Кулишова Инна Григорьевна :
другие произведения.
Legato a die
Самиздат:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
|
Техвопросы
]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Комментарии: 12, последний от 01/09/2006.
© Copyright
Кулишова Инна Григорьевна
Размещен: 24/01/2003, изменен: 01/09/2006. 15k.
Статистика.
Стихотворение
:
Поэзия
Скачать
FB2
Оценка:
8.00*3
Ваша оценка:
не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр
Аннотация:
"На окраине слова"("In the Suburbs of the Word")
"Пойдем, - произнес ты, тронув меня за локоть, -
Пойдем; покажу тебе местность,
где я родился и вырос".
И. Бродский. "Вертумн, памяти Джанни Буттафавы"
все это не только далекая география,
но твоя родная среда.
Д. Уолкотт. "Итальянские эклоги, памяти Иосифа Бродского"
(пер. А. Сергеева)
Но если ты не сможешь удержать свое царство
и придешь, как до тебя отец, туда, где мысль
обвиняет, и чувство высмеивает,
верь своей боли...
У-Х. Оден. "Алонсо - Фердинанту"
(подстрочный перевод Е. Касаткиной)
I
Заворачивая за угол и усложняя стиль,
понимаю, что в походке скрыто многое - и не
от меня. Шевелясь желанием быть заливом,
тени деревьев вместе и прохожих, пыль
пропускающих сквозь себя, провожают меня в стороне
от потока. Туда, где ничто не выделено курсивом.
Иначе, в царство - о нет, не свое - после, что
в известном смысле неплохо для глаза, вдаль
устремленного, но не делает никого счастливым.
Особенно при попытке следовать дальше "до",
то есть дальше, чем ничего; где уже не растет леденящий хрусталь
айсберга на костях печали, радости, горя - отданных полудивам-
полусфинксам - где кто, увы, не распознать,
ибо жизнь и поныне возможна для
нас как вечная. Переходя в количество, качество то же.
А пока заранее вписываюсь в когорту отказанным "ять",
откатывающей волной наблюдая, как позади земля
приближается, чешуей взбираясь по коже.
Русалка, подумала я, вариант кентавра. Но смесь
любви и смерти, как правило, однородна. Да и все
стремится быть зеркалом в конечном счете.
Значит, другое. Не вмешиваясь, Гермес
ведет. Вообще, не жалуюсь. Для того и висок -
стучит, чтобы не сорваться диезом на повороте.
Но так ничего не кончается. Ничего. Абсолют
не для тех, кто не чует под ногами смысла. Чтоб
за небом размельчаясь эхом, поют
птицы гимны свои, и перо, не подчиняясь замыслу, улетает.
Поцелуем в лоб
разбудит полусфинкс, и вспорхнет навстречу слепым междометьям.
II
И как будто крылья выкатываются не за затылок,
а где-то изнутри распрямляясь вовне.
Повторяя в чем-то путь наверх равнодушной форели.
Вымысел более явственен. И обмылок
воспоминаний уже не вымоет, по спине
скользя, ни душу, ни мысль. Вода и скрывается в акварели.
И не тяжелит эта тьма, меняющая плоскогорья,
потому что ландшафт неизвестен. А имя Его
бессмертно. Поелику безоглядно. Дар
это понять потому не приносит горя
расстояния, что не хочется ничего
более. И бумага, принимая загар
оседающих в полупризраках-буднях
расходящихся рельсами лет, приобретает ту желтизну,
от которой память сходит с ума.
То есть все идет как надо. Лишь беспутных
сфинксов-дев (сколько их? одна?)не коснется паутина увяданья, ко сну
не отходящих, даже если везде зима.
Но все-таки не понять, где кончается сфинкс и начинается дева,
что менее близко, знакомо. И
боле желанно. О чем охотней не знают дома,
подражающие пустоте. И слева
разинув пасть, брошенный мяч глотая, горизонт "лови"
не кричит никому - гортань заливает тьма.
III
Но если тьма способна разлиться. К примеру, в вязь
неразборчивых букв, от которых,
подтверждая как много тьмы, белизна бумаги яснеет и на полях,
то потеряно все, но не главное. Связь
проступает в пробелах между словами. И в таких просторах,
не обросших повторами, лишь один лишившийся опыта страх
открывает то, что не подвластная глазу и географии прячет даль
в молчании как форме длящегося монолога.
И большей правды, к счастью, не выговорить. Потому
что правда глядит, как сторона на медаль,
на язык, струящийся, словно тога,
дающая очертания Времени, никому
не мешающему в готовности пить
смирение из его уст. Непросто,
увы, не говорить "Перестань",
расплетая нить, которую стоит длить.
Потому что не зная истинного роста,
не сможешь отдать равноценную дань.
Но дань правды меньшей - иной
естественней и честнее. (Высшая правда
всегда анонимна). Поскольку не позволяет сказать "Итак".
И не возвращаются никогда домой -
"обратно" значит "еще дальше";
и вдоль дороги вьется трехстиший ограда -
хозяева, похожие на своих собак.
IV
Если рифма и возвращает к сказанному, то не в этом смысле.
Смысл, в принципе, только часть замысла,
если не вымысла. Или абсурда.
Ничего не оставляя от себя, на мысе
Канаверал запущенный запросто
в даль, лишенную зуда
обратимости, охлажденный, словно рыба
в холодильнике после ужина
при свечах. Рифма
всегда говорит о большем, либо
о еще большем. Да и что есть дюжина
рифм, как не портик? Под сводом сей грамматики покоя среди Рима
очнешься очередной бегущею строкой, дав продолженье вертикали. Для
разбегающихся линий важней начало - как анафора их анабасиса.
Но можно просто покатиться из разжатой ладони
сестерцием. Подобно тому, как, осознав, что соловьями они не стали,
рассыпаются, взгляд дробя, воробьи, как завещанье Рокфеллера или Онассиса.
И лавр, печально избежавший тлена, шелестит на голове у сына Латоны.
И в стороне улавливаешь или вычисляешь себя - по манускриптам
небесной книги - по отсутствию
вообще, не имеющему симптома.
Потому что любой постскриптум,
избежав всего, кроме предчувствия,
далеко уводит от дома.
Чем точнее рифмы, тем больше напоминаний
о прошлом с его выводящими
за пределы чертами
будущего, убирающими напряжение граней,
составляющих содержание всякой всячины,
неизвестной заранее нотной гамме.
V
У "потом" есть одно неизменное качество:
оно обязательно,
неизбежней чем Новый год, наступит. И то, что
происходило назад тому - если оглянешься - слишком много,
засоряет взор, словно вор за спиной. И не успев обозначиться,
жизнь сразу же укорачивается, точно
вправду старается быть короткой. Лучше, когда, одиноко
само по себе, все происходит недостижимо давно. Действительно,
это лучше. Возлюбленная столь на самом деле не думала о человеке,
шедшем впереди. Певец запасается на зиму,
оставляя за спиной не менее трех морей, не помнящих Никитина,
Магеллана, ни других путешественников, в картотеке
волн не значившихся. Так, меняя азимут,
даже тех, кто не понял, Певец понимает. Кажется,
даже лучше... Оборачиваться не надо.
Все равно следом что-то будет. Отливаясь в мраморе.
Существованье зашкаливает, словно кашица
из того горшка, протестуя, видимо, против идеи распада.
Но что верно на суше, неверно на море.
Разочаровываться не стоит вообще. Потому что,
как было сказано, сильнее всего трагедия,
которую превосходит ужас.
Нить Ариадны выводит на чистый свет). Скучно
отказываться от долголетия.
Действительно, лучше просто слушать.
Но чтобы пропеть эти размеры, Певец хоть раз должен
оглянуться. Ибо звук тянется
чем дальше, тем дольше. Заранее обгоняя утраты.
Снег тем и хорош, что, естественно не обезвожен,
ложится поверх всего не смывая. И пьяница-
ветер, швыряя воздуха горсти, уже не срывает с башен огромные циферблаты.
Вот и крути по ветру руль велосипеда,
регулируя скорость. И радуйся,
пока есть силы,
осознавать неоспоримость бреда,
будущего и градуса,
за которым плавятся пилы,
распиливающие Время на три.
Туда и лежит дорога, текущая из милосердия,
ибо о жизни меньше, чем о смерти, известно.
Вот твоя Гиппокрена. И толпятся капли
букв, глушащие лиру в тесноте предсердия.
Словно гости в прихожей ждут, когда выйдет невеста.
И белое напоминает о страхе,
и черному расписываться отраднее,
особенно когда предлоги и слоги не пишутся слитно.
И поэтому завидуешь черепахе
в ее поисках будущего. Но страшней, если не вероятнее,
опередить ее, ошибившись в поисках ритма.
VI
В попытке досказать до конца
можно свернуть в первый
попавшийся меандр закоулка.
Так буквица и уводит прочь. Певца,
привыкшего следовать без возвращения, эти напевы
не смущают. Болотистые равнины, шкатулка
Пандоры, пустые скалы ему на руку, как и вдовий
взгляд жизни на чужую черную черепицу
неба. "Быть может" вмещает действительность, как сосуд -
вода, которая есть настоящее зеркало послесловий.
Но только они и заставляют перевернуть страницу.
Даже боги не накладывают на теченье чернил жгут.
И еще неизвестно, что за джинн внутри, которому, кем бы ни были,
мы тотчас же поверим. А волна нападает на кромку берега,
словно долгие, первые долгие слоги хорея.
Тишина, заглушая голос Певца, ошибается в выборе,
и замолкает. Не тот запоeт, кто "Эврика"
воскликнет - кто, дорогой томим,
прочь уходит, в "никто" не Улисса, но дальше - Энея.
Это лучше - не помнить себя. Разогнавшись, начисто,
врезаясь по пути в пустоту, трещащую по швам поперек и вдоль,
выводить свой словарь тишины. Без лица и без маски.
Желание запечатлеться - качество
жизни. Смерть столь
честна, что не терпит огласки.
VII
Если певец не умирает, то кто же тогда? Он прежде
всех проходит, чтобы и остальные
смогли раствориться в нехоженных тропах,
наполненных знанием неизвестности. Чтобы
теченье чернил, опережая голос, принадлежащий надежде,
голосом веры, не дало поскользнуться в пустыне,
где любой оазис зубоскалит идеей утробы.
Когда спадает - сдирается - приросший хитон Земли - оболочка,
внушающая доверие, и остается, с ней порознь,
ничем не оправданная душа,
озирающаяся на себя, не уподобленную ничему, откуда и точка
возможна только как точка отсчета, тогда набирает скорость
перо, отрезвляющее ранее острия палаша.
Вот оно - просветление!
запущенным вдаль на запущенный вид вокруг, переставляя
слова, взирать. Хорошо пробираться сквозь заросли,
из которых невидим
просвет пустоты. И чем далее, тем вернее.
И не смотрят навстречу, словно два глаза, ржавеющие норы ада и рая -
потому что Певец - и потом Овидий,
не отличающий тепло от холода, пенье от шепота,
вход от выхода, пропасть от апогея.
Первый правильный шаг - открыть окно, где снегом
сюсюкает потустороннее,
оступаясь на твердую почву, где пейзажи жаждут
продления (преодоления) и на голой карте
свободы проступают черные линии - как ее очертания.
Словно дань перспективе. Словно каждая нота важнее симфонии.
Словно строгие пассажиры на немыслимо белом фрегате
отплывают туда, где сложение не отличается от вычитания.