В том месте, совсем близко к дому, сигнал от металлоискателя был слабым, а я был очень уставшим. И всё-таки я решился сделать последний рывок и копнуть хотя бы на небольшую глубину. Лопата сразу же обо что-то звякнула. Увы, это был всего лишь камень, но под камнем что-то белело, и я, изумленный, извлек из рыхлой рыжеватой земли тонкую белую кисть, хрупкие кости детской руки, неведомо как там оказавшейся.
Копать дальше я не стал, последний азарт ушел вместе с лучами заходящего солнца. Я побрел к дому, осторожно неся на ладони странную находку. Дом, точнее половина деревенского дома, снятого на несколько дней, встретила меня запахом плесени и кофе, который я забыл утром в открытом термосе. В доме было всего две комнаты: кухня, которой я не пользовался, и спальня. Кормила меня за отдельную плату тётя Оля, хозяйка второй половины дома. Есть под Питером такие деревенские дома, которые с самого начала, еще столетие назад строились на несколько семей, с отдельными входами.
Я оставил находку на кухонном столе, на полиэтиленовом пакете. В спальне занялся разборкой основных находок за день, драгоценных артефактов со времен Отечественной и блокады, которые не только пополнят мою собственную коллекцию, но и принесут кое-какой доход, когда предложу их знакомым коллекционерам. Завтра скину фотки кому надо.
Я так устал за день, что ужинать не пошел. Не раздеваясь, рухнул на продавленный старый диван и провалился в сон. Проснулся от истошного, безумного женского крика.
Вскочил, включил свет. Дом был пуст. Вышел с фонариком на улицу. Ничего, предутренняя тьма и тишина. Постучал к тете Оле, та зашаркала к двери и сонным голосом спросила: "Кто там?". Я извинился и пошел к себе. Приснилось.
Но спать я больше не мог, допил вчерашний кофе и занялся находками, осторожно счищая с них землю, фотографируя и делая записи в блокноте. Ближе к семи утра пошел к тете Оле завтракать.
Пока шел от своего крыльцо к её, чуть не заплутал в утреннем тумане.
Тетя Оля уже хлопотала у плиты.
- Так ты что ж так рано вскочил сегодня? - спросила без осуждения, ставя передо мной оладьи, творог и варенье. Она была сухонькой, опрятной. Седая девочка.
- Простите, теть Оль, рвался к вам среди ночи. Стыдно сказать, меня крик женский разбудил. Сон приснился. Хотел убедиться, что у вас все в порядке.
Тетя Оля дернулась, отвернулась, встала, шагнула к плите.
- Женщина, говоришь, кричала? Вот и соседки мои в свою половину не приезжают, потому что звуки им чудятся.
- Какие звуки?
- Ты вот что, у нас тут на краю деревни звуков всяких много. Это я так сказала, сама не знаю зачем, - тетя Оля заговорила вдруг торопливо, словно пытаясь в чем-то убедить меня. Я догадался: она решила, что я могу испугаться и съехать из дома, а для нее деньги за снятый дом и за готовку важны.
- Я не из пугливых, теть Оль. Уезжать никуда не собираюсь. Раз деньги заплатил, в доме доживу. У вас тут места на железки богатые. Ну так что за звуки?
Меня разбирало любопытство. Уж очень правдоподобным был крик из моего сна.
- Моим соседкам, хозяйкам половины дома, где ты живешь, всё стуки в окна чудились. У нас тут, видишь, после войны случай страшный был. В сорок седьмом. Мне всего семь лет тогда было. Мальчик гранату в лесу нашел и подорвался на ней. Так вот этот мальчик братом моих соседок был. Его всего покалечило и руку оторвало. Так без руки его в гроб и положили. Вот моим соседкам все и чудилось, что Гошина рука к ним в окно стучится. Да только это сказки все, конечно. Мальчишки из деревни балуются, стучат и кричат.
Почему я не сказал тете Оле, что нашел детскую руку недалеко от дома? Я промолчал. Подумал - позже скажу.
- А соседки давно из дома уехали? - спросил вместо этого.
- Они и раньше-то после смерти матери не особо часто приезжали. Так, на лето иногда. Кое-что сажали, урожай с деревьев снимали. Но все наскоком. Потом уж мне признались, что стук им со смерти матери чудиться стал. А умерла она в восьмидесятых. Я за их половиной дома с тех пор присматриваю, а доход со сдачи дома делим. Они старые уже, как и я, но бодрятся. Я с ними с детства дружу и с Гошей дружила.
День мне предстоял долгий, я уложил рюкзак, прошелся по дому, убедился, что все окна заперты. Но документы и ключи от машины в доме не оставил, мало ли что. Подошел к
Гошиной руке.
- Так ты, значит, Гоша, - зачем-то сказал вслух. В доме мигнул свет, и мне стало не по себе. Ужасняк какой-то, подумалось. И тут же забылось, особенно когда вошел в лес, начинавшийся почти сразу же за домом.
На самой границе леса остановился и оглянулся на дом. Улица выстелена туманом. Наверное, потому что она лежит в низине, остальная деревня выше, на холме. Дом почти не виден, зато корявые ветки старых яблонь вылезают из тумана как змеи.
День прошел бесплодно, в отличие от предыдущего. Так, кое-что по мелочи, но в общем на сей раз лес меня оставил в дураках. Возвращаясь, я нырнул в сырой туман, который так и держал дом под колпаком. По дороге зашел к тете Оле и предупредил, что буду ужинать.
На пороге, не входя в дом, сбросил сапоги и прошелся по комнате и коридору. Старые-престарые обои выцвели настолько, что и рисунка было уже не разглядеть. Кое-где на обоях белели пятна от фотографий. В самом углу комнаты, между диваном и окном, стоял картонный ящик, единственное, что еще не увезли из дома старушки-владелицы.
Присел на корточки перед вчерашними находками, разложенными на полу, и вздрогнул. Среди находок лежал листок из моей записной книжки, на котором моим розовым маркером было выведено "Он сам". Сама записная книжка лежала на диване, на том же месте на котором я ее оставлял утром. Рядом ручка, карандаш и маркер.
Я быстро прошелся по дому, проверяя окна. Все заперто. Похоже у соседских мальчишек были от дома ключи. Кто-то из них пробрался в дом и зачем-то намалевал записку. Почерк был явно детским, буквы прописными. Я снова обошел весь дом, проверил свои вещи. Ничего не пропало, все было на местах.
Проходя мимо кухни, бросил взгляд на стол. Рука белела в полутьме. Отогнал странную мысль. Да ну, не может быть.
В дверь постучали. Тетя Оля.
- Ужин стынет.
- Теть Оль, вы без меня сюда не заходили?
- Нет, милый. А что?
- Ничего.
И снова я ничего не сказал старушке. Ну ладно, предположим записку написали соседские мальчишки.
Но аппетит у меня пропал. Ужинал я у нее на кухне из вежливости. Все-таки соседка старалась.
- Теть Оль, у вас ключи от дома никогда не пропадали? Или у хозяек моего дома?
- У меня нет, а у них не знаю. Так что, исчезло у тебя что-то?
Старушка всполошилась.
- Все в порядке, теть Оль. Это я так спросил, на всякий случай.
По крайней мере, мальчишки ничего не украли. Ну, написали какую-то глупость. Плевать. Но одна мысль засела у меня в голове и не хотела оттуда уходить.
- Так что, теть Оль, расскажете мне про Гошу? Каким он был?
Тетя Оля заметно вздрогнула и какое-то время молча смотрела на меня.
- Вот не думала, что ты о нем спросишь. Гоша хороший был мальчик. Добрый, веселый. И смелый.
- Смелый?
- Ну да. Страшно мне вспоминать те годы. Как во сне было. Снится часто, наяву хочу вспомнить, а как будто не могу. Как камень на сердце лежит. Но раз уж ты войной интересуешься, расскажу тебе кое-что. Может, полегче мне станет.
Я кивнул.
- Гошиного отца на войну сразу в сорок первом забрали. Гоше был годик или два тогда. Его младшие сестры-близняшки, соседки мои, родились в первый год войны, уже как Гошин отец в армию ушел. Когда Гошин отец про близняшек узнал, решил, что не его они, что жена их без него нагуляла, хотя Гошина мать клялась, что забеременела от мужа сразу перед его уходом на фронт. Писать он перестал. Гошина мать поплакала и забыла о нем, надо было с тремя детьми выживать. А он в сорок седьмом явился. Весь в орденах, но грязный, больной, тощий. И пил. Пил страшно. Как напьется, ходит по деревне и клянется, что жену убьет, потому что она ему изменяла, пока он фашистов бил. Гоша от него близняшек прятал, когда он особенно лютовал. Но самый страшный случай позже случился.
Тетя Оля села на стул, положила руки на колени. Потом схватилась за косынку на голове, потянула так, что косынка сползла на плечи. Уронила руки.
- Однажды Гошин отец пьяный стал ломиться ночью в дом, а дверь заперта была. Я и моя мама проснулись, за стеной ведь у нас все это. Мама молитву шепчет, меня к себе прижимает, пока Гошин отец крушит дверь топором в их доме. Потом слышим, Гошина мать говорит, "Открой сынок. Он же отец. Если откроем, он нас пощадит. А не откроем, убьет". А Гоша ей в ответ, "Не открою. И тебе не дам". И так мне страшно стало, была бы я на Гошином месте, обязательно бы открыла, только бы не тянулся этот бесконечный стук топора в дверь. Пусть бы уж лучше открыть дверь и умереть, чем вот так сидеть и ждать. Очнулась я уже только утром. Мама завтрак готовила, сказала, что Гошин отец так и ушел, не солоно хлебавши. Дверь не поддалась. После той ночи Гошин отец в семью уже не возвратился. Но я ту ночь никогда не забуду. Страшнее не было ничего в моей жизни. Разве что Гошина смерть. А умер он через неделю после того. Мы все на тот взрыв прибежали. Гоша был весь в крови. Но живой еще. Мать его страшно закричала. И знаешь, он от этого крика открыл глаза, посмотрел на нее, сказал два слова, что-то еще хотел сказать, но не смог, глаза опять закрыл и умер.
Тетя Оля торопливо смахнула слезу. В этот момент она еще больше стала похожа на девочку. Несчастную, перепуганную и очень грустную.
- А что он сказал, тетя Оля?
Старушка покачала головой.
- Не помню. Подожди. Вспомнила. Мы все с мамой тогда думали, что бы его слова могли значить. "Он сам".
- Он сам?
- Да, так он и сказал, "Он сам".
Он сам. Накарябанные маркером слова. Я торопливо встал из-за стола, попрощался с соседкой и пошел к себе.
Туман вокруг дома был почти непроглядным и мне все время казалось, что вот-вот за домом раздастся истошный женский крик из моего сна, крик матери, которая увидела умирающего сына.
Раскрыв дверь на свою половину дома, я застыл на пороге. Весь коридор был усеян страничками из моего блокнота с двумя словами. Он сам. Он сам. Он сам.
Я вошел в кухню и включил свет. Рука лежала там же, где я ее оставил.
- Гоша, что значит "он сам"? Что ты хочешь мне сказать?
Я так и думал, что свет мигнет, поэтому не удивился и не испугался.
- Дай мне знать больше.
Свет во всем доме неожиданно стал тусклым, задрожал. Потом и вовсе погас. А я вдруг понял, что Гоша, так же как и я, блуждает во тьме. Он не знает, как донести до меня то, что запомнил в момент своей смерти, а без этого ему не уйти из жизни. Ему нужно было быть услышанным. В том моменте было что-то страшное, что держало его, не давало обрести покой. Он был между двумя мирами, существовал в том последнем измерении, которое отделяет жизнь от смерти.
Откуда ко мне пришли эти мысли? Они мне были совершенно несвойственны, но я в них не сомневался. Я был уверен, что Гоше нужна помощь.
- Хорошо, Гоша. Давай попробуем снова.
Свет вернулся.
- Ты помнишь, как нашел гранату?
Свет погас.
- Не помнишь. Понял.
Мне не хватало какого-то звена. Или нескольких.
- Гоша, я ведь почти ничего не знаю. Должно быть что-то еще, что ты запомнил в тот момент. Что-то тебя держит, не дает тебе покоя. Давай так. Дай мне ночь подумать. Верни свет в дом.
Свет вернулся, я лег на свой диван, подложив подушку под голову. Интернета в доме не было, поэтому надеяться на то, что я смогу уточнить какую-то информацию о детях, которые подрывались на гранатах после войны в Ленинградской области, я не мог. Я знал, что такие смерти были там чаще, чем в других областях, но ничего точнее вспомнить не мог.
Часа два я вертелся на диване, все больше убеждая себя, что сошел с ума. Перебои света в доме принял за разговор. Глупые шутки соседских мальчишек за письма с того света. И все-таки свет на ночь я выключать не стал. Рядом со мной в доме кто-то был, все мои чувства были обострены, испуган я не был, но мне было очень не по себе.
Под утро я провалился в сон, очнувшись, сразу же сел, опустил ноги на пол. Прямо перед диваном лежала старая желтая фотография. Кто-то копался, пока я спал, в картонном ящике со старьем, одна из его створок была открыта, там виднелись старые фотоальбомы. На фото был мужчина в военной форме и орденах, женщина с двумя одинаковыми маленькими девочками на руках. Мальчик лет семи, худой и большеглазый. У мужчины лицо было все испачкано розовым маркером. Отец Гоши. Разглядеть это лицо было невозможно под слоем краски от маркера, которым много раз провели по фотографии. Оно было почти стерто.
Я чувствовал, что отгадка странных Гошиных слов где-то рядом, протяни руку - достанешь. Эта жутковатая игра меня захватила, хотел я того или нет, верил в Гошин призрак или нет.
У тети Оли я сразу же приступил к делу.
- Тетя Оля, говорите, Гошин отец после смерти сына исчез?
- И что тебе Гоша покоя не дает? Ты ведь им не родственник, у них и родни-то не было особо, - тетя Оля смотрела на меня испытующе. Видимо, память о тех днях была ей дорога, раз не хотела доверять ее чужому человеку.
- Меня война интересует, я коллекционер. И человеческие судьбы тех лет тоже. И ... мне жалко Гошу, тетя Оля.
Как мне еще иначе было объясниться перед соседкой? Она кивнула.
- Гошин отец появился после Гошиной смерти всего один раз. На похоронах. Сильно пьяный. Прыгнул в могилу, крышку с гробы откинул. Кричал, что Гошина мать сама Гоше гранату дала, чтобы убить сына из ненависти к нему. Что так она своего мужа со свету сжить хотела, истребить его род.
- И вы ему поверили?
- Кто-то, может, и поверил. Но не мы с матерью. Мы-то видели, как она по Гоше убивалась.
Как люди могли поверить, что мать сама могла дать сыну гранату? Сама ...
Я вскочил со стула и сказал, что вернусь через пару минут. Мне надо было побыть одному. Двор сразу же запеленал меня сырым туманом, который, казалось, поселился на улице навечно. Но мне было не до тумана. Меня мучила эта фраза: она сама. Сама дала сыну гранату. Как в пропитом, воспаленном мозгу Гошиного отца могла зародиться такая мысль?
Громко, над самым ухом крикнула ворона, и я вдруг вспомнил, что когда-то читал, что преступники часто приписывают жертвам свои собственные побудительные мотивы и поступки. Неужели...
Я почти вбежал в дом.
- Тетя Оля, а Гошин отец когда-нибудь грозился убить Гошу?
Соседка застыла над чашкой с чаем. Потом медленно-медленно подняла на меня глаза.
- Зачем ты старое бередишь? Что теперь это изменит?
- Изменит, тетя Оля. Вспомните, что Гошин отец кричал в ту ночь, когда в дом ломился.
Тетя Оля смотрела на меня, не отрываясь.
- Я и в детстве-то не помнила, так мне страшно было. А ты хочешь, чтобы я сейчас вспомнила.
- Хочу, тетя Оля.
Она моргнула и заговорила быстро, почти шепотом.
- Может, и вправду лучше вспомнить. Освободиться. Я тогда думала, что спала, но все-равно слышала. Но как вспомнить-то?
- Вы не помните, потому что не могли поверить в то, что слышали. Дети помнят то, что понимают. А вы не понимали ту ненависть.
- Не понимала. Как можно так про своего сына и жену!?
Теперь у нее по щекам катились слезы.
- Он кричал, "Вы предатели, фашисты. В родной дом не пускаете. Убью вас". А потом, "Мой родной сын гонит прочь, а ведь я за него воевал. Предал меня, предал, предал".
Я положил руку на ее маленькую руку, похожую на птичью лапку.
- Спасибо, тетя Оля. Спасибо, что сохранили эту память. Поеду я скоро. Скажите мне, где Гоша похоронен.
Она сказала. Его мать и он сам были похоронены на деревенском кладбище, и тетя Оля его часто навещала, так же, как и его сестры. Его помнили и любили.
Когда я вышел на крыльцо, туман наконец-то раздернулся и сырое утро вступило в свои права. Я поставил машину прогреваться и пошел в дом.
Гошина рука дожидалась меня на кухне.
- Мы на кладбище поедем, Гоша. Похороню тебя рядом с мамой, -- сказал я ему. - Это твой отец тебя убил, Гоша. Уж не знаю, откуда у него была граната, но он ведь военным человеком был, как-то раздобыл. Не знаю, бросил он в тебя гранату или дал тебе и показал, как ей пользоваться. Этого мы никогда не узнаем. Люди и подумать не могли, что такое возможно. А дети в те годы часто в этих местах на гранатах подрывались, так что твоему отцу все сошло с рук.
За моими словами ничего не последовало, и я понял, что Гоша слушает.
- Ты помнишь крик своей матери, помнишь, как хотел договорить, но не успел. Ты хотел сказать, что это он сам тебя убил, Гоша.
И снова ничего в ответ.
- Гоша, твой отец был больным, сумасшедшим. И еще. Для него война никогда не кончалась. Никогда. Вот так. Мне очень жаль.
Я осторожно взял Гошину руку, положил в пакет и отнес на пассажирское сиденье в машине. Быстро забросил в багажник остальные вещи и попрощался с соседкой. На кладбище легко нашел могилу и вырыл для руки маленькую яму рядом с памятником. Я не знал, что еще сказать Гоше, а потому ничего не сказал. Я даже не знал, что из этой истории случилось со мной на самом деле, а что я придумал.
Помню, что из-за сырого леса вышло, наконец, солнце, и я принял это как добрый знак. На сердце у меня полегчало. Что-то важное случилось и миновало. Оно коснулось меня, изменило и осталось в памяти.