Аннотация: "Порядочного человека легко узнать по тому, как неумело он делает подлости".
Каждое утро, плетясь на работу, я высматриваю оранжевые жилеты. Вот один из них влез в мусорный бак и подпрыгивает, утрамбовывая дурно пахнущие отходы. Вот другие вяло стучат ломами по раскуроченному асфальту. Я ускоряю шаг, заметив очередную оранжевую кляксу. Ведь я тоже мог стать владельцем похожего жилета, мог мести улицу или рыть траншеи, а вместо этого спешу в тёплый офис. Вид унылых работяг в оранжевом заставляет меня благодарить Бога, который одарил меня столь комфортной работёнкой. Ведь я могу пить кофе, когда захочу, и не поднимать ничего тяжелее пачки бумаг. Осознание факта, что кому-то хуже, чем мне, что есть в этом мире разнесчастные гастарбайтеры, которые спят вповалку в неотапливаемых новостройках прямо на грязных матрасах, дарит мне минуты блаженного спокойствия. Пусть это звучит цинично, но люди нуждаются в жалости к другим. И нуждаются лишь затем, чтобы больше ценить свою облезлую синицу в руках. Всем нужен контраст, иначе не разглядишь в повседневной рутине положенную тебе крупицу счастья. И те, кто больше всех борются за равенство, боюсь, будут разочарованы, когда добьются благородной цели - не останется тех чужих колоритных ужасов, на фоне которых их жизнь выглядит верхом благополучия. Они не понимают, что без подобных ужасов им придется признаться в собственной никчемности. Поэтому я благодарен несчастным таджикам и молдованам в оранжевых жилетах, что встречаются мне на пути. Ведь созерцание их помогает мне, в конце концов, дотащиться до своей работы.
Так что мне грех на что-либо жаловаться. Ну, если только на то, что я не пришел к такому положению дел намного раньше. Десять лет я потерял на сомнительный опыт собственного бизнеса. Теперь всё, чем мне пришлось заниматься эти годы, вспоминается с презрительной усмешкой. И, правда, как меня угораздило то гоняться за красной ртутью, то перепродавать вагоны мифических видеодвоек, то искать спонсоров для вдов нигерийских диктаторов, то распространять биодобавки? Десять лет я был иллюстрацией классического российского лоха, пока в одно прекрасное утро не понял, что должен просто пахать, лучше - в офисе, должен оставить мечту о мгновенном обогащении и начать нормально жить. Считай, мне жутко повезло, когда меня с моим дипломом технолога печатных плат и трудовой книжкой, зияющей дырами и гордыми названиями ООО и ИЧП, взяли на работу в не самый захудалый банк. Я просто решил, что меня должны взять, и меня взяли. Удивление пришло намного позже. Если б я удивился чуть раньше, за минуту до собеседования или во время него, боюсь, меня бы здесь не было. А так я исполнил свою лебединую песню, изобразил птицу высокого полета, которую замучили конкуренты и бандиты, и которая готова добровольно обрезать свои крылья, чтобы стать идеальным банковским клерком. Стать, как все.
По сути, поступив на эту работу, я шагнул на пару ступенек вверх по социальной лестнице. Я перешел из деклассированных люмпенов в самый настоящий средний класс. Но для этого мне пришлось продемонстрировать будущему шефу кроткое смирение, сыграть роль недавнего хозяина жизни. Мой шеф, по большому счету, - мелкая сошка, и ему приятно помыкать тем, кто когда-то, возможно, козлил его из проезжавшего мимо "Мерседеса". Да, в моей интерпретации прошлый бизнес у меня цвел пышным цветом, и теперь обедневший аристократ, впавший в безденежье потомок богатого рода нижайше просит дать ему последний шанс. Герцог, пришедший наниматься швейцаром к сыну кухарки, который волею капризной судьбы нарвался на золотую жилу. Самое смешное, что в тот момент я именно так себя и чувствовал. Я не играл, я этим жил. Я прощался со своей свободой, с правом послать всё к черту и проваляться в постели до полудня. С пивом на обед и многодневными зависаниями в компьютерной игре. С грязными воротничками и мятыми джинсами.
За полгода я стал своим в банковской среде, я приобрел нужный сленг и круг интересов. И стал присматриваться к местным представительницам прекрасного пола. То, что стало происходить между мною и Ларой, не казалось столь уж очевидным. Я даже считал, что всё это - лишь плод моего воображения. По большому счету, между нами были только взгляды! Я не знаю, как их описать, но когда женщина так смотрит, мне, например, всё понятно. Так не смотрят на препятствие, некстати выросшее на твоём пути, на коллегу, с которым нужно чисто из вежливости поддерживать контакт глазами. Так не задумываются о чем-то своем, остановившись взглядом на первом попавшемся лице. Когда женщина смотрит настолько испытующе, ты отчего-то понимаешь: она сравнивает тебя с неким эталоном у себя внутри. Что-то заставляет её думать о тебе, надеяться и строить в отношении твоей персоны свои далеко идущие планы. Поэтому, она, в принципе, - уже твоя. И теперь ход за тобой, хотя бы потому, что женщина перестает стыдиться, перестаёт скрывать от тебя этот свой взгляд. Она как будто говорит тебе им: "Чего же ты медлишь?".
Но кто я и кто она? Я в свои тридцать два - старший менеджер, а она - начальник валютно-финансового управления. На совещаниях, куда меня брал с собою шеф, мужики ей просто в рот смотрели. А Лара, великолепная и язвительная Лара в один прекрасный момент запнулась, пересекшись со мной взглядом. И я всё понял, я заметил в этот миг её замешательство, разглядел в ней слабое существо, которое вдруг растерялось, ощутив свою женскую природу. Я будто воочию увидел, как она приходит домой, усталая после, казалось бы, успешно прожитого рабочего дня, и не находит там чего-то важного. Не находит меня! Бессловесного старшего менеджера, в котором она разглядела нечто, о чем я даже сам не догадываюсь. То важное, чем можно любоваться, то, что можно любить. Я смотрю на себя её глазами и пытаюсь разглядеть, что же это такое и откуда у него такая власть. Пока бесполезно, но я уже уверовал, что это "нечто" безусловно существует, и скоро об этом узнают все.
А ещё я боюсь разочаровать Лару.
Да и её саму, по большому счету, тоже боюсь.
А потом как-то раз останавливаюсь, как вкопанный, перед входом в ночной клуб, где банк проводит новогоднюю вечеринку, и понимаю, что там, за этой дверью меня ждёт Лара, и что именно сегодня она полна решимости плюнуть на свою репутацию хладнокровной деловой женщины и, возможно, чьей-то примерной жены, готова поставить на меня всё, что имеет. А готов ли к этому я? Сердце у меня малодушно сжимается, а руки холодеют. Мне страшно, до усрачки страшно входить в этот клуб, но ещё страшнее не войти. Ведь мне, в конце концов, нравится Лара, я уже сотни раз представлял себя рядом с ней. И если я вдруг своими руками сломаю то, к чему меня толкает сама жизнь, не сломает ли та в отместку меня? Я представляю перегоревшего себя, перегоревшую Лару, и от этого мир вокруг становится таким постылым, будто из него разом высосали все соки и выкрасили в цвет придорожной грязи...
- Где ты так здорово научился танцевать?
Я неопределенно качаю головой и ухмыляюсь уголком рта. Я ведь, и вправду, специально не учился, просто я умею отдавать, уступать музыке своё тело. Оно само помнит, не знаю, почему, но отлично помнит однажды виденные па, оно движется и замирает, как двигались и замирали профессиональные танцоры, которых я когда-либо наблюдал. В моей памяти крепко откладывается тот непонятный инградиент, с которым танцевальные движения выглядят изящно, без малейшей вульгарщины. Когда над этим задумываешься, то кажется невероятным, чтобы такой мужик, как я - метр девяносто и почти центнер веса, - не казался бешенной гориллой, танцуя под Диму Маликова. Но я умудряюсь сохранять достоинство - где-то за счет иронии, где-то за счет вполне искреннего куража - в конце концов, в любой попсе должно присутствовать то, что так или иначе цепляет человека. Иначе она не была бы попсой! Надо только разглядеть, проникнуться, настроить своё тело под среднестатистического обывателя. И это - не пустая бравада, ведь я в который раз слышу одно и то же: "Где ты так здорово научился танцевать?"
Я танцую сейчас для Лары, а она покачивает бедрами для меня. На ней длинное вечернее платье - такие раньше я видел лишь по телевизору. Я пользуюсь передышкой в быстром танце, чтобы согреть руки - ведь совсем скоро начнется танец медленный, а я не должен притрагиваться к Лариным рукам, голой Лариной спине ледяными пальцами. Она же играет в роковую женщину и сама смеётся над этой ролью, приближает ко мне своё покрытое мелкими капельками пота лицо и дразнит ироничной гримасой, как игривая школьница. Я вижу: она окунулась в давно забытую ей свободу, она блаженствует, возможно, лишь потому, что я неожиданно хорошо танцую. Она ведь ждала от меня чего-то невероятного, и моё безупречное подергивание телом стало для неё хорошим знаком - ты на правильном пути. И она, откинув последние сомнения, с готовностью бросилась в омут.
- Ты знаешь, я ведь почти год не пила!
Её разгоряченное лицо так близко от моего - когда она говорит, её дыхание щекочет мои щеки. Я будто окунаюсь в неё, будто бы уже целую, занимаюсь с ней сексом. Но при этом вокруг нас полно людей, они толкаются, они то и дело здороваются - со мной, с Ларой, друг с другом, а мы, приткнувшись сбоку к барной стойке с халявным алкоголем, шепчемся, дыша в лицо друг друга. Вернее, больше шепчет она, а я слушаю, ухмыляюсь и удивленно поднимаю брови. Я понимаю, что не могу сказать ей ничего такого, что бы сделало её более счастливой, чем она уже есть. Лишь своим снисходительным молчанием, односложными репликами и внимательным слушанием я могу продлить для неё чудо. И я не слишком честолюбив, я не требую, чтобы меня любили за мои слова, достаточно того, что меня просто любят.
- Я совсем разучилась пить. Господи, как же меня развезло. Олежка, ты меня такую не бросишь здесь? Обещай!
Я открыто улыбаюсь в ответ и кладу свою руку поверх её - после часа танцев мне, наконец, удалось согреться. Я осторожно поглаживаю Лару по пальцам, и она закатывает глаза от удовольствия. Она млеет и тихо мурлычет мне на ухо. Это смешно, ведь завтра весь банк будет про это говорить, но нам сейчас плевать на банк и даже на завтра. Мне трудно оторваться от Лары даже в туалет. Но мочевой пузырь рискует взорваться, поэтому я шепчу:
- Никуда не уходи! Я скоро!
Вернувшись, я обнаруживаю Лару в компании своего шефа. Он выглядит необычно без галстука, слегка разгорячен, но всё в рамках приличия - до меня с моей насквозь промокшей от пота рубашки ему далеко. Лара виснет на нём, бормочет какую-то пьяную тарабарщину и называет Андрюшей. Я останавливаюсь в шаге от них и начинаю медленно трезветь. Я вдруг понимаю, что положение, в котором мы сейчас все трое пребываем, делает лишним меня, а вовсе не моего шефа. Мой мозг принимается судорожно работать, но я с каждой минутой вижу в Ларе вовсе не привлекательную, с непривычки поплывшую от алкоголя женщину. Женщину, которая позволила себе потерять самоконтроль. Потерять лишь потому, что доверилась мне. Ну, да ладно, короче: я вижу в ней не что иное, как офисную блядь. Ведь мне, по сути, ничего про Лару не известно. Я в здешнем мире - новичок, и меня не посвящают, кто и с кем тут трахается. И я перестаю верить своему чутью, перестаю верить взгляду Лары, той трезвой Лары, который ещё так свеж в моей памяти, и начинаю бояться непонятно чего, - то ли выглядеть недотепой, то ли наглецом, что прёт против неведомых, годами устоявшихся правил. Я тушуюсь, я бормочу какие-то глупости, и шеф уволакивает Лару на себе.
А после новогодних праздников, когда корпоративная вечеринка кажется событием из другой жизни, шеф вызывает меня в кабинет и озабоченно заявляет:
- У нас проверка из "Це-Бэ". Внеплановая. Не знаю, что там наши боссы на праздники начудили, только взялись за нас нешуточно. С "Це-Бэшниками" ещё "следаки" из прокуратуры. Пришлось под всю эту братию половину переговорных в центральном офисе отвести - они же полтонны документов запросили. И ещё сотрудников вызывают, типа, для пояснений. По всему видно: дело серьезно - уголовку ищут. Ты по графику к ним послезавтра должен явиться. Будут вопросы по польским банкам и конвертацию налички через них. Так вот, отвечай, что ни хрена об этом не знаешь...
- Слушай, как так? Нельзя же настолько откровенно врать. Всё же легко проверяется - я, в конце концов, регламент по этой самой конвертации писал, во всех документах числюсь исполнителем...
- Никаких регламентов! Если даже подпись твою будут тебе под нос совать, скажи: типа, лист с подписями - от другого документа. Я проверял - не докопаться...
- Ну, а причём тут вообще регламент, если все операции - в бухучете?
- Так в этом и прикол: операции есть, а регламента нет. А это значит: эксцесс исполнителя, то бишь не ты, не я, не наше высокое начальство, а какая-то ушлая сука проводила у нас под носом неведомые мутные операции. Втёрлась, понимаешь, к нам в доверие... И теперь все здоровые силы банка должны помочь доблестным органам выявить и покарать эту самую суку!
- Так это ж подстава!
- Ну, ты, того... выбирай выражения! Лара прекрасно понимала, что делает, и чем ей это грозит. Она за это, между прочим, бабки получала, и заметь: нехилые бабки - побольше, чем я, и, уж тем более, ты... Тебе охота лезть на амбразуру и говорить, будто мы тут все - в сговоре и помогаем чернушникам нал отмывать? Ну, ну! Только вот уважаемые люди твои бредни не подтвердят. Плюс найдутся другие уважаемые люди, которые расскажут, как ты недавно Лару в клубе зажимал, следовательно, имеешь веские причины её выгораживать. И не надо никому ничего доказывать - типа, всё в пределах закона. Кому интересен закон в этой стране?! Что, думаешь, Ходора по закону посадили? Так что не рыпайся, будто ты один тут самый умный и принципиальный... И потом: хоть ты в клубе Лару всю и облапал, но трахнул её в результате я. И доложу тебе: не стоит она того, чтобы вместо неё в тюрягу садиться. Иди и подумай над моими словами.
И вот я иду и думаю. И ни черта умного придумать не могу. Все эти интриги, непонятные отношения с женщиной, которая изменила мне, не успев толком полюбить, замаячившая на горизонте тюрьма - всё смешалось в моей голове и совсем не укладывается в старую схему: "работа - отдельно, жизнь - отдельно". Добыча благ для бренного тела хочет подмять под себя мою душу. И то, что я думаю по этому поводу, что чувствую, никого уже не интересует. Ведь всё предрешено, ничего изменить нельзя. Скажу я следователю нужные слова или не скажу - Ларе всё равно сидеть в тюрьме. Вся разница лишь в том - буду ли я сидеть рядом или продолжу писать свои регламенты. И это меня бесит - бесит именно самодовольная предрешённость моей судьбы. В ней слышится изощрённое унижение. Поэтому я продолжаю думать, наплевав на очередной дедлайн.
Что-то толкает меня к офисному шкафу и заставляет копаться в пыльных бумагах. Их давно бы следовало выкинуть, но мне всегда было лень сортировать документы: конфиденциальные - для "Шредера", остальное - на помойку. Я копаюсь в пожелтевших черновиках и, наконец, нахожу, что искал - древний потрепанный манускрипт, заляпанный кофе. На самом деле это - черновик того самого регламента про польские банки, а на нём - бесценные пометки моего шефа с его собственноручным автографом: "Переделать и вынести на утверждение Правления не позднее...". И этот автограф стоит не на пустой странице, а прямо поверх жутко компрометирующего текста. Потом я лезу в архив своей электронной почты и нахожу ещё пяток сообщений от начальников самых разных уровней, которые согласовывали или писали замечания по этому регламенту. Распечатываю их и аккуратно подшиваю к черновику. Всё это я складываю в конверт и в задумчивости замираю над ним.
Пока все мои поступки были обусловлены неясной целью. Теперь же я завис, потому что всё ещё не понимаю, зачем всё это делаю. Кажется, нечто во мне решило: нужно сражаться! Но чем именно вызвано такое решение и каковы его перспективы? Чем оно лучше моих устных показаний? Нет, конечно, можно провести графологическую экспертизу, можно конфисковать жесткий диск с сервера и проверить адресатов распечатанных мною сообщений. Но для этого нужно иметь хотя бы желание. И ещё - не иметь других альтернатив. Если следователям всё равно, кого сажать, если им была дана безымянная разнарядка, то в условиях выбора они посадят того, кто отгрузит им меньше денег. И в открытой борьбе у нас с Ларой нет шансов. Поэтому нужно заставить наших противников (а это в данном случае - руководство банка) вести бой с тенью. Нужно просто исчезнуть, направив праведный гнев компетентных органов на их высокооплачиваемые головы.
Исчезнуть вместе с Ларой... Уехать за границу, да хоть на Украину. Переждать, пока тут всё уляжется. Мне эта идея с каждой минутой всё больше и больше нравится. И нравится по самым разным причинам: и потому что я таким образом трахну тех, кто думает, будто я - в их власти, и потому, что это - увлекательное приключение, достойное любой биографии, и потому что у Лары достаточно денег на такое приключение. Ну, и, конечно, потому что в таком случае мне не нужно будет врать. Я останусь добрым малым, который не испачкал свои руки ничьей кровью. Вот только такой причины, как любовь к Ларе, в моей голове почему-то не возникает. Я пытаюсь вслушаться в себя, пытаюсь воскресить в памяти Ларин образ, чтобы почувствовать дрожь, знакомую по предыдущим влюбленностям. Но я вспоминаю только, насколько она красива, умна, изящна, и ещё почему-то вспоминаю: большие пальцы на её руках слишком велики - тонкие у основания, они, начиная с фаланги, неожиданно утолщаются, заканчиваясь плоскими и широкими ногтями. Они меня пугают, эти ногти, хотя, это, в сущности, - блажь и полная ерунда. Но один из моих друзей как-то сказал: "Мы ищем в женщине недостатки, когда хотим оправдать свою нелюбовь к ней". И я понимаю, что хочу полюбить Лару, чертовски хочу, но это у меня почему-то не получается. И вся история с уголовкой добавляет мне только жалости к ней - к такой красивой, умной, успешной. Но опять же - не любви. Мне очень хочется быть рядом с ней, но для того, чтобы почувствовать себя другим - более сильным, дерзким, мужественным, наконец... Таких побудительных причин можно стыдиться, но это не должно мешать доброму делу. Поэтому я бросаю самокопания, бросаю интеллигентские подозрения в неискренности к самому себе и набираю номер телефона:
- Лара?
- Да...
- Это Олег из управления технологий. Надо встретиться...
- ...я не могу...
- Это важно. Дело - не в новогодней вечеринке, а в следователях, что копают под тебя. Я могу помочь, - мои слова звучат уверенно и отрывисто. Я вижу себя, чуть ли не героем боевика. Я даже встаю с телефонной трубкой в руках, играю уголками рта и прищуриваю глаз, как Брюс Уиллис. На той стороне трубки, несмотря на мой мужественный тон, продолжается молчание, после чего я, наконец, слышу:
- Нет... От тебя мне ничего не надо. Отстань и больше не звони!
Она даёт отбой, а я остаюсь стоять с прижатой к уху трубкой. Долго слушаю короткие гудки. Потом бросаю трубку, бросаю с размаху об пол:
- Сука!
Лара просто побрезговала мной! Не снизошла, чтобы позволить себя спасти! Черт!... Хотя, возможно, у неё самой есть хороший план, или не захотела, чтобы я пострадал. И чтобы не настаивал, предпочла по-хамски оттолкнуть меня...
Но я почему-то уверен: дело в другом, в одной единственной мелочи - в том, что я бросил её на новогодней вечеринке, малодушно уступил другому, уступил тогда, когда она решилась довериться. Я же чего-то побоялся, чего-то неясного, я предал её, и теперь на мне - несмываемый ярлык предателя. Однажды оступившись, я должен нести этот ярлык до скончания веку, должен подтверждать и подтверждать его новыми предательствами. И Лара не оставила мне другого выбора. Лишила всего, что может помешать мне послезавтра сделать то, что просит шеф, просто хорошо сделать свою работу - обычную такую, гадкую работу, работу, в которую превратилась вся моя жизнь.