Аннотация: 1984 (Оруэлл), Чикагская бездна (Брэдбери), Девочка со спичками (Андерсен)
Бумажную книгу Инга впервые увидела на лекции в четвёртом корпусе.
Он меньше всего пострадал от недавнего терракта, отделавшись выбитыми стёклами и трещинами в стенах; потому и собирались теперь в нём. В аудитории на первом этаже по странной прихоти ещё работал вполсилы преобразователь, отдавая тепло. Окна заштопали, как смогли. Сидели, прижимаясь тесно; слушали.
Мир катился к чёрту, разбивая траками хрупкий фарфор надежд. Уже с полгода давились синтетикой. Привычно вздрагивали на близкий ли, далёкий ли грохот взрыва. В обойме одинаковых дней-пожарищ самым страшным представлялся день без лекции в университете. А ведь случалось: куратор заметно сдал в последнее время.
Но в этот раз, казалось, обрёл второе дыхание.
- Технологии "он-лайн" вытеснили бумажные носители задолго до вашего рождения...
Лемье держал книгу бережно. Чудилось Инге, будто исходит от неё особый пыльный свет, тот самый, что струится в утренних сумерках в колодцах лестничных пролётов. Буквы на обложке непривычно складывались в слова; незнакомые. Цифры читались легче.
- Попробуйте, - предложил куратор и сделал приглашающий жест.
...Упала в кресло - проверить, удобное ли, - весело и снисходительно посмотрела на двенадцатичасовой циферблат. Принесла на кровать, поближе к свету, стеклянное пресс-папье. Он взял его в руки, вгляделся в мягкую дождевую глубину стекла.
- Для чего эта вещь, как думаешь? - спросила Инга.
- Думаю, ни для чего... то есть ею никогда не пользовались. За это она мне и нравится. Маленький обломок истории, который забыли переделать. Весточка из прошлого века - знать бы, как её прочесть.
- А картинка на стене, - она показала подбородком на гравюру, - неужели тоже прошлого века?
- Старше. Пожалуй, позапрошлого. Трудно сказать. Теперь ведь возраста ни у чего не установишь.
Инга подошла к гравюре поближе...
... где-то в западном секторе ахнул взрыв, забеспокоились сирены. Ударила в нос едкая соль; вернула.
- Что с тобой?
Мел потолка. Русла-трещины. Целую вечность бьётся в решётку вентиляции бумажная лента... Пластиковый пузырёк. Заходящаяся в треморе рука куратора. Десять пар испуганных глаз. Мягкая дождевая глубина стекла.
"Пресс-папье", - вспомнила она чужое, близкое слово.
...
Возвращались затемно. Под пристальными взглядами слепых окон. Продираясь сквозь сухую колючую крупу снега. Дважды обнимали стены, повинуясь бесцветной команде патрулей; наружный досмотр, сканирование личности...
Куратор спрашивал снова и снова. Инга отвечала, чувствуя, как слабеет с каждым пересказом пыльный свет в душе; отпускает.
У дома решилась:
- Я больна?
- Нет, совсем нет! - поспешно ответил Лемье. - Напротив. Это удивительный дар - жить за героев книг.
"Вот только ты опоздала родиться, - договорил он про себя, - почти не осталось ни книг, ни героев ".
Инга зябко дёрнула плечами.
- Могу ли я..., - оборвала, едва обозначив жест.
Лицо куратора поблёкло.
- Боюсь, это не та книга, которую тебе следует читать.
Свет остановился, померк.
- До завтра, куратор. Спасибо вам. Возьмите.
В руку Лемье доверчиво легло прохладное, не принадлежащее этому миру, стекло.
- С рождеством.
Из глубины парадного пролились чернила, закрасили на мгновенье светлый квадрат дверного проёма.
Куратор подставил лицо колючим пригоршням. Снег нехотя таял, оставляя на губах давно позабытый, горьковатый, вяжущий вкус предательства.
...
Такаси молчал.
"Не откажет, - решил Лемье. - Отказывают сразу, без раздумий".
Армейский вещмешок старого образца придерживался того же мнения. Из его утробы на проводника бесстыдно пялились упаковки пищевых концентратов и фляга с джином.
Настоящим джином.
- Двадцать восемь горошин, - тихо произнес куратор. - Комику захотелось ублажить сумасшедшего.
Такаси изумлённо уставился на него.
- Ничего, - принуждённо рассмеялся Лемье, - не обращайте внимания.
- Юго-восток. Сопредельная территория. Два блокпоста. Остаточная радиация. Зачем вам это? Нельзя ли выбрать более простой способ умереть?
- Сожалею, но то, что мне нужно, есть только там.
Помолчали.
- Откуда это у вас? - Такаси коснулся вещмешка.
Лицо куратора заострилось, полыхнули глаза:
- Моя отставка по состоянию здоровья была принята шесть лет назад. После реабилитации - Клод Лемье, куратор.
Проводник медленно поднялся. Протянул ладонь. Когда-то это была и его война.
Потревожили флягу с джином. Обсудили детали.
"Отчего мне так знаком этот человек? - спрашивал себя куратор. - Я мог бы поклясться, что вижу его впервые". Ответ не приходил. Сыпался за окном жёлтый снег, неверные тени скользили по пергаменту рук собеседника.
- Скажите всё-таки, - уронил, прощаясь, Такаси, - на кой ляд мы завтра полезем в это пекло?
- Книга, - улыбнулся Лемье. - Бумажная книга. Быть может, даже с картинками.
Уже на пороге его догнал негромкий голос проводника; заставил вздрогнуть, обернуться, вернуть изумлённый взгляд:
- Каждую неделю я получаю билет для какого-нибудь идиота. На этой неделе это вы.
...
Инга спала и видела нездешние сны.
...Шла по дорожке в пятнистой тени деревьев, изредка вступая в лужицы золотого света - там, где не смыкались кроны. Под деревьями слева земля туманилась от колокольчиков. В глубине леса кричали вяхири. Где-то, думала Инга, непременно должен быть ручей с зелёными заводями, в них ходит плотва.
Внезапно деревья расступились, воздух стал влажным, сладким. Колокольчики теперь росли так густо, что невозможно было на них не наступать. Инга опьянела, едва сделав несколько шагов, и даже начала напевать на самодельный мотив нехитрую песенку, удивляясь приходящим словам...
Небо вдруг потемнело и со снежным шорохом осыпалось на поляну. День стал пронизывающим, мерзким, трава мёртвой, и не было нигде ни почки, только несколько крокусов вылезли из грязи, чтобы их расчленил ветер.
Холод был лютый. Ветер свистел в ветках и трепал редкие грязные крокусы.
...
- Полчаса, - объявил проводник, устраиваясь на дне воронки. - Пойдём, как только стемнеет.
Смежил веки.
Лемье кивнул, вгляделся в геометрию светлых пятен у линии горизонта.
Первый блокпост обошли ещё на рассвете по правому рукаву ущелья. Обломки лавы, мелкий серовато-жёлтый песок, скороговорка гейзеров...
- Поезд, - произнёс Такаси, не открывая глаз. - В полночь поезд, ржавый и шумный, подойдёт к неожиданно погрузившейся в снег станции... Вы знаете, Лемье, я бы хотел однажды оказаться его пассажиром, качающимся в заснеженном сне.
Клод машинально кивнул, проваливаясь в паутину образов; спохватился:
- Откуда вы..., - запнулся, не сумев продолжить.
Но Такаси понял.
- Книга, - произнёс он, подражая интонации куратора. - Бумажная книга. Быть может, даже с картинками...
Десять лет назад проводник носил другое имя.
В ожидании переброски на Острова дивизия Син развернула временный лагерь прямо на побережье. Дни перекатывались пустыми жестянками; всех развлечений - муштра, ром да фильмы по вечерам в личное время. Флэш-карты кочевали по рукам. Персональные иллюзии вставляли крепче алкоголя.
Энсин Дайго был, пожалуй, единственным человеком в дивизии, предпочитавшим коротать час перед отбоем на берегу океана...
- Мы как-то разговорились, - вспоминал Такаси. - До кризиса он был учителем. Совсем как вы сейчас, Лемье. Он сильно отличался от нас, выросших на чтиве в формате "эсэмэс" и стереофильмах...
Дайго был странным человеком. Он умел рассказывать книги. Настоящие. Когда-то прочитанные. Одну из них, после двух или трёх пересказов, его единственный слушатель и собеседник выучил почти наизусть.
- Рассказ, - поправил куратор. - Это называлось рассказ. В книге их могло быть много.
- Пусть будет рассказ, - согласился Такаси, пробуя на вкус слово.
- Я знал, что вы придёте, - продолжил он через паузу. - Мой сын - один из ваших учеников. Он говорил мне про Ингу.
Лемье сдержанно ахнул, вспомнив, какими кругами привели его к проводнику совершенно чужие люди. "Мы все боимся, - подумал он. - Нас приучили всего бояться".
Ветер осторожно потрогал лица людей. Такаси прислушался к сумеркам.
- Пора, Клод. Самое время.
...
На западе, в одной из тысяч коробок мегаполиса, Инга, потеряв равновесие, ухватилась за перила. Захохотали сумерки, выплеснули в лестничный пролёт клочья ветра; прилипший к низкому небу холм и пятна облаков в последнем, слабом выдохе заката... Два человеческих силуэта ползли по склону, словно фигурки в тире. Шелестел кондиционер в помещении блокпоста. На прозрачном пластике контрольной панели вопросительно подрагивали длинные узловатые пальцы. "Не надо!", - закричала Инга, осеклась, не услышав себя. "Вы покойники", - раздался железный голос у неё за спиной. Кто-то взял со стола стеклянное пресс-папье и вдребезги разбил о камин. По половику прокатился осколок коралла - крохотная розовая морщинка, как кусочек карамели с торта. "Можете попрощаться", - сказал голос. Послышался щелчок, будто отодвинули щеколду. Гравюра упала на пол, открыв равнодушную пасть амбразуры. Пальцы замерли на миг, сорвались в танец. Жидкое пламя ударило в горизонт.
Инга очнулась от холода на ступенях подъезда. Кошмар подхватило сквозняком; где-то хлопала на ветру форточка, жадно глотая снежную крупу. Не осталось ни слов, ни лиц - лишь неясная тревога и слепое предчувствие.
...
На кораблике с рисом восседали семь богов удачи. Словно вёслами загребали они бамбуковыми граблями. За плечами кормчего болтался тростниковый колчан, полный затупленных стрел с белым оперением... "Это было слишком давно, - подумал Такаси, - и помнить этого я уже не должен".
Открыл глаза.
Снег падал стеной. И не было за этой стеной ни кумадэ, ни хамаими, не было и крохотных ангелов из воска, и снеговика, катающегося на коньках под звон бубенчиков, тоже не было, а только небо - рваное и близкое.
- Это дарума, неваляшка, - негромко сказал Дзиро. - Подарок отца на Рождество.
Инга осторожно потрогала куклу.
- А почему у нее только один глаз?
- Я загадал, что они вернутся...
В подвале полуразрушенного здания, некогда именовавшегося Технологическим музеем, грудой лежали книги; с картинками и без. Плыл неслышно над миром снег. В белой пустоте гудел, ревел, шатался, скрежетал и нёсся вперед призрачный поезд. Сумасшедший посадил комика за пустой стол и крикнул: "Обед подан!".
- Я вернусь, - пообещал проводник, не размыкая обожжённых губ.
Поезд мчался, как снежная лавина, и за ним в образовавшийся туннель ночной воздух втягивал провалы тишины.
- Жили-были, - сложила Инга слова, выведенные маркером на стене комнаты. - Это написал твой отец?
- Нет, я. Он попросил зачем-то. С чтением и письмом отец не в ладах.
Одноглазая дарума слегка качнулась, соглашаясь.
Сутки истекли. Младший офицер союзников, принимая дежурство, вяло поинтересовался причиной стрельбы; махнул рукой, оборвав доклад на половине. Энсин Дайго козырнул и, закутавшись в плащ, вышел из помещения блокпоста в метель.
...
Снег перевязал город грязными бинтами, налип на крыши и карнизы. Он стучал мягкими лапами в окна, ложился на тротуары. Мегаполис, одуревший от укусов тротила, забылся, провалившись в невозможную предрассветную тишину. Снилось ему, будто во всех окнах светятся огоньки, а по улицам пахнет жареными гусями...
- С рождеством, - хрипло произнёс проводник.
Он стоял в дверях, баюкая на руках полуистлевшую книгу. С картинками.
Инга шагнула навстречу, замерла посреди комнаты. Взгляды их встретились. "Да", - сказали слёзы в глазах Такаси, и снег за окном остановился.
Город стонал и ворочался во сне. Огибая его по кольцевой, уходила на юго-восток колонна тяжёлых военных грузовиков; шарили в темноте руки фар, выли мосты, рвали эфир короткие злые команды.
...Шаги на лестнице стихли. Инга протянула руку, погладила хрупкий картон переплёта. Пыльный свет разлился вокруг. Она увидела всю комнату, накрытый белоснежною скатертью и уставленный дорогим фарфором стол, железную печку с блестящими медными ножками и дверцами; как славно пылал в ней огонь!..
...
Стрелки часов захромали, не осилив и половины круга, встали.
В лампах дневного света дрожал, угасая, декабрь. Морозило, шёл снег.
Инга сидела в углу, прижимая к груди обгоревшую пачку спичек; улыбалась. Никто, кроме неё, не видел, как приближалось в сиянии и блеске небо, где нет ни холода, ни голода, ни страха.