- Нет, ну ты только посмотри, на кого ты похож, козел! - не могла успокоиться Маринка. - И я с таким уродом лучшие годы коротаю!

- Ну так не коротай, - слабо отбрехнулся я. - Бросай меня, да вали подальше, пока годы твои лучшие не закончились.

Ответом мне стало презрительное молчание. В больной голове слабо ворочались полудохлые мысли. Спору нет, вчера вечером я превзошел сам себя. На работе в автопарке отмечали получение нового КАМАЗа-длинномера, которого дали моему лучшему приятелю Валерке Репнину. Мы с ним - дальнобойщики. И только вчера вечером, в пятницу, пришли из рейса.

Начали мы с пары полторашек пивка, но потом бацнули литр водки и все это тщательно отполировали литровым бутыльменом какого-то пойла из киоска рядом с трамвайной остановкой.

От Валерки только что ушла жена, и ему надо было выговориться. В мужском кругу это наиболее возможно за бутылкой, кто бы спорил. А получение нового грузовика стало дополнительным стимулом для того, чтобы мы это осуществили.

Сначала пили за новый руль, потом - за надежный мотор, затем - за каждое колесо в отдельности, чтоб не подводило на далеких трассах.

Корешок быстро захмелел, и слабо подчиняющимся языком стал мне жаловаться на свою никудышную жизнь.

Спору нет, Валерка, ты - настоящий мужик. С таким пойдешь не только в разведку, такой парень бывает один из тысячи, может быть. Но кто же их, баб, разберет? Нашла же его Ирка себе какого-то торговца, тот стоит на рынке, торгует средствами от комаров и прочей бытовой химией.

Я не расист, но чего этим "узбекам" - своих баб мало? И оставив Валерку в его пустом доме, куда я приятеля с работы довел, уложил и накрыл старым пальто, я направился на рынок. Под длинной курткой уютно покоился "кривой стартер" - автомобильная заводная рукоятка.

Черные стояли, о чем-то громко треплясь на своем языке. Все, как один, одетые в свою стандартную униформу - кожаные короткие куртки и обязательно широкие черные же штаны. Иркин избранник громко о чем-то им рассказывал, хохотал, топорща тоненькие подбритые усики, закатывал глаза. В его возбужденной речи проскакивали исковерканные русские слова: "Сука Натаща, Ирка билят!" А у меня почему-то перед глазами встали драные на пятках носки на Валеркиных ногах, торчавших из-под старенького пальто.

И сам Валерка тоже возник, совсем уж только какой-то жалкий, пьяненький... Эх, Валерка, приятель ты мой... Говорил же я тебе еще до твоей свадьбы, что Ирка - шкура, свет какой не видывал. Да, впрочем и моя супруга - ничем не лучше...

Жутковато мне... но это сейчас быстро пройдет. Главное - не останавливаться, главное - успеть нанести побольше вреда, прежде чем меня запинают. Подойдя к галдящей о натащах самодовольной толпе, я распахнул куртку и выхватил инструмент. От первого взмаха кривого стартера избранник отскочил, успев спросить: "Ты щьто, брат, брат?!" И тут же от второго, удачного прилета завалился на ящик с китайским чудо-антинакипином.

Звериная радость во мне от удачного попадания быстро умножалась, и надо было развить успех. Я успел еще раз врезать по этой наглой роже, ответив: "За Валерку! Еще к Ирке прикоснешься - замочу, пидор!" Прежде чем я был сбит на заплеванный асфальт гомонящей толпой, мне удалось ввалить ему еще два разка.

...Били сильно. ...Расслабиться... ...Лежать квашней, беречь лицо... Так когда-то учил меня старший брат, не вернувшийся с одной из уличных драк. А уж в них-то он был дока... Эх, как кому-то сейчас врезали! Это же мне... и я провалился в глубокое-глубокое забытье...

Когда я очнулся, было уже совсем-совсем темно. Какая-то тощая собака, тоненько поскуливая, сидела рядом, и дрожа, смотрела на меня. Та-ак... Ощупаемся. Ничего не сломано. Шатается зуб - это фигня. Фонарь, кажется, будет. Тоже фигня, заживет... Зря вы так со мной, чуваки...

Темно. Вот проходная. Закрыто, но я и не ждал, что мне тут откроют. Знаем, где тут есть дыра в заборе. Пролезем. Гараж. Ворота... Где же ты, мой родной... Мой блестящий... КАМАЗ тихонько посверкивал фарами в полуночной темноте. Госномер 053. Улыбается мне... Сейчас... Люблю заподлянки!

Большой частный дом, где живут Расуевы, знают все в нашем городке. Из принесенной канистры я тщательно облил соляркой все углы, крыльцо. Обмазал поручни солидолом, прилепил на него коробок спичек. Осталось чего плеснуть и на оконные стекла. Ну, и закончим на этом. Пора домой, баиньки. Пусть пока подумают...

Утром я проснулся от недовольного брюзжания своей ненаглядной. От ее речи, срывающейся на визг, свербило в ушах. Отцеживая нелестные эпитеты в свой адрес, я узнал, что:

а) Куртка у этого алкаша порвана,

б) Брюки у него все в грязи.

в) Я - редкостная пьянь.

г) Ох, скорее бы он сваливал в свой рейс, и лучше бы никогда оттуда не возвращался.

Ну, последним пунктом меня она не удивила. Сколько дурака не бей - умней не станет. Но станет опытнее.

Ох! Голова трещала, как будто в ней бесились сто безумных обкуренных хоккеистов. А во рту несло их нестиранными носками. С трудом встав, я подался на кухню, мимо возмущенно шипящей и фыркающей, как злобная кошка, своей лучшей половины. Минералка из холодильника, промчавшись животворной струей из бутылки в пересохшую глотку, вскоре бесполезной жидкостью булькнула в желудке. Надо было как-то начинать потихоньку приходить в себя.

- А рожу-то тебе кто так набил, скотина? - не унималась бесценная супруга. - Как только тебя вообще не прибьют когда-нибудь, козла! Денег дома - ни копейки, калдырь! Дрыхнул опять на кресле, не раздеваясь! А мне надеть вечно нечего, межеумок! Вон у Ирки муж - так муж!

"Эх, дать бы тебе, - подумалось мне, - да ведь убью же нечаянно". Мне всегда казалось, что если я подниму руку на свою маленькую, но дьявольски злющую подругу жизни, то ей мгновенно настанет каюк. Только это меня и останавливало. Супруга же это воспринимала, как признак моей слабости.

- Ирка с чуркой с рынка загуляла, - выдавил я. - Старался-старался Валерка для нее...

Махнув рукой, я накинул на себя растерзанную куртку и подался вон. Надо было срочно выпить пивка, чтобы унять раззадорившихся хоккеистов.

У подъезда на скамейке сидели бабушки-старушки. Они внимательно осмотрели меня, поподжали в гузки сухие губы и холодно со мной поздоровались. Я промолчал. Видок, конечно, у меня был еще тот. А чихать! Но тут путь мне пресекли несколько бритоголовых хлопцев из соседнего подъезда.

- А что, дядя, неужели и для нас у вас тоже не найдется приветственного слова? А закурить - найдется, дядя?

Местные жители - поймите это! - скучают, и хотят побить вас только оттого, что других способов проведения досуга не просматривается. Заинтересуйте их своей персоной и неторопливо загрузите словесами.

Крепко затянувшись сигаретой, я ответил: "Не курю". Это не жена. Тут и лупцевать можно. Слегка ошалевшая от такой наглости гопота в первое время не нашлась, что сказать, и лишь слегка запоглаживала свои дубинки и кастеты.

Было притихшие сумасшедшие хоккеисты в моей голове вдруг зароптали-затопотали, и, поддавшись их коллективному порыву, я неожиданно вырвал у слегка растерявшегося любителя приветственных слов бейсбольную биту и со всей силы вломил ею самому здоровому гопнику. Из штанов последнего раздался звук, сильно напоминающий треск разрываемой ткани и до чрезвычайности запахло сероводородом. Я, не раздумывая, пустился бежать. Ребятки с матом и топотом бросились за мной.

Ну что за день! Все хотят причинить лихо многострадальной моей куртке. Слава богу, вон трамвай отходит. ...Успел!

В общественном транспорте было крайне тесно, но от меня все быстро постарались отстраниться - я пыхтел, как паровоз, но только совсем не дымом, и не совсем - паром. Лишь один только молодой человек со скрупулезно забинтованной головой, казалось, был абсолютно равнодушен к выдыхаемым мною миазмам. Уперевшись плечом в его спину, чтоб не упасть от качки при движении трамвая, я радостно улыбался бегущим вдалеке за трамваем молодым людям, хобби которых состояло еще и в том, чтобы скоблить безопасными бритвами не только морды лица, но и темечки.

Валерки Репнина дома не было. Старушки из Валеркиного подъезда, один-в-один близнецы бабкам из моего дома, недовольно сообщили мне, что Валерка недавно только уехал с какими-то лицами кавказской национальности.

Из соседнего подъезда вышли несколько наголо обритых молодых людей. Ребятишки, это уже не смешно! Но ребята, проигнорировав меня, ушли по своим делам. Я уселся на лавочку к скривившимся бабкам, перевел дух. Из подъехавшей почти вплотную к скамейке "четверки" выбралась толпа (как они только там размещались?) оживленно гомонящих, хорошо знакомых мне по рынку сынов Кавказа. Никогда я не искал себе проблем. Но они всегда сами меня находили.

Самым последним вылез Валерка. Его лицо было весьма довольным. В руке он держал бутылку звездастого коньяка. Готов был поспорить, что частью этого самого коньяка он, гад, уже и опохмелился.

- За-ачэм нам ссоритца, брат, - хрипел ему лысый кавказец в годах. - Махмуд, канещно, бил савсэм нэправ, трогат чужой жьенщьина савсэм нэ харащо.

- А-а-а, все они - шлюхи, Марат, - заплетающимся языком отвечал Валерка. Остальные шумно галдели, очевидно, горячо поддерживая столь новую и важную для всех мысль.

- Толка паджьигат дама савсэм нэ надо, брат, да?

- Да ну тебя, Марат! Заладил одно и то же! Кто вас поджигать будет? Да я им сам рога поотшибаю, и-ик!!!

Насилу распрощавшись с новообретенными друзьями, Валерка скрылся в подъезде. Вновь осевшая от непомерной загрузки "Жучка", газанув, стронулась с места и скрылась за поворотом. Меня так никто и не узнал. Подумать только! А ведь вчера эти добрые и миролюбивые люди наваляли мне, чуть не сказал: "ни за что", по полной. И стартер мой кривой унесли, крохоборы...

Ну да ладно. Правду говорят: сучка не захочет - и т.д. Ирку я знал еще со школы. Такой шалавы еще поискать. Впрочем, они были подругами с моей благоверной (ха, вот же слово!), и сняли мы их с Валеркой в каком-то заблеванном кабаке, сейчас уже и не вспомню. Только тогда я запал на Ирку, а Маринка предопределялась Валерке. Но жизнь все расставила на свои места. Ирка сейчас вовсю изменяет Валерке, и, говорят, моя тоже погуливает. Я как-то спокойно к этому отношусь. Лишь бы ничем не наградила. Возможно, потому, что и сам - не без греха. Сколько плечевых нам с корешком довелось перематросить, - не перечесть! Потолки кабин наших КАМАЗов - все в многочисленных дырках от острых дамских каблучков. Многие тысячи километров проехала в Валеркином спальнике знаменитая плечевая Шапка, та самая, у которой нету передних зубов. Для удобства, - как сама она поясняет. Где-то она теперь?

- Опаньки! - репнинская дверь распахнулась, точно за дверью ждали моего звонка. - Корней, прикинь, мне черные чего подогнали!

На дне коньячной бутылки плескалось уже совсем чуть-чуть. Притихшие было хоккеисты оживились, радостно загалдели и для острастки помахали мне клюшками.

- Грузили про дом какой-то, чтобы я не поджигал, ты прикинь, Генка? Ирку обещали пинками пригнать. Нич-чо не понимаю! - сокрушался приятель, доставая из буфета водку, а из холодильника - стаканы, - А физия-то чего у тебя разукрашена? Подрался с кем?

- А пусть не лезут! - поморщился я и потрогал языком качающийся зуб.

Через пару часов мы были в дупль пьяны. Я лежал на полу, обняв скатанный в дудку коврик для обуви с завернутыми в него шлепанцами, и изо всех сил прижимался ухом к вопящей колонке музыкального центра. Перед моим лицом стояло кошачье блюдечко с не до конца допитой из него водкой. Рядом валялся крошечный сухарик.

- Я читаю стихи проститу-у-уткам и с бандюгами жарю спи-и-ирт, - подвывал я в такт певцу.

Валерка в прихожей, что-то нечленораздельно мыча, изъяснялся с соседями. Слышались визгливые слова "позвоню!", "милицию!" и "безобразие!". Я отхлебнул из блюдечка, без помощи рук погрыз сухарик и пополз в прихожую. Песня в центре закончилась, и немного помолчав, из центра взревел Расторгуев: "А поле боя... держится на танках!!!!!"

Со словами "и по другому - не бывает, н-нет!!!" пьяным вепрем на четвереньках я ворвался в прихожую, и, не в силах сдержать сдержать равновесия, завалился на бок, в аккурат под ноги пришедшему воззвать к порядку соседу. Увидев перед собой переминающиеся ноги в отутюженных брюках и клетчатых шлепанцах, я тут же вцепился зубами в одну. Ошалевший обладатель шлепанцев заголосил, и, едва не выдрав мне сразу все зубы, ретировался из гостеприимной квартиры. А, чхать...

- Валерка! Валерка!

Уснул... Ну, спи, спи, кореш...

Утро... О утро-утро, и кто только тебя выдумал? Извечный русский вопрос... На кухне опять привычно вопила что-то свое моя супружница:

- Опять нажрался, скотина! Алкашина проклятый, и когда только тебя разорвет от бухла твоего поганого? Вон Маринка с Генкой живут люди как люди, все в доме, а ты у меня один такой - козел недоделанный!

Стоп! Я еле отодрал от щеки глубоко вдавившееся в нее блюдце. Ты гляди-ка. Я был не у себя. Ирка-то здесь откуда? Неужели...? Ай да торгаши!

Все. Завтра понедельник. Снова в рейс. В этот раз повезем телевизоры, прочую хрупкую бытовую аппаратуру. Буду-буду становиться человеком. С отвращением пью минеральную воду. Скоро ее вкус у меня будет накрепко связан с алкогольной интоксикацией, все точь-в-точь как у собак Павлова. А водки я больше не пью! И пьющих презираю!

Еду домой Бреюсь. Из зеркала на меня смотрит некто, замазанный до глаз мыльной пеной, хмурый. А мне нравится мое лицо. Не верх красоты, конечно, но оно мое, и потому - самое лучшее. Мурлычу надоедливую песню, прилипшую еще с того времени, как я ее слушал, усердно прижимаясь к сотрясавшему мою бестолковую башку мощному динамику. "Паровоз умчит-ся - прямо на грани-цу!"... Завтра помчимся... Маринки где-то нет, да и не надо. На кухне в микроволновке под мерное жужжание катается на карусели пачка сарделек.

Звонит телефон, я беру. Из трубки слышится знакомый нагловатый, чуть протяжный голос: "А что, дядя, не продолжить ли нам нашу вчерашнюю беседу? Выходи. Мы тут подождем. Все равно ведь выйдешь, куда ж ты, урод, денешься, верно?"

Это - конец, а где же пистолет? - говаривал Штирлиц. А мой электрошокер где? Не торопясь, я принял душ и растерся мохнатым полотенцем. Ох, убьют тебя, Генка, когда-нибудь за твою способность влипать во всякие истории. И Маринка твоя, хоть и дура местами, а в чем-то ведь и права. Я выглянул в дверной глазок. Старые знакомые. Два гнусного типа бритоголовых молодца курили как раз напротив моей двери. Один из них, заметив шевеление за моей дверью, смачно затянулся и выпустил струю дыма в глазок. Вот гад!

Я поплевал на большой палец и потер им левую бровь. Потом правую. Ну и что, что совсем уж глупая примета? Зато хорошо помогает. Тихонько, чтобы не щелкнул замок, отпер дверь. Не услышали.

С дурным криком: "Покалечу, с-с-суки-и!!!", я распахнул дверь и вырвался на лестничную клетку, как сумасшедший слон. Оторопевший курильщик рухнул от тычка электрошокером. Второму заряда явно не хватило и я ударил его своим крепким дубовым лбом в лицо. Оно немедленно залилось кровью и, схватив за шиворот ошалевшего и полуослепшего парня, я что есть силы швырнул его вниз по лестнице. Он покатился, как большая кукла, и затих неподвижно внизу.

Так... Тишина. Я спустился к скатившемуся скинхеду и обшарил его карманы. Моей добычей стали несколько сот рублей, пачка гондонов "Гусарские" и довольно нехилый мобильник с цифровой фотокамерой. Круто.

Посмотрим теперь, чего мне принес второй. Второй был пуст, если не считать добротного кастета, который я тут же с большим удовольствием взял себе в дар, и довольно неплохих часов. Наворотов в них была большая куча - будет, чем заняться в свободное время. Не люблю механические часы, а вот электронные - самое то. Функций в них больше. Да и интереснее как-то с ними.

На курильщике были довольно хорошие кожаные штаны. Мне бы подошли. И я за ноги втащил страдальца в свою квартиру, собрав в кучу половичок, о который вытирают ноги. Обладатель медового голоса был довольно тяжелым кабанчиком. Снять с него штаны оказалось довольно нелегким делом. Затем мы с ним попозировали перед фотокамерой нашего друга, того самого, что теперь лежал на лестничной клетке. Снимки получились довольно гривуазного содержания. Думаю, кабанчика друзья бы уважать перестали немедленно, как только эти фотоотпечатки бы увидели. Еще бы. Я извел на своего нового друга едва ли не всю пудру, помаду и тени, что Маринка хранила в ванной комнате. И выглядел он так, что самая прожженная проститутка немедленно приняла бы его за свою конкурентку. А ведь я сразу узнал тебя, обладатель медового голоса.

Прошло некоторое время, когда мой псевдолюбовник пришел в себя. Недоуменным взглядом он обвел стены моей квартиры, с некоторым обалдением признал в штанах, что были на мне, свои, и с диким воплем подскочил, заметив на себе ажурные Маринкины чулки и ее пеструю блузку. Я подошел к нему и сел рядом.

- Ну что, милок? Славно оторвался?

Было видно, что парень изо всех сил пытается вспомнить - БЫЛО или нет. На его лице явственно отражалось опасение.

- Ну чего вам, ребята, от меня было нужно? Я к вам лез? Какого рожна вы залупаетесь? - мне было смешно. - Да не трогал я тебя. Хотя легко мог бы отпользовать. А чтобы ты чего не позабыл, я вот фотографий наделал. Зацени. А сейчас давай тащи бухла, мировую пить будем.

Двери моей квартиры не закрывались до позднего вечера. Мои новые самолучшие друзья оказались совсем уж не такими бакланами, как можно было поначалу подумать. Пиво волоклось и тащилось в квартиру ящиками, счет которым я потерял уже вслед за шестым по счету. Упитый Валерка мирно спал на кухне в своих новых кожаных штанах. После того, как Серега сказал своим, что я оказался в доску своим чуваком, с которым можно иметь дело, у меня появилась куча новых приятелей и приятельниц весьма специфического вида. Расчувствовавшись, я даже подарил Сереге свой новый, вернее, новообретенный в честном бою сотик, на котором хранилась коллекция фотоснимков, отображавших нашу трепетную с ним дружбу и старые треники.

Я уже не помню (был крепко готов), как появилась моя Маринка и разогнала всю нашу честную гоп-компанию. Кажется, она выдрала немного прически одной из девиц за пропажу каких-то своих ажурных колготок и косметики.