Её звали Симонетта Руджери. У неё было имя, как у одной роскошной темноволосой кудрявой итальяночки из фильма Тинто Брасса , её формы притягивали взгляды мужчин всех возрастов - от пухлогубых долговязых юнцов до почтенных мэтров, профессоров, священнослужителей и просто случайных прохожих.
Даже в самый лютый мороз она умудрялась носить такие одежды, которые позволяли разглядеть её формы: тонкую талию, пышные бёдра, роскошные плечи, словно у ренессансных мадонн, и высокую грудь, не стесненную бельём.
А как она умела смеяться!
Но Симонетта Руджери обладала не только притягательной до банальности внешностью. Симонетта Руждери, некогда соблазненная Джакомо Казановой, Симонетта Руджери, ласкавшая юнцов и стариков, Симонетта Руджери, скромно записывающая университетские лекции - она была настоящей ведьмой.
О её подлинном имени история умалчивает.
Екатерина, Анна, Роза, Мария - да не всё ли нам равно, как её звали? Хотя нет, последнее имя, впрочем, подошло бы ей куда больше остальных - имя двух самых непохожих женщин на свете - Богородицы и Магдалины.
Но она называла себя Симонеттой, поэтому будем следовать этому имени - так странно выделяющемуся среди остальных, привычных уху.
Как же она не любила все, что напоминало ей русскую, сердцу близкую природу: озёра, снега, поля, березки, хороводы, лапту, балалайку, "Катюшу". Рашн-деревяшн не трогали её душу. Для этого всего она была слишком русской. Восточная вязь узоров, музыка, которая берет в плен твою душу и никогда больше не отпускает, скрипки, бубны и гитары, звон монист, развевающиеся цветастые юбки, ленты в лошадиных гривах, перестук колёс, черные жестокие мужские глаза - вот что манило, звало её к себе.
Симонетте всегда нравилось дразнить мужчин.
Да, да! Не соблазнять, а именно дразнить. Подарить надежду и не оправдать ее, завлечь, обольстить, раззадорить, заколдовать, свести с ума и отпустить на все четыре стороны: "Иди - ка ты, яхонтовый, своей дорогой, джа дэвлэса, рома..."
Как, откуда у этой женщины, выросшей в российской провинции, взялась эта цыганская страсть к дороге? Почему её кровь оказалась на несколько десятков градусов горячей крови её соотечественниц? Зачем так часто провожала она глазами темно-зеленые пыльные вагоны, идущие мимо, на юг?
До чего же ей хотелось оказаться в этом поезде или, черт, побери, в кибитке, ехать по пыльным дорогам, гадать русским женщинам, смотрящим одновременно с завистью и брезгливостью, дурить головы мужчинам, сидеть у ночного костра, а утром снова пускаться в путь. И чтобы домом стала дорога, чтобы по ночам выгибаться в объятиях возлюбленного, целовать его до крови и пугать лошадей гортанными стонами! Или танцевать обнаженной перед мужчиной под звон браслетов на запястьях и щиколотках...
Ах, эти её фантазии, казавшиеся куда реальней жизни, как же сладко было погружаться в них!