Часть 1-я. Полёт в никуда

1.

Расторопный "Як-40" с бортовым номером 88144  уверенно крутанулся на 16-й стоянке и, вырулив с включёнными фарами и мигалками на рулёжную полосу московского аэропорта Быково, одолел её, переждал полминуты, пока мимо по ВПП пронесётся, по-стариковски отдуваясь после нелёгкого полёта и затормаживая, видавший виды, какой-то грязный и зачуханный "Ан-24".

Пробежав налево по ВПП до упора, "Яшка" ещё раз развернулся на 180R и занял стартовую позицию, горяча себя всё более мужественным рокотом двигателей. Мельчайше дрожа надёжным дюралевым телом, самолёт вдруг взвыл и взоржал тысячами нетерпеливых лошадиных сил, рвущихся из плена турбин в понятном нетерпении, и враз ринулся вперёд, убыстряя бег, покуда через считанные мгновения не вонзился в небо.

Семён Серба не успел досчитать и до десяти, как лёгкий толчок под салоном дал знать, что шасси убрано под фюзеляж, после чего командир корабля плавно заложил первый вираж вправо. Ожерелье огней в левых иллюминаторах ушло под брюхо машины, в круглые зрачки окошек вползла абсолютная чернота ночи, а возникшие в правых иллюминаторах огни рассыпались сказочной алмазной россыпью.

Семён Станиславович устало обмяк в кресле и прикрыл глаза. Добрую сотню раз за десять лет работы на ТопАЗе взлетал он над Москвой или над Топтунами, но всегда короткий миг отрыва от ВПП воспринимал, как прощание с Землёй. Воспринимал, как космонавт, направляющийся в Неведомое. Не то, чтобы он боялся грозы, например, или не верил в экипаж. Нет. Он знал, что, взлетая, самолёт отдаётся на откуп случаю. А случай непредсказуем.

Однако, чутко подрёмывая в ожидании приземления в родном Тетёркине, можно и повспоминать всласть, а то бы когда ещё время нашлось на такое никчёмное занятие.

Вот, например, как его занесло на ТопАЗ.

В начале семидесятых окончательно разрушилась непрочная времянка семейной жизни Семёна с Маней. Не судьба.

Сколько раз расходились-сходились, а, выходит, всё зря. Тогда ещё, после первого скандала под новый, 1963-й год, не надо было мириться. А он, дурак, поддался и к тому же  усложнил жизнь тем, что согласился, чтобы Маня ещё раз родила. Так появилась прелестная Ксеня. Но даже две дочки не укрепили союз бестолковых родителей.  Сходились-расходились.

В итоге более десяти лет личной жизни коту под хвост. А Ната и Ксеня? Им-то за что такая канитель?.. И, как человек решительный, Семён предпочёл начать жизнь с чистого листа...

Ехал он, конечно, не в Москву. Когда человек решает начать жизнь ещё раз, он её редко начинает в столице, это удел немногих счастливчиков. Настроение его в те дни было таково, что любая окраина, любой медвежий угол были бы по сердцу. Поэтому, обдумывая свои жизненные планы, Семён наметил для начала два варианта. Одним из них был ТопАЗ, Топский автомобильный завод, о строительстве которого за Уралом, как и о КамАЗе на Каме, распинались газеты, а вторым - нефтяная целина тюменского Севера.

Кое-какие сведения о нефтяном Эльдорадо у него имелись. Внимательно просмотрел он и карту Западной Сибири. Такие городки, как Сургут, Нижневартовск, Мегион, Самотлор, Уренгой или Нефтеюганск крепко засели в голове. Звучные названия явственно пахли романтикой, свободой, возможностью начать следующий этап жизни по-новому.

О ТопАЗе Семён знал гораздо меньше, буквально в общих чертах, но, во-первых, ехал он, всё-таки, проработав два с половиной года на Запорожском автозаводе, и имел поэтому кое-какой опыт и некоторые знания структуры автомобильной промышленности, что, считал он, на ТопАЗе могло пригодиться.

Во-вторых, Семён имел рекомендательное письмецо одного своего приятеля, Саши Родзина, к Л. М. Эйнгорну, начальнику управления оборудования ТопАЗа, в котором Родзин жутко привлекательно расписывал своему бывшему сослуживцу Леониду Моисеевичу достоинства подателя сего письма. Естественно, полагал Семён, такое письмо могло стать поводом к первоначальному разговору насчёт работы, и это придавало ему храбрости. А то, что в старших классах своей родной 23-й школы он учился с Ритой Эйнгорн, могло пригодиться в разговоре с Л. М. Эйнгорном... И Семён решил оставить добычу нефти и газа в качестве варианта ? 2, а начать с ТопАЗа.

Уезжая из Запорожья, билет Семён взял до ближайшей к ТопАЗу станции Метельная, наивно полагая вместе с А. Родзиным, что Сашин друг Л. М. Эйнгорн сидит со своим управлением в Топких Колтунах, что за Медвежанью, и в поте лица трудится над расконсервацией прибывающего из десятков загнивающих капстран оборудования. Однако, провожая Семёна, Саша обмолвился, что в Москве ТопАЗ имеет небольшое представительство - Московскую дирекцию, куда стоит зайти и уточнить, что и как. Адреса этой конторы он не знал. Сказал только - ищи где-то то ли в Армянском переулке, то ли за Птичьим рынком.

Когда в двенадцатом часу дня 20-го июня безработный Семён Серба вышел на привокзальную площадь Курского вокзала в Москве, то первым делом направился к киоску Мосгорсправки. Затем, сдав свой нетяжёлый чемодан в камеру хранения, свободный советский человек Серба поехал по добытому адресу в Армянский переулок.

Москву он знал довольно хорошо со студенческих лет и, пообедав в пельменной на углу улицы Горького в проезде МХАТа, направился к метро Проспект Маркса. Эта станция на его памяти переименовывалась дважды: одно время она называлась Охотный ряд, а ещё раньше, до 1956 года, - "Им. Л. М. Кагановича".

Лазарь Моисеевич считался созидателем метро, хотя, если по правде, то Иосиф Виссарионович просто проявил немереное кавказское радушие и широту натуры, разрешив такое святотатство, - всем было известно и понятно, что Московское метро построено под руководством великого товарища Сталина, ибо и дураку ясно, что никакой ни Лазарь, ни Моисеевич, ни оба вместе не могли бы задумать и осуществить столь эпохальное дело...

Выйдя из павильона станции метро Кировская и отирая пот со лба, гость столицы, нетерпеливо расталкивая прохожих, шагнул было через проезжую часть, но, поспешно и постыдно крутонув задом перед наглым серым Москвичом, привычно тормознул у Главпочтамта. Взглянув на градусник, показывавший +32 в тени, купил Эскимо, а затем  обратно перешёл улицу Кирова, бывшую Мясницкую, чтобы зайти в магазин Чай, ибо хладнокровно пройти мимо этой архитектурной бонбоньерки было не в его силах.

Всегда, бывая в Москве, он, если случалось оказываться поблизости, непременно на пару минут заходил в сей мавзолей купеческого чревоугодия и благопития. Постоял минутку у кофейного отдела близ кофейных мельниц, окунувшись в облако благородных тропических ароматов, вдыхая впрок волнующие запахи заморских снадобий.

Медленно перешёл в чайный отдел, чтобы постоять ещё и у прилавка, где продавали чай на развес. Там тоже было чего пообонять и чем насладиться всласть...

Вздохнув, Семён вышел на залитую беспощадным солнцем улицу, вновь перешёл её и побрёл в сторону Лубянки. Армянский должен был быть где-то неподалёку, с левой руки.

Соскучившись по Москве, Семён жадно глядел по сторонам, медленно поспешая. И часа в три дня достиг намеченной цели, случайно наткнувшись на искомый переулок. Пройдя во двор двухэтажного купеческого особняка, каким-то чудом сохранившего со стороны переулка следы былого архитектурного щегольства, он внезапно очутился у железной, крашеной суриком двери с простенькой фанерной табличкой над входом - Дирекция строящегося Топского автомобильного завода (ТопАЗ).

На втором этаже (ему показалось, что четвертый, - такими затяжными оказались подъемы по старинным, чугунного литья, ступеням) он разыскал-таки таинственную дирекцию. На двери маленькой каморки его ожидал сюрприз - табличка Управление оборудования ТопАЗа.  Л. М. Эйнгорн. Ещё не веря своим глазам, Семён робко постучал.

Леонид Моисеевич, только утром прилетевший из Зауралья, принял его лично.  Вспомнил Сашу Родзина и их с ним молодые годы на Горьковском автомобильном заводе. Повздыхал. Похвалил Сенькин порыв. Посетовал, что Магнитку строили отцы, а ТопАЗ, как и КамАЗ, - алиментщики. Полистал трудовую книжку. Установил, что Семён никогда в жизни никакого отношения к закупкам оборудования не имел и поэтому ему никак не годится. Вспомнил, что в Управление смежных производств (УСП) требуются разного рода снабженцы и позвонил куда-то на Таганку Рабиновичу.

- Дима, привет, - сказал он в трубку, - тут  один кадр подъехал из Запорожья, с ЗАЗа. Его мой старинный приятель рекомендует...

Да я бы взял, но он в моих делах не копенгаген. Подъезжай, он, кажется, на ЗАЗе резиной занимался...

Оказалось, большая часть управлений и производств ТопАЗа уже перебралась с Армянского переулка в здание бывшей церкви где-то за Птичьим рынком близ Таганки. Так что пока ещё неизвестный Рабинович, выходит, располагался уже в том здании и, насколько Семён понял из разговора, обещал вскоре приехать. И действительно, минут через сорок в кабинет Эйнгорна, где Серба расселся и разомлел, рассматривая шикарные каталоги с оборудованием, без стука широко распахнув дверь, вошёл высокий смуглый человек с жирными курчавыми чёрными  волосами с проседью, крупными миндалевидными глазами и орлиным взором. Правда, эту орлиность несколько смягчали огромные очки в карикатурной черепашьей оправе, как у Райкина.

- Этот, что ли? - Спросил он, кивнув в  сторону претендента на должность и пожимая Л. М. Эйнгорну руку.

- Он самый. - Улыбнулся Эйнгорн, приглашая гостя присесть на единственный свободный, до крайности ободранный венский стул. - Кажись, это по вашей епархии...

Рабинович критически оглядел Сербу с головы до ног. Они познакомились, и он углубился в чтение рекомендательного письма и трудкнижки.

- Поехали! - Наконец подытожил Диамат Тевиевич, чьё отчество Семён затем разучивал месяца три.

Они погрузились в потрёпанный, когда-то зелёный служебный Москвич, за рулём которого сидел молчаливый то ли ханты, то ли манси, невесть откуда взявшийся в Москве, и понеслись по чудесным улицам летней столицы, где уже несколько спала жара, поскольку день клонился к шести часам.

Вот и Птичий Рынок, вот ещё два правых поворота и тормознули у храма божьего, конечно, бывшего, но хорошо сохранившегося. Даже купола нагло пялили в небо некогда благочестиво-скоромные сисястые формы, хотя и лишились  в своё время вычурных крестов и медных листов кровли. Про колокола и всякую начинку в виде икон и прочей мракобесной утвари можно и не упоминать - опиум для народа партия большевиков изничтожила навечно!..

И, к счастью, Рабинович и Серба ещё застали начальника отдела кадров Войтенко (у Сеньки сразу же шевельнулась мысль, не родня ли он запорожскому мэтру национальной украинской прозы Володымыру Войтенке, но побоялся спросить у солидного дядьки), который дал ему заполнить личный листок, автобиографию и ещё какие-то бумаги (к  счастью, торопясь со службы и поглядывая на часы, Войтенко поленился потщательнее посмотреть  документы претендента и беспечно не попросил предъявить военный билет, иначе Семёну ТопАЗа, несомненно, было бы не видать...).

Принят он был на должность начальника бюро формовых резино-технических деталей отдела резино-технических изделий (РТИ) с окладом 135 рублей без всяких премий и коэффициентов, но с обещанием сразу же дать ему отдел РТИ, как только в штатном расписании появится должность начальника отдела РТИ и если он будет хорошо себя вести, что, по правде говоря, ему в жизни удавалось редко.

Хотя тот же Войтенко при этом вручил новому первопроходцу Автопрома направление в общежитие, но предупредил, что появиться в нём следует только завтра из-за каких-то там ещё посторонних обстоятельств, так что проблему предстоящего ночлега Семёну предстояло решить самостоятельно.

Из отдельных замечаний новых начальников Серба начал постигать, что в Топкие Колтуны ему пока ехать не придется, а с годик или даже несколько лет надо будет провести в Москве, так как, пока там, на берегу чистой таёжной реки Топи, будет строиться автогигант и город при нём, надо будет, сидя в Москве, вести подготовку производства тяжёлых автомобилей. Обстоятельство, весьма поднявшее Семёну настроение!

Пожелав новоиспечённому топазовцу завтра не проспать к началу первого рабочего дня, Рабинович и Войтенко заспешили домой...

... Наскоро перекусив в какой-то  забегаловке около кинотеатра Таганский на одноименной площади, Семён перешел её и спустился в метро на кольцевую линию. Прошедший колготной день очень утомил его и, несмотря на то, что было ещё по московским понятиям довольно рано, не более 23-х часов, он поехал в сторону Курского вокзала. Добраться до Курского от Таганки - дело не более десяти минут.

Конечно, можно было созвониться с Галкой Хлопониной-Жаровой и напроситься на ночёвку, но он не стал спешить с визитом, потому что был неготов и к нелёгкому разговору, неизбежному при "разборе полётов", и к сюсюканью с её приставучими детьми...

Купив в вокзальном киоске несколько экземпляров нераспроданной утром Правды, он подыскал в одном из  залов свободную скамью и с удобством устроился, сняв туфли и подложив под голову жёлтый кожимитовый портфель. Заснул,  как убитый, потому как сказалось напряжение последних недель...

... Утром, умывшись и побрившись, подобно тысячам других дорогих гостей Москвы, в вокзальном туалете, жадно проглотив буфетную холодную котлету, ещё позавчера надежно зацементированную в тесте, запив затем котлету стаканом безвредного для здоровья ячменного кофе, Семён поспешил на работу и к девяти часам уже подходил по чисто подметённому тротуару к бывшей церкви, пятиглавое красно-кирпичное тело которой, обласканное утренним солнцем, возносилось красиво и монументально над окружающими её вековыми липами в глубине аллеи. У входа в храм, где Семён побывал накануне вечером, толпился немногочисленный народ провинциального пошиба.

Семён прямиком двинулся  к Д. Т. Рабиновичу, который стоял неподалёку, покуривая в обществе довольно разговорчивой блондинки, коей оказалась, как  Сенька потом узнал, Вера Неваляева. Рабинович понял, что Семён мысленно просит его  стать гидом, и повёл новичка на третий этаж в апартаменты УСП (Управления смежных производств), состоявшие из одной большой трапезной под тяжёлым сводчатым потолком, где сидело в невероятной тесноте более 20-ти человек, и небольшого алькова в конце трапезной - площадью эдак метров на десять, отделенного от основного народа фанерной стенкой с фанерной же дверью. В алькове сидели начальник УСП Антонов Никифор Витальевич и его замы - Д. Т. Рабинович, Костя Шершнёв и Ким Маратович  Загогулин. Диамат Тевиевич, а может быть, Товиевич или Тевьевич (помните, Тевье-Молочник  у Шолома-Алейхема?), - кто их разберёт, - ввёл Сербу в альков, плотно прикрыл  дверь и представил Н. В. Антонову, которого, таким образом, поставил перед фактом, поскольку вчера Антонова почему-то не было и получалось, что Д. Т. принял Сербу на работу без согласования с ним.

- Ну ладно, принял так  принял, - миролюбиво сказал начальник управления, стирая с красного, как столовая свёкла, лица щедрый пот огромным клетчатым платком. Галстук был им очень фривольно ослаблен, верхняя пуговка рубашки расстегнута, пёстрые подтяжки впивались в архиерейско-пивной живот.

Рабинович вывел новичка в "залу" и подсел с ним к коллективу. Познакомил его с заместительницей начальника отдела РТИ, то есть с непосредственной руководительницей, Клавдией Михайловной Сашамур, не забыв сказать ей мимоходом, что новобранца вскоре переведут начальником отдела. Это, естественно,  вызвало на длительный срок соответствующую дружескую реакцию со стороны Клавдии Михайловны. С милой молодящейся бабулькой, несмотря ни на что, Семёну доведётся проработать более шести лет, до самой её смерти в декабре 1978 года.

Неподалеку сидела, углубясь с утра в какие-то невероятно громоздкие расчёты, добрейшая Лидия Германовна Аистова, на долгие годы ставшая для него надежной помощницей, энциклопедией всяческой цифровой информации по РТИ.

Прошло некоторое время и Семён, где самостоятельно, где с помощью Л. Г. Аистовой, "освоил" весь состав управления. Вон сидит Борис Иосифович Сигнал, про которого ходили настоящие легенды вроде того, что он всю тысячу наименований крепежа на автомобиль ТопАЗ знает наизусть, и что с ним насчёт этих железок советуется даже замминистра известный умник  Е. А. Башинджагян.

Далее расположился Гриша Александровский, эрудит и технарь, начальник технического отдела. А вон там, у окна, благодушествует Толя Куроедов, начальник отдела электрооборудования. Тут же, на виду у всех, расположились Костя Костенко-Красный, замначальника отдела пластмасс, далее Инга Изотовна Афонина, замначальника отдела внешних сношений, за ней личный секретарь шефа Алла Подребрикова, ещё дальше Галка Бочонкина и ряд других, более или менее ярких личностей. Всем им придётся дать, по возможности, подробные характеристики в своём месте.

В общем, хороший, здорово спаянный коллектив, несомненно, способный за сравнительно короткий исторический срок провести подготовку производства автомобилей ТопАЗ по закреплённой за ним номенклатуре.

Итак, 21-го июня 1972-го года начался первый рабочий день Сербы на ТопАЗе. Сейчас уже не вспомнить подробно сумятицу первых дней. Но если итожить их шутя, (а серьёзный читатель понимает, что то, о чём придётся далее сказать в начатой фразе, - итог полуторагодовой согласованной работы десятков институтов, главков, министерств, Госснаба, Госплана и, конечно, Совмина, а также почти сотенного коллектива тогдашней дирекции ТопАЗа, а вначале, разумеется, Московской дирекции ТопАЗа, специалистов, пришедших в эту богоугодную трапезную ранее Семёна), то, имея в виду первые три дня, можно сказать так: 21-го июня  Семён осмотрелся, 22-го - подготовил проект постановления Совмина СССР о ТопАЗе, 23-го - подписал и выпустил в свет это постановление под ? 472.

И оно оказалось настолько удачным, что в последующие годы трудовых побед и свершений  90-тысячный коллектив ТопАЗа не реализовал и половины из намеченного тогда Сербой и его соратниками в этом постановлении...

Как Серба вскоре убедился, жизнь в Московской дирекции ТопАЗа била кипящим ключом. Бывший храм божий, превращенный безбожниками в улей для трудолюбивых инженеров, должен был по замыслу руководителей Минавтопрома объединить в едином трудовом порыве сотню-другую специалистов со всех концов необъятной нашей страны. Но оказалось, что свезённые со всей безразмерной советской округи инженеры, имея за плечами разнокалиберный, несопрягаемый  опыт и привыкнув на своих родных заводиках к тихой кабинетной работе, не смогли мгновенно оценить задачу и сплотиться в единый монолит.

Да и цели, внутренние причинные, движущие  пружины их мотиваций очень  не совпадали. Одни приехали за карьерой (фу, как по-капиталистически...), другие напролом лезли в загранкомандировки (внутренняя гнильца, замешанная на низкопоклонстве перед гнусным Западом...), третьи надеялись на быстрое решение квартирной проблемы (рвачи-шкурники...), ещё одни сбежали на ТопАЗ с любовницами (разложенцы, открыто похерившие нравственные идеалы светлого будущего...), некоторые делали большой бизнес на неразберихе первых лет (махеры-комбинаторы, обреченные в будущем на длительные сроки общественно полезных работ на северах...), даже попадались и такие, кто искренне думал, что строит коммунизм и тем сюрпризом осчастливливает всё прогрессивное человечество, - в общем, единства порыва ну никак не получалось.

Но, тем не менее, каждый старательно играл выбранную им самим роль, играл так же прямоугольно, как играют в разъездных драмтеатрах - что с ними, зрителями, станется, от некуда деться  похлопают! Знаете, есть такие театры. Их названия часто вводят в заблуждение неискушенного. Например, Московский областной драмтеатр. Собственно, в Москве этот "театр" бывает от силы неделю в году и играет в каком-нибудь Доме офицеров Московского округа или Доме культуры слепоглухонемых. На провинции же его часто по незнанию принимают за московский, столичный, то есть за классный театр. Они же рыщут из города в город, выступая в любом выделенном им сарае, и довольствуются жиденькими аплодисментиками школяров, коих по плану расширения кругозора в области отношений полов привели на "Валентина и Валентину" заботливые классные руководительницы...

Пятиглавый облупленный советский балаган в задрипанном сквере  близ Таганки был полон высоконравственного гула. Но выступал в нём не Театр на Таганке, а его младший брат - самодеятельный коллектив автомобилестроителей, наскоро составленный из добровольцев-любителей. История поручила этому разношерстному люду сыграть задуманный "наверху" спектакль "Автоград на Топи".

Семён вступил в эту труппу, когда оркестр окончил играть  увертюру и занавес, щедро отряхивая полувековую пыль славной истории Союза,  резко пошёл вверх...

2.

... Недельки через две, в начале июля, Семёна снарядили в первую командировку в Топкие Колтуны на предмет осмотреться на месте. Прождав часа три на грузовом дворе аэропорта Быково, он, наконец, забрался в военно-зелёное алюминиевое чрево старенького "ИЛ-14", ходившего тогда по арендованному маршруту Москва - Топкие Колтуны.  Буднично-благополучно взлетели. А ещё через три часа изнурительно-блевотного полета сели на грунтовую полосу местного аэропорта Тетёркино.

С невероятным трудом добрался Семён на попутном ГАЗ-53 до посёлка Мостоотряд 18 на окраине райцентра Топкие Колтуны, в просторечии новосёлов Колтуны или даже чаще почему-то - Топтуны, и разыскал там дом 3/11, блочную 3-х этажку, где жил зам. генерального директора ТопАЗа по оргвопросам Н. Н. Кислощеев.

Рабинович, отправляя Семёна в путь, рекомендовал, на случай, если не будет мест в гостинице "Топь", обратиться к Николаю Никитичу, который непременно поможет. Вечерело, когда Сенька установил, что гостеприимной гостиницей в городе сибиряков, возводящих автомобильный гигант, и не пахнет. "Топь" была забита до отказа.

Дом, где обычно останавливалось руководство и где обитал таинственный Кислощеев, 3/11 - располагался неподалеку от "Топи", стоит лишь перейти улицу Автомобилестроителей. Разыскать апартаменты Кислощеева оказалось несложно, его здесь знала каждая собака.

На робкий звонок Семёна из двери шумно выгромадился дебелый упитанный восточный человек с густыми насупленными бровями. Хотя, как Серба узнал позже, большой начальник был крещёным татарином, на что явственно указывало русское фио, но облик его показался гостю из Москвы несоответствующим фамилии.

Мрачно выслушав Сенькины пояснения, Николай Никитич, густо уснащая свою эмоциональную речь чисто русскими идиоматическими выражениями, дал понять, что заниматься на ночь глядя вопросом Сенькиного ночлега он считает неподобающим для руководителя своего ранга, и посоветовал не отвлекать его от дел поважнее. Дверь он захлопнул перед самым носом Сербы таким образом, что у того пропало всякое желание сунуться к нему ещё раз.

Уныло побрёл Серба ещё по одному адресу, а именно в общежитие к Володе Евграфову, который работал в одном из отделов УСП уже в составе Топской дирекции ТопАЗа. Хотя они и увиделись впервые, прием Евграфов оказал гостю из Москвы более спокойный и достойный, чем Николай Никитич. Накормил ужином, раскупорив банку тушёной говядины и ещё какую-то банку овощных консервов. Нашлось и по сто граммов водочки. Да ко всему этому и поговорили по душам. Однако приютить Семёна на ночь он тоже не мог, комната была крайне переселена.

- Не расстраивайся! - Сказал Семёну Володька. - Есть идея! Наш Загогулин сейчас в Москве, квартира пустует, туда и пойдёшь ночевать. Ключ наверняка у соседей, постучи,  объясни, в чем дело, и не может такого быть, чтобы не пустили...

Сказано - сделано! Через пару минут от дежурной по общаге Володя уже названивал в справочную по городу. Момент - и сослуживцы уже обладали адресом Загогулина, и Серба пошёл его разыскивать, с сожалением оставив гостеприимного Евграфова размышлять о смысле и преимуществах холостяцкой жизни.

Добрался до будущего проспекта Брежнева, а пока что улицы Командарма Уборевича, в ту пору жутко разрытой бульдозерами, перебрался через неё (благо, над котлованом возводимого проспекта горели десятки  временных фонарей), спустился к гастроному (городишко полого спускался к речке Гусиной, притока Топи), обошел его с тыла и разыскал нужную пятиэтажку. И вот уже поздний гость обречённо позвонил в дверь, которая к его изумлению открылась. Семён до сих пор не знает, почему не позвонил соседям и не попросил ключ. Открыла ему молоденькая якуточка, очень плохо говорившая по-русски. Семён зашёл. Она подтвердила, что Загогулин живёт именно в этой квартире, но сейчас его нет, он на охоте и вернется через дня три. Семён объяснил ей, что он друг и сослуживец Загогулина, и что тот не против, если Семён поживёт у него пару дней. Она радостно и согласно закивала.

Показала пришельцу две комнаты Загогулина и свою - малосемейку, то есть комнатку в этой трёхкомнатной квартире. Почему-то в Колтунах стеснялись называть такое уплотнённое  расселение и проживание нескольких семей в одной квартире добротным  советским словом "коммуналка"...

Вскоре пришел муж этой молодой черноглазой газели, тоже какой-то нерусский. Познакомились, жена мужу чего-то долго и быстро, но дружелюбно тарахтела, видимо, по-якутски, после чего он улыбнулся и сказал, что друг Загогулина - значит, его друг.

Оказалось, что молодая парочка действительно якуты и припёрлись на всесоюзную стройку ТопАЗа из Якутска.

Семён спросил, разве не было поближе какой-нибудь большой стройки, но они рассмеялись и ответили, что им хотелось перебраться в Европу, и вот они выбрали ТопАЗ... Правда, то, что Топкие Колтуны находятся в Зауралье, а это ещё Азия, их не смутило, по их понятиям всё, что  западнее Красноярска, это уже Европа...

Он умылся, громко фыркая в ванной. Затем молодая хозяйка позвала мужчин в кухню и усадила за стол. Втроём поели пельменей и выпили по рюмке водки, которую хозяева называли почему-то по-своему - арыгы. Ну, подумал Семён, арыгы так  арыгы! Усталость брала своё (да и было далеко за полночь), и он, наскоро помывшись в ванной, устроил постель в большой комнате на диване и заснул безмятежным сном.

Утром Серба разыскал вагончики УСП (здесь многие службы и целые заводские коллективы располагались покудова в вагончиках) и горячо поблагодарил Евграфова за дельный совет. Тот тоже обрадовался, что Серба разыскал Загогулина  и нормально отдохнул. Но, по первому разу, никого из работников Топской группы УСП не запомнил. Единственное знакомство - Володя Евграфов. К нему Семён и обращался по каждой мелочи.

На следующий день московский гость поехал автобусом посмотреть строительство Нового города. Лето выдалось дождливым, с утра прошёл ливень, дорога ? 1 представляла собой печальное зрелище. Техника шла по шоссе сплошными потоками в оба конца, подминая под себя и кроша новую бетонку, покрытую основательным слоем липучей грязи. У въезда в "новый город" по направлению будущего проспекта 50-летия СССР расположились пресс-центр, столовая  и масса вагончиков строителей. Семён вышел из автобуса прямо в вековую грязь и ошалело огляделся. Идти дальше не имело смысла - сплошное море размокшего глинистого грунта, в котором беспомощно барахтались панелевозы. Внушительная траншея будущей транспортной развязки напоминала карьер. Практически никакого города ещё не было. Стояли отдельные дома по Московскому "проспекту", где-то в районе будущего 29-го комплекса, и дома 4/06, 4/07, и, кажется, в какой-то стадии готовности дом 4/08. Дальше, в сторону ещё не построенного кинотеатра, его назовут "Ермак", хотя по проекту он должен был называться "Сатурн", виднелись одни лишь котлованы. Но несомненно, что из наполненных дождевой водой котлованов вскоре возникнет проспект Ермака. По крышам готовых домов бежала бодрая неоновая надпись: "ТопАЗу быть в 1974-м году!".

Так или иначе, но наступило Сенькино третье утро в Топких Колтунах.  Он тепло попрощался с подселенцами Загогулина и в переполненном автобусе поехал в аэропорт Тетёркино, прислушиваясь, как клянут и Топтуны, и ТопАЗ те, кто уже вкусил от автомобильного пирога и, разуверившись, бегут в более обильные и удобные для жизни места.

Для своих коллег-москвичек, сотрудниц УСП в Московской дирекции, Семён вёз по их заказу несколько палок отличного топтунского "сервелата", каковой к тому времени в Москве уже невозможно было достать. Местный мясокомбинат десятки лет делал и делает отличные колбасы по проверенным, надёжным рецептурам...

Когда же Семён начал в прокуренном церковном коридоре рассказывать, как провел время в Топтунах, кто-то обратил внимание на его повествование о прекрасных свойствах дивана общего любимца Загогулина. Поскольку  самого К. М. Загогулина Семён в лицо знал плохо, то, естественно, не обратил внимания, что тот стоял рядом и внимательно слушал, тихо улыбаясь.  Семён уверил коллег, что записал адрес Загогулина на тот случай, если кто днями полетит в Топтуны и будет в затруднении, где остановиться. Все согласно закивали, давясь смехом...

На следующее утро к  Семёну подбежал кто-то из сотрудников, кажется, Костя Костенко-Красный, и взволнованно сообщил, что его разыскивает топтунская милиция, что уже неоднократно звонили, якобы его обвиняют в ограблении квартиры в Топтунах. Семён рассмеялся, назвав это неумной шуткой. Но тут подошел человек, к которому Костя обратился, назвав его Кимом Маратовичем, и Серба понял, что перед ним сам Загогулин. Он улыбался. Семён рассказал ему о глупой шутке, но Загогулин вдруг помрачнел. Спросил, по какому адресу Семён ночевал в его квартире. Серба назвал и описал поиски дома.

- Я так и знал! - Ещё более помрачнел Ким Маратович. - Я живу совсем в другом доме, - и он назвал свой настоящий адрес в Топтунах.

Семён ответил в порядке защиты, что тот адрес ему дала справочная служба, на что коллега пояснил, что фамилия Загогулин в Топтунах то же, что Кузнецов в Москве - их не одна сотня наберётся...

Семён теперь понял всё и очень перепугался. А вдруг кто-то ограбил того, чужого Загогулина, а всё падёт на  него?

Он очень переживал, пока не выяснилось, что эта история всё-таки добротный розыгрыш. Однако расстроился.  Как же ему не бросилось в глаза то, что квартира оказалась против ожидания плотно заселённой, тем более что реплика соседки о том, что Загогулин на охоте, прямо указывала на несоответствие данных - топазовский Загогулин заведомо был в Москве...

До сих пор Семён с трепетом вспоминает этот случай и не может себе представить, какое у него было бы лицо, если бы его среди ночи стянул с дивана хозяин квартиры, возвратясь с охоты на день раньше...

... Долго ещё мужики из УСП подтрунивали надо ним, вспоминая этот удивительный случай, а больше всех посмеивался Ким Маратович. Но однажды он перестал улыбаться, а через некоторое время коллеги узнали, почему. На этот раз героем романа оказался он сам.

Подведем некоторые итоги обустройства Сербы в Москве.

Первые дни на ТопАЗе оказались самыми тяжёлыми в плане выживания. Вот примеры записей в дневнике Семёна в июле.

01 июля 1972 года

 Состояние кошелька:

02 июля 1972 года

 Состояние кошелька:

03 июля 1972 года

Состояние кошелька:

04 июля 1972 года

Состояние кошелька:   

05 июля 1972 года

Состояние кошелька:

06 июля 1972 года

Состояние кошелька:

07-08 июля 1972 года

Состояние кошелька:

09 июля 1972 года

Состояние кошелька:

Остаток        = 90-20

10 июля 1972 года

Состояние кошелька:

В августе к школе он забрал Наточку. Снял неплохую сухую и тёплую комнату в четырёхкомнатной квартире на улице Нижегородской, совсем недалеко от работы (несколько остановок троллейбусом). Школа тоже через дом. В этой коммунальной квартире кроме их с Наткой живут ещё две семьи. Одна одинокая женщина и ещё одна бабёнка - парикмахер по распространенному имени Татьяна, кажется, Байбакова, с двумя дочерьми 10-ти и 18-ти лет (у них аж две комнаты).

Через неделю после заселения Семёна и Наты из поездки в Юрмалу вернулась старшая дочь соседки Татьяны Ирка. Она оказалась милой компанейской девчонкой, в меру симпатичной, наивной, ласковой и приятно сисястой.

Уже через пару недель у Семёна с ней заполыхал нешуточный роман. Общая крыша и расположенные рядом двери их комнат быстро привели к торжеству инстинктов, и вскоре она взяла за правило далеко за полночь тихонько пробираться к Семёну в комнату, где они прямо на полу на стареньком ватном матрасе битый час решали извечную мировую  проблему, кто кого любит сильнее... К счастью, их тайна каким-то чудом  удержалась в тайнах, и никто  их развлечениям не помешал. Главное, что Ната ни разу не проснулась, а то бы всё горело синим пламенем...

Младшая сестра Ирки Стэллочка - жирная и ленивая,  но для Наты всё-таки какая ни есть, но подружка. Вечерами все жители коммуналки часто чаевничали вместе, по-коммунистически,  на кухне.

Однажды поздним вечером, когда Ната и Стэллочка играли в комнате Байбаковых, а взрослые пили чай на кухне, девчонки выбежали со страшным криком. Оказалось, что Ната нечаянно села на диван, на котором лежали небольшие ножницы, и они вонзились ей в попу. Так с ножницами она и появилась на кухне, ревя в три ручья. Конечно, ножницы были извлечены, но Семён перепугался, ведь возможно заражение. 

Он кое-как  одел ребёнка, накинул пальто, подхватил доцю на руки и помчался куда-то за три улицы в дежурный травмопункт, где сделали соответствующий укол. Ната ревела, но хирург, осмотревший ранку, её успокоил. Он сказал, что сесть на ножницы, невелика беда. Вот у них как-то был случай, когда невнимательная девочка такие маникюрные ножницы проглотила, вот это - да! Пришлось им, врачам, изрядно повозиться, пока извлекли...

На работе все считали Семёна ответственным отцом и ставили другим мужикам в пример. Недавно, всё-таки,  пробили должность начальника отдела РТИ, и  оклад Семёна теперь составляет 140 рублей, да и звание высокое...

Ещё у них с Натой было приключение с хомячком. Пошли как-то с ней на Птичий рынок (он здесь, на Нижегородской, недалеко), и она уговорила отца купить хомячка.  Серба не устоял, и зверь поселился в их комнате. Через день он исчез, хотя вроде спрятаться было и негде. Но по ночам хомяк выбирался из своего убежища и съедал приготовленную ему пищу. Так прошло недели две.

Ситуация нерешённости с дурацким хомячком выводила Семёна из себя. А тут ещё бурная страсть Семёна и Ирки стала угасать. Охлаждение их отношений началось так же внезапно и необъяснимо, как и вспышка неодолимой тяги друг к другу месяц тому назад...

Однажды Семён затеял стирку и вынул из шкафа накопленную грязную одежду. В общей куче барахла скомканно лежала и его новая капроновая импортная рубашка, которую недавно купил и которой очень гордился. Итальянская! Развернул её и обомлел. Она вся была в дырах! Оказалось, что хомяк устроил в ней своё зимнее гнездо. Семён захлебнулся адреналином, схватил объявившегося поганца-хомяка и на глазах изумленной Наты вышвырнул его в форточку (они жили на четвертом этаже). Дочь побежала вниз искать друга,  но вернулась в слезах - хомяк исчез, как в воду канул...

Как-то друг Сербы Виктор Лях, всего две недели как переметнувшийся с ЗАЗа на ТопАЗ следом за Семёном, позвал друга оттянуться в воскресенье за городом. Вроде как жест благодарности Сербе за то, что показал дорогу на ТопАЗ, где действительно масса возможностей для карьерного роста и самореализации.

- Не беспокойся, я при деньгах, мне Светка, когда в Москву снаряжала, пятьсот рубликов дала на мелкие расходы. Так что выпивон и закусь - с меня!..

Но вот в какую сторону податься? Семён, как больший знаток Москвы и Подмосковья, предложил смотаться в Вешняки. Он отлично помнил восхитительные дни и ночи, проведённые там в далёком 57-м с Ниной.

Быстро составили компашку. Семён, естественно, собрался уговорить Ирку, а у Виктора были виды на  Верунчика Неваляеву из отдела агрегатов. Статная Вера, ещё далеко не старая двадцатипятилетняя шатенка-разведёнка с Брянского автоагрегатного завода, сразу положила глаз на видного мужской статью, с тяжёлым нельсоновским подбородком бывшего моряка-тихоокеанца.                 

В воскресенье Ирка сказала мамке, что идёт к подруге за книгой, вышла первой на троллейбусную остановку. За ней минут через пять щёлкнул дверным замком и Семён. В подошедший троллик 16-го маршрута Семён и Ирка вошли как будто совершенно незнакомые люди, безмятежно улыбаясь и глядя в окна. Стоя и незаметно ласково прикасаясь друг к другу, парочка добралась до Таганской площади, где и нырнула в метро. Вся компашка собралась  на Казанском вокзале  в 11 часов.

Быстро перезнакомились и отоварились в ближайшем от вокзала продуктовом магазине. Виктор, оправдывая имя, самовыдвинулся в лидеры. Так что без обсуждения взяли три бутылки "Столичной", кило "Докторской", полкило костромского сыра, кило превосходных астраханских помидор, дыню, два свежайших батона, полкило "Мишек на Севере", две бутылки лимонада и бутылку тархуна.

Ирка, правда, попробовала настоять на портвейне хотя бы для женской фракции, но Виктор пресёк её происки в корне.

- Какой портвейн, детка?.. Мы же на природу едем. Там в лесу не то что водочка, спиртяга сойдёт за нектар моей бабушки!..

- Но я же ещё маленькая, мне водку пить мамка не велит... - Сопротивлялась Ирина.

Виктор слышать ничего не хотел, и добил дитя неразумное циничным доводом.

- Водку пить, так маленькая, а с Семёном на диване кувыркаться, так вполне взрослая! Не буди во мне зверя!.. Ремнём отлуплю!..- Как бы шутя, нахмурил брови дядя Витя, и комсомолка Ирка отскочила от него, как от чумы, прижавшись к Семёну.

Сербу цинизм Виктора тоже покоробил, и он даже пришёл на помощь Ирке, прошептав ей в ушко:

- Может, ну его к чертям сегодняшнее мероприятие? Что мы, обязаны Виктора с подругой развлекать? Сходили бы в кино... Айда?..

Но Ирка уже оправилась от хамства дяди Вити и, возможно, даже отнесла  его паскудные нравоучения к чертам мужественности, как некое достоинство...

Она как-то быстро погасила румянец стыда на щеках и, успокоившись, чмокнула Семёна в щёчку.

- Ладно, проехали! Знаю я этих мареманов, хамить мастера. В Таллине я на таких насмотрелась за две недели!.. Пусть покупает, что хочет, мне просто подышать свежим лесным воздухом давно охота. А нам с тобой и так скучно не будет, да, милый?.. 

Вера, в планы которой не входило возвращаться с полпути, тоже встряла в разборку.

- О чем тары-бары? Кто не хочет пить, будет жевать колбаску. Нам больше достанется...  Но надеюсь, что мы все притрёмся друг к другу. Иначе, зачем бы нам переться чёрт знает куда на эту московскую природу. Тоже мне называется лес! Какой здесь, под Москвой может быть лес? Лес - это у нас, на Брянщине, а здесь - заросли бузины и клёна...

Короче, инцидент исчерпался и, закончив покупки по плану Виктора, народ  с авоськами и сумками потянулся к перронам пригородного сообщения.

Погрузились в электричку, следовавшую до платформы "47 км". И понеслись сквозь шикарный осенний денёк искать приключений на свои бестолковые головы.

Когда выгрузились на платформе Вешняки, сердце Семёна забилось. На него нахлынули воспоминания о милых осенних встречах с незабываемой Ниночкой в далёком 57-м. Никакие Ирки не могли идти ни в какое сравнение с Ниной...

Ну да ладно! Жизнь продолжается!..

Семён по памяти провёл компанию через Вешняки и вывел на окраину Кусковского парка. Выбрали чистое сухое место под старой берёзой. За много лет сотни кампашек крепко утоптали вокруг берёзы суглинок, даже следы кострищ виднелись то там, то тут. 

Девочки под руководством Виктора готовили настоящий пикник на обочине. Оказалось, что практичный Виктор притащил в своём объёмистом рюкзаке простое "солдатское" одеяло. Ничего такого Семён с Иркой из дому вынести не могли. Но и Вера не опростоволосилась - из большой хозяйственной клеенчатой сумки она извлекла не только ещё одно похожее грубошерстное одеяло, но и небольшую льняную скатёртку, а также всякие прибамбасы, вроде ложек-вилок и стаканов...

Само собой, лес, даже если он в ранге парка, всё-таки не ресторан "Арбат" или  "Берлин", и даже не "Арагви".

Семён оценил проделанную работу и рассмеялся над пришедшим на ум воспоминанием. Кто-то когда-то рассказывал ему, что в Сибири летом шашни крутить очень непросто - комара и прочего гнуса - видимо-невидимо... Так местные любовники приноровились, уединяясь в лесу, натягивать шалашик из марли. И в нём уже относительно вольготно делать свои приятные дела. А эти шалашики любительницы острых ощущений  загодя шили дома, и они были тем хороши, что в сложенном виде занимали совершенно незначительный объём, так что незаметно помещались в любой женской сумочке... Из-за этого таких практичных любовниц и зовут по сию пору шалашовками, что, конечно, абсолютно неприлично...

И хотя с милым рай и в шалаше, даже в марлевом, но с удобствами да в мягкой постели как-то лучше...

Серба хотел было рассказать вспомнившуюся скоромную байку приятелям, но, будучи ещё трезвым, решил, что как-то неудобно, могут не понять, принять за пошляка, ну и всё такое прочее...

Народ, однако, уже довольно проголодался, и вид разложенной в художественном беспорядке снеди генерировал изрядные аппетиты.

- Ура-а-а!!! - Одновременно вскрикнули Ирка и Вера, когда Семён закончил кромсать батоны на огромные куски, а Виктор откупорил первую бутылку водки и стал наливать её в стаканы. Мужик опытный, он разлил на четверых идеально поровну. Но возник ропот, и главный виночерпий поправил ситуацию. Оставил дамам по сто грамм, а себе и Семёну долил до 150-ти.

В единственной Вериной эмалированной кружке пенился тархун на запивку водки,  кружку собирались передавать по кругу.

- Так выпьем за дружбу народов! - Осклабясь, возгласил Виктор, поднимая стакан и держа в левой руке дольку помидора.

Все без препирательств выпили до дна, потому что очень проголодались и хотели поскорее чего-нибудь съесть. Даже Ирка не стала возникать, а, запив водочку парой глотков тархуна и передав кружку Вере, уверенно потянулась к хлебу и колбаске.

... Через час компания выглядела очень неприглядно. Верка, нежно обнимая соседнюю берёзу,  пыталась очистить желудок, а заодно и удобрить Кусковский лесопарк.

Семён был в отрубе, и Виктор его бережно по-товарищески уложил на куче ещё прошлогодних листьев, покрытых сложенным вдвое одеялом.

Затем Виктор переместился ко второму одеялу, где сидела, очумело оглядываясь вокруг, Ирка. Виктор присел рядом и стал её страстно обнимать и целовать. Удивительно, но она тоже завелась и прилепилась к нему, распатланная и готовая на всё. Естественно, мужик не растерялся и занялся объектом любви основательно. Не прошло и минуты, как с молодой москвички слетела блузка, а лифчик вообще не оказал существенного сопротивления. Одна рука бывшего маремана крепко обнимала Ирку за загривок, а другая нышпорила у неё ниже талии, пытаясь стащить трусы... Ирка страстно мычала, отвечая Виктору хищными засосами.

Семён услышал шум баталии, и у него аварийно прояснилось в голове. А когда ещё и глаза увидели мерзкую картину, хмель на минуту покинул полудохлое тело, и оно как бы грозно зашевелилось.

- Бля-я!!! Виктор, сволочь! Ты чё творишь, сука?! - Возник Серба, пытаясь встать хотя бы на карачки. И это ему почти удалось. Но победа над всемирным тяготением оказалась мнимой. Серба пошатнулся и упал на спину к подножию ближайшей старой ели на  подстилку из опавшей прелой хвои, шишек, полусгнивших сучков и сломанных зимними ветрами ветвей.

Один из сучков неудачно выпрямился и воткнулся Семёну под левой лопаткой... Семён перевернулся на живот, а на спине  у него по рубашке начало расползаться алое пятно.

- Ой! - Завопила Верка, возвращаясь, наконец, от спасительной берёзы.

Ирка очнулась от гипноза низменных чувств и, резко оттолкнув Виктора, схватила валявшиеся у её ног лифчик и блузку и отвернулась, пытясь приладить на своём бесстыдно оголённом теле причандалы порядочной молодой женщины.

Виктор тяжело встал и молча потопал к Семёну, над которым уже склонилась кудахчущая  Верка.

- Ни хрена себе!.. - Удивился Виктор, нагибаясь у раненому. - Давай, Верунчик, вытащи аккуратно сучок. И сразу забинтуем...

Вера поняла задачу и резким движением выдернула сучок из раны. Оказалось, что он проник в ткани на два-три сантиметра. Рана кровоточила, но кровь не струила, значит, крупные сосуды не повреждены.

Лях довольно проворно стащил с себя белую выходную рубаху,  тотчас стал умело рвать её на широкие длинные ленты. Верка брала ленту за лентой, вешая себе на левую руку. Одну ленту смяла и затампонировала рану, а другие, связывая по две, применила как бинты. Виктор усадил коллегу, и Вере удалось дважды обмотать потерпевшего самодельными бинтами.

- Полундра! - Скомандовал Виктор. - На этом представление заканчивается! Давайте, девочки, собирайте барахло, а я отнесу мусор...

Он снял с ветки свой пиджак и одел его на голое тело. Завернул объедки и пустые бутылки в газеты и направился к мусорному баку, стоявшему неподалёку у развилки дорожек. Сделал доброе дело и вернулся к дамам и всё ещё тупо сидящему Семёну.

- Ну, ты как, моряк, дойдёшь сам до пирса или тебя отнести?..

- Дойду... - Пробормотал Семён, поднимаясь с помощью Ирки и Верки.

Хорошо ещё, что электричку долго ждать не пришлось. Взвыв на семафоре голодным волком, к перрону подвалила ржавая-прержавая голутвинская.

Народу в ней оказалось немного, так что даже сесть получилось. Правда, девки нашли места в середине вагона, а Семёна Виктор усадил прямо у поминутно шаркающих дверей.

Электропоезд шустро устремился к Москве. Вот уже и Храм Успения Пресвятой Богородицы промелькнул, и последние одноэтажные вешняковские дачи канули в небытие. 

- Живой? Щас на вокзале в медпункт зайдём, забинтуем по-людски. Болит?.. До свадьбы заживёт!..

Серба, однако, разговора не поддержал, надувшись за Викторовы подвиги. Хотел было высказать всё, что кипело в голове, но тошнота затуманила мозг и ноги сами понесли тело в тамбур, на свежий воздух.

Виктор легко схватил друга подмышки и повёл-потащил не просто в тамбур, а в переход между вагонами. Там, крепко держа Семёна под руки со спины, он наклонил страдальца в просвет вагонной сцепки, и тотчас из отравленного организма Сербы стала извергаться мерзкая блевотина... И опять... И опять... И опять, выворачивая кишки наизнанку...

Но зато тотчас Семёну стало легче. Он почти самостоятельно выпрямился, а Виктор вытер ему губы и подбородок своим большим носовым платком. Что-что, а платки у него всегда, по флотской привычке, идеально чистые и наглаженные.

Как только вернулись и сели, голова у Семёна склонилась на плечо Виктору, и он отключился на десять минут, остававшихся до конца поездки...

Когда выгрузились  на Казанском вокзале, Виктор повёл Семёна в медпункт, а девочки терпеливо ждали за дверью. Оказалось, что кровотечения нет, и медсестра высмеяла незадачливых гуляк, утверждая, что эта царапина заживёт вообще без шрама и какого-либо следа.

Зайдя в метро, решили разойтись - Виктор и Вера отчалили в общагу на Красных Командиров, а Семён с Иркой  на Нижегородскую.

Серба и его спутница ехали молча, не разговаривая и не глядя друг на друга. Семён чувствовал себя отвратительно, хотелось спать и оставить  все выяснения отношений на завтра. Ирка тоже не знала, о чём говорить. Вроде и оправдываться ни к чему, ничего предосудительного ведь не произошло, Виктор не успел добиться хоть каких успехов. А его действия завтра можно будет объяснить Семёну тем, что друг действовал по пьяни. А известно, что пьяному закон не писан.

 В таких проблемах и радостях шустро пробежало полтора месяца. Царапина под лопаткой, слава богу, за неделю зажила, больничный брать не пришлось.

Виктор убедительно отбрехался перед Семёном за неприятный эпизод в Кусковском лесопарке.

- Сень, не суди меня строго! Сучка не захочет, кобель не вскочет... Хоть и по пьяни, но я ведь, ты знаешь, никогда не позволю ничего подобного, если знаю, что у друга серьёзные намерения и тэ дэ. Надеюсь ты не собираешься жениться на этой ненасытной прошмандовке?

Завязывай, мой тебе совет! Я переговорю с Шефом, чтобы тебе выделили в нашей общаге на Самаркандском комнату, как отцу-одиночке...

Семён молчал, не зная, чем крыть. А Виктор продолжал.

- Ты думаешь, чем она занималась две недели в Юрмале? Долбилась с курортниками, как мартовская кошка. По ней же видно!.. Надеюсь, тебя ничем не наградила?.. А то сходи, проверься про всяк случай!.. Кавалер хренов!..

Конечно, по логике жизни, надо бы с Виктором порвать отношения, очень уж по-хамски вёл себя во время пикника. Но ведь и Ирка, как ни крути  и не оправдывай, оказалась постыдно слаба на передок.

К тому же, с Виктором ещё работать и работать, и если рассобачиться с ним по-крупному, значит, вдруг какой завал по линии кадров и запахнет увольнением, то не к кому будет обратиться даже за символической помощью и поддержкой.

Так что пришлось замять вопрос для ясности...

А вот с Иркой как поступить? Она делала вид, что ничего не произошло. Улыбалась. По утрам так же корректно при маме здоровалась с дядей Сеней и также страстно целовалась с ним, когда удавалось хоть на минуту остаться наедине...

Но Семёну уже стали претить её показное внимание и телячьи нежности. Часто по вечерам, засыпая, он вспоминал Валюшу, Нину, Ирину - женщин, с которыми был счастлив. Трагическая гибель Иришки перед самой свадьбой прямо-таки стояла перед глазами. Десять лет не стёрли горестные воспоминания.

Он думал, гадал, как сложилась бы его жизнь с Иринкой, если бы не роковое несчастье. В любом случае не пришлось бы возвращаться к Марии, не пришлось бы тратить ещё столько лет на доказательство того, что ничего не получится...

И вот, как в насмешку, судьба подсунула другую Иринку. Но, выходит, Иринка да не та...

Постепенно Семёна стала тревожить внешне беззаботная, не поддававшаяся на разбор полётов Ирка. Получалось, что если его шашни с ней, не приведи господь, откроются, то надо будет жениться, что почему-то не казалось Семёну логичным.

А тут ещё и мама Таня, одногодка Семёну, стала плотоядно поглядывать на него и слишком часто приглашать попить на кухне чайку... Но на-фига козлу баян, козлы лабают на фоно... Так что Семён пришёл к выводу, что пора менять квартиру и сматывать удочки. И стал искать варианты.

С середины июля и до середины августа вокруг Москвы горели леса и торфяники, и вся столица была затянута пеленой едкого всепроникающего дыма. Даже видимость на улицах была такой, как будто сел сказочный ядовитый туман. Все кашляли и боялись, что в городе начнутся пожары. Но через месяц, слава Богу, прошли, наконец, дожди, и ситуация нормализовалась...

Сентябрь же, против ожиданий, оказался чудесным - тёплым, тихим, ласковым, настоящее бабье лето...

В такую погоду тянет на улицу. Пройтись, куда-нибудь сходить. Как раз в кинотеатре "Зенит" начали крутить "Солярис". Обе серии сразу, одним сеансом. Естественно, Семён предложил девчонкам смотаться в кино.

Часов в пять вечера, когда уроки были сделаны и школьная форма на завтра у Наташи и у её подружки Стэллы приведена в порядок,  удалось всех примирить и выйти из дома.

Так они  и пошли пешком вдоль по Нижегородской в сторону Таганки к "Зениту". Слабый ветерок гонял по асфальту жухлые листья рябинок, обречённо издыхающих вдоль загазованной улицы, окурки и стаканчики из-под мороженого.

Ситуация создалась деликатная. Вроде Семён и Ирка уже насытились друг другом, и их "развод" как бы состоялся. Они не избегали друг друга, но и не искали, как в первые дни, возможности побыть наедине ценой любой хитрости.

Но вот когда кинолюбители медленно и шумно пошли по тротуару, галдя и толкаясь, со стороны могло показаться, что идут люди, связанные семейными узами.

Когда девчонки убежали немного вперёд, Ирка не преминула воспользоваться моментом.

- Сень, а вот представь, что мы - муж и жена, и так красиво, по-буржуйски идём с детками в кино!.. Картинка!.. Что скажешь?..

Семён даже остановился на мгновение. Но нашёл, как ему показалось, вполне охлаждающий ответ.

- Неа, не могу представить... Ты такая молодая, у тебя всё впереди. Зачем тебе такой, как я? Нет уж, умерла, так умерла... Давай не будем гадать, если бы да кабы. Проехали!..

Когда подошли к кинотеатру, то оказалось, что культпоход под угрозой срыва. Вторая серия заканчивается в половине десятого, а детям моложе 12 лет посещать кино после 21 часа не велено...

Спасибо, в кармане нашлись красные корочки ещё от "Коммунара", и после душещипательного рассказа Семёна администратору, как ему одному тяжело воспитывать дочку да ещё и ТопАЗ ведь надо строить, ответственный товарищ сдалась и разрешила провести Наташу в виде исключения. Но чтобы никакого безобразия!.. При этом она почему-то внимательно посмотрела на Ирку, смутив девушку...

И хорошо, что пошли! Фильм очень понравился Семёну и Нате, меньше Ирке и Стэлле - всё-таки, порода другая!..

Обещание Виктора оказать содействие в получении отдельной комнаты в общаге для совместного проживания с дочерью оказалось довольно легко выполнимым, потому что так уж сложилась практика в Московской дирекции ТопАЗа, что многие специалисты, тормознувшиеся в Москве на период подготовки производства ТопАЗа, то есть на год-полтора-два выбивали право на отдельную комнату в общаге и привозили в Москву семьи в ожидании получения квартиры в Топтунах.

Жильё в Топтунах строилось бурно, и многие получали квартиры буквально за считанные месяцы, и их семьи, не успев насладиться Москвой, мчались, сломя голову в Топтуны, чтобы заселить заветные гнёздышки...

3.

Люди завистливы. Семён часто замечал, что стоит ему добиться хоть небольшого успеха, как за ним обычно увязываются знакомые. Ну, вроде он знает рыбные места на берегу. И только закинет удочку, как они со своими снастями тут как тут.

В начале 73-го года в УСП ТопАЗа уже собрался целый взвод запорожцев с "Коммунара". Виктор Лях, Миша Красивчук, Фима Шумахер, Юра Фиксанов заняли приличные должности и ожидают выделения квартир, чтобы перевезти семьи. Пока же в общаге на Самаркандском бульваре закипела холостяцкая жизнь. По выходным пьянки с вечера до утра, всевозможные любовные геометрические фигуры с участием бабья, как с этой общаги, так и с общаги на улице Красных Командиров.

Как-то в апреле Семён приехал к нашим в гости. Они все собраны в одной трёхкомнатной квартире (топазовские общаги квартирного типа). Витя сварил эмалированное ведро картошки с тушёнкой, нарезал два кило "докторской" колбаски, пару буханок хлеба и тарелку помидор. Пять бутылок "московской" охлаждались-дожидались в холодильнике.

Был вечер субботы, выходной, но Миша со вчерашнего вечера уединился в спальне с подругой и всё не выходил.

- Жрать будете? Или вам кофе в постель подать?- Воспитанно спросил Виктор, предварительно громко постучав в дверь.

- Угу, - донеслось из-за двери.

- Тогда просунь взнос, надоело вас раскармливать на халяву, - нравоучал Лях.

Из-под дверей выпорхнула мятая трёхрублевка...

В мае Семён отправил Наточку в Запорожье на каникулы. Мама обещала встретить и всё организовать. Предполагается также, что Мариины требования дать ей возможность повидать ребенка будут удовлетворены.

К этому времени отношения с Иркой-соседкой разладились, так как их программа оказалась исчерпанной. Жениться  на ней, само собой, Семён был не готов, а её мамаша стала, видимо, наконец,  подозревать очевидное и провела со старшей дочуркой соответствующую политработу.

Клавдия Михайловна, его заместительница, давно предпринимала усилия женить Семёна на москвичке. Как-то в мае, как раз перед Наткиными каникулами, она и Инга Изотовна, начальница отдела внешних сношений, имели с ним долгий разговор "по жизни". Они настоятельно просили Семёна обратить внимание на инспекторшу первого отдела N., высокую, рыжую, довольно циничную бабищу, которую мужики нашего управления прозвали Длинной Лошадью. Он послушал-послушал умных и заботливых общественниц и решил сходить на переговоры. Как говорится, за спрос в лоб не бьют...

Между прочим,  Семён на неё и внимания, собственно, не обращал, на эту дылду, даже, кажется, не здоровались толком. Но в интересах ребенка... В этом случае и брак по расчету допустим.

Короче, в половине третьего  к  Семёну, как всегда, приехала после школы Ната, она села за свободный стол Аркадия Исаааковича делать  уроки.

В конце работы зашла Длинная Лошадь, уже подготовленная Клавдией Михайловной, и  втроём поехали к ней домой на переговоры. Жила она на Кутузовском проспекте чуть наискосок от дома Брежнева. Зашли в гастроном, в который якобы ходит жена генсека, как божилась N. Семён купил пару бутылок портвейна, кажется, "Пэрлыну стэпу", дама взяла батон варёной колбасы, пакет замороженной картошки ломтиками, сказала, что хлеб имеется.

У неё действительно оказалась неплохая трёхкомнатная квартира с высокими потолками, так называемая сталинка. Дома гостей встретили дикарскими криками двое детей дамы, мальчик лет десяти и девочка лет восьми. Ёщё один мальчик находился в годичном интернате. Была пятница, а, по словам N., дети  бывают дома только на уик-энд, в будни же кантуются на продлёнке.

- Я ведь допоздна работаю, а им нужен уход...

В большой комнате стояла обшарпанная довоенная топорная несдвигаемая мебель, делала вид, что растёт, засохшая пальма и висело большое потемневшее зеркало в дубовой раме.

Длинная Лошадь стала рассказывать про свою тяжёлую московскую жизнь. Дважды была неудачно замужем. Оба мужа платят приличные алименты, один кадровый военный, офицер, другой - лингвист. Недавно побывал в Африке, написал книжку про какие-то местные языки, так, сволочь, хотел скрыть от бывшей жены. Но она не дура, и плюс подсказали добрые люди, что делать. Так что припёрла его через издательство и вырвала-таки положенную ей в счет алиментов часть гонорара - вышло неплохо, девятьсот рубликов...

У Длинной Лошади была широченная, как из морёного дуба, корма, такие у коров на ВДНХ бывают. Она так и сказала, что, мол, смотри и смекай, я ещё двоих запросто рожу, вон бёдра какие...

Семён и хозяйка быстро охмелели с духовитого портвейна,  и разговор пошел о том, как мать-одиночка, если не последняя дура, может неплохо прожить, надо только с профкомом дружить. Ведь имеются десятки неотменённых постановлений ещё ленинского Совнаркома, да и при Иосифе Виссарионовиче таких было много, по которым к каждому красному листку календаря матерям-одиночкам много чего положено. Правда, начальники эти льготы держат в большом секрете. А так, смотри, к каждому празднику то ботиночки, то пальтишко деткам, то деньгами мамочке...

Дети вроде и перезнакомились, но Ната сидела тихо, очень настороженно. Она не понимала смысла затянувшегося визита.  Семён ведь ничего ей не успел объяснить. Но папу положено слушать, а поэтому дурацкое гостевание приходилось терпеть.

А дети Длинной Лошади резвились, как сумасшедшие. Они бегали по комнатам, прятались, подбегали к столу и бесцеремонно таскали куски колбасы, как будто видели её в первый раз.  Большенький мальчик вдруг стал тормошить гостя и требовать встать и развести руки в стороны. Пытаясь сохранить непринужденность, Семён встал, а N. развалилась на обшарпанном стуле, счастливо улыбаясь и довольно икая.

Мальчик сказал Семёну, что тот теперь пальма, а он должен нарвать орехов. Дьяволёнок стал взлезать на гостя, держась за обшлага пиджака, а те жалобно затрещали. Юный туземец  забрался  дяде на грудь и принялся остервенело крутить ему уши, воображая, что это кокосовые орехи. Дядя еле отодрал его от себя, пальмолаз оказался таким тренированным...

- А другие дяди любят быть пальмами, - протянул малец разочарованно.

Семён пригубил приготовленный к тому времени Длинной Лошадью чай и дал знак Наточке собираться. Её не пришлось уговаривать. Они выскочили на улицу, как ошпаренные, и побежали в сторону метро "Смоленская".

В понедельник Семёновы сватьи спросили, как ему понравилась рекомендованная ими дама, хороша ли, как хозяйка.

Семён давно так не смеялся. Стать третьим бывшим мужем-алиментщиком этой достойной матроны, несомненно, способной родить ещё не одного пальмолаза, он был не готов. Его сватьи обиделись и поджали губки, мол, сам не знаешь, чего тебе надо. В дальнейшем он к Длинной Лошади ближе, чем на три метра, не подходил...

В июле выпала командировка в Минск, вернее, в Жодино, на МАЗ. Целую неделю Серба с Рабиновичем прекрасно провели в Минске, появившись в Жодино на Минском автозаводе всего два раза - в день приезда и в день отъезда. Повод для поездки (обычный для деятельности их управления в те годы) - размещёние заказа на поставку оснастки для последующего изготовления на ней на заводах Миннефтехимпрома топазовских резиновых и пластмассовых деталей.

Утром (в понедельник, с поезда) представители ТопАЗа проехали встречающей машиной МАЗа на завод, за час напечатали и подписали договор поставки оснастки без споров и крика, потому что был на руках приказ министра, к нему график и разнарядка, где всё недвусмысленно фигурировало в строке "задание МАЗу". Нам честно сказали, что оспаривать приказ неэтично, но оснастки, мол, вы не получите, потому  что себе не успевают делать. Распили бутылочку коньяку и разошлись друзьями. Они же  посоветовали спокойно отдохнуть недельку от топазовской нервотрёпки в гостинице, которую они любезно забронировали топазовско-московским коллегам.

Та же "Волга", которая встречала гостей на вокзале, быстро домчала до относительно новой многоэтажной гостиницы "Турист", где гости и окопались в неплохом двухместном номере на шестом этаже. Гостиница оказалась забита москвичами - завтра в Минске должен был открыться Всесоюзный съезд детских композиторов. Что это так, Серба и Рабинович убедились вечером, когда после прогулки по городу, основательно проголодавшись, отправились в ресторан на первом этаже, чтобы спокойно поужинать.

Ещё издалека, от лифтов, они увидели, что вход в ресторан блокируют рукастые молодые люди, бесцеремонно отпихивая одних и пропуская других претендентов на ужин. Плакат у входа в кабак с приветом участникам съезда детских композиторов всё объяснил, ставя крест на желании автомобилистов уютно и культурно посидеть.

Диамат приуныл и предложил ограничиться буфетом для плебеев на третьем этаже.  Семён, однако, в голодном состоянии бывает способен на экспромт. Твёрдо взяв уже весьма седовласого Тевиевича под руку, он устремил его к желанному входу.

- Просто интеллигентно молчи, я всё устрою, - прошептал он Диме, продолжая буксировать высокого костлявого интеллигента. Метра за два до цели на них уставились стражи порядка.

- Композитор Рабинович и музыкальный критик Серба, - доложил Семён, не тормозя, а устремляясь в душный общепитовский оазис.

К ним подбежала раскрасневшаяся от важности администратор заведения. Семён бесстрастно повторил ей легенду. Порывшись в списках, она там Сербу и Рабиновича не нашла.

- Вы, наверное, только что подъехали? Откуда вы, гости дорогие? - вопрошала разговорчивая хозяюшка.

- Из Москвы, Московское отделение Союза композиторов эРэСэФэСэР, - вдохновенно продолжал сочинять Семён эфемерную повесть.

- Ну и отличненько, располагайтесь за 18-м столиком, там у нас резерв.

Композиторы с достоинством прошествовали по указанному проходу, их столик, хотя был и несколько в стороне от главного прохода, но зато располагался недалеко от оркестра и, стало быть, от танцевального пятачка.

Столик сервирован на четверых, и его съедобное убранство выглядело очень аппетитно. Салаты, рыбное ассорти, буженина по-партизански, две бутылки грузинского коньячка московского разлива "КВ", бутылка "Советского шампанского" (конечно, брют), флакон 0,7 муската "Узбекистон", минералка и графин апельсинового сока. Приятели посмотрели друг на друга и молча выразили согласие с организаторами ужина.

- Ты сколько выписал под отчёт? У меня всего сто рублей, - заныл Рабинович.

- Так это же халява, за счет Союза композиторов. Разве ты ещё не осознал? - Успокоил Семён осторожного Диамата.

- Невероятно, но всё равно прекрасно, - согласился Диамат Тевиевич с коллегой и поправил на носу свои высокодиоптрийные окуляры. Интеллигенты приступили к трапезе.

В процессе поглощения пищи выяснилось, что они за столиком так и остались одни, других опоздавших композиторов и музыкальных критиков не нашлось, однако оно и к лучшему.

 Оркестр оглушал делегатов съезда бесстыжими децибелами. Местные меломанки добросовестно крутили задами и выглядели очаровательными охмелевшими бестиями. Семён от танцев отказался наотрез, а Диамат, как пожилой горный козёл, зажигательно выпрыгивал нечто быстрое и непотребное. 

Принесли жаркое "Землянка", обильно приправленное грибами и зеленью. Сеня с Димой уверенно распечатали вторую бутылку "КВ".

К ним подсела уже знакомая администраторша. Ей жутко хотелось пообщаться с москвичами, но будучи в конгломерате родного коллектива, она не решалась откровенно заарканить какого-нибудь столичного кадра.

По тому, как Дима  активно подливал ей коньячок, чувствовалось, что эта дамочка лет сорока понравилась пьяненькому Диамату. Не зря она для верности подождала, пока музыковеды немного набрались. Но для натуральности чёрт дернул её спросить Сеню, как ему нравится почти западный репертуар ансамбля, нет ли каких замечаний.

Но тот нечаянно  заставил её разочароваться.

- Прекрасный ансамбль, но ведь у нас съезд детских композиторов, а не стиляг. Тлетворные вопли саксофона могут негативно повлиять на создание детскими композиторами добротных, высоконравственных произведений, - задумчиво произнес Семён, насупившись для строгости.

Рабинович злобно зыркнул на него сквозь окуляры. И тут, вместо того, чтобы рассмеяться, официальное существо женского пола решительно подняло рюмку коньяка, от которой только что манерно отказывалось, хлопнуло её, не закусывая, и секундным извинительным жестом приложив руку к надёжно задрапированной груди, рысью рвануло на сцену и принялось что-то убедительно говорить саксофонисту, сопровождая свою речь нервными жестами. К несказанному удивлению гостей, музыкант, пятясь  задом, удалился за кулисы, крепко сжимая саксофон, а лабухи вдруг неуверенно заиграли польку-бабочку.

Раскрасневшаяся партизанка вернулась к столу, с ходу  пытаясь втолковать прохиндеям, что уже с завтрашнего  дня репертуар будет ещё раз согласован с райкомом партии.

- Только ничего не публикуйте в центральной печати о наших недоработках, мы всё исправим...

Семён понял, что непродуманной шуткой может испортить Диме вполне работоспособный вариант.

- Зина, - сказал Семён (кажется, дитя картошки звали Зиной), - я неудачно пошутил. У вас хороший ансамбль и клёвый саксофонист...

Администраторша долго всматривалась ему в глаза, ища на дне их подтверждение розыгрыша.

Только когда допили коньяк и перешли к мускату, подняв тост за нерушимую дружбу белорусского и русско-советского народов, Зина поверила и повела стеснительного Рабиновича танцевать. Всего лишь одним сатанинским взглядом за кулисы дамочка мигом вернула на сцену опального саксофониста-подпольщика, и с её благословения вальс-бостон оборвался на полуноте и полумрак ресторанного зала завибрировал от сумасшедшего рок-н-ролла, а затем в томном развратном танго Зина начала страстно поджаривать на своём немалом бюсте и без того уже изрядно разгоряченное выпивкой  командировочное сердце Рабиновича. В конце концов, парочка исчезла. Семён честно досидел до конца мероприятия и видел ещё немало пикантных мизансцен из ресторанной жизни.

Вернувшись в номер, который оказался незапертым, Семён увидел громко храпящего Диму, легкомысленно раскинувшегося в своей, подвергшейся разрушительному воздействию урагана любви, кровати. На его волосатой груди алели импрессионистские цветы, образованные помадой партизанки Зины, которая, чувствуется, основательно истерзала интеллигентного москвича. Коллега прикрыл его торс, заросший густым, но уже, увы, наполовину седым волосяным покровом,  серой гостиничной простынёй и выключил свет...

В августе в Балакове, что под Саратовом, отмечали двадцатилетие Балаковского завода РТИ. Из Топтунов приглашали генерального Борисова и начальника УСП Антонова, но никто не поехал, для счёта послали от имени ТопАЗа Сербу.

Между тем, мероприятие,  умело организованное директором БзРТИ Поджигаевым, тянуло на всесоюзный масштаб. Были приглашены как руководители "Главрезинпрома", так и директора и главные инженеры всех заводов РТИ этой всесоюзной отрасли, то есть человек сто. Ну и, само собой, нужные партийные и советские чиновники городского и областного уровней.

Пир в Дворце культуры гидростроителей шёл до глубокой ночи. Горы снеди и выпивки поразили Семёново не избалованное в этом смысле воображение. Но когда занесли на соответствующих блюдах полсотни молочных поросят и расставили с таким расчетом, чтобы один поросенок пришелся не более чем на четверых гостей, он выпал в осадок, как и его сосед по гостиничному номеру и столу, генеральный директор МПО "Каучук" (увы, забылось имя-отчество). Тот заметил с умудренной улыбкой повидавшего жизнь совдиректора:

- Мы в Москве тоже не дураки выпить и закусить, но такой растраты, как сейчас демонстрирует Поджигаев, я в своей директорской жизни ещё не видел. И. конечно, сам не допускал ни  разу. Плачет, плачет по нему партконтроль...

Но через три месяца Поджигаев попал не под партконтроль, а занял пост первого секретаря горкома партии... Директором же БзРТИ, спешно преобразованного в ПО "Балаковорезинотехника" ("Главрезинпром", соответственно, теперь, по-новомодному, "Союзрезинотехника") стал его заместитель  милейший Голев Лев Витольдович.

На этой грандиозной пьянке, продолжавшейся три дня и три ночи, Серба познакомился с директорами основных заводов РТИ, готовящих поставку комплектующих изделий ТопАЗу, что немало помогло ему в последующие годы работы на ТопАЗе.

4.

Вернувшись из Балаково, Семён взял на три дня больничный по гриппу и залёг в общаге с головной болью и ломотой в членах. Выйдя в следующий понедельник на работу в Московскую дирекцию, он, словно июльский отпускник, не торопясь поднялся на второй этаж в апартаменты родного управления.

В плотно уставленной канцелярскими столами  трапезной гудел интеллигентный люд. Лишь один стол оказался неожиданно пустым и незадействованным в творческом процессе управления. Покрытый солидным толстым стеклом, двухтумбовый, под бук, он уверенно держал оборону в правом - красном - углу помещения.

На стекле одиноко стояла вазочка-карандашница под Гжель с десятком идеально отточенных толстых ("сталинских" - для руководящих резолюций) цветных карандашей, стопочка чистой бумаги формата А-4 и табличка для дикарей с напоминанием - "ТопАЗ. Гольдберг  Аркадий Исаакович, технический директор". В самом нижнем уголке справа мелким шрифтом была подробность для дотошных посетителей, она же помета для посвящённых - "УСП"...

Несведущие командированные из глубинки с заводов-смежников, а то и директора этих заводов, иногда забредавшие в трапезную УСП, конечно, и не догадывались, что Гольдберг всего лишь замначальника технического отдела Управления смежных производств ТопАЗа, одного из десятков управлений ТопАЗа...

И принимали его за технического директора всего ТопАЗа, а то и Минавтопрома! Что очень льстило Аркадию Гольдбергу.

Именно за этим столом Ната так любит делать уроки.

Самого "технического директора" на месте не было, и Семён уселся на его место в обитое мерзким коричневым кожимитом бюрократическое кресло фабрики "Красный рассвет".

На прошлой неделе, когда Семён организовал Гольдбергу, как коллеге по ЗАЗу и земляку, изготовление в переплётной мастерской за "Балчугом" сотни дефицитных визиток, они чуть было не поссорились. Дело в том, что Семён не утерпел и заложил в тексте визитки дружескую шпильку. Ну, натура такая противная - хохмить семь дней в неделю! Отчество технического директора наборщик с подачи Семёна набрал с тремя "а". Получилось - Исааакович... 

Вначале обрадованный Гольдберг ничего не заметил. Скрипя сердце, рассчитался, со вздохом отдавая десятку. Визитки-то превосходны. Твёрдый глянцевый полукартон, в два цвета,  фон - "кофе с молоком", текст - "шоколадный"... Но кто-то из бескорыстных доброжелателей открыл техническому директору глаза, и Аркадий Исааакович при первой же встрече схватил Семёна за галстук.

- Блин, что ты напечатал на визитках, шлемазл?..

Семён вытаращил глаза на технического директора.

- ??????????????...

- В отчестве три "а"! - Продолжал возмущённый коллега. - Министр меня засмеёт!..

Серба отвоевал галстук и рассмеялся. Все знали, что Гольдберг невероятно честолюбив и чёрт-те что о себе воображает.

Коллеги давно смирились с гонором и амбициями Аркадия Гольдберга и лишь подтрунивали над ним иной раз. Семён ухмыльнулся. Он знал, что Аркадий к министру Полякову не вхож, туда допущены лишь генеральный Борисов, поскольку он в ранге замминистра, технический директор ТопАЗа Плакин и руководитель Московской дирекции ТопАЗа Басаев... А товарищ Гольдберг вхож лишь к Кларе Соломоновне, секретарше замминистра Б.

- Ну и что, - рассмеялся  Семён, - так ведь даже лучше, гораздо солиднее, значительнее...

Гольдберг подумал, вынул из карандашницы превосходно заточенный толстый красный - директорский - карандаш, повертел его в руке и поставил обратно.

- Пожалуй, ты прав, пся крев, лишняя буква будет работать на результат. На этот раз я тебя прощаю. Но смотри, со мной свои хохмочки брось!..

- Это ты брось зажимать премию за находчивость. Где бутылка армянского коньяка? Ты же обещал! Ну, пусть не армянский, если тебе не достать, так хотя бы грузинский тащи!

Гольдберг призадумался. Расстаться ещё с четырьмя рублями и с 12 копейками для него было невыносимо. Вдруг он заулыбался, как майское солнышко.

- Семён, а что если я рассчитаюсь натурой?..

- Это в каком смысле? - Не врубился Серба.

- Ну, ты это, холостякуешь ведь, да ещё и дитя таскаешь по ТопАЗам. Нехорошо это, не по-коммунистически... Женщина тебе нужна, подруга, а лучше жена... И как раз есть у меня одна на примете, вполне для тебя то, что надо. Она тебя в приличный вид приведёт и в Москве пропишет, у неё, знаешь, какие связи...

Семён уже устал от попыток сослуживцев и особенно сослуживиц женить его и создать для не всегда причёсанной Наты сносные условия жизни. Поэтому он последнее время стал довольно покладистым в этом отношении, терпеливо выслушивал нотации и поучения, соглашался даже на смотрины, как те, что  недавно были с Длинной Лошадью. Понимал он и то, что найти подходящую женщину ему, уставшему от десятилетней тягомотины с Марией, будет непросто. Спросил, как можно более безразлично:

- А что, она не твоя подшефная?..

- А зовут-то хоть как? Не Клара Соломоновна случайно?.. - Скривил кислую рожу Семён.

Исааакович чуток стушевался, но быстро взял себя в руки:

- Ты угадал. Я тебе абы что не посоветую. Женщина самостоятельная, и квартира шикарная однокомнатная  на Малой Бронной!..

Семён молчал, не зная, как отвертеться  от Аркадия. Не скажешь ведь, что бабцы типа крепко за тридцать после знакомства с Длинной Лошадью очень обесценились в глазах отца-одиночки. Не видя энтузиазма в глазах Семёна, Гольдберг осуждающе покачал головой.

- Ты вроде современный человек, а сам себе враг. Даже предположить не мог, что имею дело с антисемитом. Фу, какая гадость!.. Отчество ему, видите ли, не нравится. Ты хоть слыхал когда, кто такой Соломон и какова его роль в создании современной цивилизации?..

Тут уже Семён, вдумавшись в гневную отповедь правоверного ленинца Исаааковича, не выдержал и облегчённо рассмеялся. Уж чего-чего, а интернационализма у Сербы выше крыши. Была бы женщина по сердцу, а то, что она Соломоновна да хоть бы и Исаааковна, имело бы второстепенное значение...

- Ну, ладно, только для тебя сделаю исключение из моих последних правил... И как ты предполагаешь нас познакомить?..

- Нет ничего проще. Я уже всё продумал. Завтра с утра мы едем с тобой в Минавтопром, последний раз ты закажешь разовый пропуск, и я заведу тебя к ней, вроде чтобы попросить оформить тебе постоянный министерский пропуск. Будешь ходить с красной корочкой, как белый человек...

- Есть у меня, - засмеялся Серба, - за обложкой паспорта всегда ношу...

Сказано - сделано! На следующее утро, а оно выдалось в ту последнюю декаду сентября тёплым, тихим и ласковым, Семён Серба и Аркадий Гольдберг убедили начальника Управления, что им неотвратимо нужно податься в Минавтопром, в холле которого их якобы будут ждать командированные с Медвежанского завода РТИ для согласования технических условий на производство уплотнителя лобового стекла на автомобиль ТопАЗ.

Никифор Витальевич то ли поверил, то ли сделал вид, что верит. Вальяжный Антонов часто отпускал подчинённых полетать по Москве в самостоятельном полёте, так как не всегда с утра готов был загрузить их хоть какой работой. А так, побегают, расширят кругозор, да и день быстрее пройдёт.

Начальник он, в-общем, был хороший, не жлоб и не зануда. Просто глубоко несчастный человек. Ну, в самом деле! Зачем-то припёрся из Кременчуга с туповатой да мужиковатой любовницей Тосей, хотя и в Управлении, и вообще на ТопАЗе доступного бабья, как голубей у Белорусского вокзала. Но назад хода нет, и придётся ему этой почти сорокалетней образине пробивать квартиру и держать при себе секретаршей.

С другой стороны, всё руководство ТопАЗа, целые бригады из управлений Главного конструктора и Главного технолога и даже его коллеги, начальники "Металлоснаба" и "Техснаба", регулярно ездили в командировки в Штаты, Францию, Италию, ФРГ и даже в Японию, а он, поводырь всей внешней кооперации ТопАЗа, нигде ни разу пока что не был.

А ведь коллеги не просто ездили подышать  миазмами загнивающего Запада, но и по приезду "Волги" покупали в "Берёзках" и, даже страшно вслух сказать, делали там, в загранке, неплохие капиталы на контактах с инофирмами, жаждущими заключить контракты с ТопАЗом на поставку оборудования и технологий...

Так что гуляйте, мужики, пока Никифор Витальевич полдня курит трубку и строит планы облагораживания личного благополучия...

Аркадий, как всегда, панически боялся застрять в лифте и потащил коллегу на допотопную когда-то мраморную лестницу. Запыхались, покуда добирались до нужной двери на третьем этаже. Вначале миновали солидную дубовую дверь-портал в обиталище замминистра. А следующая - то, что надо.  Над дверью кабинета скромная табличка золотом по чёрному фону - "Референт"...

- Клара Соломоновна, привет, дорогая! - По-свойски потрепав приятельницу по загривку, Аркадий Исааакович подтолкнул оробевшего провинциала к столичной даме. - Вот тот джентльмен, с которым мы до ТопАЗа много лет вкалывали на ЗАЗе. Знакомься, его зовут Семён! А ещё лучше - Сенечка!..

Семён внимательно посмотрел на женщину. В прошлом, несомненно, миниатюрная, к сегодняшним 35 уже довольно перекормленная. Однако борется за место под московским солнцем, красится, штукатурится, завивается...

- Клара... - томно проворковала хозяйка небольшого, квадратов восемь,  кабинета на третьем этаже здания Минавтопрома на улице Дзержинского, то есть Большой Лубянке, по-мужски протягивая для знакомства правую руку с двумя золотыми перстеньками с камушками. Пальчики, полноватые для молодящейся фемины, оканчивались не по-пролетарски длинными ногтями кричаще алого цвета.

- Семён... - негромко ответствовал Серба, пытаясь выглядеть независимо и осторожно пожав протянутую ручку.

- Присаживайтесь, гости дорогие. Пока у меня шеф в отъезде, мы можем спокойно поговорить. Так что, Аркаша, если я тебя правильно вчера поняла, ты просишь сделать Семёну удостоверение МАП со вторым допуском?..

Впрочем, если не можешь сделать постоянный пропуск сюда, сделай ему пропуск в своё сердце... Имей в виду, он мужчина неженатый и очень положительный!..

Клара Соломоновна улыбнулась, слушая трёп своего приятеля. Охладила его  порыв.

- Ты меня, Аркадий, уже который раз втягиваешь в нарушение установленного порядка. Знаешь ведь, что от ТопАЗа имеют удостоверения МАП с постоянными пропусками лишь первые лица - Генеральный, замы, главный инженер, главный технолог, главный конструктор, руководитель Московской дирекции...

Гольдберг перебил Клару Соломоновну.

- Ну, Кларочка, ну, не будь такой противной. Ты же вчера обещала...

Ладно, уговорили! Семён, давайте паспорт и фотку. Я быстренько сделаю то, что вы хотите...

Семён достал паспорт в красной ледериновой обложке с ярким гербом СССР, из-за обшлага обложки извлёк блок своих фотографий 3х4, оставшихся ещё с прошлого года, когда фотографировался на Топазовское удостоверение при поступлении на работу. В блоке осталось три его физиономии, но Клара Соломоновна отрезала две, а оставшуюся по-свойски положила Сербе в нагрудный карман пиджака.

- Сейчас я вас, мальчики, покину на пять минут, а вы покуда полистайте аморальные журнальчики. - Она вытащила из недр книжного шкафа три номера Плейбоя. - Вчера только мужики из Лондона прилетели и, когда командировки отмечали, оставили мне для расширения кругозора. Такая гадость, между прочим. Как вас, мужиков, только и тянет на подобную похабность!..

Клара Соломоновна вышла, а Семён с Аркадием с немалым любопытством погрузились в изучение тлетворной буржуазной журнальной продукции. Но основательно разобраться с забугорным маразмом не успелось. Клара Соломоновна вернулась, как и обещала, через пять минут, неся двумя руками удостоверение Минавтопрома для ответственных, руководящих кадров.  Она вручила корочки Сербе так торжественно, как Леонид Ильич поздравляет и награждает космонавтов. Даже обняла Семёна так же крепко и тепло, разве что не поцеловала взасос, как обычно практикует Генсек... И это было что-то. В смысле - корочки!

Тяжёлые тёмно-красные, почти вишнёвые створки удостоверения с тиснёным золотом гербом Союза, уверенно распахивались, являя миру солидное нутро, внушающее уважение строгим оформлением.

Серба, не веря своим глазам, вчитывался в чеканные буквы:

Министерство автомобильной промышленности СССР

УДОСТОВЕРЕНИЕ ? 149

 Предъявитель настоящего удостоверения

тов. Серба Семён Станиславович

является начальником отдела ПО ТопАЗ

Действительно по 31 декабря 1978 г.

Заместитель министра Ннннннннн

На правой стороне удостоверения красовалась физиономия Сербы формата 3х4, освящённая сложной печатью МАПа, две матрицы вида "Срок продлён по "  " ....... 19___ г.  Начальник хозуправления _________" и, главное, табличка из четырёх ячеек.

В первой ячейке  красовался лиловый штамп в виде контура пятиконечной звёздочки, внутри её чётко просматривалась цифра "2", что, как оказалось, означало второй уровень доступа в здание МАП и его подразделения в других местах Москвы и Союза.

Во второй ячейке расположился оттиск, напоминающий эскиз энцефалитного клеща. Клара Соломоновна пояснила, что это штамп "вездеход", позволяющий обладателю удостоверения беспрепятственно посещать все заводы Минавтопрома...

- Ну, мальчики, такое удостоверение надо обмыть, иначе оно может потеряться или ещё что... Понимаю... Вы не предполагали такого поворота дела и не подготовились должным образом... Не расстраивайтесь, я приду на помощь.

Она открыла холодильник "ЗИЛ", скромно стоявший в углу, и извлекла из него початую бутылку коньяка и полпалки уже редкой  тогда "Брауншвейгской"... Очистила от тошнотворных служебных бумаг половину своего письменного стола и пригласила гостей придвинуться теснее к месту действа.

Аркадий, чувствовалось по его уверенности, здесь бывал не раз, потому что без подсказки нашёл вилки, нож, полбатона вчерашней халы и фужеры.

5-ти звёздочный "Арарат" Семён ещё в жизни в рот не брал, хотя за годы работы в торговле довелось много чего перепробовать.

Когда ехали на метро в Минавтопром, Аркадий Исааакович подробно просветил Сербу относительно выдающихся женских качеств Клары Соломоновны.

- Не будешь знать никаких проблем. Дочку воспитаете лучшим образом, потому что у Клары своих детей пока нет, а она очень хочет создать нормальную советскую семью...

Опять-таки, её связи. У неё божественные связи! Не мне тебя учить, но не забывай, что блат выше Совнаркома!.. Тебе не надо будет ехать на край света в задрипанные Топтуны, Клара решит вопрос на-раз, и ты вскоре, на зависть всяким Ляхам и Красивчукам, станешь номенклатурой МАПа... Ты же не дурак, голова светлая, сможешь сделать хоть какую карьеру...

Гольдберг так нахваливал Клару Соломоновну, что Сербу едва не стошнило, и он вполне мог психануть и устремиться, выходя из метро на "Дзержинской", не в сторону "Детского мира", а к Политехническому музею, например...

Вообще, прошёл едва год, как Семён освободился от семейной каторги с Марией, и снова вешать себе на шею почти сорокалетнюю прохиндейку не было никакого энтузиазма.

Но с другой стороны, интересы дочки вроде бы диктовали необходимость некоей отцовской жертвы, так что придётся, видимо, познакомиться с протеже Аркадия поближе...

Кабинет Клары Соломоновны был хотя и тесноват, зато имел приличную дореволюционную лепнину на потолке и камин, сгоряча заложенный большевиками в первые годы строительства нового общества простым бурым кирпичом и всё ещё по недосмотру обрамлённый чудными изразцами типа Гжели.

Да и само слово кабинет в данном случае имело неприлично-фривольный смысл, ибо во времена царя Гороха милое здание, возведённое по заказу Страхового общества в 1905-1906 годах архитекторами Л. Н. Бенуа и А. И. Гунстом в свободном неоклассическом стиле,  было не что иное, как большой доходный дом, а попросту говоря, публичный дом, в коем кабинеты использовались по весьма приятному назначению...

Да, подумалось Сербе, вот здесь на месте холодильника и несуразного фанерного шкапа наверняка красовалась шикарная железная кровать с латунными шарами в изголовье и горой затейливых нескромных подушек. А на месте письменного стола тёмный дубовый трельяж с овальным зеркалом и целым выводком всяких о-де-колонов, духов и пудр...

Чуть дальше у камина, конечно, стояло затейливое кресло с бесстыжей пунцовой обивкой, а рядом легкомысленный комод типа "бабушкины тайны". На развратной кровати, даже не надо включать воображение, возлежала аппетитная дореволюционная Клара, улыбаясь очередному клиенту в сногсшибательной форме морского офицера...

Грустные размышления, честно сказать, не добавляли Сербе энтузиазма.

Клара Соломоновна, очевидно, поняла смятение Сербы и взяла инициативу в свои холёные руки.

- Ну, мальчики, познакомились и будет. Мне пора за работу. Надо разобрать почту шефа, он завтра прилетит из Куйбышева и может прямо с утра коршуном налететь...

Сеня, а что Вы делаете сегодня вечером? Не сходить ли нам в кино?.. Считайте, что я приглашаю. От нынешних мужиков инициативы не дождёшься!..

Серба не ожидал такого бурного порыва руководящей дамы и только молча обречённо кивнул.

- Вот и отлично! Встречайте меня в пять часов у памятника этому малахольному Воровскому!.. Договорились. Тогда все условно свободны... Ха-ха!..

Когда Семён и Аркадий выбрались на площадь у МАПа и остановились у памятника действительно беспокойному в первые советские годы рукастому Вацлаву Воровскому, расстроенный Семён спросил Аркадия:

- Ну и что мне теперь делать? Как мне оставить Нату на целый вечер? Я же никогда её в Москве саму надолго не оставляю...

Гольдберг потащил его за рукав в сторону Кузнецкого моста, тараторя успокоительные доводы.

- Не оставлял, так сегодня оставишь. А если Клара, допустим, тебя к себе домой пригласит, а там, как говорится, слово по слову, аргументом по столу, и может оказаться, что метро уже не ходит... Думай! 

Семён, конечно, мог позвонить с работы на Нижегородскую и попросить соседку Татьяну Байбакову накормить Наташу, проверить уроки и уложить спать, так как он, возможно, придёт сегодня поздно...

Стыдобушка великая, понятно, просить о чём-либо соседку, тяжёло переживающую несбыточность её планов относительно Семёна... Тем более, это будет знать и его недавняя страсть - Ирка...

Пожалуй, лучше попросить секретаршу шефа Галку Бочонкину съездить на Нижегородскую и переночевать с Натой, но тогда всё Управление будет завтра знать о его похождениях, а это совершенно нежелательно. Да и после того, как случился облом с Длинной Лошадью, товарищеские отношения с Галкой весьма потускнели - ведь она так хотела тогда сосватать Семёна за свою практичную подругу...

Ещё можно отвезти Нату в гости к Галке Хлопониной, та давно ждёт их на фирменные оладушки. Но это невыполнимо из-за нехватки времени, потому что надо тащить Нату через всю Москву с двумя пересадками на метро. Цейтнот...

И тут Семёна осенило. Ведь есть одна-единственная добрая душа в Управлении, кому можно доверить такую деликатность. И эта душа - Людмила Германовна... Главное, вызвать её из трапезной и исповедаться наедине, так, чтобы заместительница Клавдия Михайловна ничего не заподозрила...

Когда Семён с Аркадием Исаааковичем зашли в Управление, за канцелярскими столами кипела работа.

Наташа уже приехала со школы и сидела за столом Гольдберга, делая уроки. Она радостно вскочила и побежала навстречу папе.

- Наталья, - строго сказал папа, - Аркадию Исаааковичу надо поработать! Собирай тетрадки и пересаживайся за мой стол, я пока пообщаюсь с Людмилой Германовной... Ты уже обедала?..

- Да, папа, - доложила дочка, - Людмила Германовна водила меня в буфет, там ещё оставались котлеты с макаронами. И компот яблочный...

Присев к столу Людмилы Германовны, Семён сначала минут десять расспрашивал её о том, как подвигается работа по выверке номенклатуры резино-технических изделий, закреплённых за отделом. Людмила Германовна доложила, что сегодня с утра приходили ребята из Управления главного конструктора и принесли дополнения к перечню манжет армированных на двигатель. Так она, не будь дурой, послала их по назначению в технический отдел Управления...

- Говорю им, мол, вот вы отнесите свои чертежи и бумаги сначала в наш техотдел. А уже он нам передаст их официально с сопроводительным реестриком...

- Правильно, - похвалил её Серба и перешёл к главному вопросу, - Людмила Германовна, завтра выходной и, между нами, у меня вроде намечается что-то по линии личной жизни... Вы не поможете отцу-одиночке?..

Впрочем, если надо, то пусть после школы едет к нам и уже тогда гостит до понедельника. Вдруг ваши личные дела затянутся... 

Семён облегчённо вздохнул.

- Спасибо, Людмила Германовна, не знаю, как мне Вас и благодарить...  Вот возьмите десять рублей на проезд и прочее...

Серба обычно человек пунктуальный. Без десяти пять он уже околачивался у памятника малахольному наркоминделу. 

Клара Соломоновна возникла из министерского парадного тоже довольно точно - в три минуты шестого...

- Сеня, - предложила референт Заместителя Министра, мягко взяв Семёна под руку и разворачивая его в сторону Кузнецкого Моста, - я подумала, что сходить в кино мы всегда успеем... Пошли-ка ко мне домой, попьём кофейку, посмотришь, как живут самостоятельные москвички... Лады?..

Семён тупо кивнул, не решаясь, из известных только ему финансовых соображений, предложить ресторан, как того вроде бы требовал ответственный момент знакомства...

Погода баловала последними тёплыми осенними деньками, поэтому не торопились, просто гуляя и наслаждаясь ничегонеделаньем. Безоблачное небо отражалось в витринах и подкрашивало мрачноватые стены старинных зданий в более мягкие, пастельные тона... Когда выбрались на  улицу Горького, Семён  предложил даме заглянуть в "Елисеевский", чтобы взять торт и бутылку чего-нибудь крепенького.

- Вот этого не надо делать! Это мои места, и меня здесь многие знают. Не хватает ещё, чтобы меня увидели в "Елисеевском" в винном отделе!.. У меня дома всё, что душе угодно, есть, поэтому идём прямо ко мне, не переживай!..

Беседуя, парочка дошла до Пушкинской площади и там перешла Горький-стрит. Получилось, что добрались до Малой Бронной по людным московским улицам менее чем за час.

Дом, где обитала Клара Соломоновна, был ухожен и солиден. Он уверенно стоял в глубине двора, засаженного довольно старыми липами.

- Согласись, - похвасталась Клара, - место у меня здесь божественное, - рядом Патриаршие пруды.

В подъезде, как в Париже, за фанерным столиком с чёрным телефоном сидела седая бабулька-консьержка, довязывая очередную варежку. Об этом мелкобуржуазном пережитке, то есть о консьержках, Семён только читал у Золя да Бальзака.

Итак, Малая Бронная, дом 19, 3-й этаж 6-и этажной кирпичной сталинки. Общая площадь - 34 кв. м., жилая площадь - 24 кв. м., кухня - 6 кв. м., окна - во двор, санузел - раздельный, Хороший двор, отличный, чистый, со свежим воздухом  подъезд...

Старинный лифт в коробе из стальной сетки, жизнерадостно окрашенной в горчичный цвет, услужливо дожидался на первом этаже.

- Я избегаю московских лифтов, - заартачился Серба.

- Хозяин - барин, - засмеялась Клара, - я тоже иногда заставляю себя размяться. Пойдём ножками, дело полезное...

- Входи, не бойся, собаки нет, я за неё, - Клара Соломоновна хрипло хохотнула, справилась с двумя замками и распахнула обитую тёмно-синим дерматином дверь, - можешь не разуваться, тапок гостевых не держу, а пол паркетный, дубовый. Чем больше по нему ходют, тем больше блестит...

Квартира оказалась приятной планировки, довольно просторная. Комната действительно практически квадратная,  с высоким, в 3,20, потолком. Центром мира здесь была, несомненно, шикарная диван-софа "Лира", скорее всего болгарского производства.

Над этим восхитительным лежбищем одинокой женщины висел настоящий старинный ковёр "2х4" азербайджанского, а может быть, и турецкого ручного ткачества. Узор не нашенский, какая-то геометрическая абракадабра, но достаточно мило, главное, глазу приятно. Слава богу, подумалось Семёну, не базарные "Лебеди на пруду"...

Разумеется, большой круглый стол, покрытый вязаной скатертью типа вологодских кружев - сиреневые цветы на белом фоне. Над ним вроде бы старинная бронзовая пятирожковая люстра. И два невыдающихся кресла современного убогого рационального дизайна... Да, и ещё три неплохо сохранившихся венских стула, скорее всего из бабушкиного наследства...

На столе в вычурной стеклянной вазочке навечно засохли три когда-то красные розы. Розы, как и два невымытых хрустальных фужера показались Семёну покрытыми несегодняшней пылью...

Слева у стены располагался тяжёлый дубовый платяной шкап довоенной, скорее всего ещё нэповской выделки. Дальше за ним, за тяжёлым тёмно-вишнёвым плюшевым ламбрекеном угадывался выход на балкон. Клара хвалилась по дороге домой, что с её балкона видны Патриаршие пруды. Значит, квартира находится в торце дома.

По правую руку от стола на изящной тумбочке проживал телевизор. На нём потемневшая деревянная дореволюционная рамочка с вычурной резьбой, сохранившая до нашей космической эры карточку неведомых, мещанского облика, дедушки и бабушки, возможно, предков Клары и трудяга будильник "Витязь" с зайцем на циферблате.

Казалось бы, обычная советская квартирка, каких на просторах Союза десятки миллионов, впрочем, что-то отличало её от привычного облика. В ней нехватало чего-то непременного, жизненно-важного. Семён задумался, но вдруг, сообразив, рассмеялся.

Недоставало, по крайней мере, трёх почти обязательных сущностей городских жилищ - этажерки  с книгами, комнатных цветов и кошки!..

- Садись, располагайся, - проворковала Клара Соломоновна, - можешь снять пиджак, будет жарко, потому что проверяют отопление и батареи почти горячие...

Прости, мне надо переодеться, я тебя на пять минут выселю в кухню. Пойдём!..

Небольшая, но уютная кухонька выходила окном во двор, то есть на Малую Бронную. За окном вечерело. Был смутно виден похожий дом на противоположной стороне улицы. В большинстве окон уже горел свет.

Семён осмотрелся.

Холодильник "ЗИЛ", гэдээровский кухонный гарнитурчик из ДСП, такие же табуретки, 4-х конфорочная газовая плита завода Брестгазоаппарат.

Клара налила воды в трёхлитровый эмалированный чайник, разрисованный под Гжель, включила правую конфорку газовой плиты и поручила Семёну посматривать, пока она будет в комнате переодеваться к ужину.

Конечно, пять минут плавно растянулись на пятнадцать, но ведь за это время Клара и в ванную, и в туалет успела наведаться, и несколько раз проскрипеть тугими дверцами платяного шкапа, выбирая подходящие одёжки.

- Ну, вот, я и готова! - Вошла Клара, умывшаяся и густо намазюканная по случаю гостя в доме. Розовый, коротенький не по возрасту, шикарный шёлковый халат был фривольно завязан таким же кушаком. - Ты, молодец, даже чайник выключить сумел. Некоторые современные мужчины боятся подойти к газовой плите...

Пойдем в комнату! Пировать будем там. Хотя нет, сначала сходи, куда надо, а в ванной не поленись, прими душ, пока я накрою на стол!..

Семён  действительно давно хотел посетить туалет, но, по глупости, стеснялся. Но если случай представился, то надо воспользоваться.

Потом подался в ванную, где обнаружил горячую воду в кране, и с наслаждением ополоснулся, отметив, что мыло обыкновенное "Детское", а зубная паста у хозяйки неплохая - "Жемчуг"...

Какое благо сполоснуться под душем после напряжённого трудового дня!..

Однако полотенце показалось Семёну не совсем свежим. Ну, да ладно, не будем мелочными! У него самого с дочкой тоже с полотенцами напряг...

На стеклянной полочке под настенным зеркалом кроме мыла и зубной пасты стоял обыкновенный гранёный стакан с несколькими зубными щётками, толпились всякие баночки-скляночки с разными мазями и обтираниями, бритвенный станок, духи "Красная Москва" и одеколон "Шипр"... Но если "Шипр", то, значит, у хозяйки бывает в постоянных гостях мужчина...

Когда Семён вернулся в комнату, там уже царил праздник. Поверх  кружевной скатерти улеглась бежевая льняная. Исчезли, быть может, навсегда, засохшие розы, а немытые фужеры или вдруг быстро отмылись, или заменены на чистые...

С бутылкой превосходного портвейна "Массандра", 1969 года, соседствовала бутылочка коньячка "Варцихе", а рядом парочка приземистых коньячных бокальчиков перемигивалась с двумя хрустальными фужерами...

С ужином, правда, Клара Соломоновна подвела - лососинка, половинка копчёной курочки, сыр костромской, колбаска твёрдо-копчёная "Советская", масло вологодское в забавной деревянной маслёнке, батон нарезной, к счастью, свежий... Но ничего горячего, домашнего, на что надеялся гость.

- Готов? Только давай без телевизора! - Приветствовала Семёна Клара Соломоновна, приглашая к столу. Она шагнула к телеящику и щёлкнула выключалкой, вырубая программу "Время". - Не люблю этот шум и гам. Одни старперские рожи. За день насмотришься их до тошноты на работе...

- А может быть, без спиртного? - Попробовал изобразить трезвенника гость.

- Нет уж,  зашёл в гости к незамужней женщине, так не изображай пионэра. Я предлагаю портвейн оставить на потом. А немного отведать коньячка. "Варцихе", надеюсь, тебе не повредит. Впрочем, и мне тоже. Открывай, а то ведь допоздна  засидимся, а завтра коллегия Министерства, мне надо будет быть в хорошей форме...

Семён распечатал бутылку, налил вначале в бокал дамы, затем себе. Слава богу, вспомнил, что вначале себе положено наливать лишь вино, если бутылка запечатана корковой пробкой...

 В бокалах качнулись озёрца тёмно-янтарного цвета с золотистыми тонами. Нос ощутил сложный, экзотический букет, умягчённый тонами легкой ванили, тонкими кофейными нотками и едва распознаваемой тёрпкостью.

- Ну, за встречу двух одиноких сердец! - Предложила хозяйка.

Семён кивнул, соглашаясь с тостом, и медленно выпил превосходный коньяк до дна. Если честно, то такую прелесть ему посчастливилось попробовать впервые.

- Ну, как? Оценил? Это мне Гога с Тбилисского авторемзавода привёз ещё летом. Но не с кем было продегустировать...

Ужин шёл своим чередом. Клара Соломоновна довольно быстро, на третьем тосте стала запинаться и очень громко смеяться.

Семён же, напротив, почему-то не хмелел. Он всё более досадовал на самого себя. Зачем пошёл к этой курице Кларе в гости? А отдал Наточку в чужие руки, - разве так поступает хороший отец?

Вообще, к чему весь этот балаган? Ясно же, что дамочка танком прёт, чтобы выйти замуж, ведь скоро сорок, а там уже и песенке конец...

- Сень, хочешь, я тебе расскажу, как мне удалось отхватить эту квартирку?.. После гибели родителей в автокатастрофе в 1970 году, я и сестра Фая оказались без всякой поддержки, и мы жили на одну мою зарплату и её стипуху, а это, как ты знаешь, копейки...

К тому же, хотя комната в коммуналке у нас с ней была не маленькая, восемнадцатиметровка, и на двоих нам, без родителей, вроде бы хватало, но вдруг Фае подвернулся случай выйти замуж. Но не жить же нам с ней втроём?..

Семён слушал вполуха. Он думал о своём. Значит, так. Пошёл на поводу у  Аркаши, а надо было прислушаться к самому себе. Представим, что с Кларой будет заключён брак по расчёту. Ей нужен муж для показа белу свету, а ему нужна надёжная баба, чтобы воспитать дочь и самому не опуститься до "Тройного" одеколона.

Семён представил, как через полчаса Клара раздвинет и застелет диван, и ему придётся изображать африканскую страсть и удовлетворять похоть абсолютно чужой женщины, к тому же в немалых летах, не уродки, но и не во вкусе Семёна.

Он ведь за свою неорганизованную жизнь разбаловался в основном на девчонках значительно моложе себя. Лишь три, - Валюша, Нина и Мария,  были ему ровней, и, вероятно, только Нину, свою по-настоящему  первую женщину, он любил и любит настоящей плотской любовью...

Однако девчонки, а их было немало, своей непосредственностью и неподдельностью чувств  оставляли всякий раз в душе Сербы долго неостывающий жар доверия душ и тел... Взять хотя бы ту же Сонечку Вольскую, продавщицу из магазина, где Семён был завмагом. Ей тогда ещё, кажется, и восемнадцати не было. А у него уже был самый мужской возраст, возраст зрелого Иисуса Христа, 33...

Или Маринка, красивая и добрая, настроенная на долгую, счастливую семейную жизнь?.. Но не получилось. Нелепая случайность убила такую славную птаху... 

Приятно было вспомнить и несколько чудных денёчков, проведённых с двоюродной племяшкой Любаней, когда та приезжала погостить после седьмого класса. Тогда Семён бросил все свои заводские дела и длинные командировки, взял на "Коммунаре" неделю отгулов и, не обращая внимания на косые взгляды Марии, водил славную девчушку и по городу, и на пляж, и даже в кино.

Сердце Семёна замирало от нежности и желания, но малолетство Любани защитило её от возможного развития их отношений по неправильному пути.

Всё ограничилось парой настоящих взрослых поцелуев и долго нерасцепляемых сумасшедших объятий в последнюю минуту в вагоне, когда она уезжала в свою пыльную глубинку - Лозовую - с небольшого старинного вокзала Запорожье-II, или, в просторечии, с Екатеринки...

В предельно растрёпанных чувствах возвращался тогда Семён с Екатеринки, и воспалённый мозг рисовал и рисовал запретные картины того, что могло бы быть у него с Любаней, случись эти развратные поцелуйчики не в последнюю минуту перед отправлением поезда, а в первый день её приезда...

И, странное дело, годы идут, а память об этой девочке так свежа и сладка...

А вот последний амурный опыт с Иркой Байбаковой, соседкой по квартире на Нижегородской, получился не вполне удачным, но ведь никто и не обещал, что все такие связи должны оканчиваться счастливым концом...

Хотя как смотреть! Ведь могло по-всякому обернуться.

Например, Ирка могла мамочке с перепугу рассказать. Или младшая сеструха Стэлла могла маме Тане донести. Или у самой мамаши однажды могли глазки открыться. Вполне тогда самое малое - грандиозный скандал с сообщением на работу и вполне возможными оргвыводами начальства, то есть конец карьере на ТопАЗе, крест на квартире, на возможности вырастить Нату вольно и по-своему...

Или мамочка могла так всё повернуть, что пришлось бы жениться на Ирке, а это вообще маразм. Жить впятером в двух комнатках коммуналки без всяких перспектив зацепиться в Москве - подвиг, на который Семён уже был неспособен. Лет так десять тому ещё мог бы по пьяни влезть в подобную петлю, и, было дело, выбросил на Марию именно десять годков, а сейчас вроде перерос, как-то остепенился, а может, обленился...

И вот, итожа весь этот странный вечер у Клары Соломоновны, анализируя прошлое и прогнозируя возможное будущее с жаждущей официального брака мегерой, Семён, наконец, решился.

Он наколол на вилку колбаски, отправил в рот, старательно жуя превосходную продукцию комбината имени товарища Микояна и тем самым перебивая запорожские воспоминания и анализ своих московских похождений, и начал обрубать концы.

- Клара, что-то я загостевался... Пора и честь знать!. Побегу-ка я на  метро, пока не закрылось... Спасибо за такой сердечный приём!..

Но Клара Соломоновна была не промах и действовала прямо-таки по Аркашиным предначертаниям.

- Ой, Сенечка, посмотри на часы - первый час. Никакое метро тебя уже не увезёт, потому что пока добежишь до ближайшей станции, будет второй час ночи... Понял? А такси ночью вообще  прут только в парк...

Софа достаточно широка и рассчитана на двоих. Если я тебя смущаю, могу себе постелить на полу...

Семён без стеснения облегчённо вздохнул. Надо же! Клара Соломоновна поняла его состояние и решила отложить добивание жертвы до лучших времён.

- Что за разговор? - Запротестовал Семён. - Это как раз я могу переспать на полу. Дело привычное, много лет пришлось жить в неописуемой тесноте... Стели, в самом деле, мне на полу. Лучше у телевизора, чтобы тебе через меня не переступать, если что...

Клара Соломоновна усадила Семёна на стул у шкапа, но затем заставила передвинуться так, чтобы можно было открыть в нём левую дверцу, а сама принялась готовить постели. Застелила чистым льняным бельём "Лиру", затем, бросив на пол одинарный стёганый матрасик, сохраняемый на антресоли как раз для друзей и родственников, соорудила лежбище на полу у телевизора.

Сбегала в ванную, затем шумнула водопадом туалетного бачка, проверила цепочку и замки на входной двери...

Наконец, погасила свет и легла на своё законное место.

- Всё, дорогой! Спим, хотя завтра можно будет и подольше поспать...

Семён долго крутился, безуспешно пытаясь укрыться коротковатым стёганым одеялом, потому что из-под балконной двери изрядно тянуло ночным осенним холодом, и он, всю жизнь избегавший  сквозняков, скрючился в позе эмбриона, чтобы согреться.

Хотя, казалось бы, чего мудрить. Залезай на софу "Лиру", а там горячая Клара в момент и согреет, и приголубит... Но... Но, нет!..

Клара тоже то и дело шумно поворачивалась в широкой постели. Семён вдруг представил, сколько мужиков резвилось с Кларой на гостеприимной "Лире", и ему стало противно до тошноты. Как хорошо, что удалось отвертеться от практичной москвички.

И хотя его давно уже тянуло на сон, однако поспать не пришлось. Вертлявая хозяйка своим нервическим дёрганьём так растрясла несчастный диван, что он исторг из своего чрева несметное количество пыли высшего московского качества.

А Серба с пелёнок страдал дурацкой болезнью, неподвластной врачам. Глотнул пыли и - конец света!  Ну, то, что деды называли сенной лихорадкой или весенней немочью. Недавно, правда, советская медицина согласилась с насквозь прогнившей западной и признала аллергию самостоятельной болезнью.

"Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!" взывал в известные годы агитплакат. Но назвать детство счастливым, когда вы неделями маетесь с соплями по пояс, трудно.

И каждый раз мама Анна бегом тащила его к врачам, эскулапы шли навстречу настойчивой мамочке и охотно признавали у дитяти то воспаление лёгких, то бронхит. И всякий раз долго и тщательно просвечивали рентгеном. Сенечка в те годы получил такие дозы рентгеновского облучения, какие Жолио Кюри с супружницей Марией и не снились...

Однако Сенькина степная порода оказалась крепче достижений советской медицины, и он не сгинул от лучевой болезни. Возможно, Создатель выпустил его на белый свет для решения каких-то необычных задач и до выполнения поручения оберегает от мирских напастей...

Но вот от аллергии Создатель Сербу не ограждает. Или это ему в наказание за бестолковость, неумение организовать личную жизнь, бытовую неустроенность?..

К счастью, порывшись в кармане пиджака, висевшего рядом на спинке венского стула, Семён нашёл носовой платок и тихохонько, чтобы не разбудить Клару, попробовал облегчить нос, но как это сделать, не хрюкая?..

Дискомфорт нарастал, и Семён плюнул на приличия и поплёлся в ванную, где и высморкался на свободе, и ополоснул лицо холодной водой.

Немного полегчало, но это оттого, что выбрался из запылённой зоны. Стоило вернуться в комнату и лечь, как опять сковало удушье и нестерпимое желание чихнуть и высморкаться. Получается, надо что-то делать. Ни о каком сне уже не могло быть и речи.

Семён встал и вышел на кухню. Открыл форточку, и поток ночной прохлады постепенно успокоил его. Так он и задремал, полулёжа на кухонном столике.

Проснулся, изрядно продрогнув. Старательно закрыл форточку. Стараясь не шуметь, наведался в комнату, забрав пиджак, брюки и рубашку. Выходя, всмотрелся, напрягая зрение, в будильник. В отсвете уличных огней удалось прочитать время - начало шестого.  Вернувшись на кухню, оделся, чтобы согреться.

На его возню и шум проснулась Клара Соломоновна.

- Сеня, что случилось? Куда ты собрался, ночь на дворе?!

Спасибо за чудный вечер и так далее!.. Вообще за все хлопоты!..

Клара зябко куталась в халат, с трудом сдерживая досаду и зевоту.

- Ну, если так надо, тогда беги!.. Дорогу найдёшь?..

- Шутишь! Я тут всё знаю. Щас за пять минут до "Маяковской" добегу... Прости, что я такой беспокойный... Но я исправлюсь...

Хозяйка уже важно шла к двери, чтобы поколдовать с запорами. 

У порога Клара Соломоновна ещё нашла в себе остатки гостеприимства и хладнокровия, чтобы чмокнуть Семёна в щёку холодными и бледными ненакрашенными губами.

Конечно, бегство от Клары Соломоновны едва не стоило Семёну дружеских отношений с Аркадием Исаааковичем. Не успел он появиться на работе в по-утреннему бодро гудящей трапезной, как ощутил на себе кинжальный взгляд Гольдберга. Аркадий поманил его жирной рукой в рыжих волосках и с тяжёлым золотым перстнем-печаткой.

Пришлось идти к своднику и объясняться, почему невеста не подошла.

- Аркадий, пойми, Клара Соломоновна не виновата. Я как посмотрел её берлогу, так сразу понял, что это не мой вариант.

Да и, честно сказать, она не в моём вкусе...

Аркадий не смог больше молчать.

- Ах, не в твоём вкусе? Всем расскажи, к каждому столу подойди и растолкуй, что референт первого замминистра не в твоём вкусе!.. Не во вкусе  начальника отдела резиновых изделий на затерянном в отрогах Урала ТопАЗе...

Скажи это Клавдии Михайловне, Инге Изотовне, Киму Маратовичу, Лидии Германовне, Борису Иосифовичу, Диамату Тевиевичу... Кому ещё бы рассказать? Уборщице тёте Моте?.. Позор, как ты мог меня так облажать?.. Это что, у тебя наследственное?..

Семён стоял у стола Гольдберга чуть ли не по стойке "смирно". Было и стыдно, и одновременно легко, как будто пробежал с разгону по грязной луже и не поскользнулся, не упал, а только туфли промочил и штанины замарал. Чепуха! Отмоется и отстирается!

- Всё, Аркадий! Сатис! Успокойся! Передай ей мои извинения. Я не должен был к ней переться. Необдуманные поступки неизвинительны. Давай всё же останемся друзьями... Мне что, может быть, министерский пропуск сдать?..

- Ну, ты даёшь! - Рассмеялся Аркадий Исааакович. - Что, по-твоему, Клара такая мелочная, что станет аннулировать твой вездеход? Да к тому же он уже везде зарегистрирован и внесён, куда надо...

5.

Как раз на Рождество мама переслала Семёну последнее письмо отца.

Они переписывались нечасто, по нескольку раз в году, так что каждое письмо для мамы было важным событием мирового значения, и она большинство отцовых писем пересылала сыну из педагогических соображений.

Семён с удовольствием читал отцовы письма и в свой адрес, и мамины. Даже перечитывал не один раз, пытаясь за шутливым трёпом изгнанника увидеть нечто важное, предназначенное им с мамой, что отец скрывает за беспечным трёпом из соображений конспирации, так как то, что письма перлюстрируются и тщательно изучаются там, где надо, не было никаких сомнений - конверты часто приходили похабно разорванные и перевязанные наспех грубым почтовым шпагатом для посылок...

"09.12.72

.........................................................................................

На следующее утро, когда ещё коллеги отдыхали от вчерашних трудов праведных, Косыгин, тщательно выбритый, бодрый и  целеустремлённый, после быстрого завтрака, уже нёсся в Волге в аэропорт Тетёркино, чтобы лететь в Самотлор, где его уже выглядывали. Самолёт ждал предсовмина всю ночь, и экипаж лишь перекемарил несколько часов в комнате отдыха.

Премьерская Волга  подлетела прямо к трапу, и Косыгин, не мешкая и не оборачиваясь, поднялся  на борт. Прощаться было не с кем, потому что никто не провожал. Все главные артисты пьесы ещё спали, полагая, что гость торопиться не будет. И проспали отлёт.

- Летим! - Дал команду Алексей Николаевич. Командир корабля козырнул и прошёл к штурвалу. Самолёт двинулся на ВПП.

Когда взлетели, Косыгин попросил у помощника папку с материалами по Тюмени и Самотлору.

Но немного полистав её, отложил на соседнее, всегда свободное сиденье. Прикрыл глаза, поддаваясь убаюкивающему гипнозу полёта. Он вспомнил почему-то Ленинград, 1942-й.

 Тогда он много раз, выполняя поручения Сталина, летал в блокадный город. Полгода, с января по июль 1942-го, работал в качестве уполномоченного ГКО (Государственного комитета обороны) в блокадном Ленинграде, организуя снабжение горожан и войск, одновременно руководя эвакуацией населения из окружённого города и прокладкой топливопровода по дну Ладожского озера, как важного элемента создания "Дороги жизни".

 

При первой же возможности поехал к отцу.

- На Малую Вульфову! - Приказал водителю. Молодой сержант растерялся.

- Это где же, товарищ Косыгин? Что-то не встречал такую улицу.

- Ах, да, прости, растерялся. На улицу Котовского...

- Другое дело! - Заулыбался шофёр. - Нет проблем!

Вот и родной дом на Малой Вульфовой. Снег на тротуаре перед парадной и вдоль дома аккуратно подметен. Значит, отец здоров  и даже ещё потихоньку дворничает. Но главное - жив.

Волнуясь, взбежал на этаж. С трепетом позвонил в родную коммунальную квартиру, нажав звонок три раза, что означало вызов для жильцов из большой комнаты. Долго никто не выходил, наконец, загремели запоры и в двери показался давно не бритый, бородатый, как Дед-Мороз, батя...

- Бог ты мой, Алёша! Входи скорее, а то холоду напустишь...

Гость отпустил помощника, забрав у него тяжёлую брезентовую сумку с продуктами. Наказал ждать у парадной.

Косыгин шагнул в коридор, плотно закрыв дверь, и обнял отца. Они не виделись с начала войны.

Отец, одетый, как партизан, в несколько свитеров, грубовязаный шарф,  демисезонное пальто и шапку-ушанку, взял сына за руку, как маленького, и повёл в их комнату. Почему-то не выглянул ни один сосед, хотя обычно из всех комнат высовывались любопытные рожи.

В родных стенах всё было, как и в довоенное время, но суровая проза уже поселилась в большой светлой комнате. Меж окон, выходящих на Малую Вульфову, прописалась ржавая буржуйка, рядом с ней железное ведро, совок и веник для сбора углей и пепла. Оконные стёкла крест-накрест заклеены полосками бумаги, чтобы не разлетались осколки, если вышибет воздушной волной от ближнего разрыва бомбы или снаряда. На подоконнике одного окна горшок с засохшей геранью. На другом зеркало и помазок для бритья.

Сын расстегнул командирский полушубок из сибирской овчины, растерянно присел на диван, на котором когда-то так сладко спалось в школьные годы.

- Ты как, папа? Прости, вот только сумел выбраться к тебе. Хотя уже пару недель, как в Питере... На мне эвакуация заводов и населения. Давай завтра мы и тебя отправим на Большую землю!

- Ты шутишь? Я мог бы ещё в прошлом году в июле эвакуироваться, но куда и зачем? Здесь мой дом и всё моё, здесь и помру, если такая судьба. Но только после победы, после войны... А то ведь сейчас увозят на огромный пустырь на северной окраине у станции "Пискаревка". И просто бросают до лучших времён. Не хочу так!

- Но я в Питере надолго и просто обязан о тебе позаботиться. Что я Клавдии и Людочке скажу, если не вывезу тебя в тыл?

Николай Ильич забухыкал сильнейшим простудным кашлем, потом, передохнув, ответил:

- Так и скажешь, что я из дома никуда убираться не пожелал. Да и немец, бог даст, Питер не сможет взять. Тебя же вот Сталин зачем сюда послал? Не сдавать же город, а оборонять! Я собираюсь дожить до победы, между прочим! А то, что тебя к нам послали, я на улице от прохожих узнал. Сарафанное радио работает надёжно...

Молодой Косыгин улыбнулся. На согласие отца он и не рассчитывал, зная своего батю, как облупленного. Никуда он не уедет, хоть кол на голове теши. Да и возраст уже не детский, семьдесят три, между прочим...

- И как же ты собираешься дожить до победы, если есть нечего? И я тебе небольшой помощник, сутками из поездок и совещаний не вылажу. Жданов что, общее руководство. А конкретика - на мне... Так скажи мне, всё-таки, как с прожитьём?..

- Да обыкновенно, как у всех. Правда, все из нашей коммуналки уже на Пискарёвке. Один я и Петровна с угловой комнаты задерживаемся...

Да не бойся за меня! У меня ещё с прошлого года большая банка пшена, оно хорошее, хотя и прогоркло. И два куска сала непочатых. А ещё три литровых банки вишнёвого варенья... Пробьёмся! Хлеба, правда, маловато стали выдавать, но понюхать хватает... Вот дровишек бы, замерзаем. Все книги пожёг, стыдоба...

Уполномоченный Государственного комитета обороны посмотрел на часы и понял, что уже опаздывает на встречу со Ждановым.

- Прости, отец, но надо ехать по службе. Вот я тебе в сумке разной еды притащил. Разберись. Петровну угости.

Завтра распоряжусь, чтобы в счёт моего довольствия тебе мешок гречки и ящик тушонки завезли... Спрячь хорошенько и на улице никому ни слова. Бандюков, сам знаешь, сколько развелось. С дровами решу тоже, не откладывая. Правда, куда их сложить?.. Разве что в коридоре повыше уложете.

Да,  а буржуйкой как разжился?

Старый Косыгин улыбнулся уголками глаз.

- От тебя секретов нет. Валялась на чердаке с 17-го года. Вот и пригодилась. Спасибо, не выбросили...

Сын встал, сдерживая слёзы.

- Вот, батя, возьми ещё мой полушубок. Он - надёжный. А пальтецо позорное выбрось к хренам!..

Он крепко обнял старика и решительно направился к выходу.

- Держись, я постараюсь заскакивать. Ну... будь!..

- А ты, Алёша, поосторожней на передовой. Храбрость не в безрассудстве, а в хладнокровии! Поцелуй всех за меня!..

Выйдя из парадной, опять окунулся в морозную круговерть метели. Скорее в спасительное тепло салона!

Уже у машины, занеся ногу в её горячее нутро, поднял голову и нашёл свои окна. За перекрестьями бумажных полосок, наклеенных на стёкла одного из них, темнела голова отца. Или ему показалось...

Легковая, набирая скорость, канула в снежном саване окружённого Ленинграда.

 

Много было в те дни и ночи в родном городе и горького, и светлого. Но один случай остался в памяти навсегда.

Как-то в январе, поздним утром, лично проверяя ситуацию в городе, он вышел из машины и двинулся с местными ответственными товарищами по Литейному проспекту, чтобы увидеть всё своими глазами. Мороз был в тот день небольшой - 25-28 градусов. Ветер тоже несильный, но упорно мела позёмка.

Из большинства подворотен медленно возникали люди, закутанные во всевозможные платки и шали, и тащили за собой санки с трупами своих родных, умерших за ночь. Десятка полтора санок уже молча скользили вдоль проспекта.

Он обратил внимание на двух парнишек, что тянули санки со своим братом или соседом. У покойника было чистое юное лицо. Позёмка по бросала на скулы покойного снежинки, то сметала.

Что-то заставило уполномоченного ГКО остановиться и спросить пацанов, кого они везут хоронить. Подростки не успели ещё ответить, как вдруг Косыгин заметил, что у мальца, лежащего на санках, дрогнуло веко. Не может быть! Ребёнок ещё жив! Неужели уверенный мужской голос пробудил в умирающем теле надежду на помощь и включил последние капли сил? Мол, вот я, помогите, ещё живой я!..

Тогда всё закончилось счастливо. Он взял ребенка на руки, и обречённый умереть стал подавать признаки жизни.

Подбежали помощники. Так мальчонка вытащил счастливый лотерейный билет на вторую жизнь.

И где он теперь, что с ним сталось? Надо будет дать команду разыскать того человека. Пригласить на дачу, поговорить, а то и помочь ещё раз...

Да, прошла целая жизнь, подходит последняя страница. Надо её перевернуть достойно. Он прожил свою жизнь со своей взбалмошной страной. Да и страна уже, похоже, доживает своё. Судя по вчерашней оргии в Топтунах, на старости лет страна теряет рассудок... Такие нравы вошли в обычай не только в некоторых обкомах, но, как проказа, угнездились даже в самых задрипанных горкомах и райкомах в глубинке. А уж что вторится в республиках Закавказья и Средней Азии и вообразить страшно! Потому что зараза идёт из Москвы, из Кремля, со Старой площади...

Вот и выходит, что он, Косыгин, вроде бы неглупый и воспитанный человек, тогда, в 1964, когда скидывали Никиту, был неправ, поддержав Лёку в его заговоре против Хрущёва. А ведь фактически от позиции Косыгина зависел успех заговорщиков.

И он, Косыгин, позорно польстившись на пост предсовмина, добавил и свои пять копеек в добивание Кукурузника. Но, как показали прошедшие двенадцать лет,  с Никитой можно было, худо-бедно, решать государственные задачи, чертыхаясь, препираясь, обижаясь, но решать, чёрт возьми! 

С этим же самовлюблённым целовальником ничего решить невозможно в принципе. Пустые глаза, пустые слова, пустые, никчёмные имитации дел... Застолья, ордена, поцелуи...

Сколько сил и энергии вложил Косыгин в экономическую реформу, в перевод народного хозяйства на хозрасчёт, на реальное планирование, а результат - нуль. Ибо когда первое лицо понятия не имеет о методах управления огромной страной, никакой Совмин ничего решить не может, даже если во главе Косыгин.        

Но было и счастье. Сорок лет с Клавой, родной и милой! Он так и не изменил ей ни разу. Как-то не получилось. Он всегда знал, что и не могло ничего получиться с изменой, потому что его с жёнушкой связывала её светлость Любовь. Без Клаши последние девять лет превратились в монотонное исполнение долга, ибо если нет родного человека, кто достойно оценит твой труд и служение Родине, то долг превращается в каторгу...

Она умерла 1-го мая, когда он стоял на трибуне мавзолея с Брежневым и Подгорным, по долгу службы наблюдая парад и показывая себя советским людям радостным и весёлым.

Лёка выслушал что-то шепнувшего ему майора охраны. Обратился к Косыгину, стоявшему рядом.

- Алексей, мужайся. Клавдии твоей не стало. Езжай, мы тут сами управимся...

Похлопал по плечу. И тотчас повернулся к Подгорному поделиться новостью.

Косыгин сорвался с места и понёсся за майором, не разбирая дороги, по тайному подземному переходу в Кремль. Когда выбрались на свет божий, на Ивановской площади провожатый подвёл его к третьему лимузину в ряду новейших правительственных "ЗИЛ-114"  - машине предсовмина.

Вот промельнули Боровицкие ворота, и косыгинский лимузин с даумя машинами сопровождения рванул к ЦКБ.

Почти полгода Алексей Николаевич прожил в Центральной клинической. Рядом с палатой, где умирала его дорогая Клаша, ему оборудовали спальню, но он большую часть ночи просиживал у постели жены. Он знал диагноз и прогноз, но надеялся на чудо.

 

Киренск, 1926 год. В маленький городишко на острове, образованном разделившейся на два рукава при её впадении в  Лену речкой Киренгой, Косыгина направили из Новосибирска, куда он попал после окончания в Ленинграде кооперативного техникума. В Киренске занимался кооперацией, был членом правления и заведующим орготделом Ленского союза потребительской кооперации в городе. Ездил по уезду,  зачитывался Чаяновым, хотя и знал, что тогда, в 1926 году, Чаянов был обвинён в мелкобуржуазности и антимарксистском толковании сущности крестьянского хозяйства.

 

Познакомился с Клавой, премилой девушкой, очень любознательной и весёлой. Оказалось, что это - судьба. Не откладывая, поженились и стали жить в доме-коммуне с другими молодыми парами советских работников...

 

В 1930-м году Чаянов был арестован якобы по делу о так называемой "Трудовой крестьянской партии", но Косыгину восхищение Чаяновым, к счастью, не повредило, к тому времени он уже два года как вернулся в Новосибирск и работал заведующим плановым отделом Сибирского краевого Союза кооперации...

 

Но жизнь становилась всё сложнее и страшнее. Началась сплошная коллективизация и смертельная схватка с кулачеством. Активистов сибирской кооперации стали хватать, отбирать имущество, многих не просто репрессировали, отправляя в лагеря, а подводили под вышку.

Так вышло, что в начале 1930 года Косыгин с группой  коллег молодых специалистов Сибирского КСК отправился с наболевшим к первому секретарю Сибирского крайкома и  члену ЦК ВКП(б) Эйхе Роберту Индриковичу, чтобы выяснить, куда ведёт Советская власть и как вести себя, чтобы сохранить свои жизни и не предать идеалы построения Свободной России.

Эйхе долго молчал, глядя в окно, за которым выплясывала февральская пурга, и медленно сказал, опустив голову: 

- Я сам, ребята, ни хрена не понимаю. Приказывать не могу, но советую - уезжайте учиться. Сейчас это будет лучшее приложение ваших сил...

Когда молодые люди рванули по широкой лестнице вниз к раздевалке, Эйхе придержал Алексея за плечо.

- Не спеши, успеешь... Я вот что тебе хочу ещё сказать. Давно за тобой наблюдаю. Ты порядочный и способный человек. И вполне сможешь много пользы принести стране. Но только если никогда не будешь стремиться сделать карьеру на партийной или советской работе. Делай свою жизнь в области народного хозяйства. И тогда у тебя всё получится. Понял?

- Да, Роберт Индрикович, понял. Я могу, наверное, вернуться в Ленинград и поступить в институт.

- Так и возвращайся, не тяни. Если не будут отпускать, позвони мне. Беги!

 

Слова авторитетного человека чётко запечатлелись в памяти Алексея Косыгина. До конца своей жизни он часто вспоминал Эйхе и эту поистине судьбоносную для него беседу, во многом определившую дальнейший жизненный путь.

Проведя несколько вечеров и ночей в спорах о будущем Страны Советов и в нелёгких переоценках окружающей действительности, Алексей и Клава решили оставить свою хорошо налаженную и сытную жизнь в Новосибирске с её ясными целями, с просторной отдельной комнатой в Доме крестьянина, с хорошими друзьями, с весёлыми праздниками и возвратиться в Ленинград к отцу Алексея... И оказалось, что это был единственно правильный выбор, возможно, сохранивший им жизнь.

А Эйхе, подсказавший путь к выживанию своим молодым последователям, сам был не без греха. Как главный партийный краевой начальник, руководил развёртыванием массовых репрессий в Сибири, чисткой партийного и хозяйственного аппарата, что вызвало беспрецедентную волну арестов... По должности входил в тройку, вынесшую в Сибири тысячи смертных приговоров во внесудебном порядке.

Подписывал расстрельные списки и иные документы? Да. А мог ли не подписать хотя бы один список? И где бы оказался на следующее утро?..

Правда, в последующие годы Эйхе сумел дистанцироваться от Сибири и кровавых дел, а в 1937 даже был назначен наркомом земледелия СССР и избран депутатом Верховного Совета СССР.

Но и такой Эйхе был 29 апреля 1938 года арестован и обвинён в создании "латышской фашистской организации". На следствии подвергался пыткам. По указаниям Берия энкавэдисты жестоко избивали Эйхе резиновыми палками, он от побоев падал, но его били и в лежачем положении, затем поднимали, и Берия снова и снова задавал ему один вопрос: "Признаёшься, что ты шпион?" Эйхе отвечал ему: "Нет, не признаюсь". Тогда снова начиналось избиение его энкавэдистами Родосом и Эсауловым, и эта кошмарная экзекуция над человеком, обречённым на расстрел, продолжалась несколько дней. У Эйхе при избиении был выбит и вытек глаз.

После очередного избиения, когда Берия убедился, что никакого признания в шпионаже он от Эйхе не добьётся, и устал убеждать, он приказал увести Эйхе на расстрел.

2 февраля 1940 несчастный приговорён к смертной казни и расстрелян в тот же день...

Однако загадка, человеком или подлецом на самом деле был Эйхе уже никогда не будет разгадана.

 

Вообще, после смерти жены в 1967-м жизнь для Косыгина потеряла большую часть смысла. Постепенно он всё более ощущал прямо-таки физическую тяжесть одиночества.

- Клаша, Клашенька моя... Нет тебя больше в моей жизни, да и не жизнь теперь у меня, а мука! 

Особенно одиноко стало ему после микроинсульта, случившегося пару месяцев тому.

Любил в редкие выходные по Москве-реке в байдарке походить. Ну, охрана, разумеется следом на весельной лодке.

И нынешним летом непоправимое случилось. Потеря сознания и в момент голова в воде и - мама не горюй!

Охрана подгребла вроде и тотчас, но пока вытащили тело из воды, освободили ноги от зажимов, перетащили его в лодку и начали делать всё, что положено утонувшему, наступила клиническая смерть. На берегу, понятно, скорая и в ЦКБ.

Откачали, за месяц поставили на ноги, запретили одиночное плавание и прогулки без сопровождения. Но осталась некоторая слабость, замедленные реакции и речь, короче, проблемы. А как же без них, когда тебе восьмой десяток?..

 

И вот он снова окунулся в любимое народное хозяйство. ТопАЗ, КамАЗ, нефте- и газопроводы, атомные подлодки, баллистические ракеты, телевизоры и холодильники...

Командировка за командировкой. Поездами, самолётами, лимузинами. Но что-то стало всё хуже с нравственностью власть имущих.  От Леонида Ильича и его прихлебателей вниз, в глубинку пошли флюиды  вседозволенности, барства, загула, морального разложения и коррупции.

Вчерашние отвратные сцены в Топких Колтунах всё не выходили у Предсовмина из головы.

И главное, никого и ничего не боятся, даже бравируют своим цинизмом. Неужели Система обречена?

Но всё новые Самотлоры открывают геологи, и постепенно Союз становится мировым продавцом углеводородов, а значит, и богатым государством, где есть что проедать и пропивать...

- Алексей Николаевич! Давайте я вам помогу пристегнуть ремень. Подлетаем к Нижневартовску-Защебетала у самого уха заботливая проводница.

 

24.

 

Иногда в череде командировок появлялись приятные окна размером с неделю или десять дней, тогда порой удавалось даже добиться настоящего выходного в виде воскресенья, а то ещё и субботы. А два дня свободы, если их потратить с умом, могли зарядить бодростью на месяц... Жизнь продолжалась, и тоску собачью после разрыва с Любой надо было вышибать из мозгов чем-нибудь благородным и существенным...

Как-то Семён прочёл в местной газете "Советская Топь" заметку об открытии в Новом городе литературного объединения "Хорей" под руководством топтунского поэта Николая Митрошкова.

Семён ещё со студенческих лет баловался стихоплётством, много лет, хотя и с перерывами вёл дневники, а последние годы написал несколько рассказов и самоуверенно подумывал о романе... А тут на тебе - литературное объединение, собратья по перу, какая-никакая профессиональная поддержка. Быть может, даже книжку можно будет издать.

В начале шестидесятых Серба побывал и в запорожском областном литобъединении, и в днепропетровском, посмотрел, что и как, и твёрдо усвоил, что в советскую литературу в одиночку войти невозможно, а толпой иногда удаётся...

Не долго думая, в первый же такой день полной личной свободы Серба пошёл в комсомольско-молодёжный клуб "Алые паруса" на проспекте Ермака, держа в одном кармане пиджака вырезку из "Советской Топи", а в другом электрофонарик, надёжный друг всякого топтунца в вечерние часы. Именно "Алым парусам" идеологический отдел горкома партии и велел пригреть "Хорей". Спасибо, не заставили назваться "Красным хореем" или чем-то ещё более идеологически выдержанным.

С утра дождило и, чтобы без хлопот добраться до "Алых парусов" через несколько полузастроенных кварталов с котлованами и лишь намеченными внутриквартальными дорогами, Семён достал из встроенного шкафа новые носки и переобулся в резиновые сапоги - непременную обувь  топтунцев той градостроительной поры.

Газета писала, что поэты и прозаики заседают по первым и третьим субботам месяца в семь вечера. Как раз получилась третья суббота июня.

Про недавно открытый клуб Серба слыхал и поэтому шёл уверенно. У входа в тамбур стояло длинное металлическое корыто с водой. В нём плавали два тряпичных квача на деревянных палках для мытья сапог. Рядом располагалась  грязечистка в виде стальной полосы, похожей на линейку Гулливера, приваренную к двум обрезкам трубы, вбитым в свежий асфальт проспекта.

Семён шёл с проспекта Первопроходцев на проспект Ермака  огромными дворами, заполненными строительной техникой, фундаментными блоками и стеновыми панелями, сгруженными прямо на землю, строительными кранами и бытовками.  Пересёк будущий проспект Победы по недавно смонтированному путепроводу через поперечный проспект Автомобилестроителей и выбрался на Ермака, практически не замарав своих ещё новых стального цвета резиновых сапог.

Погода окончательно наладилась, и меж разбегающихся туч всё чаще выглядывало солнце. Настоящее июньское тепло согрело и приголубило.

Грязечистка сапогам не понадобилась, но слегка помыть квачом нелишне...

Самое удивительное, что Семён легко нашёл в "Алых парусах" комнату, где бурлила литературная стихия. На пришпиленном к двери клочке бумаги взывало к посетителю выведеное плакатным пером единственное слово - Хорей. У дверей вдоль стены, покрашенной занудной тёмно-коричневой краской, ровненько выстроились мужские - чёрные и серые - и женские - красненькие и голубенькие - сапожищи и сапожки. Серба аккуратно разулся и, тихонько постучав для приличия и не дожидаясь приглашения, шагнул навстречу большой литературе.

Стоило ему лишь воспитанно нарисоваться в дверях, как его тотчас заметили и позвали к столу, за которым заседало человек семь-восемь  патлатых и косастых. Верхний свет не горел, а в центре стола, застеленного кумачом, поэтично светилась настольная лампа с зелёным абажуром, почти такая, какую обычно изображали на картинах с Иосифом Виссарионовичем в далёкие, но такие памятные времена.

- Прозаик или поэт? - Вместо приветствия спросил сидевший во главе стола молодой есенинского облика парень, по раскладу Митрошков.

- А какие вам нужнее? - Парировал Семён, на всякий случай улыбаясь.

- У нас прозаики в дефиците, -  пояснил организатор топтунских литераторов, - однако и от хороших поэтов не отказываемся...

- Ну, тогда, значит, я прозаик. Но если потребуется усилить секцию поэтов, то буду стараться...

Народ заулыбался. Митрошков призвал присаживаться и знакомиться. И первым протянул гостю руку, сказав:

- Митрошков... Николай... поэт-лирик...

Серба пожал ему крепкую крестьянскую ладонь, назвавшись погромче, чтобы не повторять семь раз. Потом поручкался с каждым и каждой.

- Вера Аристова... пробую себя в прозе... комсорг СМУ...

- Иван Кувалдин... стихи там разные, поэму задумал... бетонщик...

- Антон Топтунский... поэзия... электрик на кузнечном...

- Нина Орехова... лирика... про любовь... маляр-штукатур...

Семён почувствовал себя немного ущербно в классовом смысле, как и должен чувствовать себя в здоровой среде рабочего класса всякий служащий, по определению гнилой интеллигент... Улыбаясь, чтобы сгладить возможную неловкость, доложил товарищам литераторам, что работает в Управлении смежных производств, руководит отделом со сложной номенклатурой комплектующих изделий, поставляемых на ТопАЗ десятками заводов-смежников со всего Союза...

Митрошков спросил, уточняя:

- "Семён Серба" это настоящая фамилия или псевдоним?

- Ну, да, настоящая, - удовлетворил его любопытство Серба.

Тогда дотошный поэт-лирик попросил обнародовать и отчество. Семён назвался полностью.

Но любопытство и мелкий бес в мозгах взяли верх, и Митрошков не отказал себе в удовольствии задать убийственный, по его мнению, вопрос.

- А публикуетесь Вы, Семён Станиславович, под родной фамилией  или под псевдонимом?

- Да нигде я пока что не публикуюсь. Так, балуюсь немного...

Митрошков с облегчением вздохнул, поняв, что Серба ему не конкурент, потому что человек, если нигде не публикуется и даже псевдонима приличного не имеет, гарантированно не член Союза писателей и, соответственно, ему, известному на Южном Урале поэту-лирику, не конкурент...

Понял ли кто, где трудится Серба и чем занимается, осталось неясным, но все дружно уставились на новичка, пытаясь разгадать, что за гусь и не опасен ли он для приятственного мирка местной литературной богемы, уже не первый год счастливо скрашивающего их свободное время мечтами о большой литературе и, как знать, может быть, и о Ленинских премиях за выдающиеся произведения о ТопАЗе и о трудовом подвиге на Топи.

Но дальнейший разговор успокоил участников "Хорея", особенно когда они узнали, что ничего сопоставимого с "Поднятой целиной" и "Молодой гвардией" Сербой ещё не написано и, что важно, ничего никуда  не отослано даже... Значит, свой в доску.

В итоге знакомства с Семёна взяли слово, что он на следующем заседании, 3-го июля, если не окажется в командировке,  прочтёт один из своих рассказов, о наличии коих Серба для самоутверждения заикнулся. Кроме того, секретарствовавшая Вера записала Семёнов адрес и служебный телефон - вдруг возникнет нужда его разыскивать.

Покончив с новичком, Митрошков вернул хореевцев к обсуждению стихотворений чудаковатого парня Анатолия Цаплина для дошколят, чем они и занимались до появления Сербы...

Когда заседание завершилось, и литераторы вывалились из душной комнаты клуба в приятную прохладу проспекта Ермака и попрощались, вышло что Семёну по пути с Ниной Ореховой, и они пошли вместе на Первопроходцев. Оказалось, что они практически соседи - общага начинающей поэтессы находилась в 12-этажной башне 18/20 на Первопроходцев...

Тёплый ласковый вечер выманил на улицу сотни горожан. Их главным развлечением было фланировать вдоль проспекта по принципу туда и обратно. Гуляли парочками и группками по несколько человек. Почти не было компаний смешанных - или одни парни, или одни девчата. У кинотеатра "Ермак" многие тормозились. Кто не попал на последний сеанс, просто стояли, разговаривая, смеясь, покупали сливочное мороженое в вафельных стаканчиках, коим с тележки торговала  упитанная тётка в белом переднике.

Пока Семён и Нина шли по проспекту Ермака, цивилизация ещё более или менее имелась в наличии. И фонари вдоль проезжей части, и витрины магазинов, почты, сберкассы излучали достаточно света. А свернув за угол на Автозаводский, попали в полную темноту. Семён достал фонарик.  Редкие легковые мчали по Автозаводскому, то выныривая из-под путепровода и слепя фарами, то ныряя в кромешную темень  под ним.

Пока добирались домой, Семён узнал о Нине практически всё. Удивительно, что она вначале напомнила ему Любу. Тот же возраст, такая же непослушная мамина дочка, своевольно умотавшая на строительство ТопАЗа, та же самая простая женская рабочая профессия для начала трудового пути - штукатур-маляр...

Но уже через десять минут взаимного трёпа иллюзия, что Нина как бы двойник Любы, исчезла. Помните, в Солярисе - вроде вот они, родные кровиночки, а опустишься в неба на землю, подойдёшь ближе и с горечью убеждаешься, что это холодные, бездушные копии тех, кто был вам дороже всего на свете...

Обсуждать тонкости стихосложения, всякие ямбы энд хореи, было больше чем неохота - противно. Да и не разбирался Серба в этих делах особенно. Писал стихи, как пишут все способные люди - садишься, берёшь бумагу, ручку и, непрестанно перечёркивая и переделывая, выражаешь нахлынувшее настроение подходящим образом... А потом сам удивляешься, что получились стихи и вроде неплохие...

А тут ещё Нина достала, через слово называя его по имени-отчеству, как бы подчёркивая возрастную дистанцию. Люба предпочитала звать Сенечкой и произносила его имя так нежно, так ласково, что в ответ хотелось задушить её в объятиях...

Вот и проспект Победы. Подошли к путепроводу через Автозаводский. На нём ещё не было никаких ограждений и даже асфальт не залит. Днями только уложили последние бетонные плиты перекрытий, и народ, спрямляя путь, тотчас стал перебираться через Автозаводский по путепроводу. 

Крепко взявшись за руки, стараясь не приближаться к пропастям над Автозаводским, что смутно угадывались слева и справа, Семён и Нина перелезали через какие-то трубы, рулоны рубероида, баллоны с кислородом и прочие строительные прибамбасы. Луч фонарика выхватывал из непроглядной темноты то охапку стальной арматуры, то горку швеллеров...

Желающие приобрести полную электронную или бумажную версию романа обращаться к автору на [email protected]

---

Комментарии: 4, последний от 07/03/2021. © Copyright Зоин Олег (voldemarin@yahoo.com) Размещен: 09/01/2012, изменен: 26/08/2016. 152k. Статистика. Повесть: Проза

Оценка: 6.00*3  Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"