В детстве я читал фантастический роман, название и содержание которого не помню, но в памяти зацепился маленький эпизод. После очень долгого отсутствия космонавты возвращаются домой и, пролетая над Ленинградом, с удивлением обнаруживают, что вместо города раскинулся громадный зелёный массив, в котором каменными островками виднелись главные достопримечательности, а всё второстепенное (доходные дома, хрущёвки, заводы и фабрики) исчезло.
Так и мы, вернувшись после долгой разлуки в Санкт-Петербург, стремились вновь увидеть это главное. Нам не нужна была карта - память легко вела нас от одного места к другому. Здания, площади, улицы, памятники встречали нас приветливо, как старых знакомых, смущённо извиняясь за рекламы, портившие их вид.
Медный всадник всё также скакал, протягивая вперед неустающую руку.
Под ним сновали машины, постоянно подвозившие новые свадебные партии. Новобрачные резво подбегали к памятнику, рядом вставали их родственники и гости, в пластиковые стаканы лилось шампанское, производилась фото- и видиосъёмка, и через 5 минут они уже мчались к другой памятной точке города, а их место занимали другие.
Рядом неспеша прогуливались, одетые в одежды 18 века, позёры, так я называю людей, которые зарабатывают на жизнь позируя с туристами для снимков. Их можно найти по всему миру, но наиболее известны "гладиаторы" у Колезея.
В Летнем саду было как всегда тихо и ленивое осенние солнце без труда пробивалось сквозь поредевшую листву. Мы шагали по дорожкам, усееным золотисто-жёлтыми листьями, и старались не думать о том, что деревья, как и мы постарели на 13 лет, но по ним этого не видно, а вот мы изменились заметно.
Невский был тот же, но весь в заплатах реклам, подшитых к домам, столбам и проводам. Нетронутым остался только Аничков мост и Клодтовские, лучшие в мире бронзовые кони. Чтобы понять это, нужно поездить по Европе несколько лет, а затем вернуться в Санкт-Петербург, прийти на мост и взглянуть свежими глазами на застывшее чудо. Я думаю главная особенность заключается в том, что человек не сидит на лошади после её укрощения, а идёт рядом, как равный с равным. Я прочитал немного об истории этих памятников и оказалось, что несколько бронзовых копий были подарены Николаем I европейским монархам, потрясённым красотой коней.
Нева текла как обычно мимо Эрмитажа, Адмиралтейства, Стрелки и набережных, не замечая времени и изменений вокруг. Неотъемлемая часть города, с вздорным неуравновешенным характером и непредсказуемым поведением, она всегда сглаживала суровую строгость зданий и ансамблей, внося озорную лёгкость и движение. И я вдруг вспомнил моё первое написанное лет в 17 стихотворение:
В Ленинграде фиолетовое утро,
Люди, здания и асфальт блестящий
Отливают мягкой синевой,
И деревья встряхивают ветви
После сна в сиреневом тумане.
А Нева разбуженная утром
Причесать решила свои волны
И взбивает их как трепетные кудри
Ветерком весёлым и задорным.
Я помню как меня тогда поразило это удивительное утро с фиолетово- сиреневым оттенком воздуха. Никогда больше я не видел подобного.
Я даже не знаю, как сейчас мы воспринимаем Неву - как просто реку, или как "литературного" героя любимых стихов, поэм, романов. Невозможно ни вспомнить русскую литературу при одном только упоминании слов Мойка, Фонтанка, Нева, Зимняя канавка. Эти слова не географические ориентиры, это поэтические памятники нашей культуры.
Парадный, фасадный Петербург был как всегда прекрасен, но стоило нам зайти во двор любого здания на Невском, не говоря уже о других районах города, как картина запущенности и даже развала открывалась нашему взору.
Кучи неубранного мусора, обшарпанные стены, загаженные подъезды и лестницы говорили сами за себя. Уже в 80-ые годы слово и понятие "дворник" стало исчезать из городского лексикона, и, похоже, сейчас это уже неизвестная профессия. Кажется Станиславский сказал, что театр начинается с гардероба. Перефразируя его могу с уверенностью сказать, что город начинается со дворов.
Стараясь больше не заглядывать внутрь домов, мы прошли по Суворовскому проспекту до Смольнова монастыря, чтобы ещё раз полюбоваться чудесным ансамблем Расстрелли и удивительным, улетающим в высь собором.
Город как память, как архитектура, как искусство встретил нас тепло и приветливо, но город как место проживания, как людское сообщество не принёс нам радости. И только наши друзья скрасили эту печаль.
Псковские мы
Прочитав, как обычно, довольно невнимательно длинный список правил о стоимости билетов в Храм-на-крови, я протягиваю кассирше 600 рублей: "Два билета, пожалуйста".
Она с некоторым удивлением смотрит на деньги, затем на меня, и с лёгким раздражением спрашивает: "Вы откуда приехали?" Испугавшись, что как иностранцу мне придётся заплатить больше, я наивно отвечаю на вопрос вопросом: "Какая разница?". Она же более настойчиво спрашивает опять: "Вы откуда приехали?". "Какое это имеет значение? - отвечаю я, внутренне глубоко возмущённый дискриминацией. "Вы читать-то умеете?" - уже с явным пренебрежением бросает она. "Так откуда вы приехали?"
И тут до меня доходит, что цена билета для граждан России, к которым я стараюсь себя причислить, только 100 рублей. "Ну, из Пскова" - неожиданно вырывается из меня первое пришедшее в голову место. Кассирша, явно удолетворённая ответом, с усмешкой даёт мне два билета и оставшиеся деньги. Я ухожу и вслед мне доносится: "Ну, псковские, до сих пор читать не научились".
Нельготный туалет
Солнечное прохладное осеннее утро. К ажурноё решётке Михайловского сада рядом с Храмом-на-крови прижались три переносных голубых туалета. К открытой двери крайнего приставлен стул, на котором комфортно расположилась полная женщина в тёплой вязанной шапке, ватнике и шароварах. Используя этот туалет как контору, билетную кассу и подсобку, она выполняет сразу несколько функций: владелицы, кассирши, уборщицы. На дверях туалетов выведено крупными буквами - "Вход 10 рублей. Льгот нет." Я с искренней радостью читаю эту надпись. Наконец-то восторжествовала справедливость - появилось место, где никто не имеет преимуществ в ... отправлении естественных потребностей.
5 симфония Чайковского
Я сидел в Большом зале филармонии, окружённый со всех сторон бушующим океаном музыки, я плыл среди волн мелодий, захлёбывался ими, тонул, выплывал вновь на поверхность, судорожно хватаясь за ручки кресла. Первая часть наэлектризовала меня до предела. Достаточно было одной капли, только одного звука, чтобы вызвать эмоциональный разряд. И этой каплей явилась вторая часть. Стало так сладостно-больно от первых звуков рожка, как будто кто-то близкий и добрый сел рядом и нежно погладил меня. Я заплакал.
Всё: годы разлуки, встречи с друзьями, боль и радость прошлого, непонимание настоящего, любовь к этой дорогой и непредсказуемой стране, любовь к этому прекрасному городу, трудности эмиграции, горечь воспоминаний, счастье слушать эту музыку здесь, в этом зале - смешалось в один эмоциональный клубок. Я чувствовал музыку каждой клеточкой моего тела. Я молча рыдал и слёзы тихо текли по щекам. Я потерял реальность происходящего. Музыка несла меня , насыщая счастьем и тревогой, отчаянием и надеждой. Мне было то так больно, что хотелось закрыть уши и бежать от этой музыки, то так хорошо, что хотелось слушать её бесконечно.
Наконец, вторая часть закончилась. Третья принесла облегчение, а четвёртая - оптимизм, уверенность и надежду.
Я вышел из зала на вечерний Невский эмоционально опустошённый и насыщенный одновременно. И не было 13 лет разлуки, и небыло ощущения потери. Я был здесь все эти годы, я жил здесь душой и мечтами, я встречался с моими друзьями.
И уезжая теперь, я знал - я вернусь.
"Венчание"
Чудным солнечным днём мы прогуливались по Крюкову каналу. Перед воротами, ведущими к Никольскому собору, сидели две цыганки с детьми и просили милостыню. Каким-то образом они сразу признали в нас "иностранцев" и забормотали скороговоркой: "Мани, мани, мани".
Мы вошли в темноватую нижнюю церковь и тут же наткнулись на протянутую от стены к стене верёвку, на которой висела табличка - "Only for service" (только для молитвы). Не останавливаясь перед границей делящих людей на чистых и нечистых, своих и чужих, мы поднырнули под верёвкой и прошли вперёд. Рассматривая иконы, я вдруг ощутил прикосновение к моему плечу. Обернувшись я увидел мужчину средних лет, тыкающего в меня пальцем и вопросительно повторяющего одно и тоже слово: "Турист, турист?" "Что такое турист?" -неожиданно для самого себя спросил я. ( Позднее, когда я пытался проанализировать этот дурацкий ответ-вопрос, я понял, что каким-то образом мой мозг буквально перевёл английскую фразу в эту русскую несуразицу, которая, однако, подействовала неотразимо). "Извините"- пробормотал охранитель устоев и, возможно, доходов православной церкви и исчез.
Верхняя, наиболее интересная церковь была закрыта и мы направились к выходу, где увидели пару новобрачных, перед которыми суетился и давал последние указания видеооператор.
Вскоре перед нами разыгралась совершенно удивительная сцена "Выход из церкви после венчания". Дело в том, что венчание в церкви очень дорого. Из случайно подслушанного разговора мы узнали, что в Казанском соборе это стоит две тысячи долларов. Но, по-видимому, достаточно много желающих иметь, пусть и фальшивое, но подтверждение церковного обряда. А где есть спрос, там есть и предложения. Вот мы и оказались случайными свидетелями подобного события.
Итак, проинструктированная в спешке новобрачная пара, привезённая в церковь до или после загса, появляется на пороге. В неумелых руках они держат две иконы в ярко блестящих на солнце "золочённых" окладах. Перед ними пятится видеооператор, одновременно снимая и отдавая последние указания. С трудом удерживая неумелыми руками иконы молодожёны начинают неуверенно крестится: она справа налево, а он слева направо, а затем медленно двигаются вперёд.
Следующий кадр снимается вместе с немногочисленными родственниками на фоне собора. На вопрос: "А колокола будут?" - оператор уверенно отвечает: "Да, я заказал их". Действительно, через несколько секунд начинается перезвон колоколов, который заканчивается двумя мощными ударами. Я смотрю на часы - ровно два часа дня.
Музеи
Нас очень порадовал новый вход в Эрмитаж с Дворцовой площади через давно знакомые, но прежде всегда закрытые ворота, на которых неожиданно зазолотились российские гербы.
Мы ходили по дворцу из одного любимого места в другое, рассматривали полотна и скульптуры, и вдруг, почти одновременно ощутили странное разочарование. После увиденных коллекций Уффицы, Прадо, Мюнхенской Пенакотеки, Лувра и других известных музеев Европы - собрание картин Эрмитажа показалось нам провинциальным. Ещё в Америке из ряда статей в журналах мы узнали, что около 100 ШЕДЕВРОВ западно-европейских мастеров было продано зарубеж за годы советсткой власти. А сколько прекрасных произведений было просто подарено или украдено! И только коллекция импрессионистов выглядела как всегда великолепно (спасибо Щукину и Морозову), да, безусловно, и сам Зимний дворец, ни в чём не уступающий Европейским королевским родственникам.
Внезапно мы обнаружили, что на табличках с названиями картин и именами художников появились данные о приобретении этих картин - когда, из какой коллекции. Мы спросили одного пожилого экскурсовода об этом. Он как-то странно пожал плечами и заговорил о том, что вечерами за закрытыми дверьми, за столами с икоркой и шампанским собирается начальство и обсуждает вопросы, которые остаются секретом для остальных сотрудников Эрмитажа. Говорил он какими-то намёками, непонятно, боязливо. Похоже на то, что эти подписи к картинам являются как бы предложением к запросу о возвращении украденных ("национализированных") коллекций, а может быть я и ошибаюсь. Мы вспомнили полупустую Пражскую галерею, где на наш недоумённый вопрос нам ответили, что многие картины были возвращены их прежних владельцам.
Ожидает ли подобная участь Российские музеи мы не знаем, но не удивимся, если картины будут продолжать исчезать, заменятся копиями или продаваться.
Хотя мы посетили Эрмитаж в выходные дни, поток людей, как нам показалось, значительно уменьшился. По крайней мере, обычная очередь отсутствовала. Исчезли туристы из бывших союзных республик, было доаольно мало иностранцев. Зато обращали на себя внимание группы хорошо одетых детей, повидимому, из частных школ.
Русский музей не вызвал в нас разочарования. Понимая, что русские художники, по ряду причин, не смогли достигнуть уровня европейских гениев, мы, тем не мение, ощутили туже любовь, понимание и радость, как и раньше, ощутили национальную гордость, если хотите национализм, в лучшем понимания этого слова. Большим сюрпризом для нас было появление картин Васнецова, Врубеля и других на чисто религиозные темы для украшения церквей. Надолго упрятанные в запасники и, слава Богу, не уничтоженные, они опять увидели свет, радуя нас теплыми и искренними чувствами.
Появилась постоянная, хотя и довольно скудная экспозиция русского авангарда первой четверти 20-го века. И это в то время, когда в издании Русского музея 1989 года "1920-1930. Живопись" упоминается о 1500 работах того периода. Нет места? Или нет картин? Исчезновение части из них не было бы для нас неожиданностью, тем более, что они очень популярны сейчас за рубежом. Это кажется на вопрос Герцена: " Как там в России?" - кто-то ответил: "Воруют".
Месть
Прокофьевы и мы опаздывали на встречу. И хотя Кай явно выказывал желание быть выгулянным, оно было проигнорировано в надежде на его терпимость и благоразумие.
Мы вернулись домой довольно поздно. Володя тут же ушёл гулять с собакой. Когда же я вошёл в гостиную, чтобы включить телевизор, то в глаза мне сразу бросилась довольно большая куча наложенная рядом с пианино. Я позвал Лиду. Она молча взглянула на это, повернулась и спокойно сказала: "Когда Володя вернётся он это уберёт". И мы отправились на кухню.
Уборка кучи прошла тихо и незаметно для нас. И хозяин, и собака были довольно сдержанны, сделав вид, что ничего такого страшного не произошло.
Мы проболтали допоздна и улеглись только около часа ночи. Однако вскоре мы были разбужены странными топающими звуками перемещающимися из спальни хозяев к входной двери и обратно. Мы поняли, что это бегает Кай. Подобные пробежки были слышны несколько раз, пока к ним не добавились шаги Володи. Вскоре оба покинули дом. Мы тут же заснули, и уже не слышали их возвращения.
Наутро выяснилось, что Кай продолжил своё отмщение, заставив Володю поднятся с постели и выйти с ним во двор. Бегание же собаки было связано с тем, что хозяин никак не мог найти свитер, в котором от обычно выгуливал собаку. Другой, который он одел поначалу, явно не гармонировал с его брюками, особенно в середине ночи. Только вмешательство Лиды, которая авторитетно заявила, что его всё равно никто не увидит, положило конец Володиным сомнениям.
Оба, хозяин и собака, поднялись этим утром несколько позже, чем обычно.
Alma mater
Это произошло на второй день приезда в Санк-Петербург. Вечером, после прогулки по центру города, на станции метро "Невский проспект" мы садились в вагон. Внезапно, я оказался тесно зажатым между трёх парней. И хотя народу вокруг было мало, я как-то мало удивился этому, возможно, в памяти надолго засело воспоминание о толкотне в городском транспорте. На следующей остановке мы вышли и я, почему-то, решил проверить мой кошелёк.
И как вы уже догадались, его в кармане не было. Потеря была невелика - 10-15 долларов. Но, главное, там были все телефоны друзей и знакомых по которым я собирался позвонить. Это было невосполнимо. Особенно важен был телефон нашего знакомого, которому мы должны были передать деньги. К счастью, мы знали его имя и фамилию, и то, что он находится в больнице 1-го Медицинского института. Я сел за телефон и через больничную справочную с помощью очень отзывчивой женщины через 5 минут нашёл его.
И вот на следующий день мы отправились его навестить . Мы вышли из метро на площадь Льва Толстого и мгновенно на нас нахлынули воспоминания сорокалетней давности: кинотеатр "Арс", куда я забегал иногда посмотреть короткий документальный фильм, чтобы расслабится и отвлечься перед очередным экзаменом; пышечная, вся обсыпанная сахарной пудрой, кормившая дёшево и сытно вечно голодных студентов; кафе "Ландыш", требовавшее больше денег, но зато предлагавшее горячие сосиски с зелёным горошком; и наконец наш 1-ый Медицинский институт.
Похоже время остановилось на территории этого учебного заведения. Ни новых зданий, ни свежего покрытия наружных стен. Мы зашли в здание библиотеки и химических кафедр. Та же лестница с ещё более стёртыми ступенями бежала наверх, те же старые двери уже не поскрипывали, а отчаянно скрипели и требовали дополнительных усилий чтобы открыть их. Нам понадобились туалеты и мы нашли их на том же месте, и в том же ужасном состоянии. Однако Галя спустилась со второго этажа в состоянии радостного восторга. "Ты представляешь"- закричала она - "Я прочитала ту же надпись на стене, которую сделала Лиля: "Гуля дура". Вот уж действительно рукописи не горят, а граффити не стираются.
"Новое" клиническое здание, построенное ещё при нас, стояло всё там же, но и оно успело состарится намного быстрее, чем дореволюционные постройки. В вестибюле и на этажах нужно было внимательно смотреть под ноги, чтобы не оступиться в дырки, осталенные выщербленными керамическими плитками. Каталки, перевозимые сёстрами, отчаяно дребезжали, пересекая это дырчатое пространство.
Мы нашли постаревшего, но с теми же весёлыми играющими глазами Степана в обычной 3-х местной палате. Мы уже познакомились с его историей болезни в Америке и понимали, что жить осталось ему не долго. Я думаю, что он понимал это также. Мы вспомнили прежних друзей и знакомых, перекинулись несколькими малозначительными фразами и попрощались. Было грустно и тоскливо, как обычно бывает после посещения больных, когда чувствуешь неловкость от того, что ты-то здоровый, хотя и понимаешь, что это не надолго.
На улице всё также светило тёплое солнце, редкие студенты попадались нам по пути, позванивали трамваи, кружили осенние листья, и печаль встречи и расставания с Alma mater и старым знакомым постепенно таяла, забывалась и вскоре исчезла, оставив где-то в глубине нашей памяти маленький обрывочек, готовый выскочить в любой момент и напомнить о себе.
Поездка в Чудово
Мы привезли с собой прах Галиной матери, решив захоронить его в могиле Буси, её мамы. И вот утром вместе с Валерой, Галиным братом, мы отправились в Чудово.
Зайдя в вагон, мы буквально замерли от представшей нам картины: часть стёкол была выбита, в других зияли дыры, мягкие сидения были прожжены или полностью выдраны и пустые металлические каркасы не вызывали желания присесть, мусор, похоже, не убирался с нашего отъезда, а все стены и двери были густо покрыты "художественными" надписями. Но, казалось, только мы заметили весь этот разгром. Для остальных пассажиров в этом не было ничего необычного. И это безразличие или вынужденное молчание было самым неприятным.
С вокзала мы сразу направились на кладбище. По пути зашли в магазин купить спиртного для поминок. На полках громоздились десятки бутылок самых разных форм и наименований, в витринах лежали колбасы и сыры. И не было давящей толпы, не было грязной ругани. Было спокойно и тихо.
Также тихо было и на кладбище. Тёплое сентябрьское солнце поблескивало на фотографии Буси и свежий ветер теребил высохшие цветы на могилах. Я взял лопату, выкопал ямку поглубже и мы опустили туда урну. Затем выпили за упокой Марии Алексеевны.
Ещё в Америке мы решили установить плиту на могиле, поэтому узнав адрес мы отправились обратно в город в мастерскую надгробий. Над входом в оффис красовалось странное название "Самоцвет". Внутри нас приветствовала секретарша. И хотя "бос был на ланче", она тут же позвонила ему по мобильнику и минут через 10 подкатила машина, из неё вышли двое трезвых мужчин лет 30-40. После короткого делового обсуждения мы сели в их машину, подъехали на кладбище, где они всё обмерили, и вернулись в оффис. Мы выбрали мрамор, вид резьбы, текст. Все данные были введены в компьютор. Наконец была названа окончательная цифра в рублях, которую тут же перевели в доллары, 305. Получив квитанцию, мы вручили её Валере, который должен был проследить за работой. Полной уверенности в том, что всё будет сделано как надо у нас не было, и мы вздохнули с облегчением только после того, как получили фотографию плиты на могиле.
Конечно, мы не могли уехать не посетив мамин дом, на земле которого мы проработали более 10 лет. Каждую весну, лето и осень мы "пахали" на участке с зари до заката, стараясь получить достаточный урожай овощей на зиму. Мы поставили новый дом, разобрали старую полусгнившую избушку, построили сарай, парники, мостик через канаву, посадили яблони . Сколько строительного материала, стекла было привезено из Ленинграда, сколько бутылок водки было отдано в качестве оплаты за песок, бетон, торф, навоз, сколько физических сил было затрачено - всё не перечесть.
Сначала мы заглянули к соседям, с которыми были всегда в хороших отношениях. 13 лет ничего не изменили ни во дворе, ни доме. Сначала к нам вышел сын хозяйки, Витя, с удивлением рассматривая нас и не узнавая. Когда же мы назвали себя он радостно улыбнулся и позвал мать. Галя, заметно постаревшая, вышла из сарайчика, где кормила свинью. Мы обнялись, поохали и немного поболтали. Алексей, её муж, умер лет 8 назад от алкоголизма. Сама она на пенсии, живёт в квартире, но держит этот участок и дом как подсобное хозяйство. Рассказала, что в нашем доме уже живут вторые хозяева, которых в этот момент не было. Мы зашли на наш бывший участок, с удовольствием посмотрели на стоящие до сих пор сарай и парник, сорвали мелкие яблоки с 20-летних яблонь, за которыми никто не ухаживал, вспомнили жалкие прутики-саженцы из которых они выросли.
И не было печали или сожаления от того, что всё это, насышенное нашим трудом, мы легко оставили в прошлом. Только лёгкими волнами набегали короткие воспоминания и также легко уходили назад, оставляя без измений гладкую поверхность сознания.
По грибы
Все годы в Америке я мечтал вернуться в Россию и сходить за грибами. И хотя настоящий грибной сезон еще не начался, Прокофьевы повезли нас в лес на старые места.
Был прекрасный сентябрьский день бабьего лета. Лес встретил нас как старых знакомых, приветливо делясь с нами запахами, осенней цветовой гаммой, свежим ласковым воздухом. Настоящих грибов ещё не было, но мы нашли достаточное количество груздей для хорошей засолки. Было удивительно радостно бродить между кустами и деревьями, раздвигать ветки и папортники, копаться в густой траве и продолжать спокойный разговор с Володей обо всём, что трогало и беспокоило нас. Рядом носился возбуждённый Кай, внося некоторый диссонанс в атмосферу разлитого по лесу покоя и тишины.
Наконец мы вернулись к машине и разгулявшийся аппетит был вознаграждён чаем из термоса, бутербродами, солёнными огурчиками, овощами - всей той вкуснятиной, что приготовила Лидочка. Ах, как это всё хорошо елось в лесу.
Ещё в лесу стали складываться стихи, а дома они обрели законченную форму.