Аннотация: Как небольшая неприятность в деревне позволила человеку выбрать правильный путь в жизни и стать полезным для общества
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!
В представленном ниже тексте могут (но не обязательно будут) присутствовать элементы сюрреализма, абсурда и всякого рода эксперимента, полностью или частично несовместимые с имеющимися у некоторых читателей культурными традициями, религиозными воззрениями, этическими установками и представлениями о литературе и языке, как таковых.
Кроме того, текст включает описания жестокости и насилия. Он категорически не предназначен для прочтения лицами до 18 лет, беременными, страдающими психическими заболеваниями и особо впечатлительными.
Текст, по замыслу автора, представляет собой лишь частично упорядоченный набор букв и является не более чем вымыслом, лишённым какой-либо подоплёки. Любые совпадения с чем угодно - исключительно случайны.
Автор не считает, что его тексты на самом деле настолько хороши в своём роде, что требуют подобного предупреждения, однако - поскольку ему нередко высказывается иное мнение по этому поводу, то приходится на всякий случай предупреждать новых читателей заранее.
Вышеприведённое предупреждение не является частью текста произведения и действительно служит для предварительного уведомления.
Этот рассказ я услышал, когда учился в третьем классе.
По какому-то знаменательному поводу в школе было торжественное собрание и на нём присутствовал в качестве важного гостя Коробцов Леонид Васильевич.
Он был человек известный в наших (да и не только) краях, по праву заслуживший всеобщие почёт и уважение, достойно пройдя на заводе со дня его основания весь свой трудовой путь: от, как говорится, и - до.
Должность у Леонида Васильевича была всегда скромная, но он и не стремился к новым записям в трудовой книжке - не был карьеристом, а кроме того - ручной труд особо любил и ценил как таковой. И правильно сказано: 'Не должность человека красит' - ведь какая ни была бы та должность, а душа-то у человека - своя собственная, и оттого - хороша она или нет - таков будет и вклад в общее дело, и оценка его окружающими...
А это всё - и вклад, и оценка - было у Леонида Васильевича - как ни у кого, ибо не для себя он старался, а - для завода!
Вот и в то время, уже находясь на заслуженном отдыхе, во многом, к сожалению, вынужденном - по причине ослабшего здоровья, Леонид Васильевич продолжал быть неотъемлемой частью дружного коллектива родного завода, куда он не прекращал ходить по обыкновенному своему рабочему графику. Только не руками он теперь помогал в первую очередь, а - советами.
Опыт, которым Леонид Васильевич охотно, щедро и умело делился всегда и со всеми, был безо всякого сомнения - бесценен в самом деле, поскольку на производстве для достижения требуемого результата решающим было даже не столько соблюдение нормативных требований (это было безусловно необходимо, но отнюдь не достаточно), а сколько - выполнение нигде не задокументированных, порой даже нерациональных на первый взгляд, мелочей, постигнуть которые можно было только при условии долгого, упорного и внимательного труда. И к Леониду Васильевичу всё это относилось в полной мере.
И не будет, пожалуй, преувеличением сказать, что именно Леонид Васильевич не только вывел в передовики свой завод, но и, пожалуй, всей отрасли дал второе дыхание.
Сколько раз отправляли его в командировки, в том числе и за границу... На сколько изобретений им были получены патенты... Как - в одиночку! - он буквально спас Межнинск во время аварии на местном заводе... Как обеспечил бесперебойное снабжение космодрома... И это всё - являясь почти что простым рабочим, без титулов и званий, без высшего образования даже!
Мы о Леониде Васильевиче знали всё чуть ли не наизусть, конечно. Недаром и в школьном музее ему были посвящены целых два стенда. Однако, подлинного значения всех этих сведений мы тогда не могли осознать ещё - попросту ввиду своего малого возраста, что, разумеется, было вполне ожидаемо.
Леонид Васильевич всё это понимал, и с нами, школьниками младших классов, не стал заводить серьёзный и поучительный разговор. Нам он рассказал всего одну историю - из собственного детства, но такую, и так, что мы поняли всё, и даже лучше и правильнее взрослых, и затем уже - всегда следовали сделанным для себя в тот важный день выводам и принятым решениям.
Говорил Леонид Васильевич не как учителя, соседи или друзья родителей - не как умный взрослый с глупыми детьми. Говорил он иначе - просто и понятно, без намеренного упрощения и не с высоты прожитых лет - а скорее, как старший товарищ, которому доверяешь, и который доверяет сам.
Вот что рассказал он нам.
'Я, ребята, вас не стану утомлять долгими и верными словами про завод, жизнь и мир. Вам всё это хоть и интересно, но всё равно - скучно будет. Я лучше вам небольшую историю расскажу, про то, как я маленьким в деревне отдыхал, у своей бабушки.
Было мне тогда лет примерно столько же, сколько вам сейчас. Только учился я во втором классе, поскольку в первый пошёл позже на год из-за того, что переезжали в ту пору мы с родителями из города в город постоянно, и никак не могли нигде обосноваться дольше, чем на несколько недель. Такова уж была работа у моего отца. Он был инженер по редкой технике, которую осваивать тогда только начали и надо было, чтобы всюду её как можно скорее наладили и обучились управлению.
Так вот, на лето отвезли меня к бабушке, в деревню. Как называлась она - не помню, к сожалению. Находилась она километрах в ста от Москвы, примерно. Деревня-то маленькая была, опустелая, все по городам разъехались, и поэтому детей там совсем не было, только один всего приятель и нашёлся мне - Витька. Он там тоже на лето к деду был.
Ну, детские занятия - дело ясное: бегали, играли, лазили всюду, на речку ходили купаться и окуней ловить. Весело конечно, но вообще - одновременно и скучно, каждый день одно и тоже.
И вот раз бабушка послала нас малину собирать - в лес. Не хотела она пускать нас одних, да у неё нога заболела, далеко ей тяжко ходить было. А малина как раз поспела - сейчас упустишь, а потом уже поздно. Ну мы поручению такому рады - и бабушке помочь, и в лес сходить, и малины насобирать! А потом и пироги с ней, и варенье...
Так что бабушка дала нам по лукошку, да велела сперва их наполнить, а потом уже самим ягоды есть, да всякими напутствиями снабдила про то, чтоб себя берегли, туда не лезли, сюда не совались, в общем - как это всегда у бабушек заведено в таких случаях...
Так-то мы и одни в лесу часто бывали, но для меня дело это было всячески запретное, поэтому - без спросу... А Витьку дед пускал, он у него такой был...
Ну что ж - бабушку выслушали, головами покивали и - за калитку скорей, на улицу!
Лес был за полем, у речки. Мы вот по полю и шли, там через него колея была. Ну, по пути бесились всячески - а как же иначе! - и вышло так, что лукошко Витькино случайно закинули далеко в рожь. Он за ним убежал, а потом зачем-то позвал меня оттуда к себе.
И как-то тревожно так позвал.
Я подхожу и вижу - небольшой участок ржи вытоптан и посередине вроде как - крест могильный. Ну, что особенного - в ту пору могилы в разных местах встречались. Хотя, конечно, на колхозном поле - это не вполне уместное дело. Но это ладно... А вот что не ладно - так другое: это же всё - не крест, а простая лопата в землю воткнута, а поперёк черенка - прибита рука детская. Вся то ли высушенная, то ли обугленная... Коричневая, почти чёрная и вся такая сморщенная, будто высохла, как вобла, например.
А рядом - фанерка с бледноватым пятном, разноцветным, как будто туда стошнило кого, и мелкие червяки там копошатся. И по пятну этому - зубы вроде как человеческие рассыпаны - крестом...
Мы с Витькой разом замерли так, и страшно стало. Даже не страшно, а жутко, просто обмерло всё внутри. Ну и стоим, едва дышим. А потом разом вдруг - побежали... И чем дальше бежим, тем страшнее. Уже казаться, что за нами гонится кто-то, стало. Что если чуть замедлишься, то - пропал... Не знаю - сколько бежали и куда, но уже когда совсем из сил выбились, и воздуха не хватать начало - тогда остановились.
Сперва вообще ничего не соображали, только дышали, чуть с ног не падали. А потом как отдышались - глядим, а лес вокруг уже. Вот куда прибежали. Только лес не тот, куда мы всегда ходили - березняк такой, молодой и редкий, а совсем другой - ельник - деревья высокие, толстые, разлапистые, всюду мох. Тесный лес, густой, тёмный. Ясно, что старый.
Ну тут уж малины и задаром не нужно - домой захотелось. Пошли. А куда идти-то? Мы забежали в лес не глядя, по какой дороге - непонятно. Осмотрелись - нет вокруг ни тропинок, ни следов наших. По Солнцу думали определиться - так и неба-то не видно там даже из-за ёлок этих, непонятно - где оно, Солнце. Не знаю - как выбрали, но побрели в какую-то сторону.
И - не поверите! - довольно скоро вышли снова на поле, вроде как на то же самое, да не на то - на том колея была, а на этом нет. И на том поле рожь, а на этом - сорняк один, колючки. Заброшенное поле, скорее пустырь, пожалуй. И ещё ямы всюду, по пояс примерно. Даже не ямы, а борозды, длиной шагов пятнадцать, а шириной - в пол-шага. И всё у этих ям гладкое - дно, откосы, и земля по краям тоже, будто укатана, и ямы кажутся не вырытыми, а выдавленными даже... Но трава всюду растёт, и по краям, и внутри них. Значит - ямы не свежие.
В общем - чужое поле это, не наше.
Подумали с Витькой и решили - мы, должно быть, насквозь лес прошли и к другой деревне вышли. А обратно - идти боязно через такой лес-то. Пошли по полю вперёд, думаем - в деревне там попросим кого, так и подвезут домой. А то уже темнеть начало совсем. Хотя странно - вышли-то мы утром, недавно совсем, и прошло часа четыре, не больше. Так что до вечера ещё долго должно быть. Ну, гроза может надвигается. Тоже ничего хорошего.
Так что мы ходу прибавили. И чувствуется - устали всё же сильно. Но делать нечего, идём.
А поле никак не кончается, только ям всё больше вокруг. И у некоторых ям как бы ответвления в стороны стали встречаться, и чем дальше - тем больше. А ещё стало попадаться всякое - куски колючей проволоки, тряпки грязные, обугленные тетради какие-то здоровенные, осколки синего стекла - мы такое стекло прежде и не видали никогда. Потом от приборов каких-то детали, некоторые со стрелками, некоторые с кнопками и рычажками. Ну уж такие-то штуки нам любопытны, конечно, были, стали разглядывать - а там всё непонятно подписано, буквы вроде как и русские, да только - не совсем, и слова получаются ну такие, что даже и захочешь - не выговоришь.
Вот мы стоим, изучаем всё это, я случайно оглянулся, а там - корова. Ну, корова - это хорошо, значит люди рядом точно.
Я Витке сказал, он тоже на корову поглядел, и вдруг мне отвечает: 'А она не живая'. Я: 'Как это?'. А он: 'Ну какая-то она ненастоящая'. А верно - что-то не то с коровой. Она стоит, не шевелится, как чучело в музее. Не жуёт, и уши с хвостом неподвижные совсем. Чучело - точно.
Но если это чучело - то откуда оно там взялось? Мы же прошли вот прямо там, где оно сейчас - видно по траве примятой. Кто-то, значит, его поставил, а сам спрятался.
Шутят что-ли местные так?
Я уж в лёгкие воздуху набрал - крикнуть этим шутникам - вылезали чтоб те, как вдруг корова начала идти к нам. Вернее - не идти, ноги-то у неё стояли на месте, а - медленно двигаться, плавно и ровно, будто на верёвке её тянули. И какое-то бульканье от коровы заслышалось, или урчание.
Корова-то эта, значит, к нам потихоньку приближается, и, как вышла из травы поближе - стало ясно, что не на колёсах ни на каких, не на полозьях она, а вообще и земли-то не касается вовсе - над ней она сантиметрах в десяти зависшая! И верёвки, за которую тянуть её можно, не видно уже точно.
Испугался я снова. Хотел Витьку локтем пихнуть, бежать чтобы оттуда, а гляжу - его трясёт всего, и улыбка на лице дикая какая-то.
Я говорю: 'Вить, ты чего?'. А он отвечает: 'Это же ведёрко!'. Я не понял: 'Какое ведёрко, где? Давай драпать отседова!'. А Витька такое начал говорить, что меня аж пот прошиб: 'Лёня, ну ты что же, не видишь, это про нас такого Бобика разбило, да сухожильным настоем осеяло, ты ж бабушкино равновесие исчерпал, преклоняться во имя подземное перед неждущим, где там за иконой котят малых косточки постные упрятаны, придушенных котяток, слёзками венчанных, неисчерпаемых, нажористых, Лёня, сально в зарок выпрямляйся, уже прогудело корневищно на дыбу, сапотня ж не в удушии, Лёня, а в заповедии рыбовом!'
И тут - вдруг разом у Витьки волосы на голове все выпали - осыпалось, как иголки с лиственницы! За пару секунд он облысел полностью, даже бровей не стало. Но дальше - ещё хуже: Витька начал волосы эти собирать вокруг и прямо горстями поедать их, с жадностью какой-то звериной просто, а сам хрипит, и временами по своим ушам ладонями бьёт с размаху.
И глаза у него косые стали.
Тут я от ужаса попросту соображения всякого лишился, ничего не понимаю, только в голове одно вертится - спасаться надо. А как спасаться? У меня ноги застыли, тело не слушается, я остолбенел попросту, не на словах, а на деле остолбенел. Как деревянный весь, только ноги ватные.
А Витька встал на цыпочки, и мелко-мелко так перебирать ногами начал, да навстречу корове отправился. Я хотел Витьку остановить, да ведь я-то и рот открыть не могу, только и вышло, что промычал что-то. А в корове - что-то как затрещит, загудит, как вот кузнечики с жуками, только громко оглушительно и намного басовитее.
И корову всё лучше становится видно. Небо темнеет - а корова всё чётче и выраженнее как-то. Как бы светится, но не светом. Трудно объяснить.
Вот они друг навстречу другу идут, а я всё стою и наблюдаю, даже зажмуриться не выходит, а я ведь уже понял, что будет что-то такое... Даже смотреть не хотелось.
Они остановились одновременно, когда полметра буквально осталось до столкновения. И Витька так смеяться начал непонятно, никогда такого смеха не слышал - больше на икоту похоже, что ли... И руки начал к морде коровьей вытягивать.
Мне сразу подумалось - сейчас она откусит их. Забыл, что это чучело.
Но нет, корова и не шелохнётся, а Витька положил ладони ей на нос и начал вести медленно вверх. И тут я понял: у коровы глаз-то - нет! Вместо глаз у неё - просто чёрные дырки в голове. И Витька прямо к ним уже руки подвёл и дальше пальцами тянется, ну как нарочно, чтобы туда их ей засунуть. И точно - он корове в глазницы сперва кончики пальцев вставил, а потом начал всё глубже заводить, и уж не знаю как, а только не успел я одуматься, а кисти рук почти полностью там уже и скрылись.
Не пойму вот - как: они же маленькие были, дырки те? Может растянулись или что, а только на этом Витька не остановился и руки дальше начал вставлять корове в голову. И почти что по локоть они вошли!
На этом Витька замер и начал головой мотать по кругу, и зубами щёлкать - быстро-быстро.
А корова начала вдруг со звоном каким-то раздуваться в боках - ну почти как цистерна железнодорожная - и обратно сдуваться, да так, что в ширину становилась совсем тонкая, как доска.
А Витька назад прогнулся, очень сильно, чуть ли не касаясь своей спины пятками, и так остался над землёй висеть, в корове руками держась, получается.
А у коровы тело стало опускаться вниз - но её ноги не сгибались, так и были прямые. И видно было, как шкура над верхушками ног изнутри ими натягивается всё сильнее, по мере опускания туловища. И вдруг шкура с треском лопнула и кости ног прорвались сквозь неё наружу, и оттуда с рёвом повалил во все стороны жёлтый дым или пыль, как вот на гриб дедушкин табак если наступить.
А у Витьки затылок стал удлиняться как-то и ноги стали мягкими, как хоботы некие, и волнообразно по сторонам рыскать начали.
А у коровы вдруг с щелчком отвалилась нижняя челюсть и Витьку стало как бы засасывать ей в пасть, а сам он загорелся полупрозрачным зелёным пламенем!
И тут меня словно отпустило - я завопил и бросился прочь, пути не разбирая - напролом сквозь сорняк, через канавы те... Запинался несколько раз, падал, да сразу подымался и дальше, не оборачиваясь, только вперёд всё. Хорошо, ногу хоть не сломал, в канаву же запросто мог оступиться!
Но бежал я не особо долго. Выскочил вскоре из травы на пустошь, будто на площадь какую-то. Размером она - с футбольное поле, а может и с два. И такая же прямоугольная - по краям её бурьян густой, как по линейке выкошен, а дальше - земля всюду ровная, утрамбованная, даже скорее не земля, а глина обожжённая. А в середине - трактор в землю наполовину вкопанный, но не просто - а фарами к небу.
Я остановился - и от удивления, и от усталости. Хоть и не запыхался особо, но сколько уже за день пробежал-то! За всё лето не бегал столько!
Но главное - надежду терять стал, что выберусь. Тоска настала дурацкая. Я же такое пережил, что и представить невозможно, и вспоминать нестерпимо.
И Витьку жалко...
Одно только на уме осталось - как бы мне обратно случайно не вернуться, к корове той, круг вот не дать бы лишь. А то я читал, что такое бывает - когда в лесу заблудишься, или ещё где, то бродишь там долго, и откуда начал - туда и приходишь. Шаг у одной ноги - короче, чем у другой, вот круг и получается...
Подумал я было - так надо, чтобы трактор за спиной всегда оставался. Ну хотя бы - видно его пока. Тогда назад не попаду. А потом вспомнил - из-за травы его сразу не будет видно. Я ж пока бежал - его и не замечал вовсе.
Тогда решил на трактор забраться, чтобы повыше с него посмотреть вокруг, а то может и пойму тогда - куда мне дальше-то.
Подошёл к трактору. Странный он, конечно. Хотя и ржавый насквозь, а видно местами, что краской покрашен такой блестящей был, ну прямо зеркальной вот вроде.
Стал искать - как бы удобнее залезть на него. Кругом обошёл, а за ним - второй трактор. Вернее - одна задняя часть его, тоже кверху совсем, из земли торчала, и в ней он заметно глубже был - я поэтому на первый полез. Зацепился ногой за дверь - там стекла в окне не было. И, едва начал подтягиваться - дверь отломилась, и я с ней вместе на землю упал. И как на асфальт - больно очень. Да только я на это внимания и не обратил почти - на меня из кабины сразу что-то с грохотом посылалось, небольшое, но твёрдое, и много!
Я поскидывал это с себя всё, даже не понял что именно, и на четвереньках пополз оттуда. Встать на ноги не догадался даже. Остановился, когда коленки совсем ободрал все - и услыхал тут сам себя, что просто реву я в голос, рыдаю. И как дошло до меня это, так на земле распластался я, да кулаками по ней замолотил!
Долго не мог успокоиться. Ну, как есть - истерика случилась, настоящая...
А когда умолк, наконец, то встал на ноги и решился глянуть - что же это на меня из трактора вывалилось. Оказалось - это куклы были, деревянные, с бутылку ростом, и все в липком чём-то, как мёд - клейкие нити между ними вытянулись. Я себя оглядел - тоже в этом вымазан оказался. А сами куклы какие-то уродливые, у них руки и ноги все длинные и скрученные, туловища разбухшие, а головы просто огромные, будто чужие приделаны. Причём лица у них - и не лица, а просто морды - да такие страшенные! И все куклы значками непонятными разрисованы и звёздами.
Но я почти не испугался - наверное, силы кончились попросту, даже бояться устал уже. Попятился только и дальше выбираться оттуда собрался. На трактор лезть расхотел.
Вдруг сзади - голос: 'И это всё один трактор, не два!'. Низкий и жестяной какой-то. И почему-то на женский похож.
Я так вздрогнул, чуть снова не упал. Как от тока электрического.
Обернулся - в паре шагов от меня солдат, с папироской во рту. Офицер, вернее. Наш - обычный, в фуражке и с погонами. А лицо какое-то знакомое даже. Он усмехнулся так непонятно: 'Думаешь разорвало его? Нет... Он такой у нас и должен быть. Он - зыбкий!'.
Я не отвечал ничего, всё с мыслями собраться пытался, но без толку. Какие тут мысли. Как во сне всё страшном, и давно уже... Одно ясно было, сразу - что это опасный человек, очень. И он совсем не моргал, да и глаза у него такие выпуклые были, что веками их и не прикрыть, наверное. Мне показалось, что они даже стеклянные у него. Только меня же он как-то видел всё же?
А офицер продолжал говорить, да прямо сквозь зубы, рта не раскрывая: 'Ну хочешь - я тебя на танке скатаю? Тут рядом, как на мотоцикле - он зелёный. И к бабушке твоей. Она обрадуется. Она ведь твоя бабушка? А у Витьки - дедушка. Витьку-то не забыл ещё?'
И сам папиросу ту жуёт, а она хрустит, как косточка куриная.
Я со стороны будто себя видел тогда - не понял ничего, но от него отшатнулся и побежал, да сразу же налетел на что-то, прямо лбом. С такой силой треснулся, что и не искры из глаз, а попросту сознание потерял.
Очнулся я в сарае, наверное, каком-то. Или в подвале. Там темно было. И пахло чем-то, как на болоте или в погребе.
Я сидел на чём-то, вернее - так вот полулёжа был, как у врача зубного в кресле, и был крепко связан, аж затекло всё и не чувствовалось. В рот у меня железка длинная всунута, и ей зубы зажаты. А на голове - что-то стеклянное, и вокруг не видно почти ничего - потому, что внутри я надышал и запотело.
Потом зашумело тихо и воздух по лицу пошёл - а стекло очистилось, и я увидел перед собой каменный стол, большой, с узорами, и за ним - опять офицера того . Он включил зелёную лампу рядом с собой и начал писать что-то в журнале, долго очень, больше часа, наверное. А потом поглядел на меня, лампу выключил, и сказал: 'Вот, Лёня, ты теперь не одинок в себе!'.
Кресло, или на чём я там был, загудело и медленно стало поворачиваться. И как я спиной к офицеру стал, то увидел метрах в трёх родителей своих. Только отец был очень худой и старее намного, а мать - слишком толстая и на лице пятна были оранжевые. А рты у них были зашиты блестящей проволокой. Они возле стены стояли и раскачивались из стороны в сторону. И тоже не моргали.
Офицер сказал: 'Ты ненаправленный мальчик, Лёня. Тебе за это чужое снится. И в школе ты не стараешься по-красному. Тебя надо зашить. В прямом космосе'
Вдруг подскочил ко мне, схватил за руку, у рубахи рукав разорвал, и лезвием от бритвы несколько раз полоснул - вот где рука сгибается. И на раны сразу из чашки плеснул чем-то. Больно стало ужасно, я прежде боли такой не чувствовал ни разу, и не там, где бритвой, а сразу везде! А потом жар в затылке такой, как от кипятка, и всё защекоталось противно. И стало как-то всё равно, только пить сильно захотелось - и почему-то из той кружки именно.
Тем временем офицер к родителям подошёл и дал им по большому ножу, кривому, как сабля у всадника. А сам рядом встал и к животу себе прищёлкнул чем-то барабан, вот какой у пионеров, но чёрный весь и с крестами - церковными как будто. И начал сразу играть на нём, но без палочек - просто пальцами, и при этом быстро очень и сложно. А родители от этого стали скакать вокруг меня и друг в друга тыкать ножами и резать. А офицер что-то стал петь на иностранном языке и глаза у него потрескались.
А я гляжу и не чувствую ничего уже.
И внезапно такой грохот, как будто дверь выбили, и какие-то люди вбежали - в чёрных халатах или вот у монахов какая одежда бывает. Но на головах у них были каски, или скорее - шлемы, как у водолазов. Они прямо на бегу в офицера и родителей из ружей и автоматов стреляли. Те упали сразу, а люди их начали каким-то порошком посыпать, от которого пузыри у них стали появляться на коже и под одеждой, и расти быстро, а потом лопаться с брызгами. И запах стал, как на железной дороге.
А мне вдруг стало отчего-то радостно и легко. Всё смешить начало и глупым казаться. Один человек подошёл ко мне и что-то сказал или спросил - а я не понимал, совсем ничего, хотя слова все его были ясные. Он покачал головой и что-то приказал остальным. Те принесли ярко-жёлтый гроб и меня в него положили, развязав неожиданно быстро. А потом накрыли крышкой и её приколотили. У меня звон от молотков потом несколько дней в ушах стоял, неприятно так. И мне там, в гробу-то, ещё радостнее сделалось, ну вот совсем уж не знаю как, нехорошо даже как-то от веслья. А затем начало гроб трясти так, что меня било о стенки внутри очень сильно. И перевернуло вверх ногами пару раз. Видимо - тащили гроб куда-то. А может и роняли.
Ну а потом я, наверное, снова потерял сознание. Я это потому понял, что вдруг вместо гроба очутился в кровати. И был яркий свет, а на улице радио играло. Тогда репродукторы на столбах ставили.
Это детский дом оказался.
И мне сказали, что теперь я там жить буду. И объяснили, что бабушка моя заболела тяжело, а родители за границу сбежали.
Но директор мне потом - по большому секрету! - сказал, что я сиротой стал круглым. Просил только не говорить никому. И бумаги показывал какие-то, с печатями. Там было написано, что отец мой на рабочем месте скончался - скоропостижно от неизвестной болезни. Мать - она через пару месяцев на станции с моста прыгнула, прямо под электричку. И перед этим ещё снотворных таблеток съела несколько пачек. Про бабушку директор сказал, что не знает ничего толком. Вроде бы в лес ушла или на речку, да и не вернулась, а найти не смогли её.
А про Витьку - ничего, а я и не спрашивал. А что спрашивать - если я и так сам всё видел? Да и догадывался я, что про него тоже сочинят, как про родителей.
Сам-то я ничего не говорил о том, что знал, как на самом деле всё было. Думал - не поверят, да ещё скажут, что чокнутый. Или в милицию отдадут. Да и как поверить в такое на слово - если в документах по-другому всё? Так что я решил - лучше это наплевать и забыть, как в кино сказали. Да ведь - как забудешь такое? Никто не сможет, уже это понятно всякому. Я и спать не мог даже, всё перед глазами стоял день тот... Я вообще, до сих пор не знаю - как смог аттестат получить тогда. Всё будто пелена какая перед глазами. Туман такой вместо мыслей в голове.
Вот...
Вообще, мы потом с директором очень хорошо ладили. Я его уважал сильно, а он ко мне относился, ну к сыну как, пожалуй. Поэтому при выпуске самом - я к нему про себя спросить пошёл. Долго хотел, да никак всё не решался. Директор-то мне ничего в тот раз не сказал ведь - откуда меня в детский дом привезли, кто, когда? А то что ж получается - я в деревне был, потом остальное всё, а затем - раз, и в детский дом сразу что ли? Непонятно совсем...
И вот - пришёл я к директору с вопросом этим, а он меня увидал как на пороге только - побагровел весь, руками замахал и прогнал со страшными ругательствами. И, как потом сказали - минут через пять повесился. Голым и с иконой на спине.
А меня после этого сразу почти в армию забрали. И там, во время первых же учений - снаряд рядом со мной взорвался. Такой несчастный случай вышел.
Но - скажу я вам! - вместе с тем и счастливый случай! От взрыва винтовку мою - пополам, пряжку с ремня срезало, а на мне - ни царапины, ну совсем ни следа! Только щёлкнуло в голове что-то и - вот сразу! - я вдруг правильным человеком сделался! Я это понял - мгновенно! И осознал - каким каждый должен быть, кто человеком назваться хочет не по рождению, а по сути своей, по цели!
И на завод как после армии пришёл, так совсем уже там я утвердился в одной мысли - главной! заветной! - что все мы теперь вместе обязательно выстроим такое великое будущее, что вы, ребята, сможете жить гораздо лучше нас, и сделаете уже сами потом так, что на всей земле мир и счастье настанут уже - навечно!'.