Василий был рыбаком, не рыбаком-любителем, а профессионалом. На рыбацкий заработок содержал семью и дом. Семья его - жена Парасковья и сынишка Сенька восьми лет. Дом стоит на пригорке. Из окон видно реку Печору и устье реки Цильмы. Держит корову Зорьку, собаку по кличке Звездочет. Правда, у Звездочета раньше была другая кличка. Звездочетом он стал называться после того случая, когда яростно облаял выплывшую из-за Попового холма луну, похожую на замершую и присыпанную снегом лужу перед их домом.
Быть рыбаком Василию на роду написано было. Рыбаком был его дед, бригадиром рыболовецкой бригады отец, Филипп Геннадьевич. Филипп Геннадьевич к рыбацкому делу сына начал приучать рано. Подростком Василий уже делал все. Умел связать и отремонтировать сеть, поставить фитиль, продольник, солить рыбу, управлять парусом. Будучи взрослым, Василий часто вспоминал поездку с отцом на подледный лов в осенние каникулы.
- Бригада тогда тянула Сиговое озеро. Мороз стоял хороший, даже под малицу забирался, снега мало. Ехали без дороги через озера, - рассказывал он. - Сиговое озеро дальше озера Нога и по размеру больше и глубже. Я как-то осенью попытался добраться до него, да так и не смог, запутался в озерах и вернулся. Говорят, только уежане знают к нему дорогу. Малый я был, а все запомнил. Мужики вначале продолбили большую прорубь, а от нее лунки вразлет, как крылья птицы. Затем метров через двести продолбили опять большую прорубь. От вершины угла к второй проруби сделали лунки при помощи норила, протянули веревки. Невод опустили в первую прорубь и за веревки одновременно потянули к вершинам углов крылья невода. Невод вытягивали через вторую прорубь. Рыбы попало много, больше сигов да вандышей. Засыпали рыбой короба на двух розвальнях. В бригаде пять мужиков было, отец шестой. Пятеро погибли на войне. Только Егор Алексеевич вернулся калекой, без ноги. Отец погиб в январе сорок второго года в боях за Москву. Похоронен в братской могиле в г. Клин. Был я на могиле.
Тут он умолкал надолго, вздыхал, наверно, вспоминал свое нелегкое детство. Филипп Геннадьевич ушел на войну, оставив жену Александру Изосимовну с четырьмя детьми. Вася был старшим и шел ему тринадцатый год. Запасов хлеба в доме не было. Из магазина хлеб давали по карточкам и только по пятьсот грамм на работающего. Получит Александра Изосимовна хлебную пайку, разрежет на пять долек, посмотрит на детей и еще каждую дольку делит пополам. Вторую половину хлебцев аккуратно завернет в чистое полотенце и положит в сундук под замок. Спасло детей молоко. Пили его и свежим, и сквашенным. Осенью Вася не пошел в школу. Сказал матери, что пойдет работать в колхоз. Мать в слезы, спрашивает его: "Что ты будешь делать? Силы у тебя, как у путанца". Так называют беленькую, как снежок, птичку пуночку, прилетающую в Усть-Цильму, как только появятся проталины, но Василий выставил веский довод - пайку хлеба будут давать. И пошел работать ямщиком. Возил до барашек почту, пассажиров. С лета сорок второго года числился в колхозе за мужика. Косил на косилке, стоговал. Осенью, когда убирали рожь, ячмень, ремонтировал прясла, снопы развешивал на прясла, молотил цепями хлеб. Зимой на вывозке леса работал, веснами плавил лес по малым речкам. Работал, как все тогда работали, без выходных, превозмогая усталость и боль. На совесть работал, мерой которой была война и вера в скорую победу.
Из военной поры перед его глазами вырисовывается образ сестренки Тани. На веретии, вдоль полоя черно-пестрые телята, не поднимая голов, жадно поедают вышедшую на белый свет зеленую травку. Среди них Таня в темной маминой кофте. Кофта большая и длинная, стянута веревкой, голова повязана зеленым платком, в руках вица.
Василий только что вернулся со сплава по Березовой речке, гнал моль (лес). Речка короткая, да шибко извилиста. Справишься с затором, а за поворотом растет другой. Намаялся крепко Василий. Приехал домой, а дом пустой. Соседи сказали: "Вчера за реку все уехали, к полою". Приехал к полою, где мать и сестренки, корова Милька с теленочком. Напился молока, побежал взглянуть на сестренку Танечку. Соскучился, увидеть захотелось. Обнял Татьянку, прослезился. Из кармана вытащил завернутые в тряпочку три монпансье, сунул ей в руку. Сели на валежину. Перебивая друг друга, рассказывают, что было за время расставания. Вода, играя, крутит воронки, стелит ветки ивы, подмывает берег, убегая в реку. Солнце греет бока. Выбрасывает белые гроздья черемуха. Вдруг шум на полое, мычание. Часть телят на другой стороне полоя. Орет, как ребенок, барахтается в кустах теленок. Вскрикнула Таня и бегом по веретии к теленку. Василий не успел остановить ее, как она бросилась в воду спасать теленка. Следом за ней Василий. Вытащил ее на берег. Поплыл к теленку. Он, бедолага, зацепился ногой за сеть. Чем больше бил ногами, тем сильнее наматывал на ноги сеть. Нашел Василий веревку, привязанную к кусту, развязал узел и вытащил сеть вместе с теленком на берег.
Когда успокоились, Василий прижал Таню к себе и сказал: "Смелая ты, забыла, поди, что плаваешь, как топор. Хорошо, кофта не сразу намокла". Поцеловал ее и отправил в избу.
В сорок шестом году Василия призвали в армию на флот. Увезли с одного края земли на другой, на Дальний Восток. Служил на подводной лодке. Служба была тяжелая и долгая, почти шесть лет. После службы вернулся домой. Через месяц женился на Парасковье и начал с ней строить дом и создавать семью.
Любит Василий Парасковью. Любит не за красоту, а за ласку, за доброту. Умеет она поднять настроение, ненавязчиво провести свою линию и дать толковый совет. Это она настояла, что надо строить свой дом и обзавестись коровой. Парасковья на новом скотном дворе доит коров. Работа не из легких, вставать рано надо: кормить, поить, чистить, доить четырнадцать буренок каждый день, без выходных. Дом на ее руках. В доме чистота и уют. Сама всегда опрятна и весела. Часто от людей слышит Василий: "Хорошая у тебя хозяйка. Не услышишь от нее худого слова. Переживает за людей, хочет чем-нибудь помочь". Однажды услышал разговор в магазине, подружка Пани, Лариса, рассказывала: "Встретила сегодня Паню, на плечах у нее такой красивый платочек. Я и спрашиваю: "Где отхватила такую красоту, что глаз не оторвешь? Она: "Вася подарил". "Все ей Вася дарит и платья и брошки и бусы. Вот мужик так мужик, не то что наши мужики. Только горлышко у бутылки и знают".
Лето стоит жаркое, сухое. После спада воды не выпало ни одной капли дождя. От жары потрескалась земля. Через неделю август, Ильин день, темные ночи пойдут, а сено еще не заготовляли. Косить нечего, трава не выросла на пожнях.
Старухи поглядывая на солнце крестятся, вздыхают и говорят меж собой:
- Наказывает нас Осподь, наказывает. Не по-божьи живем. Мужики пьют да на каждом слове мат гнут в матерь, в бога. Да и молодые бабы им не уступают. Срам-то какой.
Печора от зноя притихла, обмелела. Обнажились новые острова, перекаты. Стала узкой. Вода в реке, как молоко парное, более двадцати градусов. Даже сорога, окунь ушли на ямы. Там прохладнее.
Пришло время, пошла рыба на нерест. Весть о том, что идет зельдь (ряпушка), дали чайки. Они низко с криком мечутся над идущими косяками, выхватывая из воды неосторожную рыбешку. Зелдь идет не ходко. От Ермицы до Усть-Цильмы сто восемьдесят километров добирается больше двух недель.
Василий стал собираться на тоню. Тоня их чуть ниже хутора Барашки, на острове. Жилья нет. Делают сами из досок шалаш, крышу покрывают толью. В теплое время сносно, а когда ветер, дождь холодно и сыро. Печку железную топят. Одежду надо иметь запасную. Бригада не большая, шесть человек.
На тоню Василия снаряжала Парасковья. Собирала не впервой. Еще с детства знала что надо положить в лукошко. Не раз видела, как мать собирала отца. Все у нее было приготовлено, уложено отдельно, но каждую вещь она осмотрела, ощупала. Крупу, чай, сахар, соль, спички сложила в лукошко. Носки, белье, рубашки, штаны, полотенце, мыло в чемодан, с которым Василий возвратился из армии. Чемодан из фанеры, самодельный, Василий делал его перед демобилизацией. Обувь, рукавицы, одеяло, матрас засунула в вещмешок.
Василий пошел в контору рыбзавода взять накладные и получить соль, бензин, запчасти к мотору Л-12. Кроме казенного мотора и лодки, на тоню бригада брала две лодки с моторами. В этот раз очередь Василия. Выехала бригада в понедельник. Василий ехал на своей лодке-казанке под мотором "Вихрь-20" с дружком Федором. Василий и Федор одногодки, учились в одном классе, и судьбы их схожие. У Федора отец тоже погиб на войне, сгорел в танке под Орлом. В одни годы с Василием служил в армии, водителем на ракетной установке. Часть их перебрасывали с места на место, полСоюза объехал. Был в Сибири, на границе с Китаем, в Карелии, Подмосковье. Связь не теряли, писали письма друг другу. А сколько дней и ночей провели вместе в лесу или на берегу таежной речки! Года четыре назад охотились они на белку в верховьях реки Выми. Заболел Федор. Температура поднялась, ходить незамог. Василий на чумке выволок его в деревню Ильинка. Это почти восемьдесят километров по бездорожью.
В тот же день на вечерней зорьке сделали сплавку. Василий с Федором выкидывали зельдевку. Петр, молодой неженатый парень, бережничал. Попало зельди немного, на уху, ведра три. Больше в тот день на замет не выезжали.
Когда они подошли к стану, Григорий Аристархович, бригадир, смастерил стол, скамейку, дров заготовил. Над костром в шестилитровой кастрюле сердито бурлила вода в ожидании рыбы.
Утром, чуть забрезжил рассвет, все были у реки.Собирали с козел в лодку сети. Бережником к Василию пошел бригадир. Петру, бригадир велел плавать с Прокопием Ефимовичем. Никиту Трифановича оставил доделывать жилье и готовить завтрак. На зорьке попало больше зельдей, и семужка запуталась. Григорий Аристархович решил выметать еще тоню, и опять попало неплохо. А третья тоня, считай, пришла пустая. В 150 метровую сеть полведерка зельдей попало..
Странные повадки у зельди. Ночью не идет, отстаивается по курьям и тихим местам. И днем тоже плохо ловится. При восточном ветре почти не попадает вовсе.
Время на тони проходит незаметно. Утром и вечером сплавки, днем ремонт сетей. А когда выдавался хороший день, Василий ехал на Рыкун заготовлять сено. Зима длинная, сена корове надо много, не меньше четырех тонн. Паня думает завести еще овец печорской породы. А для овцы сено надо хорошее, первосортное, с живым цветком. Вот и приходится вместо отдыха ездить на Рыкун и копаться в кустах.
Рыбозаводской катер приходил на тоню за рыбой через день. Приставали к тони и суда, идущие с низовья, в надежде купить рыбу. Григорий Аристархович никому рыбу не продавал. Советовал покупать в Усть-Цильме в рыбзаводском магазине.
Не часто, но наезжали рыбинспектора. Проверят сети, ячею, иногда проследят сплавку. Однажды заглянул на тоню старший рыбинспектор Савелий Чупров с мотористом. Лодка большая, алюминиевая, с высокими бортами и рулевым управлением. Мотор "Вихрь-25". Были они в низовье и говорят, браконьеров на реке почти нет. Все заготовляют корма. Угостили их ухой, чаем напоили. Бригадир предложил рыбы на уху, но Савелий отказался.
День стоял теплый, безветренный. Река, как столешница стола. Проводили их и занялись сетями. Услышали крик. Сразу не поняли откуда идет. Взглянули на реку, а по реке несет перевернутую лодку, на днище лежат два человека.
Василий с Федором в лодку. Через пару минут доставили пострадавших. Это был Савелий и моторист. Пострадавшие были здоровы. Только моторист Виктор остался без сапога. Снова выехали на реку, подтянули к берегу лодку. Когда Василий с Федором вернулись на стан, пострадавшие пили чай. Одежда их, развешенная на жердях, почти высохла. Савелий рассказывал о случившемся: "Я привалился на спинку кресла, хотел вздремнуть, в этот миг она опрокинулась. Непонятно, почему опрокинулась? Вынырнул, увидел лодку вверх дном. Рядом с ней Виктора. Виктор орет, что есть мочи:
- Спасите, тону.
Пытается забраться на днище лодки, но не может. Подплыл к нему, залез на днище и его вытащил."
- Интересно, - сказал Федор, - вы чуть не в два раза старше его и смогли вылезти на днище, а он не смог?
- Наверно, морской навык сработал, - ответил Савелий. - Я же моряк, больше семи лет служил на флоте, на кораблях плавал. Во время войны приходилось бывать в подобных ситуациях.
Пошли все к лодке. Подтянули ее на мель, перевернули, отлили воду. Весла, бачки, плащи сохранились. Утонул только мешочек с инструментом.
Савелий с Виктором остались ночевать. Долго не могли заснуть в эту ночь. Обсуждали случившееся. Савелий и Григорий Аристархович высказали предположение о донном течении и донной волне, которая была вызвана обвалившимся берегом. Рыбаки, наверно, знают черный берег напротив острова Плехана и глубокую яму, где и при слабом волнении большая волна. Лодку-то перевернуло как раз в этом месте.
Пошла рыба
Осень, как сказал поэт, "пора очей очарованья". Но сельские жители редко обращают свой взор на эту красоту. Больше их гнетет забота о насущном. На севере осень такая же стремительная и короткая, как и весна и лето красное. Забот, как говорят, полон рот. Даже самый предусмотрительный и работящий хозяин не успевает все сделать и предусмотреть. Зима всегда приходит не вовремя. Так и у Василия с Паней. Сено для коровы запасли, а пол в хлеву перебрать Василий не сумел. Времени не хватило, пошла семга, сиг и другая белая рыба. Для рыбака наступила горячая пора. С приходом рыбы изменилась и погода. Пошли дожди, иногда со снегом, ветры злые северные задули.
Семга - рыба своенравная, стремительная и ловкая. Как бы в разведку, вначале идет молодняк размером до полуметра и весом в два-три килограмма. Затем перерыв, не идет какое-то время, иногда до недели. Потом начинают попадать отдельные экземпляры средние и крупные. А рыбак все это время цедит реку, сплавку за сплавкой делает. И вот, наконец, пошла царь-рыба. Крупная, серебристая, с нежным розовым мясом. Семга - рыба коллективная, идет косяком, выбирая среднее течение. Идет стремительно, более девяноста километров в сутки. Как и всякая рыба, отдыхает на ямах, стоит головой против течения. Василий сам, своими глазами видел, как она стоит.
Давно это было, стояло бабье лето, последние по-летнему теплые, золотые деньки. Ездил он с дядей Степаном к Ромахиной щелье, что по Пижме, бруснику собирать. Ездили с ночевкой. Рано проснулся, только начало рассветать. Пошел на устье ручья поудить. Вода в реке светлая, каждый камушек видно. Видно и рыбу, стоящую головами против течения, лениво пошевеливая хвостами. Забросил удочку, червяк с крючком чуть сороге в рот не лезет, а она не берет. Отошел на другое место и увидел четыре рыбины, стоящие друг возле друга, чуть-чуть наклонив голову ко дну реки. Стояли не шевелясь. Он, как завороженный, стоял и смотрел на их изящные формы. Солнце медленно выползло из-за леса, серебря лучами отдельные участки реки. Вот яркий луч прорезал листву нависшей над ямой березы, превратившись в прыгающих зайчиков. Семги, как по команде, ударили хвостами и спокойно, набирая скорость, устремились вверх по Пижме, к каменистым порогам, чтобы дать начало новому поколению.
Бригада разбилась на пары. Василий плавал с Федором на своей Казанке. Федор сидел на переднем сидении, работал на веслах и выкидывал нижнюю тетиву. Василий у мотора и выкидывал верхнюю тетиву. Когда не очень ветрено, омулевку выкидывали, не прибегая к веслам, при помощи мотора. Лодка шла на малых оборотах, Федор выкидывал тетиву с грузилами, а верхняя тетива с поплавками бежала вслед за ними. Нравились Василию утренние сплавки в тихую погоду. Река, как зеркало, в воде видишь свое отражение. Тишь, каждый всплеск видишь и слышишь. Влетит рыбина в сеть - сразу чувствует рука, держащая веревку, к которой привязана сеть. А другая заметит сеть, выпрыгнет из воды и перемахнет через опасную паутину. Разные случаи бывали, даже смешные. Один такой случай они часто вспоминали. Выбирают. Сеть идет спокойно. Василий говорит Федору:
- Опять пустая, никто не дергает.
Выбирают дальше, сеть натянулась, что-то тянет. Еще немного выбрали и увидели, что по сети переваливается что-то: то ли коряга, то ли кусок торфа. Когда стали поднимать сеть в лодку, увидели семгу, да такую крупную, что даже Василий растерялся и забыл про крюк. А она повернулась да как ударит хвостом по сети. Вырвала у Федора из рук тетиву. Василий кричит: "Сеть накидывай на нее". А сам руками шарит по борту, крюк ищет. Схватил крюк, ударил по рыбине, крюк не зацепил рыбину, прошелся плашмя. Рыбина от удара разъярилась, порвала сеть возле самых рук Федора и ушла, чуть не прихватив его с собой.
А однажды вместо рыбы подняли со дна реки ружье. Принес Василий ружье в милицию. Через месяц вызывает Василия участковый и говорит: "Хозяин ружья не нашелся. Если желаешь бери". Оформили ружье на Василия.
Да и рыба утро любит: резвится, выпрыгивает из воды. От устья Низевой фарватер Печоры заворачивает к Мызовскому левому берегу, закидывая песком некогда глубокий Быковской шар. У входа в шар, ближе к острову, обнажилась каменистая коса. Семга, нельма любят эту косу. Утрами в тихую погоду видно, как они резвятся возле нее. Выбрасывают из воды свое гибкое тело, делают воздушное сальто, не оставляя брызг, уходят в речную пучину. Не стерпелось. Выметали Василий с Федором возле косы омулевку: проплыли метров сто и сели на задеву, да так сильно, что не смогли сняться с задевы двумя лодками. Пришлось срезать сеть, оставив на задеве тридцать метров.
Некоторые специалисты говорят: "Ветер на ход рыбы не влияет". Василий с Федором считают иначе. Семга попадает лучше тогда, когда дуют северные ветры. Норов такой у нее. Хочет показать силу и удаль свою. Потому и выбирает ветер - покрепче, перекат - покруче, порог - повыше.
- Конечно, при ветре труднее выкидывать и выбирать сеть, навык, сноровка нужна, согласованность с напарником, - говорит Василий и смеется, показывая на Федора. - У нас с ним все это есть, притерлись мы за многие годы.
В тот год семга пошла в середине сентября, когда задули ветры с севера. До этого погода была неустойчивая. Холод перемежался с теплом. Ветер менялся на дню несколько раз, чаще дул с востока. Когда устанавливалась тихая погода, реку затягивал туман, временами до того плотный, что лопастей весел не видно.
Было еще рано, а Василий с Федором стали собираться на замет. Григорий Аристархович, зайдя в шалаш, сказал:
- Ветер крепчает, думаю, будет на реке большая волна. Может, не поедете, подождите до рассвета, как на реке будет.
Василий засмеялся и сказал:
- Надо ловить рыбу тогда, когда она идет, а не на погоду оглядываться.
- Да что нам ветер, мы же не впервой выезжаем.
Григорий Аристархович вышел из стана вместе с Василием и Федором.
Небо в восточной части стало светлее. Дул ровный северный ветер. Волна, хотя и большая, но пологая. Встал он на возвышении и смотрел на Василия и Федора. Василий оттолкнул от берега лодку, завел мотор. Лодка уверенно пошла на замет. На душе у старого рыбака было неспокойно. Сердце билось толчками, трепетало, как пойманная в сеть рыба, и сладкой волной разгоняло кровь. Когда он волнуется, всегда так бывает с сердцем. По опыту он знал, ровный утренний ветер, да еще такой, как сейчас, может перерасти в шторм. Даже палец послюнявил и высоко поднял над головой, но никакого порыва ветра не ощутил. А сердце било тревогу. Вот они на замете, выметались, плывут. Федор гребет. Лодка, как бочонок, перекатывается с волны на волну. Рассвело. Реку, лодку хорошо видно. Начали выбирать сеть, стоят в рост оба. Григорий Аристархович выругался, назвал Василия сопляком, но тут же назвал их молодцами, увидев как Федор развернул лодку носом по волне, а Василий присел и один выбирает сеть. Видел он, как корма лодки высоко взлетела над волной. До рези в глазах всматривался Григорий Аристархович в реку, надеясь увидеть лодку, но на реке только вздыбившиеся, накатывающие друг на дружку волны. Вбежал в шалаш и крикнул: "Беда случилась, нет лодки на реке". Все выбежали из шалаша и стали всматриваться в реку. Но там, кроме кипящих волн, ничего не было видно.
Выехали на реку все четверо на деревянной лодке. Она большая, на волне устойчивая. Ехали по течению против ветра, недалеко от берега и все всматривались в реку. Ехали до поворота реки. Так кружили они от стана до поворота. На повороте, под островом волнение слабое, река хорошо просматривается. Кроме четырех бакенов ничего не было. Вернулись на стан. Решили дождаться, пока постихнет на реке. Сидели у тагана, смотрели на реку, выискивали в памяти случаи, когда рыбак в подобных обстоятельствах оставался живым. Кто-то вспомнил случай, как в такое же время перевернулась лодка Кости Носова, и он на бревне плыл более восьми километров. Выбрался на берег и в деревню Гарево пришел. На память пришел случай с сыном Поспелова Мишей и сыном Ивана Михайловича. Весной в большую воду поехали они за водкой в Хабариху. Перевернулась их алюминька, где-то в этом же месте у Низевой. На днище лодки плыл до Хабарихи, где их подобрали. Правда, сын Ивана Михайловича умер от переохлаждения, а с Мишей Поспеловым ничего не случилось и в характере не изменилось. Был негодяем, обманщиком, таким и остался.
Никто не хотел думать о самом худшем. Ветер стал стихать, рвал полосами в ярости обрушиваясь на берег, валил глыбы берега вместе с лесом.
Решили выехать на реку на двух лодках, искать по берегам. Снизу по реке поднимается самоходка и идет к стану. На носу стоит матрос и машет беретом, подзывая к самоходке. Все пошли к самоходке. Матрос кричит: "У нас на борту ваш товарищ. Если есть спирт, скорее несите". Спирта у нас не было. Григорий Аристархович крикнул: "Сейчас". И побежал к шалашу... Прибежал он к самоходке с бутылкой водки в руках в момент, когда спустили трап и первым поднялся на палубу. Поднялись и остальные. В каюте на койке раздетый догола, укрытый одеялом, спал Федор. Капитан сказал, что сняли его с бакена возле острова, еле живого. Говорить не мог, мычал. Перемерз он сильно. Мы его малость привели в чувство, но надо еще раз хорошенько его растереть и чаем с водкой напоить. Что и проделали Григорий и капитан. Григорий Аристархович попросил капитана довезти Федора до Усть-Цильмы. Сопровождать большого поручил Петру и наказал: "Пусть рыбзавод пошлет подмогу. Зайди к Парасковье и постарайся успокоить ее".
Самоходка ушла. Бригадир с Прокопием Ефимовичем выехали на реку. Никиту Трифановича оставили на стане готовить обед.
Ветер все еще ходил полосами, волны были невысокими, лодка шла на малых оборотах вдоль правого берега. Осмотрели устье Низевой, все заливчики в Быковском шару. Прошли до Орсовской тони. На тоне сказали рыбакам о случившейся беде. Василия все знали и искренне сожалели о случившемся, высказали желание помочь в поиске. Обратно шли вдоль левого берега. Ветер стих, река спокойна, видимость хорошая. Много раз проехали по выбору, никаких следов не нашли. Вернулись на стан. Пообедали и выехали все трое на реку с редкачем. Раз проплыли, другой раз, сеть ни за что не цепляется, подняли только несколько рыбин. Решили выметать еще одну тоню ближе к правому берегу. Проплыли метров двести, сели на задеву. Сняться с задевы не сумели, оставили полсети. Ездили по реке туда-сюда, пока было светло. Уставшие, душевно угнетенные, после ужина легли спать, но сон не шел. В голове Григория Аристаховича прокручивались разные случаи. В сорок девятом, а может в пятидесятом году, весной ехал он на лодке под мотором "Л-12". Волна большая, лодка глубоко носом врезалась в волну. Надо было бы пристать к берегу, переждать, да молод был, недавно женился, домой тянуло. Как ни осторожно ехал, врезалась лодка в волну и ушла под нее. Вынырнул - лодки нет, одни волны, одна другой больше. До берега метров семьдесят, берег крутой, обрывистый, не вылезти. Надо плыть метров семьсот. Под воду уйти не дают брезентовая куртка и сатиновая рубаха под ней. Она, как мяч волейбольный, надута. Сапоги тянут вниз. Хотел сбросить, да жалко стало, новые резиновые бродни. Оглянулся, увидел конец бревна, вынырнул из воды. Подумал, с бревном надежней, подплыл к нему, оказался нос моей лодки, метра на полтора над водой торчит. Уцепился за нос, так и плывем. Волны хлещут через меня, но я крепко держусь за нос. Плыл так в обнимку с носом, пока не зацепились якорем. Берег рядом: течение бьет в берег и отбивается в реку. За носом тихо и нет течения. Оттолкнулся от носа и выплыл на берег. Снял с себя все. Достал из кармана рубахи мешочек со спичками. Коробок был спрятан в овечий пузырь. Этой хитрости научил его покойный отец. Он внушил ему: "Идешь в лес, выехал на реку - при себе имей спички. Пригодятся". Разжег костер, развесил вокруг костра всю одежду. Сам греюсь и она сохнет. Что высохнет, натягиваю на себя.
Тяжело стало лежать с открытыми глазами. Вышел наружу, уселся на скамейку. Через какое-то время вышли Прокопий с Никитой. Тоже уселись на скамейку. Сидели не разговаривая.
- Может, чай согреем, - сказал Григорий и встал со скамейки.
Разжег костер, навесил чайник. Вскоре чайник зафыркал. Заварил крепко чай, высыпав в чайник полпачки. За чаем Григорий Аристархович глубоко вздыхает, большими глотками пьет горячий чай, словно смывает накипь с души. И вслух, как бы споря, говорит:
- Виновен я в этом несчастье, не запретил им выезд на реку. Ох, как виновен. Не смыть мне эту вину до самой смерти.
- Не сокрушайся, не терзай себя Григорий, - успокаивает его Прокопий. - Все равно не отговорил бы Василия, раз он решил выехать. Да и сам ты такой же. Если надумал плавать, на ветер не больно оглядываешься. Вспомни, в какую штормягу мы плавали с тобой в прошлую осень. Вспомню, мурашки на коже высыпают, от страха ночами кричу: "Спасите". Проснусь весь в поту.
- То я плавал, а они еще молоды.
- Да брось ты это. Василий с Федором опытные и смелые рыбаки. Не думай о худшем.
- Зря ты, Прокопий, меня успокаиваешь, виновен я, не запретил выезд.
Утром пришел рыбозаводский катер. Приехало начальство, с ними милиционер. На буксире были привязаны две лодки с моторами. За день протралили всю реку чуть не до Орсовской тони, ни лодки, ни Василия не нашли. О трагедии на реке узнали все жители припечорских деревень. Рыбаки обследовали берега, тралили дно реки, искали неделю. Безрезультатно. Река не выдавала своих тайн. Решили прекратить поиски, надеясь на то, что через восемьдесят дней труп всплывет. Но он не всплыл в ту осень. Не нашли труп и лодку в следующем году.
Закончилась путина, опустели рыбацкие тони, рыбаки вернулись домой. Первым делом Григорий Аристархович навестил Федора в больнице. Федор был слаб и худ на тело, показался Григорию выше ростом. Карие, озорные глаза провалились в синие ямы и тускло смотрели на мир. Ходил с тросточкой. Обрадовался приходу Григория. Григорий Аристархович обнял его, прижал к себе. Слезы капля за каплей падали на плечи Федора. Федор плакал, как ребенок, всхлипывая. Так, обнявшись, стояли, пока не успокоился. Сели на диван. Григорий не спрашивал, ждал, когда успокоится Федор и сам заговорит. В недолги Федор стал рассказывать. "Выметались быстро и хорошо. Плывем. Я гребу, стараюсь держать лодку против ветра и вровень с матофаном. Лодка, как на качелях, то поднимется на волну, то скатится в ущелье между волн. Проплыли до выбора и стали выбирать сеть. Подтянул Василий сеть, выбирать ее вдвоем было неудобно, лодку закидывало на сеть. Василий крикнул:
- Разворачивай нос лодки по волне, я выберу один.
Сеть шла не пустая, пошли сижки, семужка попала, вторая третья. Василий в азарте крикнул:
- Еще вон рвет, сеть одна, большая.
Накатила крутая, высокая волна, высоко подняла корму лодки, а налетевший порыв ветра вогнал ее в речную глубь. Вынырнул я, глотнул воздух и снова оказался под водой. Понял я - бродни тянут на дно, избавиться надо от них. Слегал я их, удобней стало ногам. Плыть волны мешали. Барахтался в них, вовсю работая руками и ногами стараясь плыть к правому берегу, он почему-то ближе оказался. Помог мне нагрудник, сшитый Дарьюшкой. Она сделала его из пробок спасательного круга. Пробои обшила брезентом. Он хорошо прилегал к груди, не мешал в работе. Я иногда спал в нем, забыв снять. Василию показывал, советовал такой же сшить. Он, как всегда, улыбнулся и ответил: "От судьбы не уйдешь. Где и когда определенно тебе умереть, так и будет". Плыл я, пока из сил не выбился. Туман какой-то нашел на меня, часто стал уходить под воду, руки отказываться стали. "Вот уйду под воду сейчас, и конец", - так сладко проплелась по моим мозгам эта мысль и уже стал с головой погружаться, изрядно хватил воды, но какая-то сила вытолкнула меня из воды и приказала: "Не смей, борись". Я как очнулся от глубокого сна. Стал вовсю бить руками, ногами по воде. Чувствую, стали меньше бить по голове волны. Стараюсь поднять над водой голову, сориентироваться, где я, где берег. И увидел Красный бакен. Он был почти рядом. Напряг последние силы, добрался до него и крепко обеими руками обнял его. Даже соображать стал, думы о жизни пошли. Прокричал, как петух на заре: "Буду жить, жить!". Решил отдохнуть и плыть к берегу. Я знал, что это берег острова, и видел, что он не далеко. Но оторваться от бакена не мог, руки не подчинялись мысли, они крепко вцепились в бакен. Когда я увидел самоходку, уже плохо шевелил губами.
Пока Федор рассказывал, пришла Дарья. Веселая, бойкая говорунья. Она с ходу выложила все домашние новости и про детишек, у них их двое, сын и дочка, и про корову и про соседа Дмитрия, который поехал в Сергееву Щелью. Принесла шаньги и молоко. Федор смеется:
- Каждый день приносит, то уху с кулебяками, то молоко с шаньгами.
Дарья: - А как же. Кормить тебя надо, вон какой тощий, одни кости да кожа, как на тот свет собрался, откормлю я тебя.
Григорий Аристархович поднялся с дивана, по-отцовски обнял Федора, пожелал скорого выздоровления и сказал: "Пойду к Парасковье".
От больницы до переулка, ведущего к дому Василия, это почти полтора километра, прошел, не видя ничего, погруженный в горькие думы о случившемся. Машинально свернул в переулок, который полого поднимался в гору. И только тогда, когда увидел дом Василия, стал ощущать реальную жизнь. Увидел детишек, играющих на пригорке, прыгающих, сидящих собак. Тяжело шел он эту сотню метров, думал, как начать разговор с Парасковей, да так толком ничего и не придумал. Открыл калитку. Из конуры вылез Звездочет, нехотя подошел к Григорию, обнюхал, вильнул хвостом и возвратился в конуру. Вошел в избу. Парасковья с сыном сидели за столом. На столе самовар, стряпня, чашки с чаем. Парасковья поднялась, предложила Григорию раздеться и чаю выпить. Одета она была в сарафан и темного цвета кофточку, на плечи накинут темный платок. Густые черные волосы аккуратно уложены на затылке в тугой узел. Высокая, стройная, такая красивая. Только голубые глаза, в которых всегда играло солнце, потускнели и посерели.
Григорий разделся, сел к столу. Парасковья принесла чашку с блюдцем, наполнила ароматным чаем и поставила перед ним. Начала разговор Парасковья. "Вот чаевничаем с сыном, обсуждаем домашние дела, прикидываем, что надо сделать в первую очередь. Что купить к зиме Семену, мне. Семен в этом году пошел в школу. В первый класс".
- В классе 19 девочек и 12 мальчиков. Большой класс. Кто классный руководитель, Семен? - спросил Григорий.
- Лидия Александровна.
- Нравится в школе?
- Нравится. Мы на экскурсию ходили в лес. Костер разводили, играли.
- Полок в хлеву перебрала, брат Яков помог. Вот так и живем. Ты был, наверно, в больнице, как Федор?
- Иду из больницы, - ответил Григорий. - Федор пошел на поправку. Рассказал мне, как произошло. Дарья там с ним.
Парасковья вчера бегала в больницу расспрашивала Федора и знает, как это случилось.
- А люди разное говорят, - сказала Парасковья, - сама слышала в магазине, как Кириха нашептывал везде, что Василия семга утянула в реку. И будто знал он, что погибнет от семги. Цыганка ему об этом нагадала. Другие говорят, жадность подвела, все ему мало было.
Тут она заплакала и сквозь слезы сказала:
- Василий не был жадный. Он всех соседей рыбой кормил. Некоторым старушкам сам носил рыбу.
Нахлынувшие воспоминания о его доброте, ласках совсем разбередили ее, Парасковья залилась слезами. Плакала навзрыд. Григорий пытался успокоить ее, подал чашку с чаем, но она не взяла. Ухватив голову руками, продолжала плакать. Григорий и Семен сидели и смотрели на ее трясущие плечи.
Через какое-то время Семен поднялся, подошел к матери, обнял ее и сказал, проглатывая букву "р":
- Не плачь, мамка. Я поймаю цаль-либу.
Услышав эти слова, Парасковья вскочила, подняла и прижала сына к своей груди. Плачет, целует его и твердит:
- Я не пущу тебя за царь-рыбой.
Потом успокоилась, подбросила в самовар углей, сполоснула из умывальника лицо и сказала:
- Давайте пить чай.
Пили чай, неторопливо говорили о Василии, вспоминали его слова, привычки, случаи из жизни. Впервые Парасковья рассказала о первой встрече с Василием: "Увидела его на посиделке. Посиделки в начале пятидесятых годов, как и свадьбы, чуть не каждый вечер собирались. В тот раз девчонки нашего околотка собрались у Феклении Васильевны. Изба у нее большая есть, где посидеть и поплясать. Ох, и повеселились мы в тот раз, не жалели голосов и ног своих. Улыбками одаривали парней, а они нас конфетами да поцелуями. Мы уже потихоньку собираться стали по домам, когда в избу ввалились три парня. С плясом да с прибаутками под гармошку обошли и поцеловали каждую. Когда меня поцеловал Василий, екнуло сердечко мое. Взглянула на него: такой он ладный да красивый. Обошли они всех, сказали "до свидания, красавицы" и ушли. А я всю ноченьку маялась, думала о нем. Дня через три встретил он меня возле раймага и спрашивает как меня зовут. - Парасьей, - говорю. А он, Василий, и предложил вечером встретиться. Встретились да больше и не расставались". Она улыбнулась, умолчав еще о чем-то, и замолчала.
Умолчала Парасковья о горячих, сладких поцелуях в ту ночку. Меньше слов сказано было, чем поцелуев. Ноченька эта в их жизни так и осталась ночью поцелуев.
На дворе заскулил Звездочет, а потом завыл, да так жалобно. Григорий вздрогнул, тело обдала холодная волна, молоточком ударило в виски. Сердце замерло на мгновение и часто-часто забилось, на лице выступил пот.
- Каждый день вот так воет, - уронив слезу, прошептала Парасковья.
А в ночь гибели Василия плакал, как человек. Утром соседи спрашивают меня, что случилось с собакой, может, занемог, своди к ветеринару. И опять разговор завели о Василии. Вспомнила Парасковья, как Василий, шутя, говорил: "Ты, Паня, коровушек любишь больше, чем меня. Не дояркой тебе надо быть, а ветеринаром-зоотехником". И уговорил меня поступить в этом году учиться на зоотехника. Да не судьба, наверно, мне учиться.
Долго пили чай, много раз подогревала Парасковья самовар. Легче стало всем.
Прошли годы изменился облик села. Старые развалюхи по Советской улице разобрали, построили красивые, более удобные для жизни дома. Застроили гору. Возвели просторную, светлую школу из кирпича и бетона. Красивы здания райкома партии, здание райбольницы, гостиницы.
Колхозы перекроили в совхозы. Вместо трех колхозов сделали один совхоз Усть-Цилемский.
Выучилась на зоотехника Парасковья и много лет работала зоотехником в центральном отделении совхоза.
Отслужил на флоте воинскую повинность Семен. Закончил мореходку и сейчас командует рыболовным траулером, бороздит воды Атлантики. В Архангельске квартира, трое детей, жена усть-цилемка Любаша.
Парасковья на пенсии. Зимой живет в Архангельске, летом в Усть-Цильме.