Поколению, добывшему Победу, посвящается.
РОДИНА ОТБЛАГОДАРИЛА
(Воспоминания детства)
Анатолий МЕЛЬНИК
1946 год, Москва, первый послевоенный год, нищета, карточная система, длиннющие очереди в магазины за хлебом, беспризорники, масса просящих милостыню калек, большинство из них инвалиды, вернувшиеся с фронта. Что же этому было удивляться, если убитых на полях сражений было более 16 миллионов, а на каждого из них во время боевых действий проходилось до четырех раненых.
Вот эти несчастные были везде. Многие из них беспробудно пили, спивались, кто-то просил подаяние на улицах, в трамваях, троллейбусах, метро, но большинство из них, несмотря на увечья, работали. И все они, имевшие инвалидности, ежегодно обязаны были проходить медицинскую комиссию для подтверждения группы инвалидности. Во время комиссии группу могли подтвердить, уменьшить, снять вообще и в редких случаях дать, более тяжелую. Поражало то, что инвалид, к примеру, лишившийся ноги, (тогда говорили, потерял ногу на фронте) проходил ежегодную комиссию для подтверждения группы, словно за истекший год, нога могла отрасти (кстати, такое положение оставалось почти до конца Советской власти).
А в том 1945 году мой отец прямо с передовой был принят слушателем в военную академию им. М.В.Фрунзе. Был, так называемый, сталинский набор из 500 молодых, здоровых офицеров, прошедших фронт, имевших боевые награды, ранения, общее среднее образование, незапятнанную репутацию, и родословную. С фронта таких кандидатов набиралось считанные единицы, а некоторые из них гибли, уже имея предписание явиться в Москву. О причине отзыва с фронта им не сообщалось.
Начались занятия, учеба была трудной. Семья ютилась в снимаемой комнате. Мать работала в каком-то детском саду. И вот однажды она совершенно случайно встретила на улице свою, еще довоенную подругу. Их мужья тогда служили в одной воинской части в Западной Украине.
Разговорились о том, о сем, как, что. Выглядела подруга очень неважно, замученной. На вопрос о муже ответила, что жив, на фронте потерял ногу, и расплакалась, больше она о муже ничего не сказала. Мать постаралась, как могла, ее утешить, вон смотри, сколько вокруг вдов, а у тебя все-таки есть муж, вернулся с фронта. Поговорили, обменялись адресами, на том и расстались.
Дома мать рассказала отцу об этой встрече, и то, что Валя, так звали подругу, выглядела не очень хорошо, и о муже, и, что он инвалид, но говорить о нем почему-то не стала.
Спустя время, в одно из ближайших воскресений, родители решили навестить своих довоенных друзей. Пришли, обычная запущенная московская коммуналка на 7 или 8 семей, прокопченную и пропахшую керосинками и керогазами. Вошли в указанную соседями комнату, застали только Валю, мужа дома не оказалось. Стали разговаривать, вспоминать пережитое, опять спросили о муже - куда это он запропастился. И тогда подруга, после повторного вопроса о муже, разрыдавшись, сообщила: "Его посадили".
- Как! За что? - Невольно вырвалось у отца.
И Валя, решившись, наконец, начала рассказывать все, как случилось.
- Муж, Николай вернулся с фронта в конце 44-го после ранения без ноги на костылях. Три года Судьба его хранила, а под конец, не сберегла. - На глазах у нее опять появились слезы, - потом продолжала, - вернулся, комиссовали, дали 1-ю группу на год и пенсию, такую, что прожить нельзя. О работе и речи не было, культя все время болит; ноет нога, стопа, которых нет. Ногу-то отрезали почти под самый корень. Ходит Николай на костылях, протез еще не изготовили, говорят, что культя еще не сформировалась, не окрепла, надо залечить боли в несуществующей ноге. Стал издерганным, раздражительным, взрывным, - продолжала подруга, (такими тогда были все - фронтовики, инвалиды, да и те, что оставались в тылу).
- А что же случилось с Николаем? - Спросил отец. - Как он попал в тюрьму?
Валя тяжело вздохнула, на какое-то время умолкла, словно собираясь с мыслями, и продолжила повествование.
- Я же уже говорила, что Николай вернулся без ноги, лечился, комиссовали, дали 1-ю группы инвалидности на год, и вот, в феврале пошел на переосвидетельствование.
Пришел, выждал очередь таких же горемык, как он, зашел в кабинет, там заседает человек десять, почти все в медицинских халатах. Посмотрели, почитали его бумаги, пошушукались, а потом председатель комиссии, такой холеный мордатый, уже лысеющий врач, в летах, говорит Николаю, что, в общем-то, за прошедший год его состояние улучшилось, дела идут на поправку, дают ему группу еще на год, и потом безапелляционно объявляет заключение комиссии:
- Вторая группа!
- Николаю вначале показалось, что ослышался, ан нет, ну, он от такого заключения опешил, взбеленился, и вступил с председателем в перепалку. А председатель так спокойно, вежливо, не повышая голоса, повторил, обращаясь к Николаю по имени отчеству: "Уважаемый товарищ, повторяю, мы даем Вам на год вторую группу инвалидности".
- Николай, почти криком, как вторую?! У меня ногу отняли под самый корешок, - обнажает культю, тычет в неё пальцем, - она, что отрастет!? Не могу протезом пользоваться, еле на костылях хожу!
А председательствующий ему: "Уважаемый товарищ, Вам положена 2-я группа! Вы свободны, - и, обращаясь к секретарше, - зовите следующего".
Николай буквально взорвался, пошла перепалка на повышенных тонах, да еще с ненормативной лексикой. - Валя на минуту умолкла, а потом продолжала, - Вы же знаете, какие фронтовики, они же почти все психами вернулись, а что говорить об инвалидах. - Валя продолжала. -
В общем, в пылу той перепалки Николай и выдал председателю комиссии, что он, жидовская пархатая морда, всю войну отсиживался в тылу, а сейчас позволяет издеваться над теми, кто прошел передовую. А ему Николаю положена первая группа.
Председатель, услышав это, аж поперхнулся, а потом, обращаясь к сидевшим в комнате, почти провизжал, срываясь на фальцет:
- Вы, Вы слышали, он обозвал меня жидовской мордой?!
Присутствующие дружно закивали головами.
Сев за свой стол, председатель, взял лист бумаги, ручку, начал торопливо писать заявление о происшествии в следственные органы. Закончив писать, перечитал заявление и пустил его по кругу. Подписались почти все присутствующие.
- Что было дальше? - Спросили Валю.
И она, помрачнев еще больше, продолжала:
Председатель передал заявление КУДА НАДО, а дальше началось расследование в компетентных органах. Дело приняло политическую окраску. Потом был суд, делопроизводство шло быстро. В общем, Николай за разжигание межнациональной вражды, антисемитизм, оскорбление должностного лица при исполнении, получил 10 лет лишения свободы (с правом переписки!) с отбыванием первых трех лет в камере-одиночке.
Валя умолкла, в комнате воцарилась тягостная тишина. Потом, прервав тишину, Валя продолжала:
- Ну, Николай подал апелляцию на решение суда, но все затягивается, ни ответа, ни привета. Хожу в Бутырку, ношу передачи, бумаги-отписки, но пока все без всякого толка, в общем, видимо, пропал Николай.
Она опять уткнулась в платок, начала всхлипывать. Гости пытались ее утешить, но подходящих слов в тот момент при такой ситуации не находилось, и спустя время, попрощавшись, они ушли домой.
Услышанное произвело на родителей тягостное впечатление. Под которым они находились несколько дней. Отец с матерью тихо переговаривались между собой, я только улавливал отдельные слова, фразы, догадывался, что они все еще обсуждают случившееся с фронтовым товарищем отца. По малолетству я тогда многого не понимал, что все значит, что происходит, только запомнил, что товарищ отца попал в тюрьму, а это очень-очень страшно, об этом не раз приходилось слышать из разговоров взрослых. Все произошедшее тогда, я осознал значительно позже, просто, то, что происходило вокруг, отпечатывалось в детском сознании, и ждало своего времени, чтобы воскреснуть.
Отец очень тяжело переживал случившееся с другом-фронтовиком, инвалидом, которому несправедливо отказали в 1-й группе, и который за одно сомнительное слово, сказанное в порыве гнева, получил 10 лет заключения. Это не забывалось, и все время напоминало о себе. Он поделился о случившемся со слушателями на курсе, а все они прошли через фронт, у них было еще очень свежо в памяти пережитое, вызывавшее сочувствие. Но робкие попытки, как-то повлиять на участь одного из членов фронтового братства, встречали везде глухую стену непонимания. И вот однажды, кто-то из слушателей предложил за помощью обратиться к А.И.Покрышкину, их сокурснику. А.Покрышкин уже был полковником, трижды героем Советского Союза, известным на всю страну летчиком-истребителем. Но в общении он был обычным человеком, без какой-либо надменности, осознания собственной исключительности. Обратились, он выслушал все обстоятельства дела, задал несколько уточняющих вопросов, не проявляя никакой особой заинтересованности, субъективности, и только ответил: "Хорошо, я подумаю".
Спустя время, А.Покрышкин однажды предложил передать ему все документы по этому делу, вместе с обращением в вышестоящие судебные органы, что находились у жены осужденного. И вскоре бюрократическая машина закрутилась быстрее. Бумаги шли туда, сюда, опять куда-то, возвращались, пока, в конце концов, заявление осужденного с прилагаемым ходатайством фронтовиков-однополчан с подачи А.Покрышкина не было послано на имя К.Е.Ворошилова, тогдашнего заместителя председателя Совета Министров СССР.
Немного погодя на имя Галины пришел ответ на ходатайство осужденного. В нем сообщалось, что учитывая все обстоятельства дела, оправдать осужденного нельзя, но учитывая его пребывание на фронте, передовой с 1941 по 1944 год, боевые награды и ранения, в том числе последнее, повлекшее тяжкую инвалидность, принято решение о помиловании.
Галя в это время была очень больна, и попросила через соседку мою мать зайти к ней.
На следующий день мать пришла к Галине, та лежала в постели. Она рассказала ей об Ответе, и попросила вместо нее поехать в Бутырку, и передать Николаю лично этот письменный ответ.
Не откладывая, на следующий день, выполняя просьбу, мать отправилась к Николаю. Без особых задержек (имея на руках ответ из Правительства), Она прошла все досмотры, и получила разрешение на встречу с заключенным в его камере в этот же день.
Впечатление от увиденного, поразило ее больше, чем что-либо услышанное ранее об этом зловещем заведении. Контролер, молча, не проронив ни слова, долго вел ее по мрачным коридорам, подвел к одной из многочисленных дверей, открыв замок, сдвинув засов, отворил дверь и произнес: "Входите", сам остался снаружи.
На койке мать, в полусумраке зарешеченного окна, разглядела лежащего под одеялом грязного, завшивленного, заросшего бородой, пожилого седого истощенного безногого мужчину. Глаза отказывались признавать в нем Николая. А он, увидев вошедшую, окликнул ее по имени. Голос был знаком, теперь она начала узнавать в лежащем старике того молодого крепкого офицера с той давней довоенной поры.
- Боже, Николай, это ты? Что с тобой стало! - Не удержалась мать.
- Узнаешь? Просительно произнес, лежащий. - И сразу же спросил. - Ты принесла Постановление (ему уже успели сообщить)?
- Да. - И, открыв сумочку, протянула конверт.
Услышав об этом, он заплакал, как дитя. Дрожащими руками он, буквально выхватил пакет и начал его читать, бегло переворачивая страницы. Мать оглядывала камеру, смотрела на него, и все никак не могла поверить в то, во что война, ранения и заключение превратили этого человека. Николай, дважды прочитал постановление, не веря в то, что все его мучения уже закончились, руки его тряслись, на глазах были слезы...
Здесь было не до пафоса и благодарности Родине, отблагодарившей, наконец, одного из своих сыновей за все, что он пережил, перенес и совершил в окопах, за три года между ранениями, защищая ЕЁ.
P.S. Выйдя из заключения, Николай не смог полностью восстановиться. Здоровье было окончательно подорвано, обострились прежние ранения, комиссоваться больше он не стал. Впал в апатию, и медленно угасал. Все старания жены удержать его в этой жизни оказались тщетны, и спустя года полтора его не стало.
В украинском языке (как и в польском, словацком, чешском и др.) слово "жид" является традиционным и никогда не имело какой-либо экспрессивной окраски, кроме определения известной этнической группы, так же, как кацап, хохол, бульбаш, лягушатники, макаронники, колбасники.
![[]](/img/m/poezija/rodina_otblagodariladoc-1/na_parad_pobedi.jpg)