В то время говорить о военной переподготовке, как о дурной болезни, было не принято. О том, что морские учебные заведения выпускали офицеров запаса, знали все, но вслух об этом не распространялись. Уже потом, во времена гласности и перестройки, довелось слышать много нелестного о переподготовке, но лично я таких скоропалительных выводов не делал бы.
Призыв резервистов из запаса практикуется во многих цивилизованных странах, а капиталисты, как известно, денег на ветер зря не бросают. Переподготовка, изучение нового на кораблях -- дело, несомненно, полезное, ибо люди восстанавливают со временем утраченные навыки и приобретают то, чего не было раньше.
Я выпустился из Таллиннского мореходного училища младшим лейтенантом в год значительного "хрущевского" сокращения численности Вооруженных сил, когда профессионально подготовленных выпускников военных училищ после вручения им офицерских погон отправляли в запас, а в войсковых частях шла широкомасштабная кампания по выявлению и обезвреживанию любителей горячительного, называемого на флоте "антигрустином". В результате на кораблях не осталось младших командиров. Офицеры шутили: "Два раза по двести -- суд чести и миллион двести!".
Но, постоянно создавая себе трудности, мы научились их успешно преодолевать: из запаса начали призывать резервистов, навешивая им на плечи погоны не оскорбительно-унизительных "микромайоров", а весьма престижных лейтенантов.
Выпускники второй "гвардейской" роты ТМУ надежно закрыли грудью страну с трех сторон: на Балтике -- Райво Раянг, Матти Сепп, Каупо Танг, на Тихом океане -- Сергей Смоляков и Аркадий Емельянов, на Севере -- Анатолий Огибенин. Все служили исправно и честно, как и подобало выпускникам "родного Таллиннского мореходного училища". Особенно удачно сложилась судьба у старательного Матти Сеппа -- о нем писала республиканская газета как о "лучшем офицере подразделения", а флотская газета "На вахте", шутя называемая матросами "Гальюн-Таймс", посвятила ему много хвалебных строк.
Когда пришла повестка мне, отдел кадров сообщил в военкомат, что я нахожусь в дальнем плавании. Спустя годы узнал, что в Таллинн приезжал мой бывший учитель пения Хуго Круузман, ставший художественным руководителем Ансамбля песни и пляски Балтийского флота, и хотел призвать меня под свои знамена. Трудно сказать, как могла сложиться моя дальнейшая судьба, окажись я тогда на берегу...
Переподготовка служила не только восстановителем утраченных боевых навыков у резервистов, а также своеобразным шлагбаумом для желающих выехать за границу. После подачи в ОВИР заявления о выдаче выездной визы на другой день имярек получал повестку на переподготовку, где ему за месяц откровенного ничегонеделания один раз показывали зачехленную пушку довоенного образца и отказывали в выезде по причине доступа "к секретным видам вооружения".
В моем военном билете было мобилизационное предписание, в соответствии с которым мне надлежало при получении повестки в течение одного часа прибыть на сборный пункт по адресу Нахимова, 13, где в те времена размещался флотский экипаж.
Однажды в 05:00 два курсанта мореходки вручили мне повестку с красной диагональной полосой. Расписавшись в получении извещения, направился на сборный пункт. Отметившись, пошел в Минную гавань, где стоял ошвартованный кормой к причалу эскадренный миноносец "Стойкий", на котором мне предстояло проходить переподготовку. Это корабль 1947 года постройки, проекта 30-бис, за что всю серию эсминцев называли "тридцатками".
Началось переодевание, и меня второй раз в жизни превратили в огородное пугало: черные офицерские брюки с трудом достигали щиколоток, рукава кителя бэ-у из хэ-бэ дотягивались чуть-чуть ниже локтей, а ботинки 45-го размера после приложения огромных физических усилий все же налезли на ноги. Еще сложнее оказалось с шинелью, которая сложила меня вдвое по оси, и плечи коснулись друг друга, обнявшись "крепче двух друзей". Хлястик расположился в районе лопаток, а ремень занял позицию бюстгальтера. Увидев меня через космический спутник, командование эскадры НАТО и весь её личный состав почувствовали легкую дрожь в коленках.
А пополнение продолжало прибывать. Это был разный люд: молодые ребята и мужики в возрасте. Многие отвыкли от военной дисциплины, некоторые имели вид весьма нереспектабельный, неухоженные патлы спадали ниже плеч. У других лица имели цвет остывшего металла, попадались обладатели сизых носов с лиловыми прожилками -- это отличники питейного дела, иначе -- "бормотологи".
Офицеры призывались из Москвы и Таллинна. Москвичей было четверо: помощник командира корабля, командир БЧ-1 (штурман), начальник радиотехнической службы (РТС) и доктор (док). Наконец, переодевание закончено, и экипаж военного времени численностью в 298 человек неровными шеренгами выстроился на юте. Командир корабля капитан 2 ранга Табаков здоровается с народом и начинает знакомиться. До этого он командовал плавающим эсминцем 56-го проекта на Тихоокеанском флоте. Командир высок и строен, на лице явный отпечаток язвенной болезни желудка. Он спокоен и совершенно не ругается матом. Самым его грубым выражением является "япона-мать", которое он употреблял к делу и без него. По характеру добрый и мягкий человек -- редкость на военке.
Кроме командира, кадровыми офицерами были замполит, старший помощник и командир БЧ-5 (механическая служба). На флоте вообще-то командиров боевых частей называют "бычками".
Старпом Константин Плащинский -- маленького роста, худощавый капитан-лейтенант, возраст за тридцать с небольшим.
Заместитель командира по политической части -- молодой старший лейтенант с соседнего тральщика. Фамилии его не помню.
Командир БЧ-5 -- капитан-инженер третьего ранга Борис Иванович Грошев. Среднего роста, с постоянной улыбкой на лице, он обладал какой-то притягательной силой, его все уважали и, несмотря на разницу в званиях, называли по-домашнему -- Борис Иванович.
Выдающейся личностью оказался помощник командира, "перекованный" из интендантов. Он явно был не в своей тарелке и чувствовал себя неуютно среди моряков. Этот немолодой уже человек, добрейший и не в меру доверчивый, стал объектом злых морских шуток. Виной всему был его огромного размера живот. Подводили и большие серые глаза навыкате, имевшие свойство непомерно увеличиваться в размерах после пьянки.
Командир БЧ-1, штурман, капитан-лейтенант Андрей Гетов - образованный и эрудированный офицер, работал на Центральном телевидении. После службы мне довелось бывать у него в гостях в Москве, а спустя годы я получил от него письмо из США, где он работал в Представительстве СССР при ООН.
Командир БЧ-2, щеголеватый капитан-лейтенант, ранее заведовал артиллерийской башней на крейсере, но был списан с флота в запас за вредную привычку. Более ничего не могу о нем сказать, поскольку наша совместная служба через несколько дней закончилась...
Командир БЧ-3 капитан-лейтенант Семен Лупехин, бывший кадровый офицер, после ухода в запас капитанил на рыболовных судах в колхозе "Маяк". Выдержанный, степенный и приятный во всех отношениях человек.
Начальник РТС лейтенант Александров -- великан, человек - гора. Редко доводилось встречать подобных ребят. Спокоен, выдержан, высокомерен, нагловат. Работал в каком-то закрытом НИИ. Когда старпом, ставший капитаном третьего ранга, сделал ему какое-то замечание, лейтенант надменно ответил: "Послушайте, майор, у меня начальником охраны служит генерал-майор". По службе ему помогал капитан-лейтенант Борис Штейн с соседнего корабля, с которым я познакомился и поддерживал приятельские отношения долгие годы.
Замыкал славную четверку москвичей доктор лейтенант Михайлов, очень симпатичный молодой человек. Ничего выдающегося в медицинскую науку он не внес, но память о себе, да и след на лице, оставил. Кому доводилось зимой спускаться в Минную гавань, тот помнит проспект Берии, как называли тот спуск. Какие-то добрые люди установили вместо перил дюймовую доску, а какой-то недобрый дядя забил в доску мелких гвоздей... Лейтенант Михайлов, возвращаясь из города и потеряв остойчивость, пробороздил правой щекой от первого гвоздя до последнего.
По ночам москвичи пили спирт, закусывая говядиной, сваренной в соскучившемся по настоящему делу стерилизаторе, а по утрам серые глаза помощника казались еще более выпуклыми.
Но наиболее выдающейся личностью среди офицеров был командир котельной группы, старший лейтенант, красавец - осетин. Хорош во всем: строевая выправка, ухоженный шнурок черных усов, обилие юмора, даже повидавший на своем веку многое китель хэ-бэ сидел на нем щеголевато. Носил пилотку, лихо отдавал честь двумя пальцами. Знакомясь, щелкал каблуками и представлялся: "Мистер Газетто". Так его на корабле и звали. Когда-то кадровым офицером служил он на корабле, но случайный сон на лестничной площадке прервал его службу. К выпивке имел научный подход и в правом кармане кителя постоянно носил в готовности складной стаканчик.
Знатоки из мичманов рассказывали, как во время службы на корабле Мистер Газетто разыграл "бычка", который хранил спирт в настенном рундуке в бачке из нержавеющей стали, прикрытом кителем без погон. Войдя в каюту спящего "бычка", он разбудил его и доложил: "Товарищ капитан третьего ранга! Я не тот, за кого вы меня принимаете".
- Кто вы?
Я разведчик империалистического государства, заговорщицки объявил Газетто.
У "бычка" зрачки расширились до предела.
-- Налейте, -- сказал Газетто, протягивая стакан.
- Наливай, в рундуке под кителем, -- ответил "бычок".
- Знаю, -- уверенно сообщил старший лейтенант, деловито наливая спирт в стакан.
-- Докладывайте! -- строго заявил капитан третьего ранга, но силы после выпитого оставили "разведчика".
Утром дежурный по кораблю застал обоих спящими: "бычок" на койке, Газетто на палубе в проходе между переборкой и койкой почивал, подложив под голову свою неизменную пилотку. Но на нашем корабле ему было сложнее: Борис Иванович как человек непьющий спирта в рундуке не держал.
Основной костяк команды -- 17 мичманов, как правило, специалистов высочайшего класса. Я -- командир зенитной батареи, моя правая рука -- старшина команды мичман Николай Леонтьевич Пархимович. Небольшого роста, с доброй улыбкой, великий труженик. Что бы делал флот без таких рабочих лошадок, как мичман Пархимович?
В моем заведовании 7 зенитных 37-миллиметровых пушек К-70 и 85-миллиметровая установка СЗА, в подчинении 38 человек.
Все боевые части корабля приступили к расконсервации материальной части. Благодаря старанию и умению Николая Леонтьевича, в моем заведовании всё шло с опережением графика.
С первого дня командир начал целенаправленную и непримиримую борьбу с пьянством. У приносящих на борт спиртное изымалось и выбрасывалось в воду. Не успевал командир сойти с корабля, как начиналась операция по спасению выброшенного за борт, после чего оно уничтожалось по прямому назначению. Узнав об этом, командир ужесточил методы борьбы: поставил на юте у кормового флага мичмана, в обязанности которого входило водку изымать и бутылки разбивать о кормовой кнехт. Рассказывали, будто один из больших поклонников Бахуса встал на колени, как исламист, и начал слизывать струйки горячительного со ржавой палубы. В описываемое время государственная программа борьбы с пьянством и алкоголизмом отсутствовала, и каждый командир вводил на корабле систему, соответствующую его отношению к "антигрустину". У наших соседей командир поручил это государственной важности дело старпому. Отловив "партизана" (так на флоте называли переподготовщиков) с водкой, он приглашал его к себе в каюту, открывал бутылку и медленно выливал её содержимое в раковину, читая при этом лекцию о вреде алкоголя. А горячительное тем временем по хитроумной системе трубопровода лилось в графин старпома с инвентарным номером.
..А служба тем временем шла своим чередом. Кроме работ по расконсервации, экипаж нес дежурно-вахтенную службу. Строевые офицеры дежурили по кораблю. Был привлечнен к этому и помощник, но, как говорил Козьма Прутков, "нельзя объять необъятное". И военно-морской ремень, рассчитанный на стройные офицерские талии, не мог охватить огромного живота помощника. Как всегда в таких случаях, оказалось много доброжелателей, советчиков и просто желающих помочь. Кто-то из них посоветовал взять у боцмана кусок растительного троса для удлинения ремня. Сказано -- сделано. И вот однажды во время дежурства помощника корабль освятил своим присутствием большой партийный босс. Дежурный своими серыми глазами, достигшими апогея, пожирал высокое начальство. Критически оценив весь его внешний вид, партийный чин брезгливо вырыгнул из себя: "Что ты стоишь, глаза гордоном и хером перепоясанный?"
Не успели получить боекомплект, как произошли потери в личном составе. После окончания рабочего дня, как обычно, командир сошел на берег, и за ним, поддавшись соблазну побыть в кругу семьи, отбыл старпом, а в соответствии с корабельным уставом, его обязанности исполнял командир БЧ-2. Около трех часов ночи, предварительно приведя себя в скотское состояние, капитан-лейтенант приказал объявить "большой сбор", чего после спуска флага делать не положено.
Когда экипаж был построен, появился еле державшийся на ногах командир БЧ-2 и начал нести ахинею, а мужики открытым текстом стали посылать его куда подальше и затем ушли досыпать. Надев мою куртку-штормовку, каплей сошел на берег, а в шесть часов появился в одних трусах. Вызванный врач констатировал белую горячку, после чего этого персонажа никогда я не видел. А что касается куртки, то о ней речь впереди.
На другой день я совершил головокружительную карьеру -- меня вызвал командир.
- Лейтенант, принимай БЧ-2, -- ошарашил он меня.
- Я не буду, я не стану... -- Так примерно звучали мои возражения.
Ах, ты не будешь исполнять приказ? -- возмутился командир и добавил, конечно: -- Япона-мать!
Слава богу, прибыл к нам флагманский артиллерист капитан второго ранга А. Поляк, он стал фактически командиром БЧ-2, а я сделался его бледной тенью.
Самым ответственным моментом на корабле является прием боезапаса, когда объявляется "боевая тревога" (не учебная) и весь экипаж задействован на работе. Это происходит перед выходом на стрельбы.
Приняли в погреба свыше 90 тонн пороха. Пошел проверять, спустился в артпогреб кормовой башни главного калибра, а в нем шестеро, и все курят. Зацепил левым кулаком в нижнюю челюсть ближнего. В себя пришел только на палубе, ощутив холодный зимний воздух. Зашел к старпому.
- Юра, что с тобой? На тебе лица нет, -- участливо спросил старпом.
- Костя, я ударил матроса.
- Ты что, охренел? За рукоприкладство пойдешь под трибунал! Докладывай, как дело было! -- сразу стал серьезным старпом.
- После окончания приема боезапаса спустился в кормовой артпогреб, а там шесть папуасов курят, -- вот я крайнего и зацепил.
- Молодец! Правильно сделал. А жаловаться он не придет - за курение в артпогребе ему самому -- трибунал, -- сказал старпом и подошел к настенному шкафчику, достал графин без пробки, налил половину стакана спирта, оторвал от газеты кусок и опустил в стакан, через несколько секунд вынул и протянул мне стакан. Проделав аналогичную операцию со вторым стаканом, старпом произнес: "Давай выпьем за второй день рождения! Если бы рвануло, был бы второй Галифакс..."
..Утро 6 декабря 1917 года останется в памяти жителей Канады как дата величайшей трагедии Галифакса. В 9 часов 06 минут над городом взметнулось зловещее грибовидное облако, достигшее двухкилометровой высоты и висевшее над городом 15 минут. Специалисты оценивают мощность взрыва равной взрыву атомной бомбы малого калибра. 0 его силе говорит тот факт, что стальной кусок шпангоута весом около 100 килограммов нашли в 12 милях от Галифакса, а веретено станового якоря, весившее около полутонны, упало в лесу в двух милях. Четырехдюймовую пушку с бака судна нашли с расплавленным стволом на дне озера в километре от порта. Все каменные и деревянные дома на берегах залива почти полностью были разрушены. На домах, стоявших на расстоянии 500 метров, сорвались крыши. Телеграфные столбы переломились, как спички, сотни деревьев вывернуло с корнем, обрушились мосты, рухнули водонапорные башни и кирпичные заводские трубы. Под обломками здания протестантского приюта заживо были похоронены его обитатели. Снесено три школы, из 500 учеников уцелели лишь одиннадцать. Взрыв полностью разрушил 1600 домов и сильно повредил 1200. Ни в одном доме не осталось окон. В гавани погибли десятки судов. Стоявший в доке норвежский пароход "Ховланд" уничтожен, а крейсер "Нато-6" выбросило на берег, как щепку.
По официальным данным канадской печати в городе погибло 1963 человека, более двух тысяч пропало без вести, около 9 тысяч -- ранено. Без крова остались 25 тысяч жителей. Фактически жертв оказалось значительно больше. По сообщениям газет, только фирма галифакского гробовщика Мак-Гиллеврея изготовила 3200 могильных надгробных надписей за три дня. В округе радиусом 60 миль от взрыва зазвенели церковные колокола. Их звон стал панихидой по погибшим.
Вначале никто не знал причины этой катастрофы. Возникли различные версии и догадки. Что же произошло ясным морозным утром 6 декабря 1917 года?
В 8 часов 10 минут капитан норвежского парохода "Имо" Хаакан Фром дал приказание поднимать якорь. Как только судно пересекло устье канала, Фром увеличил скорость до 7 узлов. Лоцман Вильям Хэйс не остановил капитана, хотя знал, что в канале запрещено двигаться быстрее 5 узлов. К тому же вместо того, чтобы держаться левой стороны фарватера, "Имо" следовал по середине канала. А навстречу шел вспомогательный транспорт военно-морских сил Франции "Монблан", заполненный смертоносным грузом. В его трюмах находилось в общей сложности 2545 тонн взрывчатых веществ, кроме того, на палубе стояли четыре ряда бочек с бензолом. В результате совершенно безграмотных действий капитана норвежского судна при расхождении произошло столкновение. Норвежец ударил носом в правый борт "Монблана", возник пожар. Французский капитан Ле Медок дал команду: "Приказываю покинуть судно!"
13 декабря 1917 года в уцелевшем здании городского суда началось расследование. Оставшийся в живых старший помощник парохода "Имо" нагло заявил, что его судно следовало со скоростью менее пяти узлов и что "Монблан" сам подставил свой борт под форштевень "Имо". Вся вина была возложена на капитана "Монблана" и лоцмана.
В 1931 году французское правительство, подчеркивая невиновность капитана Ле Медока, наградило его орденом Почетного легиона...
Мы осушили стаканы залпом, "закусив" обшлагами кителей. Теперь на мне был нормальный китель, со временем мичман дядя Ваня одел меня надлежащим образом. А суконные офицерские брюки увели из моей каюты в первую же ночь, и я начал снимать дверную ручку и носить её в кармане.
После приема боезапаса назначался дежурный "по низам". На этот пост определяли самых опытных и дисциплинированных моряков. Был у меня на примете один такой -- старшина второй статьи, член КПСС, -- всё, что надо. Переодевшись по форме и надев повязку на рукав, он заступил на пост. А через несколько часов оперативный дежурный базы позвонил, сообщив, что найден мертвый моряк с нашего корабля. Доложил командиру.
- Япона-мать! Бери двух моряков и вперед, япона-мать! -- приказал командир.
У магазина на улице Тёэстусе лежал мертвецки пьяный мой дежурный по низам. Он был обут в старые растоптанные "гады", рабочие брюки имели следы всех известных цветов краски. Рядом валялась бутылка из-под "Московской" водки, другая была за пазухой. Разгневанный командир приказал старпому составить письмо по месту работы виновника события.
Гражданский человек, переодетый в форму, не является военным, он и не мыслит по-военному. Как пример: состоял у меня подчиненный, старший матрос Фролов. Был он самый старший по возрасту, захватил конец войны на Балтике. Накануне выхода на учения он попросил меня отпустить его попрощаться с тяжело больной матерью. Для меня мать всегда была святыней, и я, не имея на это права, отпустил его до подъема флага. Старший матрос Фролов оказался хозяином своего слова: дав его мне, взял обратно и утром на корабль не прибыл. Когда я доложил старпому, он поинтересовался, самовольно ли Фролов ушел с борта.
- Я его отпустил.
- Раз отпустил, сам докладывай командиру, -- сухо бросил старпом.
Пришлось идти. Каждому моряку известно, как узка грудь для наград и широка задница для втыков. В каюте командира сидел мой бывший командир роты М.Р.Рахлин, ставший капитаном второго ранга и заместителем начальника тыла Таллиннской военно-морской базы.
Выслушав мой доклад, командир взревел: "Посажу, япона-мать!"
- Юра, зачем ты это натворил? -- спросил Рахлин.
Услышав, что большой начальник обращается ко мне по имени, командир отошел и приказал: "Возьми двух моряков с автоматами и вперед, япона-мать!"
Фролов жил на улице Э.Вильде, туда мы и поехали на военном ЗИЛе. Нашли квартиру, позвонили -- никого. Позвонили еще. За дверью возникло какое-то движение. Немного погодя открылась дверь, перед нами стояла сухонькая старушка -- божий одуванчик.
- Фролов дома?
- Нету его. Он, супостат, забрал у мене последних три рубля и ушедши. Просил вам передать. -- Она показала на искусно сделанную куклу из обмундирования: шинель подпоясана ремнем, наверху шапка-ушанка.
Вернулись на корабль. За время нашего отсутствия стараниями политзама появился изобретенный им лозунг: "Товарищи-балтийцы! Обеспечим безаварийный переход Таллинн -- Либава!"
..Самые радостные минуты для младших офицеров и мичманов -- день получения спирта, который привозили перед выходом на учения в двухсотлитровой бочке. Ответственным лицам выдавали по поллитровой бутылке "на протирание контактов".
Наконец, убран трап и отданы концы, за кормой появился бурун, мы медленно отходим от причала. Эсминец "Стойкий" стальной грудью рассекал свинцовые воды седой Балтики, спеша в назначенный район...
Не буду подробно описывать ход учений -- скучно. С гордостью отмечу, что из главного калибра по щиту мы стреляли отлично. Раньше срока поступила команда на прекращение огня. Мы буквально измочалили новый брезент на щите. А вот при стрельбе из автоматической пушки произошел казус, который, видимо, озадачил не только натовцев, но даже и Пентагон. Дело в том, что у правого орудия произошел "откат нормальный", а наката не последовало, в результате чего один ствол стал короче другого, что не осталось незамеченным со стороны нашего потенциального противника, -- он долго ломал голову над нашей чудо-пушкой.
Пришли в Таллинн. На причале нас встречало большое флотское начальство и счастливый Фролов, успевший отсидеть 18 суток на гарнизонной гауптвахте. Доблестные чекисты отловили его у знакомого лесника в Псковской области во время самогоноварения...
На корабль доставили почту. Через некоторое время меня вызвал старпом. Он был в хорошем настроении: в наше отсутствие пришел приказ о присвоении ему очередного звания -- капитана третьего ранга. Проделав со стаканами известную читателю процедуру, мы выпили.
- Хочешь посмеяться? -- улыбаясь, предложил старпом, протягивая мне какую-то бумагу. Это был ответ руководства одной таллиннской строительной организации на письмо. нашего командира о моральных и деловых качествах упомянутого выше дежурного по низам -- "мертвеца".
Я искренне сожалею, что не выучил его содержания наизусть. Это был подлинный литературный перл, достойный стать победителем на ежегодном конкурсе острословов в Одессе. Три безвестных миру автора (начальник стройуправления, секретарь парткома и председатель профсоюзного комитета) поведали командиру войсковой части 78369 капитану второго ранга Табакову о том, что товарищ имярек "постоянно поднимал и укреплял трудовую и производственную дисциплину, являясь наставником и маяком для молодежи, освещая ей путь в светлое будущее". Что касается пьянки, то в ней он никогда замечен не был. Кроме того, он ударник коммунистического труда, кавалер ордена Трудового Красного Знамени и депутат райсовета... Понятно, мы посмеялись от души.
В сравнении с этим эпохальным документом мое скромное сочинение является детским лепетом.
Командиру в/ч 783б9
капитану второго ранга Табакову
командира зенитной батареи
младшего лейтенанта Ю.Рястаса
Paпорт
Настоящим докладываю, что во время несения ходовой вахты на верхнем мостике (дата, время) я попросил матроса Баринова принести из моей каюты куртку-штормовку, которую он, поднимаясь no mpany во время поворота корабля на полном ходу, уронил за борт.
Дата Подпись
Из практики известен случай, когда офицер написал рапорт о том, как во время вахты "шквалистым порывом ветра" с него смыло за борт нательное белье, а из литературы -- что подобным образом из кают-компании исчезли рояль и ковер. Плагиатом я заниматься не стал, хотя знал, что бумага всё выдержит. Вот и написал более правдоподобное. Решался вопрос о списании куртки стоимостью 73 руб. 00 коп., что при моем офицерском жаловании в 24 рубля было весьма крупной суммой.
Получив от меня сей опус, командир назначил офицера-дознавателя, от которого зависела моя дальнейшая судьба. Дознаватель истребовал объяснение от матроса Баринова, его литературные способности оказались намного лучше моих. Этот простой круглолицый паренек из Подмосковья начал свое объяснение из далекого детства, в котором он болел множеством всяких болезней. Мама, воспитывавшая сына одна, немало пролила слез, возя его к бабкам-знахаркам. Выходив сына, она заболела половиной всех известных отечественной медицине болезней. И он теперь у нее -- единственная опора в старости. Затем матрос Баринов описал происшедшие события. На учениях корабль шел полным ходом, младший лейтенант Рястас нес ходовую вахту в шинели и попросил принести ему из каюты куртку-штормовку. Поднимаясь по трапу во время поворота корабля на полном ходу, он почувствовал, что падает за борт. Вспомнив свое болезненное детство и маму с множеством болезней, начал борьбу за жизнь, ухватившись двумя руками за поручни и выпустив потому куртку. Дисциплинированный матрос очень сожалел о случившемся. В конце сочинения он поставил, как и положено, дату и собственноручную подпись.
Дознаватель, прочтя, вытер невольно появившиеся скупые слезы и тоже вспомнил свою маму. Он сделал заключение, что установить истинного виновника не представляется возможным, ибо куртка выпала за борт от действия непреодолимой силы -- крена корабля на повороте, а посему куртка стоимостью в 73 руб. 00 коп. подлежит списанию...
Сдан боезапас, законсервирован корабль, списан экипаж, все разъехались по домам, а я часто вспоминаю многих тогдашних ребят и помню их по именам.
Второй виток очередного повышения боеспособности Военно-морского флота с моим участием произошел в 1973 году. Однажды ко мне приехали М.Р.Рахлин, с ним был стройный симпатичный капитан второго ранга, которого Михаил Рафаилович представил: "Лившиц Анатолий Рувимович, начальник артиллерийского отдела Таллиннской военно-морской базы".
Когда мы сели за стол, М.Р.Рахлин сказал: "Юра, завтра начнем работу".
- Наши есть? -- спросил я, сгорая от любопытства -- кому из моих однокашников доверено также занять место в строю защитников Отечества.
- Есть, -- ответил Лившиц, заглянув в записную книжку. -- Капитан-лейтенант Танг и старший лейтенант Смоляков.
- Серега? Так ведь он на Дальнем Востоке!
- Он живет в Таллинне, на улице Академия. Оказалось, что это через несколько домов от моего.
В пять утра мне вручили повестку. В то же время на посадочную полосу Таллиннского аэропорта приземлился самолет командующего Балтийским флотом адмирала Михайлина, доставивший единственного пассажира. Им был капитан третьего ранга Б.Третьяков, в экстренном порядке назначенный командиром эскадренного миноносца "Стойкий", который в соответствии с планом Главного морского штаба ВМС должен был введен в строй плавающих кораблей флота.
В 06.00 командир был на борту. К этому времени усилиями Николая Леонтьевича Пархимовича один из зенитных автоматов водил стволом в поисках условной воздушной цели.
Новый командир был высок, широкоплеч, несколько сутуловат, с покатыми плечами борца и нижней челюстью боксера. На широком лице -- детская улыбка, что никак не гармонировало с его атлетической фигурой. Быстро выяснилось: командир оказался строгим и в совершенстве владеющим командно-матерным языком. Мичмана грустно шутили: "Это вам не Табаков, быстро научит служить..."
Большинство офицеров были мне незнакомы. Старпом, капитан третьего ранга, до этого служил на Дальнем Востоке. Ничем выдающимся не отличался -- незапоминающаяся личность, хотя и старпом.
Особо запомнились командир БЧ-2 Олег Миронов и БЧ-5 Александр Левыкин. Капитан третьего ранга Миронов был среднего роста, сухощав, носил очки с толстыми стеклами. Совершенно не умел ругаться матом, возможно, за этот недостаток командир сразу невзлюбил его. Наш "бычок" начал службу на этом корабле после окончания высшего военно-морского училища в звании лейтенанта четверть века назад командиром зенитной батареи. Затем он пребывал на различных должностях, даже очень высоких для его звания. Большую часть службы провел на Северном флоте.
У него были недостатки, приводившие в бешенство отцов-командиров -- исключительная честность и собственное мнение, часто отличавшееся от мнения начальства. За это из его тощего организма за 25 лет выпили несколько ведер крови. Особо люто Миронова ненавидели "политрабочие", как в шутку называли всех политических начальников. Они буквально изощрялись, придумывая всевозможные козни, унижающие его человеческое достоинство. Прибыв в Таллинн после службы на Севере, он оказался единственным офицером в базе, кому после ухода в запас не предоставили квартиру, и был вынужден купить кооперативное жилье.
На старости лет О. Миронова решили перевоспитать, послав на целину заместителем командира батальона. Ежегодно со всех частей гарнизона собирали "сливки общества" на уборку целинного урожая. Это были отъявленные хулиганы и злейшие нарушители воинской дисциплины, от которых избавлялись в частях.
Честный и порядочный офицер отказался от должности "второго тренера" команды хулиганов и пьяниц. Его вызвали в политотдел и в назидание другим отказникам объявили строгий выговор с занесением в учетную карту. Через год эксперимент повторился. Он поехал, но то, что там увидел, до глубины души возмутило его. Зерно доставляли так: один воз на ток, другой - на сторону, бензин и запасные части разворовывались, на ЗИЛах за 200-300 километров ездили за водкой. Миронов не мог спокойно смотреть на такие безобразия и в одиночку бросился в бой с "ветряными мельницами". Местные власти, не желая выносить сор из избы, усмотрели в нем возмутителя спокойствия и объявили его персоной нон-грата на казахской земле. Когда он рассказывал в Таллинне о чудовищных безобразиях на целине, его никто не слушал, и вкатили ему второй "строгач". Так капитан третьего ранга основательно подпортил статистическую отчетность политотдела Таллиннской военно-морской базы.
Однажды его вызвал политрабочий по прозвищу "Пан Вотруба".
- Миронов, ты уходишь в запас, пиши заявление о снятии партийных взысканий, -- предложил капитан первого ранга.
- Никакого заявления я писать не буду.
- Как не будешь? -- В голосе Вотрубы звучала угроза.
- Я вам заявления не писал, когда меня наказывали, и сейчас не буду.
- Да мы тебя! ..
- Вы со мной уже ничего не сделаете. Так и ушел Миронов в запас с двумя строгими выговорами.
Командир БЧ-3 -- огромный капитан-лейтенант Владимир Сандул, бывший чемпион Балтийского флота по боксу в тяжелом весе. Его кулаки напоминали голову новобранца, остриженную "под ноль". Начинал службу на "Стойком" вместе с О.Мироновым.
Обязанности командира БЧ-4 исполнял симпатичный мичман Александр Шило, еще один великан -- под два метра ростом, косая сажень в плечах. На флоте о нем говорили: "Мичман Шило -- красавец мужчина".
БЧ-5 заведовал капитан второго ранга Александр Левыкин - статный, подтянутый офицер -- веселый, коммуникабельный, большой знаток женского вопроса и "антигрустина", который, правда, употреблял в количествах умеренных и разумных. Наслужился, как медный чайник, и ждал приказа об увольнении в запас.
А теперь о моих однокашниках -- Сергее Смолякове и Каупо Танге. Испытал огромную радость от встречи с ними, особенно с Сережей, которого не видел после окончания училища. Мы крепко обнялись и расцеловались. За минувшее время Серега изменился мало: та же непокорная челка, курсантский вес, бездна юмора и оптимизма, но зубы...
Каупо -- командир БЧ-1, Сергей -- командир группы управления артиллерийским огнем -- ГУАО. Суть своей службы расшифровывал: "гальюны убирают артиллеристы отлично". Мы жили с ним в одной каюте, вечерами травили, Сергей рассказывал про Дальний Восток, о работе на судах и службе "на военке", где он и выплюнул на дно половину своих зубов. О нем будет далее написано еще.
Доктор -- капитан Давыдов. Мне довелось много слышать и читать о нем. Хирург от Бога, главный врач крупной сельдяной базы, сделавший в тяжелых морских условиях 253 операции. Заслуженный врач Эстонской ССР. Крах его карьеры произошел неожиданно и быстро. Ночью к борту плавбазы ошвартовался СРТ, на котором в трюм упал матрос и требовалась срочная операция. Доктор Давыдов прооперировал матроса, а когда он утром вошел в судовой лазарет, дежурившая у больного сестра доложила: "Состояние больного удовлетворительное".
- Какого больного?
- Которого оперировали ночью.
- Ночью я никого не оперировал...
Система доносительства сработала безотказно, наверх пошла информация, что доктор провел операцию в состоянии алкогольного опьянения. С ним расправились низко и подло. Чтоб скоротать время, любил доктор половить треску на крючок. Однажды ему повезло: поймал рыбину на четыре килограмма и решил привезти трофей в порт. Улов его и сгубил: Давыдова задержали с рыбиной на проходной. Всем было известно, что в то время флот в Норвежском море трески не ловил, и хотя доктор поймал её на крючок, но никто не захотел ему помочь, а возможно, уже и не мог. Ему закрыли визу. Оставшись без любимого дела, он запил. На корабль Давыдов пришел униженным, оскорбленным и раздавленным человеком. Не имею права ни осуждать, ни защищать его, поскольку не знаю, в каком состоянии док оперировал матроса, но уже тот факт, что спас он жизнь многим людям, давал ему право на снисхождение. Без работы, отвергнутый обществом и забытый друзьями, он вскоре умер.
На корабль было собрано много интересных людей, но пальма первенства несомненно принадлежала старшине первой статьи сверхсрочной службы Владимиру Пилипенко. Когда-то сей гарный хлопчик служил в Таллинне во флотском экипаже и с завистью смотрел через зарешеченное окно на залив. Корабли тогда в море не выходили, экономя топочный мазут, "экономика должна быть экономной". Отслужив положенный срок, Пилипенко уехал на родную Украину. Работал в совхозе на тракторе "Беларусь". Природа наградила его недюжинной силой и зверским аппетитом. И обратился он к командующему флотом с прошением призвать его на сверхсрочную. Адмирал удовлетворил просьбу и присвоил ему звание старшины первой статьи -- сверхсрочника-"сундука". Володя был определен начальником службы ГСМ эсминца "Стойкий". В заведовании были три двухсотлитровые бочки: одна с маслом, другая -- с "веретенкой" для пушек и третья -- с бензином Б-70 для протирки контактов вместо выпитого спирта. Володя содержал свое хозяйство в идеальном порядке. Если случайно кому-нибудь мешала одна из его бочек, он спокойно брал её в охапку и переносил в сторону. По боевому расписанию Пилипенко был приписан к котельному отделению и вскоре стал тормозом повышения боеготовности корабля, поскольку не мог своевременно прибыть по тревоге на боевой пост. У Володи возникли серьезные проблемы при проникновении в чрево корабля. Конструкторы и кораблестроители в голодный 1947 год сделали расчеты и построили люк для тела среднестатистического матроса срочной службы, а сверхсрочное тело Пилипенко оказалось значительно шире диаметра люка, куда он проникал по правилу буравчика: опустив в люк ноги, начинал вращать тело вокруг собственной оси, а драгоценные секунды неумолимо летели. Командир БЧ-5 имел право доложить о готовности только после того, как все приписанные будут на боевых постах. Будучи от природы очень общительным и добрым, Володя любил рассказывать молодым про степи, про трактор "Беларусь", передок которого легко отрывал от земли, и про горилку: "Перву взяв -- не бэрэ, втору -- не бэрэ, третью -- опять не бэрэ..."
По случаю начала работ по расконсервации корабля сделал он себе модную прическу и, как показали дальнейшие события, весьма некстати. Учитывая сжатые сроки работ, утвержденные свыше, торопить команду приходили большие начальники. У всех цель одна -- скорее ввести корабль в строй.
Обычно на флоте планировали одно, делали другое, а докладывали о выполнении -- третье. Мы оказались в нестандартной ситуации -- на борту присутствовал представитель Генерального штаба капитан первого ранга Иванов. Высокий, статный, весьма тактичный и вежливый офицер, с которым было приятно поговорить.
Когда работы подходили к концу, корабль освятил своим присутствием контр-адмирал Смирнов. Поскольку в его ведении находились матросские души, он прямёхонько направился к группе моряков, которым Володя как раз рассказывал: "..третью -- не бэрэ". Увидя клок волос вместо бритого затылка, адмирал взревел: "Товарищ старшина первой статьи! Почему острижены не по-уставному? Кто ваш командир? .." Понятно, после Пилипенко имел неприятности.
Приняв боезапас, отошли от стенки, последовали в район стрельб, где нас уже ждал вышедший из ремонта буксировщик щита "Тюлень".
На переходе строевые офицеры несли на верхнем ходовом мостике вахту, для чего надо было сдать зачет. Те, кто поумнее, зачета не сдали, и в то время как сдавшие приплясывали от холода, опасаясь, что шинель примерзнет к позвоночнику, провалившиеся преспокойно лицезрели сны.
Пришли в квадрат стрельб, буксир вытравил 400 метров троса и начал движение, а мы изготовились открыть огонь по щиту. Но к нашему огромному огорчению роль щита исполнил буксир "Тюлень", которому мы всадили в корму учебную болванку. Капитан буксира, напрочь забыв правила ведения
закрытых радиопереговоров, вначале заревел диким зверем, а потом перешел на высокопрофессиональный командно-матерный язык.
Началась операция миротворческой миссии: спустили командирский катер, старпом прихватил пятилитровую канистру ректификата, командир БЧ-5, не умевший правильно произносить фамилию электросварщика матроса Уйбо, объявил по корабельной трансляции: "Старшему матросу Уибу срочно подойти к командирскому катеру!"
Корме буксира вернули первозданный вид, а Серега не мог обойти такой удивительный факт:
Мы пошли на дело,
Стрельнуть захотели
Из главного калибра по щиту.
Бах! Огонь открыли,
Сразу цель накрыли...
После оказалось, что не ту.
Сдав все предусмотренные планом учений задачи и досыта наевшись всплывшей после бомбометания трески, мы пришли на рейд Либавы, но командир тамошней базы не рискнул принять к причалу корабль, на котором находилось около трех сотен "партизан". Ничего существенного и не произошло, если не считать того, что старшина команды котельных машинистов мичман Павел Анюховский едва не был произведен в маршалы Советского Союза. А дело было так. Дядя Паша уговорил дать на крейсер семафор: "Буду на борту 18.00. Анюховский". Командир крейсера капитан первого ранга Цветков, которого команда называла полковником, отсутствовал на борту, и дежурный по кораблю срочно начал готовиться к встрече, вызвав с берега командира. Узнав причину вызова, командир пришел в ярость.
Когда-то он командовал эсминцем, где чудачествовал Паша Анюховский, который еще в молодые годы сжег чистым спиртом голосовые связки, после чего не говорил, а хрипел.
- Да ты знаешь, кто такой Паша Анюховский? -- кричал Цветков.
Никак нет, но были Рокоссовский, Малиновский, Соколовский, Якубовский, а теперь может быть, Анюховский, -- растерянно ответил дежурный по кораблю...
Снялись на Таллинн, на переходе Серега вручил мне дружеский пасквиль:
Дырявят командоры небеса.
В трубе торчит огромная фигура:
То командир зенитный Рястас Юра
От злости рвет на попе волоса.
Пришли в Таллинн, ошвартовались кормой к причалу, сдали боезапас и начали консервировать материальную часть.
Был у меня в подчинении старшина второй статьи, хороший парень, но постоянно пьяный, что не прошло мимо прищуренных глаз командира. Однажды он вызвал меня: "Лейтенант! Если я еще раз увижу на корабле пьяную рожу этого твоего красавчика, сгною на губе! Исполняй!"
- Есть исполнять! -- ответил я и пошел говорить с "красавчиком". Он действительно был пригож. Нашу беседу привожу без выражений, которых бумага не выдержит. Приложив кулак к его точеному прямому носу, я сказал: "Если ты еще раз выпьешь, твоя физиономия временно изменит окраску и навсегда -- конфигурацию!" Выслушав мою яркую зажигательную речь, он чуть не плача
заявил:
- Она мне житья не дает.
- Кто?
- Теща.
-.Чья?
- Моя.
- Трахни её, стерву...
Отдавая подобное приказание, я вкладывал в него другой смысл. Думал, перекроет старухе кислородный шланг. На деле всё получилось иначе. Никогда не мог предположить, что он исполнит приказ в прямом житейском смысле и в рекордно короткий срок.
На третий день, войдя в каюту, я увидел на столе бутылку водки. Громовым голосом спросил у Сереги, лежащего на койке: "Кто из офицеров в служебное время на боевом корабле распивает водку?" На что артист Смоляков ответил детским голоском: "Хансыч, я только "сухаря". О происхождении водки он ничего определенного сказать не мог.
В дверь каюты постучали, я схватил бутылку со стола и зажал между ног. В каюту вошел до синевы выбритый и совершенно трезвый красавчик. На его лице сияла улыбка. Продемонстрировав знание корабельного устава, он обратился к Сереге: "Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к
товарищу лейтенанту".
- Валяй! -- ответил старший лейтенант Смоляков.
- Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено!
- Какое приказание?
- Насчет моей тещи, -- несколько смутился он.
- При чем здесь ваша теща?
- Но ведь вы приказали...
- Что я вам приказал?
- Трахнуть мою тещу.
- И вы её трахнули?
- Трахнул.
- Ну и как?
- Пять баллов по пятибалльной системе, порывами до шести, выдал он любимую присказку нашего "бычка" Олега Павловича Миронова.
- Садись и доложи по порядку.
Опустим для любознательного читателя подробности, приведем только заключительные слова: "Она гроссмейстер, академик, измочалила меня за ночь, как щит на стрельбах, вытянула из меня все жизненные соки", -- с захлебом рассказывал виновник.
После этого в нарушение устава и вопреки запрещению командира мы распили бутылку водки за пылкие чувства к теще...
Я тогда рассказал об этом случае своим друзьям-маринистам, но никто из них не смог протолкнуть сей эпизод через партийно-гэбешный Главлит, глухой стеной стоявший на защите нравственных устоев строителей светлого будущего.
ПРИЗВАЛ НАС ФЛОТСКИЙ ЭКИПАЖ
Прошел год, я вновь на службе Отечеству. Правда, теперь в другом амплуа: участник офицерских сборов, о которых, спустя годы, доведется читать и слышать много нелестного. Откровенно говоря -- это скукота с маетой.
Сборы проходили во флотском экипаже по адресу: Нахимова,13. Командира, получившего за своевременный ввод эсминца "Стойкий" в строй действующих кораблей звание капитана второго ранга, мы мало интересовали. Он целыми днями оттачивал технику игры в "шиш-беш", по которой был чемпионом бригады кораблей. Тренировки прерывались на прием пищи и прохладительного морского напитка "шило".
Сборы велись под эгидой старшего помощника, который особо нас не напрягал и себя не слишком утруждал. Зайдя утром в казарму, пересчитав нас и убедившись, что во всех офицерских организмах теплится жизнь, он исчезал в неизвестном направлении. Перед уходом говорил: "Изучайте ППСС и НБЖ".
Поскольку большинство из нас к тому времени были уже не водоплавающими, Правила предупреждения столкновений судов в море и Наставление по борьбе за живучесть интересовали нас до одного места, поэтому начали думать о практическом применении наших мозгов. Лейтенанты всех мастей до одури резались в "дурака", потом придумали игру в домино с неприличным названием. Одновременно было проведено тщательное изучение местности, окружающей экипаж, в результате чего обнаружено общежитие "мухобоек" -- стрелков военизированной охраны женского пола.
В пять часов пополудни кадровые офицеры отбывали -- кто по домам, кто по дамам, а мы, лишенные права увольнения в рабочие дни, оставались предоставленными сами себе. Научно доказано, что более всего человек устает от ничегонеделания, потому каждый, по своему личному плану, коротал длинные летние вечера: одни уходили на сеанс одноразовой любви ("боевое траление" называлось), другие соображали выпить, а третьи отдавались традиционной морской травле.
Крупно нам повезло, что рядом оказался Серега Смоляков. Он был душой компании, организуя веселье и смех. Всех покоряла его общительность. Еще в училище он слыл инициатором самых лихих курсантских хохм. Вспоминаю, как во время нудной якорной стоянки на таллиннском рейде, где снимались морские кадры фильма "Озорные повороты", наш серьезный боцман Лев Ланцов решил развеять тоску рыбалкой, а Серега, стащив на камбузе обезглавленную сельдь, нанизал её хвостом на крючок боцманской удочки, после чего зачастил начальником поста N 1 -- дежурным по гальюнам.Сергей был чемпионом училища по узости курсантских брюк. К тому времени яростная борьба коммунистической партии и советского правительства против узких брюк пошла на убыль, обладателей таких штанов уже не называли изменниками Родины, но начальник военно-морского цикла училища капитан-инженер первого ранга Орсич лишился оставшихся после войны зубов. Завидя Серегу, он хватался обеими руками за челюсти: у него начинали ныть даже вставные зубы...
Сергей рассказывал про Дальний Восток, Вьетнам, пылающий в огне, про службу на военном корабле. Шестеро наших ребят приехали во Владивосток поездом. Выйдя на привокзальную площадь, увидели лозунг: "Здоровье трудящихся -- дело рук самих трудящихся". На площади возвышалось огромная фигура вождя революции с рукой, направленной в сторону моря. С другой стороны стоял вождь поменьше, указывая на ресторан "Золотой Рог", что дало возможность острословам шутить: "Ильич завещал: там заработаете, а там -- пропьете!"
На привокзальной площади стоял городской туберкулезный диспансер. Один из ребят, вскинув руку в пролетарском приветствии, крикнул: "Да здравствуют советские туберкулезники!" Услышавшая это пожилая женщина сделала ему замечание: "Молодой человек, не балохульствуй".
- Бабуля, не боись, мой организм восприимчив только к гонорее, -- ответил он...
Как-то Серега встретил одного из наших:
- Здорова!
- Сторова, Серж!
-- Как жизнь?
- Уёфа! Трафился фоткой. Зрать совсем нецево, посёл в столовую: котлета нету, лангета нету, компота нету, просил принести пистекс...
В ресторане "Волна" порта Ванино людно и весело. Ребята отмечают случайную встречу. Заказали коньяк и фрукты. Коньяк подали в граненых стаканах, роль фруктов исполнял огромный, пожелтевший от возраста соленый огурец. Выпили коньяк, закусили смертельно-соленым огурцом, вспомнили мореходку и запели: "Las tiksub taksomeeter..." Услышав нерусскую песню, местные спросили: "Ребята, вы откуда?"
- Из Эстонии.
- Сюда как попали?
- По распределению.
А-а-а, понятно, у вас на диком Западе страшная безработица...
Серега плавал матросом и штурманом на теплоходе "Алексей Чириков", возил из Владивостока в Охотск водку. Насмотрелся таких чудес, что до сих пор при виде водки его тошнит.
Были потом полтора года во Вьетнаме под артобстрелом и бомбежками. И три года без отпуска, куда просился. Кадровик участливо спросил: "Устал? Приходи утром -- пока отдохни..."
Наутро ему вручили повестку в военкомат и призвали на военку. Благодаря элементарной человеческой подлости Сергей Смоляков оказался командиром БЧ-2 на одном из кораблей Тихоокеанского флота.
О службе на ракетном корабле он написал яркое стихотворение "Мы в море по тревоге вышли", которое было представлено на всеармейский конкурс молодых воинов-поэтов, но затем снято из-за наличия в нем сочных выражений. Я не литературный критик, но мне его стихи очень нравятся за конкретность -- всё, как в судовом журнале:
Мы в море по тревоге вышли,
Винтами за кормой бурля.
Помощник перегаром дышит,
Матрос балдеет у руля...
Уйдя в запас и подсчитав, что квартиру реально может получить в 2037 году, Сергей вернулся в Таллинн.
Однажды Серега вдруг стал серьезным, закатил глаза, что у него здорово получалось, и спросил: "Мужики! Можно ли показать язык, не разжимая челюстей?" Знавшие Сергея молчали. Преемник легендарного мистера Газетто -- Иван из Муствеэ, сказал: "Не-е..." Молодой электромеханик был категоричен: "Нет!"
- Пари! -- предложил Серега.
- Пари, -- ответил младший лейтенант.
- На ящик "Жигулевского". Хансыч! Разбей, старина!
Сергей выстроил в две шеренги оставшиеся во рту зубы, сжал челюсти, вывалил язык изо рта и начал им вращать.
- Где твои зубы? -- спросил изумленный электромеханик.
- На дне Охотского моря, -- ответил Серега, улыбаясь.
Взяв с собой одного помощника, молодой ушел за пивом, а Иван начал готовить рыбу на закуску...
По выходным дням мы ходили в увольнение, где иногда случались курьезы. Однажды поседевший и слегка погрузневший старший лейтенант шел по городу, его остановил армейский патруль. Начальник патруля, сухопутный капитан, спросил: "Товарищ старший лейтенант, почему нарушаете
