II Иштар

     Стоя на коленях, обхватив живот руками, я пытался сообразить, что мне делать. Слишком много всего навалилось вот так сразу. Когда резь на секунду отпустила, и в голове стали умещаться более-менее целые мысли, я понял вот что: я только что сбежал из Тауэра. У меня был выигрыш во времени, но сейчас они знают, что я сбежал. Они уже ищут меня. И они начнут с того самого места, в котором упал вертолёт; того самого места, в котором я нахожусь. Они уже идут сюда!

     Рухнув наземь, я принялся ползти. Быстрее! Быстрее! Нога волочилась следом. Я не знал, где я, я не знал, где можно укрыться, я только знал, что нужно убираться оттуда. Всё остальное потом.

     – Не могу в это поверить!.. — воскликнул кто-то на барбусе. — В смысле, ты… И потом вертолёт!.. И огонь!.. И алтарь говорил об этом!.. Ты вообще в курсе, чо происходит?

     Я замер. Кто-то был рядом. Они уже нашли меня? Они уже нашли меня! Я никак не мог открыть глаза, и в отчаянии пошарил вокруг руками. Пальцы наткнулись на что-то твердое. Я пошарил ещё. Больше всего это напоминало ботинок.

     — Кто ви? — сказал я, пытаясь хоть как-то выиграть время. Я понятия не имел, смогу ли убить его, но мне следовало что-то придумать, и немедленно.

     — Мойзингер же, — раздался голос сверху. — Комиссар Мойзингер. Со, ты знаешь, где ацтекское золото?

     Комиссар! Они нашли меня!

     — Чувак, ногу отпустийн.

     Вместо ответа я попытался вцепиться в него зубами, но только потянулся, как зараза стала грызть меня изнутри. Я даже охнуть не успел, как уже оказался в позе эмбриона, тщетно пытаясь унять боль.

     — Э, так ты знаешь, где ацтекское золото? — повторил Мойзингер.

     — Да, — сказал я, пытаясь не зарыдать. — Я признаю… Это я сделал… Это был я!..

     — Чо? — раздался озадаченный голос Мойзингера. — Это ты щас на каком-то языке сказал, или пробулькал просто?

     На время, требуемое сердцу, чтобы ударить два раза, я вспомнил, где я нахожусь и что происходит. Мойзингер говорил на барбусе. Почему Мойзингер говорил на барбусе? Комиссары, говорящие на барбусе?

     — Слушийн, тебе, это выглядит, нехорошо? Плюсплюснехорошо? Хуёво?.. Э, я ващет не специалист, но, кажется, у тебя кровь идёт немножко. В смысле пол-ебала кровякой залито.

     Я собрал все свои скромные познания в барбусе, чтобы выдавить следующую фразу:

     — Памаките мну… Пащд… Паджалуста.

     — Так тебе нужна помощь! — облегчённо воскликнул Мойзингер. — Ты ранен! Чёрт, пидоры лазерные масоны всё-таки добрались до тебя, вот бхайчодыши! А я думал, ты уже зазирен по-полной, даже на секунду показалось, что ща за ногу цапнешь. Спокуха, ща, ща, ща порешаем, короче, ща будет госпиталь…

     — Нет! — воскликнул я. Почти тут же меня скрутило, поэтому оставшуюся часть я процедил сквозь стиснутые зубы: — Нилезья хоспитэл…

     — Смысли нельзя? Я, конечно, не специалист, но, вроде из ступни не должна торчать кость. Или должна?

     Я пытался вспомнить, почему мне нельзя было попасть в госпиталь, но никак не мог поймать мысль, она всё была скользкой, все время выпадала…

     — Они идут за м-и-ной… — наконец прохрипел я. — Поугониа… Они будут искат...

     — Чёрт! — сказал Мойзингер. — Лазерные масоны будут тебя искать! Должен был сам догадаться. Но… э… в смысле, тебя же надо как-то полечить? Выглядишь слегка поцарапанным. Э… Ты вообще помнишь, где ацтекское золото?.. Чёрт! Чо же делать, чо же делать… Погоди, понял! Ща, ща, ща порешаем, порешаем же! Главное, думийн об ацтекском золоте, фокусирийнэ на этой мысли! Это самое важное. Ща, ща…

     Я не понимал половину того, что он говорит. О чём он говорил? Кто он? Я попытался вспомнить, но всё вокруг окутывал белый туман. Где я? Оглянувшись, я не увидел ничего. Все заволокла белизна. Что-то было, что-то такое было… Нить, да… Прежде чем я успел её нащупать, меня рвануло наверх и я проснулся.

     Лампа, одна из тысяч одинаковых ламп в Тауэре светила мне в глаза. Питерс и Бош склонились надо мной и жадно заглядывали мне в лицо.

     — Наконец-то вы очнулись, мистер Милтон, — елейным голосом произнёс Бош. — Вы хотите знать, что будет дальше?

     Я с ужасом осознал, что все ещё нахожусь в девятнадцатом доке, что я никуда не сбегал, куда я мог сбежать? Ничего не происходило, только галлюцинации из-за немыслимой боли. И они ещё не закончили со мной!

     — У меня для вас хорошие новости, — с ласковой улыбкой сказал Бош. — Вы это узнаете. Смотрите, сейчас Питерс, вот, видите? Он инспектор. Он разрежет вам средний пальчик. Мы снимем с него кожу. Ошпарим кипяточком, немного поработаем с кислотой, но это так, для проформы, нам просто нужен доступ к вашим суставам. Я буду задавать вопросы, и за каждый неправильный ответ мы будем вынимать из вас по одному суставу. Ну? Что же вы не радуетесь? Что же вы не смеётесь?

     Я глядел на Питерса, который нацепил на себя маску мёртвой свиньи с париком чёрных волос, и от того как-то преобразился, стал более правильным, что ли.

     — Видите, — сказал Бош, улыбаясь. В его руке блеснуло лезвие ножа, и он моментально полоснул Питерса по горлу. Тот упал на колени, схватившись за шею, но, кажется, только расширял рану, пока его голова не отвалилась назад настолько, что передо мной распахнулся отвратительный багровый зев, какой-то похабный, с гортанью, трепещущей по обе стороны провала. — Вам нужно только туда войти… Просто излить своё семя. Тогда вам улыбнётся удача. Вы создадите новую жизнь, мы получим свои ответы. Все выигрывают.

     Вздрогнув, я очнулся. Я сидел, уткнувшись носом в колени, поверхность подо мной дрожала. Низкий рокот раздавался вокруг, и я чувствовал пронизывающий ледяной ветер. Я попытался выпрямиться, оттянул назад руку, чтобы нащупать точку опоры, но коснулся пустоты.

     — Э! — раздался голос Мойзингера слева от меня. — Аккуратнее! Ты вообще знаешь, на какой мы высоте же?

     Высоте? Почему высоте? В этот момент я осознал. Вертолёт! Но ведь он разбился…

     — Хэликоптэ… — прошептал я.

     — Да не, какой гелик, обычный дрон, ты чо… Э! Слышь! Если ты блевать вздумал, блюийн туда!

     Я почувствовал на себе руки, и как меня переворачивают на живот. А затем вообще перестал что-то чувствовать, потому что где-то внутри родилась тугая струя и тут же бросилась наружу.

     — Чёрт! — сказал Мойзингер. — Не попал! А жаль. Видел бы ты эту лысину, такая надменная лысина, прям просится, чтоб в неё наблевали. Слышь! Поворачивийн! — крикнул он в сторону. — Дай я хоть плюну в него. Чо?! Кто не попадёт? На что спорим? Забились!..

     Шум убаюкивал меня. Вдруг я осознал, что никакой это не шум, а самый настоящий рык. Осмотревшись, я увидел полчища, легионы, настоящие орды львов. Они пялились на меня из темноты светящимися глазами, и каждый тихо рычал. Я осознал, что голос каждого обладает собственной нотой. Таким образом они различали друг друга… Но думать об этом времени не было, потому что мне предстояло спасать свою жизнь! Обернувшись, я побежал, мои ноги утопали в студёной грязи, ветки (или то были не ветки?) бешено хлестали лицо. Из темноты выросла земляная насыпь, и я принялся карабкаться по ней. Львы шли за мной следом. Я чувствовал, что они не торопятся, что они знают: у меня ничего не получится. Комья земли сыпались вниз, на каждом движении грунт осыпался и проваливался, и я соскальзывал, но всё-таки, шаг за шагом я медленно поднимался. Поняв это, львы недовольно зарычали, и снова я расслышал скрытую гармонию.

     Обдумать это я не успел, потому что всё вокруг страшно затряслось, и меня сбросило вниз. Вывернув голову, я увидел над руинами высоко, высоко в небе, гигантский цветок. Он уже раскрыл свои бутоны, все семь бутонов, и я, наконец, увидел, что было в них запрятано. Солнце, солнце в каждом из них, семь маленьких солнц, и с каждой секундой они росли, и поднимались всё выше в небо, становясь ярче и ярче, нестерпимо яркими, и вот всё вокруг уже стало ясным как день, и я наконец понял, что львы — это никакие не львы, а всего лишь…

     — Нет! Ещё раз! Ща обязательно получится! Чёрт, смотрийн-смотрийн, прячется, падла, давийн второй круг!

     Я глухо застонал. Голова раскалывалась. Всё раскалывалось. Я сам был расколот и пребывал в нескольких местах одновременно. Какая же это невероятная мука — быть в нескольких местах одновременно.

     — А, чёрт… Тут же человек подыхает. Ща, походу, окончательно каюкнется. Короче, хуй с ним, с лысым, едем дальше. А то он уже стучится в небесную дверь.

     Открыв глаза, я увидел небесную дверь. Она выглядела излишне неказисто для двери, ведущей на небеса, но я не собирался спорить со здешними обитателями о вкусах. На двери и в самом деле была ручка для стука. Только я ей воспользовался, как из-за двери раздались шаги, и мне отворил святой Пётр. Вид у него был небритый. Взяв за руку, он повёл меня по бесконечным лестницам, всё выше и выше, отчаянно ругая и кляня на чём свет стоит исламмунистов, всё лезущих и лезущих в рай. Ладно бы, что лезли, так они ожидают, что им сразу подадут семьдесят две девки, а потом начинают лезть к властям и престолам, доказывать, что иерархии не в интересах рабочего класса. Какие к чёрту рабочие, рабочие все в аду котлы конопатят. Нет, ну ты понял? Ты видел в раю хоть одного рабочего?

     Наконец, он довел меня до кабинета Бога и отпустил, сам оставшись ждать снаружи. Бог сидел в кабинете за широким письменным столом, весь в белоснежных одеяниях, одним словом самый настоящий Бог. Добродушным жестом он предложил мне присесть, и только я занял стул, как он принялся задавать мне самые разнообразные вопросы. На каждый из них я отвечал очень подробно, и это было удивительно, потому что никаких ответов я не знал, но стоило ему спросить, как слова словно сыпались из моего горла, и слушая их я переживал удивительные откровения, и понимал то, что вообще не должен был бы понять. Так мы проговорили многие часы, но я ни капельки этого не заметил, потому что после каждого ответа Бог удалял мне память, чтобы я никому не рассказал об услышанном. И я вдруг понял, что именно так это и работает, и именно поэтому-то у нас нет никаких свидетельств существования Бога: это бы нарушало точность моделирования ситуации!

     На прощание Бог пожал мне руку и поинтересовался, не слышал ли я чего-нибудь о его сыне: он отправился на Землю и больше домой не возвращался. Старик показался мне хорошим малым, поэтому я пообещал навести справки. Святой Пётр повёл меня обратно, жалуясь на небесную бюрократию. Из-за административных препон ему пришлось отрастить вторую голову, так что теперь он был святым Петром и Павлом одновременно, а для краткости Петропавлом. Взглянув на Петра, я немало удивился, потому что понял, что Павлом был я.

     — Ещё немножко! — воскликнул Пётр, то есть Мойзингер, подставляя костлявое плечо. — Ну же!

     Я попытался шагнуть, но нога совсем не слушалась, так что без поддержки я тут же бы упал.

     — Ну чо ты! Последние метры остались. Надо поднажать! Бодрее!

     Я попытался быть бодрее, но понял, что совсем забыл, сколько футов заключено в метре, а без этого движение не представлялось возможным. И только я об этом подумал, как движение окончательно остановилось, и вокруг воцарилась тьма, абсолютно непроглядная; тьма небытия.

     Я висел в этой темноте несколько веков, отважно жмурясь и воображая, что не существую. На какое-то время мне даже удалось в это поверить. Но экзистенция никуда не уходила, только медленно стекала вниз, наливая бытием пояс и ноги, и я догадался, что так и будет продолжаться. Поэтому я открыл глаза. По мере того, как они адаптировались к темноте, стали видны очертания окружающих предметов. Я находился в коридоре, нет, скорее, в туннеле, стены которого были сложены из скальных пород. Тихо капала вода.

     Не зная, что предпринять, я двинулся вперёд. Шершавые камни обдирали ступни (приглядевшись к себе, я увидел, что полностью гол). Сначала, как мне казалось, я потихоньку поднимался вверх, но затем принялся спускаться. В некоторых местах наклон становился настолько крутым, что мне приходилось прилагать все силы, дабы не соскользнуть в темноту. Я помогал себе руками, цепляясь за окружающие выступы, и таким образом быстро разодрал себе пальцы в кровь.

     Двигаясь по туннелю, я сообразил ещё кое-что. Капающая вода вовсе не была водой: на самом деле всё это время я слышал легкие всхлипы. По мере того, как я продвигался, к этому звуку добавился ещё один. Сначала он лишь возник на грани сознания, но чем больше я вслушивался, тем громче становился, и, наконец, стал таким громким, что я услышал его ясно. И тут же остановился как вкопанный.

     Скрежет зубовный.

     — Мы все туда попадём, — раздалось за спиной.

     Оглянувшись, я увидел мистера Крайтона. Он пристально глядел на меня. Не знаю, как это у него получалось, потому что глаз-то у него не было, да и вообще он походил скорее на груду окровавленного мяса, чем на мистера Крайтона, так что ума не приложу, почему я решил, что это Крайтон.

     — Зачем вы здесь? — спросил я, стараясь, чтоб мой голос не дрогнул.

     — Проснуться.

     — Прошу прощения?

     — Здесь, чтобы сказать, что вам следует проснуться.

     — Этого я совсем не хочу. Там будут методики тщательного дознания.

     — Мистер Милтон, — строго сказало мясо, — вы здесь намного ранее того момента, когда должны быть. Не стоит шутить со временем. Хозяин этого места подобного не любит. Если бы вы видели, сколько цайтгастов смотрят на нас в эту секунду, и как они выглядят, вы бы немедленно сошли с ума от ужаса.

     — Вы не Крайтон, — убеждённо сказал я.

     И сразу понял, что прав. Мясо было отцом.

     — Сын мой, — сказало мясо, — тебе не следует здесь находиться. Ты должен проснуться.

     — Идите к чёрту, papa, – сказал я. — Я вам не подчиняюсь. Я теперь бунтарь без причины.

     — Дурак, — холодно ответило мясо. — Перед тобою целый мир. Разве ты не видишь? Океан не для тебя. Ты ещё недостоин войти в него. Ты никогда не был достоин. Тебе нужно проснуться.

     — Изыди, бестия.

     — Уильям, я твой отец, — терпеливо сказало мясо.

     — Нет! — закричал я.

     И мясо стало милой Энн. Удивительно, что даже в таком состоянии она сумела сохранить свой чарующий голос.

     — Голова болит, — пожаловалась она. — Это в Вельде цветёт твирь… Мистер Уильям, Лаура уже разбросала свои силки. Теперь многие погибнут, возможно, даже, умрут. А я ей говорила, говорила: нечего связываться с сумасшедшим безумцем. Вы должны проснуться.

     — А вот и не буду, — сказал я и показал мясу язык. — Меня никто не понимает, я сложный и неоднозначный, творю, что хочу. И вообще, вы знаете, у меня закралась мысль, что вы никто из этих людей, а просто-напросто груда мертвечины. Dixit Dominus Domino meo…

     И имя божье было настолько противно этому месту, что меня тут же выбросило вверх сквозь каменную твердь, мили её, а затем еще выше в безграничное небо.

     Вскрикнув, я открыл глаза.

     Я лежал в тёмной комнатушке на довольно жёстком ложе, полностью голый. Тут и там к коже были приклеены провода; целая паутина их. На животе у меня появился прямой шрам, надвое рассекший тело от рёбер до паха. Но не это было самым странным.

     У меня ничего не болело.

     Тот, кому не было плохо, не может сказать, какое это невероятное ощущение, сказочное незабываемое блаженство: когда у тебя ничего не болит. Это познаётся лишь в сравнении. Как будто все последние дни я тащил на себе огромный валун, настоящую гору; и вот этот груз исчез, и мне стало невероятно легко.

     Я даже сначала решил, что умер. Но на теле я видел многочисленные синяки и ссадины, оставленные ботинками шурупов, и на плече моём была кожа, нанесённая Питерсом, только рука теперь не болела.

     Судя по всему, я находился в операционной комнате: вдоль стен тянулись столы, на которых я видел скальпели, ножи, пилы, дальше стояли непонятные мне устройства (микроскопы), виднелись капельницы и упаковки лекарств. Это было плохо. Если я оказался в больнице, значит, Скотленд-Ярд уже знает об этом. Но это было не настолько плохо, как хорошо было то, что ничего не болело.

     Но было что-то ещё. Что-то продолжало беспокоить меня. Я подумал и понял.

     Звонил телефон.

     Как только я услышал звук, я увидел и аппарат: он стоял в углу, массивный, покрытый зелёной эмалью. По какой-то причине я сразу догадался, что звонок предназначается мне. Я принялся срывать провода. Их было много, сотни, тысячи, но, наконец, избавившись от всех пут, я слез со своего ложа и двинулся к телефону.

     Ходьба тоже причиняла немыслимое наслаждение. Я мог ходить.

     Аппарат продолжал названивать. Добравшись до места, я схватил трубку и приложил её к уху (тем концом, я надеюсь? Мне никогда раньше не приходилось пользоваться подобным устройством).

     — Здравствуй, братец, — раздался меланхоличный равнодушный голос прямо у меня в черепе.

     — Брайан! — воскликнул я. — Слава богу, что ты жив. Мне сказали, что ты умер…

     — Ты помнишь правило первое?

     — Никому не верь, — пробормотал я. — Как ты меня нашёл? Где ты находишься?

     — Это неважно. Можешь исходить из того, братец, что мне ничего не угрожает. Куда важнее, где находишься ты?

     — Где-то в РК, — сказал я.

     Брайан засмеялся.

     — Ответ столь же точный, как и бесполезный. Ты решил стать математиком?

     — На ничейных территориях, рядом с Карнавалом, — сказал я. — Но это максимум моей точности.

     — Как ты туда попал?

     — Меня вело пламя революции, — сказал я уклончиво. — Послушай, ты знаешь, что произошло?

     — Да, и поболее твоего. Поэтому и решил с тобой связаться. Послушай: всё происходящее не ошибка. Этому было суждено случиться. Изменить ничего нельзя. Во-первых, не пытайся покинуть территорию РК. Это ни к чему не приведёт.

     — Но мне нужно увидеть сестру и матушку, — сказал я.

     — Во-вторых, — продолжал Брайан. — Никому не верь. Они все постараются тебя обмануть. Ты ещё не представляешь, какие силы желают твоей смерти. В-третьих, и это самое важное, постарайся запомнить это как можно лучше. Ты должен поклониться князю мира сего. Ты понял меня? Ты должен поклониться князю мира сего. Это спасёт тебе жизнь.

     — Что это вообще значит? — недоумённо сказал я.

     На том конце линии я услышал смех.

     — Ты же умный парень. Сам догадайся.

     — Слушай, — сказал я, — ты говоришь не как Брайан. Это может прозвучать странно, но имеет смысл в контексте: ты случайно не мясо?

     — Ты бредишь, братец. Все мы мясо. Каков наш фамильный девиз?

     — Totus mundus ante me est, – пробормотал я.

     — Воспользуйся им. Главное, запомни: ты должен поклониться князю мира сего. Не раньше и не позже, чем нужно. Ладно, у меня заканчивается время. Ещё увидимся. Прощай.

     — Постой!.. — воскликнул я, но было уже поздно. В трубке раздались гудки.

     Что за чёрт… В общем, брата я не любил именно за такие вещи. Наверное, он думает, что это очень смешно. Сидит в своём Городе и знать не знает, насколько тут всё завертелось. Дурак.

     — Гудмэн! — заорал кто-то за стеной. — Ёб твою мать, твою тётку, твою бабку, всех твоих родственников по женской части, бля! Я сколько раз говорил, что нейроамин надо убирать в холодильник?

     Я поспешил к ложу, потому что не знал, можно ли с него вставать, или до допроса это воспрещается. Кое-как прилепив все провода на место, я лёг, постаравшись принять ту же позицию, в которой проснулся, и закрыл глаза.

     — И ещё! — продолжал тот же голос. — В третьем пациент очухался! Давай сигналийн ушлёпку лысому, пусть подваливает!

     — Пошто аз должен? — раздался другой, несколько тише и недовольнее.

     — Бля, не бесийн мну, уёбок ватный! Кабанчиком!

     — Ну ладно, добро, — протянул другой голос.

     Я услышал, как отворяется дверь.

     — Ну, — раздалось над моей головой. — Зенки сам распахнешь, или тебе помочь?

     Поняв, что разоблачен, я открыл глаза. И обомлел от увиденного.

     Надо мной нависал шар, в глубине которого, конечно, можно было смутно разглядеть человеческое тело, но всё пространство вокруг занимали руки, бесконечные руки, одни конечности, куда ни глянь, одни такие же как у людей, другие из металла или блестящего пластика, с шарнирами, с десятками локтей, с ухватами вместо кистей, и так далее. Это был словно исполинский ёж, ощетинившийся во все стороны иглами, какой-то гекатонхейр!..

     И выглядел он агрессивно.

     – Ты ваще кто? — спросило чудовище.

     Я сходу не нашёлся с ответом.

     — Что молчишь? Язык проглотил? Гудмэн! Ты ему язык вырезал?

     — Нет! — раздалось издалека.

     — Вот видишь, — рассудительно сказало многоручие, — значит, у тебя есть язык. Что же ты молчишь?

     Я молчал, потому что понятия не имел, кто это, что это, и чего оно от меня хочет. Но это и подсказало мне тактику. Как известно, лучшая защита — это нападение.

     — А ты кто? — парировал я.

     — Ты охуел, бля, — удивилось чудовище. — Ведь я доктор Обрезок же! Лечащего врача надо знать. Но хуй с тобой, на первый раз прощаю, но только потому что ты в коме был, пока мы знакомились. Руки видишь?

     Я не видел ничего, кроме рук. Заметив кивок, оно выставило одну из конечностей вперёд:

     — Сколько пальцев?

     — Одиннадцат, — сказал я.

     — Вот! — обрадовался многорукий доктор. — Говорить можешь. С глазами всё в порядке. Считать можешь — голова не задета. Так вот, сынок, эти самые руки извлекли из тебя полметра гнилого кишечника. Но, как говорится, сегодня полметра, а завтра пять, так что, блять, думийн, кому хамишь, уродец. Ты у кого на подвале чалился?

     — Месе, — сказал я, наконец найдя подходящую тактику, — право слово, моя не понимайт, штоу здес происходит. Я только прибил из Город и ничего не помнит. Я находитса в полной растерянност.

     Доктор Обрезок эту попытку не оценил.

     — Не хочешь говорить, так и не надо. Мне ваще похуй. Таких пидоров у меня на десять боксов наберётся. Понаберут кредитов и думают, что можно не отдавать, а потом, блять, удивляются, как это они в коме очутились. Хотя, судя по фауне твоего брюха, ты не бабки занимал, а не тому засранцу присунул. Так было или не так? Ты, бля, про презики слышал когда-нибудь? Эх, молодёжь, всему вас учить, без инструкции и посрать-то не сумеете. Гудмэн! Связался с тем чмошником?

     — Ей!

     — Чо говорит?

     — Молвил, наборзе пригонит!

     — Ещё ждать этого мудака, — проворчали руки. — Тогда тащи сюда жопу! Ты это, — обратился он ко мне. — Травмы головы были когда-нибудь?

     — Нет, — сказал я.

     — А что с челюстью?

     — В детстве упал с ло… с… я упал.

     — Упал он, блять. Это у меня упал, когда я тебя в первый раз увидел. Ноги, сука! Левой! Правой! Хуле ты там падаешь? Кстати, о ногах. Поставили тебе штифты. Будешь бегать или нагружать — швы разойдутся, будет бобо. Понял? Сначала, потому что швы разойдутся, а потом, потому что я тебе, блять, ноги вырву и в жопу засуну: нехуй портить чужой труд. Доступно объясняю?

     — Доступно, — сказал я.

     — То-то. И жрать не жрийн, следующие две недели только кашки. Хотя знаю я вашу породу сучью, будешь жрать, сучёнок, до отвала натрескаешься, как только выйдешь. Потом сдохнешь в муках, будешь подыхать и вспоминать доброго доктора Обрезка, который тогда ещё все правильно сказал. Да только меня уже не будет, чтобы помочь! Изведёте меня, пидорюги!

     В дверях появился молодой длинноволосый человек, несколько заросший, по внешнему виду которого было трудно судить: то ли это бывший пират, раскаявшийся и решивший стать квакером, то ли сбившийся с пути истинного квакер, занявшийся морским разбоем.

     — Расчинил всяческо, — пророкотал он. — В ледник вложил.

     — Зэбэс! Теперь сделийн этому рентген башки. Пусть потом не жалуются, что вернули долбоёбом, он таким изначально был. Со, я пошёл отдыхать. Десять секунд на вас смотрю, а уже заебался. Нахуй вас таких рожают, а?

     И, недовольно размахивая по крайней мере половиной ручищ, доктор Обрезок удалился. Гудмэн (по-видимому, так его звали), подойдя, принялся сдирать с меня провода, вынимать из тела иглы, катетеры и тому подобное. Ему пришлось наклониться, так что я имел полную возможность оценить его физические возможности. Несколько выше меня, но довольно хилый, вряд ли выдержит удар. Вокруг было довольно много тяжелых предмётов. Но вот что я буду делать с многоруким?..

     Поэтому я решил пока подчиняться.

     Гудмэн закончил с проводами и выдвинул из стены за моей головой странный аппарат. Причудливая конструкция из металла и пластика зависла в дюймах от моего лица. Гудмэн принялся возиться в ней, и я услышал странные звуки: что-то среднее между щелчками и мышиным писком.

     — Да не так, идиотина, — раздался сверху голос Обрезка. — Так ты его только нейроскальпируешь. Видишь вон ту хуёвину? Крутанийн влево. Ещё. Левее. Зэбэс. А вот ту хуйню вниз до упора. Во, теперь плюсзаёбок.

     Мне в глаза ударил свет, такой яркий, что я зажмурился. Раздался писк.

     — Скончалось, — сказал Гудмэн.

     — Вижу. Давийн ему шмот, и пусть пиздует. Или нет… Этого надо дождаться же. Пусть на ресепшене чалится.

     Аппарат сам отъехал в сторону. Поднявшись и сев, я наблюдал, как Гудмэн возится с одним из шкафчиков. Наконец, нашёл и вручил мне всё, в чём я был в момент побега.

     — Но… — сказал я неуверенно. — Тут дже… испатчканоу.

     — И чо, блядь? — снова раздался из ниоткуда голос Обрезка. — Ну ходийн голый. Другого шмота у мну для тебя нет. А другого носителя мы для него найдём.

     Рубашка спереди была полностью пропитана кровью. Но, похоже, у меня не было выбора.

     По крайней мере, манжеты остались чистыми. Это было довольно важно. У джентльмена с нечистыми манжетами не может быть чистой души. Обратное, строго говоря, не всегда верно.

     — Ведите, — гордо сказал я, застегивая последнюю пуговицу и накидывая плащ. — Э… смысли, ведайн.

     Одна из неприятных особенностей барбуса заключалась в том, что всякое слово в нём не желало сидеть на месте, произвольно покидало строй, и требовало, чтобы в полной мере уяснить его смысл, применения огромных таблиц, даже огромнее, чем в латыни. Хоть в меня и вбивали эти таблицы (по какой-то причине в Лондинуме считалось, что мы должны знать язык нижних), но я неминуемо путался, а это означало разоблачение. Я с тоской подумал, насколько же всё-таки проще английский. Всего лишь двенадцать времен, девяносто исключений, и вот уже вы можете издавать верхним отростком туловища разные звуки, тем самым производя впечатление образованного и воспитанного господина.

     Гудмэн провёл меня через тесный, заставленный всевозможным хламом коридор (непонятно, как здесь мог передвигаться Обрезок, с учётом всех его торчащих частей тела) в небольшую, довольно светлую комнатёнку без окон, основное убранство которой составляли многочисленные диваны, покрытые чем-то вроде кожи, но, как я успел убедиться, присев, отнюдь не кожей. Прожжённые в материале дырки свидетельствовали, что до меня здесь сидело немало народу.

     — Накось, — сказал Гудмэн, протягивая мне очки.

     То были обычные очки, и я взял их в недоумениии. Неужели они считают, что у меня какие-то проблемы со зрением? Видел я всё довольно четко. Однако, поскольку планов по устранению доктора Шивы ещё не возникло, мне оставалось лишь подчиняться. Гудмэн замер, выжидательно смотря на меня. Расправив дужки, я нацепил очки на нос…

     …и тут же отбросил их.

     — Эк тебя копытит, — с удовлетворением сказал Гудмэн, подбирая очки и подавая мне.

     На этот раз я действовал осторожно, прежде поднеся к глазу одну из линз. Так и есть: через стёкла было видно совсем не то, что на самом деле. Тёмная, даже полностью чёрная комната, посреди которой стояла идеально круглая колонна. Я подвинул очки в сторону, и колонна послушно сместилась в сторону.

     То было одно из хитроумных устройств, которыми пользовались граждане РК, чтобы сделать свою жизнь тяжелее. Как я понял, это было то, что Харрис называл фантоматным проектором. Оно позволяло человеку заглядывать в иные пространства, подобно тому, как иллюстрации в книге майордома позволяли мне осматривать весь дом одновременно. Только в этом случае пространства были несуществующими, полностью выдуманными.

     Понятое становится неопасным. Теперь я спокойно водрузил очки на нос и оказался в чёрной комнате. Сквозь очки я все ещё мог увидеть очертания окружающих, реальных предметов. Например, маячившая передо мной размытая тень была Гудмэном.

     Я, правда, не понимал, зачем он хочет, чтобы я смотрел на чёрную комнату. Может быть, в ней что-то произойдёт?

     — Ты слово молви, — сказал Гудмэн. — Чего изволишь.

     Чего я хотел? Я хотел бы, чтобы всё это (включая Сэндвелл) оказалось ошибкой, дурным сном, который наконец-то закончился. Но я понимал, что сложно требовать подобного от фантоматного проектора. Почему-то хотел клубники. Но, если я только чего-то не знал, проектор никак не мог её материализовать.

     Потом я вспомнил, что уже несколько дней не читал новости. Таким образом, я не только нарушал последнюю волю отца, но и оставался в неведении относительно того, что произошло в Тауэре после моего побега.

     — Хотчу увидет последниэ новости, — еле выговорил я.

     Чёрная комната неожиданно принялась расцветать: в ней тут и там появлялись пёстрые сферы, и приглядевшись, наклоняя голову в ту или иную сторону, я убедился, что в каждой находился свой маленький мирок. Это напоминало детскую игрушку, в которой в стеклянный шар заключают миниатюрную копию какого-нибудь известного здания, заполняют шар жидкостью и блёстками в большом количестве так, что если шар встряхнуть, на здание как бы начнёт падать снег.

     Стоило мне попытаться присмотреться к одной из сфер, как она принялась разрастаться, пока полностью не поглотила чёрную комнату.

     — Завтра утром, — говорил бодрый женский голос, — в РК с официальным визитом прибудет легат Церкви, кардинал Сервини. Несмотря на то, что основной целью визита является инспекция административных учреждений Церкви на территории РК, в пресс-службе кардинала уже пообещали, что все верующие…

     Я видел кардинала, который, сидя в кресле на колёсах, с улыбкой приветствовал окружавшую его толпу. Он как бы находился в нескольких шагах от меня, и я мог рассмотреть каждую морщинку на его лице. Встав с дивана, я неуверенно шагнул вперёд, потом назад. Кардинал послушно приблизился и отдалился. Это было хорошо. В самом же кардинале ничего интересного не было, и, перекрестившись в уме, я принялся оглядываться в поисках выхода. Всё это время женский голос продолжал твердить о достоинствах кардинала, и о том, как много значит это визит, и о…

     Гудмэн довольно гыгыкнул, и его тень сместилась в сторону. Тут-то я и заметил висящую посреди толпы сферу. В ней была заключена чёрная комната, и стоило только присмотреться, как произошло то же самое, и чёрная комната стремительно выросла вокруг.

     Это становилось любопытно. Я наугад выбрал другую сферу, и попал в мир, где шахтёры бастовали и требовали повышения квот. Интересно, был ли хоть один день в истории, когда в новости не попадало ничего о забастовке шахтёров? Торопливо я покинул обсуждение сего прескучного факта.

     Вскоре я обнаружил, что двигая глазами определённым образом, я могу не полностью погружаться в сферу, символизирующую собой новость, а как бы похлопать по ней, так что сфера немного увеличится, делая возможным получить общее представление о содержимом, а голос зачитает краткое описание. Освоив этот нехитрый трюк, я принялся искать всё, что касается побега. Подспудно я догадывался, что мне достаточно произнести это вслух, и умная машина сама отсеет ненужное. Но вслух я произносить ничего не хотел. Доктор Обрезок, судя по всему, видел и слышал всё, что происходило в его покоях.

     Спустя десять минут я уже начал отчаиваться, как неожиданно нашёл что-то подходящее.

     На фоне огромной башни стояла эта статуя, колосс из литого метала, в три человеческих роста по крайней мере. Башню я узнал: во-первых я видел её во время полета, а во-вторых, на высоте сорокового или пятидесятого этажа виднелась обугленная дыра, в том самом месте, где в неё врезался мой вертолёт.

     Из недр статуи лился грозный голос:

     — …ВСЕ ОТВЕТСТВЕННЫЕ ЗА ЭТО НАПАДЕНИЕ УМРУТ. ОНИ ЗАХЛЕБНУТСЯ В СОБСТВЕННОЙ КРОВИ, Я ВЫРВУ ИХ ХРЕБЕТ, Я ВЫДАВЛЮ ИХ ГЛАЗА. КАЖДЫЙ, КТО СМЕЕТ ДУМАТЬ О НАПАДЕНИИ НА ОСКОЛОК, ОСОЗНАЕТ СВОЮ ОШИБКУ...

     Я с любопытством рассматривал колосса, как раз в этот момент воздевшего к небу руки. Хоть мы и не слишком следили за политикой внизу, но это было исключительное чудовище. Он управлял Осколком уже больше десяти лет. Конан, так его, кажется, звали. Вероятно, француз. А ведь когда-то и это существо из стали было человеком…

     Послушав Конана немного, я убедился, что он не знает или делает вид, что ничего не знает о побеге. Вся его речь сводилась к угрозе неким неизвестным, которые ни с того ни с сего решили взорвать одну из его башен. Интересным было то, что кроме чёрной комнаты здесь висели ещё несколько сфер. Я пригляделся к одной из них.

     В тесном кабинете лохматый человек со страстным взглядом размахивал руками.

     — Товарищи, нас обманывают, — вопил он. — Авиатопливо не может расплавить стальные балки…

     Я вздохнул. В жизни каждого мужчины, особенно, если он получил некоторое представление о науках, есть опасный период, приблизительно между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами, когда он, не в силах выдержать сложности натуральной философии, слегка теряет разум и выстраивает некую фантастическую теорию, смысл которой обычно сводится к тому, что всех обманывают, некие существа тайно управляют всем миром, а он вот — единственный, кто осознал и разоблачил. Это называлось конспирология. Как я понял, дополнительные сферы внутри новости символизировали собой письма читателей.

     На периферии зрения возникло гневное облако.

     — Слышь, — загудел Обрезок, — ты ухо здесь не видел?

     Я посмотрел поверх очков. Судя по колыханию рук, Обрезок был слегка взволнован.

     — Нет, — сказал я.

     — Блядь, — забормотал Обрезок, пробираясь к одному из диванов. — Ухо, ухо проебали, как же так, а?

     Он уселся, и по заструившемуся через лес пальцев дымку я понял, что доктор закурил.

     — Ваш помотчник очен странно говорит, — заметил я.

     — Смысли странно? Ты тоже странно, бля.

     — Я имею в виду, это не отчен похоше на барбус.

     — Так он ватта ёбаная, — добродушно сказал Обрезок. — Они все так пиздят.

     Это показалось мне совершенно невероятным. Я знал, что ваттой называют диких людей, обитающих в Вельде. Как они там выживали, было совершенно непонятно, ведь известно, что любое взаимодействие с борщевиком Барщевского сокращает предполагаемую продолжительность жизни примерно до получаса. Но встретить одного из них в РК… Нет, это казалось невозможным.

     — Но вед кажетса, ни одного из них так и не взяли в плен, — сказал я.

     — Да он сам припёрся. Я спрашивал, нахуя, а он говорит, мол, заебался. Отрицает, сучёнок. Я-то знаю, что он шпион. Узнают же они как-то, где конвои пойдут. А я ему ещё бабос подгоняю. Это всё потому что я очень добрый. Эх, изведёте меня, мудачьё, весь кончусь от вас. Вот ухо проебали. Нахуй кому это ухо нужно? Нет, взяли и спиздили, бхайчоды… О, кореш твой явился.

     — Кто?

     — Думает, его здесь ждут блять. Устроили проходной двор. Скоро плюнуть негде будет. Гудмэн!

     — Гряжу! — раздалось из-за стены.

     Через несколько минут Гудмэн вошёл в комнату, ведя за собой высокого нескладного лысого человека. Что-то в его невыразительном лице было неправильное, приковывающее взор, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить: у вошедшего отсутствовала не только шевелюра, но даже брови и ресницы.

     — Здоров, — сказал он, озираясь.

     — Здоровее видали, педик, — ответствовал Обрезок. — Ты чо припёрся?

     — Так вы же сами…

     Голос показался мне смутно знакомым. Я уже слышал его, но где? После того, как вертолёт разбился… Что-то такое было. Мойзингер…

     — Нахуй ты нам здесь нужен. Вон заказ сидит, забирай и уёбывай.

     Обрезок указал на меня, причём для верности несколько раз: если я правильно посчитал, он использовал тринадцать пальцев, два скальпеля и одно странное приспособление, напоминающее клещи, но размером с кулак.

     Мойзингер оглянулся и только тут, похоже, заметил меня.

     — Ты как, в порядке? — спросил он.

     — А ты чо, блять, сомневаешься? — повысил голос Обрезок. — Какие-то претензии завелись? Ну-ка выскажийн, а мы послушаем.

     — Да нет у меня никаких претензий, — растерянно произнёс Мойзингер.

     — Раз нет претензий, гони бабос. Три с половиной тысячи кредов.

     — Сколько?! — возопил Мойзингер, оборачиваясь к Обрезку.

     — Смотри, сучёнок, мы его для тебя собрали. Далее у нас два стула: либо ты гонишь бабос и вы валите нахуй отсюда как можно скорее, либо мы его сейчас разберём обратно. И тебя тоже.

     — Пиздишь, — уверенно сказал Мойзингер. — Ты же врач, у тебя клятва…

     — Да? А ты думаешь, Гудмэн здесь, блять, для красоты стоит ебалом торгует? Гудмэн, объяснийн человеку, он не понимает, что у нас серьёзный бизнес.

     — Да не, не, я заплачу, какие вопросы, — забормотал Мойзингер. — Сколько с меня? Три двести?

     — Трипицот. И сверху ещё четыреста.

     — За что?!

     — За дезинфекцию, сука! Бахилы где?! Теперь блять закрывать всё, проветривать, нанёс заразы. Гудмэн, объяснийн человеку, сколько стоит день простоя такого серьёзного бизнеса.

     — Ну ладно, — обиженно сказал Мойзингер. Он слегка повернулся, и я увидел на его правой руке перчатку, стальную, как будто взятую от рыцарских лат. Мойзингер принялся постукивать по ней другой рукой. — Кому переводить?

     — Доброму доктору Обрезку.

     — А чо так? Ты ж раньше Менгеле был? — осведомился Мойзингер.

     — Ребрэндинг. Перевёл?

     — Готово.

     — Вижу, — удовлетворённо сказал Обрезок. — Ну и всё, пиздуйте отсюда. Блять, мне теперь три дня пить придётся, чтобы вас уродов забыть. Доведёте доктора!

     — Пошли? — сказал мне Мойзингер. Я покорно встал, уже прокручивая в голове варианты, как мне избавиться от этого комиссара.

     — Очки отдаийн, — быстро сказал Обрезок. — Тут вам блять не общество помощи умственно отсталым.

     Я вручил очки Гудмэну.

     — Слушийн, — сказал Мойзингер, быстро взглянув на меня, — а ты же обещал ему морду подрихтовать. Его лазерные масоны ищут.

     — Ну это такое дело, — протянул Обрезок. Он заёрзал, поудобнее устраиваясь в кресле, и руки его заколыхались. — Без согласия пациента такое нельзя. Мы же тут охуенно этичные. Но не ссыте, добрый доктор вас на морозе не оставит. На.

     Он протянул в мою сторону кулак и медленно разжал пальцы.

     Мне пришлось подойти поближе, чтобы рассмотреть. На ладони Обрезка лежала маленькая пластинка, будто костяная. Больше всего это напоминало зубной протез, каким и у нас, порой, пользуются старики (он обычно хранится у них в стакане с водой), только без зубов.

     — Это чо? — спросил недоумённо Мойзингер.

     — Мимикатор, — сказал Гудмэн.

     — Так это ж говно устаревшее?

     — Модель старенькая, но технология проверенная, надёжная, — загудел Обрезок. — А ты чо думал, бенданёк, те сразу флексмаску вытащат? Флексмаски у меня для вас нет, а мимикатор есть. Под губу вставийн.

     Из рук выехал механический отросток, на конце которого было установлено зеркало. В нём я увидел своё лицо: несколько измученное и осунувшееся от всех этих переживаний, но, в целом, вполне достойное.

     Мне, наверное, нужно, всё-таки, отмыть этот дурацкий загар Брэдсли.

     Взяв пластинку, я недоумённо повертел её в руках.

     — Да этой, этой стороной, долбоёбина. Давай сувийн.

     Я поместил пластинку на верхнюю десну, и только мне стоило отвести руку, как страшная боль пронзила все лицо. Как будто десятки игл впились в него одновременно изнутри.

     — Ебать, — сказал Мойзингер. — Смысли, ого!

     В зеркале я видел, что моё лицо будто стало не плотью, а водой, заходило волнами, покрылось мелкой рябью. Несколько секунд, и всё успокоилось, но я больше не мог узнать себя. Другой человек стоял перед зеркалом: другая форма носа, другие губы, другие уши, глаза стали более узкими и длинными.

     — Зэбэс? Там пятьсот лиц, — сказал Обрезок. — Кнопки настройки сам найдёшь. Перед сном надо вынимать, а других побочек нет. Хуй вообще знает, почему их больше не используют. И за всё это, дорогие друзья, за весь этот ахуенчик, вы будете должны мне всего лишь ещё сотню сверху.

     По глазам Мойзингера я видел, что тот возмущен. Но спорить он не стал, а потянулся к перчатке.

     — Отправил.

     — Всё, всё, валайн, заебали, — добродушно сказал Обрезок, взмахнув одной из рук.

      Гудмэн повёл нас по узким и тёмным коридорам. Наконец мы остановились перед дверью. Наклонившись, Гудмэн принялся возиться с многочисленными замками и засовами. На это у него ушло не меньше двух лет (на самом деле минут пять).

     — Отздравствовайте, — сказал он, давая нам пройти. — Добро.

     Мы вышли наружу, в точно такой же коридор, только ещё уже, ещё темнее, и заваленный вдобавок строительным мусором и чем-то, что, как я подозревал, являлось крысиным помётом.

     — В следующий раз юзайн гандоны, уроды! — раздался на прощание голос доброго доктора Обрезка. Тут же дверь захлопнулась, и с той стороны послышалось лязганье запирающихся замков. Словно этого было мало, бетонная перекладина выехала из стены на уровне груди, перекрыв дверь, а затем сверху опустилась кирпичная стена, и всё стало выглядеть так, как будто двери никакой никогда и не было.

     — Сюда, — уверенно сказал Мойзингер.

     Я последовал за ним.

     — Вот пидор, четыре куска стянул. Так чо, — спросил он, поднимаясь по полуразрушенной лестнице (ступеньки выглядели так, будто исламмунисты использовали на них крупнокалиберный пулемёт). — Вспомнил, где ацтекское золото?

     — Послушайте, — сказал я, стараясь не упасть. Нога моя вела себя хорошо, будто с ней вовсе ничего не случалось, хотя я всё же чувствовал слабые места. — Если вы сомневайетес в моей плати… платйожоспособност, смею вас уверит, что она в полном порядке. Мне надо лиш добратса до банка, до той же поры пуст порукой послужит доброе имйа моего рода.

     Мойзингер остановился.

     — Слушийн, — сказал он. — Даваийн назад вернёмся, он походу те в голове чото не то отрезал.

     — Нет, нет, всйо в порядке, — поспешил успокоить его я. — Мне сделали рентген.

     Это его не убедило, но он всё-таки продолжил движение. Поднявшись по лестнице, мы продолжили двигаться по коридорам.

     — А как те доктор? — спросил Мойзингер, подумав.

     — Реткостный грубийан, хотя я и вижу, что притчиной его грубости являетса буйный нрав, а не злое сертце. Хотя, клянус, истчо пара минут таких разговоров, и я би перерезал ему горло.

     — Он тебе сам чо хошь перережёт, — сочувственно проронил Мойзингер. — Ты жрать хочешь?

     Я вспомнил напутствие доброго доктора о кашках, но в то же время видел, что Мойзингер спрашивал не потому, что интересовался моим мнением, а чтобы моим ответом подтвердить уже принятое решение. Поэтому я лишь кивнул.

     — Тут недалеко, — сказал Мойзингер. Сделав несколько поворотов, мы, наконец, оказались снаружи, и я увидел РК.

     Мы оказались на площадке, полностью покрытой тёмным шершавым материалом (я был уверен, что он называется асфальт). Здание, которое мы покинули, скорее напоминало груду обломков, чем здание. Напротив него стояла странная конструкция — вроде сачка для ловли рыбы, только огромного, и полностью из бетона. Сквозь чернеющие между балками провалы задувал ветер. С других сторон площадку отгораживали бетонные плиты, стоявшие так, будто кто-то до конца не решил: то ли делать забор, то ли — собственный Стоунхендж. Одним словом, РК выглядела в точности как я её себе представлял.

     Воздух вонял. Было очень душно и жарко, даже несмотря на пасмурную погоду, и закутав поплотнее плащ (чтобы не было видно крови на рубашке), я тут же почувствовал, что вспотел.

     — Бля, не представляешь, как я тебя заебался к нему тащить, — сказал Мойзингер благодушно, направляясь к месту, где в плитах виднелся проход. — Тяжелый, зараза.

     — Я бил слегка не в себе, — сказал я.

     — Да уж! Называл меня Петром, и орал, что ты бунтарь, а следовательно богоборец, и что никакого бога нет, пытался меня схватить за бороду. Ну какая у меня борода?

     — Совершенно никакой, — признал я.

     Мы свернули за угол. И тут я увидел РК.

     – Чо будете заказывать? — с приятной улыбкой поинтересовалась Сиринга.

     Я сидел и не мог найти себе места. Руки стали слишком длинными и неудобными. Дыхание всё норовило выпасть из ритма. Кожа лица горела, и я был уверен, хоть проверить и не мог, что ликом я красен. Из ушей моих почти буквально валил пар.

     Все дело в том, как Сиринга была одета. Возмутительно, неподобающе, абсолютно бестактно. Любому понимающему человеку достаточно было бы одного взгляда, чтобы понять о чём говорил Харрис, произнося «Мы живём в век подлецов». Бесстыдство, знаменующее собой падение всякой морали, бездна черной безнравственности, циничный и отрицающий всё и вся культ поклонения плоти. Безумие. Наша цивилизация уже рухнула из-за такого однажды, и вот, всё повторяется, и пёс возвращается на свою блевотину, выхода нет, выхода нет…

     Дело в том, что я видел её плечи! Голые! И даже немного…

     Ох. Схватив стакан, я принялся жадно пить и делать вид, что меня не существует.

     — Мну рочстейк, — сказал Рыжий. — Пельменей, порцию блинов… С брусничным, да, с брусничным. И кофе.

     Пока мы шли сюда, Мойзингер кратко посвятил меня в суть дела. Не то, чтобы я много понял (я все ещё был оглушён шумом, мельтещащим хаосом, невероятным скоплением людей, машин, всего)… Думаю, мне удалось уловить главное. Мойзингер (Рыжий то бишь), как я понял из его сбивчивых объяснений, был чем-то вроде бродячего актёра из некой большой труппы. Сейчас они ставили некое представление прямо на улицах города. По сюжету пьесы Рыжий исполнял роль комиссара Мойзингера, ищущего ацтекское золото, для чего ему было сказано ждать в определённом месте человека, который спустится на крыльях огня, чтобы указать, где находятся сокровища.

     А потом туда свалился я.

     Я понял, что они смотрят на меня и чего-то ждут. Но тут ничего нельзя было поделать, стакан будто прирос к моим губам. Я отчаянно посмотрел на Рыжего, но тот лишь больше занедоумевал. Ничего не поделаешь, эти люди не понимают намёков.

     — Кофе, — наконец выдавил я.

     Сиринга побежала исполнять заказ, унося с собой и свои похотливые одеяния, и я, наконец, смог спокойно вздохнуть и расслабиться.

     Рыжий улыбнулся.

     — Шиково, да? — сказал он. — Когда тебя люди обслуживают, а не поебота электронная.

     Люди обслуживали меня всю жизнь, но говорить об этом я не стал.

     Я полагал, что Мойзингер ведёт меня прямиком в руки агентов Скотленд-Ярда, и каково же было моё удивление, когда мы оказались здесь, в этой, по словам Рыжего, моднейшей жральне. Выглядела она как самая обычная кофейня: ряд столиков вдоль стены, у каждого с обеих сторон по обязательному диванчику, напротив каждого — широкое окно. Через такое, пожалуй, открывался бы неплохой вид на РК, если бы не чумазые дети, густо облепившие поверхность стекла, чтобы наблюдать за нами.

     Дети эти полностью окружили нас на подходе к жральне, дёргали за штаны и что-то верещали, и я только мог сунуть руки в карманы, чтобы пресечь попытки их обчистить. Возле самых дверей дорогу нам преградили самые сильные и приспособленные: молодые люди, хорошо выбритые, в приличных (по меркам РК) костюмах окружили нас, чтобы поинтересоваться, не хотим ли мы помочь им деньгами, которые срочно требовались на самые разнообразные нужды. Мне, как кажется, удалось распугать эту свору. Тут дело во взгляде: на чернь надо взирать так, как будто у тебя в кармане револьвер с полным картриджем, и ты готов их всех вот прямо сейчас перестрелять.

     Вообще, это не только с чернью полезно.

     — Со, — протянул Рыжий, усаживаясь поудобнее. — Об ацтекском золоте ты ничего не знаешь. Но тогда зачем за тобой гонятся лазерные масоны? И вообще, как ты там оказался? Ты кто? Тя как зовут?

     — Уильям, — сказал я.

     — Неплохой ник.

     — Потшему дже ник, это моё настоятчее имя, — сказал я.

     Рыжий пришёл в полный ужас.

     — Настоящее? — пролепетал он. — Нельзя так просто взять и произносить вслух настоящее имя!

     — Но потчему?

     — Да как ты не понимаешь, — лихорадочно кинулся объяснять он, — ведь его может кто-нибудь услышать. Имя даёт власть! Джанкебал какой-нибудь подслушает, а потом будешь болеть и умрёшь. Весь в говно превратишься! Ведьмы так делают.

     — Но вед вед-эм не сутчествует, — сказал я.

     — Как это не существует? — возмутился Рыжий. — Прямо подо мной одна живёт, карга ебанутая…

     Он помолчал.

     — Значит, ника у тя нет?

     — Нет.

     — Окей. Со, Вильям…

     — Уильям, — поправил я.

     Рыжий немного подумал.

     — Могу я называть тя Вилли?

     — Нет, — сказал я.

     — Билли-бой? Старина Билл? Тоже нет? Ебать ты скучный! Надо придумать тебе нормальное погоняло. Ладно, расскажийн мне, Вильям…

     — Уильям.

     — …ты откуда ваще?

     Я посмотрел на него.

     Особых поводов доверять ему у меня не было. С другой стороны, если бы он и хотел причинить вред, у него была для того масса возможностей: например, пока я валялся без сознания возле рухнувшего вертолёта. Я мог бы очнуться снова в камере; я мог бы не очнуться вовсе. Он же, вместо этого, доставил меня к Обрезку и выложил довольно существенную, как я понимал, сумму за лечение. И вот я сижу, здоровый и целый, в заведении мисс Сиринги, потому что среди граждан РК считается хорошим тоном совместно отправлять всякие физиологические процессы.

     К этому следовало отметить также и то, что мне нечего было стыдиться. Правда на моей стороне. Невиновный.

     Так что я просто взял и рассказал ему всё.

     Конечно, это получалось с трудом (звуки барбуса, грубые и неопрятные, плохо умещались у меня во рту), но Рыжий слушал внимательно, почти не перебивая, и чем ближе я подбирался к тому моменту, как упал на РК, тем сильнее загорались его глаза.

     — Значит, Тауэр объединился с лазерными масонами! — в возбуждении воскликнул он.

     — Право дже, — сказал я, — я никогда не слишал ни о каких лазерних масонах.

     — Да не, ты же сказал «заговорщики» же. Лазерные масоны всегда плетут заговоры. Да это точно они! Поняли, что ты знаешь про ацтекское золото, и решили тебя убрать…

     Я вздохнул. Мне, кажется, так и не удалось до конца убедить Рыжего, что я не имею никакого отношения к его театральной постановке.

     — Значит, ты лар, всю твою семью убили… — начал подытоживать Рыжий.

     — Не всю. Моя матушка и сестра в добром здравии находятся в Алоте. Мне бы толко туда добрат-ца.

     — ...и ты хочешь отомстить.

     Что? Нет, разумеется, я этого не хотел! Мстить кому, людям, способным организовать нападение исламмунистов на лапуту, убить оракула, занимающим самые высшие посты и должности в Лондинуме? Абсурд! Разумеется, я хотел просто-напросто выжить.

     Но чем больше я это обдумывал, тем больше видел, что он прав.

     — Да, — сказал я удивлённо, сам себя не веря. — Да. Именно этого я и хотчу.

     — Ну вот, — удовлетворённо сказал Рыжий, — теперь осталось выполнить этот квест. Только я не понял, кого убить-то? Кто злодей?

     — Я, признатца, тодже затрудняюс с ответом на этот вопрос, — сказал я.

     Рыжий задумался. В этот момент мисс Сиринга подошла к нашему столику и принялась расставлять заказанные яства. Я попытался вежливо улыбнуться, но что-то с моими мимическими мышцами происходило не то: лицо будто парализовало. Наверное, в том был виноват мимикатор. Языком я нащупал пластинку: она стояла на своём месте. Странно всё это.

     К счастью, мисс Сиринга отошла, и мои лицевые нервы вернулись в норму.

     — Ты эт, угощийнэ, — сказал Рыжий, подталкивая ко мне блюдо с политыми джемом блинами (а это оказалось не что иное, как панкейки, только более широкие и тонкие).

     Памятуя о наставлениях доброго доктора Отрезка, я всё же вдруг почувствовал, что невероятно голоден. Это представлялось логичным: когда я ел в последний раз? По приблизительным расчётам получалось, что где-то дней пять, может быть, неделю тому назад. И хотя мне не хотелось никаких осложнений с совсем недавно зашитым животом, но с другой стороны… Осторожно взяв с верха стопки один панкейк и, на всякий случай, прочитав в уме молитву (я на секунду заподозрил, что это блюдо как-то связано с распространёнными в РК древними солярными культами), я попробовал.

     Оказалось, на самом деле, довольно вкусно.

     Кофе же с другой стороны напоминал вот что: возьмите сырой земли после дождя, наложите её в чашку, густо насыпьте сахара, выдавите пару дождевых червячков, залейте кипятком и тщательно размешайте до однородной консистенции грязным вонючим мужицким пальцем.

     Не то, чтобы я считал, что мисс Сиринга именно это и сделала, или что у неё именно такие пальцы (видит Бог, нет). Я просто хочу сказать, что кофе был не очень хорош.

     Отстегнув и положив перед собой механическую перчатку, Рыжий принялся уплетать рочстейк. На мясо было не очень похоже.

     — Штоу это? — полюбопытствовал я.

     — Сойлент же, — сказал Рыжий. — А чо, у вас такого не едят? Попробийн.

     Попробовав, я понял, что не хочу сойлент.

     — Тут главное подойти с умом же, — рассуждал Рыжий, орудуя ножом. — Надо провести тщательную инвестигацию. Конечно, она ни к чему не приведёт, а злодеем окажется совсем не тот, на кого мы подумали, и это будет абсолютный нежданчик.

     — Тогда какой смисл?

     — Так если этого не делать, то вообще никого не найдём, — пояснил Рыжий, прожевав очередную порцию.

     У двери зазвенел кокольчик. Подняв голову, я увидел, что в жральню заходят два юноши с иссиня выбритыми черепами, с ног до головы покрытые татуировками; в основном, крестами, все четыре конца у которых загибались в стороны. Я сразу понял, что это культисты.

     — Здаров, Рыжий, — сказал один из них, проходя мимо. Он помахал рукой, и я увидел металлический протез на месте указательного пальца.

     — Здаров, — буркнул Рыжий, внезапно как бы скукожившись в размерах.

     Новые гости заняли места на высоких и круглых сиденьях у стойки.

     — Сделийн нам кофе, девочка, мы спешим.

     — Знакомие? — поинтересовался я.

     — Да эт так, хуйня, — пробормотал Рыжий. — Со… Ты эт. У тя вписка есть?

     Я помотал головой.

     — Ну тогда можешь сегодня переночевать у меня, — великодушно предложил Рыжий. — А завтра с утреца на лупе… Те ж в Алот? Лупа-то туда есть. С ветерком…

     — Геноскани, — мрачно сказал я.

     Рыжий уставился на меня с выпученными глазами.

     — Чёрт! Геносканы же! Лазерные масоны сразу поймут, что ты тут был. И поймают тя!

     — Да меня вовсе не итсчут лазерние масони, — пробормотал я, но Рыжий только отмахнулся.

     — Они всех ищут. Лучше лазерных масонов гаже нет, это такие пидорюги!.. Ты б знал. Подождийн, но тогда как… Без лупы-то не доберёшься никуда. Не через Вельд же. Это все равно как в район к чёрножопым забрести и нахамить…

     Он на секунду задумался, но тут же вновь обрёл уверенность.

     — Надо захватить станцию лупы, — твёрдо проговорил Рыжий.

     — Абсурд!

     — Да не, норм. Конечно, надо помозговать чутка, но… Сорян, мну ответный гудок пошёл.

     Он вынул из кармана очки, почти такие же, какие мне давал Гудмэн, и нацепил на нос.

     — Рамзес! Гнида! Ты где был, бля? Что значит болел? Я сам заболел, когда мы из-за тя просрали всё. Я? Дело у меня. Потом расскажу. Мы лупу захватываем. Что «что делать»? Раш бэ, сука! А то ещё триста очков проебём. Да, сейчас!..

     Пока он кричал, я, предоставленный самому себе, поневоле вслушивался в разговор гостей напротив, которые тоже что-то оживлённо обсуждали. Но то, что я слышал, было абсурдно.

     — Сорян, — сказал Рыжий, убирая очки обратно. — Просто удоды всякие пропадают на две недели, а люди из-за них попадают потом. Так о чём мы?..

     — Потчему они не любят джидов? — спросил я, кивая на бритых джентльменов. — Вед из них полутчаютса такие хорошшие менялы.

     Рыжий бросил в их сторону краткий взгляд.

     — Потому что нацики ёбаные, у них у всех пунктик на эту тему. Антихрист сто лет назад всех жидов перебил, а они всё успокоиться не могут. Ебантяи же. Ты лучше скажийн, как ты в Алот думаешь попасть.

     — Мне надо связатса с Крайтоном, — сказал я. — Он помог мне сбеджат, он единственний, кому я по-настоятсчему могу доверят.

     — Эт который бабах, и потом пыщ-пыщ, и все такие? — уточнил Рыжий.

     — Да.

     — Да как с ним свяжешься… Не колить Тауэр же. Хотя… Сорян.

     Он снова водрузил очки.

     — Да? Здаров. Где-где, жру же? Ты как? Чего? Какая лупа? Нет, нет, уже не захватываем. Да кого ты слушаешь! Он же дебич полный, две недели по помойкам отсиживался. Триста очков просрали! Триста! Я его теперь видеть не хочу. Он, бля, хочет, чтобы ему модальность внепланово понизили? Слушийн, я те са собирался звякнуть, у меня есть план…

     Внимательно рассматривая чашку, я заметил, что ручка недостаточно параллельна краю стола. Это почему-то безумно раздражало. Стоило повернуть чашку, как раздражение исчезло.

     — Сука, бля! — раздалось за спиной. Повернув голову, я увидел, что один из бритых юношей (тот, что с искуственным пальцем) вскочил на ноги, весь разбушевавшийся. Лицо его было красным и перекошеным. Он выставил свой протез, и тут же в воздухе вспыхнула молния, раздался треск и запахло горелым: из-за стойки потёк чёрный дымок. Сиринги нигде не было видно.

     Очевидно, ему тоже не понравился кофе.

     — Идийн сюда, хуле ты там прячешься? — орал бритый, и на каждом слове новый разряд срывался с его пальца. — Чо это за говно бля?!

     — Да тут… — тараторил тем временем Рыжий. — Нажрались чего-т. Козлы кароч. Так вот, я чо предлагаю: все собираем гемы и мелтим такую-то убервафлю; если с трёх кланов скинуться, то можно будет нормальную штуку сваргенить…

     Я посмотрел на стоящий на столе графин.

     — Это, конетчно, дистиллированная вода? — спросил я Рыжего.

     — Что? Да, да, не стеснийнэ, пийн на здоровье, — отмахнулся Рыжий. — Так вот, если на плюс шестнадцать заточить, то Драуг точно дрогнет. Да он уже дрогнул, понял, что не на тех людей залупился…

     Взяв солонку, я открутил крышку и высыпал всё содержимое в графин. Вода сразу забелела, но для верности я все же немного поболтал внутри пальцем. Наконец, раствор приобрёл однородность. Dixit Dominus...

     — Эй ви, негодяи, — сказал я, вставая с графином в руке.

     — Чо бля? — повернулся ко мне пальцевик. — Ты ещё кто?

     — С вами говорит… — я запнулся, потому что вспомнил: произносить вслух своё имя неприлично. Тем более, когда ты находишься в бегах. — Я! Немедленно убирайтес, если хотите сохранит свои джалкие джизни!

     — Да ты охуел бля, — произнёс безволосый Зевс, поднимая палец. Это-то мне и требовалось. Я дёрнул рукой. На том и закончилась история разбуянившегося громовержца: встретившись с водой, он задёргался и рухнул на пол.

     — Бля, ладно, потом, тут пиздец… — услышал я сзади голос Рыжего.

     Второй секунду смотрел на бьющегося в конвульсиях товарища, а затем обвёл нас совершенно сумасшедшими глазами.

     — Вы чо делаете, — запричитал он. — Вы Виталю убили. Убили! Убили Виталю!

     Надсадный крик вырвался из его горла: с таким криком, как мне думается, умирают подстреленные на лету птицы.

     — Вы эт, — сказал неуверенно Рыжий, поднимаясь. — Съебайнэ, кароч, отсюда.

     Размазывая слёзы, выживший поволок соратника к дверям.

     — Мы знаем, где ты живёшь, Рыжий! — кричал он, всхлипывая. — Мы тя найдём!

     У стойки появилась Сиринга. Закусив губу, она обозревала картину разрушения.

     — Ну бля, — пробормотал Рыжий. — Слышь, — обратился он ко мне. — Ты это зачем?

     — Ни в коем случае нелзя оскорблят дам, — твёрдо произнёс я. — Особенно прилюдно. Это велитчшайшее бестчестие, до которого толко может паст тчеловек.

     Подумав, я добавил:

     — По крайней мере, если они не родственитци. Но прилюдно в любом слутчае нелзя.

     — У твоего друга с головой всё в порядке? — тихо спросила Сиринга.

     — Не беспокойтес, — поспешил успокоить её я, — мне сделали рентген.

     — Ух бля, — произнёс Рыжий. — Слушийн, Сирь, завтра забегу, обсудим вопросики. Сорян.

     Схватив за руку, он потащил меня к выходу, мимо бритоголового, который все ещё тужился, пытаясь вытащить пальцевика (очевидно, тот был тяжёл).

     — Ты чо творишь ваще? — возмущённо сказал Рыжий, только мы оказались снаружи. Попрошайки снова обступили со всех сторон, но Рыжий так активно работал локтями, что мы превратились как бы в воинство Моисеево, перед которым расступились воды морские.

     — Если творится несправедливост, а власт закрывает на это глаза, — терпеливо объяснил ему я, — долгом каждого гражданина является пресеч преступление. Например, если у дами нет поблизости родственников, которые могут вступитца за её чест…

     — Какая справедливость, ебанутый, они и есть власть!

     — Не моджет быт, — поразился я. — Они дже… Джалкие.

     — Ну так и здесь не Осколок, это же ничейка бля. Они, может, завтра придут Сире всё заведение спалят?

     — Что такое нитшейка? — решил уточнить я.

     — Да вот же она! — закричал Рыжий. — Оглянийнэ, всё вокруг ничейка. Ты вообще хоть что-нибудь знаешь об РК?

     – Вот смотри, — сказал Рыжий, — кто у вас на лапуте феодал?

     Мы неслись по подземному городу Метилену в небольшом электрическом омнибусе. В окнах я видел пролетающие мимо улицы и проспекты, густо залитые мёртвым электрическим светом. Вагончик был почти пуст: Рыжий сказал, что верхним уровнем Метилена почти не пользуются из-за частых обвалов, но зато здесь меньше всего камер и детекторов. Кроме нас здесь был лишь некий оборванец, притаившийся в углу на пластиковой скамье. Рассматривая его лохмотья, я задумался, какова вероятность, что это агент Скотленд-Ярда, и пришёл к выводу, что вероятность весьма высока.

     Оборванец меня очень беспокоил, и я не мог удержаться и не кидать на него тревожные взгляды.

     — У нас нет феодала, — обратился я к Рыжему с улыбкой, делая вид, что не заметил слежку. — Ми вед конститутсионная монархиа.

     — Ну хорошо, — сказал Рыжий, — а кто ваш монарх?

     — Конститутсиа наш монарх. Это и ознатшают слова «конститутсионная монархиа».

     Рыжий задумался.

     — А могу я где-то почитать эту конституцию?

     Я терпеливо улыбнулся.

     — У нас нет какой-то одной конститутсии. У нас вед обтсчее право. Каджое решениэ каждого судии по каждому делу за всё время сутсчествованиа Лондинума и ест наша конститутсиа. Штоби её протчест, придётся прочест их все.

     — Понял, — сказал Рыжий.

     Поднявшись, он пошёл к дверям, рассмотреть приклеенную сбоку схему. На ней были видны маршруты всех омнибусов, беспрестанно курсирующих вокруг Метилена, каждый со своим номером, который высвечивался и на самих омнибусах, так что можно было быстро определить, куда тот или иной направляется. Я поразился тому, как это удобно: не надо соответствующим образом одеваться, приказывать подать экипаж, ждать, пока запрягут лошадей, объяснять, куда ты хочешь добраться… Просто взял и поехал. Ну почему, почему у нас нет конки?..

     Краем глаза я наблюдал, не делает ли оборванец чего-то подозрительного. Оборванец ничего не делал, это-то и было подозрительнее всего.

     — Ну вот, — сказал Рыжий, вернувшись, — а РК устроена очень просто. РК делится на феодальные округа, каждым управляет полпред, то есть полномочный представитель…

     — Полномотщний претставител кого?

     — Самого себя, разумеется, — отвечал Рыжий. — Кого ещё может представлять феодал?

     — Но ведь кадждий тчеловек представляет самого себя, — заметил я. — Тогда потчему представителями зовутся они?

     — Ну так здесь живёт тоже каждый, — терпеливо объяснил Рыжий, — а жителями нашего города зовутся тоже только полпреды. Традиция такая бля.

     — Как же тогда зовутся осталние? — полюбопытствовал я.

     — Товарищи граждане, разумеется.

     Я представил себе, как выговариваю это нагромождение шипящих, и мне даже немного поплохело.

     — Но в ФО входит не всё, — продолжал тем временем объяснять Рыжий. — Метилен, например, подчиняется только местному парламенту. Улей самоуправляется. Ничейка не относится ни к одному ФО, там лушгофы всё разруливают. А, ещё фригольды есть, но там хуй пойми. И корпы, они меняют юрисдикцию в зависимости от того, гражданин какого ФО их возглавляет. Гильды формально независимы, но они все входят в Профсоюз, который подчиняется напрямую совету жителей нашего города. А, и ещё есть премьер-министр Единой и Неделимой Украины, но мы о нём не говорим.

     — Потчему?

     — Да потому что он нахуй никому не нужен.

     — Звутчит не отчен-то просто, — заметил я.

     — Хуйня, это плюсплюспросто на самом деле, надо только привыкнуть. Так вот, жральня стоит на территории, которая сейчас принадлежит нацикам. Поэтому они там командуют.

     — Я действительно соджалею, — сказал я, — что вмешалсиа в этот конфликт. С моей стороны это било крайне необдуманно вмешиватса, не зная толком законов и обитчаев вашего славного города.

     Рыжий отмахнулся.

     — Да эт хуйня, они все равно держат больше, чем им положено. Нацики уже не те. Их скоро всех поубивают, наверное. Вот если б ты биараса ёбнул, вот тогда бы точно жопа…

     — Кто ест биарас? — уточнил я.

     — Бля, лучше не спрашивийн. Алсо, приехали.

     Вагончик наш как раз остановился, и все его двери открылись. Рывком встав, Рыжий пошёл наружу, а я двинулся следом. Миновав просторный бетонный холл, один из многих, между которыми курсировали эти повозки, мы встали на самодвижущейся лестнице: такие соединяли Метилен с наземным миром. На каждой из лестниц с трудом могли бы разминуться два человека, но все почему-то стояли только с одного краю. Я поделился этим наблюдением с Рыжим.

     — Так по другой половине люди ходют, — сказал он.

     — Но затчем тогда самодвиджутсчиа… — Я безнадёжно запутался и решил переформулировать. — Но вед лестнитса едет сама?

     Рыжий задумался.

     — Так они спешат, — изрёк он наконец. — Ты вообще в курсе, как красиво Новоебенёво в это время года? Рвутся эту красоту увидеть. Вообще, в РК клювом не щелкийн, тут движуха, крутиться надо по жизни же.

     Это мало что объяснило, но тут я отвлёкся на то, чтобы обернуться оглядеть выстроившихся за нами на лестнице людей. Оборванца, кажется, среди них не было.

     Это его выдало: теперь я был почти уверен, что он с ними заодно.

     Лестница довезла нас до самого верху, и я постарался аккуратно переступить через место, где чёрная поверхность ступеней с каким-то чавкающим, сосущим звуком исчезала в полу. Я подозревал, что это место может с такой же лёгкостью засосать в себя и человеческую ногу: выглядело и звучало оно довольно угрожающе. Страннее всего, что обитатели РК, скорее всего, денно и нощно спускались в Метилен, несмотря на присущие ему опасности: вероятно, тут требовалась привычка.

     Мы оказались в небольшом бетонном домике, внутри которого расположилось несколько будок. Как объяснил мне Рыжий, то была государственная граница: юрисдикция Метилена здесь заканчивалась, и начинался Улей, целиком находящийся под контролем самих жильцов данного места. Но будки все были закрыты, окна их затворены железными ставнями. Нас встречала только табличка, на которой нескладными барбусскими письменами было выведено: “Ты находишся на тиритории Улья же. Нарушытили спакойствея будут престрелины вне очириди».

     — Ты не обращийн внимания, — сказал Рыжий, — эт прикол просто. Самооборона на самом деле редко кого стреляет. Отпиздить вот могут, особенно если ты под спайсом. Тут у нас строго.

     Я постарался запомнить, что «спайс» на барбусе означает «мост».

     Миновав стеклянные двери, мы вышли наружу. На улице уже полностью стемнело, но вокруг горели тысячи огней. Оглядевшись, я обомлел. Проведя некоторое время на ничейке, я, как мне кажется, привык к многолюдью, шуму, свету, бесконечному потоку каров (так назывались электрические коляски, любимые товарищами гражданами РК за свою скорость). Но тут… Как описать то, что я увидел?

     Огни, бесконечные ряды огней, всюду, куда не бросишь взгляд, и каждый был чьим-то окном. Повсюду высились бетонные фермы, вершины которых скрывались в облаках, в багрово-ярком ночном небосводе РК, и между этими-то столбами в хаотичном беспорядке были вставлены домики. Больше всего это напоминало какой-то порт, доверху заполненный грузовыми контейнерами, если бы не окно.

     На моих глазах над головой деловито прожужжал грузовой дрон, неся под брюхом еще один такой жилой контейнер.

     — Дом, милый дом, — прокомментировал Рыжий. — Поёбали, тут недалеко. Десять минут максимум.

     Он повёл меня в щель между двумя этими структурами, за которыми открывались ещё и ещё скопления: один ряд за другим. Теперь я понимал, почему это место называется Ульем: оно действительно напоминало какую-то сошедшую с ума колонию гигантских насекомых.

     — Тут не помешал бы газон, — заметил я, стараясь не наступать в самые жирные потёки грязи.

     — Да не, ты чо, каждую субботу выскребаем же. А то с Вельда такая хуйня может налететь. Вон недавно в соседнем блоке прощёлкали, выросла какая-то пластмассожрущая дрянь. Просрали все полимеры! За неделю! Еле выжгли это говно. Ну ничего, зато у нас на юге знаешь как зимой тепло? Тут же поля дезактивации рядом же. Греют немножко.

     Десять минут не десять, но в конце концов мы добрались. Мне почти удалось не замарать ботинки. Рыжий вскинул руку:

     — Триста четырнадцатое основание, вон, видишь?

     И действительно, на одной из колонн жёлтой краской было выведено 314.

     — Я тут живу, на тридцать восьмом этаже.

     — Как дже мы поднимемся? — недоумённо спросил я. — Вед лесенитс нет.

     — Норм, норм, ща порешаем, я лифт уже вызвал. Да вон он же.

     Дрон вылетел из-за угла одного из этих странных сборных домов и мягко спланировал к нашим ногам. Сверху у него было оборудовано нечто вроде смотровой площадки, огороженной перильцами. Только мы поднялись на неё, как пропеллеры загудели, и дрон стал медленно подниматься в воздух.

     — Тут главное не проебать, — довольно объяснял Рыжий, — а то если ты наверху, а бабос закончился, будешь потом карабкаться бля. У меня так один знакомый попал, две недели сычевал на верхотуре, оголодал совсем. Главное, ему ещё и свет за неоплату отключили, вот человек охуевал-то! Но мы ему задонатили потом, конечно.

     — Да… — Я внимательно рассматривал колонну, поблизости от которой мы поднимались в небо. Бетон был надвое разделен огромной трещиной. Снизу трещина была кое-как замазана неким белым, похожим на пену морскую, веществом, но в районе пятнадцатого этажа те, кто это делал, по-видимому, устали. — Однако здание сие кажетсиа немного ветхим, не так ли?

     — Ветхим? Да ну! Сто лет простояло как-то, и ещё столько же простоит! Ваще, по секрету скажу, жители нашего города уже договорились, Улей решено приравнять к музею архитектуры. Под открытым небом бля! А нас всех, соответственно, к музейным экспонатам.

     Я от души надеялся, что он шутит.

     Летучий наш лифт дрогнул и остановился. Только мы с него сошли, как дрон стал медленно отплывать в сторону, постепенно ускорился и скрылся. Вероятно, его дожидались другие люди и другие места. Рыжий же повёл меня по коридору, с обеих сторон которого тянулись стальные двери. Некоторые ячейки пустовали: сквозь наполненные свистящим ветром промежутки открывался прекрасный вид на местный унылый пейзаж.

     Остановившись, Рыжий чуть пошевелил перчаткой, и двери перед ним разъехались в сторону. За ними оказался небольшой тамбур с ещё одной дверью, на этот раз самой обыкновенной.

     — Затчем дже здес шлюз? — спросил я.

     — Зачем-зачем, — ответил Рыжий, — вот морозы ёбнут, сразу поймёшь. Ох бля. Хорошо, что напомнил. Мне же новый зимний скафандр нужен, старый совсем завафлился. Эх, одни расходы…

     Он пропустил меня вперёд, и я оказался в покоях мистера Рыжего.

     Сказать, что жилище это было невелико — не сказать ничего. Кажется, оно было даже меньше моей комнаты. Стенка посередине разделяла контейнер на две неравные части: в той, что поменьше, шириной с коридор, размещалась всякая утварь и шкафчики, так что я легко опознал кухню. Здесь же находилось единственное окно. Больший отсек занимала, по-видимому, гостиная. Во всяком случае, в ней был диван, письменный стол, полка-кровать над ним, и у входа — этакое зеркало во всю стену, из нескольких секций. Должно быть, Рыжий очень заботился о своей красоте. Я мысленно пожелал ему удачи в этом нелёгком (с учетом его эксцентричной наружности) деле.

     — Ты проходийн, распологийнэ, — сказал Рыжий, запирая за собой.

     Разувшись, я скинул плащ с плеч и принялся искать, куда бы его повесить.

     — Ебать, — сказал Рыжий, повернувшись и увидев мою рубашку. — Смысли, хуя. Такое чувство, что тебя бормашиной пытали. А вот Менгеле, Обрезок смысли, сучёнок, постирать не мог. Так это, значит, тебе тоже новое шмотьё нужно.

     — М-м-м, — сказал я. Конечно, мне не нравилось ходить в одежде, заляпанной кровью (залитой, если быть точным). Но то, что называлось одеждой в РК, нравилось мне ещё меньше.

     — Ладно, пох, ща порешаем, — сказал Рыжий. Взяв плащ, он толкнул одну из створок зеркала, которая послушно отъехала в сторону: оказалось, что за зеркалом скрывался вместительный шкаф. Пройдя в гостиную, Рыжий уселся перед столом. — Который час? Ого! Полвосьмого уже. Щас же Голубя показывают.

     Он щёлкнул перчаткой.

     Свободная стена комнаты замигала, и вдруг на её месте появился огромный освещённый зал, наполненный людьми.

     — Что это ест такое? — поинтересовался я, осторожно подходя поближе. Протянув пальцы к этому новому пространству, этой мерзости на месте стены, я коснулся холодной неподатливой поверхности полированного стекла.

     — Ты никогда штоле дипскрина не видел? — сказал Рыжий. — Ну показывает короче, только со всех углов. Иногда удобнее, чем очки. Такой знаешь сколько стоит? Ого! Вот это я богат!

     Он, казалось, и сам удивился, потому что тут же о чём-то задумался.

     В зале этом говорили шумно, настолько шумно, что слово «говорить» теряло всякий смысл. Более правильным было бы сказать, что собравшиеся галдели. Больше всех старался маленький чернявый субъект в центре (наверное, то и был Голубь), и оставалось только позавидовать дарованной ему природой звериной силе глотки. Но и остальные старались не отставать. Все они кричали одновременно, да так, что совершенно ничего нельзя было понять.

     Наконец, волнения поутихли, говорить остался только один. Возникший из ниоткуда прямоугольник, лишённый толщины, висящий в воздухе, поведал барбусскими рунами, что это не кто иной, как премьер-министр Единой и Неделимой Украины Рэйвен Великий.

     — Хорошо, — кипятился он, чуть ли не подпрыгивая на месте, — Графиня сделала много хорошего. Но почему никто не говорит о безумном падении нравов? Вот я вчера был по делам в третьем кольце, какая-то баба пыталась меня изнасиловать! Прилюдно! Хорошо, что я убежал, а то неизвестно, что бы было. Почему никто не поднимает этот вопрос? Почему?

     — Потому что ты мудак обдристанный, говно ебаное, пиздобур бля, — чётко и раздельно проговорил Голубь.

     Премьер-министр Единой и Неделимой виновато улыбнулся. Голубь же отступил на шаг, раздвинул руки и торжествующим взглядом обвёл собравшихся. Немедленно грянули бурные аплодисменты.

     — Бодже мой, — сказал я. — Бодже мой.

     — Не-не, — сказал Рыжий, — Голубь норм. Он как иногда сказанёт чо-нить, все в осадок выпадают, охуеть просто. Серьёзно работает… Не, ну я согласен, говно, конечно, но зато, знаешь, сколько за его просмотр сразу ОЗ падает?

     — ОЗ — это денги? — уточнил я.

     — Да не, — протянул Рыжий. — Тут, на самом деле, всё плюспросто…

     Как объяснил мне Рыжий, ОЗ значило «общественная значимость» и было не чем иным, как числами, которые несколько десятков независимых агентств начисляли товарищам гражданам РК по своему усмотрению. Правила у всех отличались, но, в общем, принято было считать, что хорошие общественно значимые поступки ведут к увеличению ОЗ, а безответственные и антисоциальные — к его уменьшению. Большой ОЗ давал всякие жизненные блага: например, в Цитадели увеличение ОЗ приводило к праву без проверок посещать всё более и более высокие кольца безопасности. В случае же, если ОЗ достигал нуля, виновный наказывался дарвиновской премией — по словам Рыжего, так называлось принудительное отчуждение яичек в пользу Фонда Генетической Неблагонадёжности.

     В общем, чем это отличается от денег, я понять так и не смог.

     — Ты пиво будешь? — спросил Рыжий.

     — М-м… Да? — подтвердил я.

     — Возьмийн в холодильнике.

     Он махнул рукой в сторону кухни.

     Я послушно побрёл туда. Холодильник стоял в углу рядом с окном: то был большой белый аппарат, полностью из металла, с двумя дверцами. По сути это было что-то вроде ящика, в котором электричество создавало холод. Я по опыту знал, что электричество скорее приводит к пожарам, чем к заморозкам, поэтому не вполне понимал, как всё работает. Поскольку товарищи граждане РК жили высоко над землей, погребами они пользоваться не могли, и потому были вынуждены прибегать к помощи подобных устройств.

     Я сразу сообразил, что большая дверца снизу предназначается для всякого рода провизии, маленькая же сверху — для напитков. Поэтому я уверенно потянулся к верхней дверце и распахнул её.

     — Не открывай морозилку! — раздался истерический вопль Рыжего.

     Я закрыл дверцу.

     Я закрыл дверцу?

     Я тупо смотрел в белоснежную поверхность. Наверное, я её все-таки закрыл.

     Краем глаза я видел, что Рыжий с перекошенным лицом появился в проходе.

     — Мистер Риджи, — сказал я, по крайней мере попытался показать. Нервы моего лица несколько потеряли контроль над происходящим. — Тут требуютса некоторые пояснениа.

     — Ты закрыл? Закрыл? — ввизгнул Рыжий. Отодвинув меня в сторону, он принялся ощупывать дверцу, убеждаюсь, что она захлопнута плотно. — Бля!

     — Что это? — спросил я помягче.

     — Бля, да я-то откуда знаю! Хуйня какая-то.

     — Штоу это? — повторил я.

     Рыжий повернулся ко мне.

     — Слушийн, а тебя блевать не тянет? Нет желания немедленно покончить с собой? Гм, странно… Я как в первый раз на эту хуйню глянул, чуть глаза себе не выцарапал, чтобы развидеть.

     — Штоу это? — повторил я.

     — Да откуда я знаю! Небось с Вельда надуло в форточку, он же тут рядом. Чёрт его знает, что это за ебанина, там всякое бывает.

     — Виглядело дживим, — сказал я, немного успокаиваясь.

     — Да оно и есть живое! Вот ты здесь открыл, я и из-за стены почувствовал, как оно нас всех ненавидит. Точно блевать не хочешь? У меня ведро тут где-то было, ща найду.

     — Не надо, — твёрдо сказал я. Вёдра с некоторых пор вызывали у меня самые пренеприятнейшие ассоциации. — Но, деуствително, после контакта с данным сутич… сутзч… субстантсэей, мне силно хочется вимитса с голови до пят.

     — А, это можно, — сказал Рыжий. — Без проблем, ща душ включу.

     Он показал мне небольшую кабинку с раздвижной дверцей в прихожей. Сдвинув плечи и обхватив тело руками, я туда даже помещался. Правда, откидной ватерклозет немного царапал колено.

     — Тут немного заедает, — сказал напоследок Рыжий, — ты вон ту хуюлину покрутийн, и когда оно клацнет, то надо ногой так на полшишечки поднажать и вон туда ебануть, тогда польётся. Короче, разберёшься, не маленький уже, бля. Во, халат тебе оставляю, а то шмот запаздывает чото.

     Я действительно разобрался и, вскоре, поёживаясь под ледяными струями, уже внимательно изучал свой живот. Шрам выглядел на самом деле довольно страшно. Ненадёжность. Казалось, неосторожное движение, и всё порвётся, кишки полезут наружу. Не внушала особого доверия и рука. Впрочем, изучив её внимательнее, я заключил, что кожу добрый доктор Обрезок наносит лучше Питерса.

     Куда сложнее, чем включить воду, оказалось её отключить. После того как я справился с этой задачей, приобретя в процессе благородный синеватый отлив кожи, я столкнулся с ракушками. Сказать, что понять, как ими пользоваться, было непросто, значит не сказать ничего. Я сообразил лишь через несколько минут, но решение оказалось, на самом деле, настолько простым и очевидным, что я не рискну утомлять читателя подробностями, подвергая сомнению его ум. Это действительно очевидно, если обратить внимание на то, что ракушек именно три.

     — С лёгким паром! — сказал Рыжий, когда я появился в его гостиной (кабинете, спальне, и, судя по пустым и разодранным упаковкам на столе, также и столовой).

     — Лёгким? Уверяю, штоу ни лёгокого ни тйаджёлого пара при таких температурах воды быт не может.

     — Смысли? Горячей воды нет? Бля, точно, на две недели же отключили. Так чо ты молчал, сказал бы, я бы бойлер подрубил… Ладно, эт всё хуйня. Со, чо там у нас с ОЗ?

     Он полез за очками.

     На стене (правильнее было бы сказать «в стене») мистер Голубь жадно чавкал чем-то, что извлекал из своего кармана. По-видимому, то были шоколадные конфеты.

     — Держайн его! — орал он с набитым ртом. — Вон того! Да! Ну-ка с ноги пробийн ему! Молодчик! От души ебанул! Ну что, блять, довыёбывался? Довыёбывался?! В солнышко! С вертушки ему! На удушающий пошёл! Давийн бля!

     — Ух, — сказал Рыжий. — По версии Муди триста сорок накапало, и ещё по Рейтерс пятьсот шестьдесят. Вот это по нашему! Теперь можно и переключать.

     Он пошевелил перчаткой, и торжествующий Голубь растаял, словно его никогда и не было. На его месте тут же появились двое одинаковых упитанных мужчин, восседающих за широким столом. Головы их были бриты.

     — Это нацики? — спросил я Рыжего.

     — Да не, ты чо, наоборот же.

     — И начинаются вопросы, — рассудительно говорил тот, что был чуть худее, — почему Копчёный не мог сделать то, не мог сделать это. Малолетним дебилам, — он строго посмотрел на нас с Рыжим, — непонятно, что руководитель такого уровня исходит из совершенно других соображений и решает другие задачи, которые ты, долбоёб, даже осознать-то толком не можешь.

     — Ну, давийн накатим, — предложил чуть более упитанный, — чтобы, значит, у власти всегда находились те, кто может осознать.

     — Накатим!

     Они синхронно, как по команде, положили на стол левые руки и приставили к сгибу локтя одинаковые коробочки. Раздался отчётливый щёлчок, и тут же на лицах обоих возникли счастливые улыбки.

     — Эх, не успели, — разочарованно прокомментировал Рыжий. — После первого картриджа они всегда хуйню нести начинают. Чо там ещё?

     Двое тут же пропали, и на их месте появился бледный юноша на фоне несколько неубранной комнаты. С пылающим взором он, встав перед самой границей, отделяющей реальное от несуществующего, поправлял что-то невидимое.

     Я сразу понял по его волнению, по внутренней, едва ощутимой дрожи, что это передо мной такое. То, несомненно, был поэт, готовящийся в первый раз вслух прочитать своё новое произведение. Естественно, он волновался, кто бы не волновался на его месте? Волновался бы даже я (собственно, по этой причине я ни разу ничего вслух и не прочитал).

     Юноша, наконец, разобрался со своей проблемой, и отступил назад. Взгляд поэта обратился на нас.

     — Сейчас мы будем учиться надувать шарики жопой, — тихо и торжественно объявил он.

     — Бля, — расстроился Рыжий. — Тут человек с лапуты свалился, а ему и показать нечего. Ну что за уроды…

     Он взмахнул рукой, и стена вновь стала стеной.

     Наблюдать за сим калейдоскопом варварства было, конечно, занятно, но у меня имелись и другие проблемы.

     — Послушийн, — сказал я, — ви упоминали, что у вас ест идеи, как мне связатца с Крайтоном.

     — Идеи-то есть, — ответил Рыжий, — только тебе ник нужен. Без ника кто тебя в интер пустит. Короче, как тя называть? Говори ник, я ща сертификат по-быстрому накидаю.

     — Неуджели без ника никак нелзя?

     Рыжий покачал головой.

     — Могу ли я исползоват в таковом качестве своё имя?

     — Не, ты чо! Это совсем ни в какие ворота! Это ты так, можно сказать, всему обществу в ебальник плюнешь. Такой вызов бросать… На такое только Скворцов мог решиться, но он потому что совсем отбитый был. Вот даже Конан дрогнул, а он — нет…

     — Этот Скворцофф кто-то вроде Джона Кокка? — полюбопытствовал я.

     — Кто такой Джон Кокк?

     — Ну хорошо, — сказал я, — но мне следует подумат.

     Встав, я принялся расхаживать по комнате, пытаясь выдумать кличку, подобную тем, что носили товарищи граждане РК. И это, как всегда, сработало: уже на пятом круге мне пришла в голову мысль.

     — Но вед я могу назвацца в чест какого-то другого человека?

     — Конечно, можешь. Но это штука серьёзная, — рассудительно сказал Рыжий, — тут если невнимательно отнестись, такие пиздарики могут прилететь, что мало не покажется. Если берёшь ником чужое имя, то ты как бы обязуешься во всём соответствовать этому человеку в поступках и деяниях, как бы налагаешь на себя обязательства…

     — Это я понял. А не могу ли я, слутшаем, взглянут на энсайклопедиа?

     Повернувшись к столу, Рыжий достал из ящика ещё одну пару очков.

     — На, — протягивая их мне, сказал он. — Просто скажийн, что хочешь найти. Только эт, ты под моим ником сидишь, своего-то у тя нет. Чтоб никакой порнухи! А-то за неё много ОЗ списывают.

     Нацепив на нос устройство, я произнёс:

     — Мне би хотелос увидет биографии известных револютсионеров.

     Та же тёмная комната, что я видел в приёмном покое доктора Обрезка, принялась расцветать сферами. Мне определённо нравилась та послушность и безропотность, которую проявляли очки. Интересно, а если бы я пожелал…

     Но нет, не стоит отвлекаться.

     Я углубился взглядом в одну из сфер. На этот раз она развернулась не в целый мир, а всего лишь в стену текста, хорошо и ясно изложённого, аккуратно структурированного, снабжённого иллюстрациями. То был Марат.

     Я прочитал немного и убедился, что человек это скучный, да и внешне он был некрасив. Следующие полчаса примерно я провёл, прыгая от сферы к сферы. Дантон и Робеспьер оказались такими же пустыми. Впрочем, чего ещё ожидать от французов? Боливар оказался слишком непонятным, чтобы я мог довериться ему так, как объяснял Рыжий. Че Гевара был интересен, но всё портила капитанская борода: появиться с такой в приличном обществе значило подвергнуться осмеянию. Тайлер был подлого происхождения.

     Один за другим величайшие бунтари человечества проходили перед моим взором, и в каждом было что-то не так: иные выглядели так, будто не борются за счастье всего человечества, а режут по подворотням запоздавших прохожих. Другие оказывались наркоманами, содомитами, а то и жидами. И вот, когда я уже совсем отчаялся и решил вовсе отказаться от этой затеи, передо мною появился он. Лицо его было открытым и честным, в нём, чувствовалось мне, английская кровь смешалась с индийской. Наверное, то был сын колониального офицера. Имя его оказалось простым и легко выговариваемым, биография — безупречной. Наконец, я обратил внимание на его руку, и это полностью решило дело.

     — Коба, — произнёс я.

     — Хороший выбор, — сказал Рыжий. — Читал у него «женщину в песках», мне понравилось. Окей, завожу сертификат…

     Так я стал Кобой.

     Я уже было собрался спросить, зачем нужен сертификат, но тут в окно постучали.

     Рыжий бросился на кухню и через минуту вернулся с плотно набитым пакетом под мышкой.

     — Шмот! — торжествующе объявил он. — Пора завязывать эту карнавальскую резню бензопилой.

     Моё настроение немного улучшилось, но тут же упало, стоило увидеть, что находилось в пакете.

     — Я не буду это носит, — в ужасе сказал я. — Мистер Риджи, вед это уджасно!

     — Чо? Эт почему? — обиженно сказал Рыжий. — Хороший шмот же, высоколевельный. Это ваще последний писк моды.

     Я ни минуты не сомневался, что породить эту так называемую одежду могла только мода, похожая на маленького беспомощного зверька, который издал последний свой звук и замер со сломанной шеей. Но как я мог объяснить этому, пусть и доброму, но совершенно бескультурному человеку, что носить такое нельзя?

     — Смотрийн, — сказал я, приподняв рукав. — Одна рука зелёная, другая синая, поли красная и фиолетовая. Ну почему нелзя било сделат это одним тсиветом?

     — Так это патриотично. В раздрае мы сильны!

     — Но затчем здес колоколтшики? — в отчаянии спросил я.

     — А это ваще зэбэс! Самая писечка. Будешь ходить и звенеть, и как бы говорить всему миру: «Бояться, падлы! Король идёт!». Это сверхплохожопно. Плохожопнее только, если «Не будийн» на веки ебануть.

     — Но вед я вовсе не хотшу, т… шс… даби все знали, штоу идёт корол. Это долджно бит тайной!

     — Вот видишь! Со переоденешься, и никто тя больше не узнает же! Будут искать тихого застенчивого интроверта, а тут бодрячок такой блатной идёт, и каждый пёс анальный сразу видит, что серьёзный чел.

     — Я не интроверт, — сказал я, но уже не так резко. В словах Рыжего был смысл: такую стыдобу, этот воплощённый в ткани позор рода людского, одеяния, в которых как бы запечатлелся первородный грех, не надел бы ни один гражданин Лондинума. Стало быть, это и было самой подходящей маскировкой.

     — Ну хорошо, но кто сотворил этот… это… эту… данную ветсч? Я хотчу по крайней мере знат имя портного.

     Чтобы потом его убить.

     — Какой портной? Алё, откуда такой бабос, чтобы от артисанов шмот заказывать? Всё Обрезку ушло. Бездуховность полная.

     Известие о том, что ни один человек не причастен к созданию одёжного монстра, утешило мою печаль. Воспользовавшись приватностью душевой кабинки, я торопливо переоделся, и сразу же стал выглядеть, как самый всамделишный настоящий варвар.

     — Отлична! — бодро сказал Рыжий. — Прям твой фасон.

     На самом деле, одеяние висело на мне мешком: но чего ещё можно было ждать от бездуховных вещей? Вдобавок, мешали колокольчики, пришитые вдоль рукавов: на каждом движении они начинали раскачиваться и звенеть. Звон, доложу я вам, отнюдь не малиновый.

     — Это прекрасно, — сказал я, — но, всё-таки, что делат тепер?

     — Щаща, — сказал Рыжий. — Ща свяжемся с твоим Крайтоном. Зайдийн в личный кабинет.

     — Но вед здес…

     — Ну ты очкам скажийн, что в личный кабинет хочешь.

     — Я хотшу в литчний кабинет, — послушно сказал я, надев очки. В тёмной комнате ничего не изменилось, лишь появилось несколько шаров. Не успел я их толком расмотреть, как Рыжий произнёс:

     — Подождийн, ща скин накачу. Оп-ля. Готово.

     И всё тут же преобразилось. Тёмная комната растворилась, на ее месте во мгновение ока возникла прилично обставленная гостиная с розовыми обоями. Сквозь высокие, во весь рост окна пробивался тусклый свет: на улице всё затянул туман. Всё свободное пространство было заставлено креслами, столиками. Шикарный чугунный камин доминировал, вдоль других стен были расставлены трюмо с множеством химической посуды, плотно набитые книгами шкафы, на стенах висели портреты… В общем, это было жилище некого эксцентричного джентльмена.

     — Чувствийн себя как дома, — сказал Рыжий.

     Подойдя к стене, я рассмотрел пулевые отверстия. Стреляли изнутри, из револьвера, вероятно. Дыры образовывали вензель VR. Victoria Regina… Нет, то был не дом, лишь его отдалённое подобие. Я осмотрелся, и взгляд мой упал на вешалку, стоявшую у двери.

     — Чото не так? — спросил Рыжий. — Я заебался скин подбирать, самый душный нашёл. Погодийн, ща зайду…

     — Тут шляпа, — сказал я, точнее попытался сказать сквозь душащий смех.

     — Ну и чо? Шляпа как шляпа.

     — То шляпа охотника на оленей. За окном город, — сказал я, указывая на окно, где сквозь туман смутно проступали очертания зданий.

     — И чо?

     — Вед это невероятний стид появится в таком посреди города. Тот, кто видумал эту комнату, никогда не бил на лапуте.

     — Ну блять, а ты как хотел? Если ты с лапуты, то как ты скин делать будешь, а главное, зачем?

     — На самом деле отшен мило, — сказал я, чтобы подбодрить Рыжего, который звучал расстроенно.

     — Вот видишь! — тут же обрадованно воскликнул тот. — Рыжий хуйни не установит. Я в таких делах ващет спец. Короче, вон там у тя почта, это мои документы…

     — У вас здес документы? Но вед кабинет мой литшний.

     — Да не, это только говорится так, что мои. А на самом деле общие, твои, в смысле. Вот тут проигрыватель…

     Я разглядел на журнальном столике стопку писем, и мне сразу же стало любопытно их содержание. Поднеся руку, я ничего не почувствовал, но конверт послушно потянулся вслед за пальцами. Адреса не было, только массивная сургучная печать: сломать её было бы просто, не будь я лишен такой банальной и незыблемой вещи, как инерция. Только я справился с этой задачей, как лист, словно маслом намазанный, выскользнул из вскрытого конверта и мягко спланировал на пол. Так что мне пришлось нагнуться, чтобы его подобрать.

     Вот что я прочитал:

     “Сбижал из тюрьмы и застрял в этай жопе? Думаиш тикануть с РК? Скотленд-Ярд гоница па питам и дышыт в спину? У кашдой праблемы есть решэние! Ахота на гипирпатама — лутший спосаб развлечся и сбижать ат закона. Атправляимся зафтра утрам, точка сбора — фригольд Фарнхэм. При сибе иметь нош, запас прадуктов на ниделю, спальный мишок и фанарик. Ахота на гиперпатама — удавольсвие задёшива!!!

     Ахотнег на Гипирпатама»

     Мое сердце застучало.

     — … а вот тут, — разглагольствовал Рыжий, — если вот так выдвинуть и щёлкнуть пальцами, будет прикол. Но не буду ломать те интригу!

     — Мистер Риджи, — встревоженно сказал я. — Кому-то удже удалос найти эту комнату. Они знайут, кто я такой!

     Я показал листок Рыжему. Тот быстро пробежал текст глазами.

     — Да это хуйня, — протянул он, кидая листок на пол. Бумага тут же ожила и медленно поползла сама по себе назад к конверту. — Спам обыкновенный. Ты близко к сердцу не принимийн, этот охотник заебал уже всех.

     — Спам? Ведь это, если не ошибаюс, такая ветчина.

     — Да какая ветчина, просто все новые сертификаты ищут и давай говном заваливать. В цивилизованных ФО за такое сразу уши режут, а Улей можно бомбардировать. Пидоры. Помню, когда сюда переехал, тока флэт купил, думаю, чем заняться, сертификат завёл новый. А там сразу письмо — от этого охотника вот. Мол так и так, хочешь подзаработать деньжат, давай охотиться на гиперпотама. Да кому он нахуй нужен, этот гиперпотам же, вон, до Вельда сто шагов, в лес выйди и охоться. Вообще, мну кажется, борщевик гиперпотама запиздит…

     Я посмотрел, что находится в другом конверте. Некий человек, подписавшийся А.Н. Оуэн, длинно и путано объяснял, что некогда он был сыном крупного феодала, пока его дядя не убил родного брата и не захватил принадлежащий тому престол. Теперь А.Н. вынужден скитаться по миру, побираться и изображать из себя юродивого, но это ненадолго. Он присматривался ко мне, понял, что я заслуживаю его доверия, и предлагает простое дело: я немного помогу ему с расходами на частную армию и боевых роботов, он же, когда придёт к власти, разделит все по праву принадлежащие ему богатства со мной поровну…

     Предложение было заманчивым, но я сообразил, что это тоже спам.

     В третьем конверте содержалось предложение увеличить… Отшвырнув грязную бумагу в сторону, я почувствовал, что любопытство моё полностью исчерпано, и оставил почту в покое.

     — ...ну это те не нужно, надо потереть, — невозмутимо продолжал Рыжий, обходя комнату. — Вот тут пока не работает, но это потому что у тя нейроса нет. Если нейрос ебануть нормальный, то ваще зэбэс будет…

     — А как мну вийти наруджу? — поинтересовался я. Возможно, на другой стороне улице тоже было что-то интересное.

     — Никак не выйти, — весело сказал Рыжий. — Это ж скин личного кабинета, совсем маленький мирок. Куда ты с личного кабинета денешься. Только в Тёмную Башню, но ты там заблудишься стопудов. Кароч, запомнийн, если надо в личный кабинет, дергийн за левую мочку уха.

     — Ну хорошо, — сказал я, — а штоу слутчится, если я перем… пройду такое расстояниэ, што окажус за стеной?

     — Не окажешься, просто опять в центре встанешь. Аххаха! Это всё сверхнадежно, шаг влево шаг вправо — попытка к телепорту, у Назурбая с подвала проще съебаться… Не, плюсзэбэс, зачотный скин, хорошо сделали. Я терь тоже такой себе хочу. Хотя нет, не хочу, у меня плохожопнее. Давийн я тебе свою элку покажу, заценишь, как люди живут. Ого!

     — Право дже, в другой расс, — пробормотал я. Мне вовсе не хотелось узнать, что может оказаться в элке Рыжего. Золотая статуя Голубя, или что-то даже более худшее.

     — Кароч, скажийн альтаб.

     — Ви уверени, што это ест лутешее, што можно сказат в дан…

     — Да ты просто скажийн, тебе жалко штоле, — потребовал Рыжий. — Там важная дата.

     — Альтаб, — сказал я, смирившись.

     Тут же из воздуха передо мной соткались буквы. Я перевёл взгляд на ковер, затем на лампу на угловом столике, потом на потолок — текст следовал за взглядом, причём так гладко и быстро, что казалось, будто он просто висит на одном и том же месте, поворачивается же вся остальная комната. Вот, что там было написано:

     “Кобо 16лвл 92 ОЗ (абб) ХП 0/6

     МП 0/0”

     Дальше шло ещё несколько строк, но прежде чем я успел их прочитать, текст растворился как не было.

     — Тут написано, што у мну удже девиноасто два ОЗ, — с достоинством произнёс я.

     — Девянносто два? Ого! Любому новому сертификату по дефолту сто выдают. Нихуя ты. Десять минут назад сертификат завели, а ты уже накосячил. Фига ты рецидивист! — с восторгом сказал Рыжий.

     — Истчо тут говоритса, штоу у мну ноль хапэ. Это плохо?

     — Это зэбэс! ХП — это хит-пидометр, ну, интересуешь ли ты полицаев. Если у тебя одна хэпэшка, то, значит, могут остановить и расспросить, если встретят. А если хэпэшки две, то всё, пиздец, тя с кабыздохами уже ищут по всему городу, объявлен план перехват. Надо немедленно сдаться, пока не ёбнули.

     Меня подмывало спросить, что же тогда происходит при трёх, четырёх и тем более пяти и шести, если такие меры предпринимаются уже на двух. Должно быть, высылают танки и авиацию. Я вздохнул. Если Скотленд-Ярд решит сотрудничать с нижними, до шести хит-пидометр дойдёт весьма быстро… Однако, меня занимал другой вопрос.

     — Мистер Риджи, — сказал я с напором, — мне очен нужено поговорит со сэром Крайтоном.

     — … а вот тут… Что? Ах да, точняк! Ща, ща порешаем. Со, этот твой Крэйдэн, как думаешь, он чонить знает об ацтекском золоте? — с надеждой спросил Рыжий, отвлекаясь от агрегата, который пытался мне показать: это были несколько выгнутых стеклянных трубок, уходящих в деревянный ящик размером с кулак.

     — Сэр Крайтон занимает неболшой но ваджный пост, — заверил его я. — Уверен, он сможет задействоват свои связи.

     — Атлична! Тогда ща развернём конференс, — с энтузиазмом сказал Рыжий. — У мну всё продумано. Вот это я, канеш, допёр. Ого!

     Загадочная конструкция полетела в сторону, и только коснувшись пола, тут же испарилась. Рыжий поднял в воздух руку в перчатке, и пальцы его застыли. Рука мелко затряслась.

     Я не знал, что такое конференс, но догадался, что это тоже что-то связанное с очками: с личным кабинетом или даже, может, с альтабом. Это означало, что каким-то образом Рыжий планирует вытащить Крайтона сюда. Я вспомнил, что под губой у меня по-прежнему стоит мимикатор. Удивительно, но эта штука так хорошо приспосабливалась к лицу, что за несколько часов с этим устройством я практически перестал его существовать.

     Однако, с такой оценкой я поспешил. Найти кнопки управления оказалось достаточно легко: это были небольшие рычажки, находящиеся точно над центральными резцами. Только я коснулся одного из них, как невероятная обжигающая боль пронзила мою голову. Импульс, впрочем, погас, как только покрытая слюной пластинка выпала мне в ладонь, но осталось неприятное ноющее чувство: как будто меня ещё раз избили тауэрские шурупы, а затем я поучаствовал в конкурсе на самую долгую гримасу.

     — Рано, — сказал Рыжий, увидев это. — Ты ж гостом будешь же.

     — Призраком? Я долджен звенет цепями и издават загадочные крики?

     Это звучало хорошо. Со звоном в последнее время дела обстояли неплохо, чему способствовали колокольчики.

     — Да не, какие цепи. Ну спектатором, вьювером кароч. Тя не увидит никто. Я вот щас фид заверну на… Бля, какой тут фид… А это ещё что? Баратус, сконфигурийн мне эртээмпэ… Э! Да какой греп, мне новый конфиг нужен…. Во! Ещё в итэси хосты занесийн новые… Да, вот так. Нет! Стоп. Не так…

     Пару минут Рыжий нудно ругался на незнакомом мне языке, после чего сказал:

     — Ну вот, всё готово. Прозвонпетрович.

     Мой личный кабинет, к которому я уже успел даже немного привязаться, исчез. Теперь вокруг была лишь одна пустота, посреди которой висел Рыжий.

     — Ну вот, — удовлетворённо сказал он. — Ты терь видишь то же, что и я. Кароч делаю кол.

     Он замер с очень умным видом. Ничего не произошло. Через минуту я спросил:

     — Так и долджно бит?

     — Связь барахлит, — ответил Рыжий. — Или заняты они, отвечать не хотят. Конфирмнуть им лень, блять, бхайчоды, только кровь народную сосут… Окей, пошло.

     И всё вновь изменилось. В мгновение ока я очутился в просторном светлом атриуме без окон. Эмблема Скотленд-Ярда на щите висела высоко над головой, на галереях над залом о чём-то общались люди в мундирах, либо же просто стояли без дела. Прямо перед нами находился необъятный, загибающийся в обе стороны стол, за которым сидела светловолосая дама в полицейском костюме.

     — Добрый вечер, — с улыбкой обратилась она к Рыжему, — вы обратились в канцелярию Скотленд-Ярда. Чем я могу помочь?

     — А эт, — сказал Рыжий, выпрямившись. — Кароч, у меня есть сведения о сбежавшем с вашего подвала преступнике. Но я их готов…

     — У нас никто никогда не сбегал, — перебила его девушка.

     — Смысли? — уставился на неё Рыжий.

     — Коромысли. Имийн в виду, что возможность связаться с правоохранительными органами лапуты — привилегия, дарованная товарищам гражданам по личному распоряжению жителей нашего города, злоупотребление ей будет строго наказано. Аджо.

     И мы оказались в пустоте.

     — У них никто никогда не сбегал, — сообщил Рыжий, поворачиваясь ко мне.

     — Они по какой-то притчине скрывают прои… слутчившеся, — сказал я. — Наверное, боятся репутационних потер.

     Подумав, я добавил:

     — На самом деле, лет пятдисиат тому назад одному тчиловеку удалос сбеджат из Тауэра. То бил Арчи Брок, преступник-савант. Отчен целеустремлённый тип. Тштобы протиснутся в вентиляционное отверстие, ему пришлос похудет до восмидесити фунтов.

     — И чо он, — спросил Рыжий, — сделал ноги? Его не нашли?

     — Нашли прямо под Тауэром. План мистера Брока вклютчал в себя приджок в воду с высоты триста ярдов. Он полагал, тчто вода мягкая.

     — Зэбэс! А чо он, зимой штоле прыгал? Ну и долбоёбина. Со, мы тут первопроходцы, — бодро сказал Рыжий. — Раздвигаем горизонты возможного. Ого! Ладно, наберу этих уродов ещё раз.

     Через несколько секунд мы вновь оказались в Скотленд-Ярде, но в другой точке. За столом перед нами сидел прыщавый юнец, заполнявший бумаги. Заметив Рыжего, он поднял голову:

     — Я чем-то могу помочь?

     — Да! — воскликнул Рыжий. — Помните, на вас чуркобесы напали, и все такие: ого! И ещё этот, кулаком который стучал, не забудем, не простим?

     — Лорд Коллинз, — сказал клерк. — Да, Ночь Ужаса ещё не успела изгладиться из памяти, учитывая, что это было пять дней назад. Однако же могу заверить, что департамент правопорядка лапуты предпринимает все усилия, чтобы обеспечить безопасность и покой товари…

     — Я, кароч, знаю, кто это сделал, — прямо сказал Рыжий. — Ща вам сдам всех заказчиков.

     Клерк мгновенно напрягся, его спина выпрямилась, поза стала более собранной.

     — Кеншо? — спросил он, глядя куда-то за плечо Рыжего. — Детектив?

     — Да, это я, — довольно подтвердил Рыжий, приосанившись. — Величайший детектив в мире, любитель и профессионал частного сыска, легенда при жизни великий Кеншо.

     — Вы располагаете ценными сведениями об организаторах Ночи Ужаса и готовы поделиться ими со Скотленд-Ярдом.

     — Ага!

     — Я передам ваш вызов дежурному офицеру, который…

     — Э, падажжийн, — сказал Рыжий. — Щас ещё, величайший детектив будет с дежурным офицером базаарить. Я готов этой информацией поделиться только с Крэйденом…

     — Крайтоном, — в ужасе прошипел я ему в ухо.

     — Крайтоном, — не моргнув и глазом поправился Рыжий. — Он единственный, кому я могу доверять.

     — Одну секунду, — сказал клерк. Достав из под стола увесистую книгу, он принялся листать страницы, заполненные бисерным почёрком, пока не нашёл нужную строку. — Вы хотите поговорить с сэром Эдвардом Крайтоном?

     — Это он, — прошептал я Рыжему.

     — Это он.

     — Ебанько? — спросил клерк. — Сэр Эдвард Крайтон гражданин лапуты. Вы знаете, что они не пользуются интером.

     — Да что значит не пользуются? — возмутился Рыжий. — Тут дело эпической силы же.

     — Таков распорядок, — сказал клерк. — Если вы действительно располагаете сведениями, которые могут пригодиться идущему расследованию, и непременно хотите поговорить именно с этим человеком, вы можете приехать лично и встретиться с ним на одном из нижних уровней Та…

     — Смысли лично? Алё, величайший детектив на связи. За мной лазерные масоны охотятся, они не хотят, чтобы правда выплыла наружу. Третий день по келарям шкерюсь, с вами законтачился с очков убитого товарища. Вы давайте это…

     Клерк замялся. Я видел, что он не знает, что предпринять и, похоже, ни на грош не поверил Рыжему. Надо было что-то предпринять.

     — Пусть передаст Крайтону, — зашипел я, — что ты знаешь, кто убил Уильяма Милтона.

     — О, точняк! — сообразил Рыжий. — Я ващет знаю, кто убил Вильяма Милтона…

     — Уильяма!

     — … так ему и передийн.

     — Я сообщу, — сухо сказал клерк. — Будьте на связи. Департамент правопорядка желает вам хорошего дня.

     И Тауэр исчез.

     — Фу бля, — сказал Рыжий. — Ого они нудилы! Но всё ж я был хорош, прям красавчег. Величайший детектив же.

     Я, на самом деле, оценивал произошедшее иначе. Если в этом и заключался план Рыжего, то стоило признать, что он потерпел полный провал, да и в целом, план был никудышный.

     — У вас уникалная манера актёрской игри, мистер Риджи, — сказал я. — Отчен... эксцентришная.

     — А то! Я активки проводил, ещё когда слова такого-то не было. Ладно, кароч, пока они там разберутся, пока передадут… Думаю, полчаса у нас есть.

     На мой взгляд, у нас была примерно вечность. Я задумался о том, что делать теперь, когда идея выйти на связь с моими тайными союзниками потерпела крах. Но тут Рыжий спросил:

     — Ты в подвалы и шконки-то шпилить умеешь?

     И, не дожидаясь ответа, он немедленно принялся объяснять мне правила некой сложной запутанной игры. Говорил он торопливо и взволнованно, как бы кипя и пузырясь от восторга. Все объяснения сопровождались образами, которые появлялись из воздуха по мановению перчатки Рыжего, но и они ничего не объясняли. Я лишь понял, что это нечто вроде шахмат, только играют в них не зелёные и синие, а четверо: воин, маг, вор и лекарь.

     — И вот, — тараторил Рыжий, — если выпадает двадцатка, то это значит самый что ни на есть ахуенчик. Он исходит от стата, хотя тут есть разные точки зрения: казуалы считают, что от стата и скилла, а хардкорщики — что только от стата. Это на самом деле принципиально, потому что если ахуенчик только от стата…

     Но договорить он не успел, потому что тут с нами вышли на связь.

     – Сорян, — сказал Рыжий. — Неизвестный вызов. Небось спамеры колят. Они так, законнектятся под благовидным предлогом, типа пылесос купийн, а сами голос спиздят, и с него будут со всеми контачить, а у тебя ОЗ сразу днище пробивает. Пидоры.

     Он пошевелил перчаткой, и вдруг мы оказались в новом месте.

     То был роскошно обставленный кабинет: резное дерево, лепнина. Ему, правда, не хватало окон. Посреди комнаты, перед дубовым письменным столом в кресле-каталке сидел Крайтон. Увидев Рыжего, он встрепенулся.

     — Кеншо? Величайший детектив легенда при жизни Кеншо? — спросил Крайтон.

     — Ага, — подтвердил Рыжий. — Он самый. Это зэбэс, что и досюда докатилась моя слава. А ты ваще кто?

     — Сэр Эдвард Крайтон, замести…

     — О, Крэйден! — обрадовался Рыжий.

     — Крайтон.

     — … а мы тя как раз искали. Чо у вас за бхайчоды на приёме сидят, — поинтересовался Рыжий, с интересом разглядывая обстановку. — Хамят прямо в лицо, псы. Надо их разогнать. Ух, ёпт. Сытно живёшь, Крэйден. Эт чо такое?

     — Послушайте, — сказал Крайтон, — мистер Кеншо, вы оставили очень странное сообщение. Вы заявили, что обладаете некого рода информацией об убийстве…

     — А разговор прослушивается? — перебил его Рыжий.

     — Насколько мне известно, нет.

     — Атличн. Ты в подвалы и шконки-то гамаешь?

     В голосе Крайтона появились раздражённые ноты.

     — Использование подобных средств связи нарушает закон. Я пошёл на это только потому, что из переданного сообщения у меня сложилось впечатление, будто вы собирались рассказать об убийстве некого Уильяма Милтона, который, насколько мне известно, является отпрыском граждан лапуты. Но теперь я вижу, что вы…

     — Да не знаю я ни о каком убийстве, — воскликнул Рыжий. — Чо доебался-то? Вот с ним и обсуждийн, не меня же убили.

     Он щёлкнул пальцами и исчез, осталась лишь его смутная тень, пробивающаяся через ложную реальность в очках.

     Крайтон вздрогнул, и я понял, что он меня видит. Его глаза расширились, пару секунд он казался почти взволнованным, но всё-таки сумел взять себя в руки.

     — Мистер Милтон, — сказал он спокойно. — Какая неожиданность. Признаться, совсем не ожидал вашего визита. Не хотите ли чаю?

     — Благодарю, — сказал я с лёгкой улыбкой, — но вынужден отказаться. Я несколько не в духе для чаепитий. И не в теле, если уж на то пошло.

     — Очень жаль, — ответствовал Крайтон. Схватившись за колёса, он подкатился поближе.

     — Могу ли я узнать, что с вами случилось?

     — Что случилось, — пробормотал Крайтон. — Что случилось… Бог мой! Мистер Милтон, что случилось с вами? Мы полагали, что вы погибли!

     — Прошу вас ответить на вопрос, — сказал я холодно.

     — Мне пришлось выстрелить себе в ногу, но какое…

     — Когда и зачем? — перебил его я.

     Крайтон хотел что-то сказать, но осёкся. По его глазам я увидел, что он понял.

     — Мне пришлось выстрелить себе в ногу, — чётко и членораздельно сказал он, -- чтобы скрыть своё участие в вашем побеге, в ходе которого мне пришлось убить нескольких офицеров полицейского департамента.

     Только теперь я смог расслабиться.

     — Почему вы думали, что я мёртв?

     — У нас не было никакой информации о произошедшем. Расследованием побега занимается секретная служба, скорее всего они подозревают внутреннюю работу. Я сам узнал о том, что вы не долетели, только вечером того дня: дел невпроворот, мне едва успели обработать рану, прежде чем вернули к работе. Бога ради, расскажите же скорее, что произошло!

     Я на самом деле уже успел продумать, что отвечать. Не то чтобы я хотел что-то скрыть от своих друзей или как-то их дезинформировать, но реальная причина, по которой план сорвался, была настолько постыдна, что у меня язык не поворачивался в ней признаться. Я уже был пособником террористом, предателем и государственным изменником, революционером и бунтарём: мне не хотелось добавлять в этот послужной список слова «умственно отсталый».

     — Что-то пошло не так, — сказал я. — Транспондер был отключён. Лапута решила, что неизвестный летательный аппарат вошёл её в воздушное пространство.

     — Что? — Крайтон выглядел потрясенным. — Невозможно! Я лично настраивал вертолёт.

     — Проверяйте лучше, — торопливо сказал я. Мне хотелось как можно скорее уйти от этой скользкой темы. — Мне кажется, в ваше окружение пробрались враги.

     — Нет, — сказал Крайтон, — нет. Невозможно… Если только…

     Он задумался, но тут же встряхнулся.

     — Как вы выжили?

     — Честно говоря, этому немало поспособствовал тот джентльмен, с которым вы только что имели удовольствие говорить.

     — Этот…

     — Да.

     — Вы чо, — раздался издалека приглушённый голос Рыжего, — даже не знаете, где у тридцать четвёрки трансмиссия? Вы там совсем ебанутые штоле? Мы так всю Сталинградскую дугу просрём, алё!

     — Мне он не показался заслуживающим доверия типом, — сказал Крайтон. Вы уверены, что находитесь в безопасности? Где вы? Я немедленно организую изъятие.

     — Этого я бы предпочёл не говорить, — сказал я. — Да, сейчас мне практически ничего не угрожает, с учётом обстоятельств. Меня только хотят убить нацики, а также люди, которые называются тшерноджопиэ, но это просто недоразумение, тут нечего опасаться.

     — Когда мы говорили в последний раз, вы находились на грани жизни и смерти, — сказал Крайтон.

     — Всё уже исправлено, — заверил его я. — Я попал в руки к хорошему специалисту.

     Крайтон вздрогнул.

     — Вы обращались за помощью в госпиталь?

     Мне было досадно, что Крайтон так низко оценивал мои интеллектуальные способности.

     — Нет, — сказал я несколько резко, — насколько мне известно, этот человек никак не связан с системой здравоохранения.

     — Чёрный хирург?

     — Его можно назвать и так.

     — Это очень опасные люди, мистер Милтон. Им просто нечего терять. Информация для них такой же товар, как и всё остальное. Как его зовут?

     — Предпочту сказать это при личной встрече.

     — В таком случае скажите, где вы?

     — Мистер Крайтон, — твёрдо сказал я, — я сам начал этот разговор, будучи незримым и неслышимым, и подозреваю, что могу быть не единственным таким.

     — Если здесь присутствует кто-то ещё, мы уже мертвы, — мрачно произнёс Крайтон. — Я только что признался в измене. Что касается вас… Не нужно услышать это лично из ваших уст, чтобы узнать, где вы находитесь.

     — Это не повод быть неосторожным.

     — Да, — сказал Крайтон. Он в задумчивости провёл ладонью по щеке. — Хорошо. Тогда так. Вы обладаете свободой передвижения?

     — Да, в определённых пределах.

     — Мы можем договориться о встрече где-нибудь внизу. Скажем, во втором круге Цитадели. Кэнон-сквер вполне подойдёт. Это не настолько безопасное место, чтобы вы не могли туда попасть, но достаточно безопасное, чтобы никто, кто знает о месте и времени, не рискнул ничего предпринять. Завтра в полдень. Это вас устроит?

     — Вполне, — сказал я. — Вы будете там лично?

     — Нет, это совершенно исключено. Вас встретит доверенный человек. Я покажу ему ваше изображение.

     — Хорошо, — сказал я. — Нет, постойте. Я буду… загримирован.

     — В таком случае повяжите на шею красный платок. — Крайтон окинул меня взглядом. — На вашем месте я бы также прикрыл чем-нибудь этот срам. У вас был неплохой плащ, он ещё цел?

     — Да, — пробормотал я. — Не премину воспользоваться советом. Что-то ещё?

     — Сейчас десять. До встречи четырнадцать часов. Постарайтесь не умереть за это время, — серьёзно сказал Крайтон.

     — Обещаю приложить к этому все усилия.

     — Всего хорошего, мистер Милтон.

     — Всего доброго.

     Взявшись за колёса, Крайтон объехал стол и достал записную книжку. Он уже обмакнул перо в чернильницу, но затем остановился и поднял взгляд:

     — Вы все ещё здесь?

     — Я полагал, что вы прервёте связь, — сказал я.

     — Почему бы вам самому не поступить таким образом?

     Мы смотрели друг на друга.

     — Должен признаться, что не знаю, как это сделать.

     — Я тоже, — раздражённо сказал Крайтон. — Вы полагаете, я каждый день пользуюсь этими штуками?

     Мы смотрели друг на друга.

     — Неважно, — сказал Крайтон.

     Он стянул с лица что-то невидимое, и только тут я понял, что для присутствия в разговоре он должен был носить такие же очки, как и те, что были на мне. Никаких очков я не видел и на Рыжем, когда он показывал мне личный кабинет. Выходит, они каким-то образом устраняли себя из создаваемой ими реальности.

     Крайтон швырнул свои невидимые очки на пол, а затем обхватил колёса своего кресла. В тот же миг его кабинет исчез.

     Висеть в пустоте мне не хотелось, за этот день я и так провёл в ней пожалуй чуть больше времени, чем следовало бы. Так что, сняв очки, я перенёсся обратно в комнату Рыжего. Его, правда, здесь не было, но я слышал голос из-за стены.

     — Не-не, кровавые самые говно, это просто днище ебаное! Хуже только зазеркальные, а ещё шахматные. Вы с луков их долбайн, если резисторезы на пирс есть… Не-е-е-е, хуй ты увернёшься. Там же улучшенный. Вероятность файр резиста крайне мала…

     Что ж… Раз он был занят, мне следовало воспользоваться свободной минуткой, чтобы тщательно всё обдумать. Неужели, уже завтра я смогу покинуть сие негостеприемное место?..

     По крайней мере нужно взять нож или небольшой топорик, дабы отрубить себе руку, если ей вновь вздумается совершить какую-нибудь проделку.

     — Литшний кабинет, — сказал я, надевая очки обратно.

     Кабинет послушно появился. Писем на столике заметно прибавилось. Схватив всю стопку, я наощупь вернулся к дивану и принялся разбираться.

     В первом же конверте оказалось письмо следующего содержания:

     “Все тваи ротсвиники миртвы? Ни знаиш как унять таску в душе? Ахота на гипир...»

     То вновь был зловредный охотник. Я разорвал бумагу в клочья, но настроение уже было безвозвратно испорчено. Интересно, не прилагается ли к личному кабинету какой-нибудь личный секретарь или даже личный привратник, личной дубиной отгоняющий почтальона с этой макулатурой? Наверное, Рыжий всё это объяснял. Надо было его слушать…

     Так что, вместо писем я решил получше изучить местность. Очки, как я понял, выполняли любое желание, подобно джиннам. Мне было неизвестно, что в пределах их власти. Вероятно, попросить стакан воды не получится; они только показывали, но не могли ничего создать.

     — Не мог би я увидет карту Цитадели?

     Карта тут же появилась прямо передо мной в воздухе. И какая-то была карта, объёмная, выпуклая, словно макет, какой иной раз вырезают умельцы, поворачивающаяся так, чтобы было удобнее осмотреть то, на что падал взгляд. При этом всё, что перекрывало обзор, становилось слегка прозрачным.

     В самом центре находился Замок. То была старинная крепость, вокруг которой столетия назад когда-то вырос этот город. Довольно уродливое сооружение, треугольник приземистых стен, сложенных даже не из добротного камня, а из кирпичей. Что-то из каменного века. У нас в Англии замки куда красивее. По крайней мере те, что остались после ста дней. Некоторые пытались укрыться за их стенами от байтеров. Но артиллерии подобные фортификации не помеха… Площади и переулки вокруг Замка окружали стены из чёрного металла, довольно высокие, странной геометрии: как будто слепой баловался с куском глины, отрезая от него острым ножом куски случайных размеров. Вокруг было ещё одно кольцо укреплений, но пониже, за ним ещё и ещё. Как и многие средневековые города, РК представлял из себя совокупность колец, от которых во все стороны расходились длинные лучи: как бы множество вложенных друг в друга колёс со спицами.

     Удобным было то, что каждый раз, как я сосредотачивал взгляд на том или ином объекте, над ним появлялся текст на этаком бархатном фоне, в красивой рамке. Текст пояснял, на что же именно я смотрю. Так я узнал, например, что хозяйка Цитадели, владычица Графиня, скончалась три дня назад (именно поэтому повсюду были развешаны траурные чёрные полотнища), и что причудливый собор, словно выпеченный безумным кондитером, сгорел во время Мутного Времени, но потом был восстановлен. Так, прыгая от одного к другому, я довольно быстро нашёл Кэннон-Сквер. Похоже, то было хорошее место для встречи: просторное, закрытое от обзора с воздуха множеством путепроводов и магистралей. Оно, правда, было заключено между вторым и третьим рядом стен, которые закрывали некоторые потенциальные пути отхода.

     Я постарался перенести карту себе в ум, но вышло это плохо. На душе скребли кошки. Что-то в выражениях, голосе, лице Крайтона было неправильным. Случилось что-то плохое, о чём он забыл сказать. «Забыл», так было бы вернее. Потом это письмо… Я не мог понять, что со мной происходит, но всё же чувствовал наваливающуюся дурноту, тяжесть воздуха.

     — Покаджийн мну новости, — пробормотал я.

     Карта исчезла, а взамен стали появляться знакомые мне шары. Появились, но не успел я взглянуть, как тут же пропали. Я остался в пустом кабинете, хлопая глазами. Что-то не работает? Может быть, мне нужно что-то заплатить? Может быть, это и есть те самые ограничения, о которых я думал минутой ранее?

     И тут новости высыпали обратно. Но на этот раз они были газетами.

     Пол, столы, кресла, всё свободное пространство вмиг оказалось заполнено серой газетной бумагой. Кабинет стал выглядеть так, будто в нём обитал маньяк, десятилетиями только и делавший, что собиравший газеты. Впрочем, работали они также, как и шары: стоило приглядеться, как выбранная газета послушно влетала в руки. Названия мне были незнакомы: «Ежедневная почта», «Времена», «Телеграф», «Страж», «Солнышко» (неужели же кто-нибудь стал бы всерьёз читать газету, называющуюся «Солнышко»?). Весь остальной текст, впрочем, был написан на барбусе.

     Многие повествовали о грядущей шахтёрской забастовке. Чуть поменьше рассказывали о кончине Графини, и о том, как это отразится на жизни города. В таких обычно помещалась фотокарточка новой правительницы: Мегеры, молодой женщины с ястребиным носом. Ещё меньше о нападении на Осколок (к которому я был некоторым образом причастен, а потому уделил некоторое время изучению этого вопроса. В основном всё их содержание сводилось к тому, что ответит Конан: газеты, пришедшие из Осколка, выражали твёрдую уверенность в том, что господин Конан найдёт и покарает виновных так, как им и не снилось, другие же указывали на то, что он психически нестабилен и, возможно, напал на Осколок сам). Совсем немногие рассказывали о Ночи Ужаса. Я наскоро прочесал их взглядом, пытаясь выудить хоть какую-нибудь информацию о своём побеге. Что им известно? Чего они хотят? Кто ведёт мои поиски?

     Вместо этого я нашёл нечто иное.

     Мне едва не стало дурно от того, что я прочитал. В горле возник колючий комок.

     Это…

     Онемевшими пальцами я содрал с лица очки. В этот момент Рыжий влетел в комнату и бросился к столу.

     — Мистер Риджи, — сказал я.

     — Ща-ща, — бормотал он, копаясь в одном из ящиков, — ща мы им покажем, ща ебанем, ух, бля, бхайчоды, ох и бхайчоды, ща я…

     — Мистер Риджи…

     — Да погодийн, — сказал он, поворачиваясь. В его руках была ещё одна пара очков. — В мой мир вторглись! Пидоры! Думают, что им это сойдёт с рук. Ща я им…

     — Мистер Риджи, — сказал я тихо. Я хотел продолжить, но у меня просто язык не поворачивался. Наверное, какая-то часть моего подсознания считала, что не может существовать то, что не произнесено.

     Рыжий остановился и уставился на меня.

     — Э, да тебе, видать, хуёво. Почки отказывают? У меня кореш один вот точно так выглядел, когда у него почки отказали. Ща, тут надо ебнуть по-особому, ребром ладони, ну-ка повернийнэ…

     — Мис… — вновь начал я, но голос тут же осёкся.

     — Случилось что?

     — Новости, — сумел выдавить я, — Алот.

     Рыжий принялся смотреть в очках, его перчатка задвигалась. Он нашёл нужное почти сразу. По его мимике я мог угадывать точное место, в котором он находится. «Обезумевшая от горя женщина». «Керосиновую лампу». «Было видно на километры вокруг». «Выживших нет».

     — Э, — сказал Рыжий, дочитав (или дослушав, уж что там ему явили очки), — Фелиция Милтон какая-то. Знакомое чото. Был вроде какой-то Милтон…

     — Это моя матушка, — сказал я.

     Глаза Рыжего округлились, мышцы его лица взметнули отсутствующие брови вверх.

     — Твоя мать? Это твоя мать сгорела?

     — Да, — сказал я. — Мат. Сестра. Все.

     — Бляа-а-а-а, — протянул Рыжий. — В смысле, ого сюжет развивается. Не, ну это ваще пиздец. Смысли, вот так, из-за случайности, на ровном месте…

     — Это не слутшайност, — сказал я, мрачно сверля пол взглядом. — Это убийство.

     — Смысли? Падажжийн, ты хочешь сказать, лазерные масоны…

     — Это наказание мну за побег. Они би осталис дживи, если би я не сбеджал.

     — Гм, — сказал Рыжий. — Ну ты это…

     Я почувствовал лёгкие хлопки по плечу.

     — Не берийн в голову кароч, — сформулировал наконец Рыжий. — Ну с кем не бывает… Гм, не то. Слушийн, так тогда, наверное, помянуть надо?

     — Наверное, надо, — равнодушно согласился я.

     Поминание заключалось в том, что через десять минут в окно вновь раздался стук. Пройдя на ватных ногах вслед за Рыжим на кухню, я увидел снаружи маленького, меньше локтя в длину дрона, который, выпустив небольшой хоботок, постукивал по стеклу. Распахнув створку, Рыжий выудил у курьера из-под пузика груз, и освобождённый дрон, счастливо попискивая, улетел во мрак.

     Грузом была бутылка местного пшеничного бренди, который Рыжий немедленно разлил по крохотным стаканчикам.

     — Не чокаясь, — объявил Рыжий.

     Должно быть, от шока у меня отключились органы чувств, потому что я не почувствовал ни вкуса ни запаха, только горькость и жжение в глотке, после того как через неё пронеслась прозрачная жидкость. Рыжий залпом осушил свой стаканчик и немедленно налил нам ещё. После второй порции я ощутил разгорающееся внутри тепло, которое будто бы растопило образовавшийся в мускулах лёд.

     — Ну эт, — сказал Рыжий, — вощем, земля пухом. Покоийнэ с миром смысли. Или как-то так. Я не специалист?

     Мы выпили ещё.

     — А сеструхе скока было? — поинтересовался Рыжий.

     — Элевн, — сказал я заплетающимся языком. — Одиннадтсат то ест.

     — Бля, ну пиздец, — расстроился Рыжий. — Лучшие уходят, дорогу, такскать, молодым. Опять не то. Давийн, кароч, на боковую, утро вечера мудренее.

     Я не понял, в чём именно заключается сложность утра в сравнении с вечером, но из-за выпитого алкоголя я вообще уже мало что понимал. В голове бархатно шумело, мысли стали какими-то шерстлявыми и заиневевшими. Поэтому я покорно двинулся вслед за Рыжим. Только погас свет, как я, не раздеваясь, рухнул на диван и, несмотря на возмущенный шелест колокольчиков, немедленно провалился в сон.

     Точнее, я только сделал вид, что провалился. На самом-то деле я давно понял, что в этом и состоит план Рыжего: дождаться, пока я засну и вцепиться руками мне в горло. Так и вышло, но отбиться я почему-то не сумел, руки и ноги не желали слушаться, меня всего парализовало, и им удалось отволочь меня в печь, где я сгорел дотла. Но почему-то не погиб, а вновь вернулся, и снова был жар, и огонь, и кровь из выдавленных глаз, и мерзкий запах разорванных кишок, и ликование разодетой в меха толпы, и тёплое, ещё бьющееся сердце. Затем я оказался в роскошной комнате. Передо мной выстроилась вереница людей в самых разных одеждах. Все они долго и нудно объясняли, что мне следует немедленно ввести промежуточный патрон. Я пытался объяснить им, что промежуточный патрон совсем не подходит для автострадных танков, но только мне удавалось убедить одного, как приходил следующий, и всё повторялось снова, и снова, и снова. Потом долго не было ничего, а затем всё вновь появилось.

     – Алсо, хуёво выглядишь, — сказал Рыжий.

     Мы находились на Кэнон-сквер, у памятника неизвестному бородачу. Возможно, то был единственный прилично одетый человек в РК. Не считая меня, конечно. Я попытался узнать имя этого достойного, пускай и несколько засиженного птицами, джентльмена, но надпись на постаменте давно стёрлась.

     Рыжий устроился на ступенях у памятника. Я же остался стоять, поскольку сама мысль о том, чтобы присесть, вызывала у меня приступ дурноты. Собственно, стоять тоже было некомфортно. Как это часто случается, предоставленные выбору из двух одинаковых зол, люди вовсе ничего не делают, отказываясь от права выбора. Это-то их и губит, потому что бездействие обычно оказывается ещё хуже.

     — Я плохо спал, — отвечал ему я.

     Рыжий покопался в карманах и извлёк маленькую бутылочку, которую протянул мне.

     — Тчто это? — осведомился я, открутив крышку и понюхав содержимое. Пахло медициной. По крайней мере, не пшеничный бренди. При одной мысли о нём мне становилось нехорошо.

     — М-стопицот, — сказал Рыжий. — Ты попробуй.

     Я сделал осторожный глоток. В общем и целом, то было сладкой водой. Так что, я без опасения выпил всё содержимое бутылочки.

     Светило солнце. В его лучах барьер становился почти не виден. По площади сновали люди, множество людей. Все они куда-то торопились: я заметил, что в РК люди очень спешат. Может быть, потому что они подсознательно тоже ощущали давящую гнилую атмосферу этого места и потому мчались к уюту своих нор. Там, где никто никуда не мчался, спокойно восседали ёбушки. То была мелкая птичка, характерная для РК, очень похожая на воробья, но в отличие от него куда более ленивая и флегматичная. Раз где-то присев, она начинала отдыхать, и уже никакие силы не могли сдвинуть её с места. Наверное, они прилетели сюда из южных краёв. Люди поглупее на ходу спотыкались о нахохлившихся ёбушков, ругались и с трудом восстанавливали равновесие, не прерывая, впрочем, бега. Те, что поумнее, ходили по площади с длинными заточенными с одного конца железными палками, называемыми шампурами. На эти палки они нанизывали ёбушков, а когда палка полностью заполнялась, сбрасывали всё в большие мешки, которые затем оттаскивались за угол, где, по словам Рыжего, продавалась самая нажористейшая в РК шаурма. Очень вкусно. Если ты, канеш, не боишься нутряной глисты.

     От напитка мне и в самом деле стало чуть легче.

     — Штоу это такое? — поинтересовался я.

     — Энержайзер же, — отвечал Рыжий. — М-стопицот самый лучший из них. Ваще, с этим прикол был. У меня, кароч, мьючел, ну так, знакомый, порнопьески писал. Они в театрах Осколка пользовались а-а-агромной популярностью. И он, кароч, начал вставлять во все свои мастерписы м-стопицот. В каждом обязательно по десять раз м-стопицот упоминал.

     — Не моджет бит, — сказал я. — В тексте вдруг ни с того ни с сего десят раз м-стопицот, м-стопицот, м-стопицот? Это виглядело би странно.

     — Ну, он хитро делал. Он не подряд всё писал. Он так делал: допустим, герои познакомились и выпили м-стопицот. Потом, когда уже, так скать, малафья пролилась, снова м-стопицот пьют. И так десять раз. Думал, что он самый хитрожопый. Но потом кто-то на самых верхах посмотрел, обратил внимание, а реклама — это ж крупный косяк. Производителю м-стопицот штраф крупный впаяли, конкретно на бабос выставили, а автору, соответственно, двушечку на общественных работах. Со пошёл в Вельд на расчистку территории, и там кароч встретили ватту. Ну ты ж знаешь, как они: всех поубивают или в рабство уволокут, а женщин ещё предварительно изуродуют. Пиздец!

     — Да, уджасно, — согласился я.

     — Ну чо, твои-то скоро подъедут? — спросил Рыжий.

     — Не знаю, — сказал я. Выудив из кармана часы, я взглянул на циферблат. Было пять минут первого. — Должни бит с минути на минуту.

     — Клёвый гаджет, — сказал Рыжий, смерив часы взглядом специалиста. — Чья марка?

     — Сие ест рутшная работа, — с достоинством отвечал я, убирая часы обратно. — Они досталис мну от отца.

     — Ну ясное дело, что ручная, не бездуховность же. Не, это зэбэс, я се тоже такие хочу. Очень стимпанково, ахуенчик просто. И гогглы ещё. Ого!

     — А что у вас за пертчиатка, мистер Риджи, — полюбопытствовал я, указывая на его руку. — Я виджу, ви ей часто ползуетес.

     — Да это клавиатура просто, — отмахнулся Рыжий. — Сам собирал.

     — Клавиатура? Как у рояля?

     — Не, эт аккордник же.

     И он растолковал мне идею. Как оказалось, в каждом из пальцев перчатки располагался особый контакт. Стоило Рыжему прикоснуться к запястью, как все сочленения и сгибы перчатки «замораживались», так что он мог шевелить пальцами внутри металла, замыкая контакты. Каждая комбинация опущенных и поднятых пальцев обозначала один конкретный символ. Так, например, нажатие указательным пальцем соответствовало «a», указательным и безымянным — «i», средним и мизинцем — «s», и так далее.

     — Понял, — сказал я. — Какая замечателная идея!

     — А то, — довольно сказал Рыжий. — Сам допёр. Вот эт у меня умище канеш. Самому порой стрёмно становится. Ого!

     — Но вед в алфавите двадцат шест букв, — сказал я.

     — В латинском. Ну да, и чо?

     — Вед пятию палцами моджно произвести толко двадцат пят комбинаций.

     — Тридцать две, — сказал Рыжий.

     — Не моджет бит!

     Я был поражён такой вопиющей безграмотностью своего товарища. Конечно, трудно было ожидать от товарищ граждан РК хорошего образования, но уж с возведением в квадрат они как-то должны были справляться. Как может существовать общество, члены которого не знакомы даже с азами математики?

     — А тут у меня ещё два, — гордо сказал Рыжий, демонстрируя запястье. — С ними диапазон расширяется до ста двадцати восьми. Вот это мощь!

     Большой и указательный — три, средний — четыре, большой и средний — пять…

     — Так ви пишете? — спросил я.

     — Не, ты чо, — сказал Рыжий. — Эт так, команды очкам набирать.

     — Но затчем? Вед они понимают всё, штоу сказано.

     Двенадцать, тринадцать, четырнадцать…

     Рыжий скривился.

     — Голос — это так. Говно. Плохо тупо сделано. Медленно очень. Настоящие кулхацки только набирают. Вот если человек совсем обсос, набирать не умеет, ну тогда голосом остаётся, а чо делать.

     — Я тодже голосом, — сказал я.

     — Не, ну с тобой-то и так всё ясно, ты по жизни обиженный лапутянством своим. А если чел каждый день в очках туда-сюда, и даже не может научиться ими пользоваться, то он дурак же?

     — Дурак, — согласился я, загибая пальцы. Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять. Двадцать шесть! Этого не могло быть, но это было. В самом деле получалось тридцать два варианта. Я ошарашенно посмотрел на свою руку.

     — Чото они долго не идут, — заметил Рыжий. — Забыли штоле? Ну-ка звякнийн им. Ах да, они ж не в интере.

     — Сейтшас, сейтшас, — пробормотал я, поправляя висящий на шее красный платок (на самом деле то была одна из характерных для РК неразрезанных рубашек, которую Рыжий согласился пожертвовать ради общего блага). — Уверен, они удже здес.

     Я огляделся. Стены и эстакады по обеим сторонам площади оставались на своих местах. Солнце светило. Прохожие торопились. Ёбушки отдыхали (те из них, которые не попали на шампур). Всё было спокойно и правильно.

     Не совсем.

     Мои виски вдруг пронзила боль, такая острая, что боюсь, я даже слегка вскрикнул.

     Что-то было не так. Что-то шло неправильно. Вся площадь, здания вокруг неё, люди на ней, плитка под ногами, солнце, все это составляло единое целое. Всё это было системой, часовым механизмом, работающим отлажённо и без сбоев. Не совсем. Части механизма не работали синхронно, потому что в них присутствовала лишняя деталь, какая-то шестерёнка, которая не должна была здесь находиться.

     Решительным движением я сдёрнул платок с шеи и бросил его оземь.

     — Э, ты чо? — спросил Рыжий, уставившись на меня. — Чо происходит?

     — Не знаю, — прошептал я. — Не знаю. Штоуто пошло не так. Уходим. Бистро.

     — Куда?

     Схватив Рыжего за руку, я рывком поднял его на ноги.

     — Не ваджно куда. Идёмте дже!

     — Да ладно, ладно, я сам. Слышь, я не специалист канеш, но есть мнение, что те энержайзеры не следует упарывать.

     Мы быстро двинулись в сторону одного из выходов с площади, который я заприметил вчера вечером. Рыжий семенил следом. Очень хотелось осмотреться, но я понимал, что беспорядочное верчение головой, ну, немного заметно. Только, занырнув в людской поток, когда волны людей сомкнулись над нашими макушками, я позволил себе осмотреться.

     Но поверх голов разглядеть что-то было трудно. Паника не желала отпускать, и я ещё ускорил шаг.

     — Слышь, да это не так работает, — воскликнул едва поспевающий позади Рыжий. — Хм, не, ващет именно так. А ну-ка я тоже наебну.

     И он полез в карман.

     Мы полностью пересекли человекострую, извергаемую одним из подземных переходов, в изобилии имеющихся на площади (в РК, оказывается, тоже был нижний рынок), и оказавшись на воздухе, не заполненном чужими локтями, тростями и коленями, я огляделся ещё раз.

     Тут-то я их и увидел.

     С двух направлений к нам подбирались крепкие парни с такими же блестящими черепами, как у Рыжего, в камуфляжных жилетах, с обнажёнными здоровыми руками (совсем не как у Рыжего), в плотных штанах и тяжёлых ботинках. Через толпу они продирались так, что сэр Уиллоби, увидев их, немедленно принял бы обоих в команду по регби. Они смотрели в нашу сторону. Они двигались в нашу сторону.

     — Беджим, — сказал я. И немедленно подал пример действием.

     — Эй-эй, палегче! — раздавался сзади голос Рыжего. — Ух бля, риальне работает! Вот это живчик. Люблю марафоны по утрам! И ещё запах напалма!

     Я даже почти не слушал его. Только бы успеть добраться до угла, заскочить на узкую улочку впереди, а там… Там, можно будет придумать что-нибудь.

     — Слышь, — прокричал Рыжий. — А вон те двое, походу за нами рвутся!

     Бросив взгляд через плечо, я убедился, что он прав. Поняв, что мы ускользаем, преследователи отбросили всякую деликатность и успели набрать приличную скорость. Один из них, тот, что был поближе, так торопился, что не заметил ёбушка, и поехал пересчитывать лицом плитку.

     Этой птице следовало бы вручить георгиевский крест.

     — Да, мистер Риджи, — прокричал я Рыжему, уже заметно отставшему, но наконец пришедшему в себя и начавшему потихоньку шевелить ногами. — Они за нами! И они, по всей видимости, хотят нас убить!

     — Какой план?

     План? Какой план? У меня был план?

     — Затерятса в трутшобах!

     — Трущобах? Каких трущобах?

     Весь РК был трущобами, но я не решился развивать эту мысль (коренные народы вообще не очень любят, когда чужестранцы ругают их неказистую родину), а вместо этого прибавил ходу.

     — Ща-ща, погодь, — раздавалось сзади. — Ща порешаю.

     Я наконец добрался до угла и тут остановился, как вкопанный, так резко, что Рыжий не успел среагировать, и всей своей не очень большой массой влетел мне в спину. Хоть он был и лёгкий, но набранного момента хватило, чтобы мы оба кубарем полетели на асфальт.

     — Уй бля!

     А дело было вот в чём. Я наконец-то увидел переулок: два сплошных вала зданий, выстроенных в непередаваемом архитектурном стиле (по утверждению Рыжего, это называлось РЖД-ампир), а дальше путь перекрывала глухая чёрная стена.

     Клянусь, что её не было на карте!

     Вскочив на ноги, я схватил Рыжего за шкирку и поднял его тоже. Преследователи уже совсем приблизились: я мог различить белки их глаз. Делать было нечего, последний бой придётся принять здесь, на пути к спасению, оказавшемуся ловушкой. И всё из-за проклятой карты! По крайней мере, я постараюсь дорого продать свою жизнь.

     Но они не успели. Не успел я и глазом моргнуть, как к нам подкатила самоходная коляска, одна из тех, что переполняли улицы РК. Если быть точнее, крытый шарабан, потому что у неё были четыре двери и два ряда сидений в одну сторону. Одна из задних дверей распахнулась, и Рыжий тут же толкнул меня внутрь, сам прыгнув следом.

     — Куда едем? — раздался бодрый голос.

     — Рубинштейна тринадцать! — выпалил Рыжий.

     — А дорогу покажешь?

     — Покажу, езжийн скорее!

     Всё пришло в движение. Сквозь широкое заднее стекло я видел наших преследователей: они выбежали на дорогу и теперь мчались со всех ног вслед уезжающей повозке. Но куда им было тягаться с мощью электрического зверя! Они становились всё меньше, а после первого поворота и вовсе пропали из виду.

     — Бля, это твои? — спросил Рыжий. — Может, мну показалось, канеш, но они выглядели слегка, ну эт, агрессивно.

     — Нет, мистер Риджи, это опредилеоно не мои, — сказал я, пытаясь отдышаться. — Они знали о месте встретши. Разговор подслутшивали!

     — Не, ты чо, — протянул Рыжий, — не могло такого быть. Я ж сам лично всё настраивал, а я в этих делах, как ты понимаешь, спец. Вот это я там навертел секретности! Ого! Броня!

     — Но вед они знали!

     — Так это, небось, Крэйден твой, — сообразил Рыжий. — Накосячил где-то, обосрался. С кем не бывает. Я по молодости тоже такое порой делал!..

     Я огляделся и наконец понял, что не так.

     — Мистер Риджи, а где водител этой тшутковины?

     — Так щас все таксосы на нейросы перевели, — пояснил Рыжий. — Да и сам подумийн, как человек может каром управлять? Мы ж вон какую скорость набрали! Небось… Бля, ну тут точно не меньше сороковника. Если человек на таких скоростях начнёт рулить, у него ж мозги сразу вытекут.

     — Сорок? А она не моджет ехат быстрее?

     — Ну я хз, может, наверное. Но зачем? По правилам больше и нельзя. И вообще, чего ты кипишишь, эти бобрики уже отстали давно.

     — А вдруг у них тодже ест кары?

     — Да откуда у такой шантрапы кары, — возмутился Рыжий. — Только таксос вызывать. Это нам повезло, что сразу подъехал, а так обычно минут по десять ждать приходится, и он ещё на очки будет вызов бросать десять раз, уточнять, как подъехать. А чо, у вас тут шлагбаум, да? А то ещё бывает, что подъедет, но в Метилен. Рядом с тобой припарковался, но на восемьдесят метров ниже. Вот ахуенчик-то.

     Спереди между сиденьями был небольшой промежуток. Через него я увидел, что слева у кара находилась приборная панель, примерно такая же, как у вертолёта, может быть даже проще. Имелся и штурвал в форме колеса. Я полез вперёд.

     — Ты чо? — спросил Рыжий. — Управление хочешь перехватить? А ты водить-то умеешь?

     — Напоминаю, мистер Риджи, — просипел я, стараясь протиснуться в узкую щель между сиденьями, — штоу я абсолютно самостоятелно управлял боевим геликом лапуты.

     — Это тем, который мне на бошку ёбнулся?

     — Да! — сказал я и, наконец, оказался впереди. — Как этим управлят?

     — Ну эт, как обычно. Всё просто. Левая педаль — тормоз, правая — газ.

     Под ногами у меня и в самом деле оказались педали.

     — Газ? Газ? — Я развернулся к Рыжему. — Эта вестч умеет випускат газ? Нервно-паралитишеский, я надеюс?

     — Да не, это только говорится так. А на самом деле означает вперёд, типа, штоб быстрее ехать же.

     — Понял, понял, — сказал я. В самом деле просто. Педаль тпру и педаль но.

     Но когда я вдавил педаль но в пол, ничего не произошло. Попытки управлять штурвалом также никак не повлияли на траекторию кара. Управление было отключено. Где-то я уже это видел…

     — Тут слутшайно нет системи распознаваниа свой-тшушой?

     Вопрос был, конечно, риторическим. Тут я припомнил, что в книгах в таких ситуациях герои обычно лезли под штурвал, где была такая особая панель, под которой скрывалось множество проводов. И вот, если все их вырвать, и соединить два правильных…

     И что удивительно, под штурвалом действительно оказалась какая-то панелька. Я, правда, не знал, какие именно провода нужно соединять, но решил, что с проблемами следует разбираться по мере их поступления. Панелька не открывалась и не поддавалась ногтям, тогда я легонько стукнул её кулаком, надеясь, что она сдвинется с места.

     — Не шалить, — немедленно сказал кар. — Ща противоугонку ебану. Хулиганье! Ваще, наш таксопарк не приветствует агрессию со стороны пассажиров. Послушайн успокаивающее музло.

     И со всех сторон грянули барабаны, под заунывный вопль какого-то исламмунистского муэдзина: «Ладосидан! Бакложан!». Должно быть, то были имена каких-то ближневосточных демонов.

     — Бля, переключийн! — возопил сзади Рыжий. — Только не это говно.

     Но кар его не послушал, и даже наоборот, увеличил громкость, да так, что от этих кошачьих визгов у меня чуть перепонки не лопнули.

     Вообще говоря, мне нравилась идея общественного транспорта, самостоятельно выявляющего асоциальных элементов и подвергающего тех разрушающим рассудок изощрённым психологическим пыткам. Проблема заключалась в том, что сегодня асоциальным элементом был я.

     — Ах вот ты как, — обиженно сказал Рыжий. — Ну готовийнэ, бля. Ща перехвачу управление. Я ващет спец в таких вопросах.

     Но перехватить он ничего не успел, потому что в этот момент с ним вышли на связь.

     — Бля, Рамзес, опять ты, — загремел голос Рыжего через какофонию дьявольских флейт, — давийн быстро в дубовую лигу! Все понты уже там просрали! Да похер кем! В засветку пойдёшь! Разведка боем! Да! Нет! Кто? Ну и шлийн его нахуй! Что? А, это нас убивать едут. Ща, думаю, из калаша ёбнут. Я сам с очков убитого товарища с тобой говорю. Ладно, отбой.

     Я выглянул через прорезанное в двери оконце. Мимо неслись дома, кары, товарищи граждане, всё сливалось в единую серую массу. Никакого преследования я не замечал, но чувство тревоги не отпускало, наоборот, давление на виски только усилилось, как будто мне с обеих сторон уже сверлили череп.

     Но в том, конечно, скорее всего, было виновато успокаивающее музло.

     Кар начал смещаться в сторону, туда, где от шоссе ответвлялся путь в глубокий туннель. И вот, через несколько секунд мы уже катились по дорогам Метилена, никогда не видящим солнца. Рыжий свет ламп делил туннели на светлые и тёмные участки, и всё это до жути напоминало тигриные полосы. Безумие. Безумие. Безумие. Но это случится ещё не скоро, об этом можно подумать потом, потом…

     — Чота очень сложна, — пожаловался Рыжий. — Не получается. Ого они там навертели защиты. Шичуны!

     Кар свернул в один из боковых проходов, такой узкий, что тут с трудом разъехались бы две самоходных повозки, и остановился. Музыка, наконец, смолкла.

     — Освободайн дорогу! — раздался грозный голос кара. — У мну приоритет.

     Через лобовое стекло я видел, что впереди поперёк дороги стоит серебристый кар, гораздо более красивый чем тот, в котором мы сидели. Стоило нам остановиться, как сзади с визгом затормозил ещё один такой же. Теперь бежать было некуда.

     — Чо такое? Чо там? — забеспокоился Рыжий, который из-за очков толком не мог разглядеть обстановки. — Почему стоим?

     — Приехали, — мрачно объяснил я.

     Через секунду два молодых джентльмена (может быть, те же самые, что на площади, может быть, другие; отличить их друг от друга было тяжело) отворили двери кара и препроводили нас на асфальт. Я уже привык к ударам судьбы, а вот Рыжий не совсем, поэтому-то он и закричал.

     Протащив по дорожному покрытию (должен признать, довольно шершавому и неприятному на ощупь), нас подняли и поставили на колени перед каром. У обоих были пистолеты: в лоб мне упёрлась воронёная сталь.

     Но выстрела не последовало. Подняв взгляд, я увидел, что они смотрят друг на друга.

     — Слишком просто, — наконец, пробормотал тот, что держал пистолет у виска Рыжего. Развернувшись, он двинулся к своему кару, закрывавшему вход в туннель. Его товарищ, оставшийся в одиночестве, отступил на пару шагов, чтобы держать нас обоих под прицелом.

     Тут следует сказать, что у всех каров, в том числе и у нашего, спереди по бокам были вмонтированы специальные электрические фонари, которые автоматически загорелись, стоило нам только пересечь границу подземного царства. Отступив, наш противник оказался в их свете, намного более ярком, чем освещение самого туннеля, так что мои не успевшие приспособиться глаза, с трудом могли различать детали. Всё же было в его облике что-то странное. Прищурившись, я смог разглядеть: руки его были обнажены. На плече красовалась татуировка: крест, очень похожий на католический, но концы перекладины были загнуты в разные стороны.

     — Мистер Риджи, — тихо сказал я, — это дже нацики.

     — Чочо?

     — Всё сходитса, у них дадже волос нет, — сказал я, бросая взгляд назад. Рыжий держал руки за спиной, его перчатка слегка подрагивала.

     — И чо? У меня тоже нет, я тож нацик? — Чтобы подчеркнуть свою позицию, Рыжий пошевелил отсутствием бровей. Он бросил взгляд поверх очков: — А, понял! Да ну! Это ж не свастон. У свастона все концы загнуты. А это… Бля, даже не знаю, чо это. Это какой-то недосвастон. Свастон унтерменшей.

     — Не смеайн оскорблять святой символ! — вдруг рассерженно заявил человек с пистолетом.

     — И что ты, блядь, сделаешь? — саркастически поинтересовался Рыжий. — Убьёшь нас?

     Как ни странно, во мне проснулась надежда. Наш краткий обмен репликами вывел его из себя. Я не вполне понимал почему, но это демонстрировало его уязвимость: у него было слабое место. В конечном счёте не так уж важно, нанесли ли телу противника такой ущерб, что оно больше не может поддерживать гомеостаз, или вред был причинен его разуму. Главное — победа!

     Поэтому я решил провести психическую атаку, подобную той, которую нам только что устроил вредный кар. Это был гораздо болеё надежный план, чем предыдущий: в нём даже не требовалось пожертвовать Рыжим.

     — Освободайн дорогу! — снова потребовал кар.

     Специальные фонари были у него и сзади. В их свете было видно второго нападавшего, который достал из багажного отделения массивный блестящий топор, и теперь спокойным прогулочным шагом возвращался к нам. Времени у меня практически не было. Он сказал «святой»…

     — Твой бог джрёт дерьмо, — заявил я. — Самий джалкий бог из всех, которих я видел. Он ест бхайтшот.

     Его рука затряслась, пистолет заходил ходуном.

     — Да как ты смеешь! — возопил он. — Он пришёл, чтобы карать! Он надерёт те жопу! Гуси!

     Гуси?

     Где-то я уже это слышал…

     — Освободайн дорогу!

     И это тоже.

     — Ух бля…

     И это.

     — Што такое? — тихо спросил я.

     — Получилось, — удивлённо прошептал Рыжий.

     В тот же момент наш кар сорвался с места, по кривой вонзившись в стену. Вместе с собой он унёс и оскорбленного верующего, который в момент удара выронил пистолет. Захрустели раздрабливаемые кости. Тот, что с топором, увидев происходящее, заревел и бросился в атаку, но ещё раньше я сорвался с места, и мои пальцы обхватили сталь пистолета. Повернувшись, я выстрелил, почти не целясь, от всей души надеясь, что генетического замка нет.

     Генетического замка не было. Раздался грохот выстрела, топорщик замер, как будто упёрся в невидимую стену, покачался немного и умер. Топор выпал из разжавшейся руки и вонзился в асфальт.

     На самом деле, сказать «грохот выстрела» было бы не точным. Грохот выстрелов. Должен признать, я был несколько в мандраже от всего произошедшего и начал осознавать реальность, только услышав сухие щелчки бойка.

     — Мистер Риджи, — сказал я.

     Рыжий никак не откликнулся. Он по-прежнему стоял на коленях, и с изумлением созерцал собственную перчатку.

     Я посмотрел в противоположную сторону. Тот, что кричал про гусей, оказался зажат между стеной и каром. Держался он молодцом, как для человека, ноги которого превратились в кровавую лепёшку, разве что лицо немного побледнело.

     — Неведомая сила, — бормотал Рыжий самому себе, — неведомая сила, о которой он даже не подозревал, но которая всегда была заключёна в нем самом, неведомая сила, которой повиновались горы и реки, а он даже не знал… Ого!

     Пройдя пару шагов, я остановился перед трупом топорщика, с тринадцатью аккуратными дырками. Я, конечно, не очень рационально распорядился отведёнными мне ресурсами. Впредь следует исходить из принципа «каждому по потребностям». Сейчас же полностью разряженный пистолет превратился просто в кусок металла.

     Поэтому придётся действовать старым добрым способом.

     Топор глубоко разрубился асфальт, и мне пришлось напрячься, чтобы его вытащить. Конечно, я не был Артуром. Но и это орудие не дотягивало до Эскалибура, так что я позволил нашим несовершенствам уравновесить друг друга.

     С топором в руках я спокойно прошёл к безногому и уже начал размахиваться для удара, как вдруг Рыжий сказал:

     — Подождийн! Ты его не можешь ёбнуть.

     — Потчему?

     — Во-первых, убивать людей нехорошо…

     — Истчо притшини? — осведомился я, перехватывая рукоять поудобнее.

     — Нам надо взять его в плен.

     Я оглянулся.

     — Мистер Риджи, он и тчасу не продживёт, о каком плене идёт ретч?

     — Тогда зачем вообще его убивать?

     — Штоуби за этот тшас его не взял в плен кто-либо истчо, — пояснил я.

     Рыжий задумался.

     — Ну ладно, допустим. Но тогда ты сначала должен отмочить кор.

     — Штоу-штоу сделат?

     — Ну кор отмочить же! Не понимаешь? Ну это тип шуткануть. Ты должен сказануть что-нибудь этакое, крепкое такое, чтоб он прям сразу почувствовал, какой он обосрыш жалкий. А потом уже убивать.

     — Но затчем?

     — Так если кор не отмочишь, то потом обязательно окажется, что он не до конца сдох, он вернётся и будет мстить. А если и тогда его вальнуть и ничего не сказать, то опять вернётся. И так, пока не отмочишь кор. Вот если с кором кого-то мочкануть, и все труп видели, то это, значит, наверняка же.

     Логика эта была странной и не до конца понятной. С другой стороны мне вовсе не хотелось, чтобы он возвращался и мстил. Я задумался. Но что же я мог сказать ему такого, чтобы он прям сразу почувствовал?..

     И тут я вспомнил.

     — Ты отправляешься в ад, — сказал я человеку со сломанным крестом.

     Он ничего не ответил мне, только глухо простонал что-то. Руки его бессильно упирались в кар. Кажется, он уже был в беспамятстве.

     — Ну так, на троечку, — оценил Рыжий. — Можно было, канеш, и поинтереснее чонить придумать. Типа «Волна накатывает, парень». Или вот… Уй бля!

     — Извинийн, — сказал я, опуская топор.

     — В глаз попало! — верещал Рыжий. — А вдруг он спидозный?

     Я уже собирался ему ответить, но в этот момент вновь раздался голос кара:

     — Я вас предупреждал, уроды! Я вас, блять, по хорошему предупреждал! Ну ловите! Активирую противоугонку. Десять… Девять…

     Отбросив топор, я кинулся к Рыжему, схватил за руку и побежал.

     — Восемь… Семь… --- ледяным тоном отсчитывал кар. — Шесть… Пять… Четыре… Три!

     И тут он взорвался.

     Ударная волна, как и подобает волне с таким названием, ударила меня в спину и опрокинула. С трудом поднявшись на ноги, я оглядел оставшееся позади нас пожарище.

     — Мистер Риджи? Это у них в кадждом…

     — Не-не, только в тех, у которых противоугонка. Чо встал? Ща ментура набежит!

     И мы быстро скрылись с места происшествия в неизвестном направлении.

     Закончив умываться, я осмотрел ногти и края рукавов. Крови, вроде, нигде не было. Взглянув в зеркало я подумал, что не следует носить то же лицо, что мелькало на месте преступления. Не то, чтобы смена личины могла серьёзно помочь: всё же, лучше, чем ничего. Запустив палец под губу, я нащупал рычажок на мимикаторе. Несколько секунд ада раскалённых игл, и вот уже из зеркала на меня смотрел совершенно другой человек.

     Выйдя из уборной, я улыбнулся мисс Сиринге. Я ожидал с её стороны удивления, изумления, и уже заранее внутренне ёжился, но, как ни странно, не произошло ничего. Она даже и бровью не повела. То ли посетители её заведения меняли лица на регулярной основе, то ли она попросту не помнила, как я выгляжу. Я склонялся ко второму варианту. У Честертона был забавный рассказ о невидимом убийце, наносившем удары из ниоткуда: в конце концов оказалось, что это местный почтальон. Да, что там говорить: я сам провёл в РК меньше сорока восьми часов (в сознании) и уже успел увидеть примерно миллион миллиардов тысяч разных людей. И, разумеется, никого из них не запомнил.

     Двигаться было тяжело. Сломанная нога, вроде бы вылеченная, начала болеть, и на каждом шаге я заметно прихрамывал. С запоздалым сожалением я вспомнил рекомендацию доброго доктора не перегружать её. Но тут, конечно, не было моей вины. Я всего лишь действовал так, чтобы максимизировать свои шансы на выживание. А вот добрый доктор мог бы лечить и получше. Наверное, он был не очень хорошим доктором.

     — Бля, — сказал Рыжий, когда я уселся обратно за столик, — ты чо, своим этим, как его…

     Он повертел в воздухе пальцами.

     — Да.

     — Ну в этот раз хуёво получилось, — заявил Рыжий. — Переделийн.

     — Ви так стчитаете? А мну нравитса.

     — Ну бля, ты теперь на черножопого похож. Только кожа белая, а так в точности черножопый. Бледнолицый черножопый. Ого!

     — Мистер Риджи, — сказал я, слегка улыбаясь, — мну волнует не столько как я вигляджу, как то, штоу мну тепер делат.

     — А зачем чото делать? Тех-то мы ёбнули? Живийн и радуйсийнэ.

     — Убит убили, но штоу это даёт? Они просто пришлют новых, — сказал я. — Я не в безопасности. Я буду в безопасности толко когда доберус до Алота. Надо связатса с Крайтоном, рассказат ему, штоу произошло.

     — Как с ним теперь свяжешься. Ну ладно, один раз на нежданчике прозвонились просто внаглую. Но второй раз за два дня? Палевно! Только если он сам звякнет.

     — Толко если сам, — согласился я. — Будем дждат. Нитчого другого не остаётса.

     — Можем захватить станцию лупы, — сказал Рыжий.

     В достаточной мере, как я понадеялся, выразив взглядом своё отношение к этой идее, я потянулся к чашечке с кофе. Приятно было видеть, что мисс Сиринга не изменяет своим принципам: кофе был преотвратнейший.

     — Вот если бы кто-то не торопился всех убивать, не размахивал топором так, что бля брызги во все стороны, — заметил Рыжий.

     — Штоуби это изменило?

     — Ну, мы могли бы их хоть в плен взять. Порасспросить, что да как. Кто нанял, зачем, адреса, пароли, явки. Смысли, зачём сразу ебать единственных людей, которые могут пролить свет на происходящее.

     — Мистер Риджи, — сказал я серьёзно, — в бою нет времени размишлят, как би да повернут всё полутше. Ти просто предпринимаеш все усилия, даби преодолет ярост своего врага, разрушит его стратагеми и исползоват его ресурси против него самого.

     Рыжий принял важный вид и помолчал.

     — Со, хорошо, что я у них очки спиздил, — наконец, сказал он, доставая очки из кармана и нацепляя их на нос.

     Я сидел как громом поражённый.

     — Мистер Риджи, но когда?..

     — А я даром времени не теряю, я шустрый, — пояснил Рыжий.

     — А это отшки того, штоу с топором или того, которого мы каром…

     — С топором же. А какая разница?

     — Совершенно никакой, — подумав, сказал я. — Но штоу это нам даёт?

     — Информацию. У него ж там личный кабинет, история поиска, может даже хоркрукс припрятан. Ща гляну.

     — Штоу ест хоркрукс?

     — Ну мэрсибэкап. Филактерия же. Не понимаешь? Ну, кароч, когда сертификат какой-то завёл, или кошелёк там, или ещё чонить такое, и проебать не хочешь, то, значит, сохраняешь себе и прячешь куда-нибудь. Документы просрались, а ты из заначки новые достаёшь. И за облако платить не надо… Так-с. Поиск пустой. Личный кабинет… Хз, подвал какой-то. Хз, уныленько как-то, без фантазии. О! Кароч, погоняло у него Смерть Ветра.

     — Ви конешно дже хотели сказат ветер смерти?

     — Нет, Смерть Ветра. Так в сертификате записано. Больше ничего. Шифруется, сука. Шифровался в смысле. Ну-ка, на дружеморде тя пробьём… О! Он есть на дружеморде!

     — Это хорошоу?

     — Это плюсхорошо, у нас терь весь его социальный граф как на ладони. Ого! Ну-ка глянем, с кем ты там дружемордишь…

     Рыжий замолчал и принялся ожёсточенно работать перчаткой. Ожидая, пока он заговорит, я пил кофе (каждый раз внутреннее поёживаясь) и глядел в окно. Солнце зашло за тучи, поэтому на маленьком кусочке неба, втиснувшемся посреди каменных игл окружающих домов, стала видна пыль Барьера. Мне нравилась такая погода: тепло, но не слишком жарко, не ярко, но достаточно светло.

     Хороший день, чтобы умереть. И что не менее важно, хороший день, чтобы убивать.

     Сегодня я начал свою маленькую войну. Войну за право жить, дышать, радоваться солнцу, а также и его отсутствию. И она не остановится, пока последний из тех, кто причастен к гибели моей семьи, не сдохнет в мучениях. Даже если для этого придётся уничтожить Землю. Даже если придётся порвать сами звёзды в небесах.

     Какой же я всё-таки революционер, с удовлетворением подумал я, делая очередной глоток. Бррр!

     — Ага, — сказал Рыжий. — Второго тожё нашел. Зовут Червь-Живодёр. Ну-ка давийн те в гости заглянем… Так, что тут у нас? Ахха, аххахаха!

     — Штоу такое?

     — Не, ты только глийн на это! Ну пиздец! Аххаха! Ебать он ничтожество! Хуя он жалок! Ого!

     — Да што там? — воскликнул я нетерпеливо.

     — Ща, очки надень, я те на них сброшу. Аххаха, бля, ща помру от колик.

     Натянув очки, я оказался в небольшой комнате. Кровать, шкафчики, лысый ковёр, почему-то прибитый к стене… У комнаты было только три угла: две стены были заменены изогнутым рядом стёкол. Раздвижные двери открывали проход на балкон, где стоял Рыжий.

     — Штоу это? — спросил я, оглядываясь.

     — Он, бля, поместил на гостевую страницу дом. Вот это дебич, аххаха! Ну просто бля, у людей ваще нет фантазии. Не хочу ходячий замок, не хочу мрачный склеп, не хочу корабль пиратский, хочу конуру, в которой и так каждый день живу! Даже хорошо, что вальнули его, вот эт говно унылое канеш.

     Отсмеявшись, он сказал:

     — Идийн сюда, прикол покажу… Да сидийн! А то ты в реаллайфе ебанёшься обо что-нибудь. Ты пальчиками вот так подвигийн, типа как ноги ходят.

     Я последовал его совету, и картина в очках в самом деле послушно сдвинулась, как если бы я сделал шаг вперёд. Только я на самом деле оставался на диванчике за столиком. Должен признать, путешествовать таким образом было очень довольно.

     — Во, смотрийн, — сказал Рыжий, указывая пальцем в сторону, когда оказался на балконе.

     Я посмотрел.

     — Это лапута, мистер Риджи, — сказал я спокойно, стараясь, чтобы голос мой не дрогнул. — Не правда ли она хороша в это время дня?

     — Хороша, хороша, я не про то. Смотрийн, вот там Осколок видно. — Он перевёл палец на далёкие башни на горизонте, которые с такого угла и в самом деле выглядели, как выпирающий из земли какой-то гигантский кристалл. — Вон там «Революция», а слева от неё «Конфедерация» торчит.

     — В самом деле, — признал я. «Революцию» мне было узнать легко, ведь это через неё я прибыл в РК. — Ну и штоу?

     — Как что? Расстояние между «Конфедерацией» и Тауэром очень легко посчитать. Ну-ка… Ща, — он щёлкнул пальцами. — Ага, девять километров. И углы нам известны.

     — Я понял, — воскликнул я. — Ви хотите произвести трианджуляцию местности.

     — Ага, точняк. Эту, триажеляцию. Так, — Рыжий перегнулся через перила балкона, — раз, два… Пятнадцатый этаж, Кеосаяна двадцать шесть. Это в Синем Секторе, каких-то полчаса, и мы там.

     — И ви всё это узнали исключително из вида за окном? — с уважением произнёс я.

     — Не, — рассеянно сказал Рыжий, — там внизу табличка с адресом висела. Ну чо, погнали?

     — Куда?

     — Как куда, домой к Живодёру этому!

     — Но затчем, мистер Риджи?

     — Да как зачем, — воскликнул Рыжий, — это ж дом его! У него там, небось, улики. Может он записал где-то, кто ему заказал нас вальнуть, может ещё что…

     — Это абсурд, — сказал я. — Если би я готовился исполнит заказное убийство, я би ни в коем случае нитшего не записивал би, и удж тотшно не оставлял би дома никаких улик. Я имею в виду, отшен глупо так делат, мистер Риджи, если уж ви берётес за заказние убийства.

     — Ну бля, не все ж такие умные! Ты его-то видел, Живодёра? Обоссанец жалкий, да он триста раз небось на стенах всё позаписал, чтобы не забыть, там по лицу-то понятно было, что у него ум с котовьи яйца.

     Подумав, я решил что Рыжий прав. Жилище этого Червя и в самом деле следовало проверить, тем более, что никаких других зацепок у нас не было. Я, правда, сомневался, что мы найдём там хоть что-нибудь полезное. Такое бывает только в книгах.

     Но сначала мы отправились домой к Рыжему, поскольку тот заявил, что для проведения расследования, ему непременно, жизненно необходим костюм величайшего на свете детектива Кеншо.

     На выходе из Метилена нас ждал сюрприз. Стоило только подняться сверху, как издалека раздалось:

     — Эй, Рыжий! Слышь!

     Оглянувшись, я увидел очень быстро приближающихся, да что там, просто бегущих к нам молодых людей. Я бы, может быть, даже назвал их грозными, если бы всего-то полтора часа тому назад не стоял на коленях с приставленным к голове стволом. А сейчас это всё уже было, конечно, мелочи жизни.

     Эти двое уж точно были нациками.

     Машинально я вынул из кармана пистолет. Увидев оружие, юные антисемиты, ни теряя ни секунды, принялись двигаться в противоположном направлении с той же скоростью. Мне показалось, что они несколько нарушили закон сохранения момента. Это, конечно, было нехорошо с их стороны, но ведь и я совсем недавно нарушил несколько законов.

     Впрочем, нарушил ли? Я, честно сказать, не до конца разбирался в особенностях законодательной системы РК. Если быть точным, не имел ни малейшего представления о ней. Я сделал в голове пометку.

     Рыжий проводил стремительно удаляющихся нациков взглядом, а затем обернулся ко мне.

     — Это у тя откуда?

     — Как откуда? — удивился я. — Вед ви дже сами видели…

     Глаза Рыжего округлились.

     — Блять, это та пушка, которой ты того чёрта грохнул? Ты её с собой приволок? Ты ебанутый?

     — Мну сделали рентген, — спокойно отвечал я.

     — Это улика же! Те теперь ходу до ближайшего сканнера. Блять, да может уже! Ведь хуй же знает сколько проехали, сколько рамок прошли. Остановят, спросят, зачем волыну с собой таскаешь? Небось в людей с неё шмалял?

     — Разве дже это запретстчено?

     — Нет, можно, конечно. У нас вообще всё можно! Только вопросы появятся. Остановят, обыщут, найдут, пробьют нейросом, а ты из неё человека грохнул! Ого! И пиздец. На подвал сразу! Кароч, здесь помойка рядом, давийн скинем.

     Мне не хотелось расставаться с оружием. Пусть даже незаряженным и небоеспособным, но всё же настоящим оружием, внушающим врагам страх, друзьям — трепёт.

     Я, однако, понимал, что Рыжий прав. Город был снизу доверху набит электрическими штуковинами, круглые сутки глазеющими на обитателей. К этому добавлялись ещё и нейросы… Я плохо понимал, что это такое, но судя по тому, что мне было известно, для определения содержимого моих карманов им даже не понадобилось бы никуда заглядывать: установили бы всё по изменению походки.

     Поэтому пистолет отправился в темноту стального бака, где и остался.

     Дальнейшая дорога к дому Рыжего обошлась без приключений. Должен признать, днём Улей выглядел ещё отвратнее, чем ночью. Темнота, по крайней мере, держала под покровом мрака некоторые его особенности: одинаковые ряды человекоячеек, уходящие в бесконечность, обшарпанные стены, общую грязь. Один раз я услышал подозрительный шорох, но то был всего лишь бродячий кот, тощее ободранное существо со шрамом на морде и сухой плетью хвоста. Кот нашёл туго завязанный чёрный пластиковый пакет, чем-то плотно набитый, и теперь работал зубами, отчаянно пытаясь добраться до содержимого. Заметив нас, кот поднял голову, окинул меня презрительным взглядом (я ответил ему тем же) и вернулся к своему занятию.

     И вот, наконец, знакомый коридор. Не дойдя до дверей пару шагов, Рыжий остановился.

     — Бляблябля…

     Я посмотрел вперёд. Перед входом были рассыпаны розовые лепестки.

     — Что такое?

     — Сучары, — прошипел Рыжий. — Подкинули… Это знаешь что такое? Это когда хочешь кому-то поднасрать, то берёшь и заговариваешь, специально читаешь, и потом под дверь подкидываешь. И пизда: коснёшься, сразу рука отнимется или каменная болезнь начнется, или даже зирус. Ничего не спасёт, даже укроп-репу можно не понимать.

     Я вздохнул. То, по-видимому, было ещё одно из суеверий, свойственных товарищам гражданам.

     — Не каджетса ли вам, штоу куда как вероятнее иное: кто-то шол с тсветами и уронил них?

     — Не, какие цветы? Тут Улей, откуда здесь цветы, это ж не Осколок бля какой-нибудь, это специально, чтобы поднасрать.

     Очень осторожно, будто то были не лепестки, а противопехотные мины, он протиснулся в двери, и через секунду появился оттуда с совком и небольшой метёлкой. Содержимое совка немедленно отправилось в заготовленный пакет.

     — Если это так опасно, — поинтересовался я, глядя, как Рыжий заносит пакет домой, — не било би более разумним просто их викинут?

     — Не, не. Их же обоссать надо. Ты на провода когда-нить ссал?

     — Нет.

     — Ну вот. А то бы знал! Если на провода поссать, то сразу короткое замыкание. И тут тоже так. Надо обоссать, тогда колдуну сразу ответочка пойдёт, он ебанется отбиваться. И поделом! Не рой другому яму, бхайчод. Это точно та бабка, я ж говорю, ведьма она. Не нравится, что шумлю я, блять, по ночам. Ты сегодня пошумишь, ща тя так скрючит, мало не покажется, ого!

     Воспользовавшись свободной минуткой, пока Рыжий уединился в санузэле, я снял плащ и аккуратно сложил, забрав, впрочем, из кармана очки. Погода не та, в нём было слишком жарко, а к тому же он был слишком красив для сего города, чем привлекал ненужное внимание.

     Рыжий появился через минуту в обнове. Из зеркального шкафа он выудил длинное жёлтое пальто с множеством ремешков и кармашков и мягкую фетровую шляпу. Наверное, то и был костюм Кеншо. Величайшего детектива жара, похоже, нисколько не смущала.

     — Ну чо, погнали? — спросил он.

     И мы погнали. До самого Метилена, и ни шагу дальше, потому что стоило мне пройти пару шагов под землей, как из будок государственной границы, по уверению Рыжего, совершенно ненужных, вылетели металлические листы, перекрывшие путь вперёд.

     — Э… — сказал Рыжий. — Смысли, ого! Никогда не видел, чтоб они работали. Может, у тя ОЗ слишком низкий?

     — Альтаб, — скомандовал я, надевая очки, и тут же возопил: — Мистер Риджи! Мну нуджно немедленно посмотрет Голубя!

     — Вечером глянем, щас его не показывают. Чо там?

     — Семдесят восем. Но как… Мистер Риджи! Они знают о тех двоих! Инатше за што? Я болше нитшего не нарушал.

     — Бля, если б они знали, мы тут мордой в пол уже бы лежали. Значит, вспоминийн, где-то ещё накосячил, ОЗ просто так не снимают… А! Понял! Ты куда пестик скинул?

     — В мусорний бак.

     — Да понятно, что в мусорный. Он цвета какого был? Зелёного? Ага! А надо-то было в жёлтый! Бля, ну это я, канеш, лопухнулся, не заметил. Вот тя на ОЗ и штрафанули, что не сортируешь. Аххах, а терь Метилен думает, что ты бомж и погреться в него лезешь.

     — Что дже делат? — спросил я.

     — Да ничего не делать, — махнул рукой Рыжий. — Ну не пускают и хуй с ним. Поедем на скотовозке же.

     И мы поехали на скотовозке.

     Некоторое время назад Конфедерация переживала острый кризис. Умерли старые правители, на их место пришли неотёсанные, ничего в жизни не понимающие юнцы. От Осколка отпал Карнавал (или же Осколок отпал от Карнавала, став тем самым осколком. Я не очень понял этот момент). РК вела затяжную войну одновременно с Быдгощем на западе и Козацким Государством на севере, боевые действия серьёзно осложнялись тем, что фронты проходили по Вельду, а ватта воевала против всех, и даже до того обнаглела, что осмеливалась совершать набеги на саму РК. Радикалы всех мастей оживились, и в городе воцарились, как это называется на барбусе, плюсмутищи с фейерверком взрывов и вспышек зирусов.

     В такой обстановке главный инженер Метилена (в те времена его мнение было очень весомым) не нашел ничего лучше, как усугубить хаос, объявив о независимости Метилена. Это нанесло и так на ладан дышащей экономике РК удар милосердия: ведь Метилен испокон веков являлся главной транспортной артерией РК, а тарифы, которые захотели независимые, оказались просто неподъёмными. Разумеется, это не могло ни привести к гражданской войне, в которой жители нашего города сначала больше грызлись друг против друга, но затем всё-таки смогли договориться и сообща добить упрямых подземников.

     Тем не менее, прежде чем блудных сыновей заставили вернуться в материнское лоно Конфедерации, прошло много времени. Людям по-прежнему требовалось перемещаться с места на место, грузы ждали отправки. Поэтому в кратчайшее время была сооружена скотовозка.

     Всё это на скорую руку объяснил мне Рыжий, пока мы ехали.

     По сути своей то были всего лишь канатные дороги, протянутые на высоте в триста футов. По канатам тихо катились подвесные вагончики, выглядящие так, будто их на скорую руку сколотили из мусора, прибитого к берегу прибоем (в РК не было ни берега, ни прибоя, но выглядели они именно так). В одном из них и находились мы с Рыжим.

     Несмотря на то, что проход в Метилен свободный уже лет пятьдесят (если, конечно, у вас хватает ОЗ), вагончик был забит до отказа. Это объяснялось дешевизной такого вида путешествия, но кроме того и тем, что на скотовозку пускали вовсе без сертификатов. Тут следует отметить, что у большей части ордынцев ни одного сертификата никогда в жизни и не было; для идентификации в Орде пользовались цветными татуировками, которые сейчас окружали меня со всех сторон, равно как и прилагающиеся к ним узкоглазые никотиново-жёлтые лица.

     По крайней мере, нам как белым людям, уступили сидячие места у окна (дырки в вагоне, через которую задувал ветер), освободив от обязанности встраиваться в наполняющую вагон человекокашу.

     Я смотрел на этих людей с сочувствием, хоть и небольшим. Всё-таки нельзя уважать того, кто сам себя не уважает, а решение путешествовать на скотовозке мог принять только человек, полностью лишенный чувства собственного достоинства.

     Вагончик пересёк реку. На том берегу некоторое время тянулись руины ничейной полосы: не то, чтобы они были руинами, там обитали люди. Но так они выглядели сверху. Затем пошли укрепления: бетонные заборы, ряды колючей проволоки, траншеи. История отношений Синего Сектора и Орды была довольно напряжённой: это я уже узнал сам, воспользовавшись очками.

     Транспорт наш начал замедлять ход и причалил к одной из башен, находящихся уже на территории Синего Сектора. Двери открылись, часть собравшихся выплеснуло (или скорее выдавило) наружу и даже стало возможным немного дышать. В вагон вошёл только один человек. То был жёсткий седой человек в длинном плотном плаще до пят, с руками в толстых перчатках. Я сразу понял, кто это такой: от него за милю воняло Бошем.

     — Католики есть? — спросил он, оглядывая вагон.

     Я дёрнулся, чтобы встать, но Рыжий схватил меня за плечо.

     Человек увидел только честные ордынские лица, понял, что проверять ему тут нечего, и вышел обратно. Двери захлопнулись, и вагончик, отплыв от башни, начал вновь разгоняться.

     — Ты дурак штоле? — горячо забормотал Рыжий мне в ухо. — Если власти от тя чего-то надо, это значит, что тя выебать хотят. Если тя о чём-то спрашивают, надо отбитым прикидываться и стараться отползти куда-нибудь. Не распространять, а рефлексировать. Понял?

     — Но вед он просто спросил о моём вероисповедании, я не понимаю, потшему я не доулджен…

     — Потому что хуй знает, что они будут делать потом с твоим вероисповеданием. У них сейчас какие-то тёрки с РКЦ.

     — Как? — воскликнул я. — Разве дже католицизм не офитсиалная вера?

     — Ну так-то да, — сказал Рыжий. — Но есть нюансы. Бхайбхаи вон Шиве поклоняются, ордынцы ваще хуй пойми кому, тигру какому-то. А синие формально католики, но им на самом деле насрать, кто во что верит. А Риму не насрать, что им насрать, и они до синих доёбываются постоянно. А тем не нравится, что до них доёбываются, вот они и сопротивляются как могут. Правильно делают, инвалида всякий норовит обидеть же.

     — Но затшем им ходит по скотовозке и викликат католиков?

     — Отпиздить, наверн, — равнодушно сказал Рыжий. — Типа на вид поставить. Мы мол не говно, чтобы так с нами разговаривать. А ваще хэзэ. Я про Наставника мало знаю.

     Вагон подъехал к очередной остановке, и на этот раз нам было пора сходить. Вместе с людским потоком, выдавливаемым через двери, как зубная паста из тюбика, нас вынесло наружу. Теперь оставалось всего ничего — тридцать лестничных пролетов до земли. Лифт здесь предусмотрен не был.

     Моя нога чувствовала себё всё хуже, каждый шаг отдавался острой болью, и уже на половине пути я был вынужден забросить пощады. К счастью, власти заботились о товарищах гражданах и расставили на лестничных площадках скамейки. На одной из них мы и сделали привал.

     — Удж отшен високо, — заметил я.

     — Со, сам на верхотуре живёшь, поплёвываешь на нас оттуда, и ещё жалуешься?

     — Я никогда не плевал с лапути, — возмутился я. — Толко один раз, когда Грегори Уитон подговорил нас забратся на облакорези. И истчо потом, но то било на спор…

     — Кстати, прикол, — сказал Рыжий. — Ты знаешь, что лапута расположена в космосе?

     — О, — с улыбкой сказал я, — уверяю, хотя и каджетса, что она отшен высока, на самом деле не настолко.

     — Да нет, риальне в космосе. Это мало кто знаёт. В середине двадцать первого века приняли такой закон, что всё, что выше полутора километров, считается космосом.

     — Но затшем?

     — Ну хуй его знает, — сказал Рыжий, — там что-то типа с авиацией и астронавтикой. Объединить их хотели может. Но это ведь как, если ты в космосе, то налоги за землю платить не надо? И сразу построили лапуты, специально на сто метров выше, и вы теперь все астронавты. Ого!

     — Да нет дже, — сказал я. — На двадцат четири. И это потому штоу число тисятша пятсот двадцат четири имеет для иерархистов особое знатшениэ. Так постшитал Харрис…

     — Да стопудов из-за налогов! Небось сунули вашему Гэрису сколько надо, чтобы он всё правильно считал.

     Я только усмехнулся в ответ на эти слова. Мой новый друг, хоть и имел хорошее, в общем-то благородное сердце, устремлённое на помощь добру (то есть мне), всё же был слишком груб и необразован, чтобы понять магию чисел, в которой-то и заключалась вся суть иерархизма. Поэтому я ничего не сказал и, отдохнув, мы продолжили путь.

     У выхода на улицу нас уже поджидала группа прилично одетых, аккуратно причёсанных, тщательно отутюженных людей.

     — Здравствуйте, — радушно обратился к нам самый здоровый и рослый, а потому, очевидно, главный, — вы хотите поговорить о библии? А придётся. Возьмайн брошюры, брошюры взял я сказал бля.

     Я даже не успел ничего сообразить, как у меня в руках оказалась пара тонких в несколько страниц книжиц. Я уже было открыл рот, чтобы ответить, но Рыжий схватил с другой стороны за локоть и оттащил в сторону.

     — Мистер Риджи, — с удивлением сказал я, рассмотрев книжицы, — а ви говорили, что здес не любят католиков.

     Брошюра называлась «Радость воссоединения с Христом», а на обложке был изображен, очевидно, Христос, в мешковатом сером рубище. Впрочем, нет, ведь у Иисуса были длинные волосы. Наверное, то был апостол Пётр, вне всяких сомнений достойнейший джентльмен. Впрочем, я тут же сообразил, что это никак не может быть Пётр, у того ведь две головы… Или нет? С чего я вообще взял, что у апостола Петра должно быть две головы? Я озадаченно посмотрел на рисунок.

     — Это не католики, — сказал Рыжий на ходу, — это свидетели.

     — Чи свидетели? — не понял я, едва поспевая за ним.

     — Свидетели Саваофа (запрещённая на территории РК организация), — объяснил Рыжий таким тоном, как будто это было нечто само собой разумеющееся.

     — Ему нужни свидетели? Его визвали в суд?

     — Не, называются просто так.

     — Но за штоу их запретили?

     — Потому что до людей доёбываются. Они всегда вот так: мир тебе, брат, хочешь поговорить о библии? И в подворотню подталкивают, а там отпиздят и очки отожмут. Уж сколько случаев было.

     — Но если они запретстшэни, потчему они так открито раздают литературу?

     — Хитрожопые потому что. Они, когда их запрещают, самораспускаются и под другим названием собираются. Раньше были свидетели Элохима. Щас, небось, какие-нибудь свидетели Шалома. У Бога много имён.

     Мне оставалось только изумлённо покачать головой. Представить себе христиан, занимающихся подобным, орудующих в темноте переулков, изобретающих хитрые схемы, мне было трудно. И тут я неожиданно понял.

     — Мистер Риджи, а это слутшайно не джиди?

     — Ага, — гоготнул он. — Они самые.

     Жилище Червя-Живодёра располагалось на тесной улочке, вплотную застроенной с обеих сторон невысокими (по меркам РК) домами, фасады которых были покрыты орнаментом из вывесок с непонятными иероглифами и паутиной вьющихся по стенам проводов. Всё свободное место было чем-нибудь заставлено: дорогу нам перекрывали мусорные баки, автокухни (чан на колёсиках, доверху наполненный прогорклым техножиром, в котором жарилось что-то крайне подозрительное), киоски… Как объяснил Рыжий, в этом районе селились преимущественно беженцы из Орды, и они обустроили всё, как им нравится. А нравится им такое, потому что они вонючки, и вообще ебанутые, хуй пойми что в голове творится, держийнэ от них подальше.

     — Однако, мистер Черв бил вовсе не совсем походж на азиата, — заметил я.

     — Ну эт он дауншифтер небось. Ну, смысли, тупой совсём, долбоёб то есть. В Улье можно недорого хату купить, зачем в этом клоповнике селиться? Вот эт долбоёбина, конечно. Долбоёбушка. Ну ничего странного, что он на людей с волыной бросается, я бы тож ебанулся здесь жить же.

     Вход в нужную нам башню располагался напротив застеклённого тесного кафе на углу, где подавали пареный рис с жареными ящерицами (а может быть и пареных ящериц с жареным рисом). К счастью, то была самая обычная дверь: пока мы шли от станции, я заметил, что обитатели РК любят установить на входе какой-нибудь глухой лист стали, снабжённый электрическим привратником, что требует сказать секретное слово или показать сетчатку глаза. Даже не знаю, что бы мы делали в этом случае.

     Я уже приготовился к моральным и физическим мукам от восхождения, но на счастье, в башне оказался лифт. Мы забрались в тесную коричневую кабинку, в которой стоял такой резкий запах, что мне даже на секунду показалось, будто кто-то… Но нет, никакого скота я поблизости не видел, а человек, любой, пусть даже настолько низкий в прямом и переносном смысле, как товарищ гражданин, на такой скотский поступок, конечно же, был не способен.

     Как бы то ни было, Рыжий вдавил железным пальцем кнопку с неровно вырезанными на ней цифрами «1» и «5», и кабинка двинулась вверх.

     Мои виски вновь стиснуло, как тогда на площади, может быть слегка слабее. Ощущение опасности нарастало. Что-то было не так. Что-то неправильное… Я уже приготовился к тому, что это ловушка, что сейчас погаснет свет и лифт остановится между этажами, или даже рухнет вниз, но к моему немалому удивлению, мы спокойно доехали до нужного этажа.

     Двери разъехались в сторону, выпуская нас в небольшой коридор с восемью дверями. Рыжий уверенно зашагал к самой дальней.

     — Хм, тут замок, — сказал он, оглядывая дверь. — Ну-ка, ну-ка, делаем вид, что у нас есть что пиздить. Ничо, ща я его ломану, я же спец…

     — Это точно та дверь? — уточнил я. Я был практически на сто процентов уверен, что не та.

     — Та, та, — сказал Рыжий, — угловая хата же. Хм…

     Нацепив очки, он повозился с перчаткой и сказал:

     — Тут очень файрвол навороченный, ничего не понимаю. Это надо нужный маскон найти, ну ладно, ща я…

     — Я знаю более простой способ взломат этот замок, — заявил я, осмотрев дверь.

     — Да ладно, — не поверил Рыжий, — у тя ж даже сертификата до вчерашнего дня не было. Хакинг — это такое дело, тут смекалкой не наработаешь, тут спец требуется, ого!

     — И тем не менее, — сказал я.

     Отойдя на несколько шагов назад, я примерился, выставил плечо и побежал на дверь под жалобный звон колокольчиков. Удивительно, но чтобы взломать замок, хватило одного удара. Я влетел внутрь и тут же рухнул на пол, не сумев сохранить равновесия из-за хромой ноги. За время полёта я осознал несколько интересных вещей.

     Primo, то были явно не апартаменты Червя-Живодёра. На то, что я увидел в очках, не похоже, да и обилие розового вряд ли пришлось бы мистеру Червю по вкусу. Secundo, хозяин данного жилища присутствовал в нём же, и удивленно смотрел на меня. Tertio, он был слегка не одет, а дама, с которой он находился, ещё более слегка не одета, и, кажется, я застал их в несколько двусмысленной ситуации.

     — Я всё заплатил, — воскликнул мужчина, вставая, — я всё заплатил! До конца месяца! Я могу доказать!

     — М, мы эт, — пролепетал Рыжий, пока я поднимался на ноги, — мы тут, кароч, мы, вощем, эт…

     Я понял, что друг мой совсем потерялся. Ситуацию срочно требовалось спасать. В любую секунду нас могли начать бить. Не то чтобы я сильно этого боялся, в конце концов, нас было двоё. Впрочем, дама наверняка помогла бы своему спутнику, например, неожиданно зайдя с тыла, что несколько уравновешивало ситуацию… Однако, решил я, насилия на сегодня было достаточно. Чтобы не оказаться в руках сил правопорядка, требовалось срочно что-то придумать.

     — Ми пришли возвестит о Господе нашем Иисусе Христе! — выкрикнул я первое, что пришло в голову.

     Это не сработало: лицо полуголого джентльмена начало медленно наливаться кровью. Сунув ему, пока он не успел опомниться, переданные свидетелями брошюры, я схватил Рыжего, и мы спешно ретировались в душистую безопасность лифта.

     — Ничо не понимаю, — пробормотал Рыжий. — Это точно та дверь была… Бля, наверное, я сторону перепутал, надо было в противоположную...

     Но я уже понял.

     — Посмотрийн сюда, мистер Риджи, — сказал я, указывая на кнопки.

     В самом низу управляющей панели стояла кнопка «1», за ней шла кнопка «2», потом «3», а потом сразу «5». То же наблюдалось и выше, после кнопки «12» сразу шла кнопка «14».

     — Двер та, но она двумя этаджами више.

     — А-а-а-а, — протянул Рыжий. — Ну точняк! Я же говорил, что-то не то! Я ж те говорю, наглухо ебанутый народ, как с такими ваще общаться. Чем им четыре не угодило.

     Через минуту мы стояли точно перед такой же дверью, но на этот раз ощущение неправильности меня полностью покинуло. Так что я был полностью уверен, что мы попали по адресу.

     — Э, — сказал Рыжий, — ты не мог бы хакнуть замок?

     — С превеликим удоволствием, — ответствовал я. Однако, прежде чем повторить процедуру, я нашёл нужным постучать в дверь.

     — Там же нет никого. Смысли, помнишь, ты размахивал топором, а там ещё паренек такой стоял задрочённый, и ему короче лезвие в шею вонзилось. Так вот, он умер, поэтому он не дома, а хуй знает где.

     — Моджет бит, у него ест джена или дети, — сказал я.

     — У него? Откуда? — возмутился Рыжий. — Ты его видел? Если б у него дети были, их бы сразу со скалы сбросили. Давийн! Ломийн!

     И я сломал.

     Точнее попытался.

     Всё-таки дверь оказалась не точно такой же. Стальной мир победил. Замок оказался сильней.

     — Давийн-давийн, — подбодрил Рыжий. — Она уже дрогнула. Я прям даже отсюда почувствовал. Ещё немножко осталось.

     Я попробовал ещё, но получил только сильную боль в плече. Я только надеялся, что ничего не сломал. Ощущения были неоднозначные.

     — Этот двер не хотшет умират, мистер Риджи, — поделился я выводами. — Возмоджно, нам следует поискат более высокотехнологитшние методы воздействиа.

     — Ага, — сказал Рыжий и уткнулся в очки. — Хм… Ну-ка… А если так? Ах-ха-ха, хочешь прикол? Кароч, у него на очках ключи лежали.

     В замке что-то щёлкнуло, и вспыхнул крошечный зелёный светильник.

     — Ум-м, — сказал я, потирая ушибленное место. — Здорово.

     Жены у Червя, действительно, не оказалось: это мы поняли по пробивающейся на полу зелёной поросли пивных бутылок. В остальном же всё выглядело точно так же, как в виртуальности, созданной очками, не считая мелких деталей. В комнате было две стены: на одной, к которой была придвинута кровать, висел ковёр почти до самого потолка. Это я видел. А вот другая стена в очках была пустой: в реальности же на ней висели странные картины в аккуратных одинаковых рамках, в центре же — покрытый лаком крест из чёрного дерева, тот самый, что был вытатуирован у Червя-Живодёра на плече, с загнутыми концами.

     — Ну что ж, — сказал Рыжий, поправляя шляпу, — пора величайшему детективу приниматься за дело. Ты тоже ищийн. Тут где-то должен быть дневник выжившего: там будет рассказано, о чём он думал в последние минуты.

     — Полагаю, штоу в последние минуты он думал, штоу ему отшен болно, — сказал я. — Я имею в виду, вы раздавили ему ноги. Это доволно неприятно.

     Я слегка сместил вес на хромую ногу и поморщился. Увы, увы, в человеческой природе совершать глупости. Я хоть и знал, что дело плохо, но всё же проверял каждые пять минут, больно или нет, как будто надеясь, что нога вдруг вылечится.

     Рыжий, не теряя времени, принялся обшаривать ящики.

     — Фига у него хлама, конечно.

     Я принялся рассматривать картины. Самая нижняя изображала бушующее море, по которому шёл Христос. То был несомненно он: образ несколько отличался от привычного, но кто ещё мог бы ходить по воде? За его ступни жалобно цеплялось множество рук, головы их обладателей были практически полностью скрыты в пенящейся стихии. Сам Христос был занят: он вытаскивал из лодки бородатого человека, судя по всему, рыбака, который кричал и пытался отбиться.

     Картина произвела на меня гнетущее впечатление, но и другие были не лучше. Например, на одной из них были запечатлены весьма гадкие твари: что-то вроде помеси змеи, головастика и пиявки, снабжённое длинным хвостом, четырьмя лапами с внушительными когтями и челюстями с прекрасным набором клыков, полностью обтянутое блестящей чёрной кожей. Твари испуганно жались к потолку, в то время как тот же самый Христос, что и на предыдущем изображении, уверенно раздирал пасть их менее удачливому товарищу.

     На третьей было изображено такое непотребство, что я даже не решаюсь его описать.

     — Ты эт аккуратней, — сказал Рыжий через плечо. — Можно нехуёвый дебафф сливать. Это специально так всё сделано, чтоб ты думал, вот, я человека топором, а он-то живой был, сложная духовная личность с охуенно богатым внутренним миром.

     — Нет, мистер Риджи, — сказал я задумчиво, — тут не духовност. Тут дело фантаститшеское, мратшное. Это какой-то сатанизм.

     Приглядевшись, я заметил, что каждая картина снизу подписана мелкими буквами. Та, на которую я смотрел, называлась «Крававая оргея в марсеанскам аду».

     — Хуй знает, — сказал Рыжий, раздраженно захлопывая очередной ящик, — тут только говно какое-то. Проверю-ка я его сервак, все улики там небось.

     Пока он занимался этим, я осмотрел комнату. Моё внимание привлекла книга, лежащая на ночном столике у изголовья кровати. Самая настоящая, самая обычная книга: до этой секунды я даже сомневался, умеют ли обитатели РК читать. Однако, то была, конечно, специфическая литература: на обложке был вытеснен тот же самый сломанный крест.

     Взяв книгу в руки, я увидел закладки, аккуратно вставленные каждые тридцать страниц. Раскрыв книгу на одной из них, я прочёл следующее (текст был на весьма архаичном барбусе, но общий смысл я улавливал):

     13 И тогда, увидев это, один из них, Пит по прозвищу Каменная Башка, возопил:

     14 Учитель, как мне стать настолько же плохожопным как ты?

     15 И учитель отвечал ему: спокойно, Башка. Никакого секрета здесь нет.

     16 Встань, страх преодолей. Воруй, убивай, еби гусей. Слушай голос огня.

     16 Всегда носи солнцезащитные очки и никогда не оглядывайся на взрывы.

     17 Не верь, не бойся, не проси. Помни, что ночь короче дня. Топчи в лицо, ногами бей, в проигранной войне сопротивляйся до конца.

     18 Храни в себе голодный гнев. Пусть не знает никто, что творится в душе. Не забывай отмачивать коры.

     19 Они боятся огня, они любят воду. Если на кухне капает кран — не пробуй закрывать его.

     20 Тем, кто сам добровольно падает в ад, добрые ангелы не причинят никакого вреда. Побеждай и станешь звёздой.

     21 Что нашёл — не отдавай. Не ссы и смотри врагу прямо в глаза. Увидел алабая — беги.

     22 Никогда не смотри на жён друзей. С жёнами следует обращаться уважительно.

     23 И тогда Каменная Башка с надеждой спросил: что, если буду всему этому следовать, то стану настолько же плохожопным?

     24 Учитель лишь глухо рассмеялся в ответ. Разумеется, нет, ведь никто не может сравниться со мной ни в плохожопии, ни в силе, ни в ярости. И останусь непревзойдённым до конца дней.

     25 Ибо сказано: играй, музыка. Ты проиграл.

     26 Ибо сказано: я пришёл раздавать поджопники и жевать жвачку, и у меня закончилась жвачка.

     27 Ибо сказано: я пришёл, чтобы карать.

     Это звучало на удивление разумно, особенно про взрывы (я и сам убедился, что на них лучше не смотреть незащищённым взглядом), хотя некоторые сентенции и оставались загадочными, например про гусей. Не было ли это отсылкой к Титу Ливию? Но тогда почему гусей следовало… Хм, не считал ли этот загадочный культ себя наследником Карфагена? Ко всем бедам, ко всем злоключениям, мне не хватало только разгневанных баалитов, идущих по следу.

     Я заткнул книгу за пояс, решив позднее разобраться в вопросе поподробнее. Затем я повернулся к Рыжему сообщить, что тут тоже упоминается отмачивание коров, но тут в голову пришла страшная неожиданная мысль.

     — Мистер Риджи! — воскликнул я. — Ми совершили страшную ошибку.

     — Вот и я говорю, — задумчиво отвечал тот, глядя в очки. — Надо было брать языка. Одна сплошная порнуха тут, хуй знает как улики искать.

     — Политсиа! — воскликнул я. — Они придут суда! Ми оставили тут отпетшатки палцев, наше ДНК. Всйо контшено!

     Рыжий замер.

     — Да не, хуйня, — наконец сказал он. — Больно им нужно всяких чмырей искать. Тем более, что я ещё его очки спиздил. Они только неделю будут разбираться же, кто это ваще.

     И он продолжил заниматься своим делом.

     Возмущённый таким пренебрежением к безопасности, и я осознал, что дело свершения (точнее несвершения) правосудия следует взять в свои руки. Генетический материал следовало уничтожить, но как? Я вспомнил Бороду, посыпавшего мой дом порошком. Очевидно, с той же самой целью.

     Хлор.

     Где бы у Червя-Живодёра могли храниться хлорсодержащие препараты? Моющие средства для посуды, стиральный порошок, вроде бы всё это должно содержать хлор. Я прошёл в кухонный блок. Червь им, судя по всему, почти не пользовался. В ящиках нашлась лишь старая половая тряпка, да в мусорном ведре множество пустых коробок с иероглифами на стенках: судя по всему, там когда-то был рис и ящерицы.

     Я обнаружил, что плита на кухне Червя точно такая же, как в доме у Рыжего. Газа у товарищей граждан не было, вместо него они использовали особые электрические приборы, которые пропускали ток через спираль, разогревая тяжелую металлическую пластину. Запустить процесс нагрева было так же просто, как повернуть специальную рукоятку.

     Хм…

     Закончив, я вернулся в главную комнату.

     — Нашёл! — воскликнул Рыжий, только я появился. — Со, он сегодня вечером идёт на концерт «Дребезг рваной жопы».

     — Это хорошо?

     — Да это охуенно! Два билета. Ясно, что один для него, а другой для его друга. Они туда шли встретиться с заказчиком.

     — Моджет быт, он просто хотел сходит на контсэрт?

     — Кто? Он? Эта чмоха? Этот обсос? — возмутился Рыжий. — Он же верун, больной на голову, совсем отбитый, хуле ему на концертах делать, ясное дело, что это для конспирации.

     В этом была определённая логика.

     — Отлично, — сказал я, кивая. — Уходим.

     — Погодийн, — сказал Рыжий, — это только первая улика. Тут ещё должен быть тайный проход. Всегда есть тайный проход.

     У меня не было времени объяснять ему, что в реальной жизни тайных проходов не бывает. Разве что в Лондинуме кто-то, начитавшись романтических авторов, мог бы поддаться искушению. Но я надеялся на благоразумие своих сограждан, пускай даже оно и не помогло им понять, что я абсолютно ни в чём не виноват.

     В конце концов мне пришлось выволакивать Рыжего из жилища Червя чуть ли не силой, преодолевая его протестующие выкрики о том, что он ужё почти нашел, кнопка же, вот где-то здесь, ещё пару секунд. Смирился он, только когда за нами закрылись двери лифта.

     У входа в здание собралась толпа. Все задрали головы вверх, смотря на чёрный дым, струящийся через чьи-то окна. Как если бы спрут потихоньку разворачивал свои щупальца.

     — Ого, — сказал Рыжий. — Походу, у кого-то подгорело… Чёрт! Слышь, это же…

     — Да-да, — сказал я, подхватывая его под локоть и уводя в сторону. — Так и задумано. Это такой отвлекаютстчий манёур. Никакого генетишеского материала.

     Рыжий посмотрел на меня, его челюсть медленно отъехала вниз.

     — Смысли… Смысли, ты ему хату поджёг?

     — Никаких улик, — довольно сказал я. — Нас никто не найдёт?

     — Там же люди, — медленно сказал он. — Смысли, я не специалист канеш, но предупредить надо… Э, сигнал подать. Хм, надо звякнуть в мусарню…

     — Не глупите, мистер Риджи, толко этого нам не хватало. Они дже сбегутса со всех сторон. Штоу вам люди, они сами не слепые.

     — Да не, — сказал он неуверенно, — нельзя так.

     Я не успел его переубедить, потому что сигнал подали без всякой помощи с нашей стороны. Стоило мне открыть рот, как сзади раздался грохот, звон разбитого стекла, затем завыли сирены. Обернувшись, я увидел кафе, в котором подавали рис и ящериц. Точнее, теперь в нём уже ничего никогда не будут подавать.

     Как мы узнали впоследствии, именно в этот день группировка «Усмехающийся Будда» решила заявить о проблемах самой мирной религии. Специально обученный просветлённый вошел в дхьяну отсутствия всего в очереди за ящерицами. Четверо погибших, семнадцать раненых. Такова жизнь в Российской Конфедерации.Глава X

     Из темноты раздался условный сигнал «Пссс». Я увидел выглядывающего из-за угла эфэскена, в маске и капюшоне, полностью скрывающих лицо. Рыжий двинулся к нему. Они долго о чём-то шептались, оживлённо спорили, Рыжий дёргал себя. Однако вернулся он, судя по всему, довольный.

     — Со, — сказал Рыжий, копаясь в карманах. — Где оно…. Ух бля.

     Он извлёк из кармана небольшой пакетик с круглыми белыми таблетками.

     — Каждый раз удивляюсь, как они это делают же.

     — Потшему би просто не отдат в руки? — спросил я.

     — Примета плохая, — сказал Рыжий. — Обязательно надо подложить незаметно, а то пиздос полный: бэдтрип словишь, будешь по углам две недели шичить. Да ну нахуй. Не, вот тут всё правильно сделано, по традициям.

     Он выдавил на ладонь пару таблеток.

     — Ну что, сомы грамм и нету драм?

     — Ви уверены, штоу это действително нуджно?

     Как объяснял мне ранее Рыжий, «Дребезги рваной жопы» были оркестром, играющим в направлении, называемом «милитари». Стиль же этот отличался тем, что в общем и целом был основан на наработках психологической войны. Все наработки по подавлению разума противника были использованы и переработаны для извлечения особых звуков, совершенно необычайных и свежих. И, хоть звуки эти и были серьёзно ослаблены, воспринимать их на трезвую голову грозило серьёзной опасностью для рассудка.

     Однако же я сомневался, что решение перейти на тяжелые наркотики является разумным.

     — Ты хочешь стать рэйвером?

     — Нет, — сказал я. — А штоу ест рэйвер?

     — Ну, объебос. Долбоеб, кароч, который не предохраняется. Был у меня один знакомый, вот точно так же попался. Главное, он когда-то подписал контракт, что в случае проблем со здоровьём на омаризацию пойдёт, ну вот и пошёл. А омаризовать его не могут, потому что к чему скафандр подживлять же? Нервная система-то сгорела к хуям. Так и лежит шестой год овощем.

     Идти на омаризацию, что бы это ни значило, мне не хотелось. Так что я взял одну из таблеток и положил на язык. Стоило ей только скользнуть вниз по горлу, как я тут же ощутил волны тепла, умиротворения и внутреннего спокойствия, разливающиеся по телу.

     Рыжий прицокнул языком.

     — Хорошо пошла. Ну чо, погнали?

     Пошла действительно хорошо. Звёзды на небе загорелись ярче, их как будто даже стало больше. Я двигался с трудом, голова немного кружилась. Это было весьма странное ощущение: мир стал уже, но в то же время гораздо более глубоким, если можно так выразиться. Я не столько шёл вперёд, сколько проваливался.

     Снаружи клуб «Чёрный легион», в котором «Дребезги» и должны были представить свои удивительные звуки, представлял низенькую дверь, как бы проросшую на пустыре одного из окружающих дворов, да ступеньки, уходящие далёко вниз. Всё это неприятно напоминало тот проход в технических коридорах лапуты, где я пытался укрыться от исламмунистов. Однако, то ли у меня сегодня было хорошее настроение, то ли оказывали своё воздействие таблетки, я был преисполнен сдержанного оптимизма. Едва ли это принесёт практическую пользу, но всё же будет любопытно посмотреть (точнее послушать), до какой низости способны пасть товарищи граждане. Если уж они способны изгадить и музыку, значит, всё человеческое им точно чуждо…

     Спустившись, мы прошли мимо проводного парня с винтовкой, подозрительно на нас глянувшего, но ничего не сказавшего, затем через гардероб, где зимой оставляли скафандры, а сейчас он не работал. Ритмичный шум всё нарастал и нарастал.

     — Только умоляю, — сказал Рыжий, — ничего не поджигийн.

     — Не буду, — обещал я. Подумав, добавил: — Толко если не останетса иного вибора.

     Но мы уже ступили через распахнутые двери в подземный зал, до отказа набитый трясущимися людьми, и голос мой потонул в леденящей кровь какофонии.

     — Бодже мой, — сказал я, но в этом шуме мой голос тонул, как щепка в океане. Впрочем, щепка же не тонет… Как чугунная щепка в океане. Поэтому я крикнул погромче: — Мистер Риджи! Ваши таблетки не работают! Я тшувствую, как мой разум стирает!

     — Да чо ты, — прокричал он в ответ, — ещё не началось же! Это эмбиент играет! Типа, чтоб разогрелись! Пунц-пунц-пунц!

     Эмбиент не эмбиент, а я прямо чувствовал, как у меня выскребает нейроны изнутри.

     — Куда мы идём?

     — Что?

     — Куда мы идём?

     — А! К бармэну! Бармэны всегда всё знают!

     Но попасть туда было нелегко, вокруг бара столпились товарищи граждане.

     — Бля, пустийн, — кричал Рыжий, пробиваясь к стойке. — Да я только спросить! Сам пидор!

     Я просачивался в проделываемую им щель. С таким разделением труда у нас всё здорово получалось: Рыжему, правда, слегка не хватало массы. Однако, мы, в конце концов, справились.

     Бармэном оказалась девушка с выбритым черепом, на котором была красочно вытатуирована надпись. Наверняка, неприличная, но в полумраке, озаряемом вспышками, которые, наверняка, уже утащили на тот свет не один десяток эпилептиков, прочитать я не мог. В общем и целом, она не производила впечатление человека, который всё знает. Скорее впечатление человека, который может налить выпить.

     Рыжий, поправив шляпу, облокотился на стойку.

     — Слышала об этом?

     — Нет! — коротко отвечала ему барменесса.

     — Знаешь об этом?

     — Нет!

     — А знаешь, в чём дело?

     — Нет!

     Рыжий задумался.

     — А об ацтекском золоте знаешь?

     — Нет!

     — Может, — закричал он, — портреты мертвых президентов освежат твою память?

     — А может закажешь и отойдёшь? — заорала она в ответ.

     Заказывать и в самом деле пришлось: за время этого короткого диалога я получил в спину несколько ощутимых ударов локтями от напирающих сзади жаждущих. В рюмки перед нами плеснулась тёмная мутная жидкость. То, по всей видимости, была известная на весь мир текила на борщевике.

     — Хуй знает, — пробормотал (пожалуй, слишком громко для бормотания) Рыжий мне в ухо. — После портретов должна была заговорить! У них такой пароль!

     Он залпом опрокинул свой шот. Я последовал его примеру, и в голове моей вдруг внезапно грянули колокола. Вкус… Не знаю, как его передать. Я как будто вдруг подавился собственным горлом.

     — А… А… Аргх… А она тотшно всё знает?

     — Всё! — заверил Рыжий. — Это их работа!

     — Мисс… — начал я, но тут же запнулся, поняв, что не знаю её имени. — Эй ти! Как поклонится князу мира сего?

     — …! — прокричала она в ответ.

     — Штоу?

     — … .. .. ……, ….шок! — выкрикнула барменесса.

     Я не успел понять, о каком шоке она говорит, как что-то изменилось. Сбоку от меня на сцене вспыхнули огни. Воспользовавшись перекладинами на барном стуле, как ступенями, я смог выглянуть поверх колышущегося моря человеческих голов. На сцене стояли они — «Дребезги рваной жопы». Были они заросшие, косматые и лохматые, с тяжёлыми лицами (по-видимому, тоже предохранялись), на ремнях у них висели электрические виолончели. Надо признать, это были самые грязные музыканты (в прямом и переносном смысле), которых я когда-либо видел в жизни.

     Я собирался сказать об этом Рыжему, но неожиданно утратил равновесие (во всем была виновата хромая нога) и рухнул. Но не упал, а остался стоять, потому что падать было некуда.

     — Вы готовы? — разнеслось над залом, в тысячу раз усиленное хитроумными приборами. — Вы бля готовы?

     — Бодже мой, мистер Риджи, — сказал я, вцепляясь в плечо Рыжему. — Оно действует на мена! Оно действует на мена! У вас осталис истчо таблетки?

     — Нет! Только две взял! Не подумал! Но ты прав, пробивает немножко!

     Он полез в карман, что было нелёгкой задачей: Рыжего стиснуло со всех сторон. Наконец, он смог выудить пару небольших квадратиков бумаги. Ему пришлось вывернуть руку по крайней мере в трех местах, чтобы передать один из квадратиков мне.

     — Хуй вам! Мы не готовы! — тем временем загремело со сцены. Свет тут же погас.

     — Но вед это исламмунисти, — воскликнул я, рассмотрев изображение на квадратике.

     — Что?

     — Исламмунисти! Тут серп и звезда!

     — Нет! Это знак Иштар! Особая серия! Каждая на пять человек! Ого! Ты там аккуратней!

     Выбора у меня, похоже, не оставалось: в любой момент «Дребезги» могли вернуться, чтобы начать уничтожать мой мозг. Так что я нехотя провел языком по исламмунистической бумажке. А потом ещё раз, чуть более охотно. Вкус оказался незаметным, зато текстура — очень приятной и уместной.

     Ого!

     Я прямо почувствовал, как во мне вспыхивает пламень революции.

     Вот что странно: чем больше наркотиков употреблял, тем яснее становился мой рассудок. Объяснить этот факт я не мог.

     — Мистер Риджи, — сказал я, тряся товарища за плечо. — Ми долджни штоуто сделат!

     — Расслабиться и получать удовольствие?

     — Нет! Нам надо искат закашшика!

     — Что?

     — Закашшик!

     — У нас есть заказчик? — спросил Рыжий с глупой улыбкой. — Ну наконец-то! Наконец-то люди начинают осознавать!..

     — Мистер Риджи, не терийн фокуса.

     Он замотал головой.

     — Всё, всё, — проорал он успокаивающим тоном. — Вспомнил! Заказчик же! Ну давийн искать.

     — Штоу?

     — Искать!

     Мы принялись расталкивать толпу в обратном направлении. Это получилось гораздо легче, потому что мы как бы двигались по течению. Точнее, против течения, но… В общем, люди просто смыкались позади, нас выдавливало наружу самым естественным образом, как плод из матки.

     — Но как мы его найдём? — прокричал вдруг Рыжий.

     — Кого?

     — Заказчика!

     — Какого заказчика?

     — Смысли, какого? Ты же сам говорил искать. А теперь в кусты? Ого ты!

     — Мистер Риджи! Ви не хотшете встретитса со зверем внутри мена!

     — Ладно, ладно! — сказал он. — Спокойно! Ща придумаю!.. Ща, ща… А, ну кароч надо обойти зал!

     — Затшем?

     — Так там же заказчик!

     — Но как ми его узнаем?

     Рыжий задумался.

     — Он будет самый подозрительный! Озираться будет! Или вроде того! Кароч, там видно будет. Давийн я слева пойду, а ты справа! Возьмём его в клещи!

     — Да!

     Возьмем в клещи, возьмем в клещи, возьмем… Но сначала нужно было взять самих клещей. Где же их столько наловить? Я уже собирался спросить об этом Рыжего, но его нигде не было.

     Не зная, что делать, я принялся обходить площадку по часовой стрелке. А может быть против неё. Но, во всяком случае, часовая стрёлка явно была при чём-то: с этой точки обзора очень хорошо было видно, что это по сути просто-напросто часы. Волосы и руки колыхались в едином месиве. Много людей. Все разные, но сливающиеся в единую массу. Разное должно стать одинаковым, да, в этом был смысл…

     Никого подозрительного я, правда, не видел.

     Точнее, наоборот. Все были исключительно подозрительными. Эх, да зачем тут разбираться, поставить всех к стенке да в расход! Но мы эту мысль отвергли, как расово неполноценную. Тут следует действовать с большим толком, тоньше. Огонь. Огонь, да, огонь решает проблемы…

     Я так сильно задумался об этом, что чуть не врезался в человекоком. И тут мне улыбнулась удача: ведь, вжавшись в чужие тела, жалобно вытягивая тощие шеи к отсутствующим небесам, передо мной тряслись не кто иные, как нацики. Причём те самые, которые пытались сегодня поймать нас на выходе из Метилена. Повезло так повезло!

     Вежливо ухмыляясь, я направился к ним. Моя рука автоматически потянулась в карман за пистолетом. Конечно, пистолета у меня уже не было, да и карманов, в общем-то, тоже. Были колокольчики, но их голос в окружающем шуме был слышен так же хорошо, как глас вопиющего в открытом космосе.

     Нацики заметили меня, их лица стремительно вытянулись. Они бросились бежать, и я последовал за ними. Гнался, наверное, минут десять, а потом устал и присел отдохнуть.

     В этот-то момент свет вспыхнул вновь, и «Дребезги» вновь появились на сцене. По крайней мере я об этом догадывался по рёву толпы. На этот раз уходить они не собирались: начала играть музыка.

     Как мне её описать? Представьте, что какой-то дьявольский столяр зажал вам голову в верстаке и начал стругать лицо рубанком. С другой стороны!

     Именно так звучали барабаны. Помимо них было ещё много звуков.

     — Мистер Риджи! — вскричал я. — У вас осталос истчо? Это невозмоджно!

     Мистер Риджи обернулся. На меня смотрела оскаленная медвежья пасть, каким-то чудом державшаяся на человеческом теле. Медведь, судя по всему, был очень зол. Или, может быть, обрадован. Это всегда так с медведями: у них ведь отсутствуют мимические мышцы. Да, медведи очень опасны. Вот, например, белые медведи. Никогда не следует доверять их показному дружелюбию. Под маской белого пушистого зверя скрывается опасный хищник. Они ловят рыбу лапой, подойдут к морю и начинают бить по нему лапой, пока не наловят рыбы. Очень опасно. В рыбе слишком много радионуклидов, от них начинаются опасные мутации. Нет, мутанты не нужны. Этот город заслуживает преступников получше. Медведи ловят рыбу, тем-то они и опасны. Как коты. Медведи происходят от котов, это всем известно. Доказательство тому — еноты. Это переходная форма, то самое потерянное звено, и я его наконец-то нашел! Ого!

     Я уже было собирался поделиться этим замечательным открытием c Рыжим, но тут внезапно включился обратно в реальность.

     Музыка продолжала играть. Играть? Играть? Она гремела, лилась изо всех щелей, забивала всё пространство решительными толчками. Она как бы вся состояла из острых крючьев, которые вцеплялись в мой мозг и потихоньку растаскивали его на кусочки. Теперь я отчётливо понимал, что чувствует солдат на поле боя, когда на его разум обрушивается вся мощь современной науки и техники. Такой музыке было бы уместнее всего играть в аду.

     Что-то было, что я собирался сделать, но я никак не мог вспомнить. Стоять на ногах было тяжело. Выйдя из потока, я тяжело облокотился плечом на стену. Но уединения в этом не нашел: люди немедленно принялись меня пинать, спотыкаться, переступать и вообще двигались по стене с такой скоростью, что это, наверное, был пол. Пошатываясь, я встал.

     Сосредоточиться, сосредоточиться… Заказчик. Надо искать заказчика. Прямо передо мной была дверь. Я сразу догадался, что заказчик именно за ней, ведь это и есть тот самый чёрный кабинет, в котором уже ждёт в стволе патрон, и заказчик, он тоже ждёт… Почему мне так плохо?

     Но за дверью оказался вовсе не чёрный кабинет, а всего лишь гримёрная мяса.

     — Сейчас-сейчас, — сказало мясо, — ещё десять минут и выхожу.

     — Прошу прощения, — сказал я, закрыл дверь и открыл её снова. Опять не туда: я оказался в комнате с гигантским грибом. На его шляпке уютно устроилась огромная сороконожка, зажимающая в каждой из лап по курительной трубке. Почему-то у сороконожки было лицо Боша.

     — Нет, нет, не уходите, — сказала Сороконожка, затягиваясь и выпускаю мне в лицо струю вонючего дыма, — это абсолютно бесполезно. Вам никуда не скрыться, у нас очень длинные руки.

     Для наглядности она пошевелила всеми руками.

     Я понимал, что должен подчиняться Бошу, в конце концов, он представитель законной власти. Но уже слишком поздно. Общество потерпело поражение в своих попытках терпеть меня, и я потерпел поражение в своих попытках терпеть общество. Отныне моей единственной надеждой, единственным решением оставалась жестокая революция. И она началась с того, что я захлопнул дверь и открыл её снова.

     На этот раз то был несомненно чёрный кабинет. Он, правда, был скорее белый, чем чёрный, и к тому же почему-то заставленный умывальниками и ватерклозетами. Заказчика здесь не было, только какая-то сумрачная личность, трудившаяся над полочкой, по которой рассыпали белый порошок. Я сразу понял, что это такое. Оттолкнув сумрачную личность в сторону, я подставил под порошок ноздрю.

     ОГО!

     Засадил так засадил!

     Это было что-то совершенно невообразимое, перхоть ангелов. Мне сразу стало легче. Воздух вокруг заморозился и превратился в хрустящие льдинки, а внутри меня наоборот возник дьявольский жар. Я сразу почувствовал желание прыгать, скакать, ходить колесом, и лишь чудовищным усилием воли мне удалось сдержать этот порыв.

     Всё-таки заказчик был важнее.

     Я вышел из кабинета, закрыв дверь. Музыка продолжала звучать, но я уже приобрел иммунитет. Точнее, я думал, что его приобрел, пока не вслушался в слова песни. О да, то была песня, и на сцене самый главный и лохматый из всех выводил такие рулады, как будто пытался блевать, но у него никак не получалось. Но куда страшнее был текст.

     Я заметил Рыжего, деловито куда-то кравшегося, и набросился на него.

     — Мистер Риджи! — кричал я. — Ви слишите, штоу они поют? Они називают своих поклонников содомитами!

     — Что? — недоумённо кричал он в ответ. — О, здаров, Кобо!

     — Коба!

     — Хера ты на черножопого похож! Что?

     — Содомити! Бесстидство!

     — А, да! — обрадованно крикнул Рыжий. — Очень плохая музыка! Я думал, намного лучше будет это всё! И очень плохая музыка, просто очень плохая музыка! Сколько раз сюда ходил, было намного лучше! Народу мало! Направление не очень!

     — Штоу?

     Но Рыжий мне ничего не ответил. Внезапно его лицо расплылось в ядовитой ухмылке, и, пританцовывая, он принялся отдаляться. Я пытался угнаться за ним, но куда там, с хромой-то ногой. В итоге, неожиданно для себя, я оказался вовсе даже не там, куда собирался, а в другом месте!

     Прямо у барной стойки!

     Безопасность оказалась иллюзией. Музыка всё так же продолжала воздействовать на ум. На стойке стояла оставленный кем-то недопитый стакан: не зная, что делать, я схватил его

     – Проснитесь и пойте, мистер Милтон, проснитесь и пойте.

     — Могу ли я поинтересоваться, что вы здесь делаете, мистер мясо?

     — Сэр.

     — Что?

     — Ко мне следует обращаться «сэр».

     Я задумался.

     — Не каждый имет право на подобное обращение. Есть ли у вас какой-нибудь титул?

     — О, — чуть улыбнувшись, отвечало мясо, — у меня их много. Целый легион титулов.

     — Ну хорошо, — сказал я неуверенно, — как вам будет угодно. Итак, что вы здесь делаете, сэр мясо? Вы вновь планируете меня мучать?

     — У вас неверные представления о моей роли, — спокойно сказало мясо. — Мучать? Пфф! Как вам в голову такое пришло? О нет, мистер Милтон. Я пришёл продемонстрировать вам лики грядущего, павшие империи, невинность и инцест, Гоморру и Содом, предательство и честь. Я принёс вам благую весть.

     — Вот как. Могу я осведомиться, какую?

     — Можете! Можете! — воскликнуло мясо. — Вот она: вы станете великим человеком.

     — Действительно, радостное известие. Признаться, мне и самому это приходило на ум.

     — Да, но всё что вы представляли, любые ваши амбиции и тщеславие — это так, пфф, ерунда, — оживлённо заговорило мясо. — Эти фантазии не идут ни в какое сравнение с тем, что вас ждёт на самом деле. Вы станете рыцарем белой расы, мистер Милтон!

     — Кем-кем?

     — Вы поведёте в бой арийские орды против наступающей нечисти, вы очистите земной шар от скверны, вы закончите дело Изверга, вы станете воплощением бога войны, ого! Вот как хорошо всё для вас обернётся, мистер Милтон.

     — Прошу прощения, — сказал я, — вы случайно не включаете в эту наступающую нечисть жидов?

     — И их тоже, и их тоже! — воскликнуло мясо. — Разве можно их куда-нибудь не включать?

     — Значит, вы нацик.

     — Вы напрасно подозреваете меня в этом, — сказало мясо. — Как же я могу им быть, когда я сам наполовину чёрный? Вот посмотрите.

     Мясо приподняло опоясывающую его бахрому отрубленных рук и ног, и стало видно, что оно по сути право.

     — Тем более, мистер Милтон, я, в конце концов, не самостоятельная сущность, а всего лишь сублимация в свободной форме той части вашего подсознания, что соткана из смутных юношеских надежд и неоформленных сексуальных переживаний.

     — Подождите, — сказал я, — как это сублимация моего подсознания? Тогда получается, это я нацик?

     — Нет-нет, мистер Милтон, вы рыцарь белой расы и воплощение бога войны. И это ещё не всё!

     — Что же может быть лучше, — пробормотал я. — Может быть, меня оправдают в Лондинуме?

     — Нет, надеяться на это было бы напрасным, это из разряда неосуществимых вещей. Но зато, мистер Милтон, вы станете главой Британского содружества наций!

     — Ничего себе! — воскликнул я, — и только? А почему не королём?

     — Королём станет ваш дворецкий. Сами подумайте, разве может король быть католиком?

     — Чарльз? Но ведь он умёр.

     — Вы когда-нибудь слышали о Мёртвом короле?

     — Немного. Опасный террорист, который якобы обладает властью оживлять мёртвых? Думаю, это газетные выдумки.

     — Вам не следует думать, — ласково сказало мясо. — У вас это плохо получается, а к тому же истощает и выматывает. К счастью, за вас уже подумали. Вы как пешка, должны молча следовать к последней горизонтали, а затем поклониться князю мира сего. Об этом не забывайте, это крайне важно.

     — Да я помню, помню, — сказал я несколько недовольно. — Я, правда, не очень понимаю, в чём тут дело. Мне следует найти какого-то феодала и выразить ему уважение?

     — Пфф! Феодала. Мистер Милтон, князем мира сего называют сатану.

     — Подождите, вы хотите, чтобы я поклонился сатане? Но ведь я же католик!

     — Ну и что? Римская католическая церковь давно находится в духовном союзе с дьяволом. Вы читали Достоевского?

     — Нет.

     — Это правильно. Шекспир, только Шекспир, ещё раз Шекспир. Шекспира никогда не бывает мало. Шекспир.

     — Тут не могу с вами не согласиться.

     Повисла тягостная пауза.

     — Это всё, что вы хотели сказать? — осведомился я. — У меня мало времени. Я ещё должен отомстить за кого-то. Или нет, устроить революцию. Точно не помню. Однако ж, я спешу.

     — У нас столько времени, сколько потребуется, — с улыбкой сказало мясо. — В конце концов, что такое время? Всего лишь золотая клетка, которую непрерывно тащат вверх. Сущая формальность.

     — Время — клетка? Интересный взгляд. Я не уверен, что все мыслители бы с этим согласились.

     — Самая настоящая клетка. Точно такая, в какой вы сейчас сидите.

     — Вовсе я не сижу в клетке, — сказал я. Я же стою.

     Или нет?..

     Я сидел в клетке. Теперь я ясно мог разглядеть железные прутья. Я попытался встать, но они уперлись мне в спину и затылок, а пол покачнулся. Раздался звон колокольчиков. То была довольно маленькая клетка, конической формы, такая, какую можно было бы ожидать скорее в средневековом ублиете. И она была подвешена на цепи.

     — Здаров, — сказал Рыжий.

     Он находился в точно такой же клетке, висящей в десятке футов от меня, согнувшись в эмбриональной позе (для любой другой места здесь, пожалуй, не хватило бы). Полы плаща величайшего детектива свисали через решётку наружу, а там…

     Я перевёл взгляд вниз. Там плескались волны, переливающиеся под светом электрических ламп. Пока я смотрел, мимо меня продефилировал акулий плавник.

     — Мистер Риджи, — сказал я. — Прошу простит моё любопытсуо, но тут требуются некоторые пояснения. Я имею в виду, где мы?

     — А ты не помнишь? — отозвался он. — Хуя. Хотя не, норм, в смысле, я бы тоже предпочёл не помнить.

     — Я штоуто натворил?

     — М, — сказал Рыжий, — ты ничего не творил же. Скорее разрушал. Смысли, весь клубняк покрушил. Со, лично я думаю, — быстро заговорил он, — твоей вины здесь нет, ты просто хотел кого-то отпиздить, а он промахнулся, ну и все вокруг были тоже немного взвинчены… Кароч, всё быстро завертелось.

     Я ощупал языком зубы. Мимикатор был на месте, зубы, в принципе, тоже. Ощущения от десён поступали неоднозначные. Действительно, такое чувство, что по ним били, и, может быть, даже кулаком.

     — И за это нас посадили сюда? — спросил я.

     — Не, наоборот же! Когда всю программу отыграли, тебя «Дребезги» на сцену пригласили, фронтмен ихний, Свинозаврус Рекс, тебе руку жал. Атлична, говорит, послэмились, это и есть чад кутёжа. Просил звякнуть, если ещё потусить надумаешь.

     — Тогда потшему ми здес?

     — Ну как, — сказал Рыжий. Он подвигал плечами, пытаясь найти более удобную позицию. — Я тя, короче вытаскиваю наружу, а это пиздец тяжело так-то. Ты вырываешься, кричишь, что король Франции, где гильотина, ну перебрал немножко, бывает. Зря я эти марки взял, одни расстройства от них…

     — И што, што слутшилос? — нетерпеливо сказал я.

     — Ну, выходим мы наружу, а там нацики стоят. Человек двадцать. Или десять, я хз, у меня конфликт со зрением в ту минуту образовался. Но Фюрер точно был. Он у них главный. Фюрер посмотрел на нас и говорит: ага, ну что, партизанен, заныкаться думали? Хуй вам, у нас везде свои люди. Щас будете отвечать по всей строгости закона, за то, что Виталю ёбнуть хотели.

     — И они посадили нас сюда?

     — Да не. Они уже собрались нас мудохать, но тут, кароч, кар выезжает. Да не один, а целый караван. Ого! Все дорогие, навороченные, крыши в меху, из них вылезает толпа черножопых с оружием. И главный из них, Чака Зулу его зовут, говорит так недовольно: кто мой клуб-труба шатал?

     — И они посадили нас сюда?

     — Не, они подумали, что это нацики всё разгромили. Ну упаковали их сразу мордой в асфальт, Чака Фюреру на голову ногу поставил, говорит, чо, фашист, негров не любишь? А мы твою белую задницу будем долго любить. А Фюрер снизу орёт: я не против афротоварищей, я честный гитлеровец, я только против жидов. А Чака ему: ну раз не против, то давийн платийн, компенсация за моральный ущерб и всё такое. А Фюрер: да это не я, меня подставили, отпустайн, я буду жаловаться Рустаму. Ему Чака говорит, ты щас богу жаловаться будешь, ты понимаешь, что счёт на минуты пошёл? Ну, короче, раздели Фюрера, пришлось ему кучу бабла переводить, в смысле, не меньше инда, это точно. Ого! Ну, хорошо, что хоть на счётчик не поставили же.

     — Ну а ми-то как здес отшутилис? — сказал я.

     — А, — сказал Рыжий, — ну это ваще случайность. Чисто рандомно произошло. Черножопые уже уходить собрались, тут один из них поворачивается на тя смотрит. Говорит: слышь, чувак, ты случайно не альбинос? А ты орёшь, что к те следует обращаться «сэр», потому что ты глава содружества. Ну и отмудохали тебя, и с собой взяли. Это они подумали, что ты альбинос. Кожа белая, лицо как у черножопого… Я же говорил, сменийн. Хз, зачем им альбиносы.

     — Но вед ви не походжи на албиноса, мистер Риджи, — сказал я. — Тогда потшему ви здес?

     — Ну это, кароч, когда тебя уже загрузили, один из них на мну пальцем показывает и говорит: а вот этот, походу, тоже альбинос, вон у него бровей нет. Бенданьки бля. Инвалида всякий норовит обидеть. Ну ничего, отольются мышке кошкины слезки, — прошептал Рыжий и затих, о чём-то задумавшись.

     Я попробовал оглядеться. Мне мешало плечо, которое я никак не мог убрать из поля зрения, и всё же я увидел, что мы находимся над бассейном. В нескольких метрах вода заканчивалась и начинался белый кафель. А на этом берегу, опираясь на четыре лапы, стоял…

     — Матер боджиа! — воскликнул я, как бы отпрянув. Но отступать было некуда, и я только ударился о прутья. Клетка закачалась.

     — Чо там, чо там? — спросил оживлённо Рыжий, пытаясь повернуть голову. — Ого, ебать, лев! Вот это кучеряво люди живут.

     И в самом деле, на краю бассейна стоял лев, огромный, косматый, полностью чёрный, включая и гриву, с отвратительной мордой, до того перекошенной, что она напоминала человеческое лицо. Один его глаз был закрыт, на шкуре виднелись косые следы плети.

     — Идайн нахуй, — вдруг сказал лев обиженным тоном. — Я не лев.

     — Ебать! — воскликнул Рыжий. — Говорящий лев!

     — Я не лев, я человек, — сердито сказал лев. — Сам ты лев бля.

     Пасть его говорила об обратном. Каждый раз, как он её открывал, становился виден полный комплект острых клыков. Я не мог пошевелиться, полностью парализованный страхом, перед моим взором раскрылась внутренняя Африка.

     — Да? — сказал Рыжий. — А ты ся в зеркале-то хоть раз видел, лёва?

     — В самом деле, — поддержал я Рыжего. — Мистер Лев, ви виглядите в тошности как лев. Я имею в виду, лапы и грива и протшее…

     — Вы бля не умничайн, — уклончиво отвечал нам лев. — Мой нынешний облик мне придал нож врача по воле моего доброго господина.

     — Смысли? — сказал Рыжий. — Ты чо, реально чел? Не кошак говорящий? Тя опустили?

     — Возвысили! — выкрикнул лев.

     — Нихуя у вас возвышают. Это у черножопых так принято?

     — Могу ли я узнат ваше имя, мистер Лев? — тем временем спросил я.

     Лев бросил на меня краткий взгляд единственного глаза.

     — Меня звать Симба, — бросил он. — Но вы обращайтесь ко мне господин начальник. Я тут главный.

     — Пиздишь, — уверенно сказал Рыжий. — Нельзя опущенного на подвал главным ставить. Это и ребёнок знает. Зря ты с ним базаришь, зашквар один.

     — Штоу ест опутшенни, мистер Риджи?

     — Ну это когда кто-то накосячил по-крупному, — принялся объяснять Рыжий, — то его надо наказать. Чтоб другим было неповадно. Небось что-то спиздил. Хотя чтоб вот так резали, в первый раз вижу. Обычно просто в жопу ебут.

     — Я не опущенный! Я Симба!

     — Да поняли мы же, кто ты. Ты как наработал-то на это?

     — Мой добрый господин решил, что в этой форме я смогу служить ему лучше! Я рад подчиняться воле моего доброго господина.

     — Да? — сказал ехидно Рыжий и собирался продолжить, но я его перебил.

     — Мистер Симба, когда нас отсюда випустят?

     Лев сразу воодушевился, у него даже грудь выпрямилась, и он охотно переключился на новую тему.

     — Скоро! Скоро! — обрадованно сказал он. — Сейчас колдун приедет, и выпустят обоих. А до тех пор добрый господин велел за вами присматривать.

     — Какой колдун? — заволновался Рыжий. — Никаких колдунов нам не надо. Мы сами колдуны. Хорошо же сидим. Чо за колдун?

     — Я говорю, — Симба повысил голос, — приедет колдун. Вас выпустят. Вы молодцы. Хорошие. Белые. Сильные амулеты получатся.

     — Какие амулети, мистер Симба?

     — Ну, из рук. Вы что, не знаете? Ну такие вещи надо знать. Из левой руки альбиноса всегда сильный амулет выходит. И из правой тоже. Но не такой сильный, как из левой. Нужен хороший мчав, чтобы такой же сильный получить. Это тонкая работа.

     Мы с Рыжим переглянулись.

     — Вы, главное, не боайнэ, — продолжал Симба, расхаживая взад-вперёд вдоль бассейна. — Это не больно. Сильный мчав так делает, что ничего не чувствуешь. Ещё никто не жаловался.

     — Часто делают? — упавшим голосом спросил Рыжий.

     — Не, — протянул Симба. — Альбинос редко попадается. У нас сегодня праздник — целых двух альбиносов поймали. Редко такое бывает. Из альбиносов самые сильные амулеты. Большая удача. Вы молодцы. Хорошо послужите доброму господину. Великая честь для вас.

     — Слышь, слышь, слышь. А после того как руки отхуячят, нас отпустят? Я-то без рук могу, — сказал мне Рыжий. — Не знаю как ты, а я давно думал. Вдруг туннельный синдром ебанёт? Со принял меры же. Я, в принципе, готов без рук.

     — Из рук самые сильные амулеты, — объяснил Симба. — Особенно из левой. Из правой не такой сильный. Из головы тоже не сильный, даже из правой руки сильней. Хороший мчав нужен, чтобы понимал, что творит. Сложное дело.

     — Ест ли у вас план, штоу делат без голови? — поинтересовался я у Рыжего.

     — Такого плана у меня нет, — понурившись, отвечал тот.

     — Не боайнэ, — сказал Симба. — Голова нужна не вся. Только уши. И язык. Из языка хороший амулет. Но не такой сильный, как из левой руки. Может ещё почки возьмут. Духи любят почки. Печень тоже любят, но не так сильно.

     Сверху раздался грохот, да такой силы, что потолок затрясся. Симба недовольно посмотрел наверх.

     — Уже приехал колдун, — сказал он. — Слышите, празднуют? Теперь уж недолго осталось.

     — Как натшот сертса? — решил уточнить я.

     — Что насчёт сердца? — не понял Симба.

     — Сильни ли амулет полутшаетса из сертса?

     — Из сердца не делают амулет. Ведь если из человека вынуть сердце, то он умрёт? Так получается. Нельзя из сердца амулет.

     — Знатшит, ви гуманисти, — задумчиво сказал я.

     — Вот из мозга, в принципе, можно, — воодушевшись, говорил Симба. — Я сам не знаю как, но слышал от знающих, что можно. Но тут очень хороший мчав нужен. Очень сложно. Раньше такие были, а сейчас уже не умеют.

     Позади Симбы были громадные железные двери. Сейчас из-за них раздались крики, а затем стрельба.

     — А это точно колдун? — спросил Рыжий.

     — Воины палят в воздух от радости, — пояснил снисходительно Симба, — что вскоре вы хорошо послужите моему доброму господину. Сильные амулеты получатся. Особенно…

     — Из левой. Мы уже, блять, поняли. Ты не повторийнэ, опущенец.

     — Я не опущенец!

     Стрельба затихла, а через секунду в двери сильно ударили с той стороны. Металл затрепетал, и ещё долго в воздухе висел его звон.

     — Спокойно, — сказал Симба уверенно, — сюда никто не войдёт. Хорошие ворота, сильные ворота. Очень умный человек делал. Без моего разрешения здесь и муха не пролетит.

     На поверхности дверей вдруг вспыхнула маленькая алая точка, постепенно набирающая белизну. Став достаточно яркой, она поехала вверх, затем в сторону, затем вниз, оставляя за собой багровый след.

     — Бля, — сказал Симба, медленно отступая к бассейну.

     В дверь снова ударили, и на этот раз вырезанный кусок металла вырвался вперед, с дребезгом рухнув на плитку. В воздух взлетели многочисленные осколки. В образовавшийся проход вошёл человек. Лица его я не видел: на нём была чёрная матовая маска с визором в виде буквы «Уай» и торчащим сбоку респиратором. Одет он был в блестящие доспехи, даже и не доспехи, а… Больше всего это напоминало мне костюм химической защиты, к которому какой-то безумный кузнец там и сям припаял пластины металла. В руке у этого воина виднелся самый странный агрегат, который я когда-либо в жизни видел: металлический пончик двух футов в диаметре, из которого торчали всевозможные болты и шурупы. На одном конце из стали выступала короткая, не больше трёх футов труба, тоже облепленная со всех сторон хитроумными устройствами.

     Несомненно, то был плазмаган.

     — Вильям Милтон, — сказал воин, протягивая руку. — Идём со мной, если хочешь жить.

     Крюгер бросает окурок и сплёвывает на асфальт.

     — Ладно, погнали.

     Вместе с Василиском и Роко они заходят в гараж. Гараж когда-то принадлежал дяде Засранца. Дело он держал грамотно: немецкая сборка, духовность во всё поля, но вот беда, нашёл мутных друзей с Карнавала, а вместе с ними и врагов. Друзья оказались не очень, а враги годные, так что дяде пришлось упаковать чемоданы и срочно съёбывать в Казацкое Государство. А может быть Быдгощ, или даже, чем чёрт не шутит, в Грузию (ненастоящую). Адреса он не оставил. Ну, прокрутится как-нибудь. А бесхозный гараж с тех пор стал Бункером.

     Крюгер проходит мимо подъёмников в совещательную комнату. Все уже собрались, Крюгер с камрадами занимают последние места. Швырнув на стол нож, Крюгер откидывается на спинку кресла. Во главе стола сидит Фюрер, несколько помятый и цветной: последние деньки для него выдались нелёгкими.

     — Все в сборе? Отлично. Хайль Гитлер.

     — Зиг хайль, — нестройно раздаётся в ответ.

     Фюрер щёлкает пальцами. Позади него вниз по стене скользит, расправляясь, знамя: чёрная свастика в белом круге, а вокруг красное. Наши цвета, цвета победы.

     — Внеочередное собрание Белого Ордена СС объявляю открытым, — говорит Фюрер. Веко его слегка подергивается. — Итак, вам, наверное, интересно, для чего я собрал вас всех сегодня здесь.

     Он делает многозначительную паузу. Фюрер слегка поехал на драматизме, в любой непонятной ситуации он всегда старается нагнать пафосу. Вот и сейчас, морщась и даже слегка покряхтывая, он всё-таки норовит встать в позу «Триумф воли».

     — Четырнадцатый, расскажи нам, что случилось.

     — Ну, значит так, — немедленно начинает Четырнадцатый-с-Холма, — кароч, сижу я вчера, добиваю квест на опиздюливание рейд-варлорда. Там ваще каточка потная, а я сомой закинулся, пива наебнул бадейку, сижу, значит, рожа красная такая…

     — Ближе к теме, — говорит Фюрер.

     — Ну эт… Кароч, ко мне Муспель постучался. Сказал типа слышь, парниша, поговорить надо.

     — Кто такой Муспель? — осведомляется Лис Пустыни.

     — Лейтенант биарасов, — говорит Фюрер. — Второстепенный, особо не светится. Что он те сказал, Четырнадцатый?

     — Ну, типа, слышал, проблемы у вас, ребята? Наехали на вас черножопые? Мы, говорит, их, ебалаев, тоже терпеть не можем, постоянно норовят поднасрать чуть что. Вам, говорит, может помощь нужна? Организуем подгон.

     — Суки, — выдыхает Вайссман.

     — Да, всё так, — говорит Фюрер, выдержав паузу. — По всей видимости, биарасы планируют ударить по нам в ближайшее время. Что ты ему ответил, Четырнадцатый?

     — Ответил уклончиво: пошёл нахуй.

     — Кто хмыкает? — гневно вопрошает Фюрер. — Кто блять хмыкает? Ты, Гелий? Ты чо, блять, хочешь, чтобы тебя ещё раз посвятили?

     — Это не я, — говорит бледный ГелийТитан (даже борода его немного потеряла цвет). В рыцари Белого Ордена его посвятили совсем недавно, по очереди нассав ему в рот. Вспомнив об этом, Крюгер непроизвольно ухмыляется. Большим пальцем он толкает рукоятку ножа, тот делает ровно один оборот на столе.

     — Тут рейхстаг, — заявляет Фюрер. — Это сосредоточие доблести и гордости белой расы. Здесь нельзя хмыкать, рыгать, подпёрдывать, в хлев к себе идите и мамаше своей хмыкайте. А здесь должен быть порядок. Всем понятно? Так, о чём это я…

     Он задумывается.

     — Короче, биарасы собираются сломать нап. Скорее всего, ударят на севере, там им будет легче всего действовать… Шендер, что у тебя с твоим участком?

     — Зэбэс, — говорит Шендерович. — Граница на замке, ключ в кармане. Территорию держим, все ходят ровно. Оружия хватает.

     — Не хватит, — говорит Фюрер. — Они подтянут много сил. Малой кровью, на чужой территории. У нас ресурсов меньше, мы можем противопоставить жидовской коалиции только блицкриг.

     — Смысли? — говорит Вайссман. — Ты предлагаешь ёбнуть по биарасам?

     — Для начала усилить Шендера, — говорит Фюрер. — Пусть каждый отправит к нему по бойцу. Будем следить за обстановкой. Ща Геббельс напишет этим пидорам предъяву, что мол, по какому праву какой-то говнюк заводит разговоры с моим человеком. Не ставя в известность меня. Посмотрим, чо они ответят.

     Он обводит собравшихся пламенным взором.

     — Это одна часть проблемы. А есть ещё одна. Какого хуя они вообще знают, что у нас какие-то там проблемы с черножопыми? Проблем с черножопыми никаких, одна сплошная мир, дружба и жвачка. Значит, кто-то видел, что вчера произошло в «Легионе». И, не разобравшись в сложной расово-политической ситуации, немедленно побежал и стукнул своим мохнатым дружкам.

     Повисает тяжелая тишина.

     — Со, так было, или не так? Ну, кто это сделал? Признавийнэ, падла. Пусть этот человек сейчас проявит инициативу, совершит поступок, достойный арийского воина, встанет и признается. Обещаю, я не буду строг. Из НСДАП, конечно, выгоним, за такой-то косяк, но если сам признается, пиздить не будем. Сильно. Даю слово.

     Он осматривает народ орлиным взором, но никто из камрадов не спешит проявить инициативу. Все сидят с самыми серьёзными щщами и изображают напряженную работу мысли. Только Крюгер вяло крутит на столе нож. Фюрер пару минут сверлит его взглядом.

     — Ну хорошо, — медленно говорит он. — Не хочешь по-хорошему, решим иначе вопрос. Решим обязательно. Готовийнэ, падла. Будешь плакать и думать, что те предлагали, а ты не стал. Кто им спизданул, мы, канеш, выясним.

     Он вздыхает.

     — К вопросу о чистке рядов. У нас тут вырисовалась отдельная проблема. Рыжий вконец охуел.

     Виталя громко всхлипывает, подтягивая к лицу замотанную культю. Ёбнуло его током хорошо, палачи обещали, что заживёт, но часть тканей все равно пришлось удалить. Возле двери на кофеварке стоит датабанк, куда каждый может залить деньжат Витале на новую руку. Но банк пока лишь наполовину полон: слишком пусто на кармане у Белого Ордена, слишком много денег выведено из оборота жадными горбоносыми бородачами, захоронено где-то на дне Женевского озера.

     — Сначала — покушение на Виталю. — Фюрер загибает пальцы. — Потом пытался расстрелять Хендехоха. Теперь на бабки нас кинул, ещё и пытался поссорить с черножопыми.

     — Чо он так, Фюрер? — спрашивает кто-то.

     — А я почём знаю, — отвечает тот. — Ебанулся, видимо, от активок своих, тормоза отказали. Он и не только нам поднасрал. Ко мне вчера люди приходили…

     Фюрер машинально потирает шею, по которой расползлось огромное сине-багровое пятно.

     — … спрашивали. Очень серьёзные. Он потому и телохранителя нанял с волыной ходить за ним. Что скажешь о нём, Хендехох?

     — Ебанутый тип, — говорит Хендехох. — Носатый. Постоянно обколотый, чуть что за ствол хватается.

     — Короче, жидяра. Ну что, поняли теперь? Поняли? — говорит Фюрер. — А я ведь предупреждал… Жидовская охрана, с чёрными дела мутит. Все видели, как он с ними уехал? Блять, кто опять хмыкает?

     — Фюрер, а можно вопрос? — подаёт голос Доходяга. — Чо за люди подходили? Биарасы?

     — Нет, — говорит Фюрер, — мерки какие-то. Пиранделло или как-то так. Фэошная корпа.

     Раздаются удивлённые возгласы.

     — Я их отправил, — Фюрер неопределённо взмахивает рукой, — к черножопым. Раз Рыжий теперь под ними ходит, пускай сами разбираются. Люди очень серьёзные, даже минометы не поленились с собой взять. Пускай Чака подумает, хорошо ли это, людей на бабки кидать, если ты расово неполноценный…

     Он ещё раз потирает свои синяки.

     — А с Рыжим, конечно, вопрос придётся решать. Теперь. Я понимаю. Все видят ситуацию со своей точки зрения. У многих могут быть сомнения. Я учитываю и уважаю мнение каждого. Но всё-таки у нас заведено так: партия сказала надо, гитлерюгенд ответил есть. Я настаиваю на окончательном решении.

     Раздаётся напряжённое молчание. Немногие готовы к такому повороту событий. Наконец тишину прерывает Крюгер.

     — Есть ещё один вопрос, который надо прежде обсудить, — говорит он.

     — Что за вопрос? — вскидывается Фюрер.

     — Я тут тоже с серьёзными людьми пообщался. Не из корп, но тем не менее. Рассказали мне кое-что интересное, — медленно и членораздельно говорит Крюгер. Нож совершает очередной оборот и, наконец, останавливается. Кончик его лезвия указывает точно на Фюрера. — Говорят, что ты, Фюрер… Жид.

     На лице Фюрера последовательно отражаются отрицание, гнев, торг, депрессия и затем снова гнев.

     — Да ты охуел, блять… — начинает он с красным от ярости лицом.

     Договорить ему не дают. Мигом вскочившие с мест Василиск и Роко, прежде чем кто-либо успевает опомниться, заламывают Фюреру руки и спускают с него штаны. Раздаётся общий удивлённый возглас.

     — Ребята, это не то, что вы подумали, — оправдывается красный как рак Фюрер, — это по медицинским соображениям, есть такая болезнь…

     Роко и Василиск выталкивают Фюрера из комнаты. Надеть штаны ему не дают, так что он путается и не может идти, в конечном счёте его приходится выволакивать на руках, выставляя на всеобщее образование авторитарную задницу. Взяв нож, Крюгер выходит следом. Никто не препятствует ему. Некоторое время не слышно абсолютно ничего, присутствующие не осмеливаются даже дышать. Затем из-за стены доносятся звуки ударов, вопли, ругань, снова крик, срывающийся в визг, тончайший писк комара. И вновь тишина.

     Крюгер, Василиск и Роко возвращаются обратно. Швырнув на стол нож, Крюгер садится на освободившееся место.

     — О Фюрере можно забыть навсегда, — говорит он. — Для нас его никогда не было.

     — Но как же так, — наконец выдавливает ошарашенный Вайссман. — Как это…

     — Все видели, что он жидёныш, — твёрдо говорит Крюгер. — Он тебе об этом говорил?

     Бледный Вайссман качает головой.

     — Мне тоже не говорил. А это важный факт. Можно было бы и упомянуть. Скрывать такое от камрадов неприлично. Разве может нами управлять чел таких сомнительных моральных качеств? Мы думали, что он лидер, а оказалось, он говнюшонок обычный. Это не просто преступление, это предательство, национал-предательство. Правильно я говорю, Шендер?

     — Всё верно, — подтверждает Шендерович, считающийся главным авторитетом в области нюрнбергского расового законодательства.

     — Но тогда кто будет новым фюрером? — спрашивает Доходяга.

     — Я.

     — Как?

     — Так.

     Крюгер слегка откатывается назад и кладёт ноги на стол.

     — Но так нельзя, — начинает Вайссман, — есть определённая процедура, все лейтенанты должна сообща решить…

     Крюгер строго смотрит на него. Под этим взглядом Вайссман постепенно становится меньше и меньше, и голос его затихает соответствующе, пока не исходит полностью на нет.

     — Я с огромным нежеланием принимаю эту ношу, — терпеливо объясняет Крюгер. — Я тоже люблю демократию… Но сейчас, когда будущее белых детей находится в такой опасности, играть в эти игры не время. Я сложу с себя полномочия, когда этот кризис разрешится. Сейчас же нам следует собрать великую армию.

     — Чтобы напасть на биарасов? — спрашивает кто-то.

     Крюгер отмахивается.

     — Про это забудьте. Биарасы не угроза. Они никогда и не планировали нас атаковать.

     — Но Муспель…

     — Просто хотел удостовериться, что мы начали войну с черножопыми. Надеялись урвать свой кусок. У них ничего не получится, эту войну мы не начнем. Нет, не биарасы наш враг. Наш враг куда хитрее, куда подлее, куда опаснее. Я говорю о внутреннем враге.

     Розовый цвет стремительно покидает кожу собравшихся. Крюгер это замечает.

     — Не ссайн, — усмехается он. — Чистить ряды пока не будем. Я имел в виду Рыжего.

     — Кто этим займется? — спрашивает Доходяга.

     — Все.

     Крюгер оглядывает камрадов.

     — Я хочу, чтобы это была показательная казнь. Народ должен увидеть, как мы поступаем с национал-предателями. Я хочу, чтобы в нём было больше свинца, чем мяса.

     Виталя яростно кивает.

     — Но когда? — спрашивает Вайссман.

     Крюгер пожимает плечами.

     — Прямо сейчас? Зачем откладывать в долгий ящик? Собирайте своих бойцов. Шендер, когда твои подтянутся?

     — Если я начну набирать сейчас, в течение получаса, — говорит Шендерович.

     Крюгер кивает.

     — Значит, выдвигаемся через тридцать минут. Кто-нибудь, подгонайн кары. Поедем с музыкой. Все должны слышать полёт валькирий.

     Встав, Крюгер выходит на улицу. Когда он проходит через гараж, сверху раздаётся голос:

     — Ребята, пошутили и хватит… Ну чего ты…

     Фюрер, подвешенный на стреле подъемника, медленно вращается из стороны в сторону. Его руки связаны за спиной. Крюгер игнорирует ушлёпка. Он даже его ник уже забыл. Выйдя наружу, Крюгер вдыхает свежий серометановый утренний аромат города, а затем достаёт очки.

     Дубовая дверь поворачивается медленно, со скрипом. Наконец сдвинув её в сторону, человек оказывается в своём кабинете. Он останавливается, тяжело дыша, его живот колышется впереди тела, как морские волны. Это всё от нервов, от нервов. Староват уже заниматься подобными вещами, хе-хе…

     Дрожащими руками он поднимает с серванта бутылку и осторожно цедит тёмно-красную жидкость в бокал, стараясь не пролить ни капли. Урожай девяносто второго года, такое вино, за которое не один пьяница согласился бы вырезать себе язык, добрая пинта вещества, взрывающего душу и превращающего тело в неподвижное тесто.

     Но сейчас, сейчас оно действует иначе. Стоит только божественному напитку попасть в пересохшее горло, внутри сразу пробуждаются новые силы, огонь. Довольно бледный огонь, не чета тому, настоящему, но всё же, чёрт побери, насколько хорошо.

     Несколько секунд он стоит с запрокинутой головой, вбирая в себя дивный аромат. Его дыхание успокаивается, его сердце бьётся ровнее, в его мускулах вновь появляется энергия. Уже гораздо спокойнее он пробирается к креслу, а прихваченную с собой бутылку водружает на столике рядом.

     Зачем я здесь? Его взгляд скользит по письменному столу, по запыленным фолиантам на книжных полках. Хотел разобраться со счетами или просто почитать в своё удовольствие? Нет, не может быть. В поле зрения попадает настольное зеркало, небольшое, круглое. Ах да, Абу Карл. Чёрт. Голова идёт кругом, столько всего происходит. Немудрено и запутаться.

     Подхватив зеркало, он ставит его поближе к себе и легонько стучит пальцем по раме. Некоторое время ничего не происходит, затем его бакенбарды тают, всё расплывается в водовороте, чтобы вновь сформироваться в бороду, на этот раз чёрные кудри Абу Карла. Лидер ИМА сидит перед камерой с красной налобной повязкой, на которой вышиты жёлтые символы исламмунизма: месяц и моргенштерн. Нити, по всей видимости, золотые. Ха-ха, сколько не учи дикарей цивилизации, по-настоящему они всегда будут ценить только стеклянные бусы.

     — Наконец-то, — облегчённо восклицает Абу Карл. Его французский чист, безупречен. Ему приходится напомнить себе, что перед ним всё-таки не совсем дикарь: до того как податься в террористы, этот человек успел получить прекрасное образование в Городе. Впрочем, это ничего не меняет.

     — Добрый вечер, — говорит человек в кресле. — Прошу прощения, что заставил себя ждать. У меня были неотложные дела.

     — Ничего страшного, — говорит Абу Карл. — Разумеется, я готов подождать пару часов под обстрелом, пока вы соизволите выйти на связь.

     — Так вас обстреливают? — удивляется человек. — Уже?

     — Об этом я и хотел поговорить. Что происходит?

     Абу Карл старается говорить спокойно, но его голос то и дело скачет. Его пальцы, слегка подрагивающие, снуют по бороде, теребят волоски, накручивают локоны. Камера трясётся, гула не слышно, но это из-за того, что передатчик отсекает посторонние шумы для удобства говорящих.

     — Я не слишком хорошо разбираюсь в военной технике, — говорит человек в кресле. — Предположу, что это стратосферные бомбы.

     — Это они, — подтверждает Абу Карл. — Но почему это происходит? Несколько штабов уничтожены, они нанесли удар по полевому госпиталю, десятки моих людей мертвы, может быть уже даже сотни. Аллах милосердный, моего заместителя разнесло у меня на глазах, я сам едва уцелел.

     — Возможно, это вызвано какими-то вашими прошлыми прегрешениями? — предполагает человек в кресле. — Возможно, вы уже не помните, но вы совершили нападение на Лондинум, расправились со множеством самых видных граждан, убили оракула. Вы ожидали, что вас за это будут целовать в задницу?

     — По вашей просьбе! — вскрикивает Абу Карл. — Вы умоляли меня об этом, настаивали, я до последнего не хотел. Где ваша протекция?

     — Боюсь, тут я ничем помочь не в силах.

     — Вы же давали слово!

     — Это было до того, как вы принялись размахивать нейроскальпелями. Вы понимаете, что сотня мёртвых и искалечённых лондинумцев несколько усложняет дело?

     — Воспользуйтесь своими связями, отведите войска! Остановите их хотя бы на день, дайте нам перегруппироваться.

     — Но я не могу, друг мой. — Человек в кресле виновато разводит руками. — Вы перестарались, и теперь слишком большие силы приведены в движение. Войну не остановить, даже просто заикнуться об этом значит стать изменником в глазах общества. Увы, мои руки связаны.

     Камеру сильно встряхивает, лицо Абу Карла на мгновение тонет в темноте. Похоже, прямое попадание. Интересно, на какую глубину они зарылись? Впрочем, для королевских воздушных сил не составит труда пробиться куда угодно, это только вопрос времени.

     — Мы не могли действовать точнее, — говорит Абу Карл. — Это бой в городских условиях, слишком непростая координация. Были отдельные перегибы, признаю. Всё же мы выполнили своё обещание. Теперь вы должны сдержать ваше.

     — Выполнили? Вы даже не смогли поймать мальчишку, — с презрением говорит человек в кресле.

     — Это не было обговорено заранее!

     — И что? Как сложно убить безобидную зверушку? Чёрт побери, вы ещё и умудрились понести потери.

     — Их бы не было, не проси вы взять его живьём. Значит, вы отказываетесь помогать?

     — Я не могу помочь, — сухо говорит человек в кресле. — Даже если бы я этого хотел. А я совсем не хочу этого. Почему я должен этого хотеть? Вы бездарности и ничтожества, расплачивающиеся за собственный непрофессионализм. Не пытайтесь переложить на меня свои грехи. Вас губит собственная кровожадность, не моя.

     Абу Карл сидит перед камерой ошарашенный, видно, что это совсем не тот диалог, к которому он готовился. Он рассеянно теребит мочку уха, его взгляд блуждает из стороны в сторону.

     — Тогда… Тогда… — говорит Абу Карл, — тогда мы разрежем её на куски! Прямо сейчас! Вы увидите каждую деталь. Мы начнём с пальцев…

     — Что ж, — спокойно говорит человек, — можно и так. Будет любопытно посмотреть.

     — Вы не верите, что я это сделаю? Сейчас я прикажу привести её сюда.

     — Почему же, охотно верю. Разрезать беспомощных девиц вы мастера. По крайней мере, если они связаны.

     — Тогда почему вы не реагируете? Вы хотите, чтобы это произошло?

     — А на что мне реагировать? Вы полагаете, её судьба меня хоть капельку волнует? Вы полагаете, что я хоть на секунду доверил бы вам что-то, что боялся бы потерять?

     Челюсть Абу Карла отвисает.

     — Шайтан!..

     Человек в кресле улыбается.

     — Вы даже не представляете, друг мой, насколько вы близки к истине. Между прочим, не пытайтесь занять здесь позицию превосходства. Вы ведь тоже нарушили своё обещание, не так ли?

     — Мы выполнили всё до последней буквы!

     — Вы обещали, что если всё пойдет по плану, ни единый волос не упадёт с её головы.

     — Так и было, но теперь, если вы немедленно…

     — Нет, всё было не так. Вы не устояли перед соблазном, решили сорвать этот цветок из плоти и крови. Ничего удивительного, я бы и сам был не прочь… Думаю, вы это сделали немедленно, сразу же после того, как мы её передали.

     — Ложь! — восклицает Абу Карл, немало изумлённый.

     — Знаете, откуда я знаю? У вас дрожат пальцы. Это значит, что инфекция уже распространилась по всей нервной системе.

     — Что?

     — Вирус передаётся только половым путем. У женщин он почти никак себя не проявляет до самого конца, а вот повышенный уровень тестостерона заставляет его атаковать мотонейроны. Думаю, вы полностью потеряете способность двигаться в течение нескольких часов. Смешно, ведь это доказывает, что у вас действительно были яйца… Ах, друг мой, я бы, может быть, в конечном итоге и пошёл вам навстречу. Но вы с самого начала решили меня предать и тем самым себя погубили. Зачем мне помогать мертвецу? У вас одна дорога. Вы превратитесь в неподвижную статую, не будете в силах пошевелить ни единым мускулом, но ваш мозг продолжит работу. Вы будете гореть изнутри, и вы прочувствуете каждую секунду. Уверяю, любые адские муки по сравнению с этим — пустяк. У вас же есть какой-нибудь ад? Наверняка есть. Я не утруждал себя знакомством с вашим учением.

     Абу Карл сидит онемевший, неподвижно смотря в одну точку.

     — Впрочем, возможно, вам повезёт, и вас укокошит стратосферная бомба. На вашем месте я бы выбрался наружу с чем-нибудь ярким в руках. Удачи, друг мой и сладких снов.

     Наклонившись, человек в кресле вновь постукивает по зеркалу. Изображение Абу Карла пропадает. Что ж…

     Плеснув немного вина, человек задумчиво крутит бокал в руках. Всё прошло как по нотам, вот только если бы не мальчишка… К счастью, теперь известно, где он находится. Славно, что дело наконец поручено профессионалам. Он несколько подустал от иррегуляров и сопутствующих им неудач. Честное слово, будь у него возможность, он бы расправился с Абу Карлом голыми руками. Просто посмотреть, какого цвета его мясо, какого цвета его кровь… Но нет, нет. В любом случае невозможно. Слово дано. Никогда не убивать больше одного в день. Убийство как хорошее вино, осушив один бокал, невозможно остановиться. Во всём надо знать меру.

     — За милых дам, — говорит человек и делает глоток. Право же, совсем недурно. Ещё бы сигару. Где-то здесь был ящичек…