Бородача выписали, а на смену ему положили деда, которому было под девяносто. Дед лечился на нижнем этаже, у него были проблемы с глазами, и во время лечения в больнице же умудрился сломать себе руку. Его перевели на несколько дней в травматологию. Как ни странно, несмотря на возраст, дедушка был боевым. Оглядевшись, присоединился к разговору о бабах и сказал, что его жена всегда восхищалась крепкими и налитыми мужскими задницами. У дедушки видно у самого была такая и его дама ему постоянно делала комплименты: " Вот идем мы с ней по улице, а она говорит: "Миша, глянь какая задница тощая. Разве это мужик?"
И дед блаженно улыбался, вспоминая молодость.
Потом стал неспешно рассказывать, как работал в тридцатых годах в милиции, и ему нагадала цыганка, что он будет богат, что будет война, но на войну он не попадет, а ранят его тяжело.
И все так и случилось. Взяли его работать в дорожную охрану товарища Сталина. Пришел получать первую зарплату, а ему дают не триста рублей, как раньше, а три тысячи. Он побоялся что-либо уточнять, но не поверил, что ему могут платить такие деньги. И жене отдал, как обычно триста рублей, полагая, что остальные придется вернуть, когда выясниться оплошность кассира. Но и в следующий месяц ему выдали столько же, и еще через месяц, а он все держит эти деньги при себе.
И пошли они с женой в закрытый магазин для работников НКВД. А там жена полковника шубу примеряет, и так ее прикинет и эдак, и все вертится у зеркала: " А моя голубушка смотрит и чуть не плачет от зависти: "Эх, Миша, мне бы такую". И тут я раз! Деньги из кармана: "Берем, говорю!"
Видимо это был самое яркое событие в жизни деда. И еще много рассказывал про разные покушения на товарища Сталина. Правда, сам он ни разу не видел, как на него покушались, но знал, что было это постоянно. И постоянно бдительные бойцы НКВД отбивали атаки империалистического зверя.
- Дед, да туфту вам гнали. Пропаганда это была. - Сказал националист Серега. - Падла был ваш Сталин.
Губы деда скорбно вздрогнули, и он послал Сереге такой взгляд, что Селянову даже страшно стало. Рядом с ним лежал страшный и матерый зверь.
И тут дедушке принесли пиявок. Он лечил высокое глазное давление, и ему принесли пиявок, чтобы они высосали дурную кровь. Но пиявок прилаживали, а они не хотели приниматься за дело. Дед чуть не плакал. Но пиявки не впиякивались и их унесли другим больным.
- Даже пиявки не пьют гадскую кровь, - тихо сказал Красавчик.
- Подумаешь, в охране Сталина он работал, - сказал раздраженно Михалыч, - я вот за основной состав ЦДК играл.
Народ заинтересовался. Михалыч был известен тем, что никак не мог вспомнить, как попал в травматологию. Стоял себе и, вдруг, упал. Что с ним было, врачи так и не могли определить. Но народ в палате определил сам. Упал Михалыч пьяным, в приемном покое его положили на кушетку и забыли про него. Михалыч отоспался и собрался домой, но он уже был записан с тяжелой травмой, и бюрократы определили его в травматологию. Он согласился с легким сердцем, ибо отдыхал здесь от своей жены. Эта была здоровенная и злющая бабка, видно с каким-то психическим заболеванием. Когда она приходила Михайлыча проведывать, то он забивался в угол своей кровати и затихал. Бабка доставала пироги, которые испекли минимум неделю назад. Михалыч пытался кусать каменные эти пироги, но не получалось. А бабка иронично глядела на него и отчитывала. Что он зажрался и не хочет ее пирожков.
И вот такой подкаблучник, оказывается, играл за основной состав клуба высшей лиги.
- Да у нас тут одни звезды, - сказал Серега. - Один Сталина охранял, другой футболист известный. Тебе, небось, столько мячиком по башке настучали, что теперь ты падаешь и не помнишь ничего.
- Да не очень известный я был футболист, - сказал Михалыч, - три сезона был в основном составе, на замены иногда выходил.
- А как вы отрывались тогда, - поинтересовался Серега. - Все свободное время на политзанятиях были?
- Водку пили и баб натягивали, - доходчиво сообщил Михалыч.- Один раз Матюшин, ну это известный форвард был, - привел гимнастку одну из сборной страны. Не буду называть фамилию, я ее по телевизору видел пару раз совсем недавно. Она теперь начальница большая. Ну выпили, все такое, разврат, там еще девки были. Матюшин этой гимнастке говорит: "Становись на мостик". И он ее в таком виде отодрал, ну она смеется и говорит: "Ребята, иду на рекорд, давайте и остальные". Ну и мы ее отодрали.
Михалыч рассказал все это без энтузиазма, даже застенчиво и с досадой, вызванной, видимо, нынешней неспособность отодрать хоть кого.
Народ в палате притих. Всем стало не по себе. Оказывается и во времена махрового большевизма, что творилось.
- Как жить на земле? - с досадой сказал Серега. - Одно блядство кругом. Даже ленинцы не отставали. А ты бабку свою так попользовал бы, она бы тебе нормальные пироги-то принесла.
Михалыч посмотрел на него, как матерые псы смотрят на щенят. Вроде того, что, сынок, придет и твой час, когда тебе никто не будет нужен.