Аннотация: Они снова встретились - старые знакомцы... Какой путь они изберут теперь, спустя долгие, бесконечные годы?..
ДУЭЛЬ
"Ибо мир человеческий создан для познания"
13-я заповедь
Такси остановилось, и он вышел.
Я не могу быть полностью уверенным, что это было именно такси; впрочем, это и неважно. Но мне кажется, да - ярко-желтая машина с черными кричащими пометками муниципальной рекламы на боку - вдруг резко притормозила у обочины, как раз напротив почты, дверцы распахнулись, он вышагнул из них, а такси (если это было все-таки такси), дождавшись, когда стукнут створки, которые он небрежно отбросил, закрывая, тут же стремительно сорвалось с места и умчалось прочь, не дав возможности рассмотреть себя.
Он поправил шарф. Он - мужчина среднего роста, на первый невнимательный взгляд ничем не примечательный тип, в зеленой нейлоновой куртке по пояс, не слишком одутловатой, темно-серых брюках и коричневых тупоносых ботинках. Куртку он носил нараспашку, из-под нее просматривался уже упомянутый шарф, черного цвета, шерстяной и светлая рубашка. Посмотрев вниз, не обляпались ли его штаны, он сделал несколько шагов вперед и поднял голову, осматриваясь. У него были удивительные умные глаза, чуть прищуренные за толстым стеклом больших квадратных очков коричневатого оттенка. От них веяло теплом, глаза веселые, улыбающиеся, ироничные и вместе с тем задумчивые, с какой-то грустинкой. В темноватой шевелюре проблескивали седые нити. Он повзрослел, но не изменился. Я враз остановился, как вкопанный, на противоположной стороне улицы, неузнанный, незамеченный, и в моем сердце искоркой вспыхнула и кольнула легкая молния-иголочка. Как? Неужели? Что здесь ему?.. "Если только ты не ошибся", - барабанной дробью отстукивало у меня в голове. Прохладный осенний день мгновенно превратился для меня в знойный медовый июль, когда даже звезды на ночном небе кажутся маленькими солнцами, и я покрылся испариной.
Тем временем, он зашагал дальше уверенной быстрой походкой спокойного и веселого человека, проводящего свой досуг сообразно своим желаниям. По серому пыльному асфальту, мимо торговок сигаретами, широко размахивая руками, он шел, а шарф развевался на ветру. Старые морщинистые женщины-торговки по обе стороны тропинки остались сидеть неподвижно, не подняли на него взгляд, точно те индуистские привратники-брамины, сидящие со скрещенными ногами у входа в город. (Я медленно, незаметно для себя, двинулся за ним по своей стороне улицы, мои ноги делали это сами, без какого-то поощрения воли.)
Возле булочной его первой остановила немолодая женщина с черной сумочкой (лица ее я не видел), она спросила:
- Не подскажете, где здесь сберкасса находится? - и мило улыбнулась ему полными накрашенными темноватой помадой губами. А затем они округлились, эти губы, дрогнули, и в них тонкой подкожной лентой вплелось что-то неуловимое, почти детское.
Он тоже слегка улыбался, а глаза его излучали теплую энергию.
- О, конечно! - громко заговорил он чуть хрипловатым баском, снова поправляя на себе путающийся шарф. - Идите сейчас налево, пройдете полквартала и там за зеленью белое здание. Наверное, это оно. И не волнуйтесь так! У вас будет отличный вечер.
- Спасибо, - смущенно пролепетала женщина, проведя рукой по пряди русых волос. Она смотрела на него, не отрываясь, в то время как ее ноги - как мои! - уводили ее дальше, все дальше. Уже отойдя мелкими шажочками метра на три она, наконец, стряхнула с себя этот, без сомнения, нежданный транс. Повернув голову, она быстро зашагала в указанном направлении, сохраняя на лице молодую улыбку.
Пожилая бабуля в желтоватом пальто буквально наткнулась на него, и тут же, взглянув в лицо мужчине в очках, радостно запричитала:
- Ой, ты ли это, милок? Вернулся, храни боже! Вот радость-то на старости лет!..
- Как там у вас, Екатерина Семеновна? - мягко спросил он, осторожно кладя правую руку на плечо суховатой старушке.
- Ой, не говори!.. - всхлипнула она, опуская голову. - Всех своих уж схоронила, только Машка вот... А Андрюшка мой как мучался, не приведи господь... Устала я от забот, голубчик.
- Не говорите глупостей, Семеновна! Как же мы без вас? - тихо, точно вразумляюще прервал он ее. - Заботы они для того и даны, чтобы жизнь смысл имела. Машенька ваша, верно, школу скоро закончит?
- Поди же так! - радостно согласилась бабушка, просветлев лицом, - два годички остались. Умница она, старается у меня, по дому туда-сюда...
- Ну, не унывай, Семеновна! - он ободряюще улыбнулся, несильно похлопал по плечу. - Живи как жила, верная твоя дорога. Бывай, еще свидимся!
- Даст бог!.. - тихо произнесла старая женщина, провожая его быстро удаляющуюся спину теплым сыновьим взглядом. (Я мог знать, что сын ее погиб в автокатастрофе, причем не сразу, а через месяц после аварии, в больнице. Не выдержав этого, жена скоро последовала за супругом, и теперь на руках женщины оставалась их единственная дочь, Маша... Так бывает в жизни, хотя всегда кажется неестественным, когда плод увядает раньше ветви, которая его породила.)
Он почти дошел до поворота, когда навстречу ему вышел гуль. Гуль - я хотел сказать верзила, здоровяк, с квадратным лицом и раздувающимся торсом. Его толстые массивные ручища плотно облегали рукава синей спортивной куртки. Увидев мужчину в очках, он проявил себя странно: гуль остановился, его брови сначала настороженно сдвинулись, кулаки сжались, затем его блеклые глаза выразили недоумение; он расжал кулак и как-то неуверенно, с опаской, протянул руку для рукопожатия. Мой знакомый без заминки, в свою очередь, пожал ее и спросил:
- Как Джессика? Надеюсь, она уже выздоровела?
Верзила расплылся в улыбке и сразу успокоился.
- Да! Это были эти дрянные консервы, точно. Сегодня я гулял с ней, и она уже бегала. Никогда ей больше не куплю их. В суд бы на них подал, сволочей! - его губы гневно надулись.
- А может, вы бы перестали водить ее к тому резиновому колесу в парке? - спокойно предложил мужчина, приветственно махнув рукой какому-то пареньку, проехавшему на велосипеде мимо и взирающего на него с изумленной миной. - Там старая резина, боюсь, Джессике она не нравится.
Верзила нахмурился, силясь осмыслить сказанное, а затем благодарно улыбнулся:
- Да, может быть! Действительно. Не стоит ее перетренировывать. Она такая хорошая собака.
- Хорошая. Берегите ее, - сказал мужчина в очках и, кивнув, прошел дальше. Здоровяк постоял еще несколько секунд, затем тоже возобновил свой путь.
Горстка парней-школьников облепила его с восторженным вниманием.
- Послушайте, а вы не Артем Франков? - спросил один из них, веснушчатый светловолосый паренек с черной сумкой за спиной. - Вы из Киева?
- Нет, - улыбнулся он. - Но при случае передам Артему привет. Вы все "Футбол" читаете?
- Да, - хором ответили парни (их было четверо, старшеклассники), и только один, невысокий, черноволосый, с круглым хитроватым лицом сказал "Нет!"
- А, он читает только "Команду", - прокомментировал веснушчатый. - Такое "г"!
- Сам ты "г"! - возмутился черноволосый. - Они по делу пишут, не то, что там. И про баскетбол тоже.
- Баскетбол, конечно, неплохая игра, но футбол покруче, - сказал третий, мускулистый крепыш в джинсах. - Как вы, кстати, считаете - пройдет "Динамо" Лигу?
- Должно, - засмеявшись, ответил он. - Почему нет? Если только Реброва не отпустят. Ну, бегите, пацаны, а то вас уже заждались на поле.
- А вы откуда знаете? - склонив голову, спросил черноволосый. - Вы друг Сан Саныча?
- Друг, - ответил мужчина. - Ваш Сан Саныч - отакенный мужик. Привет ему передавайте.
- Переда-ди-им!.. - хором, уже удаляясь, прокричали пацаны.
А затем он обернулся прямо ко мне, стоящему через дорогу, на параллельной тропинке, и негромко сказал:
- Ну что, старый знакомец, снова свиделись? Иди сюда, не стой как столб.
Мир на мгновение закружился подо мною, смешавшись в какой-то симметричной сумятице. Я. Серый плащ на мне, стянутый поясом. Шляпа. Высохшие скрюченные деревья с остатками желтых листочков. Вялая трава. Покосившаяся обочина. Небо, плеснувшее в глаза сумрачной впадиной. Запах жасмина и обрывки воспоминаний. Затем все прояснилось, стянутое единым образующим центром этого мира и этой симметрии: им.
А потом я заставил себя улыбнуться, вытянув резиновые уголки сухого рта. - "Здравствуй".
Я пересек разделяющее нас пространство и оказался рядом. (Меня пронзило странное призрачное чувство - почти ностальгия. Он был таким - и оставался таким же. А я изменился. Я постарел, устал. Хотя по-прежнему храню остатки былого блеска и шарма, некогда позволившего мне гордиться собою и презирать все прочее. Давно это было. Я - как та бабуля в потрепанном пальто, уставшая от потерь и разочарований. Меня терзает другое. Но... все же он вернулся. Почему именно сейчас? Когда, быть может, я так близок... и все же недостаточно близок. Или он тоже... тоже устал? Но нет, усталости нет в этих бесконечно глубоких, слегка насмешливых, молодых глазах. Хорошо. Впрочем, мне все равно. Сейчас.) Потом чувство прошло. Я подумал, что он рад мне, но, черт возьми, я не могу понять, отчего.
- Хорошо выглядишь, - просто сказал он, не подавая мне руки (я бы не пожал ее, не смог), и я понял, что он говорит правду. Он не умел по-другому. Что ж, значит я недооценил себя. Свою выносливость.
- А ты - нет, коротко выдохнул я. Мы повернули налево, затем направо и шли дальше, по внутреннему дворику, справа от нас возвышался небольшой пятиэтажный домик. - Зачем ты пришел?
- Ты знаешь, - ответил он. Улыбка в глубине его глаз, тонущих под сводами светло-каштановых стекол, не гасла. Какая-то молоденькая девчушка вылупилась на него с балкона на втором этаже и застыла с открытым ртом. Он подмигнул ей и послал воздушный поцелуй. Девчушка обалдело замигала. Рыжая облезлая собака пристроилась за нами и теперь шла у его левой ноги с важным видом, выпятив вшивый хвост трубой.
- Ничего я не знаю, - резко возразил я. - Времена меняются. Все зашло слишком далеко, эта глупость. Я считаю себя свободным от всего, что было. Посмотри, им больше не нужен я. Может быть, даже не нужен ты.
Он вздохнул. - "Ты всегда был таким упрямым". Мы вышли на небольшую асфальтированную площадку, увешанную сохнущим на веревках бельем. На ветке высокого клена, склонившейся метрах в шести над землей, одиноко повис чей-то заброшенный розовый плюшевый мишка. Слева, у обвитой зеленью деревянной изгороди, стояла небольшая завалинка. Вытянутая дощечка на двух округлых толстых бревнах, втопленных в землю. Мы подошли к ней и присели.
- Все это - сажа и копоть, то, о чем ты говоришь, - произнес он, стягивая с шеи непоседливый шарф и засовывая его в карман куртки. - Это уходит. Достаточно хорошо протереть поверхность, и зеркало засияет снова.
К нам - к нему подошли двое мужиков, с виду алкоголиков, явно непотребного вида, в изношенной замызганной одежде. Один из них, повыше и помощнее, держал в руке бутылку "Русской" и два стаканчика. "Не откажешься?.." - спросил он его, мужчину в очках, протягивая один из стаканчиков. - "Выпей с нами, ты хороший мужик." На лице алкашей отчетливо выделялись их носы.
- Если по последней - то да, - сказал он, принимая стакан и подставляя его под льющуюся жидкость.
- Эх, ма!.. - воскликнул тот, опрокидывая стакан и передавая его второму. Мужчина в очках тоже выпил одним махом, глаза его потеплели еще сильнее.
- Водка-зверь, водка-дрянь, - неожиданно трезвым голосом сказал второй, непричесанный и небритый мужчина. Кончаймо с ней, Петро. Чур я завязал.
- Правда твоя, - пробурчал Петро и вдруг отбросил еще полупустую бутылку в кусты, резким брезгливым движением. - Спасибо тебе, добрый человек, - обратился он к моему знакомому, - Что не забыл нас. Ну идем, Микола.
Они обняли друг друга и ровным шагом пошли в сторону.
- Это - ничто, - спокойно сказал я. - Через неделю они снова начнут пить. А через месяц "Микола" прибьет свою жену по пьяни так, что она не сможет больше ходить. Я виже ее беспомощное багровое лицо, на котором страдание. Почему?
- Выбор за ними, - он пожал плечами и внимательно посмотрел на меня, прямо в глаза, что мне стало неуютно. Он видел меня. - И ты не виноват. Ты делаешь то, что должен. И я. Я нужен им, но они еще не способны. Поэтому я иду к ним. - Он встал со скамеечки и огляделся. - Например, вот этот дом.
Тихое пятиэтажное здание с пошарпанными бледно-желтыми стенами простиралось перед нами. Сбоку прилегали убогие палисадники. Во дворе бегали друг за другом сексолюбивые коты всех мастей и раскрасок. На крыше уселась парочка голубей.
- Он будет первым. За ним второй, третий. Неважно, сколько их будет. Важно, чтобы каждый понял, что он может быть другим, - его глаза сияли, как и солнце, отражающееся в стеклах очков. - Тем, кем он по-настоящему хочет. Без шелухи и с крыльями, понимаешь? И я научу их.
Мы помолчали, думая каждый о своем. Рыжая дворняга, дотоле сидевшая у его ног, отползла в сторону и улеглась на траву, высунув язык. Ветер совсем затих, словно повиснув над нами невидимой грозовой тучей.
Я знал, о чем он сейчас думает, и что он скажет. Наверное, как и он легко угадывал меня, сквозь годы и заслоны, которые я ставил, не желая быть узнанным им.
- Пойдем со мной, - тихо, почти беззвучно позвал он. В его голосе звучала просьба, нет, даже мольба. - Как в самом начале, плечо к плечу. Мы вместе подарим им свет.
- Ты не знаешь, чего ты просишь, - одними губами прошептал я.
- Я знаю, - его обжигающие глаза проникали в меня, вытягивая те хрупкие разрозненные травинки, которые стремились ему навстречу, объединяя и концентрируя их в единый пучок. Я чувствовал, что он прощает и оправдывает меня... и почти ненавидел его за это. Мириады песчинок времени я провел, находя себе оправдание - и никогда не мог простить себе столь бесцельный труд. Ничто есть ничто - я выполняю то, чему предназначен, иначе не способно быть. И все же - как это ГРУСТНО...
- Я не могу, - с трудом выдавил я, и его улыбка чуть померкла. Та ослепительная улыбка любви и вечности, которой он был проникнут насквозь, в любом своем обличии и воплощении. Она душила меня, но если б я захотел умереть - то умер бы проникнутый агонией ее медленного лучистого огня. - По крайней мере... не сейчас.
- Ты все еще веришь, что можешь стать мною... для них? - медленно спросил он.
- Нет, - без колебаний ответил я. - Я так стар, что переболел всем, в том числе и верой. Я остыл. Но у меня нет той точки опоры, чтобы вывернуть себя наизнанку. Я тот, кем я есть, я тот, кем я буду... - моя рука тихо скользнула в карман плаща -... и это все, чем я владею, кроме бессмертия.
- Мне жаль, - сказал он, и я ощутил в воздухе звенящий отголосок этого скорбного чувства, столь чуждого мне. Он сделал несколько шагов вперед. Его спина была обращена ко мне темно-зеленой нейлоновой тканью куртки. - Я пойду к ним один. Но буду ждать нашей новой встречи. Я верю в нее.
- И я, - хрипло сказал я, вынимая сверкающую судьбу. Короткий взмах, - и лезвие ножа, описав в воздухе дугу, уткнулось в зеленеющую спину, точно припав к заветному источнику...
... Я иду, и мой плащ темен от багровых отметин того, кто выше меня. День сейчас или ночь, весна или осень - не имеет никакого значения. Время стекает стремительным бурным каскадом, не вызывая и не пробуждая чувств. То, что происходит - ничто, и люди не виноваты в этом. Мне нет до них дела, неравных и слепых. Но лишь одна безумная надежда по-настоящему согревает мою холодную вечную душу: когда-нибудь... о, да, когда-нибудь - когда я смогу, наконец, ПОВЕРИТЬ Ему - мы вместе пойдем по бесконечно рыжему от засеянной жатвы полю и будем собирать спелый урожай, а солнце по-прежнему будет огненно рдеть над нашими склоненными головами.