По дороге от города шел нестарый, сутуловатый, грязноодетый мужчина, низко наклонив черную, курчавую голову и слегка шевеля распухшими губами в такт своим шагам...
... он открыл железную калитку сине-зеленой изгороди и присел на скамейку возле стеночки. Слегка вздохнул и губы его стали двигаться быстрее:
--
Здравствуй... дочка... Так хотелось с тобой поговорить, сказать тебе что-нибудь ласковое, теплое. Тебе всегда было не интересно мое мнение, хотя в тайне, я уверен, ты иногда спрашивала себя о том, что об этом думаю я. Всегда стеснялась спросить о чем-то. А ведь по-настоящему у тебя не было лучшего друга, чем я. Избегала меня. Наша жизнь превратилась в гонку - ты от меня, а я к тебе. Всю жизнь и пробегали, даже передохнуть было некогда... .
Ты была таким резвым ребенком, красивым, как звездочка. Помнишь, я называл тебя звездочкой... хотя вряд ли.
Вот ты сейчас сморишь на меня и, наверное, думаешь: зачем пришел этот старый хрыч? А "старый хрыч" может и сам не знает зачем.
Когда мы не видим долго одного человека, любимого, кровного, мы начинаем по нему скучать. Потом возникает почти ньютоновская тяга и неизбежно люди стремяться друг к другу. Иногда это называют зовом крови, но я бы назвал это любовью. Ты зря усмехаешься, я действительно любил тебя, хотя мы часто ругались и иногда я бил тебя... прости меня...
Сейчас уже ноябрь. На улице холодно, почти так же холодно, как и в тот день, когда ты родилась.
Я стоял под окнами роддома с цветами... ждал тебя. В окно выглянула женщина в белом халате и выкрикнула мою фамилию, я вздрогнул, как от удара и пошатнулся. Когда я ответил, она сказала, что девочка.
В роддоме, наверно, часто видят сумасшедших мужчин. Мне даже кажется, что за месяц это здание посещают больше сумасшедших, чем психиатрическую клинику за год.
Первого, кого я увидел, был врач. В марлевой повязке, вспотевший, усталый, но с такой светлой усталорадостной улыбкой, что я сразу решил - моя девочка будет самой здоровой, умной и красивой девочкой на всем земном шаре.
Он сказал, что младенец (это ты!) весит 3200 г. и ростом в 52 см. Еще, помню, подумал, зачем моя дочка такая большая. К тому моменту, когда мне разрешили войти в палату, я так исстрадался от ожидания, что не вошел, а ворвался в нее, как ветер в разбитое окно.
Ты лежала на груди матери голенькая, вся в складочках, ярко пунцовая и необыкновенно красивая. Я к вам подошел, а ты наклонила свою морщинистую головку ко мне и потянула ручкой. Мои руки и ноги перестали повиноваться. Все вокруг рассмеялись этому моему остолбенению, а я стоял и плакал... как сейчас. Большими такими слезами, росинками, как ты их стала потом называть, когда больно обо что-то ушибалась.
Мама твоя умерла через шесть дней после родов. Ты даже не узнала, как я сильно ее любил. Повзрослев, часто от тебя слышал, что я не уберег маму, упрекала в бесчувственности. Как мне больно было слышать это.
Ты заменила мне ее... Ведь ты так на нее похожа: русые волосы, овальное лицо, зеленые глаза и даже ямочки в уголках губ.
Первые несколько месяцев я отмечал почти каждый день твоего рождения. Дарил тебе подарки и торжественно поздравлял, хотя ты тогда еще ничего не понимала.
Зато как я был счастлив, когда моя дочка сказала свое первое слово. Таким гордым за свое отцовство я не был с того момента, как увидел тебя на материнской груди в роддоме
II
Ты так быстро росла, была такой озорной и смышленой. Каждая твоя улыбка приносила мне радость. Скоро пришло время отдавать тебя в детский сад. Я не находил себе места, а в последнюю ночь, перед тем, как отпустить туда мою доченьку, я не спал. Никак не мог себе представить, что за тобой будут ухаживать чужие люди.
... мыть тебя было одно уовольствие, касаться нежной детской кожи - счастье, а потом вытирать махровым полотенцем твое детское, слегка пухленькое тельце. Часами, усевшись напротив зеркала, я мог расчесывать твои светлые шелковые волосы, самые красивые и притягательные. Затем вместе садились за стол. Ты ела кашу или супчик, а я пожирал тебя глазами и улавливал каждое твоё движение... вот ты подносишь ко рту своей пухленькой ручкой покорную ложку. Твои тоненькие губки открываются, оголяя красный язычок. Смыкаешь редкие молочные зубки и начинаешь смешно чавкать, как маленький новорожденый щенок. Отмывал твои розовенькие ручки от кашки и вытирал заляпанное нежное платьице...
Я вел тебя в садик и думал, что все это теперь будут делать другие, чужие люди. Ты будешь расточать свой тихий голосок на едва знакомых людей. И капризничать, и плакать.
... Помню, как однажды ты упала со скамейки и заплакала, а я присел на корточки перед тобой, привлек к себе и начал целовать твои грустные глаза и пить прекрасные слезы, текущие по лицу, губам, подбородку, а когда я вдруг пьяно пошатнулся и чуть не упал на спину, ты рассмеялась своим мелодичным, тихим как луна смехом.
На сборе в саду ты была грустна и, втайне, я тешил свой эгоизм. Хотя если бы присмотрелся, то увидел, что почти все дети грустны или напуганы. Я этого не замечал, а видел лишь то, что все дети, мальчики и девочки, были очень некрасивы, дурны в своих одинаковых костюмчиках и платьицах. Моя девочка блистала звёздочкой, и от этого я был счастлив.
Но спустя время, идя в сад, ты становилась всё веселее и нетерпеливее. Ревность моя, в такие минуты, не знала предела, и я ревновал ко всем : к толстым воспитательницам, к гадким детям, среди которых, наверно, у тебя уже были подруги. Чтобы забрать тебя от них я приходил чуть не на час раньше. Часто придумывал тебе болезни, чтобы мы были вместе. И мы проводили время вдвоём не менее, а может, даже и более весело, чем в яслях с ровесниками. По- настоящему, слава Богу, ты болела редко.
.... Однажды, простудившись, начала хрипло кашлять. Я переполошил всю больницу, по десяти раз спрашивал, всё ли в порядке с моей доченькой. Выписанные врачом лекарства почти со слезами выпрашивал у аптекаря, красивого рослого мужчины, не имея в этом необходимости.
Но болезни заканчивались, и мнимые и настоящие. Снова ты бежала к подружкам, чернявым и толстым. Кажется, садик был первой доской в том заборе, который стал между нами впоследствии.
Тебе только исполнилось семь лет, а ты уже училась в школе. Сидела за партой, слушала учителей, на переменах ругалась с мерзкими, ужасными мальчишками, которые дёргали за твои чудесные косы.
...Жизнь стала окончательно однообразной. Утром я будил тебя лёгким прикосновением, мы вместе завтракали, а потом я провожал тебя в школу, на что ты сердилась, стыдясь своих однокласников. Лишь вечером мы снова встречались. Я приходил уставший с работы, иногда слегка пьяный, а ты выбегала мне на встречу в разноцветном платьице и спрашивала хочу ли я есть. Всегда я садился за стол, даже если не был голоден. Ведь я знал, что готовила моя чудесная девочка для меня и не мог отказаться. Перед сном я садился на диван, включал телевизор, а ты забиралась ко мне на колени, клала голову мне на грудь, и мы вместе смотрели его пока ты не засыпала.
...Бережно брал тебя на руки и нёс в детскую, укладывал в кровать и накрывал одеялом. Касался губами твоего лба и долго стоял, думая,какая же ты красивая и как похожа на мать. Твои белокурые локоны рассыпались по подушке, глаза с длинными ресницами были плотно закрыты, курносый носик чуть вздрагивал, а тоненькие губки были сжаты в комочек...
А утром было всё тоже, что ивчера. Будил тебя лёгким прикосновением, и мы шли в школу, хотя, чем старше ты становилась, тем больше тебе это не нравилось, а иногда раздражало. Так было до тех пор пока тебе не исполнилось четырнадцать лет..
Внезапно я потерял работу, стал нервным, запил. Всё раздражало. Даже тебя, мою светлую и прекрасную, я позволял себе бить, приходя домой в пьяном угаре. Прости...Чувствовал, что все неудачи свалились на мою голову. Ты стала почти взрослой. Мальчишки смотрели на тебя уже не так как раньше и от этих взглядов я приходил в бешенство, закрывал дома, кричал... Но ведь я любил тебя... просто ревновал... боялся потерять... был опущен.
В пятнадцать ты сбежала из дома... Я сошёл с ума... Три дня тебя искал по всем больницам, отделениям милиции, даже в морг звонил.Твоих друзей я незнал - думал, что их у тебя нет. Нашёл на четвёртый день с каким-то длинным, фаллосообразным, прыщавым ублюдком. Ты оттаскивала меня от него и всё кричала, что любишь его и плакала. Как нож втыкала в меня - люблю - люблю - люблю. Яустал и опустил руки, а ты бросилась на его ящерную шею и начала целовать. Мне стало противно, я выбежал на улицу и начал блевать от отвращения и от водки. Через день ты пришла домой за вещами. За те сорок минут, что ты была со мной, собирая вещи и одежду, я испытал целую гамму, каскад чувств, то я был взбешён и кричал, что не пущу к членообразному молокососу, то плакал молча, то униженно ползал на коленях по холодному кафелю кухни, но ты была непреклонна. Дверь за тобой захлопнулась. Я остался стоять и смотреть на неё, ничего не понимая, а потом разрыдался, пошёл в гостиную, упал на диван, нервно всхлипывая, - я потерял тебя навсегда. Вечером, в пьяном угаре я говорил соседу, что ты звёздочка, самая яркая, самая красивая, самая прекрасная, самая умная, а он покорно кивал своей головой-луковицей.
Где-то через месяц меня окончательно переклинило, может, от водки, может от расстройства нервов. Всё реже стал спать по ночам и всё время думал, как мне вернуть моё шёлковое, нежное дитя. Каждый день я околачивался на тех улицах, где ты могла пройти, или пил напротив твоего нового дома и смотрел жадными глазами в ожидании твоего появления. За это время опустился окончательно: стал забывать, что такое душ и чистая одежда, домой не возвращался, а жил рядом с тобой, рядом с тем домом, где жила ты. Я вынашивал план - убить глисту, продать квартиру, расплатиться с долгами и бежать с тобой хоть на край света - было верхом моих мечтаний.
За то время, что я здесь жил, я часто видел тебя. С новой причёской, хорошо одетой, улыбающейся своей прекрасной, восхитительной улыбкой и сияющими глазами. Когда я тебя видел на душе становилось необыкновенно хорошо, тепло и счастье расмекалось по всему телу.
Однажды ты шла с ним, улыбалась и что-то шелестела своимтихим, нежным голосом. Он повернулся к тебе и в его глазах я увидел столько злобы, столько ненависти, что на мгновение, потом внутри меня что-то лопнуло, я не смог сдержать себя, выхватил заранее приготовленный нож, вскочил к нему и раз пять или шесть пырнул в живот. Ты кричала, кричала, вырывалась из моих рук и падала на него и плакала, плакала. А я орал матом., мотал грязной, немытойголовой и хватал тебя за руки и бил по лицу. Тогда ты развернулась ко мне и я увидел твои глаза. В них было что-то новое и ужасное своей решимостью. Я оцепенел и вдруг получил оглушительный удар каблуком по голове. Падая, я видел как ты бросилась к нему, выхватила нож из его груди и воткнула себе точно в сердце..... Я потерял сознание.
Знаешь, доченька, он жив, перенёс очень сложную операцию. Мне пришлось продать нашу квартиру, чтобы оплатить её. Это постановил суд, а ещё мне дали три года. Я только вчера вышел оттуда и сразу к тебе. Хочу просить у тебя прощения, я знаю, что ты меня слышишь. Прости меня, если сможешь... В своё оправдание могу сказать только одно: Я очень тебя люблю!!!
Над старым, заросшим сорняками и розами, кладбищем уже давно висел кусок луны, освещая несколько десятков совсем новых полированных крестов и надгробий, и лунная дорожка пробегала по мраморным доскам, как бы читая, соболезнуя и скорбя со всеми друзьями, родственниками, близкими.