Аннотация: начал с третьей части, написал вторую, первую не успел, но... очень кушать хоцеця
(есть такая поговорка, как "пьяный проспится, а дурак никогда", поэтому необязательно верить в то, что следующие части - вторая и третья - являются чистыми истинами и сигнализируют о том, что Юра действительно проспался, если верить в то, что в первой части описывалось его "раздвоение личности", к которому очень многие писатели (художники и поэты) рано или поздно приходят, как к старости человек способен приблизиться в любые годы жизни, если доверять поверью "много будешь знать - скоро состаришься и плохо будет спать", ведь мысль о старости закладывается очень глубоко в подсознание и, как бы человек ни мечтал в своей солнечной юности, что он вечно останется таким же, но... с годами он понимает, что своё они берут по любому (годы своего всегда добиваются!), так и безумие грозит каждому, кто встал на этот скользкий путь, постоянно напоминающий, что однажды к тебе в гости придёт "газонокосильщик", а со стороны это будет выглядеть, будто ты сам с собой разговариваешь, выясняешь отношения и кричишь в обмотанную чёрной изолентой деревяшку, которая тебе кажется "сотовым" (идёшь по улицам и громко-нервозно кричишь, потому что все с тобой здороваются и виду никакого странного не подают, хоть и знают, что ты "с приветом", но... зачем же говорить человеку такое, раз он постоянно один и ни с кем не хочет разговаривать, кроме себя, потому что наиболее оригинален, а все вокруг банальны и примитивны), а потом ты себя этой деревяшкой начнёшь бить по голове, повалишься на асфальт, потому что тебе будет казаться, что это не ты себя бьёшь, а кто-то на тебя нападает; какой-то очень опасный дьявол, которого все боятся и делают вид, что не видят его и потом тебе это объясняют, мол ты просто сошёл с ума и пытаешься покончить с собой)... В общем, вторая и третья часть выглядят, хоть и занимательнее, чем первая, но не достовернее. Можно было бы закончить этот рассказ про чердак окончанием части первой, но и это не совсем честно. Совсем честной будет публикация всего этого романа, где вторая и третья часть переписана и рассказывает о том, справился ли сошедший с ума Юра со своим призраком, схватившим его Аллу, если учитывать, что милиционеры на пляже ей рассказали про Писаку, но ничего не сказали о способностях Юры и она решила попробовать познакомиться с этим новым молодым человеком и действительно попала в заложницы. Так вот вся история началась, значит она должна продолжиться (на что требуется часть вторая) и - закончиться (часть 3), чтобы, как это называют, не получился "куб, состоящий из четырёх граней". То есть, вторая часть должна не только не уступать предыдущей по связности слов, но и доминировать, в чём и заключается общий смысл понятия "развитие".
Часть вторая
ГОРОД
До того как всё началось, это был самый обычный город, в котором правили бал не только любовь, надежда и вера, а и ненависть, иногда предательство, вражда, лицемерие, жестокость и всё, что за сим следует. Но в один прекрасный день события в этом городе резко изменились, уступив место волосам, поднимающимся дыбом, бесчисленному количеству мурашек на тела населения, кошмарам наяву, и, конечно же, смерти, хоть и смерть среди всего происходящего - начавшегося в этот неожиданный день, не казалась самым страшным явлением; были вещи и пострашнее смерти. Юрий Владивостоцкий в этот день ещё не приехал; он приедет ночью, которая сменит этот день на следующий.
Много чего произошло в течение всего дня. Вот несколько, казалось бы, незначительных событий, поскольку всё происшедшее в городе Чердак в течение всего дня, охватить сразу и описать в самом кротчайшем даже изложении, невозможно.
Итак:
глава 1
ИСЧЕЗАЮЩИЕ
— Папа, — обратился вдруг семилетний мальчик ни с того ни с сего к своему отцу, — а почему Лукьяновы так и не приезжают?
Лукьяновы были друзьями семьи этого мальчика, жили в соседней квартире, и поскольку этого семилетнего Игорька интересовали самые младшие Лукьяновы - двое шестилетних братьев близнецов - с которыми ему никогда не было скучно, то он решил, что одному только его папе известна причина, по которой мать, отец (друзья матери и отца Игорька Егорова) и двое их сыновей не вернулись с поездки на дачу (а они обязательно должны были вернуться, ведь завтра будний день - старшим на работу, младшим в школу, в один класс вместе с Игорьком Егоровым).
— Что-то, значит, случилось с ними по дороге, — легкомысленно ответил отец, не задумываясь ни о чём (позже он задумается), что с этими весёлыми и дружелюбными людьми может случиться: попали ли они в аварию и не отхаживают ли их всех четверых (а может и не всех...) сейчас в реанимации, особо не борясь за их души.
— Вовка и Димка же должны приехать, — настаивал на своём тот, как будто, если будет постоянно об этом твердить и настаивать, соседи эти всё-таки приедут и через три-четыре минуты в дверь Игорька раздастся знакомый стук и Игорь до ночи с соседскими ребятами проиграет в карты, в прятки, в чижа, в пекаря и во что угодно.
— Ну раз должны, — пожал отец плечами, — значит приедут.
— А если не приедут? — мешал он отцу смотреть какой-то скучный боевичок и одновременно бестолково читать газету.
— А если не приедут, то... — собрался отвечать отец, но звонок в дверь прервал его.
Игорь тут же кинулся к двери.
— Обязательно спроси "кто там?", — напомнил вслед ему отец, поскольку не всегда Игорь, прежде чем открывать коридорную металлическую дверь, задавал ей подобный вопрос. Но - слава Богу - ещё не случалось такого, что за металлической дверью стояла какая-нибудь шпана в натянутых на лица мотоциклетных шапочках, пожелавшая зайти "в гости" без приглашения (незваный гость хуже татарина), по возможности избить, а если повезёт, то и зарезать кого-нибудь из хозяев и максимально обчистить квартиру, лишь бы только были завтра деньги на "кайф".
— Спрошу-спрошу, — пообещал Игорь, наученный горькими пилюлями, в виде отцовских и материнских (если не считать многих соседских) "нравоучений".
И услышав за дверью "я" голосом своего восьмилетнего приятеля Кости, он отворил дверь, щёлкнув прежде замком.
— Брат мой не у тебя? — спросил он, забыв поздороваться, хотя, судя по его виду, этому парню было не до здоровья.
— Нет, — тут же ответил Игорь, обратив внимание на его взволнованный вид. — А что случилось-то?
— Не знаю, — потупил он голову. — Люди многие в нашем городе исчезли, — ответил он.
— Как, исчезли? — не понял Игорь.
Они так и разговаривали через порог, словно по иному и не могли.
— Отец мой сегодня зашёл в магазин и не выходит,— начал тот рассказывать.— Я уже устал его ждать в машине, и вышел. Захожу в магазин, его там нет. Выхожу из магазина - машины нет. Или мужик сегодня какой-то в туалет зашёл. Мы с пацанами сидели на скамейках, а он так полчаса и не выходит из туалета. Влас уже подкрался к толчку, чтоб посмотреть, как этот мужик там дрочит, но глаза у него на лоб чуть не полезли: он ещё дёрнул за дверь, а там пусто было. Да много чего я сёдня заметил...
— А Вовик с Димоном тоже не приехали, — поделился с ним Игорь. — Они давно уже должны быть дома, а их всё нет.
— Я и говорю, что-то странное в городе происходит, — произнёс Костик. — Брат мой пошёл мусор выносить, и с концами.
— А ещё что ты видел? — Нет, он не не верил своему приятелю Косте, просто он пугался, слушая и понимая по-своему всё это, но ничего не мог с собой поделать, продолжая интересоваться.
— Менты какие-то гоняют по всему городу на УАЗике, — отвечал тот, — одного пацана затолкали в машину. Прикидываешь - шёл пацан с матерью за руку, проезжает мимо на всей скорости "УАЗ", дверца открывается и из УАЗа высовываются руки - семь или восемь их там было, этих рук - и хватают пацана. Мать визжит, пацан орёт, но дверца захлопнулась и приглушила вопли пацана. Нормально, да?
— И ещё... одно произошло... — говорил он медленно, словно гадал: говорить или не говорить. Но три или четыре секунды молчал.
— Что произошло? — нарушил Игорь образовавшуюся тишину.
— Автобус сегодня ехал, — нехотя отвечал Костик. Он, возможно, думал, что Игорь не поверит в то, что он скажет. Но Игорь в этот день мог поверить во что угодно, да и вообще, он не отличался особой проницательностью и иногда запросто чёрное мог назвать белым. — Автобус, переполненный пассажирами... Он гнал со всей скорости... — Но, видимо, решил не рассказывать это и перейти к самому главному: — Чёрные руки из асфальта вылазили, как в том фильме, помнишь?
— А, помню, — вспомнил он фильм ужасов "Чердак-3", — его ещё по роману этого писателя сняли... — не мог он вспомнить фамилию писателя, — ...ну, которым твой отец зачитывался. "Чердак и вселенная", "Бог Чердака"... И что, правда те чёрные руки из асфальта торчали?
— Не торчали, — заметил тот. — Вылазили. И залазили, утаскивая пять или шесть прохожих за ноги. И автобус провалился... — случайно вылетело из него. Но про автобус он рассказывать не стал, хоть Игорь его и уговаривал.
Они ещё говорили некоторое время, пока Игорь его не прервал: — Погоди, Костик, не рассказывай, — обратил он внимание на распахнутую настежь дверь своей квартиры, — я дверь пойду прикрою, а то её сквозняком распахнуло. — И побежал закрывать дверь. Но...
...В квартире было тихо и темно... Должен был гореть на кухне свет, да и в комнате свет должен был гореть, и моноблок с отцовым боевичком должен был работать... Но складывалось такое ощущение, что отец Игоря уже давно куда-то уехал... Не в роддом ли, к жене, долго - упорно - дожидаться рождения второго своего ребёнка? Вряд ли.
Игорь вошёл в квартиру, так и не прикрыв за собой распахнутую сквозняком дверь. Сумерки этим вечером сгущались очень быстро, потому за окнами Игоревой квартиры было уже полутемно. Игорь включил в большой комнате свет и убедился, что отцово место (кресло, в котором он пару минут назад читал газету и одновременно сто первый раз просматривал надоевшего уже агента 007) пусто. Потом он выскочил в коридор, но Костика уже не было, и металлическая коридорная дверь была закрыта, хоть Игорь и не слышал щелчка замка - дверь эта громко закрывается. Он хотел было войти назад - в квартиру, но... дверь захлопнуло сквозняком перед самым его носом.
глава 2
ПУГАЛО
Две девочки-близняшки сидели на веранде бабушкиного частного дома, любуясь закатом. Дом располагался на окраине города, на пригорке, с видом на живописный Уссурийский залив. Под верандой глаза мозолил небольшой четырёхсотовый огородик, за ним невысокая оградка, пыльная дорога, один конец которой ведёт к выходу из этого квартала, другой - к развилке спуска в сторону пляжа и подъёма в сторону небольшого заброшенного кладбища, расположенного на невысокой сопочке и готового к сносу и застройке АЗС или автостоянки, хотя наверняка автостоянку и АЗС очень скоро снесут и выстроят какой-нибудь многозвёздочный отель. Однако, этим вечерам девочкам ничего не мешало любоваться закатом и предаваться детским мечтам и фантазиям (именно в этот вечер близняшек Катю и Марину охватил какой-то небывалый "полёт фантазий"). Огородик, хоть и мозолил глаза, но не зря: на нём ничего, кроме сорняков и полыни с крапивой и всякой дребеденью, не росло, и папа после бабушкиной смерти планировал скосить всю эту дрянь и соорудить что-нибудь современное, вроде площадки для гольфа или бассейна для удовольствия своих шестилетних, но уже довольно симпатичных дочек. И дочки знали о мыслях своего доброго и всегда хорошего папы (в смысле "хорошего", положительного во всех отношениях). Но этим вечером им было не до будущего бассейна, они проболтали весь вечер о каких-то волшебниках, магах чародеях, о ведьмах, колдунах, вампирах, оборотнях, о снежном человеке, о посёлке Лунатик..., о милицейских УАЗах, рассекающих по городу, как будто началась какая-то ВЕЛИКАЯ АМНИСТИЯ, и о "чёрных руках, вылезающих из асфальта"... Проболтали и не заметили, как солнце исчезло за полуостровом Муравьёв-Амурский и вокруг слегка стемнело.
Марина первой прервала увлекательную тему о Снежных Крестах: — Кать, глянь! — резко изменила она тон, в то время как взгляд её упал на огород.
Катя глянула и глаза её чуть на лоб не полезли: посреди огорода стояло высокое, трёхметровое огородное пугало; натуральное пугало, каким многие дачники пытаются отпугивать от своих огородов; большой деревянный крест с резиновой маской-головой какого-то страшилища; деревянный крест слегка обит паралоном, для придания пугалу формы человеческого тела, и сверху на всё это - на длинные штаны, болотные сапоги, увеличивающие размер полутораметровых ног - был натянут модный длинный китайский плащ, какие сейчас носят состоятельные люди для придания им особой солидности.
— Что это за ерунда? — отреагировала Марина на огородное пугало. Но изумило девочек не само пугало... Вечер выдался душным и безветренным, а пугало это слегка покачивало, как будто ветер всё-таки поддувал - и поддувал неслабый.
— Пошли-ка отсюда, — сказала Кате Марина, хоть та уже и сама открывала дверцу и входила в чердак. Они вдвоём направлялись к лестнице; она располагалась посреди чердачного помещения и спускалась внутрь дома. Просто девочкам скорее нетерпелось быть рядом с мамой, папой и больной бабушкой (хоть она была больна раком и сварлива, но ощущать домашнее тепло было куда приятнее, чем сидеть на веранде и смотреть на это покачивающееся пугало, которое непонятно откуда взялось и своим необычным видом прогоняло мурашки по всему телу).
И за весь вечер девочки так и не рассказали родителям ничего, хоть и очень сильно хотели, но... они как будто думали, что если они что-либо расскажут своим родителям о пугале, то те подойдут к нему и попытаются снять хотя бы плащ; тут-то пугало и... оживёт, и... начнутся НЕПРИЯТНОСТИ (во всяком случае, девочки так считали).
Так близняшки и уснули в одной кроватке, не сказав родителям ни слова о пугале. Снился девочкам, естественно, один и тот же сон (им очень часто одинаковые сны снились). И этот сон счастливым не был. Он был кошмарным. И отец, словно чувствуя, что дурной сон девочек вот-вот дойдёт до апофеоза, подошёл к дочерям среди ночи и разбудил их...
— Поднимайтесь, пойдём, — проговорил он им, лишь те продрали глаза. — Мама уже там.
— Куда пойдём? — как по привычке спросили девочки; только на этот раз у них совпало один и тот же вопрос задать в голос.
— На улицу, — ответил им отец. Он был хладнокровен, но от тона, которым он предлагал дочерям прогуляться, мурашки по спине пробежать могли бы не только у этих светловолосых близняшек. Тон его как будто "глубоко сожалел": "не стоило вам жить в этом доме - в этом городе; лучше бы вы родились на свет где-нибудь в Африке или на луне. Но, раз уж так случилось, то пеняйте теперь на себя".
— Среди ночи? — спросила уже только Марина. — Что там делать?
— Пошлите-пошлите, — не менял он тон, хоть он у него и выглядел уже каким-то неопределённым, — не пожалеете.
Катя с Мариной переглянулись. Они не забыли про пугало. Но больше всего их сейчас беспокоило, что их "добрый и всегда хороший" папа имеет в виду: что там на улице интересного среди ночи?
— А может нам вовсе необязательно сейчас туда идти? — спросила его дочь Катя.
— А что?— слегка усмехнулся он,— вы огорода боитесь?, или кладбища?
— Пап, — заговорила Марина, — ты что, знаешь, что на огороде... — хотела она сказать "пугало появилось", но передумала и сказала другое: А почему ты про огород спросил?... Что там на огороде?
— Да ничего особенного, — отвечал с каким-то странным удовольствием, — пусто, как раньше. Здоровяк тот ушёл сразу, как мы с мамой вышли полюбоваться звёздами и яркой полной луной. Так что можете быть спокой...
— Какой здоровяк? — опять спросили девочки в голос, как в какой-то кинокомедии.
— О! Огромный, трёхметровый парень, — восхищённо отвечал тот. — Он был в длинном кожаном плаще, но даже этот плащ ему мал был при его РОСТЕ! Представляете?! Он стоял посреди огорода, и когда мы вышли, мы даже за пугало его приняли. Но он как увидел нас, сразу сорвался с места и потопал куда-то в сторону кладбища. Шаги у него, скажу я вам! Аж земля содрогалась... Ну да ладно, заболтался я что-то. пойдёмте же уже! Нельзя такую ночь пропустить.
— Да что там такое-то?! — всё не могли понять девочки, хоть уже и одевались, словно загипнотизированные.
— Звёздное небо!— опять его тон стал восхищённым.— Красота!! Вся вселенная как на ладони! Такой ночи вы больше никогда не увидите.
И правда, на небе было более чем здорово: такое ощущение, будто на тебе надеты стереоскопические очки, сквозь которые можно смотреть не только стереофильм в стереозале кинотеатра Чердак, а и а и телевизор и вообще всё что угодно, получая не меньший стереоэффект. Если раньше звёздное небо выглядело почти как на картинке, то теперь, казалось, можно было в это небо заглянуть как можно глубже. Это действительно была КРАСОТА. Но когда они втроём вышли на улицу, то весь звёздный небосвод ("всю вселенную") заслонил собой... огород... Вернее, мать Оксана. Она стояла посреди огорода, на том самом месте, где девочки увидели невесть откуда взявшееся пугало, и сразу как увидела вышедшего из дома мужа и дочерей, замахала им руками и закричала:
— Олег, заведи девочек обратно в дом, а сам иди сюда!
Что она там увидела, с далека разглядеть было невозможно: всё заслоняла собой полынь и трава по пояс. Но Олег тут же исполнил требование жены; он всегда привык исполнять требования этой влиятельной женщины.
— Что там такое? Ну-ка, идите пока в дом, как мама сказала, — суетливо обратился он к дочерям, заводя их в комнаты, мимо похрапывающей бабушки, в детскую спальню. — И на улицу не выходите, а то мама ругаться будет, — нестрого предупредил он их, тут же выскакивая на улицу и мчась со всех ног в огород. Что же, чёрт возьми, там такое приключилось?!
Когда он подбежал к жене, то первым делом обратил внимание на то, какая она была бледная (хоть и яркий свет полной луны недостаточно позволял разглядеть цвет её лица) и перепуганная. Только после он глянул под ноги...
Оказывается, посреди огорода располагалась какая-то могильная яма, только эта яма отличалась от всех остальных своим объёмом: она была немного шире и немного глубже обычных стандартов, устанавливаемых могильщиками. А дно её было завалено изуродованными человеческими телами. Семь или восемь трупов там лежало. Но больше поражало то, как они выглядели... Олега тут же вырвало. Жене его нечем было создавать дуэт мужу - она восьмой день проводила лечебное голодание и всегда предпочитала сидеть на диете.
К их дому тем временем подъезжало восемь милицейских УАЗиков. Они ехали друг за другом, неторопясь, видимо, чтоб не поднимать шум, и также - гуськом - сворачивали на подъездную дорожку, к дому, где в данный момент похрапывала больная раком старушка и две её внучки не могли заснуть.
Эти УАЗы никто не приглашал в гости. А даже людям, наполнявшим эти УАЗы, было небезызвестно, что незваный гость хуже, чем "хуже татарина".
Двумя-тремя секундами позже, бабушка проснулась от собственного крика, как будто ей всё ещё было шесть лет, она боялась темноты и каждую ночь её мучили кошмары.
глава 3
ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛИ
Поскольку, в городе Чердак, в школах, институтах и училищах летние каникулы выпадали исключительно на август месяц, то учащиеся в конце июля того праздника не ощущали, какого ощущали дети начальных классов всех остальных российских школ, в конце мая. В Чердаке все больше были озабочены учёбой и заботой о будущем, нежели отдыхом и умением ежедневно убивать время, но забота эта не мешала всем не отличаться от обычных учеников, которые не живут в городе Чердак. Не мешала эта забота, например, любить и ревновать: одним - любить, другим - ревновать.
Например, в ПТУ-9 в конце июля появился новичок - первокурсник, и сам не ожидал от себя, что в первую же перемену подойдёт к одной из девушек-второкурсниц.
Девушек было трое, они стояли у подоконника и о чём-то шушукались. Но новичок мог бы подойти к каким-нибудь другим девушкам, но подошёл он именно к этим, и заговорил не со всеми сразу, а с одной из них:
— Лола?— подошёл он к ней и уточнил, действительно ли её так зовут. Это была очень красивая девушка; возможно, самая красивая во всём училище. Но новичок этот в сравнение с ней выглядел... мягко говоря, недоноском. Но подошёл он не просто так. — Тебя Лолой зовут?
— Наверное, — нехотя ответила та, уныло поглядывая на этого "ребёнка". — А что?
— А ты меня не помнишь? — продолжал он своё обращение. — Мы с тобой в соседних квартирах жили, а в одиннадцать лет родители увезли тебя сюда, в Чердак. Не помнишь?
— Так в Чердак они увезли её или в одиннадцать лет? — решила поумничать одна из подруг этой очаровашки.
— Помолчи, Рэмба, — попросила её вторая подруга. — Не мешай мальчику, пусть говорит.
— А что я помнить-то должна? — разговаривала она с ним в тоне воспитательницы детского сада.
— Переключатель,— ответил он ей. Ответил всего одно слово, и это слово тут же всё всколыхнуло в голове Лолиты... Она всё вспомнила...
— Девчонки, идите в класс, — попросила она их. — Нам поговорить нужно. Я потом всё расскажу.
Те, как-то странно переглянувшись, удалились.
— Я про переключатель забыла, — сказала она, оставшись наедине с новичком, так, что даже неподалёку никто не сидел. Голос её был слегка встревожен. — А что с ним теперь?
— Теперь он на Чердаке,— ответил новичок.— Теперь уже в некотором смысле поздно. Но в другом смысле, ещё не всё потеряно. Тайник находится на втором морском кладбище, но ты ж не полезешь туда.
— Это где? — не поняла та.
— На Суходоле, — ответил он. — Сейчас там вода, а раньше...
— Знаешь что, — заявила она ему, — меня достал уже и Чердак и переключатель и всё на свете! Время-то много уже прошло с тех пор, а оно так и не начинается.
— Оно может начаться в любую секунду. Я ведь неспроста перевёлся в эту фазанку из Владивостока, и подошёл к тебе сегодня тоже не просто так. Сон мне вчера нехороший приснился. И, я думаю, уже этим же вечером ВСЁ и начнётся.
— А по-моему, ты просто блефуешь, — заметила она ему.
— С какой стати мне именно сегодня блефовать?
— Не знаю, — пожала та плечами. — Я уже мало чего понимаю. Столько времени прошло. Иди-ка ты, Витёк, погуляй куда-нибудь, пока тебя мой парень не увидел.
— Смотри, как бы не пожалела, — проговорил он, уходя, довольно зловеще.
— Не верю я уже во всё это, — бросила ему вслед Лолита и усмехнулась про себя: "столько времени прошло, а он всё успокоиться и позабыть этот долбанный переключатель не может!"
Виктор Кадреченко вышел на улицу, чтобы "стрельнуть" несколько сигареток, поскольку свои он сегодня утром из-за дикой спешки забыл дома. Только девушка (женщина) могла нырнуть на дно бухты Суходол (где нырять, Лолита могла бы найти лучше, чем её полузабытый друг (не друг, а просто сосед) детства Кадреченко) и отыскать там под водой разрытую могилу, простоявшую в таком положении не одну тысячу лет, а на дне могилы и переключатель (вообще, переключателей много и в городе Чердак и в некоторых других городах, но тот, что расположен на дне могилы "затонувшего" - или "второго морского" - кладбища, наиболее из всех доступен). Но, раз её уговорить на это сейчас итак трудно, то Виктор Кадреченко решил смириться и во всём положиться на волю Господнюю.
На улице стояло несколько кучек "смолящих" ребят и, если незаметно по всем пройтись, то на пару пачек можно насобирать сигарет. И Виктор собрался было отправиться в путь, попрошайничать, но...
— Здорово, хрен моржовый!— услышал он позади себя чей-то незнакомый голос, по всей видимости обращавшийся непосредственно к нему...
Виктор обернулся. Перед ним стояли четверо третьекурсников. Это были ребята того самого типа людей, который таким как Виктор лучше обходить десятой улицей, рискуя остаться без денег, избитым и - по возможности - изнасилованным. Тот, что обращался к Виктору, был выше всех своих товарищей и выглядел солиднее и значительнее. Он покуривал дорогую американскую сигару, и Виктор уже мог бы попросить этого парня оставить ему докурить, но делать этого Виктор не стал; вместо этого он спросил у парня с сигарой в фиксах:
— Это ты мне? — голос Виктора не подвёл и не получился как у перепуганной маленькой девочки.
— Должно быть, — ответил тот сквозь сигару, — раз ты обернулся. Как делишки, моржовый хрен?
Некоторые из ребят неподалёку прекратили общаться и устремили всё своё внимание на "неудачника-новичка" и затеявших с ним беседу приблатнённых третьекурсников.
— Не называй меня так, — проговорил Виктор совершенно без эмоций в голосе.
— А как тебя ещё называть?— полюбопытствовал тот таким же пустым тоном, словно передразнивал. — Шкурой от хрена? Или просто волосами?
— У тебя какие-то проблемы? — поинтересовался Виктор у того, и сразу заметил как его надменная улыбочка превратилась в ухмылку.
— Ты упасть не хочешь?— полюбопытствовал у него тот вместо ответа.
Уже никто не курил на улице, все запечатлели внимание на разговоре; многие даже приблизились на несколько шагов.
— Да в чём дело-то? — делал Виктор вид, что ничегошеньки не понимает, хотя прекрасно догадывался в чём дело.
— В дерьме твоего чайника, — ответил ему один из троих товарищей короля этого училища. Но Виктор ничего не услышал, потому что в глазах у него на некоторое время потемнело, и он рухнул на асфальт. Кулак "короля" перед этим вылетел незаметно, и Виктор даже сообразить ничего не успел, только обнаружил как изо рта у него что-то тёплое сильно текло, когда в глазах прояснилось и он обнаружил, что находится на пыльном и украшенном окурками асфальте.
— Теперь понял, в чём дело? — спросил его "король", сразу как попал в поле зрения Виктора. — Или на тебя поссать?
— Ты недоволен тем, что я подошёл к твоей девушке? — произнёс ему Виктор, не успевая сплёвывать кровь, текущую из разбитой губы. — Так ты спроси её, почему я подошёл. Я ведь подошёл не для того чтоб познакомиться.
— А если я тебе сейчас ногу сломаю, ты сможешь подходить? — спросил его тот, пока он поднимался с асфальта, и одновременно пнул его по кроссовку, так, что Виктору опять пришлось упасть.
И спасло этого паренька то, что трое подружек (в числе которых была Лолита) ничего не подозревая вышли на улицу покурить...
— Чё ты делаешь, идиот?! — налетела тут же Лолита на своего парня, но не налетела, а просто спросила. — Нафига ты избил его?
— Он к тебе приставал, — ответил тот, мило улыбнувшись своей девушке. — Имею я право постоять за тебя?
— Ну и балда ты! — ласково произнесла она, уводя в сторону входа в здание ПТУ. — Пошли за мной.
— Да, дорогая, — подчинялся он ей.
— Встань-ка, разговор есть, — подошла к Виктору девушка по прозвищу Рэмба.
Виктор поднялся и отошёл с ней чуть в сторонку, чтоб развесившие уши первокурсники, столпившиеся поглазеть на завершившуюся "разборку", ничего не услышали.
— Лолка нам тут кое-что о тебе рассказала, — заметила она ему. — А ты, насколько я понимаю, не зря решил поступить к нам в училище.
— Да, — согласился он с ней. — Где-то у вас в училище какие-то странные вещи происходят. Ты же знаешь, как это место найти?
— Тут любой это место знает, — ответила она. — Подвал. Туда даже сантехники не заходят. Но училище несмотря ни на что не закрывается.
— Здорово! — восхищённо, но не громко, произнёс Виктор. — Подвал, это то что надо!
— Ты с ума спятил, — также тихо говорила с ним та. — Уезжай из этого города, пока не поздно; до вечера ещё успеешь. Что тебе дома-то не сидится? Вообразил себя Спасателем!
— Я и есть Спасатель, — нехотя проговорил тот. — Если б я не поступил в училище, подвал бы меня не принял?
— Не принял - не то слово, — ответила Рэмба. — Он бы тебя с лица Земли стёр.
— Благодарю тебя за "наколку", — распрощался он с ней. Другими словами: спасибо за подсказку о подвале, но под ногами сейчас не мешайся. — А мне пора подготавливаться к путешествию в подвал.
— Ты псих, — проговорила она ему вслед. — Просто сумасшедший!
— Я знаю, — согласился тот. — Но ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня.
Когда Виктор вошёл в класс, многие поглядывали на него с презрением, поскольку на спине у него остались следы от плевков, пыли и к заднему карману приклеилась выплюнутая кем-то жвачка и аккурат к ней окурок со следами помады на фильтре. Кто-то посмеивался. Но Виктор не обращал ни на кого внимания; он был занят мыслями - строил план. Машинально сел за свободную парту и погрузился в размышления ещё глубже.
Кто-то с передней парты повернулся к Виктору и прервал его размышления:
— Убегай из фазанки, пока не поздно, — предупредил он его шёпотом, чтоб никто "посторонний" не услышал.
— Это почему же? — спросил в ответ Виктор.
— На тебя глаз положили, — ответил тот. — А Маргарин - зуб.
— Кто такой Маргарин? — спросил Виктор, словно и не догадывался.
— Тот, кто тебя на перемене чуть не обоссал, если б баба его не выскочила. Чё ты ей сказал такого, что она впряглась за тебя? А с Рэмбой вы о чём разговаривали?
— Всё тебе надо знать!
— Ну не говори, если не хочешь. Ты только не сиди сейчас долго, а ноги быстрее делай, если хочешь живым и здоровым остаться. Маргарин, он чемпион района по кикбоксингу.
Но тут в класс вошёл преподаватель, и Виктор решил, что "ноги делать" уже поздно.
— Да не обращай ты на Тута внимания, — говорил он о преподавателе по прозвищу Мумия Тутохломона-6. — Он же Мум-Тут! Тормоз. Вставай и иди внагляк.
— Как скажешь, — пожал Виктор плечами и поднялся с места. Ему действительно пора было уже идти: план назрел сам собой, Виктор даже не ожидал от себя такого, что не надо больше голову ломать.
— Вы далеко собрались, молодой человек? — тут же поинтересовался у него преподаватель.
— Скоро вернусь, — соврал ему Виктор в ответ.
— Скоро будет уже очень поздно,— решил поумничать преподаватель, но Виктор прошёл мимо него с таким видом: "попробуй останови!"
Он вышел в пустой коридор, хотя перед этим предполагал, что в коридоре этом его обязательно будут поджидать Маргарин со своими дружками.
Он знал, как входить в подвал: был один потайной ходок, о котором даже сантехники - всегда запирающие подвал - ничего не знали.
Здание училища состояло из четырёх этажей: четыре коридора с различными кабинетами располагались друг над другом и соединяла их между собой лестница, по которой в данный момент и спускался Виктор с третьего этажа. На втором этаже в конце коридора резалась в карты неподалёку от уборной небольшая группка третьекурсников, и когда Виктор спускался мимо второго этажа, головы всех шестерых игроков тут же повернулись в сторону этого парня.
— О!, говнюк! — обрадовался один из них. — Говнюк, иди сюда! — крикнул он ему приказным тоном.
— Некогда, ребята, — ответил ему Виктор, проходя мимо.
— Стой, урод! — заорали ему уже угрожающе. — Мы тебя только изобьём и обоссым. И всё. А если будем догонять, то тебе только хуже будет! Выход заблокирован.
Но Виктор не останавливался. Маргарина среди тех ребят не было; должно быть, он ожидал его на улице, но для того чтоб войти в подвал, не обязательно было выходить на улицу, обходить здание и взламывать замок подвальной двери. Виктор спустился на первый этаж, прошёл в конец коридора, отодрал несколько трухлявых досок от заколоченного прохода к старой заброшенной шахте, где когда-то давным-давно между четырьмя этажами училища ездил грузовой лифт. Виктор завернул за угол тёмного коридорчика и нащупал руками вход в шахту, где створки лифтовых дверец отсутствовали, и осторожно начал спускаться вниз: этаж был хоть и первый, но шахта уходила под землю ещё на пять-шесть метров.
Очутившись на дне шахты, Виктор уже слышал с первого этажа голоса, типа: "вот козёл, в подвал полез!"; "куда он денется! - вылезет когда-нибудь!" Но тут кто-то решил взломать замок уличной подвальной двери, и голоса, сопровождаемые ежесекундным матом, тут же быстро удалились.
Но Виктор решил оказаться в подвале быстрее, чем эти парни успеют взломать уличный замок. И он нащупал в одной из четырёх стен шахты отверстие. Оно было очень узким и находилось возле дна, так что нужно было пробираться ползком. И Виктор не обращал внимания на пару испражнений, в которые залез рукой (откуда они здесь взялись?!), когда ложился на пол и наскоренько пытался проскользнуть своим худощавым тельцем через отверстие в стене.
За стеной шахты лифта оказался небольшой вертикальный коридорчик. Виктор только нащупал проржавевшие, покрытые грязью и пылью металлические скобы, торчащие из каменной стены, и полез наверх. Хоть он и старался опередить этих освирепевших от злобы на него третьекурсников, но по скобам не нёсся сломя голову, чтоб не свернуть себе шею в этой кромешной тьме и не остаться здесь лежать до тех пор, пока здание не начнут сносить.
Когда Виктор взобрался по скобам до подвального уровня, то дорогу в основные помещения ему создавал миниатюрный тоннельчик, через который когда-то проходили трубы газоснабжения. И, опять же, сухощавому телу Виктора едва-едва подошёл этот тоннельчик; семь метров Виктор с трудом прополз через эту лазейку, и ещё когда полз, уже слышал как те ребята тщесно ковыряют замок подвальной двери. Но Витя был уже в подвале, и он не думал, что этим третьекурсникам когда-нибудь удастся взломать замок, если они не додумаются притащить какое-нибудь огнестрельное оружие или динамит. Подвал словно какую-то дьявольскую УВЕРЕННОСТЬ вселял в Виктора; и он чувствовал себя на 100%, пока в самом дальнем углу подвала не увидел какой-то тусклый бледномолочный свет, как будто там светилась в миллиард раз уменьшившаяся луна...
За парадной (уличной) подвальной дверью, кроме голосов взбешенных упорным замком третьекурсников, раздался ещё и голос одного из сантехников училища. Виктор всё это слышал:
— Головки зачесались? — неожиданно подошёл к ребятам сзади подвыпивший сантехник. — Срочно подрочить приспичило? Что вам надо в подвале, малыши?
— Сам ты хрен моржовый! — раздался в ответ грубый голос Маргарина. — У нас для этого мочалки есть. А ты, гандон, открывай давай эту ё...аную дверь, пока по ней не потекли твои мозги с яйцами!
— Да бога ради, ребята! — залепетал тот. — Я просто спросил, да и только. Нате ключ; мастурбируйте сколько вам влезет, если приспичило. Я не... — Но приглушил его мощный удар. всего один удар, и болтливый плюгавенький сантехник больше не разговаривал. Один только ключ, подчиняющий себе замок и открывающий его, нарушал тишину. А до следующей перемены ещё до-о-олго.
Но Виктор уже не слышал этот ключ с замком. До этого он подошёл к "свечению" и обнаружил, что всё это вовсе не в миллиард раз уменьшенная планета луна, уныло валяющаяся в углу подвала, а... человеческая рука... Она торчала из небольшой прощелины в стене и словно являлась частью трупа какого-то огромного - трёхметрового - человека; такая огромная была рука. Но Виктору не казалось, что тело этой руки мертво, потому что рука излучала свет полнолуния и сама была цвета яркой ночной луны. Но лежала она неподвижно.
Неподвижно лежала эта рука до тех пор, пока Виктор не подошёл к ней и не взглянул на неё испуганно и удивлённо. Тут-то рука эта и ожила, сразу как за подвальной дверью донёсся мощный удар, наверняка нанесённый Маргарином подвыпившему и оттого нахальному сантехнику. Пальцы руки зашевелились и сама она стала подниматься и двигаться, чтоб схватить опешившего перед ней парня за ногу. Тут-то Виктор и опомнился, сорвавшись с места и кинувшись в противоположный угол подвала. Рука же в это время разительно изменилась: свет исчез; она потемнела так, что приобретя цвет самой замогильной подземной тьмы, всё продолжала и продолжала темнеть, становясь до того чёрной, что невооружённый глаз такая темнота могла бы запросто ослепить.
Когда эта рука схватила за ногу убегающего Виктора, она оказалась ещё длиннее: этакая семиметровая рука в мгновение ока скользнула за убегающим Виктором, схватила его за щиколотку и потащила назад, откуда он побежал.
Замок тем временем поддался ключу и подвальная уличная дверь наконец-таки открылась и впустила в своё помещение эту шумную и матершинную группу народа.
— Заскакиваем! — радостно закричал последний. — Я этого засранца слышал, он в подвале! — Этот последний - восьмой - человек заскочил и дверь за ним захлопнулась, словно сквозняком... Захлопнулась и больше не открывалась.
Подвыпивший сантехник со свёрнутой Маргариновой ногой челюстью, долго не мог прийти в сознание. И когда из подвала начали доноситься неузнаваемые душераздирающие крики, сопровождаемые яркими вспышками света, грохотом и электрическим треском с вибрацией всего здания, сантехник только-только начал приходить в себя, открывать глаза и соображать, что к чему и где он находится. Слава Богу, память к нему всегда очень быстро возвращалась.
В классе Лолиты и её верной подруги Рэмбы шёл урок физики. Две эти девушки сидели за самой последней партой и перелистывали подборку журналов "ОНА", когда откуда-то снизу - словно из-под земли - начался грохот, треск и нечеловеческие вопли, как будто там - под землёй - проходило одновременно десять казней на электрических стульях. Но когда здание содрогнулось, все девушки повскакивали с мест, одни то-лько Лолита и Рэмба продолжали сидеть, и в голове обоих были одинаковые мысли: "Фомы неверующие! Их же ни один раз предупреждали, чтоб к подвалу даже близко не подходили, нет - они помчались за этим чёртовым новичком, как стадо болванов! Теперь получают своё".
Здание ПТУ затряслось и в две минуты в нём не осталось ни единого человека. Все - равно как и Лолита со своей подругой - были на улице и сгрудились вокруг входа в подвал, затоптав с трудом поднимающегося на ноги сантехника.
Подвальная дверь была заперта наглухо, но кто-то изнутри её вышибал сквозь неутихающие вопли ужаса и адских мучений, сопровождаемых всё теми же яркими вспышками, электрическим треском, гудением какого-то мощного трансформатора и страшным грохотом, как будто там, в подвале, никак не может закончиться какое-то СУПЕРЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ.
Долго этот кто-то вышибал изнутри подвальную дверь, но всё-таки вышиб, и взору учащихся открылась кошмарная картина происходящего в подвале. Никто не осмелился на это всё смотреть - все отводили глаза в сторону; многие уже давно ушли подальше от подвала. И никто не взглянул на единственного из уцелевших. Это был не новичок, а один из компании Маргарина; он не хотел идти со всеми в подвал, но виду старался не подавать, и, хоть в отличие от остальных ни малейшего зла на новичка этого не держал, старался вести себя "естественно". И КАК он за это поплатился...
Весь белый - бледнее излучавшей лунный свет "мёртвой" руки,- всклокоченный (волосы наверняка устали уже дыбом стоять), лицо в шрамах и ожогах, этот парень выходил медленно, и пугливо озираясь по сторонам, он всё время что-то бормотал. Но все слышали, что он бормотал, хоть и многие затыкали уши или делали вид, что всячески стараются игнорировать его. Но это ему не мешало повторять и повторять, что в подвале ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛИ, и что туда лучше не заходить, потому что там ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛИ... Он готов был всю свою жизнь повторять, какой бы бесконечной или мизерной она ни оказалась. И он повторял о ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЯХ.
глава 4
МИЛИЦИОНЕРЫ
В самом конце улицы Крысюга (бывшей ул. Лесной) стоял всего один дом. Частный дом. Жил в нём молодой начинающий писатель (22 года). До смерти своей жены, писатель этот работал в юмористическом жанре - этаком жанре абсурда, в стиле Даниила Хармса. Но когда однажды вернулся домой и обнаружил свою супругу сидящей в её любимом кресле перед включённым телевизором, всю в крови и с перерезанными венами (окровавленный кухонный ножик для чистки картошки всё ещё сжимала её неподвижная рука), то, несколькими неделями позже, в городе (Чердак) начали происходить очень странные вещи, и молодой вдовец, прослушав несколько новостей и несколько милицейских сводок, неожиданно для себя вернулся к творчеству и... изменил жанр - теперь в его произведениях юмора почти не было, а было много таинственного, загадочного и студящего кровь в жилах. Может, писатель этот (кстати, звали его Андрей Стулов; печатался он под псевдонимом "ОХХО") и собирался написать что-нибудь смешное, но в результате импровизации так или иначе получалось страшно: чем страшнее, тем интереснее - тем труднее оторваться от рассказа. Чем больше времени проходило после суицида Елены Стуловой, тем пустыннее становилось на и без того маленькой улице Крысюга; если раньше неподалёку от дома писателя могли слышать голоса играющих детей, лай какой-нибудь собаки или ещё что-нибудь, то теперь даже вороны не каркали.
Не заасфальтированная улица была обнесена лесом. Дорога за Андреевым домом превращалась в сплетение лесных тропинок, которые выводили на заброшенное шоссе, пересекающее обширную часть тайги и несколько гор, создававшее сокращённый путь до Находки; теперь же от шоссе этого остался один только десятикилометровый огрызок. Начинался этот огрызок от бывшей шахты и заканчивался старой заброшенной церковью, переоборудованной когда-то молодыми баптистами из здания заброшенного морга-крематория. Ходят легенды, что церковь бросили не просто так и не потому что какие-то крутые ребята выкупили у баптистов это здание для размещения своей "хазы" а потом передумали; легенда утверждает, что во время одного из богослужений, кто-то напустил в здание бывшего заброшенного крематория какого-то ядовитого газа и, спустя три-четыре минуты, церковь в одно мгновение превратилась в могилу. И, после недолгих работ милиции и всего остального, верующие жители Чердака про эту "церковь" машинально забыли. И, поскольку мало кому было известно о случае с ядовитым газом, то сведения об этом просочились только спустя несколько лет, когда неподалёку за окраиной города выстроили шахту и тут же забросили, после первого же обвала. Именно тогда двое подростков уселись на свои "мокики" и помчались навстречу "заброшенного шоссе" (шоссе это заброшенным стало две-три недели спустя, после морга-крематория (заведующего моргом неожиданно начала "нагружать" чердаковкая шпана), когда находкинская банда прочно атаковала это шоссе), узнать, действительно ли так страшен чёрт, как его малюют, и, надо сказать, с тех пор, как эти двое ребят (братьев) уехали, родители их провели не лучшую ночь, особенно, когда родители эти с соответствующим трудом получили сведения о старой заброшенной церкви и найденных в ней бездыханных тел двух подростков, лица которых были искажены сильным ужасом. И абсолютные схожести детских тел с сыновьями, заставили этих родителей упасть в обморок.
Но Андрей Оххо мало во что верил в этой жизни, и, если в старой, всеми покинутой посреди тайги "церкви" нашли двух мёртвых мальчишек, лица которых свидетельствовали о смерти от разрыва сердца и страшного перепуга, то Андрей называл для себя это плодами богатого детского воображения, которое иногда даже переходит рамки.
Просто, Андрей на этом "заброшенном шоссе" практически каждое утро и каждый вечер бывал и даже несколько раз заходил в здание заброшенной "церкви-крематория-морга".
Всё дело в том, что Андрей Оххо по утрам и перед сном (тем, что называлось "сном", когда он всю ночь напролёт мог заниматься творчеством, не страдая хронической бессонницей) любил заниматься бегом (пробегать за раз не менее сорока минут - вместо шагомера ему прекрасно служил секундомер), что - по его личному мнению - стимулировало совершенную работу мозга, и для плодотворной деятельности Оххо нужно было всего лишь пораньше встать (если перед этим он ночью спал) и, пока солнце не взошло, сбегать до "церкви" и назад, и после того как солнце исчезнет за горизонтом и прилично стемнеет, сбегать туда же. Оххо нравилась темнота; в темноте он мог спокойно бежать по лесу, по "огрызку шоссе", и если кто-то оказывался неподалёку от бегущего писателя, то у этого "кого-то" было очень мало возможностей узнать в темноте лицо, которое изредка появляется на обложках различных книг автора Оххо, в прессе, по телевидению и много где ещё; да и вообще, последнее время ни в лесу ни на заброшенном шоссе, людей (грибников или просто любителей природы) даже днём не возникало. И, надо заметить, это радовало Оххо, давая ему возможность выбегать иногда и днём, не натыкаясь по пути на каких-нибудь играющих в прятки детей, или байкеров, или новых русских, затеявших очередную "сходку-разборку", или... на милицейские машины, которые иногда заносит чёрте-куда (милиционерам в таких случаях всегда шибко интересно, от кого этот парень убегает, и, проверив у парня документы и убедившись, что это один из членов городской писательской лиги - самим-то им это не очень надо, знать в лицо самого знаменитого в городе писателя-юморитста, - тут же отдают под козырёк и продолжают путь).
Но в последнее время Оххо начало казаться, что в темноте его охватывает слабенькая паранойя, что, когда он бежит по "шоссе", то из леса, огибающего это шоссе с обеих сторон, на него кто-то (или "что-то") смотрит, затаившись в тишине и темноте и... приготовившись к прыжку... Вообще, хоть Оххо и убеждал всячески себя, как родитель - своего маленького трусливого ребёнка, что "буки" не существует и очень ничтожна вероятность, что неподалёку от шоссе, в кустах может затаиться какой-то психопат с топором или огнестрельным оружием в руках, ему (Оххо) от этого ещё только страшнее становилось. Конечно, он понимал, что это всего лишь его проснувшееся богатое воображение (заснуло оно, когда детство Андрюши Стулова закончилось и он перестал бояться темноты и просыпаться по ночам от кошмаров), но иначе как паранойей он назвать всё это не мог.
Бегал он и в вечер, предшествующий ночи, после которой последует "день чертовщины" - с "исчезающими" и "переключателями"; ничего особенного в этот вечер не происходило, даже "церковь" и та ничем таким не отличалась.
После вечерней пробежки, Оххо вернулся домой, включил Макинтош и начал писать новый рассказ, идея которого пришла к нему во время пробежки. Рабочее название рассказа было "МИЛИЦИОНЕРЫ" (рассказ о молодом писателе, выбежавшим однажды на утреннюю пробежку и не заметившем, как сзади - откуда ни возьмись - подъехал милицейский УАЗ и, даже несмотря на документы парня (документы - в порядке), милиционеры из УАЗа предложили этому парню проехаться с ними).
Всю ночь Оххо писал рассказ, а когда ближе к утру почувствовал, что начинает уставать (ошибок много в словах делать, писать не то, "тормозить" и т.п.), выключил компьютер, обулся, остановившись как всегда "на самом интересном месте" (он любил на этом месте останавливаться - после передышки продолжать писать было ещё интереснее), когда молодой человек, поехавший на УАЗе вместе с милиционерами, начал замечать, как сильно внешности этих работников милиции изменились, став какими-то жуткими и зловещими.
Было 4 часа утра, 28 минут, когда Оххо выбежал на улицу и привычной трусцой засеменил в сторону переплетающихся лесных тропинок, ведущих к заброшенному шоссе, огрызок которого начинался с изрытой дороги и двух-трёх аллеек, ведущих к заброшенной, обвалившейся несколько лет назад шахте.
В лесу как всегда было тихо, как на луне; Оххо уже давным-давно привык к этой "загадочной" тишине, и не обращая ни на что внимания, за обычных двадцать минут пересёк лес и выбежал на заасфальтированное сто лет назад и сохранившееся до сих времён шоссе. Больше всего Оххо во всём этом удивляло полное - абсолютное отсутствие каких-либо "страхов" в стиле его "паранойи". Его даже не настораживало какое-то странное электрическое потрескивание, доносящееся издалека, со стороны "церкви", куда Оххо в данный момент и трусил по заброшенному шоссе.
Яркая полная луна, хоть и была этим утром у горизонта, но всё равно украшала эту местность, окутанную в предутреннюю тьму. И когда Оххо забежал за поворот трассы, то взору его открылась какая-то тёмная машинка... фары машинки этой не горели и вообще она не подавала никаких признаков жизни, словно водитель её пару минут назад решил немного поспать, и заснув, скончался. Расстояние между Оххо и "машинкой" было примерно 200 метров, и чем ближе бегун подбегал к автомобилю, тем лучше мог его разглядеть; например, заметить на его чёрном корпусе синюю полосу и прочитать белые буквы, запечатлённые на этой полосе... Не было уже и сомнений, что "автомобиль этот Уральского автозавода (УАЗ). Андрей только остановился, когда прогрохотал гром. Он донёсся от всё той же церкви. У Андрея Оххо аж сердце ёкнуло от такого грохота. Неожиданно ему перехотелось продолжать бег, но не из-за грохота, а из-за сюжета его последнего рассказа, который припомнился Оххо сразу, как издалека прогрохотал гром и он повторно глянул на "мёртвый" милицейский УАЗик; просто, Оххо сопоставил свою утреннюю пробежку с "МИЛИЦИОНЕРАМИ" и по коже его пронеслась дрожь...
Побежал назад он куда быстрее, чем неторопясь трусил до этого в горочку. И во время стремительного бега вниз, дыхание его неожиданно замерло, когда он ясно расслышал как мотор УАЗа завёлся и автомобиль двинулся следом за убегающим; тихо поехал, но постепенно набирая скорость. Фары УАЗ так и не включал, а а неспеша пристроился к спине бегущего со всей скорости Андрея Оххо. Андрей уже собирался было остановиться, но УАЗ обогнул его с левого бока, и веровое стекло плавно опустилось. Из чрева УАЗа показалось улыбающееся лицо молоденького милиционера. И только когда милиционер этот задал Андрею свой первый вопрос, Андрей обнаружил, что на лице милиционера не улыбка, а какая-то зловещая усмешка.
— Ты что, боишься нас? — задал этот милиционер ему свой первый вопрос, в неопределённом тоне.
Вот Оххо и пришло время останавливаться. И он остановился. Одновременно замер и УАЗ, словно был всего лишь тенью этого Андрея Стулова.
— Вас?— с привычной безмятежностью переспросил Андрей.— Вас, должно быть, интересуют мои документы? — И он машинально полез в карман.
— Спортом занимаешься? — любопытствовал второй милиционер из соседнего окошка, пока Оххо рылся в кармане.
— Нет, — отвечал тот машинально, подготовленную для всей чердачной милиции фразу, — провожу борьбу с лишним весом.
— В полвторого ночи? — произнёс первый.
— Восколько?!— тут же перестал рыться Андрей, взглянул на свои электронные китайские "Montana", которые указывали на пять, семнадцать.
— У тебя часы врут, парень, — заметил ему этот милиционер.
Андрей уже полностью остановился, непонимающе уставившись на милиционера.
— Ты документы собираешься доставать? — спросил его тот в ответ на его взгляд.
Но Андрей Оххо не собирался уже доставать никакие документы, поскольку пару секунд назад убедился, что в его кармане их нет - должно быть, забыл дома, если не потерял по дороге...
— А вам бы, ребята, тоже не мешало бы достать документы, — заметил он, вместо того, чтоб виновато улыбнуться и постараться доходчиво им объяснить, что по весьма неожиданному недоразумению, он, выбегая из дома, решил, что не забыл захватить с собой паспорт и "военный". — Не потому что я в вас сомневаюсь, а потому что вам это по уставу положено.
— По уставу нам положено проверять паспортный режим, — отвечал ему милиционер, доставая из кармана удостоверение и разворачивая неподалёку от лица Оххо. — И все до единого подозрительные лица без разговоров доставлять в отделение, но мы нарушаем устав, разговаривая тут с тобой... У тебя есть ещё (ударение на "ещё") какие-то вопросы? — осведомился он, пряча удостоверение назад.
— Сейчас нет, — ответил Андрей, — а у тебя?
— Несколько, — ответил тот. — Расскажешь нам всё и можешь быть свободен.
— Слышал что-нибудь про ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛИ? — спросил он ввиду андреевого молчания и выжидающего взгляда.
— Нет, — соврал Андрей. Он не хотел сейчас разговаривать о ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЯХ; это всё равно что верующего заставить богохульствовать. В Чердаке многие кое-что знали о ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЯХ, и Андрей этой теме посвятил немало рассказов и даже собирался написать книгу (длиннющий роман), но многие о ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЯХ даже и не догадывались, и те, кто знали, завидовали этим многим чёрно-белой завистью.
— А хотел бы услышать?
— Не сегодня, — ответил Андрей в тоне "отвяжитесь от меня - сегодня я устал".
— Хорошо, — усмехнулся про себя тот милиционер, — этот вопрос оставим. А о чёрных руках слышал чего-нибудь?
— Слушайте, ребята, — начал он корчить из себя "приезжего человека, не погружённого в тайны Чердака", — по-моему, у вас с головой непорядок. Какую-то чепуху вы порите.
— Ну что ж, — с сожалением проговорил тот, — не хочешь рассказывать, тогда присаживайся, покатаемся немного.
И задняя дверь УАЗа тут же распахнулась, из машины выпрыгнул милиционер-увалень, предлагая своим видом забираться Андрею вовнутрь. И Оххо ничего другого больше не оставалось - он сел на отогретое широким задом здоровяка место, здоровяк грузно приземлился рядом (теперь Андрей сидел между двух здоровяков в милицейских мундирах, так, что не мог даже головой пошевелить), дверца за ним захлопнулась и УАЗ тут же сорвался с места.
Он постепенно набирал ненормальную скорость, направляясь в сторону заброшенной церкви, готовя достоверный материал для Андреевых "МИЛИЦИОНЕРОВ".
глава 5
ГОЛОВОЛОМКА
Иванов Пётр Сидорович, отмечая с семьёй и друзьями свой тридцатый день рождения (юбилей), немножко перебрал в распитии спиртного. Но то, что начало происходить с ним ближе к ночи, вовсе не являлось результатом перепоя. Однако, вечером он объяснил своим друзьям, что если сейчас же не пробежит получасовой кросс по лесу, то утром сгорит в аду (в трубах преисподней). И друзья его отпустили, не пожелав составлять ему компанию.
Когда он вышел из дома, солнце уже готовилось к закату и потихоньку приземлялось у горизонта. Дом Иванова располагался на окраине города и уже за детской площадкой начинался лес. Пётр только старался не сходить с тропинки, потому что он знал по себе, что чем дальше заходить вглубь леса, тем проще заблудиться. И, пока он не вышел на пьяную дорогу, он не бежал, только потом затрусил в горочку.
Высокие и густые деревья заслоняли пьяную дорогу от внешнего мира, так что даже зимой, когда сквозь ряд деревьев что-то да можно разглядеть, ничего не было видно; пьяная дорога через каждые полкилометра разветвлялась, уводя во все концы сихотеалиньской тайги, образовывая собой какой-то зловещий лабиринт. Но, поскольку Иванов бегал ежедневно, то все его "трассы" (маршруты пробежек он любил периодически разнообразить) были помечены и многолетняя тренировка (бегать он начал с тех пор, как его комиссовали от прохождения срочной воинской службы) уже не давала ему возможности заблудиться - весь лес он знал практически как 5 пальцев.
Обычно, когда Пётр Иванов бегал по "лабиринту" пьяных дорог, то по пути мало кто попадался из прохожих; в основном - ни людей ни каких-то там иномарок в течение всего кросса не возникало.
День рождения Петра выпал на день "исчезающих" и "переключателей", но благо, что именинник об этом в течение всего дня даже и не догадывался. Так что он даже и не заметил ничего необычного, когда по лабиринту пьяных дорог забежал далеко от города... но когда он глянул в сторону и увидел, что в лесу, неподалёку от дороги, стоят какие-то странные люди и как-то непонятно смотрят на него, он аж встрепенулся от неожиданности... Выглядели эти люди как бомжи (впрочем, судя по их виду, они и были бомжами), но стояли не вместе, а - каждый на приличном расстоянии друг от друга, как дорожные столбы. Когда Петров вызывающе глянул на одного из них в упор, тот что-то тихо и невнятно пробормотал. Если б Иванов был трезв, он бежал бы, всячески стараясь игнорировать этих замысловатых "бомжей", но он не был ещё трезв, поэтому и остановился напротив того, который что-то пробормотал себе под нос.
— Что ты сказал? — переспросил его Пётр, подготовив свою коронную реплику (ответ бомжа: "я ничего не сказал, тебе послышалось, парень", Пётр: "да нет, ты что-то сказал! Ты обозвал меня как-то?", бомж: "да с чего ты взял?!" - жалобное, умоляющее не бить, но удар ногой от Иванова последует быстрее).
— Поворачивай назад, — ответил ему на вопрос бродяга с противоположной стороны пьяной дороги.
Пётр тут же повернулся в сторону голоса.
— Это почему же? Что будет, если не поверну? Поколотите?
— Мы безобидны, — отвечал он ему. — Мы только предупреждаем.
— Из-за чего вы предупреждаете? — продолжал Иванов свои вопросы; он обожал задавать много вопросов, если ситуация позволяла ему это. — Что является тому причиной?
— Много что, — ответил тот.
— Перечисли хоть немного, — получал Пётр от себя удовольствие.
— Спасибо, больше не надо, — пропало всё его наслаждение. — Я, пожалуй, поверну назад, ты прав. А то вас там таких ещё много.
— Нас ещё мало, — поправил его этот бомж, — но скоро нас станет больше. Сегодня мы освещаем дорогу в "пустой лес", завтра... могут прийти отражающие зеркальщики, может начаться биение света или зеленеющая долина с ледяным домом и звёздным лесом. Но сегодня ничего может и не получиться, так что...
— Я тебя с удовольствием послушал, — бросил ему Пётр на прощание, — но мне пора, дружище. Чертовски пора! Будь здоров, приятель! — и он пустился вниз.
— Ты, главное, не заблудись, — кричал бомж ему вслед, — и бежи как можно быстрее. И бойся ста семидесяти девяти! — Он что-то кричал ещё, но Пётр набрал такую скорость, что ветер залепил ему уши и ноги не чувствовали под собой дороги. Пётр не столько убегал от этого парня (и ему подобных), сколько торопился домой, пока эта история не вылетела у него из головы. Наверное, он будет рассказывать всю ночь, если во время бега не забудет некоторые детали, без которых никакой у него рассказ не получится.
И он не заблудился: в нужном месте свернул с пьяной дороги в лес, пробежал 40 метров через колючие и местами мокрые кусты, разогнав по пути несколько кошек, и быстро отыскал тропинку, ведущую к его 12-этажному дому. Солнце в это время уже давным-давно ушло за горизонт и лес не торопясь окутывали сумерки.
Возле дома Иванова по вечерам обычно гуляло много детей вместе с его семилетним хулиганистым сынишкой (который часто подбегал сзади к мальчикам и на глазах у всех детей сдёргивал с них штаны или ещё какие-нибудь проказы учинял), но в этот вечер даже молодёжи, еженощно усеивающей беседки детсада, что располагался неподалёку от петрова дома, не было; абсолютная пустота царила на улице. Это можно было сказать только об окраине улицы Подземной; о самой улице Подземной или о других улицах города Чердак, выбежавшему из леса Иванову и сломя голову бросившемуся к подъезду своего дома (он словно свихнулся и на пустоту вокруг дома внимания не обратил), не было известно.
Хоть Пётр жил и на десятом этаже, но лифт вызывать и полчаса ждать, пока дети с ним не играются, он не стал, и понёсся как оглашенный вверх по ступеням, не разу не споткнувшись и не разбив о лестницу своё пьяное лицо.
Бесконечно жать пальцем в кнопку звонка или барабанить ногой в дверь он не стал: как ни странно, дверь была открыта, и складывалось такое ощущение, что в квартире никого нет (179 лет уж как никого нет)... Но он влетел в неё как оглашенный и начал было уже тараторить, но... замер... Оказывается, его место занял другой рассказчик; прочно занял - не столкнуть... Все: его жена, все до единого приглашённые им и его женой гости, даже его семилетний, озорной Максимка (в данном случае он не казался озорным: сидел неподвижно, широко раскрыв глаза и нешироко - рот, в этот момент с него можно было любому вялому и флегматичному ребёнку спустить хоть сто штанов, он бы и не шелохнулся), сидели, затаив дыхание и выслушивая этого рассказчика.
Удивила Петра Иванова всего одна небольшая деталь: рассказчиком был тот самый бомж, который несколько минут назад предупреждал его о переключателях...
— С той пьяной дороги существует очень короткий путь, — повернулся бомж в сторону Иванова, не переставая рассказывать слушателям, — и я особо не торопился, потому и опередил тебя.
— Батя, где ты был?! — повернулся к нему и сын (выглядел сын нормально, как обычно, и ничего странного в нём не было). — Ты ТАКОЕ прослушал!!
— А давно он начал рассказывать? — спросил у него отец.
— Он пришёл сразу, как ты пошёл бегать, — ответил сынишка, — вы должны были встретиться у двери. Почему вы не встретились?
— Так-то, — говорил бомж в то время, как отец с сыном разговаривали, — на улице никого нет: все сидят дома и слушают бомжей. А может и не бомжей. Необязательно вам верить мне на слово. Переключатели основывают движение, наступает мощная головоломка; серая швейка кровожадной земли. Мертвецы-невидимки, крысья начинка, распятый сторож, всё это... — И он ещё всю ночь рассказывал. Но и Иванов Пётр Сидорович не молчал.
глава 6
ДУРНОЙ СОН:
Телемилиционеры
1
— Родители, — обратился сын к ужинающим какой-то белибердой отцу с матерью. — Я сегодня переутомился донельзя. Поэтому до завтрашнего утра - лучше, до обеда - меня не будить, да и вообще, в комнату ко мне не заходить. Я вас предупредил, дальше сами думайте.
Мать его, как ела свой пересоленный борщ, так и продолжала есть и одновременно изучать телепрограмму газеты "Полуночный чердачник". Отец тоже старался игнорировать своего четырнадцатилетнего сына, уже и не замечая, что ест, уставившись на телеэкран, передающий обращение президента к россиянам.
Сын же вошёл к себе в комнату, стараясь не потревожить своего злого старшего брата, занимающегося в соседней комнате любовью со своей новоиспечённой супругой, и открыв окно, вылез на карниз - карниз в этом доме очень удобен был для ходьбы,- и пройдя по этому карнизу до лестницы, соединяющей крышу этого пятиэтажного особняка с асфальтом, он спустился со своего четвёртого этажа на третий и таким же образом пройдя по карнизу, выбрал нужное окно и легонько постучал, чтоб никому не вздумалось выглянуть в окно и увидеть на карнизе третьего этажа человеческую фигуру.
Происходило всё это 29 июля, и поскольку в ночь на тридцатое июля в Чердак должен был приезжать Юрий Владивостоцкий, то произойти этой ночью могло всё что угодно, но Виталию Бленову (14-летнему жителю четвёртого этажа, спустившегося по наружной лестнице на карниз третьего этажа) этим вечером важно было только единственное... И, спустя пять-шесть секунд после того как окошко второго этажа отворилось, Виталий молниеносно исчез в его недрах, услышав как папа громогласно собрался выйти на балкон, покурить.
Вернулся Виталий домой в половине третьего ночи, завершив всё полным фиаско. Он уже не ползал по карнизам, а спокойно поднялся по лестнице на свой четвёртый этаж и открыл дверь квартиры собственным ключом. После того что он пережил предыдущие четыре часа, вопли недовольных его бесстыжим враньём родителей, могли только поднять ему настроение.
В квартире, когда в неё вошёл Виталий, все спали, за исключением отца... Он сидел в одних трусах перед телевизором и переключал каналы; сидел - полулежал. А поскольку ночью работает только три канала (порно-канал, муз-канал и канал ночных кошмаров) и отец его ничего такого смотреть не любил, то выбор ему представился явно невеликий, но он всё равно - сидел и щёлкал с программы на программу, словно изображал из себя какую-то скверную пародию на ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЬ, услыша одно это слово и так и не узнав, что оно обозначает (для многих оно действительно является большой тайной и в какой-то мере даже кумиром).
Когда уставший Виталий проходил мимо распахнутой настежь двери в комнату ежесекундно сменяющего телепрограммы телевизора и отца, сидящего возле него на полу и как-то бестолково уставившегося в телеэкран, отец так и не обратил внимание на открывшего входную дверь сына, хотя прекрасно его услышал. И сын тоже прошёл мимо, не пожелав полюбопытствовать у отца, не сломал ли тот себе палец, от переключения каналов. Он переутомился и пожелал, вместо приставания к отцу, проспать до следующего вечера. Он и не думал, что за каких-то там четыре часа так переутомится.
И лёг Виталий в постель не раздеваясь и не разуваясь. Закрыл глаза... Но... Не мог уснуть. Этот чёртов телевизор делал звук всё громче и громче, или Виталию это просто казалось.
Пролежал он так не больше четырёх минут, с трудом поднявшись на ноги и поплёвшись в сторону распахнутой двери в комнату телевизора.
— Ты не устал ещё? — спросил он у отца в тоне "выключил бы ты свой грёбанный телевизор, пока он не доканал меня!"
— Не мешай, — тут же отозвался отец своим ровным монотонным голосом.
— Это ты мне спать мешаешь! — начал он повышать голос. Когда у Виталия иссякало чувство юмора, он превращался в сплошное "быдло".
— Заткнись, — не менял тона отец, — не то будешь спать со всей семьёй, а она долго ещё не проснётся.
— Чего ты там мелешь?— не понял он, что его отец имеет в виду.
— Я не мелю, — отвечал отец своим механическим голосом, не отрывая глаз от телеэкрана, — я делом занимаюсь: может быть ищу новую программу, может быть телевизор ломаю, для тебя это не суть.
— Чего не суй? — не расслышал Виталий последнего слова.
— Для тебя сейчас важно самому стать телевизором, — наконец-то оторвал отец глаза от телеэкрана и взглянул на сына,— только так ты справишься со мной.— Взгляд его был коварен, а голос злораден.