![[]](/img/t/temkin_p_o/tualet/tu.jpg)
П.О.ТЁМКИН
ТУАЛЕТНЫЙ РОМАН
Она сидела лицом ко мне. Наши столы отделял лишь проход, устланный ковровой дорожкой. В читальном зале в этот утренний час народу было немного, в основном студенты, готовящиеся к осенней сессии. По виду девушка походила на абитуриентку: молоденькая, лет семнадцати. Года на два, наверное, меня младше. Я тогда был уже на втором курсе. Чем-то она притягивала мой взгляд. Не особо она была и симпатична. Разве что ноги. Ноги, да, красивые - длинные, точеные, загорелые, едва прикрытые коротеньким подолом легкого платья. Я неохотно оторвался от приятного зрелища, перелистнул страницу монографии Прибабахова и углубился в галиматью нелинейных поперцепций супризматонов. Одолев очередную страницу прибабаховской ахинеи, я опять огляделся. Девушка зубрила какой-то учебник и так увлеклась, что, казалось, не замечала вокруг себя никого и ничего. Кивая головой в такт заучиваемому материалу, она раскачивалась на стуле, время от времени разводя ноги в стороны и вновь соединяя коленки. Я несколько съехал со стула, чтобы быть пониже. Позиция моя оказалась удачной. При очередном разводе я увидел, что трусики у нее белые. Мой дружок в штанах сразу зашевелился. При следующем показе - поднял голову. Девушка скинула легкие свои босоножки, подняла и положила ноги на перекладину, которая была внизу стола. Разминая спрессованные пальчики, пошевелила ими - с ноготками, покрытыми красным лаком педикюра. Усевшись в такой вольной позе, эта голопяточница подтянула к себе учебник, усиленно зашевелила губами и еще шире раздвинула ноги, да так и застопорилась. Мой член восстал, поднялся, вздыбился. Мне стало больно, тесные джинсы не позволяли ему выпрямить голову. Тогда я, с тихим стоном повозившись, уложил его вдоль ноги. Он с наслаждением вытянулся во всю свою природную длину. Я погладил его, провел пальцами от корня к головке, приминая материю. Он четко обрисовался - большой, толстый, величиной равный половине расстояния до колена. Читать я уже, конечно, не мог. Я смотрел на белые трусики и мечтал о том, как хорошо было бы их снять с этой чувихи - и засадить по самые яйца... Чувиха, однако, на меня не обращала внимания. Меня это задело. Я решил добиться её взгляда. Я кашлянул. Без результата. Я кашлянул два раза - громче и с вызовом. Абитуриентка подняла ресницы и посмотрела в мою сторону. Я провел ладонью по штанине, максимально выявляя моего дружка. Её взгляд непроизвольно переместился под мой стол. Она увидела то, что я хотел ей показать. Наши взгляды опять встретились. Я улыбнулся и погладил член по головке. (Девок надо брать наглостью, тогда у меня была такая концепция.) Я своего добился - шокировал её. Она покрутила пальцем у виска и углубилась в чтение. Колени её были плотно сдвинуты. Я опять кашлянул. Она дернулась, слегка покраснела, заелозила ногами, надевая сандалии, но глаз не подняла. Потом она встала и пошла к выходу из зала. Она шла как манекенщица, как женщина, которая знает, что за ней наблюдает мужчина. Она демонстрировала себя и свое платье, подол которого был того особого косого покроя, который заставляет ткань парИть над попкой, придавая этой части женского тела дьявольскую притягательность. Распахнув стеклянную дверь, она все-таки оглянулась на полуобороте. На губах у нее играла улыбка. Через стеклянную перегородку я видел, как она прошла вестибюль и скрылась за дверьми с табличкой "Ж". Поссать побежала, усмехнулся я, это у нее от возбуждения. Меня тоже охватило желание, но совсем другого рода - нешуточное, настойчивое, с болезненным натягиванием всех струн в мошонке. Я встал, нащупал сигареты в кармане и неслышным индейским шагом тоже направился к выходу. Прохладный вестибюль был пуст. Я решил подождать абитуриентку в белых трусиках. Но курить здесь не разрешалось, а идти в курилку не хотелось - вдруг она сдаст книги и усвистает домой. Жаль было упускать девочку. Уж больно разыгрался у меня на нее аппетит. Я представил, как она там, в полуприсяде, стоит над унитазом со спущенными трусиками!.. Страстный порыв охватил меня, либидозный жар кинулся мне в голову и помрачил рассудок, погасил чувства приличия и опасности. Не отдавая отчета в свои действиях, боком, как краб, подобрался я к запретной двери, огляделся, глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и нырнул под изнанку таинственного "Ж". "Если что, скажу - ошибся туалетом", - промелькнула оправдательная мысль. Но в "предбаннике", с которого начиналась уборная, никого не оказалось. Длинное зеркало на стене отразило мою перекошенную от страха физиономию. Под зеркалом - раковины для умывания. Кабинки находились в смежном помещении. Я заглянул туда. Четыре травянистого цвета кабинки в ряд. Двери у всех приоткрыты - значит, пусты. Лишь самая дальняя кабинка, у окна, была заперта. Нет, не заперта. Просто дверь прикрыта, но не защелкнута задвижка. Ой! - вскрикнула она, выдергивая изо рта палец, который сосала, и чуть не свалилась с узкого каменного помоста, обрамлявшего унитаз. Она сидела на корточках, знакомые трусики свисали из ящичка для бумаг. Пальчики её другой руки, гулявшие по клитору, вздувшемуся, возбужденному, отдернулись от места преступления. - Ай-яй-яй, - сказал я, заходя в кабинку и защелкивая задвижку, - не хорошо заниматься онанизмом. - Возьми в рот лучше это... Я расстегнул зиппер на джинсах, согнувшись и подпрыгивая, с трудом достал негнущийся свой член. Помахал им перед её носом, остужая разгоряченную головку. - Чё совсем сбрендил, ага?! - возмутилась она, сжимая ноги и перехватывая их руками ниже колен. Замкнулась, зажалась вся в замок. Но возмущалась она как-то без энтузиазма. Я поднес к этому замку свой ключ, и он разомкнулся. Она сдалась, расслабилась. Щеки её пылали - от стыда или возбуждения или того и другого вместе. - А почему дверь не закрыла? - нагло ухмыльнулся я. - Ждала, небось? - Очень надо! - Еще как надо... Ну давай, будь паинькой, возьми его в рот. - Я не умею... - сказала она, смущенно. - Это так же просто, как сосать палец. Ну, давай бери. - Я придвинул дрожащий от возбуждения член к её пухлым губам, свежим и влажным, как лепестки розы под росой. - Убери зубы и соси. Я взял девушку рукой за затылок, притянул к себе. Она приоткрыла губы, и мой охальник скользнул ей в рот. - Вот так!.. - прошептал я, с наслаждением погружаясь членом в горячую полость. От головки - к корню и обратно прошлись её сомкнутые упругие губы. Язычок её скользнул по нервному узелку под головкой. Молодец, она знает, что надо делать, может, ей это не в новинку? Может, уже с кем-нибудь пробовала. Сосала она хорошо. Несколько раз, когда сильно заглатывала, и головка упиралась ей в горло, девушка конвульсивно содрогалась, откашливая, но добычу изо рта не выпускала. Пару раз царапнули нежную кожу остренькие зубки, но, думаю, не из-за неумения, а от страсти. Она сосала энергично, держась одной рукой за яйца, и так же энергично трепала пальцами другой руки свой клитор. Она уже стонала, она уже кончала. И я чуть не кончил. - Стоп! - сказал я, чувствуя, как оргазм сейчас выплеснется из меня прямо ей в рот. Я не знал, понравится ли ей это. Может, ей станет противно. Все-таки она слишком молода и невинна. Мне захотелось проверить, целка ли она? Размечтался! Конечно же, она целкой не была. Девушка созналась, что невинность потеряла год назад с каким-то, ну, в общем, с одним типом... короче, все забыто... Девушка устала сидеть на корточках. Она спрыгнула с помоста, прижимая к загорелому животу задранный подол. Я поддержал её, взялся за голый зад, прижал мохнатый передок к своему стоящему хую. Девушка была меньше меня ростом, и чтобы войти в нее, мне пришлось бы присесть, что не очень удобно. Я велел её снять босоножки и встать босыми ногами на мои ступни. Сам я в это время расстегнул ремень и приспустил джинсы и плавки. Она выполнила просьбу, возвысилась надо мной, и я легко в неё вошел. Глубоко задвинул, по самые яйца, как и мечтал. Начали мы не спеша. Она медленно с плавным покачиванием бедер наезжала, я также неторопливо двигался навстречу. Она приспустила тоненькие лямочки платья и оголила грудь. Бюстгальтера там не было. Да и зачем этим райским яблочкам, упругим мячикам какой-то хомут. Груди её в поддержке не нуждались. Они с легкостью бы выдержали тест на карандаш. Знаете, если под женскую грудь положить карандаш, и он не упадет, значит, пора надевать лифчик. Я серьезно занялся этими её выпуклостями. Розовые соски на фоне темных кружочков, четко выделялись, словно светились изнутри, возбужденно дыбились. Под моим языком они осязались как пули - твердые, с округленным верхом. Я тихонько покусывал эти соски, девушка испускала блаженные звуки. Она откинулась в моих руках и насаживалась на мой член со все возрастающей страстью. Чтобы не упасть, я оперся спиной о стенку кабинки. Чтобы мне ничего не мешало лицезреть её лоно, я задрал юбку партнерши и завернул концы под спущенный верх платья так, что оно, платье, приобрело вид скатанки и находилось теперь на поясе. Вообще-то его надо было снять, но теперь уж не до того. У нее была маленькая аккуратная пизда, еще не разношенная регулярной половой жизнью. Все внутри у нее там сжималось, плотно охватывая по всей длине мой член. Я кончил со зверским оргазмом, выпустил в горячее влагалище несколько мощных зарядом спермы, девка даже подпрыгнула - почувствовала! Она обняла меня за шею руками, а ногами обхватила мои бедра, повисла на мне. Пришлось поднапрячься, чтобы не уронить её. Я был уверен, что мой дружок еще может долго продержаться по инерции, пока не ослабнет. Мои надежды оправдались. Девка прискакала к финишу вся в мыле, а конь её еще не потерял стойкость. Потом мы отдыхали, стоя, как лошади в деннике, чувствуя приятную дрожь в коленях. Она, прижавшись ухом к мой груди, слушала как гулко бьется мое сердце. Девица вдруг забеспокоилась, потому что из неё все потекло. Она брала бумагу из ящичка и совала её в промежность, выбрасывая мокрые комки в унитаз. Я отвернулся от этого неглиже и закурил. Вообще-то, и себя надо привести в порядок. Тоже взял листочка два и вытерся. Ну вот и все, больше нас - меня и девушку - ничто не связывает. Я поглубже загнал мысль о том, что она может забеременеть, после такого возлияния. Впрочем, успокоил себя я, она уже не маленькая, сама должна беспокоится о собственной безопасности. Я же никогда не практиковал сoitus interruptus* [*прерванный половой акт (лат.)], потому что в какой-то брошюре прочел, что это вредно для здоровья. В заключение я подумал о девушке с теплым чувством. Ебётся она cum amore** [**со сладострастием (лат.)]. Мне такие нравились. Я уловил прилив новой сексуальной волны, но подавил в себе безрассудство. Пора было разбегаться. Если меня здесь застукают, самое малое - выгонят из института за аморальное поведение. А то и засудят за развращение несовершеннолетних... - Ну, как ты там? - поинтересовался я, бросая окурок в унитаз, застегивая металлическую фирменную пуговицу, заправляя ремень в петельки штанов. Она закидывала на плечи лямки платья, надевала трусики, приглаживала подол, приводила в порядок прическу. - Платье немного помялось, - сказала она. - Нормально, ничего не заметно. Обычные рабочие складки. - Рабочие... - засмеялась девушка. - Наглец. Думаешь, я блядь какая-нибудь? - Ничего такого я не думаю... Просто мы оба на какое-то время потеряли голову. - Да, уж точно. Со мной такое случается впервые. Слушай, мы даже с тобой не познакомились... - Петр, - представился я. - Это, у которого ключи от рая? - Девочка была неглупой. - На святого ты не похож... - А я и не святой. - Я так думаю, что ты и не Петр. - Как знаешь... - отмахнулся я. Меня все сильней охватывало чувство опасности. Я бы давно убежал, если бы не боязнь столкнуться в дверях с какой-нибудь горластой бабой. - Уходить будем по одиночке, - сказала она, когда её платье более-менее разгладилось. - Сначала я, потом - ты. - О'кей, - согласился я. - Разведай там, если все чисто - тихонько свистнешь. - Я не умею свистеть, - ответила она, лучше я кашляну. Она открыла кабинку, собираясь выйти, но в дверях обернулась и сказала, улыбаясь: - А ты ничего... Мне понравилось... Может, встретимся как-нибудь еще? Все-таки, как тебя зовут? - Олегом меня зовут, Олегом, - зашипел я в ярости. - Давай короче, а то нас накроют... - А меня Викой. Ладно, приходи в 12 часов в буфет, я тебя буду там ждать, договорились? - Да, да! - завыл я, - смерти моей ты хочешь, что ли?.. - Ну, пока! Она выпорхнула из кабины, и я трясущимися руками защелкнул задвижку. Мягко ступая в своих босоножках, она прошла в помещение, где находились зеркала и раковины, долго мыла под краном руки, потом долго их сушила под завывание электросушилки. Я злобно матерился про себя. Наконец хлопнула входная дверь туалета, и все стихло. Я ждал, затаив дыхание. Вдруг явно скрипнула входная дверь, раздался кашель, очень натурально исполненный. Я распахнул дверь кабинки и только хотел выскочить, как раздалось громкое цоканье шпилек по кафельному полу. "Чужой!" - пронеслось у меня в голове, и я дал задний ход. Запер кабину и затаился, с ногами взгромоздившись на унитазный постамент. Из "предбанника" цокающие звуки вторглись в помещение кабинок, где сидел я, как петух на насесте. Мелькнула тень снизу, в просвете, где перегородка не доходила до пола сантиметров 15. Хлопнула дверь соседней кабины, послышался шорох: неизвестная задирала подол и стягивала трусы. Вновь раздался кашель, явно простудного характера, потом полилось с характерным журчанием - она писала. Я был в смятении и так взволновался (это журчание меня неимоверно возбудило), что центр тяжести моего тела несколько переместился вверх. На мгновение я потерял равновесие и чуть не упал с унитаза. В последний момент ухватился рукой за ящик с бумагами. Под пальцем ощутил, что-то острое. Глянул - зеркальце, наверное, забытое моей партнершей. Я почти не думал, насколько это опасно, все у меня в голове перемешалось и действия стали парадоксальными. Стенка кабины тоже не доходила до капитальной стены сантиметров на 5. Я протянул руку и поднес маленький зеркальный прямоугольник к щели, как можно ближе к полу. Я увидел в отражении какие-то телесные округлости и нечто мохнатое, из которого лилась струйка, не такая узкая и круглая, как у мужчин, а как бы приплюснутая - тонкая и широкая, словно лили воду из шланга, стиснув пальцами конец. Рука моя дрожала, зеркало дергалось, и в нем мелькали расставленные ноги, трусики, спущенные до колен, полушария ягодиц, задранная юбка, придерживаемая пальчиками с наманикюренными ноготками. Она закончила мочиться, несколько раз присела - коротко и быстро, чтобы стряхнуть капли с половых губ и волос. Не меняя позы, она зашуршала бумажками, вытаскивая их из ящичка, промокнула промежность. Выкинув бумажки, она распрямилась и натянула трусики. Я быстро убрал зеркальце, поскольку она могла обернуться, спуская воду. Сердце у меня оборвалось, когда это проклятое зеркальце зацепилось уголком за перегородку, выскользнуло из дрожащих пальцев и со звоном разбилось вдребезги, ударившись о толстую канализационную трубу. Я застыл в нелепой позе, облившись холодным потом. Шуршание одежды в соседней кабинке на секунду смолкло, и незнакомка, кашлянув, простуженным голосом сказала: - Светка, это ты что ли? Да простят меня настоящие мужчины, но в этот момент мне захотелось стать женщиной. Но только для того, чтобы спокойным женским голосом ответить: "Нет, гражданка, вы ошиблись, я не Света. У меня тут небольшая авария случилась: наводила марафет и нечаянно разбила зеркало". И инцидент был бы исчерпан. Но увы, голос у меня вовсе не женский, а попытаться ответить писклявым тоном я не решился, я плохой артист, и фальшь была бы слишком очевидной. Я решил отмолчаться, надеясь, что она поймет свою ошибку и уйдет. Но решение это оказалось ошибочным. Я забыл, что молчание можно трактовать, как знак согласия. И это предопределило мою судьбу, предсказанную разбитым зеркалом. - Светка! - не унималась эта настойчивая баба. - Я же знаю, что это ты... Мне Надька сказала, что видела тебя, как ты пошла в сортир. Я молчал, кусая стиснутые пальцы, готовый завыть. - Свет... Ну не расстраивайся так, пожалуйста. Ну, прости меня... Ведь я не знала, что Серега ходит с тобой. Ну дура я... сама не знаю, как это получилось. Хотела поделиться с тобой как с подругой. Если бы я только знала... Ни в жизнь... В конце концом, ты сама виновата. Не надо было скрытничать... Свет! А, Света?.. Ты плачешь, да? Не Светка, а я плакал. Без слез, без звука, корча ужасные рожи. - Свет, не молчи, пожалуйста. А то мне становится страшно. Свет! Ты что делаешь там, а? Свет, ты не молчи, а то я нехорошее подумаю... Ой, Света, я сейчас... Там зашуршали и случилось самое страшное. Знакомые пальцы с маникюром вторглись на мою территорию, над короткой стенкой кабинки взлетели каштановые кудри и возникла голова говорившей. Женщина была молода, красива. Её карие глаза в ужасе расширились, когда она увидела вместо своей подруги незнакомого парня, в страхе скорчившегося на унитазе и пытающегося сделаться совсем маленьким, крошечным, невидимым взгляду. - А-а-а! - заорала она благим матом, будто увидела притаившуюся кобру, - и рухнула с унитаза, на котором стояла. Молнией пронеслись у меня в голове все последствия её визга: "Её нельзя выпускать!" Дверь соседней кабины распахнулась с адским грохотом. Но я был уже на месте. Я успел схватить за руку убегавшую девушку и, запечатав ладонью ей рот, втянуть её в свою кабину. Острые зубки вонзились мне в руку, я взвыл от боли. А она заорала: - Ой, мамочки, насилуют! Ой! А-а-а, гумм, гму... пусти, негодяй! Подонок! А-гму-му-му... Я зажал ей рот уже более надежным способом: обняв её сзади одной рукой поперек груди, другой - за шею, прижав напряженную руку под подбородком. Она отчаянно пыталась вырваться, что, конечно, было невозможно для её женских сил. Я держал крепко эту шальную девку, расставив ноги, опасаясь получить предательский удар шпилькой. Груди у нее были большими, пухлыми, приятными на ощупь. Одна её грудь пульсировала у меня под ладонью. - Тихо! - рявкнул я ей в самое ухо, и каштановая прядь, потревоженная моим бешеным дыханием, взлетела в беспорядке. - Что ты орешь?! Тебя режут, что ли? Я не собираюсь тебя насиловать. - А ш-ш-ш-то же ты здесь делаешь, с-с-скотина?! - прошипела она сквозь стиснутые зубы. - Я новенький здесь... Ошибся туалетом... Что здесь такого? Можешь ты это понять или нет?! Сейчас ты успокоишься, и я отпущу тебя. На хрен ты мне нужна. Последняя фраза её явно обидела (друзья, никогда не говорите женщине таких слов). Она вновь сделала попытку вырваться и что-то ответить, но тут кто-то зашел в туалет. Причем, не один. Две женщины, переговариваясь, заняли кабинки. Они отливали и вели оживленную беседу. О женщины! Даже в туалете они не могут помолчать. Я еще сильней прижал взволнованную грудь рукой и кулак под напряженным подбородком моей жертвы. Её спина приклеилась к моей груди, попа плотно прижалась к моему члену. И он, подонок, стал проявлять активность, игнорируя ситуацию и положение своего хозяина. Моя пленница сильно дышала через нос, что, впрочем, не было слышно за журчанием жидкости, льющейся из разговаривающих дам. Не надеясь полностью на благоразумие девушки, я, с учащенным сердцебиением, шепнул ей на ухо: - Если пикнешь, утоплю в унитазе! Несмотря на эту угрозу, она не обиделась, а, наоборот, сумев уловить шутливую интонацию в моем голосе, вдруг как-то обмякла. Она поняла, что попала в идиотскую ситуацию, и сочла за лучшее уладить все мирно. Дамы вышли из кабинок и направились к умывальникам. - Говоришь, ошибся туалетом, - тихо сказала мне девушка, - а зачем тогда подглядывал за мной? - Я подглядывал?! - сказал я обиженным, но не очень уверенным голосом. - С чего ты взяла... - А вон же, зеркало разбитое лежит... Эх, ты! Я был смущен, но и возбужден, и возбуждение еще более усилилось этим разоблачением. Моя ладонь сжалась без особой нужды, и под пальцами заиграли её нежные грудные мышцы. Член, как палка, уперся ей в попу. Неожиданно я понял, что отношение девушки ко мне переменилось. Что-то невидимое произошло в наших отношениях, и она уже не рвется от меня. Более того, мне даже показалось, что она испытывает своеобразное извращенное удовольствие от столь пикантной ситуации, когда убедилась, что я не маньяк-убийца, а вполне безопасный мудак. - Кажется, ушли... - сказала она, но без всякого энтузиазма в голосе. И, главное, вовсе не торопилась освободиться от моих объятий. Но стоять так без необходимости стало для нее уже невозможным без того, чтобы не уронить свое реноме. И она, уже отталкиваясь от моей груди, устремилась было к дверце кабины, когда опять кто-то вошел в туалет. Мы вновь замерли, тесно прижавшись друг к другу. - Вот черт возьми... - совсем неискренне прошептала она, - они никогда не кончатся... Головкой члена я ощущал упругость её ягодицы. И она в свою очередь не могла не чувствовать этот чужеродный для нее предмет. Словно ненароком я усилил давление и, как мне показалось, в ответ получил встречный напор. Сам того не ожидая, я поцеловал пленницу в щеку. Она дернулась, её брови гневливо начали было изгибаться, но задержались и дальше не пошли. Её эмоции явно отражали внутреннюю борьбу, происходившую в ней. Своим женским чутьем она понимала, что из жертвы она уже превратилась в соучастницу. И это сближало нас. Я набрался наглости и стиснул её как можно эротичнее. Взял всю ответственность на себя, чтобы окончательно перетянуть её на одну сторону. Ей не хватало последнего толчка извне. Ведь для женщины очень важно не потерять лица. Она сделала глубокий вдох и замерла. В туалете шумели водой, гудели сушилкой, цокали по кафелю каблуками, слышался разговор и смех. Пользуясь шумовым этим прикрытием, я стал усиленно гладить, ласкать мою пленницу. Наконец все вокруг замерло. Можно приступать к главному. Но сначала надо было переступить через самое трудное препятствие - пустить мою руку под юбку. Сможет ли она перейти этот маленький Рубикон. Еще не поздно отказаться. И она это понимала, но уже была не в силах управлять собой. Она вся задрожала, когда я залез ей под юбку и полез в трусы. Живот у нее был прохладным, а между ног необыкновенно горячо... и мокро. Да, она "плыла". "Плыла". Она таяла, как воск, под моими ласковыми ладонями. Она повернулась ко мне лицом, порывисто и резко, и до боли поцеловала меня в губы. Язык её далеко проник мне в рот, едва ли не достигал горла. Потом она убрала язык и попросила: "Поцелуй меня туда..." Задрав юбку до пояса и сняв трусики, она поставила одну ногу на унитаз, открыв тем самым мне доступ к своему лону. Я сел на корточки, обнял руками её попу, поцеловал вздрагивающий живот, волосы на лобке и спустился ниже. Она прижала мою голову между своих ног, и я невольно вошел языком в её мягкую вульву. Там было мокро, и влага эта была слегка кисловатой на вкус. Этот вкус мне не был знаком, я делал подобное первый раз в жизни и не мог точно сказать себе: нравится мне это или нет. Со временем, став более опытным, я находил это занятие отвратительно-приятным, а кислую среду влагалища вполне естественной. Она повизгивала от наслаждения и слегка царапала ноготками стенку кабины и мой затылок. Она, конечно, не была лесбиянкой, но какой-то опыт подобных отношений, несомненно, имела. Чему только не научишься в студенческих общагах. Вскоре мне это надоело, и я выпрямился. Она сразу же сжала меня в объятиях. Лицо мое было мокрым от её обильных выделений. Я не решался её поцеловать после такой процедуры, но она сама поймала жадно открытым ртом мои губы и впилась в них, что твой вампир. Я обнимал её гибкое тело все сильнее, потом, сцепив пальцы, притянул её так называемый таз к своему ждущему члену. Девушка откидывалась назад все дальше. Забросив руки себе за голову, уперлась ими в стену. Получился этакий полумостик или изящная арка в виде женщины. В общем, спортивная оказалась деваха. Ноги её были широко раздвинуты, и я без труда, почти не целясь, заехал членом куда надо. Она терлась щелью вниз-вверх, а я делал движения вперед-назад. Получалось довольно складно. Ласки от моего языка, видимо, еще не успели угаснуть в её влагалище, потому что она довольно скоро стала кончать. Она кончала, и никак не могла кончить и все причитала: - Ой, мамочка! Ой, как хорошо! Ах, как классно... Ах, милый! Как зам...ме-ча-тель-но-о-о! Все-о-о! Я кон..ча-а-а-ю! О, боже! Я хо-очу, чтоб и ты... то-о-о-же кон...чи-ил... О! Давай, ми-и-лый, хор... мой... И я действительно кончил. Она долго не слезала с моего члена, пока он сам не выпал оттуда, потеряв стойкость. Мы еще некоторое время стояли, пока не улеглось сердце и дрожь в коленях. Наконец, отдохнув, она присела над унитазом и стала писать. - Отвернись, - сказала она. Я не подчинился, глядя, как светлая плоская струйка, шипя и разветвляясь, вытекает между её половыми губами. Этот её вторичный позыв через такое малое время после первого, очевидно, объяснялся стрессовой ситуацией, в которой она побывала. Она не стала закрываться, вероятно, чтобы не портить мне удовольствия, а может, ей был до некоторой степени свойствен эксгибиционизм, иначе бы она как-нибудь уж перетерпела. Скомкав несколько листочков бумаги, она долго вытиралась, потом выпрямилась и натянула трусики. - А ты, вообще-то, с извращением... - сказала она, впрочем, без всякого осуждения. - Все мы, в известной степени, извращенцы, - парировал я. - Мне нравится твоя искренность, - подумав, ответила она. - В самом деле, еще полчаса назад, если бы кто-то сказал мне, что я отдамся мужчине в туалете, то получил бы от меня здоровенную оплеуху... Она зажала рот ладонью и придушенно засмеялась. - Боже мой! Расскажи я кому-нибудь о случившемся, ведь не поверят... - А ты не рассказывай, - резонно заметил я, - и так твой язык уже подвел тебя. Светку зачем обидела? - Я тоже усмехнулся. - Ой, и не говори! Какая же я все-таки болтушка. Ляпнула, не подумав. Где вот она сейчас ходит? Она такая - все держит в себе. Нет, чтобы поделиться с подругой... - Мужчиной поделиться? - ехидно сказал я. - Да ну тебя!.. - она хохотнула. - А, ладно. Между прочим, мы ведь так и не познакомились с тобой. - А зачем? - ответил я. - Так даже интересней. Абстрактный мужчина встречается случайно с абстрактной женщиной... В этом есть что-то волнующее... - Понимаю, - сказала она. - Секс в чистом виде... в грязном месте... Ладно, прости, я ведь тоже не безгрешна, не будем ханжами. И все же анонимность ей претила. Она протянула руку и представилась: - Люба. - Виталий, - ответил я, церемонно склонив голову и пожимая ёе узкую ладонь, липкую от моей спермы. - Знаешь, Виталик, ты мне так понравился... - сказала она, смутившись. - Если захочешь со мной встретиться, позвони. Вот телефон. - Она взяла бумажку их ящичка и, достав ручку, написала номер. Я сунул бумажку в карман и всем видом дал ей понять, что пора разбегаться. - Уходить будем по одному, - сказала она знакомую уже мне фразу. - Сначала я, потом - ты. - Ага, - понятливо кивнул я, - Если все хоккей, ты кашляешь. Она тут же закашляла. - Ой, где-то я простыла. Нет, кашель - дело непроизвольное и ненадежное. Лучше я свистну. Тихонько, вот так... - И она, полушипя, полусвистя, тихо вывела первые такты "Союз нерушимый республик свободных..." - Договорились, - кивнул я, и она вышла. Тут её и повязали. Не успела она цокнуть каблучками и двух раз. "Так, развратом, значит, занимаемся, - сказал чей-то женский, но очень суровый голос. - Куд-да! Стоять! Говори, как фамилия? Учебное заведение? Курс? Адре-е-е-с?!!" И сразу же на мою кабину, сотрясая её хлипкие стены, обрушился мощный кулак. - "Выходи быстро, гаденыш, щас милицию вызову!" Я открыл кабину и вышел, играя желваками от злости. Я не стал спрашивать глупое - "в чем дело?" Дело было ясным. Эта крепкая блондинка, лет за тридцать, всем своим видом говорившая, что она здесь крупная шишка, неслышно вошла в своих мягких туфлях и, конечно же, она стала подслушивать, а может быть, и подглядывать. У таких особ страсть к шпионству за подчиненными и прочими принимает своего рода извращенный вид, сродни вуайеризму. По сути, они такие же извращенцы, как и любой простой советский пиздострадатель, провертевший дырку в стене сортира. Люба спрятала лицо под ладонями. Там, где пальцы крепко сдавили кожу, она имела цвет белый с синевой, открытые места горели огнем стыда. - Ты личико-то не прячь, не прячь, - говорила тетка, тщетно пытаясь увидеть лицо Любы. - Покажись нам. Умела грешить, умей и каяться. - Как же, сейчас, - сквозь слезы, ответила Люба, - разбежалась! - Ах ты... х-х-хамка! - Блондинка покраснела до корней своих крашенных волос. - Ишь, до чего докатились! Условные сигналы подавать, используя гимн Советского Союза! Это неслыханно! Это насмешка! Это политическое дело! А еще, наверное, комсомолка?! Да вас за это надо!.. - Ну-ка отпустите её, - сказал я и завладел руками этой надзирательницы. Люба воспользовалась свободой, исчезла из туалета со скоростью звука. - Так, - грозно сказала баба, бледнея от злости, - нападение на ответственного работника при исполнении... в общественном месте... А ну-ка руки мне отпустил, быстро! Вот так. Она растерла затекшие от моей хватки запястья, одернула лацканы своего женского пиджака, солидно пошевелила локтями, и... тут дверь туалета отварилась, впуская гулкое эхо залы, и зашли сразу трое, судя по разговорам, с хохотом и рассыпанием каких-то предметов. У мадам отвисла челюсть. Своим до мозга костей административным чутьем она поняла, что её положение здесь, наедине с мужчиной, возле туалетных кабинок - более чем двусмысленно. Свидетеля-обвиняемой нет. Сбежала. А кто есть? Есть она, с мужиком, в туалете. Позор! Провал! Крах! Аморалка! Иди доказывай, что ты не верблядь... Члензенко и так ведет под нее подкоп, а Пропиздяева - подсиживает. Им только повод дай! Настрочат донос, настучат и - все. Конец карьере! Все эти, или схожие мысли, проблеснули у нее в голове, подобно молнии. В одну микросекунду. Я видел это по её глазам, которые широко открылись от ужаса. Решение было мгновенным и единственно правильным, как ей представлялось. Одним скачком, как кенгуру, она оказалась в "нашей" кабине, по дороге я был вовлечен в поднявшийся от нее вихрь, впрочем, не без помощи её мощной руки, оказался в знакомых тесных стенах. Мне казалось, что я никогда уже отсюда не выйду на свободу. Я тоскливо умолк, смиряясь с судьбой. Права народная примета - разбил зеркало в женском туалете, жди беды. Дама что-то яростно, но беззвучно шептала, толкая меня и куда-то тыкая пальцем, окольцованным золотым перстнем. Я понял: дверь не закрыта! Задвинув защелку (в который раз!), я демонстративно достал сигареты. Дама схватила меня за руку и поднесла кулак к моему носу. - Не смей, - сказали её губы. - Убью! В милиции сгною! Девки, зашедшие в туалет, мочились в унитазы, мыли руки, курили, смеялись, рассказывая разные довольно рискованные в моральном плане вещи. Моя узурпаторша вся напряглась, приняла стойку - уши торчком, хвост пистолетом. Она была в своей стихии: взять на заметку, кто о чем говорит. Я усмехнулся и сказал ей в ухо: - Вы не больно-то грозитесь, кто вам поверит, что вы закрылись с молодым человеком в кабинке женского туалета исключительно в воспитательных целях. - Ах, ты!.. Сопляк, - прошептала она в бессильной ярости. Вы знаете, она, вспотевшая от борьбы, с горящими щеками от стыда и большими глазами от негодования, показалась мне сексуально привлекательной. Уже не говоря о том, что имела она большой бюст, развитые бедра, призывно отставленный, выпуклый зад. Все это непроизвольно притягивало взор и вызывало желание потрогать эти её выступающие части тела. Говорят, что чем развитее у человека та или иная часть тела, чем оно больше, тем чувствительнее, там-то и располагаются чаще всего эрогенные зоны. Судя по размерам её грудей, они являлись наиболее чувствительным её местом, как, впрочем, и бедра. Эти титьки и ляжки - её ахиллесова пята! Я почувствовал необоримый осязательный зуд в руках. - Что вы так на меня смотрите? - шепотом сказала она, переходя от сопляка на вы, не знаю уж, от страха или по какой другой причине. - Как это - "так"? - поинтересовался я. - Нескромно... вызывающе... Вы должны помнить, что вы еще, в сущности, мальчик, а я... гм... взрослая женщина... Мне уже... гм... - она поправила прическу кокетливым женским движением, - ладно, неважно, мне достаточно лет, чтобы между нами... Я сверлил её взглядом своих голубовато-серых глаз, совершенно неотразимых для женщин определенного сорта, и она стала путаться и смолкла совсем. В отместку за свои унижения и оскорбления, которыми она осыпала меня, я решил отомстить ей, ответно унизив её. - Никогда не судите строго людей, - сказал я, подражая мудрецам, - потому что сами можете оказаться в подобной ситуации. И я положил ладони на её груди. Она рванулась, но я прижал её к стене двумя вытянутыми руками. Она не сумела согнуть мои руки, несмотря на свою энергию и очевидную силу. - Ну, что же вы не зовете на помощь? - сказал я с сарказмом. - И видя её смятение, притянул к себе. Я стал целовать её шею и лезть руками в разные места у нее под юбкой. - Вы что, с ума сошли?! - тихо пыхтела она, отбиваясь руками и выставляя круглые коленки. - Ничуть, - ответил я в её ушное отверстие. - Просто хочу трахнуть тебя разочек, и все. - Меня! Здесь! В этом грязном сортире! - вскипела она клокочущим шепотом. - Да ты знаешь, кто я такая?! Я - замдиректора... по АХЧ. Ответственное лицо... Ты не посмеешь!.. - Посмею, - успокоил я ответственную хозяйственницу и стал стягивать с нее трусы. - Я секретарь партячейки, - выдвинула она железный аргумент, вцепившись мертвой хваткой в резинку трусов. - Партия не запрещает половые сношения с массами. - Я - мать семейства, - беззвучно проливала она невидимые миру слезы, чтобы разжалобить меня. - Когда это дети были помехой в таком деле? Кажется, я сказал это громко. Она истерично зашикала: "тс-с!" и упустила резинку своих трусов. Я давно понял, чем её можно взять. Она боялась разоблачения. В этом случае вся ответственность упадет на нее. Рядом с ней моя скромная персона останется незамеченной. Она была в моей власти. И это возбуждало. Ничто не возбуждает человека сильней, чем власть над другими людьми. - Вы, молодежь, безжалостны... - шептала она. - В вас нет ничего святого. - Давай ставай сама, а то возьму силой.