Певзнер Марк Яковлевич : другие произведения.

Узоры на паутине

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Нас окружали тела - разорванные, покалеченные, мертвые. И они все прибывали и прибывали. Нашей квартиры стало мало, и границы расширились. Стены комнаты исчезли. Мы уже не были в доме. Мы сидели на ветке, а тела, сотни, тысячи тел молча окружали нас. И в молчании они признавались нам в любви. Сама смерть признавалась нам в любви.

   Все права защищены. Произведение распространяется только в электронном варианте. По вопросам использования обращайтесь к авторам.

Алек Сел, [email protected]

Марк Певзнер, [email protected]

  

Узоры на паутине

  
   -Ты еще лежишь?
   Вика была раздражена. Как и в любое другое утро. Как и в любое другое время суток.
   -Думаешь, мне доставляет удовольствие каждое утро будить своего ленивого, рыхлого муженька, стаскивать его с кровати для того, чтобы он пошел на работу и в конце месяца принес хотя бы те крохи, что получает? - в конце Вика сорвалась на визг.
   -Нет, дорогая, - ответил я. - Встаю, встаю.
   Она почти выбежала из комнаты. Сразу стало свежее и светлее. Духами, которыми пользовалась Вика, можно было травить насекомых. Например, мух. Я уже не раз выслушивал упрёки, что не в состоянии подарить ей настоящие французские духи.
   На кухне жена гремела посудой. Она переставляла сковородки, кастрюли и тарелки. Ей очень хотелось скандала, и она жалела, что упустила такую возможность в спальне. От звуков закладывало уши. "Давление поднимается" - подумал я, поедая свою яичницу.
   -Муха, - я удивленно произнес это вслух и имел неосторожность повторить это по просьбе Вики.
   -В сковородке муха.
   Я показал жене насекомое вилкой, и тотчас Вика выбила столовый прибор из моей руки.
   Пока жена кричала, я рассматривал свои домашние тапочки. В глаза ее посмотреть не решался - знал, что там увижу: "Мелкий и тупой - тебя даже с натяжкой мужиком назвать нельзя!". Я пошел одеваться.
   Пальто висело на дверце шкафа. Вика считала, что моя одежда по определению грязная. Держать ее рядом со своими шубками - кощунство.
   "Мелкий и тупой!" - она сказала мне это через полгода после свадьбы. Произнесла Вика мне сентенцию своего ко мне отношения однажды, но жестокое определение прочно укрепилось в моём сознании. Когда она меня будит. Когда снисходит до того, чтобы кормить. Даже когда у нас случается близость (да, да - это редко, но случается) - я закрываю глаза, чтобы не видеть, как она довольно облизывает губы и слышу "...тебя даже с натяжкой мужиком назвать нельзя".
   На первом же перекрестке одна из машин окатила меня грязью. Я застыл на несколько секунд, чувствуя, как грязь течет по лицу и затекает под рубашку. Неприятная и холодная... И поспешил дальше. Какой-то прохожий толкнул меня плечом и недовольно обернулся, коротко ругнувшись. Как будто это я был виноват. До начала рабочего дня оставалось меньше десяти минут. Вика никогда не давала денег на трамвай - "пешком идти полчаса". И она была права - ровно тридцать минут активного бега. Но на работу в этот день я опоздал.
   Почему-то мне вспомнился институт. Годы, отданные учёбе. В отличие от большинства студентов, я учился, почти не появляясь на весёлых сборищах, не заводя мимолётных романов. С Викой я познакомился именно в институте. Ушла она с третьего курса - потому, что вышла замуж. Не за меня, за другого. Уже потом, через три года, за меня. Она никогда не пробовала искать работу, а я никогда не настаивал. Отвык от этого - настаивать - уже очень скоро после свадьбы. Я любил полученную мной профессию фармацевта, её неторопливую взвешенность и размеренность. Я работал в лаборатории и практически не общался с людьми, за исключением нескольких сослуживцев. Но Вика постоянно требовала денег. Ей никогда не хватало того, что я приносил. Недавно мне пришлось покинуть насиженное, хотя и не высоко оплачиваемое место, перейдя в маркетинговый сектор. Там платили значительно больше. И вместе с тем обливали грязью. Хуже, чем проехавшая мимо машина.
  
   -На что вы похожи?! Вы только посмотрите на себя! - мой большой босс умел кричать.
   Я никогда не называл его большим боссом вслух. Опасно. Мой начальник как столетний дуб. Я говорю об обхвате. Однако при своих всех недостатках начальник никогда не обращался ко мне на "ты".
   -Сеть наших аптек пользуется популярностью только благодаря работе нашего персонала. А вы выглядите как... как, простите, свинья.
   Он давно искал повода меня уволить.
   Я заметил движение над головой своего начальника. Силуэт паучка отпечатался на сетчатке моего глаза. Он свил паутинку в углу комнаты, но решил перебраться на другое место.
   Начальник раскрывал свой рот, позволив себе наконец высказать всё, что он обо мне думает. Но я уже не слышал его.
   Казалось, непостижимая сила увеличивает изображение до гигантских размеров, маленькое мохнатое создание вырастает невозможным образом, заполняя собой всё мыслимое пространство, проникая в мой мозг, впитываясь в каждую его клеточку, посылая незнакомые доселе импульсы и образы через моё тело, изменяя привычный ход мыслей, мотивы поступков, вживляясь в инстинкты. Мир вспыхнул и закачался, как если бы я находился на невидимой гигантской паутине. Центр паутины являлся центром моей вселенной. Я мог перемещать мою вселенную, свивая сеть там, где я пожелаю. Моё тело не претерпело физических изменений, и, тем не менее, я более не был человеком. Ни один самый опытный врач не смог бы заметить происшедшей со мной метаморфозы, но я знал, что от скромного фармацевта не осталось и следа. Я стал пауком. Пауком-убийцей. Мой мозг - электронные импульсы, управляющие телом, неуловимым образом изменились, проводя параллели с поведением восьминогой машины смерти. Новая, доселе неведомая энергия переполняла меня, снимала тысячи запретов и миллионы условностей, создавала прекрасный мир, правителем и полновластным творцом которого был я. Этот мир заиграл новыми красками, преломляясь в четырёх парах всевидящих глаз, расположенных переднем конце невидимой людям головогруди. Физически я имел только два глаза, но изображение таинственным образом расслаивалось, и в то же время насыщалось и углублялось восьмью источниками зрения.
   Зрение и слух снова вернулись ко мне, вместе с последними звуками бесконечно растянувшейся по времени речи босса. Как если бы я поймал последние ноты старой виниловой пластинки, поставленной на медленную скорость проигрывания.
   Начальник отошел и паучок повис над столом. Я протянул руку и снял его. Паук замер и я положил его в рот, придавив языком к небу. Он стал меня щекотать лапками. Мне это понравилось. Я наконец проглотил его. И обратил внимание на своего большого боса. Он смотрел на меня, как на психа.
   -Я уволен?
   Он кивнул, и я удалился, следуя одному мне видимому пути - над пропастью по паутине.
  
   Дверь я открыл своим ключом. Давно этого не делал. Вика была дома, конечно не одна. Из спальни доносились повизгивания. Она всегда так делала, когда доходила до крайней степени возбуждения. Давно не слышал. Я представил, как она облизывает свои губы, и мне захотелось их отрезать.
   Мухи радуются жизни, не зная что через миг их бесполезное жужжание прервётся. Навсегда.
   Парня я не знал. Первый шприц с иглой я воткнул ему в правый глаз. Игла была достаточно длинной чтобы проткнуть мозг. Он долго дергался, а Вика сидела на нем и думала, что он в экстазе. Когда он затих, она открыла глаза.
   -Что случилось, милый?... - и увидела меня.
   Она долго понимала, но все-таки я дождался, пока она откроет рот и завизжит. Не от оргазма, а от переполняющего её беспредельного ужаса. Тогда я проткнул ей мозг так же, как раньше ее дружку.
   В её глазах я больше не видел презрения. Такое чувство невозможно по отношению к машине, несущей смерть. Да, несомненно, за считанные секунды до своей смерти она поняла, кем я стал. Разве это не прекрасно? Прозрачные никчёмные крылышки более не будут рассекать воздух.
   Они умерли, не подозревая о моей любви к ним. И к Вике и к ее парню я не питал ненависти. Я стоял обнаженный перед окном, и любовь переполняла меня. Любовь того, кто владеет и управляет, кому всё подвластно и всё доступно, для кого скучные дома-коробки превратились в полные жизни и опасности заросли тропического леса. Люди не подозревали о моём видоизменившемся сердце, которое заполняло теперь всю переднюю площадь живота, как и у настоящих пауков, и представляло собой пульсирующую трубку с отверстиями-остиями. В отличие от людей, оно не было разделено на несколько камер, не ютилось в левой части груди, занимая малую её часть. Насколько сильнее и полноправнее любовь того, у кого сердце не разделено, кто может отдать его целиком! Мухи должны понять, что их убийство - это не зло, а проявление любви. Смерть есть проявление абсолютной любви, и я несу её жирным, бесполезно жужжащим тварям, осознающим своё предназначение только в момент своей гибели.
   Я сказал, что жена бросила меня, и мне верили. Я почти слышал: "Еще бы, такое ничтожество...", а в голове моей рождался ответ: "До скорой встречи."
   Используя свой многолетний опыт в фармацевтике, мне не представляло большого труда создать сильнейшую модификацию нейротоксина, которым я наполнил два медицинских шприца. Мои воображаемые, но от этого не менее реальные челюсти предназначены, чтобы захватывать и прокусывать добычу. А на конце челюстей имеются две полые и очень острые боевые структуры, наполненные ядом. Я аккуратно замерял и смешивал частично украденные, частично купленные, по отдельности зачастую безобидные, составляющие нейротоксина, одновременно думая о специальных железах, производящих яд, маленьких мешочках, накапливающем пузыре, спиральном мускуле, сокращающемся, чтобы выдавить яд через шприцы в добычу. Каждая из двух моих направленных вниз челюстей-хелицер оканчивалась острым коготком. Казалось, даже моя кожа затвердела, повторяя контуры хитинового экзоскелета. Люди-мухи даже не подозревали, что я теперь не уязвим для них, покрытый бронёй, пусть и созданной только моим мозгом.
   Я не имел ничего общего с идиотским голливудским образом прыгающего по зданиям костюмированного придурка, я БЫЛ пауком, принимая его жизнь, форму мышления и мотивы поступков. Мир, посредством ослепительно блистающей на солнце, невидимой для других паутины, созданной новыми таинственными железами моего сознания, разделился на меня, паука-убийцу, и моих жертв, единственным предназначением которых являлось служить мне пищей.
  
   ... Смотря на алую кровь жертв, запутавшихся в паутине моего разума и воли, я думал о своей крови. Она была голубоватого оттенка. Правда, в этом есть что-то символическое и прекрасное? Кровь людей красная из-за гемоглобина, содержащего в себе азот, углевод, водород и атом железа в центре. Кислород окисляет железо, придавая крови людей красный цвет. Господа жужжащие твари, в ваших жилах течёт обыкновенная ржавчина! В крови пауков атом железа замещён на медь, а окислённая медь становится благородного голубого оттенка. Моё громадное единое сердце имеет свой собственный нервный центр, независимый от работы мозга, представляя собой избыточный уровень надёжности в конструкции идеальной машины смерти. Смерти, несущей любовь. Любви, несущей смерь. Дополнительный сигнал мозга может поднимать частоту сердцебиений, свидетельствуя о возбуждении создания, живущего ради убийства.
   Появившаяся на моих устах блуждающая улыбка наводила необъяснимый ужас на моих жертв. Они не понимали её причину. Люди всегда боялись всего, чего не понимали. Они не могли осознать, что у меня восемь ног, а не шесть, как у них, людей, относящихся к разряду насекомых. Господи, как это просто! У меня на две ноги больше, и я получаю тайную абсолютную власть над мельтешащими глупыми созданиями. Если бы они знали, что для меня значат ноги! Мне не нужны были более ноздри и уши, я различал звуки и запахи тысячами крохотных чувствительных волосков-крихоботрий, расположенных на моих ногах. Специальные органы осязания, похожие на щели дополняли мои новые ощущения. Мир раскрывал для меня свои тайны, позволяя воспринимать его буквально всем телом, наслаждаясь знанием и недоступной ранее информацией. Гидравлическая система, заложенная в ногах позволяла совершать в случае необходимости гигантские прыжки.
   Теперь я не мог различать вкус пищи и поглощать твёрдые субстанции. Мне нужно было, чтобы моя жертва определённым образом разложилась, чему помогали добавленные в нейротоксин компоненты. Тогда я мог высасывать из готового для потребления тела ставшие почти жидкими ткани. Таким образом, я частично переваривал жертву ещё до её физического потребления. В моей головогруди находятся четыре пары слепых желудочных выростов, накапливающих желудочный сок. Я каждодневно принимал антидот, естественным образом находящийся в теле любого паука, и даже остаточные эффекты яда в полуразложившейся плоти моих жертв были мне не страшны. Ничто в мире не могло сравниться с наслаждением высасывания жидких тканей, овеществлённым доказательством перетекания энтропии...
   И ещё, я испытывал новые страхи. Смешно сказать, но я опасался милиции. Разумеется, они были настороже и постоянно искали безумного маньяка, или даже целую банду - причину цепочки страшных беспричинных убийств и изуродованных трупов. О, как они ошибались! Ожидали ли они встретить превосходящего их интеллектом паука? Вряд ли... Но не в этом дело. Я представлял милиционеров птицами, существами из чуждого, не относящегося ко мне измерения, несущими несправедливую, мгновенную смерть паукам. Однако, зная о потенциальной опасности, можно хитроумно избегать её. Завидев издалека пёстрое оперенье, надо поглубже спрятаться, избирая недоступные птицам щели и полости. Крылатые, мощные, но глупые и наивные твари всё время оставались ни с чем! Им было не поймать меня. В их клюв попадались лишь тупые, жалкие черви.
   Однажды я чуть не погиб, встретив на своём пути Богомола. Кто был этот сверхчеловек, вставший на моём пути, я до сих пор не знаю, но он хотел убить меня, видимо, не подозревая во мне родственную душу. Он охотился в вечернее время. Мои шприцы были бесполезны против его блистающих в лунном свете коротких и широких, очевидно острейших, полосок холодной стали. Движения Богомола были молниеносны и мощны, наполненные мудростью и силой столетий Китая, и, будь на моём месте обыкновенный человек, то горячая жидкая ржавчина хлестала бы из его бренной оболочки уже через несколько секунд. Наверное, случайный прохожий даже не сумел бы понять, что с ним произошло. Я всегда подолгу смотрел в глаза моей парализованной, безмолвно вопящей, но всё ещё живой жертвы, наслаждаясь её агонией и сказочным видением уходящего таинства жизни. Богомол не оставлял своим жертвам такой роскоши.
   Мой мозг издал страшный внутренний крик, когда лезвия Богомола, рассекли мой плащ, оставляя мгновенно закапавшие бледно-голубым царапины на моём хитиновом покрове. Его глаза хищно блеснули в свете луны, в них отразилось недоумение. Он не ожидал такой реакции от обыкновенной жертвы. Я совершил двадцатипятиметровый скачок вбок, повинуясь мгновенному инстинкту самосохранения, используя свои гидравлические ноги. Он совершил за мной мощный прыжок и застыл передо мной, выставив вперёд свои опаснейшие согнутые кисти рук со сталью, внимательно изучая меня. Осознание появилось в чертах его лица. Он УВИДЕЛ меня, ИСТИННОГО меня, и, признав равным, отступил, исчезнув в темноте.
   Я остался стоять в одиночестве, моё сердце бешено билось, а теменные глаза горели диким огнём внутреннего светящегося органа...
  
   Я много путешествовал. Теперь я мог себе это позволить. Города - бесконечный, наполненный шорохами, шуршаниями и вздохами тропический лес. Тысячи глупых насекомых, спешащих в мою паутину. Действительность, преломлённая под странными углами. Убивая... Нет, не правильно - добывая себе пищу, я наконец мог не работать. Деньги я получал от своих жертв. Полезное в дополнение к приятному. Была лишь проблема с документами, но их я просто сжигал.
   Я научился пользоваться своими жертвами. Я имею в виду то, что еще оставался мужчиной. Но я не выбирал себе специально женщин. Я схватывал жертву и, если она оказывалась еще и женщиной, я наслаждался. Боль, причиняемая им, мне не нравилась. Поэтому я сперва усыплял их, наблюдая как угасают искры разума в их расширенных от ужаса зрачках, и лишь потом любил.
   Любовь и смерть. Липкие и прочные нити, сплетённые в замысловатый узор.
   Жизнь переполняла моё новое существо, расширяющееся беспредельное сознание, но... иногда я чувствовал себя одиноким. Как это трудно - всё видеть, всё ощущать, и быть не в состоянии даже поделиться с кем-то, способным тебя понять, радостью бытия.
  
   Город-лес зачастую выдавал мне неприятные сюрпризы, готовил смертельно опасные ловушки.
   Я слишком поздно почувствовал себя в чужой паутине. Задев тонкие нити сети, я задумался, но потом осознал опасность.
   Их было несколько. Маленьких паучков-мародеров. Я раньше встречался с несколькими - по отдельности. Они не способны на самостоятельную охоту и, чувствуя мое присутствие, всегда убегали. Но в этот раз их было трое. И они решили попробовать меня на вкус.
   Лучи предзакатного солнца отразились в остатках стёкол остова полуразрушенного завода. Блуждания по бесконечному лесу могут привести тебя к весьма необычным объектам. Из-за обилия стекла у меня появились странные ассоциации с банкой. Да-да, простой стеклянной банкой, в которую рука жестокого ребёнка бросила несколько пауков, чтобы насладиться их смертельной схваткой.
   Очень трудно бороться с несколькими врагами. Стыдно сказать, я пытался убежать. Слыша глухой топот молчаливых убийц, я перебегал с одной улицы на другую, отчетливо осознавая, что паука не обманешь. Но все-таки пытался.
   Они окружили меня, оттесняя назад, к заброшенному заводу. Они загнали меня в угол. Из стеклянной банки чертовски трудно выбраться. Лапки скользят по гладким стенкам. Холодный пот затек в мои хелицеры, и я почувствовал страх на вкус - соленый. Они глумливо покачивались на своих тонких ножках, готовясь сомкнуть свои челюсти на моей головогруди. А я, прижимаясь к кирпичной стене, вдруг почувствовал ярость. Яд закипел во мне. Кто посмел встать у меня на пути - эти шуты, пародии на настоящего паука?!
   Смерть и Любовь, пластины брони, жидкое умирающее солнце в осколках стёкол.
   Я прыгнул на самого крупного и воткнул в его глаза свои когти, тут же отпрыгнув. Вой боли и ужаса прервал тишину - мы молчали с самой первой секунды встречи. На мгновение коснувшись земли, я спружинил, оттолкнул одного и бросился вперед, на встречу другому пауку. Мы столкнулись в воздухе. Он почти прокусил мой панцирь. Но я весил больше, и он отлетел от меня, оставив кусок своей хелицеры в моем хитиновом покрове. Я приземлился на него. Пробил его панцирь и выдернул окровавленные синие внутренности на свет. Его сердце судорожно билось в моих когтях. Податливое, мягкое сердце трепетало передо мной, и я вгрызся в этот сладчайший кусок.
   Невидимый ребёнок наслаждался нашей битвой, от восхищения приоткрыв рот, скосив на бок язык.
   Надо отдать должное моим противникам. Они не были трусами. Тот паук, которому я повредил глаза, едва видя меня, шел, превозмогая боль, приказывая своему приятелю обойти сзади. Полуслепого, я прикончил его одним ударом - в голову. Оставшийся, поклонился мне, признав более сильного и бросился вперёд. Он был зол и смел, как я. В нас клокотала ярость. Мы испытывали друг к другу чувства схожие с чувствами братьев. Но мы были пауками. У нас нет братьев. Есть только мы - и остальные. Он сломал мне две лапки. Но я убил и его.
   Любовь. Солнце умерло.
   Я перевернул банку, укусил злого ребёнка за руку и скрылся в темноте.
  
   Когда-то давным-давно у меня была жена. Она отвратительно готовила, ненавидела меня и была потаскухой. Я ее съел. Она была первой, кто ощутил, что мир перестал окружать меня, окутывая паутиной людских страхов и боли. Я! Я сам стал центром паутины и любой человек - знакомый или первый встречный - теперь не в силах меня понять. Я так думал до того, как встретил ЕЁ.
   Я был голоден и рыскал в поисках пищи. В моих шприцах оставалось немного нейротоксина. Деньги на закупку материалов для новой дозы нужно было найти у случайной хорошо откормленной мухи.
   ОНА стояла посреди улицы и смотрела на луну.
   Когда я подошел совсем близко, то почувствовал неясный страх. Щемящее чувство. Я словно мог пропустить что-то важное тогда, пройдя мимо, решив, что эта женщина не подходит мне. Она стояла неподвижно и отрешённо, подняв голову навстречу лунному свету. Пустынная улица. Неясные блики ночных фонарей. Я подкрался к ней со спины незаметно. Но черт подери - страх рос. Волнение усиливалось. Что-то страшное должно было произойти. И произошло. Она назвала меня по имени.
   Я только и смог воскликнуть: "Что?" - а она повернулась ко мне и сказала:
   -Я искала тебя. И нашла.
   Прислушиваясь к своим чувствам, я понял - я тоже нашел то, что искал.
  
   Теперь нас стало двое. Самец и самка, подчинённые одной общей идее, совместно добывающие пищу, связанные абсолютным пониманием. Мы вместе охотились и вместе высасывали полуразложившуюся плоть наших жертв. Вдвоём было легче выжить в фантасмагорических пульсациях города-леса. Она раскрыла мне множество своих элегантных в своей гениальной простоте маневров, способов мимикрии, паутинных узоров. Я терпеливо обучал её модификациям ядов и способам их приготовления. Мы не испытывали взаимной потребности в сексе, хотя совершенно не стеснялись наших нагих тел. У пауков спаривание носит чисто функциональное начало - продолжение рода. Зная о моей второй, не до конца исчезнувшей, человеческой сущности, она сама предлагала мне ещё тёплые женские тела. Она сидела с улыбкой на устах, наблюдая за моими действиями. А потом мы вместе поедали использованную плоть.
   Мы испытывали ни с чем не сравнимую радость жизни, голубая чистая энергия плескалась в наших венах, а сердца трепетали от высших проявлений любви. Иногда мы просто тихонько раскачивались на тревожимой лёгким ветерком паутине, наблюдая за жизнью леса, прислушиваясь к росту травы, суете глупых тварей и еле различимому стону деревьев. Жизнь пронизывала наши тела, искрилась миллионами радужных граней в мозгу.
   В один из таких день мы оба почувствовали, практически одновременно, сильнейшее взаимное влечение. Сердца устремляли реки голубой радостной энергии в бесконечность, требуя умножения жизни.
  
   Они все пришли к нам: все наши друзья, все наши жертвы, все враги и братья. С безумством ненависти и любви смотрели они на нас. Не существующие более в своем человеческом обличии, лишь в нашей крови и силе, ждали они от нас таинства брачного танца.
   Вот первенец - молодой любовник моей жены. У него закрыты глаза, как тогда - в комнате, где он занимался любовью с Викой. Рядом стоит и она. Ее рот застыл в молчаливом крике, мышцы, сведенные последней судорогой более не расслаблялись. Они рады нашему счастью. Вот человек, который спросил у меня спички, и я автоматически воткнул ему в горло шприц, наполненным ядом. Помню, горло его в одну секунду набухло, почернело и с губ человека-попросившего-прикурить закапала пена. Он ждет танцев. Все три паучка, что столкнулись со мной в стеклянной банке стоят, покачиваются и беззвучно шевелят губами, прославляя наш союз. Они ждут рождения новой жизни. Вот девушка, которую я любил много часов, прежде чем нейротоксин не превратил ее женские органы в вязкую массу - я не мог насладиться ею как человек, ведь она стала второй женщиной которую я любил. Первой была Вика, последней стала ОНА. Девушка ждет любви.
   Нас окружали тела - разорванные, покалеченные, мертвые. И они все прибывали и прибывали. Нашей квартиры стало мало, и границы расширились. Стены комнаты исчезли. Мы уже не были в доме. Мы сидели на ветке, а тела, сотни, тысячи тел молча окружали нас. И в молчании они признавались нам в любви. Сама смерть признавалась нам в любви.
   Их тела вдруг стали тускнеть, усыхать - мой токсин делал свое дело. Их мясо, сухожилия, внутренности исчезали. Их глаза лопались как переспелые вишни, становясь бесформенными и тусклыми, теряя свет жизни. Мозг их превращался в желе цвета плачущего осеннего неба и вытекал из пустых глазниц. Кровь вскипала и рвала их кожу, окрашивая траву, листья, кусты в яркий цвет жизни. Они плакали кровью и странно-счастливо улыбались.
   -Ты видишь - они пришли к нам?
   -Вижу, милый. Они ждут.
   Исполняя насыщенные смыслом и пластикой движения брачного танца, мы пряли тончайшую, невидимую для непосвященных глаз паутину - наше воздушное брачное ложе. То, что наше совокупление должно произойти именно на паутине, не оставляло ни какого сомнения. Упругая сеть являлась символом нашего мироощущения. Наши прядильные органы испускали быстро твердевшие нити, складывающиеся в замысловатый узор. Хитиновые экзоскелеты на мгновение соприкасались, тихонько постукивая. Мельчайшие чувствительные волоски сплетались, мы слышали друг друга телами. Семисегментные ножки переступали по нитям, находящимся в недоступной для смертных вышине. Коготки сцеплялись и расцеплялись, заставляя сердца быстрее омывать голубой кровью трепещущие органы. Моё брюшко и головогрудь напряглись, и я почувствовал, что семя выходит из меня, ложась на паутину перламутровыми каплями, переливающимися в лучах заходящего солнца. Я не почувствовал оргазма, сопровождающего семяизвержение в человеческом мире. И действительно, у пауков это был только первый этап спаривания.
   Пылающие брюшко и головогрудь приблизились ко мне, балансируя на невидимых нитях, обрызганных моим семенем. Она обхватила меня сразу тремя парами ног, ощупывая мое тело тысячами волосков. Две оставшиеся свободными ноги легонько поцарапывали коготками мой панцирь, доставляя мне ни с чем не сравнимое наслаждение. Я собрал сперму в два шприца без иголок. Я поразился её количеству - шприцы полностью заполнились. Ничего подобного со мной не случалось в мою бытность человеком. Как паук, я не нуждался в совокупительном органе. Его функцию пауку заменяют видоизменённые окончания двух передних лапок - пальпсы. Альвиолы-шприцы приняли в себя моё семя, подражая лапкам, несущим в себе заранее собранную сперму. Её парный семяприёмник, переходящий во влагалище, раскрылся, призывая меня полностью отдать свой заряд. Только теперь я почувствовал подходящий ко мне оргазм. Я ввёл оба шприца в её семяпринимающие отверстия, кровь прилила к моим лапкам, заставляя воображаемые мешочки на конце щупалец раздуться. Я не мог более сдерживаться, с силой надавив на шприцы. Мешочки сократились, выбрызгивая холодную сперму. Её коготки впились в мою спину, оставляя капельки голубоватой крови. Все восемь коготков, ликующе пронеслось в сознании. На боль я не обращал внимания. Моё тело захлестнула волна всепоглощающей радости. Через осязательно-прослушивающие волоски в моё тело вливалась музыка Вселенной. Потревоженная лёгким ветерком, паутина раскачивалась в поднебесье, ловя и преломляя миллионами цветов последние лучи умирающего солнца.
   Одна пара её лапок отделилась, прикасаясь к моим видоизменённым фалангам, помогая извлечь последние капли спермы.
   И в тоже время я чувствовал восемь коготков. Сознание странным образом скользнуло вниз, как будто ему было страшно находиться на такой божественной высоте.
   Два лишних коготка.
   Радость разливалась по моему телу, ослабляя его, замедляя паникующие сигналы, поступающие из скопления нервных узлов моей головогруди.
   Коготка?
   Скорее я чувствовал две иглы, пробившие экзоскелет.
   Она высвободилась из моих объятий, внимательно наблюдая за мной.
   Последние лучи солнца исчезли за занавесками, вместе с ними уходили мои силы. Только мозг сохранял потрясающую, совершенно чёткую способность воспринимать происходящее.
   Сконцентрировав всю свою волю, я вырвал полностью выжатые шприцы из спины. Из своей человеческой спины.
   - Что... что в них было? - одними не слушающимися губами прошептал я.
   - Новая модификация нейротоксина, которую я приготовила специально для тебя. Мы ещё не пробовали такого соотношения составляющих, блокирующих и подавляющих все нервные центры, но оставляющих мозг абсолютно работоспособным. Ты ведь можешь меня слышать, правда?
   Я смог только медленно моргнуть. Её ореол самки-паучихи куда-то исчезал с каждой секундой. Она поцеловала меня в губы.
   - Разумеется, - продолжала она. - Я приняла антидот. Единственный приготовленный и существующий антидот. Тебе должно понравиться, что я придумала. Ты, как настоящий отец, должен заботиться о нашем будущем ребёнке. Ты ведь, надеюсь, не против?
   У меня уже не было сил даже моргать.
   - Так вот, ты будешь кормить его... Через меня. Твое тело станет его телом, твоя кровь - его кровью. Ты воплотишь абсолютным образом мечту любого отца. Конечно, я не могла лишить тебя удовольствия, и допустить, чтобы ты пропустил процесс кормления. Для этого я и оставила твой мозг работоспособным. Невероятно, но я вычитала это из твоих же книг. Это вполне возможно. Твое тело начнёт разлагаться, оставаясь недвижимым, а мозг ещё некоторое время будет продолжать жить, чтобы ты мог насладиться зрелищем, как я высасываю твою плоть, и она служит строительным материалом для тела нашего малыша.
   Она снова обрела образ закованного в броню грозного существа, способного на всё ради того, чтобы произвести на свет потомство. Способного убить и поглотить самца.
   - Я люблю тебя, - различил я своими человеческими ушами шелест тысяч мельчайших волосков на её теле.
   Её мощные челюсти склонились над моим животом. Четыре пары глаз внимательно осматривали меня. Она решала, где сделать первый надкус, когда моё тело начнёт гнить.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"