и неуютно. Хотелось спать.

      	Я зевнул. Полная безысходность. Время - перед последней лекцией. Вообще - самая мучительная лекция. Нужно высидеть её и постараться не уснуть, тем более, что был понедельник, а усталость такая, словно уже отпахал хорошую рабочую неделю.

      	Тоска... Тоска и упадок сил - особенно нашей, прибалтийской осенью-зимой.

      	Что впереди? Лекция, будь она неладна, затем путь домой (ой-ё, не уснуть бы за рулём!), затем (очень явственно это вижу), попытка позаниматься и, в результате, тяжёлый сон до утра, а утром такое ощущение, что не спал, а таскал мешки с песком.

      	Я огляделся вокруг. Судя по всему, примерно те же настроения владели и всей нашей группой. Даже не было обычных разговоров. Просто тупо стояли у двери аудитории и поминутно зевали.

      	Желание спать, да ещё и холод. У нас в университете всегда холодно - старые вековые стены вмиг поглощают тепло слабо греющих батарей. Тоска...

      	-Эх, рвануть бы сейчас в Таллинн... - внезапно сказала моя однокурсница Лина, - Там есть классный подвальчик, где продают горячее вино...

      	Слова повисли в тишине коридора. Никто ей не ответил, да она и не рассчитывала на ответ. Это было так, мечта...

      	"А и действительно, - подумал я, решив позволить и себе помечтать, - неплохо было бы рвануть в Таллинн. Рвануть от этой скуки, от этой безысходности, от своего одиночества... Рвануть, да вот хотя бы с Линой..."

      	Эти мысли немного разогнали мою застоявшуюся кровь. Сердце забилось быстрее. Сонливость словно рукой сняло. Потянуло на безумства. Потянуло так быстро и с такой силой, что я даже не заметил, как подошёл к Лине и, как бы в шутку, сказал:

      	-Хочешь, я подарю тебе Таллинн?

      	Лина удивлённо на меня посмотрела.

      	-У меня машина около универа. Ну, поехали в Таллинн?..

      	Это всё ещё была шутка, но уже с каким-то опасным уклоном.

      	Лина одарила меня долгим взглядом, а потом, словно принимая условия игры, сказала:

      	-Хорошо. Поехали.

      	-Ну, так идём, - сказал я, дела шаг в сторону от аудитории.

      	-Идём, - согласилась Лина.

      	И мы пошли. Нам в спину удивлённо пялилась вся группа, а мы уверенно прошагали по гулкому коридору, спустились по массивной лестнице и вышли в слякоть одного из многих университетских дворов.

      	Лина остановилась, достала сигарету и закурила.

      	-Ты это серьёзно? - спросила она, выпуская в сумерки струйку дыма.

      	Я понял, что не имею права на отступление.

      	-Серьёзно, - сказал я.

      	-И как ты себе это представляешь? - усмехнулась Лина. Я внезапно заметил, какие у неё красивые глаза, и взгляд - тёплый-тёплый... Просто зачастую она смотрела на меня с каким-то равнодушием. Обычно лицо её было безразлично, а тут оно ожило...

      	-У меня тут недалеко стоит машина. На карточке есть кое-какие деньги, я пару месяцев не трогал стипендию, - стал излагать я свой план, попутно отметив про себя, что как-то очень удачно сложилось и то, что всё это время я с собою зачем-то таскал сотню долларов, которые получил на день рождения от каких-то родственников. Очень удачно! - Садимся в машину и едем в Эстонию. Добираемся до Таллинна, там сутки тусуемся и назад...

      	На словах план звучал идеально, но, честно говоря, у меня уже засосало под ложечкой. Впрочем, как уже было сказано, отступать я не имел права.

      	Лина вновь одарила меня долгим взглядом. За эти несколько десятков секунд решалась наша, ставшая на каком-то этапе общей, судьба - вернёмся ли мы сейчас в универ, выдав всё за шутку, разойдёмся ли сейчас по домам, опять же посчитав всё шуткой, или решимся на авантюру.

      	Я весь напрягся.

      	Лина опять затянулась сигаретой и затем внезапно сказала:

      	-Поехали.

      	Вот тогда я стал действительно лихорадочно соображать.

      	Мы пошли к банкомату, и я снял со своей карточки все сбережения. Сумма получилась не такая уж и маленькая, с учётом того, что мы, в принципе, собирались только туда и обратно. Затем я направил свою машину - старый "жигуль" четвёрку - к общежитию, чтобы Лина взяла паспорт и кое-какие вещи. Сам я домой решил не заскакивать, ибо паспорт у меня был с собой, да и объяснение с родителями лицом к лицу по поводу этой внезапно авантюры мне не хотелось. Впрочем, объясниться всё равно было нужно, поэтому, пока Лина собиралась в общежитии, я имел не самый приятный телефонный разговор со своими домашними. Впрочем, когда я повесил трубку, то испытал необыкновенное облегчение.

      	Итак, мы ехали в Таллинн, и я сам не мог поверить в то, что это делаю. Университетская шутка совершенно неожиданно превратилась в полноценную авантюру. Мы ехали, и нам было чертовски хорошо. Лина, сначала довольно-таки сдержанная, развеселилась, и я внезапно обнаружил, что она красива... Действительно неотразимо красива. В университете я никогда не выделял Лину из остальных своих однокурсниц, никогда не обращал на неё какого-то особого внимания. Теперь же я понял, что, похоже, был попросту слепым дураком.

      	Я и сам развеселился. Я ехал в Таллинн с красивой девушкой. Я ехал в Таллинн в понедельник, наплевав на всю рабочую неделю. Я ехал...

      	И вот тогда, когда я уже почти и сам поверил, что вся эта авантюра выгорит, машина стала глохнуть, а вскоре и вообще остановилась окончательно. Примерно час езды от Вильнюса, и мы бесповоротно застряли на обочине хрен знает где.

      	Я залез под капот, безнадёжно порылся во внутренностях сдохшего автомобиля и чуть не расплакался от обиды. Видать такая моя судьба. Красивый воздушный замок рухнул в одночасье. Я понял, что мне не удастся подарить Лине Таллинн, не удастся подарить тот погребок с горячи вином, ничего мне не удастся... Я был не в состоянии оживить машину.

      	Я плюхнулся обратно в салон машины и, сгорая от стыда, поведал Лине о нашем плачевно положении. Она не разозлилась и не обиделась. Только грустно улыбнулась и тихо сказала:

      	-Ничего страшного. Всякое бывает...

      	Эти слова немного меня ободрили. Собравшись с мыслями, я подумал, что хорошо, что поломка произошла ещё в Литве, а не в Латвии или Эстонии, а то наше положение было бы намного хуже.

      	Я достал мобильник и позвонил своему другу, который, теоретически, мог нас выручить. Друга звали Олегом и он страшно матерился, когда я объяснил ему своё положение и то, чего я от него хочу. Впрочем, в результате он сказал, что выезжает. Итак, спасения нам предстояло ждать где-то около часа. Мне подумалось, что эти минуты у нас здесь будут тянуться довольно-таки тягостно.

      	-Извини... - сказал я Лине.

      	Она лишь улыбнулась мне в ответ.

      	Вокруг было темно. Лишь изредка мимо проносились машины.

      	Мы разговорились о том, о сём, и время потекло веселее. В салоне стало постепенно холодать, и Лина ненавязчиво и вполне естественно прижалась ко мне. Наверное произошло то, что должно было произойти. В конце концов наши губы встретились. Мы стали целоваться.

      	Её дыхание согревало меня, а я своё отдавал ей. Я сделал то, что хотел сделать с самого начал этой нашей безумной поездки - погладил Лину по волосам. Они были очень мягкие. Помню, как красиво они струились по моим пальцам.

      	Лицо Лины порозовело, дыхание стало чаще. Губы были мягкие и влажные - я тонул в них и был этому страшно рад. Её глаза, её красивые глаза были так близко, что хотелось плакать от радости.

      	Мне трудно передать своё тогдашнее состояние. Внутри себя я ощущал надрыв - все невзгоды последнего времени - учёба, тёмные осенне-зимние дни, безысходность, одиночество, отсутствие той же близости, секса - всё это огромным камнем долгое время лежало у меня на душе. Сейчас этот камень свалился...

      	Мои ласки становились всё смелее. Мне уже было мало поцелуев. Я положил руку Лине на грудь. Я страшно боялся, что она сочтёт это слишком большой наглостью, отпрянет. Я очень боялся этого, но всё-таки рискнул, ибо уже был не в состояние сдерживать себя.

      	Лина приняла это как должное. Она ещё теснее прижалась ко мне и положила свою руку мне туда, где уже нетерпеливо напрягся мой член.

      	-Ты уверена? - спросил я, чувствуя возбуждённую дрожь в своём голосе.

      	-Да , - тихо ответила мне Лина.

      	Мы перебрались на заднее сидение машины.

      	Раздеться было не так-то просто. Куртки, кофты, джинсы... Господи, сколько человек умудряется напялить на себя!

      	Лина расположилась спиной ко мне. Я осторожно провёл своей рукой по её обнажённой попке. Скользнул пальцами в её лоно. Она вздрогнула и тихо застонала. Я тоже весь дрожал от возбуждения.

      	Я осторожно ввёл свой член Лине во влагалище,  в её тепло. Сладость наполнила мою душу. Я стал медленно двигаться, чувствуя, как на каждоё моё движение Лина отвечает своим. В тот момент мы были одним целым.

      	Насколько мне это позволяли стеснённые условия, я ласкал линину спину, ласкал её большую, красивую грудь, гладил её по животу. Она отвечала на каждое моё прикосновение. Мы ни произносили ни слова, но понимали друг друга лучше, чем кто-либо может себе представить.

      	Конечно, в машине особо не развернёшься. Это не самое удобное место, чтобы заниматься любовью. Но просто настал такой момент, когда всё, что не было связано с нами двумя, перестало иметь какое-либо значение.  Для меня не было ни машины, ни ночной трассы, ни тёмного леса вокруг. Не было ни земли, ни неба - была только Лина, которая двигалась в такт моим движениям. Была только сладость во всём теле и больше ничего.

      	Внезапно я почувствовал, что приближается пик удовольствия. Признаюсь, что страшно разволновался. Не знаю как, но Лина всё поняла и тихо сказала:

      	-Кончай в меня... Я хочу, чтобы ты кончил в меня...

      	Она сказала это так просто, что я даже удивился, как естественно могут звучать эти слова.

      	Я кончил в неё. Всё моё тело содрогнулось, в голове словно взорвался красочный салют и я почувствовал невероятное удовольствие, когда мой член стал извергать семя в неё, в мою милую девочку, в мою Лину...

      	Господи, как быстро я научился думать о ней, как о "своей"!

      	-Как хорошо... - тихо сказал Лина и приникла ко мне. На нас снизошло умиротворение. В машине было уже довольно-таки прохладно, но наши обнажённые тела в этот момент попросту горели.

      	В конце концов, мы лениво оделись и вновь перебрались на передние сиденья. Сидели молча, но в этом молчание не было ни тени смущения или неловкости. Мы сидели молча, потому что попросту нам в тот момент не нужно было слов.

      	Меня стало потихоньку клонить в сон, но в этот момент наконец-то рядом затормозила "ауди" Олега. Он всё-таки нашёл нас в этой глуши.

      	Мы кое-как развернули мою тачку, подцепили её к машине Олега и медленно поехали в сторону Вильнюса. Мне очень хотелось, чтобы Лина была рядом, но из соображений тепла и уюта я отправил её в машину Олега. Всю дорогу назад я думал о ней и, как-то глянув в зеркальце заднего вида, обнаружил, что широко улыбаюсь как идиот.

      	Первым делом мы подъехали к общежитию. Олег, хоть и был мрачен, согласился на такой крюк по городу.

      	Я стал прощаться с Линой. Сердце моё сжалось. Мне претила мысль сейчас расстаться с ней. Возможно и Лина чувствовала тоже самое.

      	Мы никак не могли расстаться. Стояли посреди улицы и целовались. После очередного поцелуя Лина прошептала мне на ухо:

      	-Не уезжай... Останься...

      	Я задумался. Именно этого  мне и хотелось, тем более, что меня не особо радовала перспектива явиться сейчас пред ясны очи родителей, особенно после довольно-таки резкого телефонного разговора и обещания появиться дома не раньше, чем в среду.

      	Я повернулся к Олегу, который с видом мученика ждал, пока мы закончим свои неловкие ласки.

      	-Отцепляй железо... - сказал я ему, - Я остаюсь здесь...

      	-Как знаешь... - махнул рукой Олег и пошёл отцеплять трос от своей машины. Похоже, он был рад наконец-то избавиться от меня.

      	Мы с Олегом быстро затолкали мой "жигуль" на стоянку перед общежитием.

      	-Ну что ж, - сказал мне напоследок Олег, заскакивая в свою машину, - желаю хорошо повеселиться.

      	-Обязательно, - пообещал я ему, но не знаю, слышал ли он эти мои слова. "Ауди" резко взяла с места и быстро скрылась за поворотом. 

      	Держась за руки мы весело проскочили мимо окошка, за которым дремал дежурный по общежитию, и быстро-быстро, по лестнице, взбежали на тринадцатый этаж. Было уже слишком поздно, и лифты не работали.

      	-Подожди немного здесь... - попросила Лина. Я остался стоять у лестницы, а она проскользнула к себе в комнату.

      	Я стоял и думал о том, каким странным образом повернулась моя жизнь за один этот вечер, даже не за вечер, а, в принципе, за несколько часов. Ещё совсем недавно я мучался от какой-то беспросветности, а сейчас вот стоял здесь и ощущал себя счастливым человеком.

      	"Бывает же такое", - подумал я.

      	Тем временем Лина выглянула из своей комнаты и поманила меня пальцем. Я пошёл к ней.

      	Оказавшись в комнате, я увидел, что Лина переоделась в лёгкую полупрозрачную ночную рубашку. Она выглядела в ней очень изящно. Совершенно неожиданно я вновь испытал прилив желания.

      	Лина подошла ко мне и стала меня раздевать. Признаться, я почувствовал себя несколько неловко. Впервые за мой сознательный период жизни меня раздевал кто-то другой. Зато было неимоверно приятно, когда Лина освободила мой вновь оживший член из плена трусов.

      	Будучи уже абсолютно голым, я прижал Лину к себе и стал ласкать её. Сначала мои пальцы скользили по ткани, безошибочно угадывая под ней все изгибы лининого тела. При этом мы опять целовались. В наших поцелуях поминутно проявлялась то страсть, то нежность.

      	Наконец я позволил своим пальцам скользнуть под линину ночную рубашку. Они вновь легли  между её слегка расставленных ног. Я погладил её по горячему бугорку, осторожно проник внутрь.

      	Теперь нам некуда было спешить и ничто не ограничивало нашей фантазии. 

      	Мы расположились на полу. Я снял с Лины ночную рубашку, стал губами ласкать её обнажённое тело. Взял в рот один из её сосков и принялся ласкать его языком. Сосок мгновенно отвердел, напрягся. Я не обошёл вниманием и другую её грудь. Мои пальцы легко скользили по ней, губы покрывали поцелуями нежную кожу. У меня внутри рождалось чувство упоения.

      	Затем я медленно стал опускаться ниже, пока губы не достигли святая святых - её лона.

      	Лина подрагивала и постанывала, тая в моих ласках. Мне самому хотелось плюнуть на всё и скорее овладеть ею, но я сдерживал себя, продолжая ласкать её ртом и руками. 

      	Наконец я почувствовал, что Лина уже вся горит. Только тогда я позволил себе войти в неё.

      	Мы любили друг друга лицом к лицу. Я опускал член в жар её межножья, чувствуя, как Лина вся содрогается от каждого очередного моего движения.

      	Теперь я мог свободно любоваться её лицом - то, чего мне не хватало тогда, в машине. Я ласкал её груди. Я целовал её. Она была моя, и это было очень сладко осознавать.

      	Движения мои становились всё быстрее. Если бы я и захотел, то уже не смог бы сдерживать себя. Говорят, такая удача на тысячу, или даже на миллион, но в тот момент мы одновременно сгорели в пламени оргазма. Наверное, если попытаться извратить свою фантазию и представить атомный взрыв, как нечто прекрасное, то что с нами произошло - было атомным взрывом.

      	Моё семя вновь хлынуло в её лоно. 

      	"Господи, какой чудесный вечер", - думал я, засыпая рядом с Линой, которая так трогательно прижималась ко мне. В моей голове лениво кружились самые разнообразные прекрасные фантазии, на душе было хорошо и спокойно. Об этом, конечно же, было ещё рано думать, но я всё-таки решил, что если мы решим, что не можем друг без друга... Иными словами, если мы решим пожениться, то, похоже, медовый месяц нам так или иначе просто необходимо провести в Таллинне.

		
		
    
		
    85. Тантрический С. Эф: Кесарю кесарево
    999   Оценка:6.26*5    "Рассказ"  Эротика 


    





    
 
 



    

    

    
КЕСАРЮ КЕСАРЕВО

    

    

       

       Вино осталось в бокалах. На столе, среди конспектов и учебников, на маленьком клочке свободного пространства, между рулоном ватмана и тарелкой с остывшими макаронами. Забытое нами, оно напрасно наполняло комнату ароматом разморенных полуденным солнцем виноградных гроздьев. Единственное, что дразнило и соблазняло сейчас, - опьяняющий запах  разгоряченных человеческих тел.

       Сегодня я ошибся, посчитав, что без вина не обойтись. Раньше оно частенько выручало меня, особенно с девушками, что в первый раз прикасались к запретному плоду. Глоток-другой дионисова дара всегда помогал раскрепостить, развязать тугой узел догм и табу. Но, к моему удивлению, все произошло само собой, без костылей, из-за чего в голову закрались сомнения - а первый ли я у нее. Неужто "нюх" подвел меня, и образ нарисовался неправильно. Неприятная мыслишка возникла вдруг, когда я уже летел навстречу ее оргазму, стараясь не отстать, не сбить мелодию танца двух тел. Фальши быть не должно, иначе все насмарку. Отбросить все сомнения. Именно сейчас, в первый раз, она должна почувствовать, что это - ее, что это - прекрасно, вкусно, радостно, и не влечет отступника по кривой дорожке в ад.

       Я загнал незваную мысль как можно дальше и отдался во власть потока ее нерастраченной страсти. Необузданной, сдерживаемой до сих пор, и теперь ломающей все преграды на своем пути к свободе. Затюканная студентка-пуританка громко стонала и корчилась подо мной словно в приступе эпилепсии. А я чутко вел ее к самой вершине удовольствия, к точке невозвращения, чтобы рухнуть вместе в пропасть. Наслаждение накатывало волнами, близко-близко подбираясь к самой черте, за которой мир меркнет в беспамятстве и конвульсиях.

       И он свершился. "Большой взрыв" постельных размеров, когда переплетенные тела свело единой судорогой наслаждения, когда бесконтрольные пальцы раздирали кожу до крови, когда выдох перестал быть собой, превратившись в яростный крик. И вслед за оглушительным раскатом пришла тишина. И мы растаяли в ней.

       Все получилось как надо. Я поцеловал ее, но девушка не отозвалась. Прикрыв глаза, она тяжело дышала, и казалось, была где-то далеко-далеко, там, куда мне никогда не попасть. Я откинулся на мокрые подушки и удовлетворенно улыбнулся.

       Тогда вредная мыслишка вернулась. Но что мне за дело - первый я или нет. Мне же не детей с ней крестить. Я свое дело сделал, сломал взлелеянную с детства крепостную стену запретов и неуверенности, все - жизнь ее стала полной. Что не так?

       Я не почувствовал, вот что! Я не увидел, что она - не девственница. Пускай сей факт ничего не меняет, - девушка была сексуально закрыта, другое плохо - я не могу доверять своим чувствам стопроцентно.

       Резко сев на постели, я потянулся и зашарил по тумбочке. Где-то здесь был выключатель. Рука наткнулась на что-то подходящее по форме, я нащупал кнопку-горошину, и бесстыдник-свет пришел.

       Взгляда на ее отвернувшуюся к стене фигурку оказалось достаточно: крови не много, но... Все нормально. Ложная тревога. 

       Я придвинулся поближе к ней и обнял хрупкие плечи. Девушка дрожала, и я обеспокоено заглянул ей в лицо. Разрумянившееся, оно было мокрым от слез.

       - Ну-ну, все хорошо, маленькая. Все хорошо, - зашептал я в маленькое пунцовое ухо.

       Она всхлипнула и развернулась ко мне.

       - Ты ведь уйдешь и... не вернешься? - спросила она через силу и неуверенно посмотрела мне в глаза.

       - Нет, конечно. Я приду, - ответил я, умение не краснеть уже давно стало моей второй натурой, так проще.

       Если жизнь ее теперь изменится и она перестанет сопротивляться неумолимому зову плоти, я не вернусь. Женщины подсознательно чувствуют это, и не верят моим словам. Да и нет надобности, все равно, никто из них не вспомнит меня поутру. Об этом я позабочусь.

       - Мне пора, - тихо сказал я и поцеловал мокрую щеку.

       - Уже? Так быстро? - она села, притянула жеваную простыню к груди.

       - На автобус опоздаю, - я поднялся,  виновато улыбаясь.

       - Останься у меня! - в ее голосе послышались умоляющие нотки.

       - Не могу, маленькая, завтра рано на работу. Не дрейфь, я позвоню. Ты спи. Спи! И будь собой! - последние фразы я произнес слегка измененным голосом, впрочем, она этого не заметила.

       Когда я покинул ее квартиру, там уже царствовал Морфей.

       На улице медленно светало, ночь завершала свою постановку. Сегодняшняя выдалась удачной.

       

       ***

       Мой день кончается медленно, нехотя отступая за кулисы, часто останавливается покурить, завязать шнурок на ботинке, потрепаться с секретаршей. Лишь бы не уйти слишком быстро. Сегодня он снова медлит.

       - Мне всегда невыносимо трудно пережить эти последние минуты перед наступлением ночи. Едва приходит вечер, мой член начинает чесаться. Да-да, именно чесаться. Иногда я закрываюсь в туалете и дрочу. Кончаю и все равно не чувствую удовлетворения. Мне необходимо больше. Мне постоянно нужна баба, готовая раздвинуть ноги по первому слову и не трепаться, пока я буду ее драть, - верещит толстый человечек с неприятной сальной кожей, вальяжно развалившийся в кресле напротив меня.

       Я смотрю на него, открывающего рот, жестикулирующего, непрестанно вытирающего пот со лба, мне противно, но на лице моем искренняя заинтересованность. Он говорит с жаром, отдавая на мой суд свой внутренний бедлам. Рубашка на его груди уже липнет к телу, темнея от влаги. Обычный человек. Я вижу - он такой же, как я, только съеденный предрассудками и не понявший своей исключительности. Болван. Но я выслушаю его, тем более что день действительно не торопится. 

       Он убивает меня. Один и тот же. Любой день всегда один и тот же, я понял это по его привычке уходить. У него может быть самое разное настроение и тогда кажется, что он другой. Но вот приходит вечер, и я узнаю негодяя. Он пригрел на груди другую сволочь - ожидание. Оно режет меня тупым скальпелем вдоль и поперек. Все равно, что сидеть на пороховой бочке и смотреть, как тлеет фитиль. Я не признаюсь себе никогда, но от этого правда не престанет быть правдой - я наркоман. Не тот, нищий духом, что свою пустоту пытается заполнить миром химических грез, мой наркотик - любовь. Нагая, плотская, потная, бескомпромиссная, неудержимая и беззаконная любовь. Другой я не знаю. В силу природы своего рождения.

       Я создал кумира. И не могу противостоять ему. Едва приходит вечер, он надевает грязный фартук и раскладывает на столике инструменты пыток. Ждать. Невыносимо.

       - Мое тело горит и содрогается от легчайшего дуновения ветерка, один женский взгляд - и в штанах моих становится тесно, как в панцире. И запах... Всему виной запах. Этот блядский запах мокрых влагалищ. Я трачу уйму денег. Я вырываюсь с работы и лечу в какой-нибудь клуб или бар, снимаю первую попавшуюся шлюху и трахаю ее до тех пор, пока она не взмолится о пощаде. Но и тогда я никак не могу усмирить свою плоть. Мой член хочет еще. Просто протыкать насквозь этих бестий, что сводят меня с ума своим запахом. Они сделали из меня чудовище...

       Он умолкает, желая перевести дух, и я незамедлительно пользуюсь этим. Взгляд, брошенный на часы ранее, подсказывает, - пора заканчивать.

       - Вы сказали, что рождены как-то не так. Можно немного поподробнее.

       - Да. Я из тех, кто зачат в пробирке, а потом помещен в искусственную матку. Потому как заказавшая меня пара то ли погибла, то ли решила завести собаку.

       - Понимаю. Вы хотите сказать, что формируясь из яйцеклетки в человека не получали материнской любви, некий метафизический гормон, в результате чего у Вас очень большая потребность в любви? В сексе? 

       - Точно. Технология позволяет имитировать все взаимодействия материнского тела с плодом, но чего-то все же не хватает. Возможно, вынашивай меня женщина, я бы здесь не сидел. Перед вами. Но, как вы, наверно, знаете, после многих судебных и медицинских осложнений с суррогатными матерями, все государства приняли законы, запрещающие старую технологию вынашивания. И вот - перед Вами жертва новых разработок. Я не нимфоман. Я нечто больше и ужаснее. Я...

       - Я знаю суть этой проблемы. И понимаю ваше отношение к данному вопросу. Но, к сожаленью, ваше время на сегодня истекло. Давайте продолжим именно с этого момента в следующий раз.

       Он бурчит что-то, резкий кивок на прощанье, и покидает кабинет. Лишь капли пота с его лба остаются высыхать на моем столе

       Я откидываюсь в кресле, смотрю в успокаивающую гладь потолка, ноги облегченно ложатся на стол. Как я устал сидеть! И слушать этого идиота.

       - Глупец! Не видящий ничего дальше своего хера! - в сердцах восклицаю я в одиночество комнаты.

       Мне очень знакомо, то, что он описывал, но бедолага углядел только одну сторону монеты. Самую доступную и никчемную. Я мог бы попытаться ему объяснить, только уже слишком поздно. Вряд ли он поймет меня. А если такое и случиться, не факт, что он разделит мою точку зрения. Хотя этот идиот гораздо ближе мне, чем простой человек, рожденный женщиной. Ибо я сам узрел свет задолго до рождения, сквозь матовое стекло гигантской колбы, в те редкие мгновения, когда некто неведомый проверял развитие плода.

       Мои ноздри тоже трепещут от запаха женщин, вернее, не от запаха, а от их плотского желания. Зашифрованного, укрытого от посторонних глаз, бережно лелеемого глубоко внутри. Что чует и мой пациент, но считает лишь наказаньем. Некоторые никогда не могут подняться выше уровня животного. 

       Я использую свой дар или проклятье на пользу обществу. Так много зла случается в мире лишь потому, что часть людей никак не могут шагнуть через порог запретов, дурачащих догм, запутанной морали и просто собственного уродства. Я помогаю таким. Я освобождаю их плечи от тяжкого и ненужного бремени, открывая дорогу в счастливый мир любви.

       

       ***

       Ночь встретила меня ласковым пряным ветерком. Его прохладные потоки смыли жар с лица, остудили тело. Запрокинув голову, я глядел на редкие звезды, самые сильные, что смогли пробиться сквозь исходящее от города-монстра сияние. Так и ночные "вопли" заключенных в "нельзя" тел, - пробиваются только сильнейшие. Из них я и выбираю. Каждую ночь. Катаю на языке, расплетая вязь интонаций. Они рассказывают мне, кто скрывается за сексуальным посланием, гораздо лучше любых слов. Я выбираю те, у которых есть одна дополнительная нотка, в сравнении с запахом, ближе всего подойдет понятие "затхлый", или, быть может, "заплесневелый". Наши желания тоже портятся, если не давать им возможности проявиться в полной мере.

       У каждого послания есть и своя окраска, вернее, мой мозг расшифровывает их для меня таким образом, что я вижу цвет и слышу запах. В действительности ничего подобного нет, и, скорее, все совсем не такое, каким видится. Но так удобнее: чем бледнее, - тем желание слабее; чем ярче, краснее, - тем сила его больше. И если к огненно-красному добавляется налет затхлости, то передо мной кандидат на посещение. Те, чей аромат непереносимее, идут в первую очередь.

       Я закрыл глаза и повел носом, глупая привычка, никак не влияющая на восприятие сексуальных желаний. Всего лишь еще один тумблерок для мозга, включив который, можно перестроиться. Ведь человек жаждет удовлетворить свою плоть не только ночью. Однако темнота больше подходит для моей работы. Главный смысл ее, - подарить обществу еще одного сексуально раскрепощенного человека, не копящего в себе смертельно опасные объемы негативной энергии. Все остальное, что я получаю в процессе, - лишь приятный бонус.

       Позади меня раздалось знакомое покашливание и хлипкий звук, с которым все еще теплый гудрон отпускает подошвы ступающих. Нос уловил вполне реальный запах стойкого хронического перегара. Я обернулся.

       - Добрый вечер, Никита! - лохматый старик с колтунами в седой бороде, в мятой заляпанной тройке некогда благородно синего цвета, стянул с головы дырявую шляпу-лоханку.

       - И Вам, Петр Иваныч! - ответил я и помахал рукой.

       Мы оба улыбнулись, по-свойски, по-доброму. Он - мой единственный друг, да и то лишь потому, что живет на моей крыше. Дружба подразумевает гораздо больше свободного времени, чем есть у меня. 

       - Что, на смену? - спросил он.

       - Как всегда.

       Старик перегнулся через полуметровый бортик и смачно сплюнул.

       - Какая приятная ночь, - сказал он.

       - Да, в темноте все кажется красивее.

       Иваныч усмехнулся и уселся на свободный от гудрона участок, опершись о бортик спиной.

       - Я вот каждый раз думаю, как же ты и днем и ночью работать умудряешься? - старик хитро подмигнул.

       - Просто энергии - через край. Таких, как я, много теперь.

       Да, нас много. Не все рожденные не от женщины столь убоги, как мой сегодняшний пациент. Многие из нас открыли в себе новые способности и сумели постичь свое предназначение. Специально созданные группы с рождения следят за каждым искусственно взращенным. И тех, кто осознал, что не такой как все, определяют в специальные школы. Там учат жить с новообретенным даром и приносить пользу обществу, а заодно побочным знаниям, облегчающим нашу работу. Например, различным способам речевого программирования, гипноза, единоборствам, поэзии и кама-сутре. Ах да, еще нас стерилизуют.

       Все это мы, посвященные, держим в тайне. Зачем лишние сложности с законом и миром? 

       Достаточно того, что мы храним его. Многие беды случаются только потому, что у тирана, деспота, маньяка, революционера были проблемы сексуального характера. Естественно, не все беды из-за этого, но если бы мы возникли раньше, многих исторических неприятностей удалось бы избежать. Вот и войн сейчас стало меньше.

       У нас два отделения: мужское и женское, работающие с противоположным полом. Что касается всевозможных извращений, большинства тоже можно избежать, своевременно вмешавшись в интимную жизнь человека. 

       - А что за работа такая? Государственная? - спросил старик.

       - Точно. Секретная.

       Так мы болтаем почти каждую ночь, с тех пор как Иваныча хватил удар, он мало что помнит. А я и рад. Приятно иной раз просто поболтать, не мучаясь в поисках темы.

       Внезапно нос уловил резкий "запах" гнилости, я принюхался и образ стал четче. Молодая девушка с сильным приступом самобичевания. Случай довольно частый в моей ночной практике.

       Я простился со стариком и спустился вниз. Адресат находился буквально в паре кварталов, и я решил пройтись. Странно, почему след не обнаружился раньше? Наверное, недавно переехала или в гостях. Если второе, придется нелегко, лучше работать с клиентом один на один. Ей очень нужна разрядка, но такая скорее искалечит себя, чем позволит воплотиться неизбежному. Моя задача ей помочь. Страдания одного человека не менее важные, чем страдания человечества в целом.

       

       ***

       В круге света, нарисованного на асфальте горбатым фонарем-большеголовкой, лежала черная кошка и внимательно следила за мной, совершенно не обращая внимания на других запоздавших пешеходов. Едва я  поравнялся с ней, она вскочила и затрусила вдоль фасада с фальшь-колоннами, состаренными в угоду моде. Бежала ровно, в точности повторяя мой путь. Я свернул в боковую улочку, кошка сделала то же самое. Интересненько.

       - Никак, подруга, ты со мной собралась?

       Она посмотрела на меня, и от осуждающего зеленого взгляда, стало не уютно. 

       Мы поравнялись с темной аркой, соединявшей воедино два довольно ветхих дома. Кошка направилась прямиком туда, перед тем, как исчезнуть в темноте обернулась, словно приглашая с собой. Я остановился и, пытаясь понять, зачем это сделал, (мне ведь надо еще полквартала пройти), простоял на месте несколько секунд. Из арки подул ветер. И в голову ударило ярко-красное марево с "запахом" гниющего мяса, гораздо более сильным, чем у той, что я выбрал на сегодня. Объект! К его эманациям примешивалось сильное сексуальное желание мужчины, для меня оно было ярко-синим. Кто-то хотел заняться сексом прямо сейчас.

       Не знаю, что на меня нашло, но я, недолго думая, скользнул в мрачный провал арки. Глаза практически ничего не различали, но "запах" вел меня лучше всякого зрения. Цель приближалась. Чем дальше я углублялся в тоннель, тем больше осознавал, что здесь что-то совсем не так. Еще шаг и я начал различать стены арки, еще один, и стало светлее. В голове тоже все выстраивалось в четкую картину: мужчин было трое, а девушка одна. Учитывая, что она всячески избегала этой стороны жизни, я мог предположить только одно. И этому надо было помешать. Так нельзя. Недопустимо, чтобы первый сексуальный опыт был омрачен негативными эмоциями, будь то страх, гнев, ненависть или омерзение.

       Я расстегнул три верхние пуговицы рубашки, не ровен час еще душить начнут, и осторожно двинулся вперед. Выглянув из арки, я заметил шевеленье в самом дальнем углу маленького двора-колодца. Подобраться незамеченным будет трудно. Тут нужно нечто радикальное.

       Я не робкого десятка да и физически не обделен, но соваться в неизвестность против трех возможных противников - полный бред. Развернуться и уйти в такой ситуации самое правильное. Но что последует за этим, я знал, - годами будешь мысленно возвращаться к этой самой минуте, когда все зависит только от одного движения. Вперед или назад.

       Я выбрал первое. Достал из кармана брюк связку ключей и зажал в кулаке, самый длинный ключ должен заменить мне нож, да и удар потяжелеет. Глаза привыкли к полумраку, и я различил крупные темные фигуры, окружившие тоненькую в белом платье. Все понятно: подвыпившие мужики неосознанно почуяли отчаянный зов плоти припозднившейся девушки и в головах у них переклинило. Говорить с ними сейчас бесполезно.

       Первой целью я наметил того, что повыше, и выскользнул из арки.

       Я старался двигаться тихо, что довольно сложно сделать во время бега. Но мужики не замечали меня, увлеченно споря, кому начинать. Мой избранник почувствовал неладное, когда я был уже слишком близко и ничего не успел противопоставить моему плечу. От удара он потерял равновесие, и его громадная туша налетела на подельника, вдвоем они завалились на землю. В то же мгновение я повернулся к третьему и ударил его ключом. Он не успел закрыться, вскрикнул от боли и, обхватив голову, отшатнулся. Не давая опомниться, я пнул его в живот. Человек согнулся пополам, а я довершил начатое ребром ладони по основанию черепа. Мужик рухнул. Я обернулся, первый пострадавший, медленно вставал, опираясь на сидящего напарника.

       - Ты че, с-сука! - зарычал он, но два хука заставили его замолчать. И верзила вновь повалился на дружка.

       Нужно было уносить ноги, эффект неожиданности сработал, но когда они оклемаются, мне придется совсем не сладко. Я огляделся и нашел глазами девушку, в страхе жавшуюся к стене дома. Она выставила перед собой как щит небольшой сверток и, ничего не понимала от ужаса. Я подскочил к ней, схватил сопротивляющуюся руку и крикнул в лицо:

       - Бежим, дура! Пока не поздно!

       Подействовало, в ее глазах появилось осмысленное выражение. В тот же миг за спиной раздался слабый звук. Отпустив руку девушки, я присел и развернулся. Над моей головой пронесся чей-то кулак. Я слепо ударил в нависающее надо мной тело, потом распрямился и головой заехал в подбородок. Было больно, но не только мне. Противник замычал, его повело в сторону. Не теряя, времени я зацепил девушку, и мы побежали к арке. Сверток она не бросила, наоборот, крепко прижала к себе.

       - Стой, блядина! - услышал я, увлекая девушку во тьму тоннеля.

       Мы бежали без остановки минут пять, пару раз наугад повернули, чтобы сбить со следа возможных преследователей. Лишь убедившись, что за нами нет погони, перешли на шаг. Я обнял девушку за плечи и спросил:

       - Ты где живешь?

       Она ответила не сразу. Видимо никак не могла отойти от случившегося.

       - Я... здесь... недалеко... вот тот... дом, - ответила она под аккомпанемент стучащих зубов и разревелась.

       - Не смей! - произнес я строго, - Сейчас не время. Пойдем, я провожу тебя.

       

       ***

       Света не было во всем доме и на последний этаж пришлось подниматься пешком. Мою спутницу происшествие сильно выбило из колеи, я чувствовал, с каким трудом ей удается переставлять ослабевшие ноги, но гордость не позволяет повиснуть на мне кулем. Я незаметно поддерживал ее так, чтобы большую часть веса принять на себя.

       Когда мы наконец-то оказались в тесной прихожей однокомнатной квартирки, она нашла в себе силы разыскать и зажечь свечу. Поставив ее в стакан на шатком журнальном столике, она с видимым облегчением опустилась на диван. Все это время она так и таскала с собой целлофановый сверток, и сейчас положила близ себя. В неверном колеблющемся свете я, наконец, разглядел ночную находку - черные волосы до плеч, курносая, маленький рот, но губы яркие и пухлые. А вообще симпатичная... Она повернула голову, и я увидел длинный безобразный шрам, пересекающий левую щеку от уголка рта до самого уха. Вот оно что...

       Заметив, что я разглядываю ее, девушка отвернулась.

       Я присел рядом и, желая дать ей время успокоиться, осмотрелся. На стене за нами висел тяжелый ковер с бахромой по краям, стена напротив целиком была отдана книжным полкам, битком забитым разнообразнейшими фолиантами, в беспорядке натыканными без соотношения размера, цвета и серии. Книги в этой квартире явно не для красоты, а используются по прямому назначению. На журнальном столике, притулившемся между двух потрепанных кресел, помимо свечи стояла вазочка с букетом маленьких фиолетовых цветов. На полу у окна - огромная, как постамент, кадка с фикусом, в открытую форточку врывался сквознячок, раскачивая крупные овальные листья.

       - Да, не хоромы, - понаблюдав с минуту за мной, произнесла девушка.

       - Отчего же, неплохое пристанище.

       - Вот-вот, пристанище. Я совсем недавно в городе. Неделю как переехала. А ночую вообще в первый раз. Спасибо Вам, что выручили меня, - похоже, она начала приходить в себя.

       - Ерунда, любой... - начал было я банальное горделивое отнекивание, но смутился. Нет, далеко не любой, редкая "птица" отважится ночью противостоять неизвестному противнику. И гордится можно, но вот почему-то страшно неудобно. Ведь не совсем из чистых побуждений я так поступил. Есть червоточинка, есть.

       Она улыбнулась. И я понял, что мне нравится ее улыбка.

       - Я сейчас, немного отдохну, переоденусь и напою Вас чаем.

       - А давайте-ка, я сам чайник поставлю.

       - Я думала, Вы уж и не предложите, - сказала она почти кокетливо, но вдруг тоже смутилась и, запнувшись на мгновенье, добавила: 

       - Спички в навесном шкафу, слева от плиты.

       - Понял, - ответил я и поспешил скрыться на кухне. Потому что еще миг и случилось бы непоправимое. Еще один миг смотреть в изумрудные глаза, и... Еще бы знать что?

       Чайник, спички, газ - со всем этим я справился быстро. Вернулся в комнату. Девушка успела переодеться в легкие спортивные штаны и маечку-облипку, я тут же поймал себя на том, что взгляд мой так и притягивают ее налитые соком груди с небольшими сосками, бесстыдно темнеющими сквозь светлую ткань.

       - Я забыла Вас спросить об одной важной вещи, - произнесла она, едва я переступил порог комнаты.

       - Какой?

       - Мне не известно Ваше имя.

       - Точно! Вот же я и растяпа! - я осуждающе покачал головой, слегка поклонился и сказал:

       - Меня знают под именем Никита, сын Олегов.

       Она сделала шутливый книксен. Мы рассмеялись

       - А меня Ольга. Ольга Ветрова. Мне очень-очень приятно было с Вами познакомится, - и она снова улыбнулась самой обезоруживающей улыбкой, какую мне только доводилось видеть.

       

       ***

       - Ты красивый. Как принц из сказки. Только я не пойму, какого цвета твои глаза? Зеленые или синие, или серые? Они все время меняются.

       - Они такие, какими ты их видишь. Из зеркала на меня смотрят карие.

       Оля провела рукой по моей щеке, скользнула пальцами по губам и вдруг прильнула ко мне всем телом, так, что на миг перехватило дыхание. Неуверенно прикоснулась губами к моим. По телу пробежала сладкая дрожь. Я обхватил ее и крепко прижал к себе.

       А дальше я перестал существовать. Я растворился в ней, пророс каждым нервом в ее нежной коже. Одежда упала на пол осенней листвой. И мир сменил систему координат, повинуясь желанию наших тел. Мы слились в хороводе касаний и поцелуев, и в этот миг невозможно было понять, где я и где она. Невозможно разъединить.

       Мои пальцы пели, чувствуя, как твердеют маленькие соски. Я целовал их, упоенно и бережно, как будто мои губы касаются чего-то настолько хрупкого, что в любую минуту может рассыпаться тысячами осколков. 

       Она выгнулась, толкая меня вниз, и я зарылся лицом в терпко пахнущее лоно. Мой язык обезумел, почуяв вкус женщины. Ольга задыхалась, ее бедра подрагивали в такт ласкам. Ее руки обезумели, то, принимаясь царапать мои плечи, то, сильно вдавливая мою голову. Она часто задышала, ее тело напряглось, словно сильно натянутая струна. И она закричала. Потом затихла, я слышал, как стучит кровь в висках, и, словно эхо, вторили им затихающие толчки ее тела. Она вдохнула полной грудью, медленно, словно после затяжки, выдохнула. Притянула мое лицо к своему и прошептала:

       - Я хочу тебя почувствовать в себе! Сейчас!

       

       ***

       Проснулся я рано. Ольга мирно посапывала, уткнувшись носиком в мою руку. В окно только-только начинало стучаться розовощекое еще солнце.

       Я лежал и думал: "Вот и все. Сегодня ночью я не работал, я жил. Может быть в первый раз. И теперь я больше не смогу без этого... Да, и без кофе".

       Осторожно высвободив руку, я тихо вышел на кухню, захватив одежду. Поставил слегка обгоревший чайник на плиту, вчера мы вспомнили о нем, лишь, когда воздух в квартире наполнился запахом перекалившегося металла. Я мечтал о предстоящих счастливых днях с Ольгой. Да и сгонять к врачу не мешало бы, чтобы восстановить детородную функцию.

       

       И вдруг все переменилось. Утро поблекло, утратило перспективу, став плоским и невыразительным. Всего одна мысль, и краски ушли. Всего одна - "Ты не можешь!". Да, я не могу поставить на карту все, чем я жил до сих пор. Мое призвание и нашу всеобщую цель.

       Я раскрыл Ольгу, дал ей уверенность в себе. Все, дело сделано. "Вставай и уходи. Ну же! Что ты молчишь?" - спросил я у себя и сам же ответил: 

       "Я хочу остаться с ней".

       "Ты не можешь! Это идет в разрез с твоим предназначением. Вспомни о человечестве! Скольких ты не сможешь спасти, оставшись с ней. Вставай и иди!".

       Я не помню, как выскочил из квартиры, как сломя голову бежал по проснувшимся улицам, как пережил этот день.

       Я помню лишь изумрудные глаза черной кошки, встретившей меня на пороге Ольгиной квартиры, куда я вернулся вечером, желая лишь одного - остаться с ней навсегда. Сегодня я узнал, что такое настоящая любовь.

       Дверь была не заперта, и я вошел. Прямо у порога и сидела кошка. Ее глаза настороженно уставились на меня, она мяукнула, словно прощаясь, и прошмыгнула между моих ног за дверь.

       Я позвал Ольгу. Ответа не было. Обошел квартиру - пусто. На разворошенной кровати лежал разодранный целлофановый пакет, весь в черной кошачьей шерсти. Рядом лист бумаги из школьной тетрадки, исписанный нервным пляшущим почерком.

       "Прости! Но кто-то должен вас остановить. Главное в мире - любовь к человеку, к его душе, не только к внешней оболочке. А вы лишь машины по удовлетворению. Ты проститутка с благими намерениями. Ты думаешь, что помогаешь этим зажатым беднягам? Спасаешь мир? Нет, ты делаешь его обезличенным и... равнодушным. Ты давал этим несчастным удовлетворение похоти, но ты никогда не дарил им настоящей любви. Теперь ты открыт чувству, которое у тебя отняли. И сможешь смотреть на мир другими глазами. Живи!

       Ольга".

       

    

    
25.06.-02.07.2004 г.

    

    

       

       

       

       

       

       1

       

       

       

       

    
















		
		
		
    86. crazypet Эф: Анатомия Поиска
    999   Оценка:6.08*8    "Рассказ"  Эротика 


    




    
 
 



    

    

    
АНАТОМИЯ  ПОИСКА

    

    

       You should never have agreed to be a god for me if you were afraid to assume the duties of a god, and we all know that they are not all tender as all that.

       You have already seen me cry.

       Now you must learn to relish my tears.

       Pauline Reage, "Story of O"

       

       

       Моя голова лежит на его коленях. Я чувствую щекой твердый рубец шва на грубой ткани. Когда я поднимусь, на щеке останется розовая вмятина с белыми черточками стежков. Я, конечно, постараюсь избавиться от нее и буду долго, упорно тереть лицо ладонью, а он наморщит растерянно лоб и скажет - "Брось, зачем сейчас-то". Но у меня, хоть я уже и не совсем человек - суетная душа женщины. Я хочу быть красивой. Я хочу быть, черт возьми, привлекательной, всегда и везде, и плевать, что уже поздно, что "сейчас" почти наступило и он считает, что мне должно быть все равно, в каком виде идти с ним - с мятой мордой или без.

       Я сплю.

       Я сплю, но случайные клочки реальности все еще проникают в мое сознание. Его колени пахнут бензином. Кажется, он закурил - к запаху бензина примешивается едва различимый аромат табачного дыма. Я люблю, когда мужчина курит, это делает его отчужденным и немного опасным. Вот он берет сигарету и затягивается - небрежно, устремив взгляд внутрь себя. В этот миг мне кажется, что вместе с дымом он вдыхает какую-то неведомую мне, тайную силу, и эта сила дает ему власть над каждой молекулой моего тела. Неважно, кто он - сейчас он собрал в себе всех мужчин, которые когда-либо владели мной. Он -  последний из тех, кого я любила. И кто никогда не любил меня, и никогда уже не успеет полюбить. 

       Я лежу на боку, и бетонный пол холодит мне плечо и руку. Я поджимаю колени к самой груди и пытаюсь поплотнее закутаться в тяжелую куртку, которую он - из жалости или чувства вины - накинул на меня сверху, чтобы уберечь от промозглого подвального холода. 

       У куртки уютный запах табака, одеколона и горячего мужского тела. Я кутаюсь в нее, представляя себе, что это он обнимает меня, как привык обнимать - крепко-крепко, до хруста в ребрах, так, что  вдох не проходит в легкие, а на глазах выступают слезы. 

       Сегодня мы видимся в последний раз.

       Он кладет руку мне на плечо и легонько тормошит. "Пора", - говорит он шепотом, а может, у него просто сел голос. Это неважно. То, зачем мы пришли сюда, полагается делать без всяких слов. Слова бесполезны, они оскверняют благородную тишину и способны офальшивить любое, самое искреннее, самое серьезное действие. В самом начале поиска я решила отказаться от слов и погрузилась в твердое созерцательное молчание. Сознательный отказ от права задавать вопросы был первым шагом к перерождению и обретению внутреннего равновесия - и те, кому я отдавала себя, рано или поздно это понимали. Сложнее оказалось с ответами. Ответов от меня продолжали требовать, и мне никак не удавалось убедить их в полной бессмысленности вербального контакта с тем, кем я постепенно становилась. "Что ты чувствуешь?" - непременно спрашивал каждый. "Ничто", могла бы ответить я. Но никогда не отвечала. Это звучало бы глупо. Никто чувствует ничто. Даже не так - ничто чувствует ничто...

       Сначала они, все как один, приходили в восторг от широты возможностей, которые дарила идея абсолютного обладания, но вскоре наступало разочарование, в большинстве случаев - обоюдное. Они все судорожно желали обладать, но получая то, чего желали, неизбежно садились в лужу. Одни торопились насытиться неизведанным, и, как только выветривался хмель новизны ощущений,  начинали скучать. Другие ломали голову, пытаясь отыскать в этом некую конечную истину, и терялись в лабиринте искусственных, нагроможденных друг на друга теорий. Были даже такие, которые считали поиск чем-то вроде неординарного подхода к созданию семьи - этих, правда, я довольно скоро научилась отфильтровывать в самом начале. Никто из них не мог понять, что смысл моего поиска заключается не в создании компенсаторного тандема, но в обретении каждым в отдельности своей, личной, совершенной целостности. Конечная модель, являющаяся целью поиска,  в моем понимании была не динамикой построения целого из двух половинок, но гармоничным слиянием двух целых. Поэтому поиск продолжался.

       Меня весьма удивляла неспособность многих материализовывать власть на абстрактном уровне. Большинство из них, при всем богатстве выбора,  предпочитали довольствоваться одной-единственной плоскостью. Секс никогда не являлся для меня предметом какого-то особого, обостренного интереса - поэтому стремление партнера самовыразиться именно посредством полового акта было для меня неожиданностью. До этого я считала, что основой коитуса является именно проникновение и последующий оргазм, а все, что происходит вокруг, зависит от индивидуальных вкусов и потребностей, без всякой смысловой нагрузки. 

       Я ошибалась. 

       Не случайно слово "обладать" в нескольких языках имеет сексуальный контекст. Оказалось, сексуальные партнеры делятся на тех, кто, и тех, кого, и эта случайная, казалось бы, роль несет в себе безусловное определение статуса. 

        Элемент боли и унижения при этом был одним из ключевых. Я не могу не согласиться с таким подходом - власть подразумевает насилие, а для демонстрации власти зачастую необходимо выбить человека из его привычной ниши, вторгнуться в самое интимное, содрать с него все панцири, все слои эмоциональной защиты, освободить его от права выбора, разрушить барьеры, отделяющие его от животного, ткнуть мордой в собственное бессилие, подвести к самой грани безумия - чтобы потом извлечь из ямы, чистого и беспомощного, как младенец... Но вряд ли те, с кем я была, преследовали именно эту цель. Сейчас я понимаю, что стремились они главным образом получить свое, прилагая минимум усилий, - их действия подразумевали не ломку сознания с целью закрепления абсолютной своей власти, но торопливое, жадное использование данных этой властью возможностей. Они, как нетерпеливые дети, прочитав первую страницу книги, тут же спешили открыть последнюю - им было интересно, КАК все кончилось, но совершенно безразлично, ПОЧЕМУ. Я стремилась к подлинному, безвозвратному перевоплощению - им же вполне хватало временной живой игрушки.

       Нельзя сказать, что я не испытывала странного удовольствия от головокружительного падения на самое дно. Мне нравилось это псевдо-принудительное пересечение грани между человеком и неодушевленным, но живым существом (я не случайно избегаю слова "животное", ибо даже животное не лишено сознания и, следовательно, способно на какую-то инициативу). Мне говорили "разденься", и я раздевалась. Меня ставили на колени, пригибали голову к земле и приказывали раскрыться, и я стояла так, сколько потребуется, а они - иногда их было несколько, все какие-то незнакомые люди,- смотрели в меня насквозь, проникали рукой в самое естество, рвали до крови, отпускали остроумные комментарии и смеялись, входили грубо, глубоко, болезненно - иногда по очереди, иногда по трое сразу, резко, без предупреждения. Часто я теряла сознание, что, впрочем, их не останавливало. Иногда мне приказывали лечь на спину и ласкать себя, и я добросовестно доводила себя до оргазма под несколькими парами замутненных глаз, в основном это были мужчины... они молча, методично терзали свою плоть, извергая сероватые потоки белка на мое лицо, на грудь, на живот, на ноги...  они подходили ко мне по одному и, держа за волосы, проникали в горло, долго, мучительно, пока я не начинала задыхаться, а другие тем временем без конца щупали, теребили, мяли, царапали мое тело множеством рук, и в полубреду мне казалось, что какой-то огромный паук оплетает меня горячей липкой паутиной. Меня немного забавлял тот факт, что я не запомнила ни одного лица, но смогла бы узнать почти каждого, будь он без штанов. Потом мы снова оставались одни - я и мой дежурный абсолютный владелец - и случалось, он вдруг взрывался фейерверком самых трогательных, нежных, полудетских ласк, и прикасался ко мне осторожно, как к хрустальному украшению, покрывал короткими сухими поцелуями глаза, плечи, шею, собирал губами застывающие слезинки и шептал мне в ухо сбивчивые, наивные признания. Но было что-то в моей замкнутой, безответной покорности, что неизбежно вновь и вновь доводило их до животного исступления, поцелуи превращались в укусы, скользящая почти по воздуху ладонь вдруг с размаха обрушивалась на лицо или  грудь, ногти впивались в кожу, оставляя тонкие кровавые бороздки, а на шее стискивалась ладонь или захлестывалась ременная петля. 

       Мне нравились игры на грани. Бессознательно, почти инстинктивно я искала возможности приблизиться к смерти, не зная еще, что позже завершу свой поиск в сыром подвале, щекой на твердом рубце. Меня завораживал вид собственной крови, я никогда не закрывала глаз, пытаясь поймать и запечатлеть в памяти тот момент, когда гладкую поверхность кожи разбивало лезвие ножа, как вспыхивала и испарялась ткань под огоньком сигареты, как вздувалась от удара длинная багровая полоса.  Я довольно быстро отучилась бояться боли. Было что-то умиротворяющее в отрешенном, заторможенном наблюдении за разрушением собственного тела. Один из моих партнеров, совсем молоденький, похожий на подростка парень, патологически нежный, рафинированный садист и безнадежный романтик, почти сумел разгадать меня полностью и, если бы не его любовь и стремительно растущие планы на совместное будущее, я по сей день была бы с ним. Но и он оставался чужд идее взаимной самодостаточности - все, что он делал, было пронизано отчаянным стремлением единения. Он совершенно терял себя в симпатетических резонансах, и, как все, ждал ответов, ответов, ответов... хоть, в отличие от других, и не требовал слов, а пытался читать их в моих глазах. В конце-концов он сломался. Я понимаю его, - ему казалось что, расходуясь до предела, он каждый раз налетает на непробиваемую стену, ибо я оставалась замкнутой внутри себя и вместо того, чтобы возвращать ему потраченную энергию, копила ее в себе. Он жаждал диалога, - я же думала что он, как и я, заполняет зияющую внутри него пустоту. В этом смысле мне гораздо ближе были те, кто искал примитивный выход агрессии, - по крайней мере, они не обнаруживали столь болезненной эмоциональной зависимости.

       Был у меня так же один-единственный, кто почти не прибегал к прямой жестокости, предпочитая ей бесстыдное откровение животного естества.  Он умел сделать так, что от одного его прикосновения кровь моя закипала, и низ живота сводило долгой, томительной судорогой, и казалось что не только горячая пульсирующая складка меж ног,  но все мое тело, с головы до кончиков пальцев, покрывалось мелкими капельками густой, пряной субстанции. Ее запах, как кислота, проникал в мозг и растворял в звериной похоти все мало-мальски жизнеспособные мысли. Я целиком превращалась в одно сплошное голодное лоно. Мне хотелось только одного - чтобы меня наконец взяли, проткнули насквозь, желательно со спины, как самку, с силой вдавливая лицом в пол, а еще лучше - в свежую, влажную почву,  вдыхать тяжелый запах жизни и распада и вобрать в себя хоть немного непостижимого, мудрого покоя земли. Я ластилась, как зверек, терлась щекой и умоляюще скулила, и он наконец уступал мне, он брал меня за волосы и входил в меня, и пользовал, как животное, а я кричала от восторга и билась в затяжной оргазменной судороге.

       Иногда он связывал мне руки над головой и долго дразнил меня, не давая погрузиться в первобытное беспамятство, не обращая внимания на слезы и безмолвные мольбы дрожащего тела, - его губы легонько пощипывали каменные от возбуждения стерженьки сосков, а ладонь, покрытая горячим соком, мерно двигалась, погружаясь в меня и снова возникая на свет. Когда я окончательно выбивалась из сил, он опускался на колени, припадал ртом к самому источнику и доводил меня до звериных воплей мастерскими, изуверски нацеленными ласками, и резко отстранялся у самого пика,  и удерживал меня за бедра, чтоб я не смогла помочь себе, и я беспомощно истекала белями, словно кровью, и с воем билась в тщетных попытках вырваться... При всем этом требовал он очень мало. Роль моя была преимущественно пассивной, и даже молчние его не смущало. Я рассталась с ним потому, что он, превращая меня в животное, вместе с тем заставлял желать вещей для себя, и это шло вразрез с моими представлениями о равновесии. Всякое желание, будучи неудовлетворенным, рождает дисбаланс и побуждает к действиям, - я же стремилась избавиться от самостоятельного сознания как от препятствия на пути к обретению себя. Я искала безупречной, рефлекторной аморфности, сужая диапазон потребностей до возможного минимума, обрывая все нити зависимостей между собой и внешним миром, - но, пока поиск продолжался, мне все время нужны были доноры для пополнения ресурсов...

       То был период окукливания.  Тщательно, по миллиметру выкладывала я стены своего кокона, уходя глубже и глубже в состояние эмоционально-сенсорной летаргии. Разум, лишенный точки опоры в лице своего "я", постепенно перешел в режим пассивной, созерцательной регистрации происходящего и пропускал любое воздействие извне не преломляя его призмой индивидуального восприятия. Плоскость физического самопознания вскоре себя исчерпала. Я чувствовала, что настала пора пробуждаться от спячки, я была готова перейти на следующий  уровень, но не знала, как это сделать. Именно тогда я поняла, что мне необходим постоянный партнер. Пока я ломала барьеры, переходила грани, уничтожала рудиментарные рефлексии, отряхивалась от социальных установок и отучалась сопротивляться, мне не мешала эпизодичность - в каждом из них я находила для себя что-то полезное, не задумываясь о последующих шагах. Но сейчас я чувствовала себя разобранной головоломкой - бесформенной кучей отлаженных деталей, которые следует собрать воедино, и собирать меня должен кто-то, кому в дальнейшем эта структура будет нужна. Нужна как совершенный, целостный механизм, не требующий дополнительных трансформаций, не нуждающийся в бесконечных тестовых пробегах. Я резонно опасалась, что закостенею в своем коконе, если не сумею вовремя разбить его. Но для этого мне нужен был кто-то, одержимый идеей абсолютной власти ради самой власти, требуюший безоговорочного подчинения не столько тела, сколько сознания - в этом случае мы образовали бы критическую массу, дав тем самым начало некоей цепной реакции, которая неизбежно привела бы меня к конечной точке моего поиска.

       И  я встретила его.

       Он понял меня без слов. И за какие-то недели выточил, вылощил из бесформенной заготовки, старательно склеил обломки в нечто пропорциональное и обтекаемое, очистил от остаточного хлама, сгладил неровности и вдохнул жизнь. Слой за слоем он неумолимо разрушал гротескные баррикады, которыми я столько времени ревностно обносила свою, никчемную теперь, автономность. Одинокая бездушная вещь превращалась в гордую собственность. С холодной, методичной жестокостью разносил он в клочья мои многочисленные механизмы защиты, - до него я считала, что секретом покоя является эмоциональная независимость, а он заставлял меня чувствовать, обижаться, радоваться, надеяться, желать... единственное, в чем я оставалась непоколебимой, было мое молчание. Не потому, что я цеплялась за него, как за последнее свое укрытие - мне просто нечего было сказать. Все, что я хотела донести до него, он понимал с полувзгляда, иногда еще раньше, чем я успевала об этом подумать. Он предупредил, что ждать от него любви бесполезно - он не признавал никаких слабостей по отношению к своей собственности, но в то же время делал все возможное, чтобы заставить меня полюбить его. Он проявлял самую натуральную отеческую заботу - следил, чтобы я правильно питалась, лечил, когда болела, никогда не ленился в подробностях объяснить смысл и цель своих действий и требований, не стеснялся нежностей. В то же время он принуждал меня смотреть на то, как он ласкает других женщин, иногда приказывал мне обслуживать их у него на глазах. Он всегда четко знал, что именно причиняет мне боль, и требовал, чтобы я освободилась от нее. Собственность не смеет требовать лояльности. Собственность не может надеяться на жалость. Собственность должна быть счастлива тем, что имеет...

       И я научилась быть счастливой. Мне хватало любого уделяемого внимания, неважно, какого - и ласку, и жестокость я воспринимала как привилегию, как неожиданный подарок. Он часто поощрял меня, но и наказывал крайне сурово. В отличие от всех моих прошлых владельцев, он никогда не спал со мной, случалось, наблюдал за тем, как меня насиловали другие, но сам никогда не снисходил до полового акта. За все время я даже ни разу не видела его раздетым. Ему было известно, что я равнодушна к нормальной человеческой ласке, но зачем-то он пытался приучить меня к ней - временами, чаще всего - после особо тяжелой расправы, он брал меня на руки, садился на кровать и мог сидеть так часами, укачивая, вытирая слезы, гладя по волосам и бормоча что-то утешительное, пока я не засыпала у него в руках, зарывшись лицом в складки одежды. Он не требовал от меня никакого контроля эмоций, - я могла плакать, могла смеяться, могла проявлять сопротивление, могла уходить в депрессию, могла дурачиться, могла даже ревновать его, - единственным, чего он не прощал мне, была апатия. Ко мне возвращались чувства - полузабытые, скомканные, рассованные по самым необитаемым уголкам души. Настороженно и с опаской я пробовала их на вкус, маленькими кусочками, словно боясь передозировки, и вскоре с удивлением открыла, что снова превращаюсь в живое существо, наделенное собственным характером и кое-какими элементами индивидуальности. Он разобрал меня на части, добрался до самого сердечника и уверенно, без оглядки, переделывал его на свое усмотрение. 

       В конце-концов мне пришлось заговорить. Вначале я испытывала некоторые затруднения - за годы молчания я отвыкла от необходимости тормозить ход мыслей для того, чтобы их озвучить. Он в деталях расспрашивал меня о моем прошлом, и иногда повторял кое-какие эпизоды - ему хотелось, чтобы я сравнила свои ощущения тогда и сейчас. Было тяжело. С меня словно содрали кожу - теперь я до последней секунды не теряла связи с сознанием, и то, что со мной делали, зачастую вызывало во мне яростное сопротивление. Баланс нарушился - если раньше любое существо, заявившее свои права на меня, автоматически получало свободу действий, то сейчас я чувствовала за собой некую привилегию принадлежности конкретному человеку, и потому вынужденное подчинение кому-то другому было мне унизительно. Этого он и добивался. Он хотел, чтобы я на самом деле испытала все, что от меня требовалось - унижение, беспомощность, боль, страх... не прячась, не уходя в себя, не сублимируя гневный протест инертной апатией смирения, - испытать в полной мере и выжить, сохранить рассудок и вернуться к нему, своему владельцу, перерожденной. Он ломал меня наоборот - восстанавливал мое самосознание из руин, из пыли, в которую я превратила его в своем стремлении стать неуязвимой. 

       Я обретала себя.

       Я вновь стала полноценной мыслящей единицей, но на этот раз состояние равновесия и покоя давалось мне не посредством глухой брони невменяемости, за которой я скрывалась годами, а с помощью уверенной готовности к трансформации, открытого желания понять и принять. Он сумел стать для меня Высшим Существом, не привязав к себе - если бы он вдруг надумал прогнать меня, я бы ушла не оглядываясь, в крайнем случае - недоуменно пожав плечами. Моя любовь к нему была самодостаточной, ему удалось спроецироваться целиком в моем внутреннем мире, и я не нуждалась более в постоянной подпитке извне. Но вместе с тем меня не покидало ощущение, что я долго и упорно шла к заветной цели в вдруг затормозила на предпоследней ступеньке - перед самой финишной лентой. Обиднее всего было то, что даже за один шаг от нее, я так и не смогла узнать, что же там, в конце. И тогда он объяснил мне, что финальная точка является своего рода ассемптотой бесконечной цепи трансформаций, стремящейся к ней, но никогда не пересекающей. "То, что ты имеешь ввиду, - говорил он, - можно назвать аннигиляцией... К абсолютной власти, равно как и к абсолютному подчинению сознания, можно стремиться бесконечно, и каждый новый шаг будет требовать все более и более высоких уровней трансцедентности. Но логический конец довольно банален. В точке абсолютного максимума, ультимативно заявить власть над существом можно только одним путем - потому что единственным правом, которым владеет существо в этот момент, является его право на жизнь". 

       Я сказала ему, что готова. На самом деле это не имело никакого значения, но он понял истинный смысл моих слов, скрытый в них вопрос - готов ли он.

       Он даже не удивился, -  вероятно, ему изначально было очевидно, что именно этим все кончится. "Иди за мной", приказал он вместо ответа.

       И вот он тормошит меня за плечо и говорит - "Пора".

       Я поднимаюсь и тру лицо руками, пытаясь избавиться от розовой складочки на щеке. Он ничего не говорит, только улыбается, и легонько подталкивает меня в спину - пошли.

       Мы идем. Мы ужасно долго идем по темному коридору, эхо наших шагов мечется между влажных бетонных стен, как резиновый мячик. В подвале душно и пахнет сырым цементом.  Иногда передо мной возникают ряды лестниц, ведущих вниз - я ступаю осторожно, стараясь не споткнуться в кромешной тьме. Он отстает от меня на полшага.

       Он говорит.

       Он читает мне последнюю из своих многочисленных лекций. Я слишком взволнована, чтобы слушать, мои мысли спутаны, коротки, они похожи на перемешанные обрывки газет - но общий смысл я стараюсь все-таки уловить, ибо он никогда ничего не говорит зря. Он объясняет, что конечная точка поиска, хоть и несет в себе смерть, качественно ею не является. Что-то я должна понять в одно из последних мгновений, пройти какую-то финальную метаморфозу, только тогда поиск можно будет считать завершенным. Он не уверен, что мне это удастся. Но он не привык сомневаться - я для него - всего лишь эксперимент, который вполне мог сорваться гораздо раньше, и только волею случая протянулся до последнего рубежа. Мне делается не по себе от такого цинизма. Уж сейчас-то мог бы быть помягче. "Ты сама этого хотела", говорит он, словно читая мои мысли.

       Крыть нечем. Я сама этого хотела.

       Внезапно он останавливается и придерживает меня. "Мы пришли", говорит он, "повернись ко мне".

       Я поворачиваюсь и смотрю в пол - по всем правилам, пока не получу разрешения поднять на него глаза. "Ты уверена?" - скорее утверждает, чем спрашивает он. "Да", говорю я, продолжая машинально растирать щеку. Почему-то больше всего на свете сейчас меня волнует мысль, что мне так и придется умереть с этой дурацкой полосой на лице. А я так хочу быть красивой. Для него. В первый и последний раз, я хочу, чтобы он хоть чуть-чуть увлекся мною... Я знаю, где таится корень этого желания, - в пустой и жестокой, мстительной надежде на то, что моя смерть причинит ему боль. Мне не нужна власть над ним, но меня ранит его демонстративная безучастность. Он блефует. Ему явно не все равно. У него есть какие-то свои, неведомые мне, причины, иначе он никогда не согласился бы на это.

       Он молча достает маленький пистолет, неспеша передергивает затвор. 

       "Я даю тебе выбор", - мягко, почти ласково говорит он, - "пока еще ты можешь остановить меня. Тогда ты останешься жить, но нам придется расстаться навсегда. Скажи "нет", и я отпущу тебя. Я думаю, ты сама понимаешь, что это будет означать, но... я обязан дать тебе  выбор".

       "А как же последнее желание?" - улыбаясь, но по-прежнему глядя в пол, спрашиваю я.

       "Загадывай", - соглашается он совершенно серьезно.

       Я молча расстегиваю пуговички длинного, до пят, платья - я признаю только ту одежду, от которой можно быстро освободиться без нелепых телодвижений. Тонкий невесомый ситец беззвучно планирует к моим ногам, и мне кажется, что точно так же, легко и без сожаления, вместе с ним отлетает моя душа... или то, что от нее осталось...

       "Возьми меня", - прошу я, глядя ему в лицо - сейчас мне можно все.

       Он ничего не говорит и подходит ко мне вплотную. Я невольно отступаю назад и натыкаюсь голыми лопатками на ледяную осклизлую стену. Одной рукой он прижимает дуло пистолета к моим ребрам, - с левой стороны, там, где бешено колотится сердце, - а другой мягко скользит вниз, между судорожно зажатых ног, и забирает всю меня в горячую, сухую, требовательную ладонь. Я вздрагиваю от чудовищной силы взрыва внутри того места, к которому он прикоснулся, и ласкающая меня рука мгновенно покрывается терпкой влагой. 

       Я нахожу его губы и захватываю их в плен, прикусив зубами - сначала верхнюю, потом нижнюю, и неспеша исследую их кончиком языка. Губы у него соленые, с густым сигаретным запахом, теплые, шершавые и бесконечно покорные мне. Он замирает, ослабив болезненный упор пистолета. Глаза его открыты, я вижу это, ибо сама никогда не закрываю глаз, - и совершенно непроницаемые, как фасолины. Он не двигается, и я продолжаю исступленно целовать его, с трудом сдерживаясь, чтоб не укусить до крови. Наконец он выходит из оцепенения и припадает ко мне всем телом, словно стараясь вдавить, впечатать в стену, его пальцы проникают в меня глубже и глубже, раздвигая, раздирая все на своем пути. "Помоги мне", - шепчет он чуть слышно. Я торопливо разбираюсь с пуговицами на его брюках. На раздевание нет времени, достаточно лишь маленького окошка, чтобы освободить взбесившуюся плоть. "Руки за голову",- приказывает он, и я сцепляю пальцы у себя на затылке. Мы отрываемся друг от друга на мгновение, чтобы посмотреть в глаза. Его рука выскальзывает из меня, медленно, сжимаемая протесующими судорогами ненасытившегося тела. Он  подносит ее к моим губам, и я осторожно пробую на вкус кончики его пальцев, горьковато-сладкие, пропитанные одуряющим, пряным запахом морской воды и растертых листьев. Внизу живота у меня -  пульсирующий комок огня, я чувствую, как  тупо, тянуще отдаются в нем удары сердца. 

       Одним рывком он разворачивает меня лицом к стене. Дуло пистолета упирается теперь в мой затылок, в ложбинку над самой шеей, сразу под мертвенно сплетенными пальцами. Свободной рукой он обхватывает меня за талию, помогая себе, и с резкой, упоительной болью входит в меня напролом. Я ударяюсь лицом о стену и взрываюсь повторно, с каждым толчком, еще и еще, кажется, будто плоть его врастает в мое тело, что разъединить нас уже невозможно. Он продолжает вторгаться в меня жестокими, размермеренными рывками, он заполнняет меня изнутри, вытесняя дыхание, и я отзываюсь глухим нутряным стоном сквозь стиснутые зубы. Его рука скользит вверх и сжимается на моей груди. Сильные безжалостные пальцы жадно впиваются в беззащитную мякоть, и только один с предельной, почти издевательской нежностью поглаживает наэлектризованный затвердевший сосочек. Я с шумом втягиваю в себя воздух - мне трудно сдерживаться... "Кричи", - тихо требует он, и я кричу - так, как обычно кричат от боли. Еще немного - и он сомнет, раздавит меня, для меня уже почти не осталось места - и внутри и снаружи все пространство занято им, его телом, его запахом, его кожей... 

       Откуда-то издалека накатывают первые волны обморочной истомы, их дублирует слабой дрожью эпицентр зарождающегося землетрясения. Все вокруг вспыхивает ослепительным светом, и земля уходит у меня из-под ног. Кровь наполняется щекочущими пузырьками, ударяет в голову, я становлюсь невесомой, разлетаюсь на мириады мельчайших частиц. "Сейчас", шепотом прошу я и на какой-то миг теряю сознание. Я взмываю под сводчатый потолок и вижу нас сверху, четко, как на ладони - две крошечные, намертво вплетенные друг в друга фигурки... Словно в замедленной съемке, плавно, миллиметр за миллиметром, его голова откидывается назад, и глаза, неожиданно ясные и понимающие, втягивают меня в себя, как две гигантские воронки. Мы видим друг друга, слышим друг друга, мы читаем друг друга, как книгу, и когда я прихожу наконец в себя, я уже знаю, что произойдет через несколько секунд, и понимаю, почему оно должно, обязательно, неотвратимо должно произойти, - ибо последний момент уже наступил, я выдержала финальный экзамен - я стала сильнее его, Высшего Существа, своего владельца и повелителя. Это я веду его к конечной точке нашего, теперь уже общего пути, и он совершенно беспомощен, он целиком в моей власти... "Сейчас", повторяю я -  это уже не просьба, а приказ, но перед тем, как сокрушительный грохочущий вихрь подхватывает меня, увлекая в холодную белую пустоту, я все-таки слышу этот неизбежный, до боли знакомый вопрос "Что ты чувствуешь?" - и в первый и последний раз уверенно отвечаю - "Счастье".

       

    

    
КОНЕЦ

    

    

       

       

    



















		
		
		
    87. Карина Эф: Бархатный сезон
    999   Оценка:6.26*5    "Рассказ"  Эротика 


    



    
 
 



    

       БАРХАТНЫЙ СЕЗОН.

       

       

       

       

       Тёплым вечером в небольшом летнем кафе на окраине города было немноголюдно.  Интерьер, выполненный в морском стиле, удачно затенённый снаружи тополями, создавал уютную, даже несколько интимную атмосферу. Звучала ненавязчивая музыка, под которую неторопливо перетаптывались две-три пары. Ещё несколько посетителей  то тут, то там. И лишь за крайним столиком справа царило оживление. Четыре  дамы среднего, а чаще говорят "бальзаковского" возраста, весьма привлекательные, надо отметить, весело беседовали, разбавляя разговор звоном фужеров. К этой очаровательной компании приблизился молодой мужчина, коротким взглядом окинув женщин, задержался на одной. Стройной смуглой брюнетке. 

      -- 
Позвольте ангажировать у Вас танец? - обратился мужчина к ней.

      -- 
Извините, у нас девичник, мы не танцуем сегодня, - отказала красавица.

       

       Непрошеное вторжение вызвало едва уловимую перемену настроения  женщин. Ещё минуту назад неподдельное веселье сменилось лёгкой грустью. А, может, виновато было шампанское, а вовсе не незнакомец? Ведь игристое играет, и чаще всего именно настроением. Так или иначе, но тон сменился. 

      -- 
Даже не верится, что Юлю отдаём замуж, - сказала Ольга. 

       Мягкая шатенка. С округлыми плечами, мягкими полными руками, глазами кофейного цвета.

      -- 
О, на что я хладнокровна, но сегодня и мне не по себе, - молвила уже знакомая смуглянка, носившая редкое имя Карина.

      -- 
Не надо грустить, девочки. Замужество - новая ипостась для женщины, и побывать в ней нужно каждой. А Юля - настолько редкий цветок, что станет прекрасным украшением букета. И жених вполне достоин его составить, - возразила Светлана. 

       Она была лучшей подругой невесты, знала её с пятилетнего возраста и выглядела особенно торжественно этим  вечером. Торжественность была в осанке, наклоне головы и даже в тёмно-синем платье, которое предназначалось для особенных случаев. 

      -- 
Вот именно потому, что Юлька такая исключительная, наша вечеринка с грустинкой сегодня, - заметила Карина.

      -- 
Вы так давно мечтали отдать меня замуж, а теперь волнуетесь, - вмешалась в разговор виновница события, - а ведь мы сто лет вместе, и я успела у каждой на свадьбе побывать, и даже не по разу, а самой быть примой так и не случилось...	

       

       За многие годы дружба женщин устоялась, и у каждой была своя незаменимая роль.  Так бывает, когда с годами общество женщин становится не просто суммой слагаемых, а чем-то большим. И, хоть Юлии действительно ещё не доводилось играть роль примы, но она всегда была душой компании, с её появлением возникал неуловимый флёр. С ней первой делились неприятностями, равно как и радостями. Ей могли позвонить в любое время суток, а она отвечала: "Ну, конечно, приезжай".

       

        Впрочем, каждая дама по-своему особенна. Светлана - своими придумками, новыми, яркими, многочисленными идеями. Как её в шутку называли - "наш мозговой центр". Она решала, когда все выезжают на природу, а когда организуют шоппинг. Ольга, способная всё предусмотреть, заботилась об разных - важных и не очень - мелочах. А визитной карточкой, лицом компании была Карина.

       

      -- 
 Юля, мы ведь знакомы тысячу лет, - продолжила Карина, - ты лучше всех училась в школе, а два года перед поступлением буквально спала в книгах, поступила, закончила плановый с отличием, сделала успешную карьеру. Это не даётся легко, это упорство и труд, вошедшие в привычку. Теперь ты будешь так же выкладываться ради семьи, отдавать себя целиком. И столько же ожидать в ответ...

      -- 
А ты, Карина, ты - счастлива? Тебе далась эта капризная птица? И где было твоё счастье? В твоём первом, таком непростом браке? Или в блистательных романах? Или сейчас, когда ты так благополучна в замужестве?     

      -- 
Вы хотите знать о моём счастье? - левая бровь Карины поднялась и изогнулась дугой. Карина улыбнулась, едва заметная горечь сквозила в этой улыбке, - Хорошо, я вам расскажу.

       

       ***

       

       Какой же был год? Девяносто шестой или девяносто седьмой... Лет семь-восемь назад. Я тогда только-только развелась и приходила в себя, отогревалась, словно пичужка после зимы. Вот, странно, ведь любила же Славку, но за все семь лет, ни минутки счастлива не была. Всё время переживала, из-за свекрови, других женщин, его неприятностей на работе... Для многих переживания - подтверждение неравнодушия, заинтересованности. А, на мой взгляд, они только разъедают отношения. Вот и мои чувства под воздействием постоянного напряжения изветшали и выцвели, вроде аляпистой тряпки от кислоты. Когда со Славой рассталась, будто проснулась после дурного сна. Мне было двадцать восемь лет. Точёная фигура, грива чёрных волос, яркий макияж, и внутренняя неуравновешенность, "болтанка". 

       

       И вот, в тот момент, появился новый мужчина.  Хотя "новым" его можно назвать весьма условно. Лет ему было за пятьдесят, и прожитые годы щедро оставили свои следы. Маленький, лысенький, с брюшком и с деньгами. Настоящий "папик". А по имени-отчеству Виктор Иванович. Он мной увлёкся. Я, будучи свободной, не имела ничего против. Нравилась его почти отеческая забота, постоянное внимание, вдруг на меня свалившиеся свободные деньги. Это ведь приятно, иметь деньги...Но папик был ревнив, как чёрт. Пристально наблюдая за мной, он следил, словно коршун, чтобы я всегда была рядом. Я же играла с ним, как кошка, часто намеренно дразня. Впервые после долгого времени почувствовала себя свободной и наслаждалась этим. Возвращала себе саму себя, радовалась солнцу, небу и каждому дню.

       

        Так прошло лето, наступил сентябрь. Закрапали первые моросящие дожди, и как-то ёжась под зонтом, я сказала:

      -- 
Витя, так жалко лета. Мне ужасно хочется ещё тепла. Я совершенно не успела отогреться.

      -- 
Так в чём же дело? Купим билеты на самолёт и отправимся в Сочи. Там сейчас бархатный сезон.

        За это я любила папика. Он мог решить любую проблему. Ну, или почти любую.

       

       В Сочи я оказалась впервые. Родители по югам ездить не любили, а со Славкой всегда было столько проблем, что не до Сочи. Поселились в отеле "Весна". Не в пятизвёзочном. На пять звёзд отечественный сервис и сейчас не тянет. Но обслуживание вполне приличное. Номер с ванной, кондиционером. Балкон с видом на море. Шторы белоснежные. На стене картинка с каким-то пейзажем. В холле - пальмы. И до моря - семь минут. А погода - ласковая-ласковая. Солнышко греет. Изобилие фруктов. Моих обожаемых персиков, винограда. Я словно оказалась в сказке. Нежилась на солнышке и улыбалась самой себе. Подставляла солнцу спинку и мурлыкала что-то приятное под нос. Смотрела, как плещутся волны...Брала в руки гальку и удивлялась. Морские камни - идеальные создания, время делает их лишь краше, совершеннее. Становится ли со временем совершеннее душа? Не знаю...

       

       Жили мы на пятнадцатом этаже. Лифты скоростные, моментально поднимают, опускают. Во всю стену - зеркало. Шикарное такое зеркало...

       

       Через несколько дней я полностью вписалась в курортный образ жизни, привыкла, и внутренне расслабилась. Однажды, спускаясь с Виктором в лифте, поправляя перед зеркалом причёску, где-то на этаже седьмом зашёл юный бог, лет этак восемнадцати.

       

       Когда говорят, что, красота - не главное, я соглашаюсь. Да, красота - не главное. Не главное для разума. Но она имеет странное свойство проникать в душу и, часто, в обход логики. Словно тайный шпион, незаметно заполняет она каждую щелочку, каждый уголок, и вытравить её не представляется возможным. Как ни пытайся. 

       

       Вошёл принц. Высокий. Отличная фигура, мышцы там, где надо. Но не перекачан. Я не люблю качков. Блондин. Глаза зелёные, и обрамляют их золотистые ресницы.  А губы, самое чувственное место на лице, не пухлые, но и не тонкие. А как раз такие, по моим представлениям, встречаются у волевых мужчин. Всё это в зеркале я увидела за секунду. А в следующую секунду всю меня полностью, до самых краёв, наполнило одно. Желание. Такое состояние, словно натянута вся, как струна, и плещется во мне нега. И от этой двойственности, натянутости и неги, колотит внутренняя дрожь. 

       

       Есть такое поверье, что прежде, чем двум людям встретиться, бегут чёртики. Если снюхаются - быть людям друзьями, если нет - се ля ви, ничего не поделаешь, не судьба... А я вот думаю, что не чёртики это вовсе, а запахи встречаются. И если между разными молекулами происходит соединение, типа реакции между кислородом и водородом, когда образуется вода, то и люди становятся "своими". А если нет, то - нет. Бывают нейтральные соединения, как у меня тогда с Виктором. Бывает антагонизм, это как с Ленкой Каревиной, когда мы ещё не увидели друг друга, а уже невзлюбили.  А бывает связь, что не разорвать. И прежде, чем я принца увидела, шестым чувством ощутила, что он - мой. Мускат и полынь. У меня запах чуть горьковатый. А у мальчика только-только начинающие густеть специи... Так, совершенно ошарашенная, простояла я до первого этажа.

       

        Ах, да... Рядом с ним девочка была. Тоже лет восемнадцати. Такая дюймовочка, русалочка.... Волосы светлые до пояса, глазки голубые, губки бантиком, сама тоненькая, грудки небольшие, бугорками торчат. Вместе - влюблённая парочка, словно Ромео и Джульетта.  

       

       В тот день я сама не своя была. То смеялась, то по пустякам срывалась. Виктор это почувствовал:

      -- 
Какое настроение у тебя, Кариночка, игривое.

      -- 
Море играет, и мне покоя не даёт...

       

       И ведь ни любви, ни даже влюблённости у меня к мальчику ни минутки не было. А только желание, доведённое до абсолюта. 

       

       Завтракали и обедали мы в кафе отеля. Приехали по путёвкам, и питание входило в стоимость. Кормили замечательно. Зелень, фрукты, шашлычки, всегда несколько блюд на выбор... У меня тогда уже близорукость минус пять была. Очки я никогда не носила. Предпочитала линзы. Но от них глаза устают, поэтому старалась носить с перерывами. И вот, когда принц заходил в кафе, я его ещё не видела, но всем существом своим чувствовала. И внутри всё отзывалось тонким звоном. А когда я была в линзах, исподволь наблюдала за мальчиком. И надо признать, со своей русалкой они смотрелись, словно два ангела.

       

       Однажды я спустилась в холл на первый этаж за мороженым себе и Виктору. Купила. Зашла в лифт. И принц тоже зашёл. Один, без дюймовочки. Лифт поехал вверх, а я стояла и чувствовала блаженство оттого, что мальчик рядом. Я даже никого вокруг не замечала. Наверное, он заметил моё состояние, потому что стал искоса на меня поглядывать. Остановка. Седьмой. Его этаж. Он уйдёт, и всё кончится. Нет, дальше был не запланированный трюк. Скорее это было импульсивное, даже инстинктивное движение моего тела. По крайней мере, разумом я это не планировала. Принц двинулся к выходу. Я - стремительно за ним. Мы столкнулись в дверях. И высоченный одиннадцатисантиметровый каблук нырнул в проём между лифтом и этажом. Упала. На коленке - ссадина. Мальчик кинулся меня поднимать. Я прихрамывала. Он предложил пройти в номер, промыть ссадину, проверить, нет ли других повреждений. Я, естественно, согласилась. Зашли в номер. В комнате девочка на кровати сидела, телевизор смотрела. Он дюймовочке объяснил:

      -- 
Алёна, девушка, выходя из лифта, подвернула ногу, мы в ванной ссадину промоем,  ладно?

      -- 
Да, да... хорошо.

       Значит, девушку зовут Алёна. Подходящее для такого ангела имя.

       

       Зашли в ванную. Он открыл кран. Я, поворачиваясь, как бы ненароком его штанов коснулась. И почувствовала, что он меня хочет. В этом возрасте мужчины хотят всего, что движется. И даже отчёта в этом себе не отдают. Для них это так же естественно, как дышать. А я была "не всем", я была молодой привлекательной женщиной.

       

       Я поняла, что другого момента больше не представится. Медленно и спокойно его к себе лицом развернула, тихонько в грудь подтолкнула, так, что он на край ванны сел. Он не успел опомниться, а я нежно-нежно по члену рукой провела. Полоску своих трусов в сторону отодвинула и также нежно на него сверху опустилась. Всё. Я смотрела в его глаза. Они находились прямо напротив моих. Огромные чёрные зрачки, обведённые исчезающей жёлто-зелёной каёмкой. Чужой неведомый мир. Реальность расплывалась, растекалась в пространстве. Я вдохнула глубоко-глубоко, потому, что, казалось, не хватает воздуха. Плотная субстанция страсти  заполнила комнату. Мальчик стиснул руки на моей спине. Я подалась чуть вперёд, чтобы почувствовать его ещё глубже. А мальчик заполнил меня.  Вы спрашивали о счастье. Это было - счастье. В чистом виде. Самое правдивое и самое верное, что только может быть. Оно вспыхнуло миллионом ярких точек и рассыпалось, даря ощущение необыкновенной лёгкости, почти невесомости. А голова плыла, напрочь отделившись от реальности.

       

        Инь и янь, чёрное и белое, добро и зло, любовь и ненависть, долг и чувства...В чём секрет? В пропорциях, идеальном соотношении противоположных сущностей...И, возможно, я покажусь вам фаталисткой, но такое соотношение невозможно получить сознательно. Путём "работы над собой" и прочих глупостей. Потому, что определяется всё природой вещей...Оно или есть, или его нет...

       

       Такого у меня не было никогда. Ни с любимым стервецом Славкой, хоть удовлетворял он меня регулярно. Ни с простым, как советский рубль, Виктором. Ни с моим нынешним мужем, интеллигентом Лёвой. 

       

      -- 
Послушай, Карина, но ведь это был экстрим. Девочка за стенкой, ревнивый Виктор неподалёку. Вероятно, в этом всё дело, - заметила Юля.

       

       ...Вы говорите - "экстрим". Но острый секс в нетипичных условиях был и раньше, и потом. Но такого блаженства, лёгкости и кристаллизованного счастья больше не случалось. 

       

        ...Вдруг, стук в дверь номера. Я отпрянула от принца, реальность возвращалась, покачиваясь. Ополоснула лицо под струёй воды. Мальчик, наскоро поправив одежду, вышел открывать дверь. На пороге стоял папик. Он  не дождался меня и отправился вниз на поиски. Кто-то видел моё падение и подсказал, где я могу быть. Я, невинно на него глядя:

      -- 
Витя, так больно упала. Зашла промыть ссадину, - но едва заметная хрипотца в голосе выдавала ещё не потухшую страсть.

       Из комнаты появилась Алёна:

      -- 
Как ваша нога?

      -- 
Спасибо, всё нормально.

       Вот и всё. Мы ушли.

       

       

       ***

       

      -- 
Подожди, а что было потом? - спросила Света, - ты ещё принца  встречала?

      -- 
Да, конечно, в кафе. Он, видимо, испытывал чувство вины перед дюймовочкой. Сидел с понурым видом, стараясь не смотреть в мою сторону. 

      -- 
А как звали твоего мальчика? - поинтересовалась Ольга.

      -- 
Не знаю, - Карина усмехнулась, - для меня он навсегда остался принцем.

      -- 
И что же, не было никакого продолжения?

      -- 
Ну почему же, было... Приехала домой, сделала аборт. Знала бы наверняка, что от принца - непременно  родила. Но ведь могло быть и от папика....

       

       

       

       

       

         23.07.04.

         

       

       

       

       

       

       

       

       

       

    


















		
		
		
    88. Лелик и.Б. Эф: Французский дневник
    999   Оценка:7.64*7    "Рассказ"  Эротика 


    





    
 
 



    

    

    
Французский дневник

    

    

    

    
Она всегда говорила, что мечты, когда стареют, превращаются в кошмары.

    

    

    

    
Эмиль Ажар, "Жизнь впереди"

    

    

       

       

              "...сижу и смотрю на этот дождь. Вспомнилось, как школьницей бежала домой, уже насквозь мокрая, под проливным дождем, как было весело и сколько счастья! Вот и сейчас я бегу под дождем французских слов и парижских зданий, бегу от упреков, подозрений, беспочвенной ревности, убегаю от скандалов и разбирательств, ночных телефонных звонков и преследований... На сегодня хватит дневника, надо еще почитать к семинару на завтра".

            Ася закрыла тетрадь и придвинула к себе книгу. Это так странно в наше время - вести дневник в тетради, когда все уже давно перешли на компьютеры и ноутбуки, но она во всем была немного старомодной. Кроме того, Асе очень нравилось писать перьевой ручкой. Вместо чернильниц ей приходилось использовать пластмассовые баллончики, зато перо было самое настоящее, оно придавало особое очарование процессу выведения букв, и, погрузившись в свой дневник, она чувствовала себя гостьей в этом веке, вовсе не собирающейся надолго задержаться. Только вот впечатления запишет - и...

            До чего все-таки доводит увлечение литературой! Асина специализация - французская проза XIX-ХХ века. С преддипломной практикой повезло необыкновенно, впрочем, это было не только везение, но опустим неудобные детали. Семестр в Сорбонне. Денис не хотел отпускать ее - во Франции ты не устоишь от соблазнов, изменишь мне! Чего еще ждать от этого ненормального - впору упрятать его в сумасшедший дом на почве ревности. Со смехом Ася уверяла Дениса, что нравы уже давно одни и те же: что в России, что во Франции. Стереотипы неоправданы, поведенческие штампы не проверены... Убедила или нет - однако же вот сидит в библиотеке Сорбонны и... читает? Если бы. Смотрит исподлобья на соседа напротив.

       

            "...тонкие, совсем тонкие брови. Наверное, она их выщипывает - они так не вяжутся с длинными, пушистыми ресницами над ее невообразимо холодными, резко-бирюзовыми глазами. Впрочем, бирюза - теплый цвет. А ее глаза - холодны".

            Франсуа закрыл блокнот. Он не вел дневников, но иногда поспешно записывал внезапно пришедшие мысли, чтобы никогда больше их не прочитать. Он любил писать. Некоторые рассказы, повести публиковал в журналах, но все это считал скорее баловством, любимым увлечением. Основной же доход ему приносили чужая слава и чужие книги. Профессор Сорбонны, специалист по французской литературе XIX-ХХ века. На его семинарах часто бывали иностранцы, и за много лет преподавания он привык говорить четко, размеренно, артистично. Любил посидеть в библиотеке, хотя готовиться к занятиям ему нужно было нечасто. А в последний месяц сиживал тут чуть не каждый день. Студентка с его курса. Из России. Франсуа знал за собой эту слабость - влюбляться в студенток, поэтому старался удерживаться от возможных романов. Он нравился женщинам, но пользовался этим крайне редко. Так, по крайней мере, сам считал. Он уже привык рассматривать понравившихся ему девушек "другими" глазами. Искал в этих красавицах - а нравились ему только красивые, не странно ли? - ЛИТЕРАТУРУ. Подыскивал в уме формулировки, интересные обороты, изюминки в описании. Эта русская была просто очаровательна. Он записал: "Линия ее шеи, переходящая в линию плеча, имеет форму кувшина из арабских магазинов". 

       

            "...седые пряди. Они спадают на его лоб, на брови, даже на глаза. О, эти глаза! В них опыт прожитых лет, серьезность и основательность нет-нет да и сменятся проблесками юношеского восторга и истинно французского лукавства... Иногда он бросает на меня такие взгляды, что внутри становится горячо. Я не могу удержаться от того, чтобы не представить его с собой... Но не раздетым. Распахнутая рубашка, широкая грудь, расстегнутые джинсы... Нет, никакого насилия! Он ласков, он нежен. Он умел и опытен. Пальцы, пахнущие табаком, проходят по моему лицу и скользят в волосы..."

            Ася проголодалась. Можно было забежать в студенческую столовую, а она просидела за дневником, теперь уже все закрыто. Есть, конечно, дешевая итальянская забегаловка, где подают огромные порции макарон с разными вкусными соусами. Наесться на ночь макарон!     Курточка, рюкзак на плече. Вот и ресторанчик. Все столики заняты - студенты, да и профессора, припозднившиеся с обедом, знают и уважают это местечко. Ася огляделась, к кому бы подсесть, и увидела свободное место рядом с Франсуа. Он просматривал журнал, ожидая заказа. 

            Вот это удача! Единственное место! Или лучше не садиться с ним? Уйти, пока не поздно? Ася заметалась, оглядываясь и нервно теребя прядь густых русых волос, но тут же справилась с собой. Она же есть пришла! Профессор не подумает, что она нарочито подсела,  других мест  нет... 

       -   Можно? - спросила Ася, улыбаясь.

       -   Почту за честь, - улыбнулся в ответ профессор. Он убрал журнал в сумку и протянул Асе меню.

       -   Спасибо, я уже знаю, что буду есть, - Ася огляделась в поисках официанта. Тот не замедлил явиться перед ней. - Пожалуйста, спагетти с чесночным соусом!

            Одна бровь Франсуа приподнялась, выказывая удивление. 

       -    Да-да, я буду есть чеснок, - предупредила Ася его вопрос. - Завтра мне только на одну лекцию, и та вечером, можно себе позволить!

       -    Ничего не имею против. У меня тоже только одна лекция вечером. И я тоже жду свою порцию спагетти с сыром и чесноком! 

            Ася постаралась улыбнуться так очаровательно, как только могла. Вытянув руку, как ей казалось, очень привлекательно, прямо свежим маникюром вверх, она откинулась на спинку стула и спросила:

       -    Что же нас ожидает на завтрашней встрече?

       -    Возможно, я расскажу вам о великом французском романисте Анри Труая.

       -    Что ж, вполне достойная тема. Вы же знаете, что он родился в Москве в 1911 году. Зовут его Лев Тарасов. 

       -    Вы хорошо начитанны!

       -    Стыдно не знать знаменитых французов русского происхождения мне, изучающей французскую литературу и живущей в России. А может, вы расскажете нам о Ромене Гари? Его ведь тоже в четырнадцать из России вывезла мать.

       -    Возможно. - Он посмотрел на Асину руку, без колец и браслетов, но такую тонкую, аккуратную, изящную и манящую. Невольно представил, как эта ручка скользит по его рубашке, расстегивая пуговицы... Часто заморгал, отгоняя видение, и задал первый пришедший ему в голову вопрос: - Как вы думаете, откуда такая тяга к французскому в России? 

            Ася пожала плечами и задумалась. Она смотрела на прядь волос, лежащую над бровью Франсуа, на его руку и думала о другом. Если бы их беседа плавно перешла от французской литературы на французскую любовь, она бы не возражала. И продолжения беседы где-нибудь за пределами ресторанчика, пожалуй, даже хотела. Она чувствовала совершенно неприличное томление, а в глазах Франсуа видела нескрываемый интерес, вызванный наверняка не ее познаниями. Немного отодвинувшись от столика, положила ногу на ногу, повернулась вполоборота.

       -    Вероятно, эти глубокие культурные связи между Россией и Францией выросли из петровских времен, - задумчиво начала Ася. Когда-то она писала реферат на эту тему и теперь намеревалась пересказать его, делая вид, что размышляет на ходу. - Этому предшествовал, правда, один интересный факт. Ваш король Генрих I задумал жениться на "воплощении мудрости и красоты". Им оказалась дочь Ярослава Мудрого, княжна Анна Ярославна, ставшая в 1054 году французской королевой.

       -    Но после этого ведь никаких связей не было?

       -    Ну вот Петр и начал их налаживать. Потом Анна Иоановна, Елизавета Петровна...

       -    Кажется, тогда как раз дипломатические отношения были прерваны. 

       -    И тем не менее многие русские из аристократической элиты переписывались с Дидро, Вольтером, Руссо. А в девятнадцатом веке среди дворян вообще было не принято не знать французского. Для большинства из них это был родной язык! Вы слышали о Тургеневе?

       -    Да-да, он жил во Франции, пытался знакомить французов с Пушкиным, Толстым, Достоевским... 

       -    Правильно, а россиян с Флобером, Золя, Мопассаном... - Ася подержала паузу, надеясь перейти на Мопассана, а оттуда и на более волнующие ее сейчас темы, однако Франсуа как нарочно увел ее с этой тропинки.

       -    У вас тургеневское имя... Что вы думаете о вашем Андрее Макине? - Франсуа прищурился и вплотную придвинул по столу свою руку к ее. 

       -    Ничего не читала. В России его, кажется, не издавали, ведь он пишет на французском и сам себя не переводит.

       -    Я принесу вам "Французское завещание". Его стоит прочесть. Макин защищал докторскую у нас, в Сорбонне. Я хорошо знаком с ним. 

       -    Кажется, он получил Гонкуровскую премию?

       -    Да. Кстати, знаете, каков размер этой премии?

       -    Ну, наверное, не Нобелевская...

       -    Правильно. Около восьми евро.

       -    Что?! - Ася засмеялась как можно очаровательней, красиво откинув в сторону волосы и наклонившись вперед, предоставив взору профессора декольте. - Ну, зато престиж дает возможность издаваться и жить безбедно на гонорары, не так ли?

            О, женщины, подумал Франсуа, сколько у них уловок! Вот и эта тоже, не носит белья, что ли? Или это такое белье, что позволяет увидеть сквозь ткань выпуклости сосков?

       -    Так-то оно так, но хорошую литературу не читают массы. Если достойная книга издается большим тиражом - это, скорее, странно. 

       -    Ну, вот Ромена Гари, например, очень хорошо читают в России, а он ведь получил Гонкуровскую премию дважды - один раз под псевдонимом Эмиль Ажар!

       -    Наверное, в ваших кругах и читают, да. Но неужели многим знакомо это имя? Не думаю.

        -   Вы пессимист? - Ася заглянула ему в глаза, стараясь придать своему лицу самое недвусмысленное эротическое выражение, приоткрыла ротик, слегка коснулась губ языком, еще раз поправила волосы...  

            Франсуа вдруг захлестнула горячая волна желания. "Она хочет меня, - подумал он. - Я тоже хочу ее. И что предпринять? Как не смять? Все так просто, но с чего начать? Предложить поехать ко мне? Проводить ее? О нет, общежитие... Значит, все-таки к себе?.." Удивительно - он не знал, как подступиться к этой русской. С француженками у него все было отлажено - подвозил до дома, приглашали на кофе, дальше по обстоятельствам. А тут... Загадочная русская душа? План лихорадочно выстраивался - заказать бутылку, распить с ней, а когда повеселеет, завести беседу на сексуальные темы, прощупать ситуацию, пригласить домой под предлогом книги...

            Спагетти ему и ей принесли одновременно. Ася оторвала взгляд от глаз Франсуа, немного жеманно пожала плечиком и принялась за еду. Франсуа заказал бутылку красного вина. "Все понятно, - внутренне улыбнулась Ася. - Подпоить, повезти домой... Что ж, попробуем! Должно получиться очень романтично". 

       -    Каков стереотип русского во Франции? - спросила она, надеясь на взаимный вопрос.

       -    Пьют. Талантливые, широкие, не умеющие распоряжаться деньгами. Гостеприимные. 

       -    А женщины?

       -    Русские? Красивые. А что говорят в России о французах? - Профессор добровольно пошел в сеть.

       -    Французы? - Ася потупилась, сделав вид, что увлеклась наматыванием спагетти на вилку.  - Хорошие любовники.

            Франсуа опять бросило в жар. Он был уверен, что по этому определению является истинным французом. Ему страстно захотелось сейчас же схватить эту русскую, сжав ее так, чтобы охнула, чтобы в глазах засветился страх, чтобы груди, бесстыдно выглядывающие из трикотажного декольте, прижались к его коже, ощутить на себе ее наманикюренные коготки, белые зубки, взять ее сильно, даже больно, пусть кусается и царапается в бессильных попытках освободиться... Он тряхнул головой и закашлялся. Принесли вино. Ася первая подняла бокал и предложила выпить:

       -    За французскую литературу!

            Он справился с видением и улыбнулся:

       -    За русских женщин!

            Асе захотелось прикоснуться к его руке. Холодная она или теплая? Уберет или накроет своей ладонью? Вздрогнет или останется спокоен? Она потянулась было к нему, но неожиданно для себя самой изменила траекторию и взялась за солонку. Он заметил маневр и протянул свою руку к солонке, скользнул кончиками пальцев по ее коже и взял перец. Ася покраснела. Какая-то назойливая жилка забилась в горле, ей стало жарко, моментально пересохло во рту и сладко заныло в низу живота. Она не смогла справиться с дыханием и, схватив рюкзачок, выскочила из-за стола.

            Спустившись в уборную, она умылась холодной водой и, посмотрев на себя в зеркало, засмеялась. Тоже мне, всплеск эмоций, гормональный выброс! Долго постилась? Еще подумает, что не стоит связываться с недотрогой. Она проверила косметичку. В ней лежало то, что женщины, не уверенные в завтрашней ночи, на всякий случай носят с собой. С этим скорее поддашься авантюре. Она подновила макияж, еще больше оттянула декольте, смочила запястья и виски духами.

            Франсуа лихорадочно обдумывал ситуацию. Спагетти съедены. Десерт? А если откажется? Опять заговорить о книгах? 

       -    Ты будешь мороженое? - спросил он Асю, когда та вернулась, специально нарочито перейдя на ты. Это было знаком с его стороны - посмотрим, как она отреагирует.

       -    Нет, спасибо. Макарон на ночь вполне достаточно, чтобы испортить талию.

            Кажется, она клюнула, подумал он. 

            Кажется, я его спугнула, подумала она. 

       -    Разреши взять твой счет?

            Ася задумалась. Слишком однозначно. Слишком прямолинейно. Счет - постель... Нет. 

       -    Нет.

            Кажется, я все испортил, подумал он.

            Кажется, я его обидела, подумала она.

            Заплатив каждый за себя, они покинули гостеприимное заведение. На улице Ася накинула курточку и из красивой женщины, ищущей новых впечатлений, превратилась в обычную студентку, немного озябшую от парижского сырого воздуха. Франсуа вдруг оробел. Эта русская совершенно сбила его с толку. 

       -    Так что с книгой? Я могу принести завтра на семинар, а можно сейчас заехать и взять. У тебя ведь свободен завтрашний день, почитаешь с утра. Я на машине - потом подброшу тебя до общежития. 

            Она подняла глаза. Он был выше, намного выше... Положить бы сейчас руки на его плечи, подтянуться к губам, поцеловать в шею, почувствовать языком кожу...

       -     Да, я могла бы даже сегодня ночью почитать...

             Кажется, теперь он меня понял, наконец-то я нашла правильную фразу. 

             Кажется, этим она все поставила на свои места. Ночью она будет читать. А не...

       

           "...полусвет его прихожей. Запах в доме был манящим: смесь сигарет, старых книг, увядших цветов, ушедшей любви... Я вошла - и этот букет обрел недостающий элемент. Женщина в любовном томлении - последняя капелька в эссенции жилища утонченного холостяка. Нам обоим было ясно, что пришла я не за книгой. Прямо в прихожей он обнял меня. Руки скользнули под блузку, жадно зашарили по горячей спине, нащупали застежку бюстгальтера... Я выскользнула, попросив оставить меня на несколько минут одну в ванной. Он не возражал. 

       Прохладные струи душа немного остудили жар тела и вернули способность мыслить трезво. Нельзя торопиться, сказала я себе. Он уже немолод, на несколько раз его может не хватить. Значит, нужно сделать первый и, возможно, единственный незабываемым. Не испортить спешкой, не скомкать... Я вылезла из душевой кабинки, капнула свои любимые J'adore на шею, решительно тряхнула головой, распустив волосы, и натянула прямо на голое влажное тело джинсы и блузку. Все-таки жалко, что на мне сейчас не любимое вечернее серебристое платье с открытой спиной - оно так соблазнительно обтягивает меня, выгодно подчеркивая все изгибы тела, и чуть слышно шуршит, переливаясь и блестя, при каждом шаге... Впрочем, так тоже хорошо. Джинсы сидят как влитые, упруго и дерзко, блузка облепила тело, и сквозь мокрую ткань видно абсолютно все, даже малюсенькая родинка на левой груди. Я представила, как Франсуа проводит по ней языком, и судорожно выдохнула. Все, ваш выход, мадемуазель! 

        А он молодец, тоже времени зря не терял! Успел сервировать столик: свечи, фрукты, вино в изящных бокалах.  Стоит, смотрит чуть растерянно, вертит в руках конверт с пластинкой - да, да, самой настоящей пластинкой, из тех, под которые танцевали мои родители...

      -- 
Я немного консервативен, компакт-дискам предпочитаю старый добрый винил. Это Шарль Азнавур, ты любишь его? 

       О, как он произносит это имя! Только француз так может - у меня никогда не получится, сколько бы я еще ни учила французский... Люблю ли я Азнавура? Еще спрашивает! Разве не под его вкрадчивый голос прошло столько вечеров в моей маленькой девичьей комнатушке, а потом в студенческом общежитии, не под его песни мне так сладко мечталось о большой и красивой любви?..

      -- 
О да, - ответила я. - Я очень люблю его.

      -- 
Тогда, мадемуазель Ася, позвольте пригласить вас на танец.

       И под чарующие звуки "La boheme" мы бесшумно заскользили по комнате. Жар его рук на моей талии стремительно распространялся по всему телу. Кровь бурлила, стучала в висках, пульсировала в кончиках пальцев, побуждая их нетерпеливо перемещаться от плеч к шее, зарываться в волосы, спускаться ниже, в ворот рубашки, расстегивать пуговицы, обхватывать широкую мужскую грудь и чувствовать учащенное биение его сердца... 

       Под последние аккорды я на секунду выскользнула из его объятий, отщипнула от виноградной грозди ягодку, поднесла ко рту, а затем, будто внезапно передумав, протянула Франсуа. Пристально взглянув мне в глаза, он наклонился и медленно снял ее губами с моей ладони. Несколько капель виноградного сока сбежало по подбородку. Кончиком языка я слизнула их. Сладко! 

      -- 
У тебя бирюзовые глаза, - внезапно сказал он. - Опасные глаза. Сильфида! Заманишь, сведешь с ума ласками, утянешь на дно - захлебнусь, пропаду, сгину...

       Я рассмеялась и отступила на шаг. Отщипнула еще одну виноградину, съела ее сама.

      -- 
Что, испугался?

       Он решительно тряхнул головой.

      -- 
Нет.

       В одно мгновение блузка и джинсы оказались на полу. Еще через секунду за ними последовали рубашка и брюки Франсуа. Мы любили друг друга так, как мне и мечталось - медленно, долго, нежно. Его ладони, губы, язык скользили по моей шее, груди, мягко касались сосков, спускались ниже, дразнили сжимающийся в сладкой истоме живот, погружались в самое сокровенное и доводили меня до исступления. Он вошел в меня как соскучившийся по родному дому хозяин, завладел целиком и безраздельно. Да, мне было не стыдно чувствовать себя его рабой - ведь отдаваясь, я и обретала не меньше... Это было именно то, о чем я так мечтала, глядя на него..."

       

       Ася еще раз пробежалась покрасневшими от бессонной ночи глазами по строчкам и решительно захлопнула тетрадь. Надо было собираться на семинар. Она прикусила губу и со всей силы швырнула ручку в угол. Размечталась, идиотка! Романтическая ночь! Вино, фрукты, Азнавур, потоки страсти... Как бы не так! Этот трус поднялся за книгой, оставив ее в машине, а потом отвез к общежитию, притормозив как минимум в километре от него.

       Полночи Ася не могла успокоиться, вертясь на горячей смятой простыне. Что, что было не так? Она не привлекает его? Но ведь взгляды, которые он бросал на нее вечером, были полны вожделения - она не могла перепутать... А вдруг профессор - импотент?.. О, нет, только не это... Да и непохоже совершенно... Чтобы хоть как-то успокоиться, Ася начала читать "Французское завещание", но книга без прилагающейся к ней бурной ночи вызвала жуткое раздражение - как пустой фантик от конфеты. Девушка бросила чтение, долго ворочалась, думала, наконец, поднявшись с постели, пошла в душ. Теплые струи воды нежно ласкали тело, она помогала им руками, прокручивая в голове все детали несостоявшегося свидания в квартире профессора... 

            А сейчас она была настроена агрессивно. Тщательнейший макияж, соблазнительнейшая прическа и рискованная одежда - провалиться ей сквозь землю, если он не пожалеет на сегодняшней лекции о своей вчерашней нерешительности!

       

       "...конечно же, не по-мужски. Но как еще было поступить? Она ведь однозначно отказала, сославшись на чтение. Мне уже было не успокоиться. Я поехал к Софи. Жаль ее, она ведь действительно любит меня. Всегда принимает, ждет... Вчера я опять подал ей надежду, был нежен и ласков, любил ее, представляя себе эту русскую... Это, конечно, ни к чему меня не обязывает, наши отношения уже несколько лет именно такие - приезжаю, когда посчитаю нужным, Софи ничего не требует... Наверное, у нее кто-то есть, может, даже женщина... Это неважно. Нас больше ничего не связывает. А все же жаль, что эта русская сорвалась... Может, сегодня?.. Надо подать ей знак... Расскажу о Гари, она поймет".

            

       "У меня нет ни капли французской крови. Но в моих жилах течет кровь Франции", - так писал о себе знаменитый писатель Ромен Гари, благодаря которому французская литература ХХ века обрела второе дыхание. Эмигрант из России, он достиг всего, о чем только может мечтать гражданин Франции - защищал честь страны во время войны, получил орден Почетного Легиона, стал блестящим дипломатом и автором выдающихся книг, вошедших в классику мировой литературы. Мечтатель и идеалист, и в то же время прекрасный знаток человеческой природы, Гари во всех произведениях оставался верным прославлению вечных человеческих ценностей - чести, достоинства, верности, любви и нежности..." 

       Ася еще ни разу не видела Франсуа таким вдохновленным и красноречивым. Он захватил, обаял, заворожил аудиторию своим рассказом. Легко перескакивая от одного факта биографии Гари к следующему, он мастерски жонглировал цитатами из произведений писателя, воспроизводя их по памяти легко и непринужденно. Как настоящий художник, легкими штрихами обрисовал образ автора, да так, что Ася была уверена - самый нерадивый и неначитанный студент сразу после лекции побежит в библиотеку спрашивать романы Гари...

       Ее вдруг охватила дикая злость. Вот она сидит, красивая и эффектная, среди нескольких десятков других слушателей, воспринимает, открыв рот, льющиеся из профессора красивые фразы, и ничего, ровным счетом ничего сейчас для него не представляет. Она-то думала, что он придет сегодня на занятия помятый и невыспавшийся, с измученным лицом, будет всю лекцию страдальчески глядеть на нее, сбиваться, терять мысль, а он, словно молодой бог, прекрасный и недостижимый, парит над аудиторией в потоке вдохновения и даже не думает взглянуть на тех, кто остался внизу играть роль бессловесных статистов, немых свидетелей его триумфа. 

       Сама не осознавая до конца, что делает, она вдруг порывисто вскочила с места и, прервав Франсуа на полуслове, выпалила: 

      -- 
Вот вы говорите, профессор, что, если судить по автобиографической книге "Обещание на рассвете", мать дала Гари очень многое, именно она своими честолюбивыми помыслами подтолкнула его к тому, чтобы стать дипломатом, писателем, кавалером ордена Почетного Легиона... А вы не думаете, что она своей чрезмерной любовью и властностью, наоборот, искалечила его? Что он жил не за себя, а за нее, оправдывая ее несложившуюся судьбу? Что если бы не планы матери на его будущее, которые он неукоснительно выполнял, он прожил бы гораздо более гармоничную и счастливую жизнь и не стал обрывать ее выстрелом в восьмидесятом году?.. 

       Произнеся на одном дыхании эту тираду, Ася жутко испугалась. Неужели это она, всегда такая тихая и незаметная на лекциях, стесняющаяся сказать лишнее слово из-за русского акцента, только что осмелилась встать, привлечь к себе взгляды всей аудитории и спорить с преподавателем! Что с ней такое происходит?! 

               Профессор, видимо, подумал о том же - во всяком случае, брови его недоуменно вздернулись, когда Ася начала говорить, но он тут же взял себя в руки и ответил как можно невозмутимее:

      -- 
Вполне вероятно, что вы правы, Ася. Но если бы было так, как вы предположили, скорее всего, мир никогда бы не узнал выдающегося писателя Гари и ни один из его знаменитых романов не был бы написан. Довольные всем и гармоничные люди обычно не пишут книг - им просто незачем. Так что, думаю, и сам Ромен, доведись ему выбирать судьбу, не стал бы искать себе иной доли... А вообще, мадемуазель, думаю, вряд ли мы можем осуждать его мать. Ведь для этого нужно сначала поставить себя на ее место. Вот когда у вас будут дети, вы сможете это сделать, а сейчас...

      -- 
Зачем вы переводите беседу в личное русло? - вспыхнула Ася. - Мне кажется, тема нашего обсуждения никоим образом не касается того, есть у меня дети или нет. И вообще, совсем необязательно быть матерью для того, чтобы судить о поступках других людей. Есть какие-то единые для всех нравственные законы, в конце концов... Вот взять самого Гари - его самоубийство. Вы считаете, он имел право так поступить? Ведь у него остался сын, который очень его любил! Разве это не было безответственностью по отношению к ребенку? У вас есть дети, профессор? Вы можете судить об этом?

      -- 
Да я смотрю, вы сами переводите разговор в личное русло, мадемуазель, - усмехнулся Франсуа. - Я не буду отвечать на ваш вопрос о детях. Но я считаю, что Гари имел право распорядиться своей жизнью именно таким образом, если не видел другого выхода. Почему вы отказываете детям в праве понять и принять поступки родителей, какими бы они ни были? И вообще, Ася, вы сегодня как-то чересчур категоричны в высказываниях. У вас что-то случилось? Вы чем-то расстроены? Разозлены? 

       Ася почувствовала, что больше не в силах говорить с ним. Ситуация становилась невыносимо унизительной. Она выставила себя полной идиоткой и истеричкой перед всеми студентами! Больше она не сможет показаться на лекциях - нет, она просто не вынесет их косых взглядов и ухмылок! Пора собирать вещи и возвращаться домой. Немедленно! Завтра же! 

       Изо всех сил пытаясь удержать рвущиеся наружу рыдания, она схватила сумку и пулей вылетела из аудитории.    

       

           

            "Домой, домой, домой! Завтра утром - на самолет. Соскучилась. Глупости тоже пора заканчивать. Надо было так вляпаться сегодня! Это все отсутствие нормальной личной жизни - вот Денис встретит, сразу поеду к нему... Если вообще встретит, Отелло несчастный... А она-то, она - хороша дура, вообразила себе принца! Тоже мне, старикашка лет пятидесяти, француз, понимаешь!"  

            Ася пила красное вино в том самом ресторанчике, где вчера ела макароны. Музыка, люди, сигаретный дым... Романтики, романтики не хватало! Вот и пришлось ее себе напридумывать. Но Франция не оправдала надежд на романтику. Так ничего и не произошло - ни одного приключения, о котором она могла бы вспоминать и улыбаться. Пусть даже что-то пошлое, обыденное, но - пусть бы оно было! Это одно воспоминание!

            

            "Как она обиделась... Кажется, даже почувствовала себя униженной... А вдруг вернется в свою Россию? Вдруг завтра улетит?.. Что там происходит в этих загадочных русских душах? Еду!" Франсуа бросил карандаш, схватил плащ и ключи от машины и бросился вон из квартиры. Он найдет ее сегодня вечером - он знает, где она!

            Его рука легла на ее руку. Она смотрела в его глаза и видела себя. 

       -    Ты поедешь ко мне?

       -    Да.

       -    Сейчас? 

       -    Нет.

       -    Когда же?

       -    Завтра.

       

    

















		
		
		
    89. Инна Эф: Русская медведица
    999   Оценка:7.75*15    "Рассказ"  Эротика 


    



      Русская медведица. 

      

      У ее соперницы - желто-зеленые глаза. Кроме этих холодных глаз есть еще вытянутая лошадиная морда; черный, гладкий пучок волос на затылке; желтая, изъеденная угрями кожа. Но это неважно, ведь Инна выглядит гораздо хуже. Свои изъяны всегда кажутся более значительными. Но сегодня две женщины вышли на ковер не для того, чтобы хвастаться красотой. Инна скрипнула зубами от негодования. Эта желтозадая Пу Ян хочет отобрать у нее Юру. Наверняка, без сомнения. Этого нельзя допустить, нельзя ни в коем случае. За те мгновения, что остались до схватки, пока маленький пожилой судья не взмахнул рукой, Инна взвинтила себя до черного бешенства. Это никак не отразилось на ее лице, только нижняя губа чуть дрогнула, выпуская изо рта глухой, на грани слышимости, звук. Обычный человек, в отличие от спортсмена, не способен понять, чем вызвано его беспокойство, ему  кажется, что чуть подрагивает пол под ногами, что откуда-то грозит опасность и возникает неодолимое желание затравленно оглянутся по сторонам. 

      Китаянка еще ниже опустила голову. Краешек ее губ тоже дрогнул, и до Инны  донеслось сдавленное звериное дыхание. Ничего женственного и человеческого - в схватке не до этого. Кажется, что не до этого... Маленький человечек махнул рукой перед глазами, и Инна вошла в "бросок". Это был единственный прием, который она знала в совершенстве, и от него не было спасения. 

      На самом деле опытный, маститый борец пользуется всего лишь тремя или четырьмя приемами. Их он знает до мелочей, и вся схватка иногда есть только поиск подходящей позиции, чтобы провести тот самый, "коронный".... А Инна была мастером. Она знала множество бросков, блоков, приемов и контрприемов, захватов, заломов в стойке или в партере, но лучше всего у нее получался "бросок".  Полный ярости и бешенства, неостановимый нажим на соперницу, когда руки успевают раньше мысли в сотни раз, когда на каждое движение противницы есть ответ, атака - только атака, на злобе, на превосходстве в физической силе, на чувстве, что называлось - любовью...

      Соперница не поддалась. Мало того, она вцепилась в Инну дикой кошкой и отступала только для того, чтобы выбить из равновесия. Инна почувствовала, как по коже пробежали мурашки. Эта Пу и в самом деле хочет их разлучить! Инне показалось, что пальцы на руках твердеют, превращаясь в когти, а на гладкой коже начинают прорастать твердые жесткие волосы. Медведица внутри нее взревела и усилила нажим. Тигрица внутри китаянки не поддалась. 

      

      ...Инна поздно научилась говорить. Все ее сверстники в детском саду уже запросто болтали, и только она - толстая и некрасивая - мычала, пытаясь отобрать понравившуюся игрушку. За это ее не любили. Родители специально натравливали детей на "уродину", а молодая, неопытная воспитательница как будто ничего не замечала. Самое страшное - это стало привычкой. Жестокость и грубость вошли в маленькое тельце и больше не желали отпускать. Она теперь даже не мычала, а просто подходила и вырывала игрушку из слабых ручонок, а когда мальчишки начинали ее бить, давала сдачи, ловко орудуя кулачками. Потом на собственном опыте убедилась, что поодиночке каждый человек слаб. Поэтому бросалась внезапно, на любого, кто отбился от "стаи". Инна научилась действовать быстро, до того, как к истязаемому придет помощь. Она, пользуясь тем, что принадлежит к "слабой" половине человечества, не стеснялась драть волосы, бить в пах и добивать лежачего. 

      Ее спас школьный психолог, который буквально силой заставил родителей отдать девочку в спортивную школу. Уже после того, как она выбила одному противному пареньку глаз. 

      Там она  увидела Юру. Конечно, вначале это был Юрий Геннадьевич. Сильный, перетянутый борцовским поясом надвое, коротко стриженный, с голубыми пронзительными глазами. Инне пришлось несладко - она была крупной девочкой и ее поставили вместе с двенадцати - тринадцатилетними подростками. Юная, коротко подстриженная блондинка вцепилась в Инну как клещ. Инна до сих пор помнила ее руки - неприяные, холодные. И торжествующий взгляд, полный чего-то такого, чего Инна  еще не понимала, но - осознавала, чувствовала в груди, в животе. Блондинка, призывно улыбаясь, смотрела на Юрия Геннадьевича, сверкала ровным рядом жемчужных зубов, а толстуха под её руками вдруг рявкнула - глухо, по-звериному - и мир начал меняться. 

      Вначале Инна так припечатала соперницу, что девчонку пришлось откачивать. А потом попробовала посмотреть так же - ласково-маняще, чарующе. Позже она повторила все это перед зеркалом, в одиночку... Тогда она поняла, что похожа на слониху, пытающуюся понравиться жеребцу. Конечно, Юрий Геннадьевич и сам - мужчина не мелкий... Но улыбка Инны на него впечатления не произвела. Однако смотрел он на "новенькую" с пристальным вниманием. Со вниманием, поняла через мгновенье Инна, но отнюдь не с любовью.

      Откуда в ее маленькой голове взялся этот план - она и сама не понимала. Все было просто до изумления. "Он будет моим, - решила Инна. - Для начала он будет моим тренером. Потом, когда он уже не сможет быть без меня, то станет моим полностью". 

      Она бросилась в объятья  любви страстно, преданно, со всем жаром, на которое только способно юное тело и душа. Мать будила Инну в четыре утра, вдвоем (мужиков в семье не было) они шли подметать улицы (мама подрабатывала дворничихой), а в семь посылала дочь готовить завтрак, потому что в восемь предстояло идти в швейную мастерскую. Инна научилась орудовать лопатой и ломом гораздо раньше, чем многие - писать. Летом ездили к бабке Маше - косить, собирать ягоды, заготавливать дрова на зиму... Инна рано постигла науку настоящей работы. Поэтому каждодневные четырехчасовые тренировки ей не казались тяжелыми. Подъем  в четыре, в семь - завтрак, в восемь - школа, в десять сорок пять - школьный обед (Инна всегда недоумевала - как можно что-то недоесть?), с двух до пяти - уроки и ужин, дальше - тренировки. 

      По воскресеньям она приходила на "открытый ковер" и ломала соперниц. Они были ее "настоящими" соперницами, и Инна не знала жалости. Толстощекая рожа с заплывшими щелями-глазками,  "крысиный хвост" на затылке скоро снились в кошмарных снах всем "олимпийским резервисткам" в ее весовой категории. 

      В двенадцать - она уже выступала на республиканском соревновании "Молодой ленинец". Это был ее звездный час. Отобрать Юру хотели все - татарки, молдаванки, грузинки, хохотушки-украинки. Инна ненавидела  всех и наслаждалась взглядом тренера, который с все возрастающим интересом смотрел на перспективную ученицу. А на тренировках она замирала в его сильных руках, ловила миг наслаждения в тот момент, когда Юрий Геннадьевич показывал ей очередной бросок или захват. И сопротивлялась до последнего, держа "мостик" в самых невероятных положениях, продлевая миг блаженства, царапалась и била его всерьез, чтобы он еще крепче обхватывал ее, чтобы прижимался к ней всем телом. 

      Своей невероятной бойцовской интуицией она понимала, что Юра (она стала называть его Юрой, когда сравнялась по весу) теперь ее никуда не отпустит. Она боролась за него, а он, сам того не зная, за нее. И он не упустил шанс поехать в столицу, еще раз доказать миру, что достоин, несмотря на множественные переломы правой руки... 

      Сломанные уши Инны давно болтались слоновьими лопухами при каждом шаге,  нос был сплющен и стриглась она почти наголо. Когда она входила в круг, то ее красные глаза без ресниц вспыхивали, но никто не догадывался, что пылал в них огонь страсти. Так было надо - и уши, и нос, и волосы... Красота - это неважно. Важно, чтобы он оставался рядом с ней.  Величайшая любовь в пределах борцовского круга превращалась в величайшую ревность и ненависть. Её боялись - и правильно! - ради любви Инна была способна на все. Говорят, что любовь и ненависть бродят рядом. Для Инны они слились в одно - ее любовь была ненавистью, ненависть - любовью.   Чем отчаянней сопротивлялась соперница, тем сильней и страшней становилась Инна. Юра часто показывал не ней запрещенные захваты, заломы, приемы на удушье, тычки в глаза, в горло, незаметные удары в болевые точки. Он говорил: "так делать нельзя", -  а она видела, испытывала на себе как "можно", а как - "нужно". Теперь они занимались каждый день, по двенадцать часов в сутки, с восьми утра, боролись "один на один" и большего блаженства Инна не могла себе представить. Она не занималась самолюбованием  (на что уж тут любоваться!), как ее немногочисленные спортивные товарищи, не упивалась победами или призами. Ей были нужны эти прикосновения, эти почти смертельные объятья любимого человека, эта грубая, жесткая, отточенная борцовская "ласка", когда учитель уже не боится покалечить собственную ученицу...

      

      В схватке обычно ничего не соображаешь. На задний план уходят зрители, цвета, голоса. Ты даже ничего не видишь. Многие спортсмены даже не знают, какое слово кричит судья перед схваткой. Для Инны это был просто рев, пистолетный выстрел, команда "Фас" для хорошо обученной собаки. Есть только дыхание, за которым надо следить и мышцы, что напрягаются в невероятных усилиях независимо от тебя. Время исчезает, сливается в точку, но мозг продолжает работать - хотя мысль совершенно не успевает, не поспевает за телом. 

      "Что-то происходит",  - поняла Инна. Конечно, это было не совсем оформленной мыслью. Это вообще не было мыслью, скорее - ощущение, предчувствие.  В глазах китаянки (которая, кстати, на самом деле была эмигранткой из Кореи - Инна желала знать о своих соперницах как можно больше) горел желто-зеленый огонь. Инна будто посмотрела в зеркало - и отшатнулась, потеряв сразу два очка. 

      Они стояли друг напротив друга, вцепившись руками в кимоно, напряженные, распаленные любовью и ненавистью. 

      - Кто? - вдруг спросила Инна. 

      Пу Ян резко рванула Инну в сторону, сделала почти полный оборот с соперницей... Инна увидала высокого полного китайца, с открытым, мужественным лицом. Его глаза тоже горели...

      - У меня будет ребенок, - вдруг сказала китаянка. Инна поняла не слова, а то, как они были сказаны. В схватке вообще сложно что-либо понять... 

      Судья тут же развел соперниц в стороны. Сначала он сделал предупреждение Инне, потом Пу Ян - за разговоры с соперником. Инна не слушала судью. Она тупо смотрела на живот женщины. Как так произошло - ведь надо пройти столько анализов, медосмотров, куда смотрел тренер? "Это случилось сегодня утром... Или вчера вечером", - вдруг поняла Инна. 

      Когда они вновь сошлись в схватке, Инна  не сопротивлялась.  Конечно, она не позволила Пу Ян выиграть вчистую - Инна была сильней, да к тому же тяжелей на три килограмма. Просто победа по очкам - и ни в коем случае нельзя, чтобы Пу Ян слишком сильно напряглась - может быть выкидыш. Китаянка больше не была соперницей - просто женщина, которая любила. Любила другого... 

      

      Юрий шел к Инне мрачнее тучи. Он не позволил чувствам выплеснутся наружу прямо здесь, в общей раздевалке. Ему хотелось взять эту тупую бабу за шкирку, вытряхнуть душонку, заорать на весь мир: "Ты что делаешь, сука?"

      Инна схватила его за руку, потащила за собой. Он покорно пошел за ней, а перед глазами - лишь красный туман. Каким-то образом они очутились в душевой, в отдельной кабинке. Юрий этого и хотел, хотел остаться с ней наедине, чтобы вправить мозги. Как только щелкнула щеколда, он заорал:

      -Ты что делаешь, сука?

      Она стояла перед ним и что-то повторяла, а он не слышал, кричал и матерился; а в ушах стоял страшный хруст и приговор врача: его, лучшего борца в стране, определяли на списание... 

      Инна прижалась к нему всем телом, дрожащим голосом повторяла, и только когда поток ругани утих, то Юра услышал:

      -Я люблю тебя... люблю тебя.  Я люблю тебя.

      Смысл слов не сразу дошел до него. Помнится, Юру предупреждал старый мастер-абхаз, что "эта девка в тебя по уши"... но как можно, эту корову, эту фурию, которая каждый час норовит сломать тебя и страшно сопит, в ярости пытаясь вырваться из захвата на тренировке... 

      - Мы станем мужем и женой, - горячечным шепотом продолжала Инна, а пальцы проворно расстегивали, а точнее - просто отрывали пуговицы на рубашке, на брюках. 

      - Я рожу тебе ребенка, а потом сделаю все, что захочешь. Хочешь, выиграю следующие Игры? Для тебя, для нашего сына... У нас будет сын... Игры - это просто игры. А я - навсегда...

      Юра почувствовал, что вся его ненависть вдруг уходит, но не исчезает, а скапливается в груди, а потом в животе, в самом низу. И на свете нет женщины, кроме Инны, к которой он бы был так привязан, так внимателен, так... влюблен? Он вспомнил, что последние годы не был близок ни с одной женщиной - эта неистовая Инна отбирала все силы и желания, постоянно требуя - "еще и еще". Теперь она стояла обнаженная, сильная, зовущая, желающая "еще", но теперь уже не того, чтобы он в тысячный раз отработал с ней прием. Сейчас она была невероятно сексуальной и смотрела на него, но куда-то вниз...

      - Повернись, - приказал он, сдирая майку с груди. 

      Он вошел в нее и больше не стеснялся - чего стеснятся, тем более в женской душевой, где минуту назад матерился так, что небесам было горячо? Инна тоже не стеснялась - ведь этого момента она ждала двенадцать лет! Ей не было больно - она привыкла к боли. До сих пор она ни разу не была с мужчиной. Они избегали смотреть на нее как на женщину. Называли - "мужик в юбке". Это было правдой. Плоская грудь, бычья шея, шары мускулов на плечах. Правда, Инна втайне гордилась плоским животом и широкими, мощными, совершенно женскими бедрами. Мужчины никогда не пытались ухаживать за ней. А несколько лет назад она имела неосторожность хорошо врезать одному, который попытался ущипнуть ее за мягкое место..., а на теле Инны не было мягких мест. И не было времени на жалость - ни к себе, ни к другим. 

      Именно так она и мечтала - не на мягкой постели, но в душевой, или, в крайнем случае - на матах; не нежные прикосновения - но вечный бой; животное желание и неистовое наслаждение. Она умела воплощать свои мечты в жизнь... А Юрий все не мог успокоиться. Он взял Инну сзади, потом повернул к себе лицом и глядя в восхищенные, наполненные болью и одновременно полные немого обожания глаза - вошел еще раз. Он хотел ей сделать больно - похоже, ей хотелось того же. В дверь робко постучали - Юрий зарычал и включил воду.

      - Я еще не закончил! - закричал он в ярости. 

      Юрий знал, что адреналин в крови заставляет здорово держать в напряжение пещеристые тела. "Ну и женщина", - восхищенно думал он, весь отдаваясь в водоворот страсти. Он уже не сомневался, что Инна проиграла специально. "Давненько я не испытывал такого стресса", - отстраненно думал Юрий, бешено работая бедрами. 

       После четвертого раза дверь в душевую решили взламывать. Только тогда влюбленные соблаговолили выйти. Первым вышел Юрий - с гордо поднятой головой, в одних трусах, готовый за свою ученицу и в огонь, и в воду. Следом шла Инна. Она казалась немного смущенной - все-таки это случилось с ней в первый раз. Она медленно подняла голову и встретилась со спокойно-насмешливым взглядом Пу Ян. 

      На пьедестале, после вручения медалей китаянка буквально выдернула Инну к себе, на первую ступеньку. 

      - Привыкай, - сказала Пу Ян. - Еще не скоро будешь здесь стоять.  

      И опять Инна поняла не слова, но интонацию. В ответ она только пожала плечами:

      - Будь что будет. 

      

      Второе место они списали на беременность Инны. Был страшный нагоняй - но досталось в основном тренеру. 

      Через четыре года, после родов, двухлетнего перерыва и победы на национальном первенстве Инна вновь вышла на мировой помост. С Юрой они тренировались не только днем, но и ночью... 

      Говорят, самый страшный зверь на земле - медведица, защищающая медвежонка. После победы Инну еще несколько лет называли - "Русской медведицей"... 

		
		
    
		
    90. Николай К. Эф: Стерва
    999    "Рассказ" 


    





    
 
 



    

    

    
I

    

    

       Это была поздняя весна и поздний вечер. Лампочки светили тускло, под тонким полом гудел электродвигатель, на каждой остановке двери троллейбуса громко открывались, но тем бесполезнее, что никто в них не входил. На задней площадке, держась за вертикальный поручень, стояла молодая среднего роста девушка. У нее были тонкие губы, не очень большие серо-зеленые глаза, длинные русые волосы, четкие изящные брови. По-своему лицо ее было красиво - но только по-своему, со странностью. В двух шагах от нее сидел двадцатилетний кассир Сергей Нарциссов, он смотрел то на нее, то внутрь себя, - и думал.

       

       Двадцать три года. Характер тяжеловат. Стерва.

       Хотя может и не совсем. Она наверное несчастна, а стервозность несчастных - не стервозность, а трагизм человеческого существования... Платье. Длинное, легкое, белое в цветах, без рукавов. Неприкрытые руки, подрумяненные веснушками плечи, округлые - как яблочки. Ключицы... просто идеальные!.. ...Фарфор... На молочной коже веснушки - это для оттенка и полутени. Импрессионисты рисовали веснушками.

       "Мрамор плечей ее..." Девушка, а Вы из каких каменоломен родом?.. ...Мрамор... Микеланджело. Сломанная переносица. Сикстинская капелла. Перед смертью строил купол. Под куполом - голуби. ...Храм... - хлам... Хлам - храм, храм - хлам... Долой хлам из храма. Хаим, пошел вон, твоя рябая ряха уже всех захарила. ...Евреи. Мы. Холокост, холод, голод... голокост... колос... Колос. Родосский, стоял на двух островах, писающий мальчик... хе. Ну и хлебный тоже. ...Хлеб... Чем мы с вами питаемся и в чем мы с вами состоим.

       ...Кухня... Стол - запах свежеиспеченного хлеба, запах... ну какой к черту запах! Во-первых, мы в городе, во-вторых, у меня насморк. Вечный насморк. Стол, плита, газ, форточка, подоконник, голуби... на подоконнике... и под куполом, и в клетках... и в турбины лезут... везде; летучие мыши - только дневные... и в Риме на площадях... там их коты ловят.

       ...Чайник... На плите чайник. Эмалированный. Из носика валит пар, за окном трубы хлебозавода - из труб валит дым... Пропорции и перспектива. Перспективы никакой - рисунок не удался... хе. Чай - локоть. Чай - локоть. Чай - локоть. В чем связь?.. Чай... Чайник... Пароход... Чайки... Лоцман... Локоть... Так? Наверное так. 

       ...Локоть... Можно сказать, изящный. Женщина. От одного только слова!.. Но все-таки какая-то странная - умная, что ли?.. Грудь небольшая. Молодые еще. Но круглые. Они - яблоки... готовьте подходящий кол, чтоб залечить дуплистый ствол - Фауст; блин, только это место и запомнилось... ...Яблоки... Покатать их по тарелке. Они стояли на кухне, он прижимал к ее голым грудям две прохладные фарфоровые тарелки, она пыталась дотянуться до его брюк и похотливо смеялась... Ну пускай не похотливо, но очаровательно. Голубые глаза, белые зубки - плотоядная ты моя! Ева, что ж ты наделала...

       ...Они пили чай, разговаривали о сексе, она очень-очень мило улыбалась.

       - Володя, скажите, а какой секс Вам больше нравится?..

       - Мне? Ну не знаю... - говорил он, глядя куда-то мимо. - У меня наверное есть склонность к нестандартности. Но только это должно быть не фокусничанье, а что-то даже простое, нежное... поэтическое, - и улыбнулся, стыдясь последнего слова. Она опиралась на стол локтями, руки сложила, как в школе, и ее большие груди свисали над столом, - лифчика не было, трещала ткань блузки.

       - И кто же та счастливица, которой Вы дарите это каждую ночь?..

       - Хм... Да нет ее!.. - шутливо отвечал он. - Вообще я еще не встречал, кого бы это интересовало... да наверное и не встречу.

       - Почему же! Мне кажется обязательно встретите!..

       Хитрая! Они замолчали. Чай был горячий, пили медленно, короткими глотками. Он смотрел в окно - над крышей соседней пятиэтажки кружили голуби, кто-то вывешивал красные портянки на балконе. Но он думал не о голубях и не о портянках, а о ее шее и о ее щеках, и о грудях, о ложбинке между ними, и о мягких, ласковых руках, и о бедрах.

       - Володя, - вдруг сказала она, он посмотрел ей в лицо - улыбки не было, но в выраженьи была какая-то  растерянность. - Я хочу заняться с Вами сексом... прямо здесь... прямо сейчас...

       Она спустила бретельку с плеча - от неожиданности у него слегка перехватило дыхание.

       - А ты... хочешь меня?.. - спросила она с молящей интонацией; приметив же его смятение, бережно запустила руку под блузку и достала оттуда свою левую грудь.

       - Иди ко мне... Возьми ее, я прошу...

       Он, наконец, очнулся, и, подвинувшись ближе, осторожно взял обнаженную грудь в ладони, и начал ласково ее поглаживать. Мягкая, сочная, как фрукт, как дыня - огромная ягода. Но теплая, как парное молоко. У него стучало сердце.

       - Твое вымя... - проговорил он.

       - Вымя?..

       Ирина слегка закусила нижнюю губу и, ожидая чего-то, смотрела то на его лицо, то на его руки. Он стал водить по груди пальцами, рисуя вокруг соска какие-то странные фигуры.

       - Что это, Володя?.. - спросила она.

       - Это?.. Это что-то твое и наше...

       Он легонько дотронулся до соска подушечками пальцев, Ирина вздрогнула.

       - Это забинтованная рана... и подорожник у конской ноги...

       Он стал теребить сосок пальцами.

       - Прошу тебя, продолжай...

       - ...это оставленные голодными вопросы... это волны на море, виноград, запах полыни в руках твоих и голос травы, что шепчет тебе на ухо... это луг уставших выбрасывать время... это возгласы отставших... это плач ребенка... это теленок на тонких ногах... это просьба... это упрощение... это то, как я буду сосать... тебя...

       Он наклонился и обнял губами ее мягкий, светло-розовый сосок.

       - Да... - протянула Ирина и запустила пальцы рук в его волосы. - Ты мой милый, мой незабываемый... прямо здесь, прямо сейчас... да... ты хочешь меня...

       Она спустила свою блузку до пояса, оголив вторую грудь, и потянулась расстегивать пуговицы его байковой клетчатой рубашки... "Мы будем трахаться с тобой на ложе из голубиных перьев..." Блин, какая-то отвратительная смесь порнографии с претензией на что-то интересное... Такое должно приходить в голову подростку, а не двадцатилетнему кассиру...

       

       Нарциссов вернулся к действительности. Он посмотрел вокруг - троллейбус был пуст; кроме него и девушки в троллейбусе был еще водитель, но его присутствие определялось косвенно. Как и бога... Услышь мои молитвы, о водитель троллейбуса, в котором еду!.. Но все-таки что-то есть в ней сухое, худое, бесцветное и деревянное... Или это освещение?.. Сухая... как лепесток... что за цветы на платье?.. Мертвый лепесток пухового одеяла... Розовое масло... красное дерево... криптомерии. Бамбук. Сука.

       С дуба он ломает сук, и тугой сгибает лук... Убил, гад, коршуна - чуть было и лебедя не тютю. Столько дней наедине со своей матерью в тесной бочке... А не сам ли он себя зачал?.. Одновременно - свой отец и свой же сын. Познакомьтесь, это мой сын - отец сына отца моего отца, а это мой отец - отец отца сына моего папы... In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti - произнести где-нибудь будто бы нечаянно, подумают, что начитан и образован... Но все-таки как из сука согнешь лук?.. Сука... стерва, сволочь, сигареты...

       Бар.

       - А у Вас усталый вид, Светлана.

       - Я много работаю.

       - Вы карьеристка?

       - У меня есть цель и я ее добиваюсь.

       - А, ну понятно... (пауза, пьет кофе из бумажной чашки) Только Вы врете, Светлана. Вы не работаете по ночам.

       - Нет?.. И что же я делаю?

       - По ночам Вы трахаетесь, Светлана.

       - Мне неприятен этот разговор...

       - Как бешеная, как ненасытная и как безразличная. Вы  стерва, Светлана. У Вас дома в Вашей постели Вас трахают слабые мужчины - потому что с Вашей точки зрения все мужчины слабы...

       Но это наверное уже слишком. Лепесток морковки... Морковный цвет... На платье то ли гвоздики, то ли что-то поокруглее... Интересно, как зовут?.. Оля... Валя... Наташа... Лена... Маша - может быть... ну, Масяня, стерва-курва!.. 

       Нарциссов в очередной раз поднял взгляд на  девушку, но на этот раз и она смотрела на него. Оба быстро отвели глаза.

       

       Нарциссов улыбнулся. Ты смотри-ка, встретились глазами...

       Всегда только так. Три раза - все равно что девственник. Один раз Валя и два раза Вика. Валя - не в счет... ...Вика...

       - Ты не обижаешься на меня?

       - За что? Эти две ночи - лучшее, что я знал в жизни!.. Ты ведь так красива - мне просто не верится, что это случилось, да еще и не один раз...

       А два. Блондинка, голубые глаза, красные губы. Красива!.. И сексуальна - просто до невозможности.

       Поцелуй меня!

       Раздень меня!..

       Возьми меня... или как там она говорила...

       И словно падает в пропасть. Голое тело. В пустоту любви... Нет, скорее в пустоту желания. Особенно когда долго не было секса. Его тогда так много, что Вселенная занимает в нем какой-то жалкий уголок, а во всем остальном пространстве - ты. И разрываешься, пытаясь подобно газу заполнить весь предоставленный объем...

       Но появится она или он - и все это желание окажется капелькой на стеклышке биохимика... Хе...

       ...Вика. Ласковая!.. Кошка... Скорее котенок. Сексапильный котенок. Царапала? Может быть, несильно, не помню... не помню?

       - Мне тоже было хорошо, - улыбка, голубые глаза, - я люблю тебя, мой хороший, - улыбка, поцелуй, рука на щеке, и до свиданья. Самый несчастный человек на земле. "Самый девственный" - это было в семнадцать. Теперь уже не так актуально - фактически. Самым несчастным может быть только тот, кто мог бы быть самым счастливым - так что радуйся... Либидо - кара небесная! - возвращается каждый раз, будто и не прогоняли...

       

       ...Смотрела на меня. Любопытная? Но в лице не было отвращения... Пустые глаза, иногда засматривается - слабость такая. И отвела взгляд - будто спугнулась. Может все-таки ошибся? Может не стерва, а некое пугливое, слабое, невинное создание?.. Ну прости меня, моя козочка!.. Надо сознаться - это приятно: обозвать сукой ту, которая ею совсем не является. Такова мужская природа. Такова женская. Таков был он, и такова она... участники похода такового.

       Обозвать конечно можно, но только один раз - в порядке роковой ошибки.

       "Прости меня!" - кричать,

       и лобызать ее коленки,

       слезами их моча.

       Опять наверняка преувеличил. И не пугливая, и не слабая, - не лань. Просто есть проблемы.

       ...Лань... Они когда боятся - писаются от страха... Бегут от любой опасности на десять километров прочь, моча стекает по бедру, к копыту - и брызги летят во все стороны. Опытный пес знает: вот эта лунная дорога - здесь бежала лань, спасаясь от охотников...

       Но зато в один прекрасный, солнечный, тихий день, на поляне в глубине леса - там, где нет охотничьих ружей, а есть только самцы со своими крепкими, длинными членами... (правда, попадись там ружья, она и ружья бы в себя приняла...) она бесстыдно выгибается и выставляет на виду у всех свои горячие и влажные женские обстоятельства... Она так хочет, - и стонет от нетерпения, - что самцы сначала слегка ошарашены - но вскоре смелеют и входят в нее по-очереди и с разбегу.

       Кошка бесстыдная! Он ведь всадит в тебя свой член по самые... и неизвестно еще как там все это... будет, и куда оно там тебе... упрется... и чего оно там тебе... расширит... или - не дай бог... - порвет. "Во мне будет ребенок... Новая жизнь!.. но потом... да, да... сильнее... глубже... да, давай... трахай меня... трахай, прошу..." Прошу. Ну пожалуйста. Ну что тебе стоит... или у тебя не стоит? Ты мой резвый, спермобрызжущий конь!.. Шлемоблещущий... античные эпитеты... Виноцветные соски.

       По виноцветному соску... слеза твоя сбегает... никто не знает... об чем твоя печаль... жаль... конечно... время тает, и жаль... что целовать тебя нельзя... туда, т.е. туда нельзя... хотя успеть возможно было... пока забвенье не остыло... пока был жив мой скорбный плач... с любовью пополам...  разлитый, разбитый... как руки в солнечных лучах... как руки в солнечных лучах... твоей слезою оповиты. А ведь сносно!.. Жаль ничего не запомню... Оповиты - есть ли такое вообще в русском?..

       Что-то подозрительно легко пошло... Наверное Пастернак. Когда читал?.. Вчера. И Фауст, может быть... И Бунин... Шекспир?.. Улисс - ясно... Гораций был - на прошлой неделе, но вряд ли... Цветаева - тоже давненько... прохожий, остановись...

       ...Нарциссов в миг очнулся, рванулся с места, но выйти не успел. Девушка сошла на остановке и пропала - двери захлопнулись. От досады у него чуть ли не слезы наворачивались на глаза. Остановись. Ну что ж ты, водитель троллейбуса!.. Я ведь хотел проводить ее до дому - узнать хотя бы какая у нее профессия... А вдруг она была пианистка?.. Теперь уже поздно... Пока добежишь до тебя, попросишь остановиться - она уже ушла... Да и не побегу я... пикник на обочине жизни... удел слабых - призвание умных... а я в какой категории?.. И там и там - вдвойне.

       Но конечно вряд ли... Лишний раз убедиться... конечно она не пианистка - и к музыке имеет отношение только посредством дискотек - как все. Правда она не совсем обычная, но тем она и обычнее остальных, что не совсем необычная...

       Ну и прощай. Как обычно.

       

       

    

    
II

    

    

       ...Они довольно быстро шли по темным переулкам. Нарциссов мог идти и медленней, но она куда-то спешила. Шампанское, вино, огурцы... это было слабо заметно среди людей и при свете, но в темноте Татьяна теряла ориентацию. Перед глазами у нее что-то периодически начинало прыгать, ощущения и мысли менялись каждые пять метров, стройное тело то горело, то дрожало от холода - а Нарциссов словно нарочно ничего не говорил. Она попыталась вспомнить, как же он выглядит, разные лица стали всплывать в голове, но они постоянно изменялись, незаметно переходя из одного в другое - и ни про одно с полной уверенностью нельзя было сказать, что это именно его лицо. - Потом Таня все-таки остановилась на одной широкой, квадратной физиономии, но тут они подошли к  ее подъезду, где был включен свет, и она увидела, что настоящее лицо совсем не такое - и даже противоположно  по характеру тому, что она себе представила...

       Она немного растерялась. Какие-то слова вертелись у нее на языке... она бездумно произнесла их - и оказалось, что таким образом пригласила Нарциссова к себе на чай. Он, конечно, вежливо согласился, но мог этого и не делать - Татьяна, не дослушав его, двинулась в подъезд угарной походкой победительницы.

       Почти что бегом она взбежала на пятый этаж, остановилась, стала искать ключ от квартиры, заметила на лестнице молодого человека из троллейбуса...

       - Почему это вы... ах, да... ой...

       У нее нервно задрожали руки, она открыла дверь своей квартиры, уже хотела входить, но вдруг вспомнила, что не знает имени.

       - Подождите, - сказала она. - Мы ведь с вами не знакомы. В квартиру так входить нельзя... Меня зовут Таня. А как вас?..

       - Сергей, - вежливо ответил Нарциссов.

       - Хорошо, - сказала она. - Заходите.

       Включив свет в коридоре, она обернулась к Нарциссову и прищурившись всмотрелась в его лицо.

       - Господи! У Вас синяки под глазами - Вы что не спите по ночам?.. 

       Нарциссов что-то ответил. Она помогла снять ему пиджак, которого он снимать вовсе не собирался, и проводила на кухню.

       - Посидите пока здесь, я переоденусь... - пробормотала она и побежала в ванную. Господи, что же это такое... Умылась, минуту посидела неподвижно с мокрым лицом, и, кажется, в голове стало проясняться. Боже, что это... пригласила, домой... Прогнать?.. Переодеться. И она пошла в меньшую из комнат  - в квартире их было две.

       

       Шла на кухню. Перед тем как входить - поправила одежду. Входя - улыбнулась, молча пошла к раковине, вспоминая его имя. Взяла с плиты чайник.

       - Вы не устали?.. - спросила она, набирая в чайник воду.

       - Нет... - растерянно ответил Нарциссов.

       Поставила чайник на газ. Опять сделала на лице улыбку, повернулась к Нарциссову, аккуратно присела напротив.

       - Очень благодарна Вам, что Вы меня проводили...

       - Ну мне это совсем не трудно... Наоборот, я последнее время мало кого вижу - так что это мне полезно и интересно... Скажите... а кем Вы работаете?..

       - Кем работаю?.. Я пианистка... концертмейстер - в музучилище.

       - О! Так значит, я угадал...

       - В смысле?..

       - Да я просто думал - откуда это Вы возвращаетесь в платье - и подумал, что с концерта...

       - С концерта?.. А, нет - не с концерта. С дня рожденья...

       - Хм, так получается, я угадал случайно?..

       - Получается, что так.

       Замолчали, чайник негромко улюлюкал.

       - А Вы кем работаете?

       - Я... ну так, то - кассир в цветочном магазине... но вообще-то я... писатель...

       - Писатель?.. О, это наверное очень интересно...

       - Интересно...

       - А о чем Вы пишете?..

       - О чем? Да так - о чем придется... Вообще-то пытаюсь писать по-разному, и разное... Но в итоге выходит один тот же рассказ...

       - И о чем этот рассказ?..

       - О чем?.. Да наверное о себе - о чем же еще...

       - Где-то уже печатались?..

       - Да нет, нигде еще... Разве что немного в Интернете - но это так... Да и печатать нечего - мало законченного...

       - Почему?..

       - Ну дело в том, что в какой-то момент произведение перестает мне нравиться... а других стимулов нет...

       - Так может стоило бы переделывать уже написанное, пока оно вам не понравится?..

       - Вообще-то да... но переделывать очень трудно. Писать - это ведь все равно что строить карточный домик, - стоит убрать одну карту - и все рушится...

       - Сколько Вам сейчас лет?..

       - Двадцать.

       - Ну так у Вас все еще впереди...

       - Ну да...

       Вода в чайнике закипела. Таня подошла к плите, достала стаканы, стала готовить чай.

       - А Вы одна живете?..

       - Одна.

       Она наливала воду.

       - А Вы?..

       - Тоже один...

       Достала сахар из шкафчика.

       - Вам сколько ложек класть?

       - Что?.. А, четыре...

       Она поставила стаканы на стол, Нарциссов взял свой и пододвинул к себе.

       - Может, Вам хлеба?..

       - Да нет - я так...

       Он наклонился над стаканом и легонько подул.

       - А Вы в Киевской консерватории учились?..

       - Да, но не закончила.

       Он попробовал отпить немного.

       - Так Вам сейчас сколько?..

       - Двадцать три.

       Нарциссов стал подносить стакан ко рту и пить довольно большими глотками, обжигая себе язык.

       Он сделал несколько таких глотков, потом заулыбался.

       - ...а Вы... не сыграете мне что-нибудь?..

       - Ну сейчас уже поздно...

       - Ах, черт - я забыл!.. 

       Чаю оставалось уже на половину, еще три глотка и стакан опустел.

       - Ну спасибо Вам за чай... - сказал он, ставя стакан, и встал из-за стола.

       - Пожалуйста...

       Он пошел в коридор, обулся, одел пиджак, открыл входную дверь и вышел.

       - Вам там не темно? - заботливо проговорила Таня. - Я могу подержать дверь открытой...

       - Да нет, спасибо, не надо - я так... До свидания!

       - До свидания.

       Нарциссов спустился по темной лестнице, вышел из дома на улицу и пошел домой.

       

    

    
III

    

    

       Она хотела включить свет в комнате, но выключатель щелкнул - и лампочка цокнула.

       - Ничего, я сейчас включу другой.

       Пошла куда-то в угол комнаты и включила на столе лампу. Потом стала искать в шкафах альбомы с фотографиями...

       Приглушенный свет, мякоть дивана - она негромко, но оживленно объясняла что к чему - Нарциссов слушал.

       - Это мой дед. Правда на немца похож?.. ну правда ведь?.. И взгляд, и лоб... Он ракетчик был. А это вот бабушка. Можно сравнить: какие лица разные... правда?.. Просто совершенно!.. У него холодное, нордическое... У нее такое, даже немного детское... - ну это у нее известных кровей там подмешано, - а вообще-то она наполовину дворянка, у нас даже прабабку звали знаете как? Клеопатра... Вот... Ну здесь сослуживцы деда, знакомые-по-работе бабушки... А это вот мама в детстве - это ей наверное лет пять... Это все ее братья, сестры... Это вот она одна постарше... Это они на Байкале с семьей... ...Вот, это мой папа - здесь еще молодой, тоже был военный, но потом ушел в отставку, стал рисовать, - вон видите на стене? - это его... там еще в другой комнате есть, я Вам потом покажу... это наш дядя-археолог, это вот они вместе с папой... а вот мама в молодости - правда красивая? она-то и до папы уже раз была замужем, но они и с папой потом разошлись... в молодости была очень даже - потом ссохлась. Это опять мама, это мамин дядя... А это уже мама с папой, после того как родился брат мой, Владимир... вот, тут он еще маленький - теперь он физик... Ну это какие-то его друзья детства...  А, вот я наконец - это мне наверное года два - похожа?.. Ну что-то есть... Это опять друзья брата... это тут какие-то наши знакомые, мы сними на море вместе ездили... Вот я опять - мне здесь наверное лет десять. Мне мама тогда вот это синее платье купила, я долго упрашивала - она купила... Это вот мы с братом... это брат с какой-то своей очередной подружкой... О, здесь вот мне пятнадцать - это я уже тогда начала взрослеть. Ну как сильно изменилась?..

       - Да нет, не очень...

       - Это мама... это я, здесь мне наверное столько же... Это мы с братом... это ой... это противная фотография - не смотрите...

       - Почему же, дай я посмотрю!..

       Она замерла и уставилась куда-то перед собой.

       - Так... значит мы уже... на "ты"?..

       - Получается... так...

       - Так что... не будем больше фотографии смотреть?..

       - Ну наверное... нет...

       Она закрыла альбом и поджала губы.

       - А что будем тогда делать?.. - спросила она.

       Нарциссов взял у нее альбом, положил его на журнальных столик и осторожно взял с ее колен ее руку. Он поднес ее к губам и стал целовать. Минуту Таня была так же неподвижна и равнодушна, но потом видимо все-таки решилась на что-то, и повернув к нему голову, заглянула в глаза с грустной улыбкой.

       - Ну хорошо... - проговорила она, и провела пальцами по щеке. - Только пойдем лучше в ту комнату...

       И она сама взяла его за руку, встала и повела за собой.

       

    

    
Эпилог

    

    

       Семь часов утра...

       Ах да, сегодня среда - на роботу идти не надо... Спит. Спи, голубка.

       Плечи под простыней... Талия... одна из Граций. Таз... наверное так и называть... ничего лучшего в голову не приходит... Небольшой фарфоровый нос идеальной формы - веснушки. Открытый, красивый лоб - умна, ей богу!.. Тонкие пальцы молочно-белого цвета. Изящные, идеальные по форме ключицы. А тут - груди; небольшие, мягкие - тоже с веснушками... Брови, веки, висок, волосы... Любить значит перечислять.

       Локон... Локоть... Щиколотки... щиколотки - самое чистое и прозрачное, что есть в женщине... Сизый мрамор... Мраморные голуби...

       ...Она стояла на высокой колокольне, собиралась покончить с собой, но какой-то безнадежный ее знакомый, прибежал к ней, уговаривал, молил, вконец извелся, прыгнул вниз - и таким образом ее спас - потому что прыгать она передумала. Вот кем бы я хотел быть!.. Ею ли, им ли, ими ли обоими - все равно.

       Нарциссов глянул в потолок.

       Потолок. Самолеты. Почему самолеты?.. Ах, у самолетов есть потолок... Знаешь, сынок - самолеты оставляют на небе белые следы, которые потом потихоньку сносит ветром. Иногда следы длинные и они совсем близко, прямо у тебя над головой, а иногда самолет летит где-то очень далеко, очень высоко и очень быстро - тогда след от него совсем короткий и похож больше на шрам, чем на след... И вот когда самолет летит именно где-то там, на горизонте и след от него похож на шрам или на хвост, то знаешь что? - бывали времена, когда только это меня и спасало... Рассказ старого индейца сонному внуку, который переспал с белой девушкой и треплет пальцами ее ладонь...

       ...Полковник... при чем тут полковник?.. Полковник, полковник! Скажите нам ваш почтовый адрес!.. Скажите, скажите!.. Ска-жи-те!!! Ска-жи-те!!! Толпа просто озверела - в припадке бешенства она стала рвать транспаранты и кидать в окна бутылками... Кому-то размозжили череп - перья полетели во все стороны... Куда нам девать эти перья?..

       Полковник, ну зайдите хоть на минутку, чайку попьем... Полковник хмуро почесал ребро.

       - Я не голубой, - ответил он.

       Конечно не голубой... А кто говорил, что голубой?.. Никто и не говорил, что голубой... Просто мы подумали... Мы просто подумали, что...

       

       - Ты уже не спишь? - спросила Таня и пристально на него посмотрела.

       - Нет, - ответил Нарциссов. Сначала он испугался, но потом она положила руку ему на грудь и он успокоился.

       - Ты должна знать мой телефонный номер, - сказал он.

       - Должна? Ну хорошо - говори, я запомню.

       - 83-92-8. Запомнила?

       - Запомнила.

       - Отлично.

    


















		
		
		
    91. Лола Эф: Пожарный выход
    999    "Рассказ"  Эротика 


    




    
 
 



    

       В командировках в филиалы хорошо то, что вопрос "кто за что платит" снимается сам собой. За все платит компания. И компания догадывается, за что она платит.

       

       Бар в Мовенпике ничем от других баров не отличался. Ну разве что пианист получше. Большой, красивый, свободный. Отвернулся от зала, глаза прикрыл. И репертуар приличный. Не то чтобы межконтинентальный виртуоз, но и облегченным восприятием домохозяек тоже не пахнет. Видно только ухо и волосы. Прическа вполне корпоративная. Между ухом и линией волос кусочек плоти, с тоненькой синей пульсирующей жилкой.

       

       Слишком близко к сцене единственный свободный столик оказался. Я наклоняюсь над бокалом. Музыцирующая плоть меня волновать не должна. Я в Лозанне по делу. Сверху над моей макушкой рассыпается жесткий акцент моих коллег. Ну вот и за работу.

       

       Напротив меня садится мой бывший большой босс. Я в его подразделении больше не работаю. Но еще осталось довести до ума парочку совместных проектов для местных клиентов. Официально компания нам обоим платит именно за это.

       

       Я, наверное, шлюха. Профессиональная. Не в том смысле, что за это деньги беру. Только в том, что если для профессионального роста надо, то надо. И делаю я это профессионально. То есть, упрекнуть потом меня не в чем.

       

       Три Б (бывший, большой и босс) ростом с меня. Но на меня клюнул, только когда я на семь сантиметров выше стала. С тех пор каблуки я не снимала. И с нетерпением жду окончания последнего проекта. Еще месяца два, не больше, и ступням свобода. А заодно и мне тоже. Хотя бы на чуть-чуть. Мой нынешний босс тетка, так что старая тактика прямиком в корзину, а потом подумать надо и перестроиться. "Дорогая редакция, как мне делать карьеру дальше?... Ваша, пока еще не лесбиянка".

       

       У ТриБ бегающие глаза болотного цвета. Помощник сидит по правую руку от него и изо всех сил производит впечатление. На Три Б, не на меня. Три Б купается в мелкой славе. Я подыгрываю. Мне нужно хорошее заключение по проекту. И не буду врать, пару раз мне с моим бывшим боссом даже и не совсем никак было.

       

       Враки или нет, но местные коллеги говорят, что душ принимать после половины одиннадцатого в Лозанне поведение прямо-таки антисоциальное, если соседи есть. У всех наших клиентов дома в деревни, отдельно стоящие, так что похоже правда. Гостиница "Мовенпик" - один из оплотов свободы. Бар работает до двух утра или до последнего посетителя, что раньше. Три Б смотрит на свои швейцарские. Шутка, однако. Это у него в стране они швейцарские. А на берегу этого озера все, что ему по карману, называется ширпотреб. За это я и люблю сюда приезжать. Чтобы масштаб на место поставить и в местных крысиных играх не увязнуть.

       

       Три Б протягивает мне зажигалку и переходит к сплетням про клиентов. "Ты слышала про Луизу - она на повышение, говорят, пошла? Ну что там с проектом, со второй стадией? Когда она "зеленый свет" даст?" Я должна была бы знать. Луиза моя бывшая подруга и клиент Три Б. Я ничего о ней не слышала с тех пор, когда месяц назад не осталась на ночь в другой гостинице на берегу вот этого же озера. Смотри письмо в редакцию выше. Луиза обиделась. За ужин заплатила я, хотя до моего отказа от большой и удобной двуспальной кровати в ее номере все счета мы делили пополам. Три Б из-за нее как-то раз потерял большой заказ. Но мне его не жалко - попытки залезть в чужую постель всегда должны быть хорошо продуманы. Мог бы и спросить, как Луиза к мужчинам относится. И я с трудом сдерживаюсь, чтобы не наступить на слишком близко придвинутую ко мне под столом ногу. 

       

       Однако проекты еще не закончились, а сила воли у меня завидная. Я снимаю туфлю и ступней глажу его колено. Три Б успокаивается. С захваченными территориями все в порядке, пленники ведут себя как подобает. Но с другой стороны я, похоже, оплошала. Пианист теперь смотрит в нашу сторону. И тут я понимаю, что скатерти на столике нет. Все, что над, и все, что под, одинаково прозрачно. Ногу я не убираю и вызывающе смотрю пианисту в глаза. В ответ получаю "Лолу". Джерри Росс. Проклятые янки. "Whatever Lola wants. Lola gets". Ну я-то явно не Фауст. Значит, Лола. И, глядя на пианиста, я внезапно понимаю, чего же я сегодня на самом деле в данный момент хочу.

       

       Пианист улыбается. Я смотрю на его зубы. Мои губы сохнут. Не убирая ноги с трибэшного колена, я облизываю верхнюю губу. Улыбка пианиста становится явно издевательской, и Лола плавно переходит в нечто более современное. Я не могу узнать. Знакомая штучка, но что? Впервые за вечер я с обожанием смотрю на трибешного помощника. Юноша преисполнен восторгом от самого себя - он угадал мелодию. Я поражаюсь собственному энтузиазму - даже Три Б не ожидал от меня такой поддержки подрастающему поколению. "Ну, Герхард, ну не мучай нас - как это называется? Джастин Тимберлейк? Cry Me A River? А может ты и слова знаешь?" Герхард знает. И ничтоже сумняшеся подпевает вслух: 

    

    
You don't have to say, what you did,
    I already know, I found out from him
    Now there's     just no chance, for you and me, there'll never be
    

    

    

       Когда Герхард заканчивает припев, я надеваю туфли, перекрещиваю ноги в щиколотках, пожимаю плечами и фыркаю в сторону рояля. Три Б с неодобрением смотрит в мою сторону. "У тебя хороший голос, Герхард", - говорит он в профилактических целях. Я спохватываюсь и шепчу нечто похвальное, ненавязчиво вставляя в предложение, что Три Б ну тоже очень хорошо поет. Три Б мягчает и придвигает ногу еще ближе. Вторая бутылка вина незаметно оказывается третьей, карьерист Герхард с очередного намека наконец соображает, что ему очень хочется спать, откланивается, и Три Б передвигает свой стул поближе ко мне.

       

       Я смотрю в сторону рояля. Там не ловят мой взгляд, там на него натыкаются. А наткнувшись, вздрагивают и мрачнеют. Большие карие глаза с голубеющими белками. Я успеваю подумать, что и у меня есть капли "Vital Еyes", но, боюсь, это моя последняя трезвая мысль сегодняшним вечером.

       

       Пианист больше не улыбается, и мне тоже уже не смешно. Потная трибешная рука на моей шее с левой стороны не имеет значения. Я не чувствую его руки. Другая рука, на моем правом бедре значит еще меньше. Между ней и моей кожей по крайней мере есть юбка. Мое бесчувственное бедро призывно шевелится, и рука с изумрудным кольцом, на мгновение оторвавшаяся за пивом, по-собственнически возвращается почти туда же, только на пару сантиметров выше. Я не чувствую рук. Я чувствую взгляд из-за рояля, тяжело ползущий по моему лицу. От глаз ко рту. Ото лба к шее. Взгляд, двигающийся в такт очередному блюзу: застывающий на губах, скользящий вниз, отталкивающийся от ключиц, испуганно взмывающий вверх, вязнущий в моих глазах. Я провожу пальцем по щеке, обожженной этим взглядом. Мне очень страшно. Я прижимаюсь к Три Б. Здесь все известно. Здесь безопасно. Здесь ничего, с чем нельзя было бы справиться, не было, нет и не будет. Не может быть. Вот и славненько. Музыка заканчивается, и мне приходится повернуться лицом к Три Б.

       

       А потом приходит время уходить из бара. И как обычно, я ухожу первой. Это профессионально. Чтобы никто ни о чем не догадался, Три Б к таким мелочам очень трепетно относится. 

       

       

       В лифте я подымаюсь с ладонями, прижатыми к щекам. Мне душно, мне страшно. Я хочу обратно в бар.Так бывает, мне рассказывали. Когда заходишь в комнату, и сразу чувствуешь, что ты не одна. Говорят, что если все взаправду, всерьез, то "твой человек" то же самое чувствует. Химия. Рассказали бы лучше, что с этим делать. Хотя нет проблем. Я смеюсь. Может, впервые трибешная ночь в удовольствие будет - закрою глаза, включу воображение и проведу рукой по жилке за ухом, там где волосы уходят завитушкой на шею. Ведь если в темноте, то может это и не Три Б. Может быть, если забыться, напротив будут не болотные глаза, а карие...Я опускаю руки и шумно выдыхаю. Мой этаж. Двери лифта открываются.

       

       Пианист сидит под стеной напротив, слева от моего номера, подогнув ногу и опираясь правой рукой об пол. Поймав мой взгляд, он устало спрашивает: "Ну и что мы будем с этим делать?" "Времени с этим что-либо делать уже нет", - хмыкаю я. "Пустим на самотек. Само пройдет". "Можно зайти?" - он кивает головой в сторону моего номера. "Не понравится". - отвечаю я. 

       "Почему ты думаешь, что мне не понравится?"

       "Не думаю, знаю. И не тебе, а мне. Я втроем не люблю. А до третьего мы уже не успеем". 

       

       Он поднимается на ноги, потягивается и засовывает руки в карманы. "Ну что ж, постараюсь в следующий раз выбрать время получше. Тебя как зовут?"

       

       Я из последних сил принимаю неприступный вид.

       

       Он смотрит на меня все тем же тяжелым взглядом. Музыки больше нет, но я отчетливо слышу задохнувшийся саксофон, и в груди щемящей болью повисает неразрешенный аккорд. Еще немного, и я задохнусь сама. Он протягивает ко мне руку, и я вздрагиваю, как от удара.

       

       "Как хочешь," - выдыхает он и уходит.

       

       Это не так, как я хочу. Это так, как у меня получается. Коридоры в гостинице полутемные, и ковер настоящий, с длинныь ворсом. Каблуки путаются, и когда я догоняю его, я почти падаю ему на спину, но он вовремя поворачивается.

       

       Ко мне возвращается дыхание, хотя дышать должно быть нечем: во рту у меня привкус выпитого им коньяка, а его рука медленно повторяет путь, пройденный его взглядом еще там, внизу, в баре, и застывает посредине лица. Большой палец скользит по моей верхней губе и временами касается десны. Я пытаюсь вдохнуть в себя его пальцы, гладящие мою щеку и выше, под глазом и у виска. И я не хочу отпускать ни губы, ни палец во рту, ни его левую руку, которую я чувствую сквозь пиджак на спине у лопаток, потом ниже, потом еще ниже. Мне не хватит воздуха, если он уберет свою руку с моего лица. 

       

       Чувствительность вернулась, клетки кожи проросли сквозь одежду, сквозь юбку, которой как будто больше нет. Юбка действительно исчезает, стремительно подымаясь вверх. Рука на лице пытается уйти - я сжимаю его палец зубами и с трудом выдыхаю "нет". "Подожди",- говорит он. - "Я хочу..." "Я тоже. Ты слишком долго играл, там, в баре..." "Я слишком долго тебя ждал, здесь, в коридоре", - говорит он, открывая дверь на пожарную лестницу и подталкивая меня второй рукой, все еще сжимающей мою юбку, на ярко освещенную площадку с распределительными щитками. "Тут где-то должен быть выключатель", -шепчет он, прижимая меня к себе. Я уткнулась носом в его рубашку. Мне очень нравится этот запах, я могу здесь жить, у него подмышкой, вечно, но я не вижу, что он делает. Мне нужна его вторая рука. Где-нибудь: на щеке, на спине, на шее. Я поворачиваюсь, и в этот момент он наконец находит выключатель.

       

       Когда гаснет свет, я теряю ориентацию, и чтобы не упасть, хватаюсь руками за перила. 

       

       "Не спеши",- шепчет он мне в шею. Дробные мелкие обжигающие поцелуи спускаются от макушки через ухо к цепочке. Он берет цепочку губами, и я чувствую его руки у себя на груди. Он расстегивает пиджак, забирается под блузку. На секунду мне становится смешно: хорошо, что выключен свет. В юбке на талии и в лифчике на шее я...

       

       Но дыхание перехватывает - длинные пальцы ходят вверх и вниз у меня спереди, от пупка к солнечному сплетению, захватывают соски, вытягивают, вдавливают их внутрь, отпускают, а потом опять медленно и отрывисто спускаются вниз, к пупку. Он стягивает с меня трусики, а потом осторожно, кончиками пальцев проводит по животу. "Здесь от резинки след остался", - выдыхают его губы мне в шею, а потом я чувствую их в районе талии. "Я его сейчас разглажу", - шепчет он внизу. 

       

       Я не могу отпустить перила. Если я их отпущу, меня унесет ураганом. Это стихийное бедствие. Это цунами. Я прогибаюсь, прижимаюсь грудью к костяшкам своих пальцев. Его руки на моих ягодицах. Я на секунду отрываюсь от лестницы, и беру его за руку. Он прижимается животом к моей спине, губами к затылку, а коленями к моим ногам, когда я подталкиваю его длинные пальцы туда, где они должны быть, туда где я хочу их чувствовать, туда, где им сейчас место. Я не знаю, что он шепчет мне в ухо, но лучше этих слов ничего нет. Разве что пальцы, скользящие там, внизу. Именно так, как я и представляла себе это в баре. Нет, даже немножко лучше. 

       

       Он обнимает меня другой рукой. Его ладонь ложится на мои руки на перилах. Я поворачиваю голову влево и прижимаюсь щекой к его руке. Его пальцы становятся нетерпеливее. Я раздвигаю ноги. Я вся внимание. Я хочу запомнить эту самую первую встречу. Мы выдыхаем одновременно. "Нет", - говорю я. "Да", - говорю я. А может быть, я вообще ничего не говорю. Может быть, я просто кричу, задыхаясь от слез: " всегда, всегда, пожалуйста, спасибо, да, не надо, еще, как же это..".

       

       На самом деле на лестнице очень тихо. Только скрипят перила, и еще часто и громко, на всю вселенную, за моей спиной дышит самая необходимая сейчас часть моего тела.

       

       А потом все исчезает в глубокой воронке, куда пускают не всех, где люди бывают нечасто, только если очень повезет. Не все даже знают, что это место существует. Многие довольствуются головокружением от одной попытки заглянуть туда. Как я раньше. 

       

       Я прихожу в себя с мыслью, что мне повезло. Теперь я знаю. У меня будет время потом облечь свое знание в слова. Я буду теперь всегда об этом думать. Всю жизнь. Или даже дольше. 

       

       На лестнице не так уж и темно. Глаза привыкли, или чувства обострились, а может быть я просто теперь могу видеть в темноте и с закрытыми глазами. На тыльной стороне его ладони остались белые полоски от моих зубов.

       

       Его медленные руки приводят меня в порядок. Губы перебирают волосы на моей голове. Я отклоняюсь назад и прижимаюсь к его плечу. Он целует меня в лоб.

       

       В коридоре кто-то громко выкрикивает мое имя.

       

       "Мне пора", - шепчу я. "Я знаю", - так же шепотом отвечает он, включает свет и уходит. 

       

       Спустившись на пролет, он останавливается и подымает голову вверх. Он долго смотрит на меня и говорит: "Я познакомлюсь с тобой завтра в восемь, за завтраком. И ты сама мне скажешь, как тебя зовут". 

       

       Карие глаза улыбаются. А потом он сбегает вниз.

       

       Я отпускаю перила, расправляю юбку дрожащими руками, приглаживаю волосы и выхожу с пожарной лестницы в полутемный гостиничный коридор.

       

       Посреди коридора пошатываясь стоит Три Б. "Где ты была?" - набрасывается он на меня. Я думаю, что если я его толкну, он упадет. И в номер к себе будет добираться ползком.

       

       "Слушай", - говорю я ему. "Если ты сейчас не исчезнешь, я расскажу Луизе какой ты мужлан. И тогда забудь о второй стадии проекта навечно".

       

       "Это не профессионально", - отрыгивает Три Б. Я улыбаюсь ему и снимаю туфли. Я иду босиком по дорожке в гостиничном коридоре, покачивая бедрами и помахивая шпильками в правой руке. И правда, профессионализма в этом нет ни капли.

    
















		
		
		
    92. И К. Эф: Эротическая Проза
    999   Оценка:5.22*13    "Рассказ"  Проза 


    




















    Черта с два! Почему я кому-то что-то должен?! К сожалению, первое, что
    
 я должен самому себе, это иногда есть. Неужели, единственный способ 
    
для меня заработать денег, это спать?
    

    Древнейшая профессия. Я усмехнулся. Хоть и не самая.
    

    Дурацкий вопрос. Конечно, это не единственный способ. Просто я так привык.
    
И кроме прибыли он мне дает нечто большее - самоудовлетворение. И некое 
    
подобие славы.
    
Мне сейчас не хочется работать. Я ненавижу слово "надо". Я ведь знаю, что опять 
    
не получится.
    

    Ногу под себя, взгляд в стену. Колпачок ручки давно превратился в мочалку. 
    
Тетрадочка. Листочек. Все такой же чистый. Все такой же бумажный. Все такой же 
    
клетчатый. О чем это я? 
    

    Нет, ну представь... Пусть это будет мальчик. Или два мальчика. И девочка. 
    
"А может, это дворник был...". Ха. Смешно. Опять не о том. А хотя... Дворник 
    
это забавно. Нестандартно, по крайней мере. Ну, пусть будет дворник. 
    
А гомо-, гетеро-, би-? Или так, вообще, постоять пришел. Посмотреть. Посоветовать.
    
Вроде как старичок-лесовичок с бурной молодостью... Лесовичок? Тоже ничего себе...
    
Сидит себе там, в заповеднике и олених каких-нибудь к сожительству склоняет. 
    
Представляю себе название "Рогатые тоже любят"... или "Любовь заповедная"... 
    
о, а ничего... ничего,... если не плагиат.
    

    Тьфу, гадость. Выплевываю колпачок. И колпачок гадость. И все остальное гадость 
    
еще большая.
    

    С отвращением смотрю на кровать. Не могу. Почему моя фантазия работает только во сне?!
    

    А я как назло сейчас не вижу снов. Я не вижу нужных снов. Я не вижу других снов, кроме
    
наших. А значит, я не могу писать. А значит, у меня нет денег. А значит... Да ничего это не
    
значит, кроме того, что я чертов неудачник.
    

    Кстати о деньгах.
    
Рукой в задний карман. Что-то шуршит. В левый. Звенит. 
    
Ну что ж... почти 2 тысячи своих отечественных. Состояние. Минус 500-600 рублей на
    
интернет-кафе. 
    

    ("Киса, собирайся, пойдем!" Нетерпеливо пританцовываю на месте, мну в руках зеленые бумажки.
    
"Куда, сладкий?" Истома в голосе. Она валяется на диване в одних трусиках. 
    
"Они книгу взяли! А мы идем за компьютером!" 
    
"Жааарко..." 
    
"Ну, солнышко, ты же знаешь, как он мне нужен для..." 
    
"А может в душ... холодный... А? Мррр..." Она чуть приспустила трусики с бедер и двинулась ко мне на
    
четвереньках. 
    
"А может сначала... Ай!" Она прыгнула на меня, и мы покатились по полу. Ее руки на моей шее, чуть
    
душат, ее ноги вокруг моих бедер, крепко сжимают, ее язык у меня во рту. А я вдыхаю судорожно, с болью,
    
со стоном, сдираю с нее единственную помеху, жадно целую ее в пушистые волосы, провожу пальцем по
    
струне позвоночника, утыкаюсь носом между ее грудей и дышу ею, дышу, и надышаться не могу единственной
    
моей.
    
А потом в душе взбиваю шампунь на ее голове. Она гладит меня по спине и ниже. Думает. И тихонько:
    
"А может на Ибицу съездим? А компьютер... У меня ведь ноутбук есть...".) 
    

    Меняю футболку, беру куртку. 
    

    Я знаю куда пойду. Посмотрю на людей. Вдруг чего придумаю. А то лесничий с оленями. Во
    
сне ведь приснится, не отмахаешься. Во сне... Вздыхаю. Захлопываю дверь. Закуриваю.
    

    − Привет!
    

    Киваю. Девочка-бармен радостно улыбается. 
    

    − Давно тебя не видно было...
    

    Спросит про нее, убью.
    

    − А ты сегодня в одиночестве?
    

    Дрянь. Выплевываю.
    

    − Не видишь?!
    

    Сжимаю "колбочку" с текилой. Неловко улыбаюсь. 
    
Поздно. Она обиделась.
    
Ну и ладно. Хотя девочка красивая...
    
Пью.
    

    Большой и указательный вокруг стекла. Как ее запястье. Очень тонкое и прохладное. 
    
Соль. Как поцелуй, когда нельзя, но очень хочется. 
    

    (Кожа по коже сладко-сладко. Моя щека на ее животе. Языком в щелочку пупка. Смеется. Моя нога трется
    
о ее ногу. Опускаю голову ниже. И... 
    
"Ннне надо!" Брыкается, сворачивается в клубок обиженным ежиком, хватает меня за волосы, не дает
    
опустить голову. "Слышишь?!" Я замечаю, что она готова плакать. 
    
"Котенок мой, кисонька, что случилось? Ну почему?" 
    
"А ты не понимаешь?!" И смотрит зло. Я целую ее глаза, провожу языком по ресницам.
    
"Понимаю, солнышко... Но хочется..." 
    
"Ну, там же... тебе же... противно..." Теребит рукой одеяло. 
    
"Кто тебе это сказал, милая?! Это же... прекрасно..." 
    
Еще, кажется, и покраснеет! Мое необыкновенное сказочное существо умеет плакать и краснеть! Мое! Я
    
крепко-крепко прижимаю ее к себе. У нее, маленькой, перехватывает дыхание. Но она молчит и только
    
крепче прижимается ко мне. Ее дыхание на моей шее. Потом разрешает мне целовать ее живот, бедра.
    
Полувсхлип, когда мои губы встречаются с ее губами. Ее пальчики в мои волосы. И спокойствие после 
    
не-спокойствия. И сплю, счастливый, с запахом крови, вкусом крови и цветом крови на своих губах.)
    

    Стакан на стойку. 
    

    Мест почти нет. Стриптиз. Странно. Людям не хватает ежедневных зрелищ в зеркалах своих
    
ванных комнат? И субботними ночами по телевизору?
    

    Чудом нахожу стул без стола. Ставлю у стены. Пепельницу на пол. 
    

    И сигарета за сигаретой. Дым забирается в легкие, щекочет. Ненавижу курить. Но ей нравился
    
этот запах... Наматываю на палец полоски дыма.
    

    Это была плохая идея. На людей я все равно не смотрю. Слишком счастливые. А смотрю... на
    
дверь. Когда-то давно... Очень давно... Целый год назад... Она в нее вошла.
    

    (Сквозняк. Машинально оглядываюсь на дверь. Нет, опять не она. Неужели продинамила... Вместо того,
    
чтобы отвернуться и, например, уйти - все-таки прошло 35 минут с назначенной встречи... задерживаю
    
взгляд. Джинсы, белая майка с синим рисунком. Джинсовая курточка перекинута через руку. Узкое загорелое
    
лицо (а ведь только апрель), чуть вздернутая верхняя губка, светлые волосы, темные глаза. Очень хрупкая.
    
Очень легкая. Очень подвижная. Одна.
    
"Джин-тоник, пожалуйста. И чуть-чуть вишневого сока туда... Да, так. Спасибо." Села в углу. А я... я
    
смотрю на нее. Она заметила, подняла брови, чуть наклонила голову. Я опустил глаза.
    
"Еще текилу". Девочка-бармен подмигивает. 
    
"Понравилась?". Забираю стаканчик. 
    
"Она тут в первый раз?" Девочка пожимает плечами, улыбается... 
    
"Да нет... пару раз я уже вишневый сок в джин-тоник добавляла..." Пью. Резко выдыхаю. Слезаю с
    
высокого стула. Из-за плеча "Удачи!"
    
Когда я подошел и промямлил "Можно к вам...", она снова подняла брови томно-тонко и посмотрела на
    
меня как-то робко-непонимающе. И я, даже не дожидаясь ее "За-кого-вы-меня-принимаете", ушел.
    
"Ещё". Девочка сочувственно покачала головой и поставила стаканчик на стойку. Я долго смотрел на него.
    
"Уходит". Бармен показала мне глазами куда-то за мою спину. И в тот же момент тонкая маленькая
    
ручка на моем рукаве. 
    
"Почему же вы так быстро ушли? Но, кажется, вы скучаете... Да и мне невесело. Вы не хотите меня
    
проводить?" И я проводил. Только один раз. Потом мы вместе сняли квартиру.) 
    

    Зачем я сюда пришел? Не для людей. Не для сюжета. А чтобы вдруг... случайно...
    
совершенно неожиданно встретить ее. 
    

    Глупо. Потому что она не вернется.
    

    Она не вернется.
    

    Куртку в рукава. Пепельницу на стойку.
    

    Она не вернется.
    

    Не оглядываться, не искать глазами.
    

    Она не вернется.
    

    Неоновая вывеска за спиной. Поднимаю руку. Гулять, так гулять.
    

    Не вернется. Не вернется. Не вернется.
    

    Открываю заднюю дверь новенькой десятки. Не хочу разговоров.
    

    Укачивающая темнота города. И запах скорого дождя.
    

    ("Обожаю весну..." Она смеялась мне ямочками на щеках и болтала ножками. Мы сидели на подоконнике и
    
курили. Она провела ладошкой по моей спине. Я сладко вздрогнул. 
    
"Мой персик..." Я сбросил окурок и проводил его глазами. Одуряюще пахло сиренью, и я не верил в свое
    
счастье. Она устроила свои ступни мне на колени, я осторожно массировал ее пальчики.
    
"Мррр... Весна... Ты чувствуешь, как пахнет, мой котик...? Скоро дождь будет..." Она глубоко-глубоко
    
вздохнула и прикрыла глаза, продолжая меня рассматривать из-под ресниц. Как же я обожал этот ее 
    
взгляд. "Что тебе хочется делать, когда ты чувствуешь этот запах?". Я провел пальцем по внутренней
    
стороне ее бедра.
    
"Догадайся". Она легонько надавила ступней мне между ног. 
    
"Ты о другом думать не можешь?" Я расстегнул джинсы и положил ее ножку себе на голый живот. 
    
"Рядом с тобой не могу". Она крепче уперлась пяточкой.
    
"А мне вот каждый год хочется что-то изменить... Найти что-то новое... Выйти из дома и долго-долго
    
гулять. А лучше, переехать. Постричься, перекраситься, сменить имидж... даже друзей... и..." Она
    
вывернулась, пересела ко мне на колени, взяла в рот мочку моего уха и утробно заурчала.
    
"То есть я должен сказать спасибо за тебя этой весне?" Я запустил руку ей под майку, дотронулся пальцем
    
до ее соска. Она прижалась крепче.
    
"Типа того". И откинула голову, томно улыбаясь... Я спустил ее с подоконника, сам встал во весь рост и
    
заорал в эту сумасшедшую весну "СПАСИБО!!!". Она звонко рассмеялась и, глядя на меня снизу вверх,
    
стала стаскивать с меня джинсы.)
    

    Она предупреждала. А я... А я думал, что от меня она не уйдет. Я надеялся... что она любит.
    
Дурак? Она, конечно, любила, но это не помешало ей уйти. Она любит всех, не только меня.
    
И теперь, этой весной, из окон такси мне хочется кричать совсем другое. Но я, сглатывая
    
комок в горле, шепчу через сжатые зубы "Ненавижу".
    

    Хочется есть, но лень готовить. Ставлю молоко в микроволновку. Мюсли... кончились. Вот
    
черт. Молоко вскипело. Выливаю в раковину. Значит, не ужинаю.
    

    На столе немым укором, закостеневшей мозолью тетрадка в клеточку. 
    

    Отодвигаю стул, беру пепельницу.
    

    Окно тонет в тусклом теплом весеннем дожде. Уютно-розовые занавески на фоне сине-
    
черной ночи. ("Киса, откуда у тебя такие мещанские вкусы?" "Не ворчи, солнышко, это ведь так... по-
    
семейному..." Носиком в шею. Сдаюсь.)     Кладу ноги на подоконник. Тот самый подоконник. В глаза
    
бросается потрескавшийся лихорадочно-малиновый лак на нестриженых ногтях. Меня
    
передергивает. Убирая ноги под себя, провожу по ним рукой. Побрить, что ли? Она любила...
    
Она, она, снова она! Хватит!
    

    Но покорно бреду в ванную, стригу ногти, снимаю лак, брею ноги. Над раковиной смываю с 
    
рук гель, привычно не ища свое отражение.
    

    ("Красавица моя..." Я сидел на кафельном полу с пепельницей на коленях. Она выставила ножку на бортик
    
и наливала гель на мочалку. Тонкие запястья, ровный загар, стройные ноги, впалый животик, под ним на
    
волосках водяная пыль. Я стряхнул пепел. На папиросной бумаге расплывались мокрые пятна.
    
"Ты это всем говоришь?" Морщусь. Смотрю как гаснут искры в сером пепле. Поднимаю голову и замечаю 
    
ее хитрую улыбку из-под потоков воды. 
    
"Только красавицам. И только моим". Теперь морщится она. Встряхивает волосами. Мокрая прядь
    
прилипла к щеке. 
    
"И много их у тебя?" Шутливо-ревниво-обиженно. Она перешагивает через бортик. Я укутываю ее в
    
махровое полотенце, прижимаю к себе, чувствую через ткань ее влажное тепло. Тянусь за расческой. 
    
"Две..." Неверие. Удивление. Злость. 
    
"К-к-кто?!" Упирается руками мне в грудь, смотрит пристально. Струйка воды стекает по щеке, по шее и
    
исчезает под светло-зеленым полотенцем. "Ну?!" Я прячу улыбку. 
    
"Ты..." осторожно целую ее в плечо, вдыхая запах "морских минералов". "И она". Поворачиваюсь к 
    
еркалу, прикладываю губы к запотевшему стеклу. Там, где отражаются ее поджатые губки. 
    
"Не смей!" Почти успеваю отстраниться. Каскад осколков зеркала и стеклянной пепельницы вместе с
    
пеплом и окурками рухнул в раковину. Хорошее было зеркало. Да и пепельница ничего... "Это не я! Не смей
    
любить никого, кроме меня! Даже мое отражение не смей, потому что это не... Ой..." Она бросилась ко
    
мне, обняла за шею и стала быстро-быстро целовать мое лицо. Там, где ее язык соприкасался с моей кожей,
    
чуть пощипывало. "Прости меня... ну пожалуйста... пожалуйста... я не должна была... но ты так... как
    
будто на самом деле... не надо больше... прости... тебе больно, да?... Очень больно...? Я не хотела, правда...
    
тебе больно... никогда..."
    
"Тише, милая". Я зарылся в ее мокрые волосы, охладить горящее лицо. "Мне почти не больно..." 
    
"Да?... Подожди, я сейчас... сейчас". В маленьком осколке, оставшемся висеть на стене отражался мой
    
поцарапанный подбородок и пятна крови на воротнике футболки. "В царапинах стекла не осталось, нет?"
    
Она вернулась с пачкой пластыря и флакончиком перекиси. "Сейчас я тебе все промою... Я... Черт!" Она
    
болезненно скривилась, села на бортик и подняла ногу. Из пятки шла кровь. "Это мне за дело... это
    
правильно..." И попыталась улыбнуться. Я ответил улыбкой. Она прижалась к моему животу. Я
    
погладил ее по голове.
    
"Я люблю тебя. Такой, какая есть, люблю. Со всеми твоими заморочками. Моя единственная"
    
И я не знаю, может она не поверила разбившемуся зеркалу, так же как и я. Все было слишком хорошо.) 
    

    Падаю в кресло. И спать хочется-не хочется. 
    

    Включаю телевизор. Тупо переключаю каналы. Главное, не про секс. Не хочу вспоминать.
    
Нашел что-то необременительно-музыкальное. Смотрю в телевизор, пока не начинает
    
светлеть.
    

    Когда глаза начали закрываться, понимаю, что уже не отвертеться. Надо идти... работать.
    

    Постель холодная и слишком большая. 
    

    А теперь надо все забыть. Не смешивать личную жизнь с работой. Не смешивать. Не
    
смешивать... 
    

    Успеваю выключить свет.
    

    (Настольная лампа повернута в сторону, но свет все равно падает на ее тело, сливается со светом уличного
    
фонаря и тенью деревьев. Она такая красивая, когда спит. 
    
Я дописываю наше с ней существование еще на пару месяцев. Если издатель даст, сколько обещал. И
    
молюсь, чтобы мне сегодня ничего не снилось. Мне пока не нужно. И у меня есть моя явь. У меня есть моя
    
она.
    
Смотрю на нее и не могу наглядеться. Моя. Такая красивая и моя.
    
Тушу сигарету и откладываю ручку. Нет, лучше завтра проснусь пораньше. 
    
Ложусь рядом с ней, стараясь не разбудить. Но она очень чутко спит. Не открывая глаз, обвивает рукой
    
мою шею, а второй начинает меня гладить.
    
"Любимый пришел".
    
Не могу сдержаться и целую ее в губы. Она жмурится от удовольствия и на секунду отрывается:
    
"Накурился...", и снова целует. Долго. Нежно.
    
Ее пальчики спускаются вниз и путаются в моих волосах, а губы не отпускают. Я вздрагиваю.
    
Одновременно пытаюсь отстраниться и приникнуть ближе. Она смеется и обвивает меня ногами. Я
    
потихоньку теряю голову.
    
"Не уйдешь".
    
Ласкаю ее грудь, убираю волосы, чтобы они не мешали мне любоваться.
    
"А я и не хочу. Твоя."
    
Она строго грозит мне пальчиком.
    
" Не твоя, а твой. Ты моя самая любимая маленькая мужчинка."
    
Я покорно киваю.
    
"Твой. А что мне за это будет?"
    
Она снова смеется и целует меня. Глаза, губы, шею, соски, осторожно зубками, живот, ниже, ниже, ниже!!!...
    
Вдруг поднимает на меня глаза... Ждущие, испытывающие, лукавые. Боже, как я ее люблю!)
    

    Просыпаюсь от собственного стона. 
    

    Не смешивать не получилось. Подушка мокрая от слез. А я и не помню, когда плакал. По
    
крайней мере, сейчас не плачу. 
    

    Я заснул 2 часа назад. И больше не засну. Мне надо хоть что-нибудь написать. 
    

    Я не виноват, что она мне приснилась. Мне просто был нужен сюжет... Такие сны, с тех пор,
    
как она ушла, я почти перестал видеть. Я не могу выбирать... Черт, перед кем я оправдываюсь?
    
Перед ней или перед собой? 
    

    Мне не надо вспоминать, что снилось. Я очень хорошо помню ту ночь.
    

    Я сел за стол. Мне стало страшно.
    

    Неужели мне надо описывать все сначала? Как однажды весной она от кого-то ушла и
    
пришла ко мне. Как мы познакомились в клубе. Как мы сняли эту квартиру. Как мы жили
    
здесь, как любили друг друга. Как она научила меня быть мужчиной и даже думать о себе как
    
о мужчине. Я должен рассказать им это?! И поместить нашу сказку в дешевую обложку на
    
грязные прилавки под картонную надпись "Эротика. Порнография."?!! И эта жадно-
    
похотливо-озабоченная толпа будет вместе со мной переживать все наши ночи, ласкать ее
    
нежное отзывчивое тело, целовать ее...?!!
    

    Нет! Не может быть. 
    

    Но мне нужны деньги. Мне надо на что-то существовать. Без нее - не жить.
    

    Я... люблю ее. 
    

    Как мужчина я не должен плакать. Ей бы не понра...
    

    Я взяла ручку.
    


		
		
		
    93. Ди Б. Эф: Ничего Не Требуя Взамен
    999   Оценка:3.93*13    "Рассказ"  Эротика 


    




      ЭФ: НИЧЕГО НЕ ТРЕБУЯ ВЗАМЕН

      Ди Балов

      Зинаида обрадовалась, что на этом вокзале еще можно было входить в зал ожидания без билета. Если даже не попадется желающий угостить ее выпивкой, то хотя бы удастся провести ночь под крышей.

      - Эй, ты! - ее окружили несколько женщин, одна из которых больно ткнула кулаком в бок. - Выметайся отсюда.

      - Я только посижу немного.

      - Если не хочешь неприятностей, проваливай подобру-поздорову.

      - Но я же...

      - Ты из тех сук, которые цену нам тут сбивают!

      У проституток был наметанный глаз, и Зинаида поняла, что ей придется уйти.

      На улице уже стемнело, начал накрапывать дождь и женщина села на скамью под навесом стоянки автобуса. Было безлюдно, мимо проносились сверкавшие лаком автомобили, и ей захотелось заплакать. Конечно, она сама виновата во всем: никто ее не заставлял становиться пьяницей и докатиться до того, чтобы пропить даже жилье. Но, с другой стороны, за что ей выпала такая проклятая жизнь, единственное убежище от которой можно было найти только в алкоголе?! И ей вдруг захотелось замерзнуть здесь, чтобы закончилось это кошмарное существование.

      - Не скажете, автобус давно ушел?

      Зинаида вздрогнула и настороженно посмотрела на севшего рядом мужчину. Он был хорошо одет, выглядел благообразно и явно торопился домой. Женщина вздохнула и, опустив голову, покачала головой.

      - Вам негде ночевать?

      Зинаида посмотрела на него исподлобья и пробормотала:

      - Я не дешевая проститутка, - голос у нее получился сдавленным, и ей еще больше захотелось заплакать.

      - Они там, - Зинаида показала рукой в сторону вокзала, и сама ужаснулась своей глупости: к ней клеится мужик, а она его отсылает к тем стервам, которые ее же не пустили в теплое помещение под крышей.

      - Гражданочка! - процедил этот человек сквозь зубы. - Я вас не спрашиваю, кто вы и где можно найти проституток. Я просто поинтересовался насчет того, есть ли у вас место для ночлега. Когда женщина сидит здесь в такое время и в таком настроении, что-то тут не в порядке.

      Зинаида открыла рот, но горло сильно сжалось, на глаза навернули слезы, и она с силой укусила губы, пытаясь удержаться от плача.

      - У меня есть отдельная комната с кроватью, в двери замок, ключ от которого будет у вас. Если у вас проблемы, вы можете там пожить.

      Зинаида задрожала всем телом:

      - Но мне же нечем заплатить! - и вместе со словами из нее брызнули слезы.

      - Я это вижу, дамочка, - он посмотрел на часы. - Так, по всему видно, что автобуса уже не будет. Надо ловить машину. Так что, решайте.

      Зинаида уже чувствовала, что замерзать до смерти придется мучительно и долго, а за приглашением незнакомца кроется что-то очень нехорошее. Поэтому, нежели тут маяться, не лучше ли рискнуть и посмотреть, что же этот тип удумал?

      В дырявые туфли успела попасть вода, ее пронизывал холод, и она подумала, что неплохо бы выпить для согрева.

      - А водка есть?

      - Так вы согласны?

      Женщина кивнула и встала. Ей понравилось, что он взял ее за руку, и от этого стало вдруг очень тепло.

      Мужчина остановил машину и, открыв дверцу, наклонился к водителю:

      - На Спартаковскую.

      - Сколько?

      - Стольник.

      "Ого! - подумала Зинаида. - Деньги у него, видать, водятся, и он не жадный".

      Когда они вышли из автомобиля, женщина заискивающе заглянула ему в глаза:

      - Ехать всего-то ничего, а этот чурка столько содрал!

      Он ничего не ответил. 

      На всякий случай, Зинаида запоминала дорогу, по которой ее вел этот молчаливый кавалер. И подумала, что, собственно, и он поступает неосторожно, ведя к себе незнакомую женщину.

      У мужчины оказалась большая трехкомнатная квартира с высокими потолками и с отменной обстановкой.

      - Вы здесь один живете? В такой квартире!

      - Мы с матерью жили, - мужчина галантно помог ей снять куртку. - В прошлом году, 6 октября, умерла. Так, а сейчас прямо в ванную.

      - Я вам паркет наслежу, у меня ноги все мокрые.

      Не долго думая, он взял ее на руки и понес словно пушинку. Зинаида ощутила что-то близкое к экстазу: впервые в жизни ее так держал мужчина, и за это ей захотелось сделать ради него все, что угодно.

      - Примете горячую ванну, и жизнь сразу покажется лучше.

      Скинув туфли и оставшись в чулках, Зинаида поняла, что пол с подогревом.

      - Надо же! - ей стало совсем хорошо, а присутствие этого мужчины было таким приятным, что она почувствовала необходимость и ему доставить удовольствие.

      - Одежду повесите на батарейку, пусть сохнет, - с некоторым беспокойством поглядел он на расстегивавшую пуговицы платья женщину. - А я подберу что-нибудь из маминых вещей.

      "Наверно, художник", - подумала Зинаида и улыбнулась вслед поспешно ретировавшемуся мужчине. Она заметила его смущение, и это ее еще больше озадачило: 

      если он не сексуальный маньяк, то зачем ему надо приводить к себе в дом незнакомую женщину? По его поведению трудно было догадаться, что у него на уме.

      Зинаида сняла с волос резинку, потрясла головой, от чего капли воды разлетелись, слегка окропив и лицо.

      "Тут, по крайней мере, тепло и не капает".

      Отогреваясь в ванне, Зинаида водила ладонью по своему телу и все больше загоралась желанием:

      "Надо переспать с ним и это будет, как бы, моей платой за такой прекрасный ночлег", - и она хихикнула тому, что сама очень хотела мужчину.

      И, когда раздался стук в дверь, женщина крикнула, придав голосу как можно больше кокетства:

      - Не заперто, - она специально не стала задвигать щеколду, понимая, что мужчина есть мужчина и потому не сможет противиться зову природы, когда он находится в квартире наедине с обнаженной женщиной.

      И очень удивилась тому, что в створке показалась только его рука с халатом:

      - Наденете это, недавно как раз постирал. Я повешу на дверцу, потом возьмете.

      - Можете войти, - растерянно сказала Зинаида, но того и след простыл

      Она его нашла на кухне, сервирующим стол.

      - С легким паром.

      - Спасибочки, - женщина подошла, перехватив его быстрый взгляд в сторону надетого на ней халата, который она нарочно не запахнула.

      - Если ты чего-то боишься, то знай: я не собираюсь тебя насиловать. И вообще что-либо с тобой делать.

      - А мне кажется, ты меня больше боишься.

      Она стояла перед ним, не стесняясь своей еле прикрытой наготы, и смотрела прямо в глаза.

      - Я считаю, что нам пора познакомиться, - он смешно засуетился и пододвинул ей табуретку. - А может, принести стул?

      - Зачем?

      - Чтобы мягче было.

      - Не надо, - Зинаида села и закинула ногу на ногу. Ей пришлось покусать губку, чтобы подавить улыбку на паническое состояние, овладевшее мужчиной при виде ее соблазнительной позы. - Так как тебя зовут?

      - Николай, можно просто Коля. А вас?

      - Зинаида.

      - А по отчеству?

      - Меня зовут Зина, - она вдруг почувствовала, что начинает раздражаться: вместо того, чтобы вести себя, ну, если не как кобель, то, во всяком случае, как нормальный мужчина, этот тип лебезит перед ней так, что даже тошно становится.

      Николай достал из холодильника бутылку водки, и Зинаида впервые за весь день рассмеялась.

      - Ну, Николай, это совсем другое дело.

      Фактически, она впервые смеялась за весь последний год.

      В течение этого времени у нее было много случайных связей, в основном по пьянке. Собутыльники порой овладевали ею скопом, после чего, как правило, били. Водка превращала мужчин в диких животных, и ей приходилось это терпеть, потому что такова была их натура, и с этим ничего нельзя было поделать. Наверно, и этот Николай, строивший из себя джентльмена, станет другим, когда выпьет, и уж, во всяком случае, осмелеет.

      - А стаканы у тебя есть?

      - Есть.

      - Доставай. Водку пьют только из стаканов.

      - Вы можете сами выбрать. Кухня полностью в вашем распоряжении.

      - Ты уж поухаживай за дамой. 

      - Простите. У вас халатик чуть-чуть сполз. Вы не против, если я поправлю?

      - Валяй, - и Зинаида презрительно скривила рот, наблюдая как мужчина аккуратно прикрывает ее оголившуюся сиську.

      - Давай гусара и обязательно до дна, - предложила она, и сама наполнила стаканы до краев.

      - Это не много?

      - В самый раз! - женщина закусила маринованным огурчиком и посмотрела на Николая зовущим взглядом. - А теперь скажи-ка мне, что ты собираешься со мной сделать?

      Он протянул ей тарелку с нарезанной ветчиной и Зинаида, которая весь день ничего не ела, с жадностью стала уплетать ее за обе щеки.

      - Ну? - переспросила она с набитым ртом. - Так что же ты собираешься со мной сделать?

      - Вот, - он поднял стакан, - попытаюсь принять это вовнутрь в честь нашего знакомства.

      - А потом? - Зинаида подалась к нему, выпятила грудь, подергав плечами, чтобы халат чуть сполз, и завлекающе приоткрыла губы.

      - А потом ни-че-го!

      - Но так не бывает! - прыснула женщина и быстро прикрыла рот ладонью. От выпитой водки по ее телу разливалась теплота, поднимая настроение и вызывая что-то вроде храбрости. Впрочем, еще не вполне достаточную, поэтому она пододвинула стакан. - Давай еще по одной.

      - Вы, я вижу, любительница этого, да? 

      - А что мне еще остается? - ей хотелось придать голосу оттенок веселья, но не получилось. Халат почти полностью сполз, но она уже понимала, что это на него не действует.

      Было даже обидно, что мужчина явно не собирался к ней приставать; это задевало ее женское самолюбие и, хоть еще не были исчерпаны все способы соблазнения, однако она перестала надеяться. "Наверное, я не в его вкусе, - подумала Зинаида. - И, в конце концов, в таком виде представляю интерес только для бомжей. Да и то не всегда".

      - Расскажите мне про себя, - сказал Николай, накладывая ей в тарелку картошку, которую поджарил, пока она мылась.

      - А что ты хочешь узнать?

      - Сколько вам лет?

      - Женщине разве задают такие вопросы? - Зинаиде шутливо погрозила пальцем, и сама налила себе водки. - Я уже немолодая. Мне уже 55 лет.

      - Боже мой! - она опустила голову и с отвращением отодвинула стакан. - Мне уже 55 лет! С ума сойти!

      - А замужем были?

      - Да. А зачем ты спрашиваешь?

      - Интересно.

      - Ничего интересного. Он был самым настоящим подлецом и бил меня каждый день по-черному. Смотри, - женщина откинула подол и показала свою ляжку с малиновым пятном, - до сих пор остались следы.

      Она была уверена, что ей удалось дать мужчине возможность увидеть ее волосатую промежность. Может хоть это его возбудит!

      - И еще пил с утра до вечера, не просыхая. И меня, сволочь, заставлял, вот я и привыкла  к этой заразе. А потом продал квартиру и куда-то исчез.

      - Давно?

      - На прошлой неделе. Пришла милиция и вышвырнула меня из квартиры. Вот и мыкаюсь, как могу.

      - А вещи?

      - Да какие вещи? Давно все пропили. Мы же с ним года три, как не работаем.

      Зинаида порывисто встала, обняла Николая за шею и села ему на колени.

      - Ты такой хороший. Если у тебя не поднимается, то это ничего. Я знаю всякие штучки.

      Она поерзала тазом и, ощутив твердость, залилась смехом:

      - Ты же меня хочешь! А я, грешным делом, подумала, - это открытие обрадовало женщину. Соски уже и без того набухли, а прикосновение к мужчине было настолько возбуждающим, что ей безумно захотелось его ласк. Но тот отстранился и даже спихнул с колен, поэтому ей пришлось снова сесть на свое место.

      - Да что с тобой?

      - А родственников или знакомых нет?

      - Слушай, - сердито сказала Зинаида. - Неужели ты не хочешь? Нет, ты хочешь, вон у тебя какой бугор в штанах. Почему, черт бы тебя побрал, ты не хочешь меня трахнуть?

      - А ты этого хочешь? - тихо спросил Николай.

      Женщина залилась звонким смехом и снова села к нему на колени.

      - Ты какой-то странный. А чем ты занимаешься?

      - Я писатель, - сказал он и, взяв руку Зинаиды, которой она расстегивала его ширинку, поднес к губам и поцеловал влажную ладонь. 

      - Ты что!? - ей впервые в жизни целовали руку; от этого у нее закружилась голова, и стало так приятно, что не удержалась и тоже чмокнула мужчину в щеку. - Ой, как ты колешься!

      - Пойти побриться?

      - Не надо! - вскричала она. - Мне так больше нравится. Ты вообще мне очень нравишься. Ты такой интересный мужчина! Именно такой, о каком я всегда мечтала.

      - Правда?

      "Успокойся, девочка! - сказала она себе. - Все это тебе снится".

      - Вроде не такой уж и старый, - Зинаида ласково погладила его голову, -  а весь поседел. Ты не женат? - интуиция подсказывала ответ, но ей хотелось услышать его из уст мужчины.

      - Нет, - выдохнул он. - Позволь мне встать.  Хочу показать тебе твою комнату.

      - Скажи, а почему ты это делаешь? - она плелась сзади, качаясь, и опиралась ладонью об стену, чтобы не упасть.

      - Смотри, вот ключ, дверь закрывается, и ты можешь быть спокойна. Да, чистое белье я уже постелил.

      - Почему ты это делаешь? - упрямо повторила женщина.

      - Что?

      - Ну, все это.

      - Да, конечно, в наше время странно встретить человека, который просто так помогает, да?

      Николай покивал головой, а потом прислонился задом к косяку двери.

      - Мама, когда умерла, последнее ее слово было - ты не поверишь - она попросила, чтобы я всегда старался помогать женщинам, попавшим беду. Это было ее последнее предсмертное желание.

      - Хорошая была женщина.

      - Помогать, ничего не требуя взамен.

      - И какой хороший ты сын.

      Зинаида скинула халат, постояла немного голая, чтобы раззадорить мужчину, и нырнула под одеяло. Почувствовав расслабляющий уют теплой постели, она потянулась всем телом и сделала Николаю приглашающий знак.

      - Залезай ко мне и расскажи про свою маму.

      Но он присел на край кровати и поправил ей одеяло:

      - Давай отдыхай. А завтра поговорим.

      - О чем? - она выпростала руку и опустила ладонь на холмик в его брюках; мужчина был явно не смел с женщинами, и следовало его расшевелить.

      - Я хочу, чтобы ты здесь жила.

      Выпитая водка, бессонные ночи, треволнения дня, теплая постель и присутствие мужчины - все это сразу подействовало на Зинаиду; глаза стали тяжелыми, голова куда-то поплыла и она провалилась в сон.

      ***

      Проснувшись, Зинаида сначала не могла понять, где находится, но потом вспомнила все, что с ней вчера случилось. И, что этот пыльным мешком трахнутый мужчина так и не овладел ею. Чувствуя себя уязвленной, женщина надела халат и подошла к трюмо: неужели она настолько непривлекательна, что, даже, несмотря на ее уговоры, этот мужчина так и не удосужился переспать с ней.

      Он сидел на кухне и, при ее появлении, вскочил с места, схватил руку и поцеловал ее.

      - Да пошел ты! - зло прошипела Зинаида и отвела руку за спину.

      - А я сделал кофе. Хочешь, налью?

      - А водка осталась?

      Николай достал новую бутылку и этим частично реабилитировал себя в ее глазах.

      - Что ты за мужик? Ручки целуешь, петух торчит, а курочку потоптать не можешь. Курочке ведь хочется, чтобы ее потоптали! 

      Она опрокинула целый стакан и спросила:

      - Сигареты есть?

      - Я курю трубку.

      - Ну, так давай, хоть подымлю.

      Зинаида сделала несколько затяжек, закашлялась и швырнула в него трубкой.

      - Хочешь, схожу за сигаретой?

      - Тебе попалась баба, готовая на все. Лежит перед тобой голая, сама предлагает, а ты? Нос от меня воротишь, а туда же: якобы, ухаживаешь. Лучше бы в душу плюнул, чем так. Пойду я отсюда, не хочу больше ни секунды оставаться с тобой.

      - Но, почему?

      - Мужчина должен быть мужчиной.

      - То есть пользоваться каждым случаем, чтобы овладеть женщиной?

      - Ну да.

      "А, может, он просто боится баб?" - подумала Зинаида и раздвинула ноги.

      - Будешь или нет?

      Николай, словно загипнотизированный, бухнулся перед ней на колени и уставился на волосатую промежность.

      - А, может, ты извращенец? Давай, я и на такие вещи согласна.

      - Высечешь меня? - тихо спросил Николай.

      - Ах, ты из этих! - женщина расхохоталась и шутливо скрутила Николаю ухо. - Ну, так сказал бы вчера.

      - Я хочу быть у тебя в подчинении, называть тебя госпожой и делать все, что ты прикажешь.

      - Тогда быстро раздевайся догола и становись передо мной на колени.

      - Вы будете меня пороть, госпожа? - дрожащим от возбуждения голосом спросил Николай. Его глаза горели предвкушением ожидаемого наслаждения, и он начал срывать с себя одежду.

      "Эта дурь у него пройдет быстро, - подумала Зинаида. - Я уж постараюсь!"

      

      

		
		
    
		
    

    Связаться с программистом сайта.